Страница:
Через месяц в Академгородке выступил с докладом профессор Емельян Сергеевич.
Зал был переполнен: отечественные ученые, зарубежные, представители прессы, радио, телевидения. Событие несколько отодвинулось, снимки кустов рассмотрены до дыр, магнитная запись изучена до последнего звука. Аудитория наэлектризована. Одни жалеют о неудавшейся встрече, о блеснувшей, но не давшейся в руки технике. Есть немало скептиков, иронически настроенных журналистов: да был ли мальчик? Может, ничего не было?.. Снимки можно подделать, запись на русском языке — ее мог наговорить бригадир Зорин…
Но слушают профессора внимательно.
— Мы ждали пришельцев, ждали контакта с ними, — говорит Емельян Сергеевич. — И вот контакт был. Несостоявшийся контакт — все теперь это видят и понимают. Ждали друзей к себе, а они пришли не к нам. Да еще оставили человечеству обвинение. Казалось бы, из-за чего разлад? Из-за деревьев? Нет, причина здесь глубже. Она в том, что мы — разные. И наши миры — разные.
Обвинение нас шокирует. Но давайте поймем пришельцев. Опустимся на планету, где людей — разумных в какой-то степени, чувствующих, таких вот, как мы в зале, — выращивают ради кожи, костей, волос, а потом умерщвляют и используют на поделки различного обихода. Разве не отшатнулись бы мы от такой планеты с гневом и с отвращением?
Шум в зале, голоса протеста. Емельян Сергеевич продолжал:
— Такую вот планету встретили люди-деревья. Реакция их естественна и понятна: не захотели иметь с нами дела.
Опять в зале шум, движение.
— Очевидно, эволюция на планете из созвездия Гончих Псов, — Емельян Сергеевич не обращал внимания на движение в зале, — шла путем, отличным от нашего. Из того, что оставили нам пришельцы, мы мало знаем об их планете. Но косвенно картину их обитания можем восстановить. Наверно, у них мало почвы, пригодной для произрастания деревьев. И наверно, почва разбросана небольшими клочками, может быть, по ложбинам, оврагам. В поисках ее растения научились передвигаться, — к этому их толкнула своеобразная эволюция. Можно предположить, что на планете свирепствуют ветры, — потому что форма куста наиболее приспособлена к борьбе с воздушной стихией. Мы не видели деревьев среди пришельцев, хотя не исключено, что на их планете есть и деревья. Кусты обладают разумом, и это неудивительно. У нас на Земле животные, птицы и обитатели водной среды тоже обладают зачатками разума. Очевидно, дриоканесы, разрешите мне употребить это слово, развили в себе мыслительные способности и стали цивилизованной расой. Больше: обогнали нашу цивилизацию. Они знают горное дело, металлургию, станкостроение. И здесь они пошли другими, принципиально отличными от наших путями. Вспомните иронию, с которой они описывают наш процесс машиностроения!..
Слушатели в зале сидели насупившись.
— Тут мы могли бы, — говорил Емельян Сергеевич, — многому поучиться у дриоканесов. Как они построили свой корабль!.. Можно глубоко сожалеть о неудавшемся контакте. Но что поделаешь? — с горечью воскликнул Емельян Сергеевич. — Миры могут быть различными; противоположными друг другу, несовместимыми. Мы ничего не знаем о других населенных планетах, а потому отношение к себе со стороны пришельцев должны принять как должное!
— Схватили?.. — иронически спросил кто-то в зале.
— Отказаться от употребления древесины? — продолжал Емельян Сергеевич. — Может быть, когда-нибудь и откажемся. Но тогда и наш мир станет другим…
Емельян Сергеевич сделал паузу и в заключение обронил несколько фраз, полных тревоги и опасений:
— Хочу обратить внимание на укор, сделанный пришельцами нашим деревьям, о том, что они не выработали в себе стойкости, стремления к борьбе и сопротивт лению. А также на слова, что Совет планеты найдет способ помочь братьям — нашим земным деревьям. Не угроза ли это нам, человечеству?..
Тишина была ответом на вопрос Емельяна Сергеевича.
— Мне кажется, — предостерегающе закончил докладчик, — это не пустые слова. Над ними стоит подумать.
В самом деле, подумаем?
ГОД, КОТОРЫЙ НЕ ПРИШЕЛ К ЛЮДЯМ
Зал был переполнен: отечественные ученые, зарубежные, представители прессы, радио, телевидения. Событие несколько отодвинулось, снимки кустов рассмотрены до дыр, магнитная запись изучена до последнего звука. Аудитория наэлектризована. Одни жалеют о неудавшейся встрече, о блеснувшей, но не давшейся в руки технике. Есть немало скептиков, иронически настроенных журналистов: да был ли мальчик? Может, ничего не было?.. Снимки можно подделать, запись на русском языке — ее мог наговорить бригадир Зорин…
Но слушают профессора внимательно.
— Мы ждали пришельцев, ждали контакта с ними, — говорит Емельян Сергеевич. — И вот контакт был. Несостоявшийся контакт — все теперь это видят и понимают. Ждали друзей к себе, а они пришли не к нам. Да еще оставили человечеству обвинение. Казалось бы, из-за чего разлад? Из-за деревьев? Нет, причина здесь глубже. Она в том, что мы — разные. И наши миры — разные.
Обвинение нас шокирует. Но давайте поймем пришельцев. Опустимся на планету, где людей — разумных в какой-то степени, чувствующих, таких вот, как мы в зале, — выращивают ради кожи, костей, волос, а потом умерщвляют и используют на поделки различного обихода. Разве не отшатнулись бы мы от такой планеты с гневом и с отвращением?
Шум в зале, голоса протеста. Емельян Сергеевич продолжал:
— Такую вот планету встретили люди-деревья. Реакция их естественна и понятна: не захотели иметь с нами дела.
Опять в зале шум, движение.
— Очевидно, эволюция на планете из созвездия Гончих Псов, — Емельян Сергеевич не обращал внимания на движение в зале, — шла путем, отличным от нашего. Из того, что оставили нам пришельцы, мы мало знаем об их планете. Но косвенно картину их обитания можем восстановить. Наверно, у них мало почвы, пригодной для произрастания деревьев. И наверно, почва разбросана небольшими клочками, может быть, по ложбинам, оврагам. В поисках ее растения научились передвигаться, — к этому их толкнула своеобразная эволюция. Можно предположить, что на планете свирепствуют ветры, — потому что форма куста наиболее приспособлена к борьбе с воздушной стихией. Мы не видели деревьев среди пришельцев, хотя не исключено, что на их планете есть и деревья. Кусты обладают разумом, и это неудивительно. У нас на Земле животные, птицы и обитатели водной среды тоже обладают зачатками разума. Очевидно, дриоканесы, разрешите мне употребить это слово, развили в себе мыслительные способности и стали цивилизованной расой. Больше: обогнали нашу цивилизацию. Они знают горное дело, металлургию, станкостроение. И здесь они пошли другими, принципиально отличными от наших путями. Вспомните иронию, с которой они описывают наш процесс машиностроения!..
