Страница:
«Черт возьми, — подумал Гурьев, — куда же он делся, город Мир? Засыпан песком?..»
— Кто мне мешает? — взмахнул руками экскурсовод. — Я же сказал — выключите мыслеантенну! Невозможно работать!
Он пошел вдоль группы, выстроившейся под скалой полумесяцем.
— Кто мне мешает? — продолжал он спрашивать. — Никогда у меня не было такой группы!..
Экскурсанты заворочались на месте, стали оборачиваться друг к другу. Гурьев стоял крайним справа, рядом с ним — сосед в квадратном скафандре, один из тех, о ком Гурьев думал, что они без головы. Голова у него была, но приплюснутая, без шеи, глаза-миндалины узкие, вытянутые, рот подковой. Сосед и Гурьев секунду смотрели друг на друга, и — подумать только! — сосед улыбнулся ему! Гурьев тоже улыбнулся в ответ, и они повернули лица к экскурсоводу, который был уже близко.
— Или вам не нравится то, что я рассказываю? — нервничал экскурсовод. — Сидели бы дома, нечего было интересоваться историей. Наша колыбель здесь, хотя мы уже давно переселились на другие планеты. Но от своей истории мы не отказываемся…
Тут он дошел до конца шеренги, остановился напротив Гурьева. С минуту разглядывал его скафандр, шлем, даже нагнулся к его лицу — марсианин был выше Гурьева на голову.
— Ты кто такой? — спросил он.
Гурьев ничего не ответил — попробовал отмолчаться.
Марсианин, все еще разглядывая его, спросил:
— Ты откуда?
Ясно, что экскурсовод засек Гурьева и в молчанку тут не отделаешься. Но что ответить ему? Тот повторил вопрос:
— Ты откуда?
— Я здесь… на Марсе, — пробормотал Гурьев.
— Откуда ты взялся? — в третий раз спросил марсианин.
Пришлось признаться:
— С Земли.
— С Земли? — воскликнул марсианин. — Вот с этой?.. — ткнул пальцем вверх, где в это время должна быть Земля, но ее не было видно на дневном небе.
Гурьев кивнул. Марсианин был поражен.
— Кто тебя приглашал? — спросил он.
— Никто! — рассердился Гурьев. — Мы здесь давно!
— На Марсе?..
— На Марсе.
— А ну-ка, что вы тут… — Марсианин глянул Гурьеву в глаза. Гурьев хотел отвернуть голову, но не смог: в мозгу его закружились базы, поселки, рытвина Смита, атомная дыра над алмазной россыпью компании «Виккерс», космодром.
— Обосновались! — как будто издали слышал он голос экскурсовода. — Без разрешения! Испоганили Марс!.. — Экскурсовод был поражен и растерян. — Когда только успели? Вчера лазали по деревьям!..
Гурьев понимал, это относится к нему, к землянам. Хотел возразить, что у нас техническая цивилизация, лазеры (почему — лазеры?.. Но он хотел сказать — лазеры). Однако марсианин не давал ему высказаться.
— Одно, — возмущался он, — войти в контакт! Другое — захватить чужой дом и хозяйничать!
Гурьев не возражал, не сопротивлялся. Экскурсанты окружили его, смотрели на него. Каких только лиц тут не было: треугольные, квадратные, с одним глазом, с тремя. Все они смотрели на Гурьева, кивали в знак согласия с марсианином. Давешний сосед Гурьева, который улыбнулся ему, когда их взгляды встретились, — и тот дергал приплюснутой головой в скафандре, выражал негодование.
— Здесь уже были такие субъекты, — продолжал марсианин, обращаясь больше к экскурсантам, чем к Гурьеву, в какой-то мере освобождая его волю, давая ему самостоятельность. — Мы умеем бороться с такими субъектами!
Что теперь будет, думал Гурьев, чувствуя, как у него тяжелеет под ложечкой, — столкновение или марсиане нас убьют, искалечат?
— Что же вы сделали с ними?.. — спросил он невпопад и даже беспомощно, имея в виду субъектов, которые были на Марсе и с которыми марсиане умеют бороться.
— То же, что сделаем с вами! — зловеще, как показалось Гурьеву, сказал марсианин.
Гурьев похолодел. В зрачках марсианина вспыхнул огонь — глаза его глянули в душу Гурьева, в мозг, в глубины сознания. Под этим взглядом Гурьев затрепетал, как осенний лист.
— То же сделаем с вами! — повторил марсианин. — Не убьем, не искалечим, не бойтесь. Выставим вас — домой!
Слово прозвучало в голове Гурьева как удар грома.
— Домой! — повторил марсианин и тряхнул перед лицом Гурьева, пальцами, будто стряхивал с них грязь или брызги воды.
Гурьев попятился от него и так — пятясь, нащупывая ногами почву, — пошел к дороге. И по дороге он шел, пятясь, пока марсианина и экскурсантов не скрыли от него скалы. Здесь Гурьев обернулся и побежал к вездеходу. Что-то творилось в его мозгу. Нет, он не чувствовал боли, страха, паники, но и ничего другого он не чувствовал и не воспринимал: ни гелиограф ему не нужен, ни письма Сокольникову он не повезет. Одна мысль, желание горело в нем, застилая, отодвигая все другое: домой!
С этой мыслью он добежал до вездехода, прыгнул в люк и захлопнул дверь. Дал газ, на полной скорости развернул машину и ринулся с холма по дороге, вниз. Замелькали спуски, подъемы, пустыня по обеим сторонам дороги, Гурьев нажимал на педаль акселератора, прибавляя газ, ерзал от нетерпения на сиденье. Ему казалось, что машина ползет как черепаха. Быстрее! Он тряс рычаги управления, поглядывал на спидометр — стрелка дошла до упора. Быстрее!.. Гурьев скреб рукавицей смотровое стекло скафандра, не понимая, что этого сделать нельзя, но пытаясь растереть по лицу слезы умиления, нетерпения, стонал сквозь стиснутые до боли зубы: «Домой!..»
Едва не проскочил поворот, но свернул, скребнув гусеницами по вечной дороге, погнал машину по целине, поднимая за собой шлейф пыли. Возле гаража затормозил на полном ходу — машина несколько метров проползла юзом. В кессоне он топтался от нетерпения, ожидая, пока компрессоры наполнят камеру воздухом. Ворвался в помещение базы, кинулся к своему чемодану, стал совать в него костюмы, галстуки. То же делали Степанов, Берзари и Базилевич — собирали пожитки, совали их в рюкзаки. Степанов запихивал в портфель ночную сорочку. «Домой! Домой!» — бормотал он при этом. Документация из портфеля была вышвырнута, Степанов топтался по цифровым выкладкам, чертежам. Берзари и Базилевич отпихивали ногами связки бутонов, о которых час тому назад говорили, что их надо отправить на Землю детям. Беспрерывно звонил телефон, на него никто не обращал внимания. Звонки действовали на нервы, и, оторвавшись на секунду от чемодана, Гурьев схватил трубку. Звонили из соседнего американского сектора. «Go home, — орал кто-то. — Домой!»
«У них — то же…» — Гурьев отшвырнул трубку, защелкнул на чемодане замок.
Наконец все четверо оказались в кессоне — Гурьев, Степанов, Бернари и Базилевич. Не закрыв за собой дверь, кинулись к вездеходу. В машине немного успокоились. По дороге захватили Сидорова, заехали за Сокольниковым, — не по дороге, гнали по целине. В машину набилось десять человек при норме в шесть.
— На космодром!
На космодроме царило столпотворение: люди бегали, суетились, натыкались друг на друга, тащили что-то в грузовые люки кораблей, выбрасывали что-то оттуда — как муравьи. «Домой!» — слышалось в шлемофоне у Гурьева, то же, наверно, слышалось в других шлемофонах. Не отдавая себе отчета, Гурьев включился Е работу, которую делали все: начал таскать в корабль ящики с продовольствием, с медикаментами, с приборами, которые вчера были выгружены с кораблей, предназначены для работающих на Марсе. Наоборот, из люков Гурьев выбрасывал мешки с образцами марсианских горных пород, коллекции флоры, слитки кадмия, пакеты с какими-то сводками, ареографическими картами. Гурьев вошел в раж и, как все кругом, кричал в непонятном восторге:
— Домой!