Слушатели в зале сидели насупившись.
— Тут мы могли бы, — говорил Емельян Сергеевич, — многому поучиться у дриоканесов. Как они построили свой корабль!.. Можно глубоко сожалеть о неудавшемся контакте. Но что поделаешь? — с горечью воскликнул Емельян Сергеевич. — Миры могут быть различными; противоположными друг другу, несовместимыми. Мы ничего не знаем о других населенных планетах, а потому отношение к себе со стороны пришельцев должны принять как должное!
— Схватили?.. — иронически спросил кто-то в зале.
— Отказаться от употребления древесины? — продолжал Емельян Сергеевич. — Может быть, когда-нибудь и откажемся. Но тогда и наш мир станет другим…
Емельян Сергеевич сделал паузу и в заключение обронил несколько фраз, полных тревоги и опасений:
— Хочу обратить внимание на укор, сделанный пришельцами нашим деревьям, о том, что они не выработали в себе стойкости, стремления к борьбе и сопротивт лению. А также на слова, что Совет планеты найдет способ помочь братьям — нашим земным деревьям. Не угроза ли это нам, человечеству?..
Тишина была ответом на вопрос Емельяна Сергеевича.
— Мне кажется, — предостерегающе закончил докладчик, — это не пустые слова. Над ними стоит подумать.
В самом деле, подумаем?
ГОД, КОТОРЫЙ НЕ ПРИШЕЛ К ЛЮДЯМ
Я не хотел рассказывать эту историю. Но я стар, мне недолго тянуть, и, — кроме меня, никто не расскажет людям, как от них ушел год. Вернее, не пришел к ним — сгорел, подобно метеориту, не коснувшемуся земли.
Никто этого не заметил, кроме атомных часов — эталона. Они отметили после тысяча девятьсот девяносто пятого года тысяча девятьсот девяносто седьмой. Но комиссия, следившая по часам за ходом времени, посчитала, что механизм испортился, и заменила часы новыми. Факт этот не был даже опубликован…
Ничего не случилось особенного. В суете новогодних празднеств и карнавалов, в комнатах, полуосвещенных телеэкранами, у мартенов и на пограничных постах миг, когда старый год сменился новым, прошел почти незамеченным: кто-то затяжнее зевнул, у кого-то слишком долго опускались ресницы — и пусть себе. Правда, в этот миг скончался президент АБИ — Ассоциации биологических исследований.
Но ведь каждую секунду на планете умирает несколько человек…
Никто ничего не заметил, и очень трудно убедить теперь — да и тогда убедить было бы нелегко, что произошло событие фантастическое.
Я работал на метеоспутнике, следил за «Стеллой» — тайфуном дают милые женские имена. «Стелла» зародилась к югу от Алеутов, двигалась на Курилы. Какое-то время я шел над ней, передавал данные о направлении, скорости. Поглядывал на часы-тоже готовился встретить праздник. «Алло!» — проверил каналы связи: меня должны были поздравить. За работой — и за часами — проглядел неисправность: вышла из строя система подогрева кабины и спутника в целом. Температуру почувствовал кожей, и когда взглянул на термометры — столбики показывали пятьдесят градусов. Пока возился — безуспешно, — пытаясь устранить неисправность, температура поднялась до шестидесяти. «Как в Каракумах!» — сообщил на базу. Оттуда последовали советы, что и как делать. Сделал — не помогло. Ртутные столбики браво росли, и тогда мне дали команду: «Катапультируйся!»
Меня вышвырнуло в тот момент, когда спутник взорвался. Обломком повредило на скафандре спусковые ракеты — включило искру. Ракеты рванули свечой, и, когда горючее выгорело, я пошел вниз как камень. «Конец. Вот и конец…» Две-три минуты, и из меня будет — чирк! — светлая полоса. Кто-то среди ротозеев внизу воскликнет: «Метеорит! Как красиво!» Это я… метеорит.
Но кончилось по-другому — иначе я не излагал бы этот рассказ.
Внизу появилось крыло-треугольник — из тех, что в конце века заменили фюзеляжные самолеты. Появилось внезапно, из ничего, — любой спутник, лабораторию я заметил бы издали. Крыло меня озадачило не только внезапным появлением. Я мог врезаться в него по пути, и эта возможность обрадовала меня не больше первой: сгореть или расплющиться. Однако скорость падения замедлилась, траектория изменилась, и спустя считанные секунды, когда я был над крылом, на его плоскости открылась воронка и, словно вихрем, скрутив по рукам и ногам, меня втянуло в нее.
Удивиться я не успел. Удивление придет позже. Меня всосало в воронку, бросило в темноту.
Но свет вспыхнул. Я стоял в тесной металлической коробке, как в лифте. Створки двери раздвинулись, открыв коридор.
— Пройдите! — сказали мне.
Я сделал по коридору несколько шагов.
— Снимите скафандр.
Кто говорил, я не видел: в коридоре никого не было. Динамика тоже не было, но я мог его просто не заметить.
Справа открылась ниша, как в наших шлюзовых камерах, куда вешаем скафандры. Я снял скорлупу, повесил на крюк.
— Две минуты стерилизации.
Все было обычным, даже рутинным — процедуры одинаково соблюдались на всех космических кораблях. Время стерилизации — тоже. Стою жду.
Две минуты немного, но достаточно, чтобы понять, как вовремя подвернулся корабль и каким неожиданным было спасение. Притом — воронка. Не знаю кораблей с открывающимися воронками на крыле. Так вообще — много ли чего я знаю или не знаю! Честно сказать, не опустился бы на крыло, если бы что-то не притянуло меня, не подправило траекторию. Непонятно, но, по существу, здорово.
В конце коридора над дверью возникла надпись:
«Войдите». Я отвел дверь, вошел.
То, что открылось, поразило меня несказанно.
Это был отсек управления; пульт, смотровое окно, приборы. Но люди!.. Их было трое: мощный старик, с бородой, с усами под самые уши, с насупленными бровями. Девочка — как я на первый взгляд посчитал — в белом светящемся платье, с голыми до плеч руками, с ясными нестерпимо-голубыми глазами и с синими, под цвет глаз, сережками. Третьим был карапуз-мальчишка, сидел на полу с игрушками; на красном его свитере, на груди, было написано: 1997. Все трое глядели на меня в упор, а я, еще не оторвавшись от ручки двери, бестолково моргал глазами: это же Дед Мороз, Снегурочка и Новый год, который они везут на Землю!