Со стороны пустыни, поднимая тучи песка и пыли, подходили другие машины — трехосные «роверы», оранжевые французские вездеходы. Люди спрыгивали на ходу, бежали к кораблям. Включались в работу: земное грузили в корабли, марсианское выбрасывали из люков.
— Домой!..
Суета улеглась, когда все выбились из сил и когда в скафандрах подошел к концу запас воздуха. Последовала команда подняться в корабли, задраить люки.
Без сигнала, без отчета времени корабли один за другим стартовали с Марса.
Вовремя. Уже не видел никто, как вспучилась керамитовая броня космодрома, стянулась горбом и опала, превратившись в красную пыль. Никто не видел, как рухнули стены базы, наблюдательных пунктов, кадмиевого завода, как затянулись шрамы карьеров, стерлись в пустыне следы машин.
Позже, когда в кораблях люди пришли в себя, они увидели, что нет ни одного камня с красной планеты, а только пыль; чертежи, карты Марса, сводки — вся документация выцвела на бумаге. Беглецы поняли, какая постигла их катастрофа. Поняли, что не так просто осваивать чужие миры, хозяйничать в них и считать себя первыми — что уж говорить о Вселенной, — первые ли мы в Солнечной системе?
Корабли управлялись автопилотами. Очень долго люди не могли оправиться от потрясения. Уже не было крика «Домой!», исчез общий психоз, но мало кто мог взглянуть другому в глаза. И мало у кого было желание глянуть, как уходила, уходила назад красная звездочка: таинственная чужая планета — еще в древности названная именем грозного бога.
ПРОРЫВ
— Кто мне мешает? — взмахнул руками экскурсовод. — Я же сказал — выключите мыслеантенну! Невозможно работать!
Он пошел вдоль группы, выстроившейся под скалой полумесяцем.
— Кто мне мешает? — продолжал он спрашивать. — Никогда у меня не было такой группы!..
Экскурсанты заворочались на месте, стали оборачиваться друг к другу. Гурьев стоял крайним справа, рядом с ним — сосед в квадратном скафандре, один из тех, о ком Гурьев думал, что они без головы. Голова у него была, но приплюснутая, без шеи, глаза-миндалины узкие, вытянутые, рот подковой. Сосед и Гурьев секунду смотрели друг на друга, и — подумать только! — сосед улыбнулся ему! Гурьев тоже улыбнулся в ответ, и они повернули лица к экскурсоводу, который был уже близко.
— Или вам не нравится то, что я рассказываю? — нервничал экскурсовод. — Сидели бы дома, нечего было интересоваться историей. Наша колыбель здесь, хотя мы уже давно переселились на другие планеты. Но от своей истории мы не отказываемся…
Тут он дошел до конца шеренги, остановился напротив Гурьева. С минуту разглядывал его скафандр, шлем, даже нагнулся к его лицу — марсианин был выше Гурьева на голову.
— Ты кто такой? — спросил он.
Гурьев ничего не ответил — попробовал отмолчаться.
Марсианин, все еще разглядывая его, спросил:
— Ты откуда?
Ясно, что экскурсовод засек Гурьева и в молчанку тут не отделаешься. Но что ответить ему? Тот повторил вопрос:
— Ты откуда?
— Я здесь… на Марсе, — пробормотал Гурьев.
— Откуда ты взялся? — в третий раз спросил марсианин.
Пришлось признаться:
— С Земли.
— С Земли? — воскликнул марсианин. — Вот с этой?.. — ткнул пальцем вверх, где в это время должна быть Земля, но ее не было видно на дневном небе.
Гурьев кивнул. Марсианин был поражен.
— Кто тебя приглашал? — спросил он.
— Никто! — рассердился Гурьев. — Мы здесь давно!
— На Марсе?..
— На Марсе.
— А ну-ка, что вы тут… — Марсианин глянул Гурьеву в глаза. Гурьев хотел отвернуть голову, но не смог: в мозгу его закружились базы, поселки, рытвина Смита, атомная дыра над алмазной россыпью компании «Виккерс», космодром.
— Обосновались! — как будто издали слышал он голос экскурсовода. — Без разрешения! Испоганили Марс!.. — Экскурсовод был поражен и растерян. — Когда только успели? Вчера лазали по деревьям!..