— Откуда? — тряхнул бородой старик, видимо, спрашивая, откуда я к ним свалился.
Машинально я ткнул рукой в потолок.
Старик кашлянул — показалось мне, не совсем удовлетворенно. Но тут запели приборы, Снегурочка обернулась к пульту, сказала:
— Подходим.
— Садитесь! — кивнул мне старик на свободное кресло и тоже обернулся к приборам.
Я сел.
Мальчишечка поднялся с пола, подошел ко мне с игрушкой, сказал:
— На.
Новогодний подарок, подумал я, принимая игрушку — расйнсного конька. Конек заливисто заржал у меня в руке, я вздрогнул. Мальчишечка засмеялся, полез ко мне на колени.
Дед Мороз и Снегурочка работали на пульте. Маленькие тонкие руки девчонки одновременно, кажется, умели нажимать десятки кнопок и клавишей. Пульт пестрел россыпью цветных огоньков, которые вспыхивали, переливались.
— Полночь, полночь… — бормотал Дед Мороз.
— Полминуты до полночи, — Снегурочка продолжала работать на пульте.
— Полночь…
— Десять секунд. Две… — отозвалась Снегурочка.
— Искра! — Дед Мороз нажал на рычаг в центре пульта.
Корабль вздрогнул. В боковых окнах вспыхнуло ослепительно желтое пламя, осветило кабину, лица мертвенным светом. Взорвалась сверхновая, веки невольно сощурились. Однако тут же на окна надвинулись светофильтры, хотя и сквозь затемненные стекла виднелось море огня.
Мороз и Снегурочка сосредоточенно работали над приборами.
Мальчишка, после того как световые эффекты кончились, поерзал у меня на коленях, сказал:
— Расскажи сказку.
— Какую сказку? — спросил я.
— Какую хочешь.
Видно было, что мальчишка не уймется без сказки — так прочно он устроился на коленях, — я подумал и начал:
Тогда я начал другую. Начало забыл — с середины:
Я опять подумал и начал импровизацию:
— Космический корабль подходил к неизвестной планете. Это была черная планета, с черным солнцем и с черными океанами.
— Там будут чудовища разные — тахорги, — перебил мальчик. — Их будут убивать из бластеров. Знаю.
— Да-а… — сказал я. Мальчишка был силен и в фантастике.
— Ну?.. — Мальчишка поднял ко мне круглое, курносое лицо.
Тут Снегурочка обернулась от пульта и сказала:
— Отстань! Прилипала…
Мальчишка, видимо, не обидевшись, но и без всякого интереса ко мне, соскользнул с колен и опять присел на ковер, к своим игрушкам.
Мороз, не отрывая глаз от индикаторов и стрелок на пульте, сказал Снегурочке:
— Накорми гостя. Сама поешь. Впереди еще, — взглянул на часы, — полсуток.
— Уровень… — кивнула она на один из приборов.
— Прослежу, — пообещал Мороз.
Снегурочка, встав с кресла и посветив мне глазами, сказала:
— Пойдемте.
Мы пошли тем же коридором, который привел меня в рубку. Коридор удлинялся перед нами, тут же смыкаясь за спинами, мы как бы плыли в комнате, которая передвигалась с нами. Была бы полная аналогия с горизонтальным лифтом, если бы мы не шагали и металлическая дорожка не отзывалась у нас под ногами.
Хотелось спросить, как это, что комната идет вместе с нами, спросить о корабле, о них, обитателях корабля: новогодний полет у них, карнавал? Но девчонка шла такая строгая, хрупкая, что фразы, которые вертелись на языке, казались мне грубыми, могли нарушить настрой, установившийся между нами. Ладно, успокаивал я себя, дайте срок: спрошу о корабле, об экипаже. И куда летят.
Наконец открылась боковая дверь и мы оказались в белой стерильно чистой кухне: стол, три стула по сторонам. Снегурочка сказала:
— Садитесь.
Я сел за пустой стол.
— Что бы вы хотели? — спросила она.
— Что есть.
— У нас не праздничное меню.
— Ничего.
Снегурочка набрала несколько цифр на табло, стол преобразился: салат, сыр, фрукты, гранатовый сок в фужерах.
— Пожалуйста, — Снегурочка опять посветила глазами.
Может быть, этот взгляд, нестрогий, домашний, стол, полный еды, ободрили меня. Лучшего мрмента для разговора не найти. Я задал первый вопрос:
— Кто вы такие?
— Спасатели.
— Кого вы спасаете?
— Вас.
— От кого?
— От вас.
Я, конечно, понимал, что спасают не меня лично — меня они спасли, — спросил:
— Человечество?.. — Не без иронии: чудаки на корабле, маскарад.
Однако собеседница, не уловив иронии, может быть, игнорируя, ответила:
— Человечество. — Показала на стол: — Кушайте.
Я не притронулся к вилке.
— Поясните.
Снегурочка, придвинувшая было к себе салат, отодвинула его.
— Не знаете, что на Земле готовится биологический взрыв?
— Да?.. — спросил я спокойно, чувствуя, однако, что физиономия у меня деревенеет.
— Взрыва не будет, — сказала Снегурочка и поставила тарелку перед собой. Видя, наверно, что недоумение мое растет, придвинула мне фужер.
Я поднял фужер. Выпили. Я спросил:
— Откуда вы?
— Из будущего.
Фужер застыл в моей руке над столом.
— Вас что-то удивляет? — спросила Снегурочка.
— Удивляет?.. — Она так спокойно сказала «удивляет».
Снегурочка подняла вилкой ломтик помидора и положила в рот.
— Мистификация! — догадался я почти с радостью и поставил фужер.
В ответ — пожатие плеч. Может, она не расслышала? Нет, расслышала.
— Ничего удивительного, — сказала. — Спасая вас, мы спасаем себя.
Я ничего не понимал. Но перед невозмутимостью собеседницы, перед лаконизмом ее ответов ко мне вернулось чувство удивления, как там, в движущейся по коридору комнате. И чувство смущения: может быть, мои вопросы выглядят глупо и я сам выгляжу глупо?
Снегурочка тем временем дожевывала второй ломтик помидора.
Собравшись с духом, я сказал:
— Если вы сейчас не объясните мне все, я пойду к Деду Морозу. — Я показал на дверь.
— Как вы сказали? — с любопытством спросила Снегурочка.
— К Морозу, — повторил я. — На пульт.
— Его зовут Роллт. Енджи Роллт, — сказала Снегурочка.