Гурьев понимал, это относится к нему, к землянам. Хотел возразить, что у нас техническая цивилизация, лазеры (почему — лазеры?.. Но он хотел сказать — лазеры). Однако марсианин не давал ему высказаться.
— Одно, — возмущался он, — войти в контакт! Другое — захватить чужой дом и хозяйничать!
Гурьев не возражал, не сопротивлялся. Экскурсанты окружили его, смотрели на него. Каких только лиц тут не было: треугольные, квадратные, с одним глазом, с тремя. Все они смотрели на Гурьева, кивали в знак согласия с марсианином. Давешний сосед Гурьева, который улыбнулся ему, когда их взгляды встретились, — и тот дергал приплюснутой головой в скафандре, выражал негодование.
— Здесь уже были такие субъекты, — продолжал марсианин, обращаясь больше к экскурсантам, чем к Гурьеву, в какой-то мере освобождая его волю, давая ему самостоятельность. — Мы умеем бороться с такими субъектами!
Что теперь будет, думал Гурьев, чувствуя, как у него тяжелеет под ложечкой, — столкновение или марсиане нас убьют, искалечат?
— Что же вы сделали с ними?.. — спросил он невпопад и даже беспомощно, имея в виду субъектов, которые были на Марсе и с которыми марсиане умеют бороться.
— То же, что сделаем с вами! — зловеще, как показалось Гурьеву, сказал марсианин.
Гурьев похолодел. В зрачках марсианина вспыхнул огонь — глаза его глянули в душу Гурьева, в мозг, в глубины сознания. Под этим взглядом Гурьев затрепетал, как осенний лист.
— То же сделаем с вами! — повторил марсианин. — Не убьем, не искалечим, не бойтесь. Выставим вас — домой!
Слово прозвучало в голове Гурьева как удар грома.
— Домой! — повторил марсианин и тряхнул перед лицом Гурьева, пальцами, будто стряхивал с них грязь или брызги воды.
Гурьев попятился от него и так — пятясь, нащупывая ногами почву, — пошел к дороге. И по дороге он шел, пятясь, пока марсианина и экскурсантов не скрыли от него скалы. Здесь Гурьев обернулся и побежал к вездеходу. Что-то творилось в его мозгу. Нет, он не чувствовал боли, страха, паники, но и ничего другого он не чувствовал и не воспринимал: ни гелиограф ему не нужен, ни письма Сокольникову он не повезет. Одна мысль, желание горело в нем, застилая, отодвигая все другое: домой!
С этой мыслью он добежал до вездехода, прыгнул в люк и захлопнул дверь. Дал газ, на полной скорости развернул машину и ринулся с холма по дороге, вниз. Замелькали спуски, подъемы, пустыня по обеим сторонам дороги, Гурьев нажимал на педаль акселератора, прибавляя газ, ерзал от нетерпения на сиденье. Ему казалось, что машина ползет как черепаха. Быстрее! Он тряс рычаги управления, поглядывал на спидометр — стрелка дошла до упора. Быстрее!.. Гурьев скреб рукавицей смотровое стекло скафандра, не понимая, что этого сделать нельзя, но пытаясь растереть по лицу слезы умиления, нетерпения, стонал сквозь стиснутые до боли зубы: «Домой!..»
Едва не проскочил поворот, но свернул, скребнув гусеницами по вечной дороге, погнал машину по целине, поднимая за собой шлейф пыли. Возле гаража затормозил на полном ходу — машина несколько метров проползла юзом. В кессоне он топтался от нетерпения, ожидая, пока компрессоры наполнят камеру воздухом. Ворвался в помещение базы, кинулся к своему чемодану, стал совать в него костюмы, галстуки. То же делали Степанов, Берзари и Базилевич — собирали пожитки, совали их в рюкзаки. Степанов запихивал в портфель ночную сорочку. «Домой! Домой!» — бормотал он при этом. Документация из портфеля была вышвырнута, Степанов топтался по цифровым выкладкам, чертежам. Берзари и Базилевич отпихивали ногами связки бутонов, о которых час тому назад говорили, что их надо отправить на Землю детям. Беспрерывно звонил телефон, на него никто не обращал внимания. Звонки действовали на нервы, и, оторвавшись на секунду от чемодана, Гурьев схватил трубку. Звонили из соседнего американского сектора. «Go home, — орал кто-то. — Домой!»