— А вас?
— Лидди.
— Лидди, — сказал я. — Пожалуйста. Расскажите, что можете.
— Еще? — спросила она и наполнила мой фужер — для успокоения.
— Не надо. — Я отстранил рдяную влагу. — Расскажите мне все!
Салат в тарелке она съела наполовину и теперь, посмотрев — мне показалось, с сожалением, — на приятно уложенные кружочки, оставила тарелку в покое.
— В тысяча девятьсот девяносто шестом году, — сказала, — эксперименты над генами в ваших лабораториях выйдут из-под контроля. Бактерии-мутанты вырвутся на свободу. Начнутся эпидемии, безумие, — Лидди кивала на каждом слове. — Миллионы смертей…
Нет, она не шутила. Она перечисляла, что произойдет, если мутанты вырвутся на свободу…
— Но ничего этого не будет, — закончила она перечисление. — И тысяча девятьсот девяносто шестого года не будет.
— Года не будет?..
— Он к вам не придет. Будет тысяча девятьсот девяносто седьмой.
Это было непостижимо, я откинулся на спинку стула. Лидди взяла с блюда фрукт, похожий на авокадо, итут же положила его обратно, видимо не решаясь предложить мне. Я старался осмыслить услушанное: верить или не верить?
— Вы меня разыгрываете? — спросил я наконец. — Вы с карнавала?
— Мы из две тысячи восемьсот семидесятого года.
— Девятьсот лет! — воскликнул я. — И вы это можете сделать — уничтожить год?
— Мы это делаем. Слышите?
Корабль мелко дрожал от рвущегося позади него пламени.
— Что это горит? — спросил я.
— Время.
— Знаете, какой сумбур вы сделали в моей голове? — спросил я.
— Не знаю, — ответила она и предложила мне авокадо.
Возвращались мы тем же коридором и так же: отсек двигался вместе с нами.
Роллт спокойно сидел у пульта и, кажется, был доволен. Мальчишка лежал рядом в кресле вверх животом и числом 1997, дремал, ручонка свесилась с кресла, мальчик не заметил этого.
— Роллт! — воскликнула Лидди. — Он ведь совсем заснул! — Взяла малыша на руки, перенесла на диван: — Одуванчик ты мой!..
Мальчишка похлопал полусонно глазами.
— Маленький! — Лидди склонилась, чтобы свет не падал мальчугану в глаза. — Спи!
— Отнеси его, Лидди. Сама поспи, — сказал от пульта Роллт.
— А ты как? — спросила Лидди вполголоса, не оборачиваясь.
— Все налажено. Иди спи. Я тут поговорю.
Лидди, подняв малыша на руки, пошла к двери. Роллт нежно поглядел ей вслед.
Пригласил меня сесть рядом, в кресло, где прежде сидела Лидди. Я сел, Лидди в это время прикрывала за собой дверь одной рукой — другой обнимала мальчишку.
— Если что — вызовешь, — сказала она. Роллт кивнул.
— Внучка? — спросил я, когда Лидди ушла.
— Жена, — ответил Роллт и, предваряя вопросы на эту тему, сказал спокойно: — Ей двадцать четыре года, мне — двадцать восемь.
Кажется, надо было привыкнуть ко всему необычайному на корабле, но я не сдержался: жестом обвел подбородок, намекая на его бороду.
Роллт ответил вопросом:
— А что, у вас не носят бород?..
С Роллтом разговаривать было легче. Хотя я и не переставал удивляться на каждом слове, но с ним было раскованнее. Он не смущал меня блеском глаз, холодностью. Хотя — какая у Лидди холодность? Как она сказала: «Одуванчик ты мой…» Изложив возрастные данные, Роллт улыбался. Борода его уже не казалась страшенной, брови суровыми. Карие глаза были просто внимательными, обращались на меня, на пульт — больше на пульт. Я кашлянул, намереваясь заговорить, Роллт кивнул: можно.
— Лидди, — начал я, — сказала мне необычайные вещи.
— Это она умеет, — согласился Роллт.
— Неужели это правда? — воскликнул я.
— Насчет года? — улыбнулся Роллт.
— Да.
— Мы его не пустим на Землю.
И тут не легче.
— Но, позвольте, — я пытался взять себя в руки. — Отнять у каждого человека год жизни…
— Дешевле и лучше, чем лишить жизни полностью.
— Не согласен! — решительно возразил я.
— Вы ничего не поняли? — спросил в упор Роллт.
Вопрос отрезвил меня. Я даже немного съежился.
— Эксперименты над генами, — медленно заговорил Роллт, — подошли к критическому порогу. Расшифрован наследственный код, аминокислоты расщеплены на атомном уровне. В лабораториях выращены химеры. Им даже нет названия — в научном языке не хватает слов. Через месяц-другой мутанты вырвутся из лабораторий. Никто не готов к борьбе с их полчищами — Лидди рассказала вам…
Роллт отвлекся, чтобы умерить на пульте мерцание одного из тысячи огоньков.
— В эту минуту, — снова обернулся ко мне, — на столе у президента Ассоциации биологических исследований план работы на предстоящий год. План не будет подписан.
— Вы…
— Мы его не убьем. Он умрет сам. Умрут все, кому суждено умереть в тысяча девятьсот девяносто шестом году.
Я промолчал.
— Вице, — продолжал Роллт, — который сменит президента, план не подпишет. Биологической катастрофы не будет.
Я, кажется, начал кое-что понимать.
— Этим мы спасаем не только вас, — закончил Роллт, — но и себя.
— А время? Год?
— Время сгорает в звездах. Об этом знают ваши ученые. Какой-то отрезок мы сожжем сами.
Сжечь время?.. Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Или это мне снится?.. Однако Роллт, живой, решительный сидит рядом, в иллюминаторах рвется пламя. Роллт сжигает время… «А на Земле? — думаю я. — Что творится в эти часы внизу?» Невольно упираюсь глазами в пол. Роллт не замечает моего смятения. Как он спросил: «Вы ничего не поняли?»…Холодок ходит у меня по спине. Боже мой, уничтожить год!..
За бортом корабля клокочет вулкан: сгорает время. Не могу удержаться от восклицания:
— И это делаете вы двое?..
— Есть решение, — с неохотой говорит Роллт. — Необходимое…
— Значит, вы знаете наши дела?
— В общем… — так же неохотно говорит Роллт. — Частная жизнь для исследований запрещена.
Этой фразой он, кажется, кладет границу нашему разговору. «Извините…» — говорю я про себя — мне неудержимо хочется спрашивать. Однако Роллт вскидывает бороду, упрямо смотрит на пульт, игнорируя мое любопытство и нетерпение. Впрочем, какое я имею право вторгаться в планы и в помощь, которую нам оказывают потомки?.. Я еще раз оглядываю кабину, пульт. Необычайное совершенство линий, мягкие краски стен, потолка действуют умиротворяюще. И только дрожь корабля, пламя за иллюминаторами показывают, какая производится здесь работа. И хотя трудно поверить в реальность происходящего: мое спасение, разговоры, игрушки, наконец, разбросанные по полу, — все говорит о реальности и непостижимых масштабах происходящего. Пытаюсь мысленно — Роллт работает над приборами — поставить несколько вопросов себе, попытаться на них ответить. Кто принял решение помочь нам? Как решение было принято? Правительство у них там, в будущем? Если правительство — всемирное? Кем работают Роллт, Лидди?.. Количество вопросов растет как лавина. Но Роллт по-прежнему не отрывает от пульта глаз, а я не могу ответить себе, а догадываться у меня не хватает воображения.
Наконец, когда Роллт отрегулировал еще несколько огоньков на панелях, отнял руки от кнопок, я не выдерживаю и с прямотой невежи спрашиваю:
— Как вы живете? У себя, там?..
— Так, — отвечает Роллт. — Ничего. У нас свои проблемы.
Чувствую, что начинаю надоедать собеседнику. Робко, нерешительно все же спрашиваю:
— Как вы меня спасли?
— Автоматика, — коротко отвечает Роллт, не отрывая глаз от приборов.
Тут мне приходит мысль: что будет со мною дальше?
— Да, — соглашается Роллт. — Задача…
Это, несомненно, ко мне. Он угадал мою мысль?.. Угадал. И мне надо готовиться к расставанию. Но. господи, надо запомнить это мгновенье! Сказка это, фантастика?.. Гляди, говорю я себе, запоминай. Что бы это ни было, оно никогда не повторится.
Я глядел и запоминал: глаза Роллта, игрушки на полу — конек, рыба, трехколесный автомобиль… Ничего мне не снится. Мысленно перебираю в уме катастрофу на спутнике, крыло, ужин с Лидди. Было это, было, говорю себе. И сейчас вот оно — ковер на полу с оленем, у оленя две пары рогов. Почему? Каприз художника или у них там такие олени? Что у них еще?..
В лобовое стекло глядит плотная темнота. Ни звезды, ни блеска городов под крылом, хотя это новогодняя ночь, Земля цветет огнями иллюминаций. Такой плотной тьмы я никогда не видел. Но я не спрашиваю о ней Роллта. Очевидно, океан времени надо сжечь в самый короткий срок. Очевидно, корабль обгоняет течение времени, — это доступно Роллту, Лидди.
Опять приходят вопросы. Мысли пляшут в мозгу, разбегаются. Девять веков! Масштаб парализует сознание.
Роллт, кажется, дремлет над пультом. Поют приборы.
Наконец бородач поднимает голову.
— Я опущу вас на Поворотном, — говорит он. — Согласны?
Это все. Это конец. Они улетают дальше. Но что он спросил? Согласен я на Поворотном? Мыс, на нем станция слежения. Я почти дома.
Киваю в ответ.
— Мы начали, — говорит Роллт, — с Меридиана перемены дат. Тут наш путь и окончится. Вас мы догнали восточнее.
— Да, — соглашаюсь я.
Роллт наклоняется к микрофону:
— Лидди.
А мне не хочется, чтобы Лидди пришла. Не хочется, чтобы необыкновенное кончилось. Они улетят, исчезнут. Попросить Роллта, чтобы взяли меня с собой? Безумная мысль!.. А разве не безумно мое спасение? Эта встреча?..
Входит Лидди — такая же, с ясным, чудодейственным взглядом. Роллт поднимается с кресла. Я тоже встаю: прощайте мечты, просьба, чтобы Роллт и Лидди взяли меня с собой… Лидди садится на место Роллта.
— Прощайте, — протягивает мне руку.
Пожимаю кончики пальцев — ощущение, будто касаюсь бутонов цветка.
Выходим с Роллтом из рубки.
— Наденете мой скафандр, — говорит он, пока идем коридором. — Он прост и удобен. Но дарить его вам я не могу. Как только приземлитесь, сбросьте его и отойдите в сторону. Он сгорит. Не пытайтесь тушить.
Никто этого не заметил, кроме атомных часов — эталона. Они отметили после тысяча девятьсот девяносто пятого года тысяча девятьсот девяносто седьмой. Но комиссия, следившая по часам за ходом времени, посчитала, что механизм испортился, и заменила часы новыми. Факт этот не был даже опубликован…
Ничего не случилось особенного. В суете новогодних празднеств и карнавалов, в комнатах, полуосвещенных телеэкранами, у мартенов и на пограничных постах миг, когда старый год сменился новым, прошел почти незамеченным: кто-то затяжнее зевнул, у кого-то слишком долго опускались ресницы — и пусть себе. Правда, в этот миг скончался президент АБИ — Ассоциации биологических исследований.
Но ведь каждую секунду на планете умирает несколько человек…
Никто ничего не заметил, и очень трудно убедить теперь — да и тогда убедить было бы нелегко, что произошло событие фантастическое.
Я работал на метеоспутнике, следил за «Стеллой» — тайфуном дают милые женские имена. «Стелла» зародилась к югу от Алеутов, двигалась на Курилы. Какое-то время я шел над ней, передавал данные о направлении, скорости. Поглядывал на часы-тоже готовился встретить праздник. «Алло!» — проверил каналы связи: меня должны были поздравить. За работой — и за часами — проглядел неисправность: вышла из строя система подогрева кабины и спутника в целом. Температуру почувствовал кожей, и когда взглянул на термометры — столбики показывали пятьдесят градусов. Пока возился — безуспешно, — пытаясь устранить неисправность, температура поднялась до шестидесяти. «Как в Каракумах!» — сообщил на базу. Оттуда последовали советы, что и как делать. Сделал — не помогло. Ртутные столбики браво росли, и тогда мне дали команду: «Катапультируйся!»
Меня вышвырнуло в тот момент, когда спутник взорвался. Обломком повредило на скафандре спусковые ракеты — включило искру. Ракеты рванули свечой, и, когда горючее выгорело, я пошел вниз как камень. «Конец. Вот и конец…» Две-три минуты, и из меня будет — чирк! — светлая полоса. Кто-то среди ротозеев внизу воскликнет: «Метеорит! Как красиво!» Это я… метеорит.
Но кончилось по-другому — иначе я не излагал бы этот рассказ.
Внизу появилось крыло-треугольник — из тех, что в конце века заменили фюзеляжные самолеты. Появилось внезапно, из ничего, — любой спутник, лабораторию я заметил бы издали. Крыло меня озадачило не только внезапным появлением. Я мог врезаться в него по пути, и эта возможность обрадовала меня не больше первой: сгореть или расплющиться. Однако скорость падения замедлилась, траектория изменилась, и спустя считанные секунды, когда я был над крылом, на его плоскости открылась воронка и, словно вихрем, скрутив по рукам и ногам, меня втянуло в нее.
Удивиться я не успел. Удивление придет позже. Меня всосало в воронку, бросило в темноту.
Но свет вспыхнул. Я стоял в тесной металлической коробке, как в лифте. Створки двери раздвинулись, открыв коридор.
— Пройдите! — сказали мне.
Я сделал по коридору несколько шагов.
— Снимите скафандр.
Кто говорил, я не видел: в коридоре никого не было. Динамика тоже не было, но я мог его просто не заметить.
Справа открылась ниша, как в наших шлюзовых камерах, куда вешаем скафандры. Я снял скорлупу, повесил на крюк.
— Две минуты стерилизации.
Все было обычным, даже рутинным — процедуры одинаково соблюдались на всех космических кораблях. Время стерилизации — тоже. Стою жду.
Две минуты немного, но достаточно, чтобы понять, как вовремя подвернулся корабль и каким неожиданным было спасение. Притом — воронка. Не знаю кораблей с открывающимися воронками на крыле. Так вообще — много ли чего я знаю или не знаю! Честно сказать, не опустился бы на крыло, если бы что-то не притянуло меня, не подправило траекторию. Непонятно, но, по существу, здорово.
В конце коридора над дверью возникла надпись:
«Войдите». Я отвел дверь, вошел.
То, что открылось, поразило меня несказанно.
Это был отсек управления; пульт, смотровое окно, приборы. Но люди!.. Их было трое: мощный старик, с бородой, с усами под самые уши, с насупленными бровями. Девочка — как я на первый взгляд посчитал — в белом светящемся платье, с голыми до плеч руками, с ясными нестерпимо-голубыми глазами и с синими, под цвет глаз, сережками. Третьим был карапуз-мальчишка, сидел на полу с игрушками; на красном его свитере, на груди, было написано: 1997. Все трое глядели на меня в упор, а я, еще не оторвавшись от ручки двери, бестолково моргал глазами: это же Дед Мороз, Снегурочка и Новый год, который они везут на Землю!
— Откуда? — тряхнул бородой старик, видимо, спрашивая, откуда я к ним свалился.
Машинально я ткнул рукой в потолок.
Старик кашлянул — показалось мне, не совсем удовлетворенно. Но тут запели приборы, Снегурочка обернулась к пульту, сказала:
— Подходим.
— Садитесь! — кивнул мне старик на свободное кресло и тоже обернулся к приборам.
Я сел.
Мальчишечка поднялся с пола, подошел ко мне с игрушкой, сказал:
— На.
Новогодний подарок, подумал я, принимая игрушку — расйнсного конька. Конек заливисто заржал у меня в руке, я вздрогнул. Мальчишечка засмеялся, полез ко мне на колени.
Дед Мороз и Снегурочка работали на пульте. Маленькие тонкие руки девчонки одновременно, кажется, умели нажимать десятки кнопок и клавишей. Пульт пестрел россыпью цветных огоньков, которые вспыхивали, переливались.
— Полночь, полночь… — бормотал Дед Мороз.
— Полминуты до полночи, — Снегурочка продолжала работать на пульте.
— Полночь…
— Десять секунд. Две… — отозвалась Снегурочка.
— Искра! — Дед Мороз нажал на рычаг в центре пульта.
Корабль вздрогнул. В боковых окнах вспыхнуло ослепительно желтое пламя, осветило кабину, лица мертвенным светом. Взорвалась сверхновая, веки невольно сощурились. Однако тут же на окна надвинулись светофильтры, хотя и сквозь затемненные стекла виднелось море огня.
Мороз и Снегурочка сосредоточенно работали над приборами.
Мальчишка, после того как световые эффекты кончились, поерзал у меня на коленях, сказал:
— Расскажи сказку.
— Какую сказку? — спросил я.
— Какую хочешь.
Видно было, что мальчишка не уймется без сказки — так прочно он устроился на коленях, — я подумал и начал:
— Знаю, — сказал мальчишка.
Где-то в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве
Жил-был славный царь Додон.
Тогда я начал другую. Начало забыл — с середины:
— В царство славного Салтана. Знаю, — сказал мальчишка.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна…
Я опять подумал и начал импровизацию:
— Космический корабль подходил к неизвестной планете. Это была черная планета, с черным солнцем и с черными океанами.
— Там будут чудовища разные — тахорги, — перебил мальчик. — Их будут убивать из бластеров. Знаю.
— Да-а… — сказал я. Мальчишка был силен и в фантастике.
— Ну?.. — Мальчишка поднял ко мне круглое, курносое лицо.
Тут Снегурочка обернулась от пульта и сказала:
— Отстань! Прилипала…
Мальчишка, видимо, не обидевшись, но и без всякого интереса ко мне, соскользнул с колен и опять присел на ковер, к своим игрушкам.
Мороз, не отрывая глаз от индикаторов и стрелок на пульте, сказал Снегурочке:
— Накорми гостя. Сама поешь. Впереди еще, — взглянул на часы, — полсуток.
— Уровень… — кивнула она на один из приборов.
— Прослежу, — пообещал Мороз.
Снегурочка, встав с кресла и посветив мне глазами, сказала:
— Пойдемте.
Мы пошли тем же коридором, который привел меня в рубку. Коридор удлинялся перед нами, тут же смыкаясь за спинами, мы как бы плыли в комнате, которая передвигалась с нами. Была бы полная аналогия с горизонтальным лифтом, если бы мы не шагали и металлическая дорожка не отзывалась у нас под ногами.
Хотелось спросить, как это, что комната идет вместе с нами, спросить о корабле, о них, обитателях корабля: новогодний полет у них, карнавал? Но девчонка шла такая строгая, хрупкая, что фразы, которые вертелись на языке, казались мне грубыми, могли нарушить настрой, установившийся между нами. Ладно, успокаивал я себя, дайте срок: спрошу о корабле, об экипаже. И куда летят.
Наконец открылась боковая дверь и мы оказались в белой стерильно чистой кухне: стол, три стула по сторонам. Снегурочка сказала:
— Садитесь.
Я сел за пустой стол.
— Что бы вы хотели? — спросила она.
— Что есть.
— У нас не праздничное меню.
— Ничего.
Снегурочка набрала несколько цифр на табло, стол преобразился: салат, сыр, фрукты, гранатовый сок в фужерах.
— Пожалуйста, — Снегурочка опять посветила глазами.
Может быть, этот взгляд, нестрогий, домашний, стол, полный еды, ободрили меня. Лучшего мрмента для разговора не найти. Я задал первый вопрос:
— Кто вы такие?
— Спасатели.
— Кого вы спасаете?
— Вас.
— От кого?
— От вас.
Я, конечно, понимал, что спасают не меня лично — меня они спасли, — спросил:
— Человечество?.. — Не без иронии: чудаки на корабле, маскарад.
Однако собеседница, не уловив иронии, может быть, игнорируя, ответила:
— Человечество. — Показала на стол: — Кушайте.
Я не притронулся к вилке.
— Поясните.
Снегурочка, придвинувшая было к себе салат, отодвинула его.
— Не знаете, что на Земле готовится биологический взрыв?
— Да?.. — спросил я спокойно, чувствуя, однако, что физиономия у меня деревенеет.
— Взрыва не будет, — сказала Снегурочка и поставила тарелку перед собой. Видя, наверно, что недоумение мое растет, придвинула мне фужер.
Я поднял фужер. Выпили. Я спросил:
— Откуда вы?
— Из будущего.
Фужер застыл в моей руке над столом.
— Вас что-то удивляет? — спросила Снегурочка.
— Удивляет?.. — Она так спокойно сказала «удивляет».
Снегурочка подняла вилкой ломтик помидора и положила в рот.
— Мистификация! — догадался я почти с радостью и поставил фужер.
В ответ — пожатие плеч. Может, она не расслышала? Нет, расслышала.
— Ничего удивительного, — сказала. — Спасая вас, мы спасаем себя.
Я ничего не понимал. Но перед невозмутимостью собеседницы, перед лаконизмом ее ответов ко мне вернулось чувство удивления, как там, в движущейся по коридору комнате. И чувство смущения: может быть, мои вопросы выглядят глупо и я сам выгляжу глупо?
Снегурочка тем временем дожевывала второй ломтик помидора.
Собравшись с духом, я сказал:
— Если вы сейчас не объясните мне все, я пойду к Деду Морозу. — Я показал на дверь.
— Как вы сказали? — с любопытством спросила Снегурочка.
— К Морозу, — повторил я. — На пульт.
— Его зовут Роллт. Енджи Роллт, — сказала Снегурочка.
— А вас?
— Лидди.
— Лидди, — сказал я. — Пожалуйста. Расскажите, что можете.
— Еще? — спросила она и наполнила мой фужер — для успокоения.
— Не надо. — Я отстранил рдяную влагу. — Расскажите мне все!
Салат в тарелке она съела наполовину и теперь, посмотрев — мне показалось, с сожалением, — на приятно уложенные кружочки, оставила тарелку в покое.
— В тысяча девятьсот девяносто шестом году, — сказала, — эксперименты над генами в ваших лабораториях выйдут из-под контроля. Бактерии-мутанты вырвутся на свободу. Начнутся эпидемии, безумие, — Лидди кивала на каждом слове. — Миллионы смертей…
Нет, она не шутила. Она перечисляла, что произойдет, если мутанты вырвутся на свободу…
— Но ничего этого не будет, — закончила она перечисление. — И тысяча девятьсот девяносто шестого года не будет.
— Года не будет?..
— Он к вам не придет. Будет тысяча девятьсот девяносто седьмой.
Это было непостижимо, я откинулся на спинку стула. Лидди взяла с блюда фрукт, похожий на авокадо, итут же положила его обратно, видимо не решаясь предложить мне. Я старался осмыслить услушанное: верить или не верить?
— Вы меня разыгрываете? — спросил я наконец. — Вы с карнавала?
— Мы из две тысячи восемьсот семидесятого года.
— Девятьсот лет! — воскликнул я. — И вы это можете сделать — уничтожить год?
— Мы это делаем. Слышите?
Корабль мелко дрожал от рвущегося позади него пламени.
— Что это горит? — спросил я.
— Время.
— Знаете, какой сумбур вы сделали в моей голове? — спросил я.
— Не знаю, — ответила она и предложила мне авокадо.
Возвращались мы тем же коридором и так же: отсек двигался вместе с нами.
Роллт спокойно сидел у пульта и, кажется, был доволен. Мальчишка лежал рядом в кресле вверх животом и числом 1997, дремал, ручонка свесилась с кресла, мальчик не заметил этого.
— Роллт! — воскликнула Лидди. — Он ведь совсем заснул! — Взяла малыша на руки, перенесла на диван: — Одуванчик ты мой!..
Мальчишка похлопал полусонно глазами.
— Маленький! — Лидди склонилась, чтобы свет не падал мальчугану в глаза. — Спи!
— Отнеси его, Лидди. Сама поспи, — сказал от пульта Роллт.
— А ты как? — спросила Лидди вполголоса, не оборачиваясь.
— Все налажено. Иди спи. Я тут поговорю.
Лидди, подняв малыша на руки, пошла к двери. Роллт нежно поглядел ей вслед.
Пригласил меня сесть рядом, в кресло, где прежде сидела Лидди. Я сел, Лидди в это время прикрывала за собой дверь одной рукой — другой обнимала мальчишку.
— Если что — вызовешь, — сказала она. Роллт кивнул.
— Внучка? — спросил я, когда Лидди ушла.
— Жена, — ответил Роллт и, предваряя вопросы на эту тему, сказал спокойно: — Ей двадцать четыре года, мне — двадцать восемь.
Кажется, надо было привыкнуть ко всему необычайному на корабле, но я не сдержался: жестом обвел подбородок, намекая на его бороду.
Роллт ответил вопросом:
— А что, у вас не носят бород?..
С Роллтом разговаривать было легче. Хотя я и не переставал удивляться на каждом слове, но с ним было раскованнее. Он не смущал меня блеском глаз, холодностью. Хотя — какая у Лидди холодность? Как она сказала: «Одуванчик ты мой…» Изложив возрастные данные, Роллт улыбался. Борода его уже не казалась страшенной, брови суровыми. Карие глаза были просто внимательными, обращались на меня, на пульт — больше на пульт. Я кашлянул, намереваясь заговорить, Роллт кивнул: можно.
— Лидди, — начал я, — сказала мне необычайные вещи.
— Это она умеет, — согласился Роллт.
— Неужели это правда? — воскликнул я.
— Насчет года? — улыбнулся Роллт.
— Да.
— Мы его не пустим на Землю.
И тут не легче.
— Но, позвольте, — я пытался взять себя в руки. — Отнять у каждого человека год жизни…
— Дешевле и лучше, чем лишить жизни полностью.
— Не согласен! — решительно возразил я.
— Вы ничего не поняли? — спросил в упор Роллт.
Вопрос отрезвил меня. Я даже немного съежился.
— Эксперименты над генами, — медленно заговорил Роллт, — подошли к критическому порогу. Расшифрован наследственный код, аминокислоты расщеплены на атомном уровне. В лабораториях выращены химеры. Им даже нет названия — в научном языке не хватает слов. Через месяц-другой мутанты вырвутся из лабораторий. Никто не готов к борьбе с их полчищами — Лидди рассказала вам…
Роллт отвлекся, чтобы умерить на пульте мерцание одного из тысячи огоньков.
— В эту минуту, — снова обернулся ко мне, — на столе у президента Ассоциации биологических исследований план работы на предстоящий год. План не будет подписан.
— Вы…
— Мы его не убьем. Он умрет сам. Умрут все, кому суждено умереть в тысяча девятьсот девяносто шестом году.
Я промолчал.
— Вице, — продолжал Роллт, — который сменит президента, план не подпишет. Биологической катастрофы не будет.
Я, кажется, начал кое-что понимать.
— Этим мы спасаем не только вас, — закончил Роллт, — но и себя.
— А время? Год?
— Время сгорает в звездах. Об этом знают ваши ученые. Какой-то отрезок мы сожжем сами.
Сжечь время?.. Я беспомощно оглядываюсь по сторонам. Или это мне снится?.. Однако Роллт, живой, решительный сидит рядом, в иллюминаторах рвется пламя. Роллт сжигает время… «А на Земле? — думаю я. — Что творится в эти часы внизу?» Невольно упираюсь глазами в пол. Роллт не замечает моего смятения. Как он спросил: «Вы ничего не поняли?»…Холодок ходит у меня по спине. Боже мой, уничтожить год!..
За бортом корабля клокочет вулкан: сгорает время. Не могу удержаться от восклицания:
— И это делаете вы двое?..
— Есть решение, — с неохотой говорит Роллт. — Необходимое…
— Значит, вы знаете наши дела?
— В общем… — так же неохотно говорит Роллт. — Частная жизнь для исследований запрещена.
Этой фразой он, кажется, кладет границу нашему разговору. «Извините…» — говорю я про себя — мне неудержимо хочется спрашивать. Однако Роллт вскидывает бороду, упрямо смотрит на пульт, игнорируя мое любопытство и нетерпение. Впрочем, какое я имею право вторгаться в планы и в помощь, которую нам оказывают потомки?.. Я еще раз оглядываю кабину, пульт. Необычайное совершенство линий, мягкие краски стен, потолка действуют умиротворяюще. И только дрожь корабля, пламя за иллюминаторами показывают, какая производится здесь работа. И хотя трудно поверить в реальность происходящего: мое спасение, разговоры, игрушки, наконец, разбросанные по полу, — все говорит о реальности и непостижимых масштабах происходящего. Пытаюсь мысленно — Роллт работает над приборами — поставить несколько вопросов себе, попытаться на них ответить. Кто принял решение помочь нам? Как решение было принято? Правительство у них там, в будущем? Если правительство — всемирное? Кем работают Роллт, Лидди?.. Количество вопросов растет как лавина. Но Роллт по-прежнему не отрывает от пульта глаз, а я не могу ответить себе, а догадываться у меня не хватает воображения.
Наконец, когда Роллт отрегулировал еще несколько огоньков на панелях, отнял руки от кнопок, я не выдерживаю и с прямотой невежи спрашиваю:
— Как вы живете? У себя, там?..
— Так, — отвечает Роллт. — Ничего. У нас свои проблемы.
Чувствую, что начинаю надоедать собеседнику. Робко, нерешительно все же спрашиваю:
— Как вы меня спасли?
— Автоматика, — коротко отвечает Роллт, не отрывая глаз от приборов.
Тут мне приходит мысль: что будет со мною дальше?
— Да, — соглашается Роллт. — Задача…
Это, несомненно, ко мне. Он угадал мою мысль?.. Угадал. И мне надо готовиться к расставанию. Но. господи, надо запомнить это мгновенье! Сказка это, фантастика?.. Гляди, говорю я себе, запоминай. Что бы это ни было, оно никогда не повторится.
Я глядел и запоминал: глаза Роллта, игрушки на полу — конек, рыба, трехколесный автомобиль… Ничего мне не снится. Мысленно перебираю в уме катастрофу на спутнике, крыло, ужин с Лидди. Было это, было, говорю себе. И сейчас вот оно — ковер на полу с оленем, у оленя две пары рогов. Почему? Каприз художника или у них там такие олени? Что у них еще?..
В лобовое стекло глядит плотная темнота. Ни звезды, ни блеска городов под крылом, хотя это новогодняя ночь, Земля цветет огнями иллюминаций. Такой плотной тьмы я никогда не видел. Но я не спрашиваю о ней Роллта. Очевидно, океан времени надо сжечь в самый короткий срок. Очевидно, корабль обгоняет течение времени, — это доступно Роллту, Лидди.
Опять приходят вопросы. Мысли пляшут в мозгу, разбегаются. Девять веков! Масштаб парализует сознание.
Роллт, кажется, дремлет над пультом. Поют приборы.
Наконец бородач поднимает голову.
— Я опущу вас на Поворотном, — говорит он. — Согласны?
Это все. Это конец. Они улетают дальше. Но что он спросил? Согласен я на Поворотном? Мыс, на нем станция слежения. Я почти дома.
Киваю в ответ.
— Мы начали, — говорит Роллт, — с Меридиана перемены дат. Тут наш путь и окончится. Вас мы догнали восточнее.
— Да, — соглашаюсь я.
Роллт наклоняется к микрофону:
— Лидди.
А мне не хочется, чтобы Лидди пришла. Не хочется, чтобы необыкновенное кончилось. Они улетят, исчезнут. Попросить Роллта, чтобы взяли меня с собой? Безумная мысль!.. А разве не безумно мое спасение? Эта встреча?..
Входит Лидди — такая же, с ясным, чудодейственным взглядом. Роллт поднимается с кресла. Я тоже встаю: прощайте мечты, просьба, чтобы Роллт и Лидди взяли меня с собой… Лидди садится на место Роллта.
— Прощайте, — протягивает мне руку.
Пожимаю кончики пальцев — ощущение, будто касаюсь бутонов цветка.
Выходим с Роллтом из рубки.
— Наденете мой скафандр, — говорит он, пока идем коридором. — Он прост и удобен. Но дарить его вам я не могу. Как только приземлитесь, сбросьте его и отойдите в сторону. Он сгорит. Не пытайтесь тушить.