«У них — то же…» — Гурьев отшвырнул трубку, защелкнул на чемодане замок.
Наконец все четверо оказались в кессоне — Гурьев, Степанов, Бернари и Базилевич. Не закрыв за собой дверь, кинулись к вездеходу. В машине немного успокоились. По дороге захватили Сидорова, заехали за Сокольниковым, — не по дороге, гнали по целине. В машину набилось десять человек при норме в шесть.
— На космодром!
На космодроме царило столпотворение: люди бегали, суетились, натыкались друг на друга, тащили что-то в грузовые люки кораблей, выбрасывали что-то оттуда — как муравьи. «Домой!» — слышалось в шлемофоне у Гурьева, то же, наверно, слышалось в других шлемофонах. Не отдавая себе отчета, Гурьев включился Е работу, которую делали все: начал таскать в корабль ящики с продовольствием, с медикаментами, с приборами, которые вчера были выгружены с кораблей, предназначены для работающих на Марсе. Наоборот, из люков Гурьев выбрасывал мешки с образцами марсианских горных пород, коллекции флоры, слитки кадмия, пакеты с какими-то сводками, ареографическими картами. Гурьев вошел в раж и, как все кругом, кричал в непонятном восторге:
— Домой!
Со стороны пустыни, поднимая тучи песка и пыли, подходили другие машины — трехосные «роверы», оранжевые французские вездеходы. Люди спрыгивали на ходу, бежали к кораблям. Включались в работу: земное грузили в корабли, марсианское выбрасывали из люков.
— Домой!..
Суета улеглась, когда все выбились из сил и когда в скафандрах подошел к концу запас воздуха. Последовала команда подняться в корабли, задраить люки.
Без сигнала, без отчета времени корабли один за другим стартовали с Марса.
Вовремя. Уже не видел никто, как вспучилась керамитовая броня космодрома, стянулась горбом и опала, превратившись в красную пыль. Никто не видел, как рухнули стены базы, наблюдательных пунктов, кадмиевого завода, как затянулись шрамы карьеров, стерлись в пустыне следы машин.
Позже, когда в кораблях люди пришли в себя, они увидели, что нет ни одного камня с красной планеты, а только пыль; чертежи, карты Марса, сводки — вся документация выцвела на бумаге. Беглецы поняли, какая постигла их катастрофа. Поняли, что не так просто осваивать чужие миры, хозяйничать в них и считать себя первыми — что уж говорить о Вселенной, — первые ли мы в Солнечной системе?
Корабли управлялись автопилотами. Очень долго люди не могли оправиться от потрясения. Уже не было крика «Домой!», исчез общий психоз, но мало кто мог взглянуть другому в глаза. И мало у кого было желание глянуть, как уходила, уходила назад красная звездочка: таинственная чужая планета — еще в древности названная именем грозного бога.
ПРОРЫВ
Никто ничего не знал. Машину делали, и Машину сделали. Что будет потом — поди-ка предусмотри…
Идею выдал аспирант Стась (впоследствии он отказался от идеи и от Машины в пользу НИИ). Душой проекта был неутомимый наш кормчий профессор Аполлинарий Павлович. Непосредственные исполнители — мы: НИИ, тридцать два человека.
Сомневающихся среди нас не было. Слишком много говорено о Машине, чтобы ее не сделать. Ее пора было сделать. Ее обязательно кто-то бы сделал. Почему не Стась?..
И вот воплощение наших стараний — шар, покрытый синим блестящим лаком, четыре метра в диаметре. Все в нем стремительно и масштабно, от названияМашина Времени — до открытого люка: входите! Все готово к полету в неведомое. Внутри шара гудит и потрескивает, как в топке локомотива. Что там сгораетвремя?.. По коже бегут мурашки.
— Друзья! — Аполлинарий Павлович поднимает руки. — В путь!
У раскрытой двери путешественники: Стась и два ассистента. Провожающие — сотрудники института. Никаких родственников! Все на работе: лаборантки в халатах, — ребята в комбинезонах.
Машину вывезли в поле, в котловину среди холмов.
Холмы древние, земля тоже под ними древняя — так говорили геологи, — платформа, не подвергавшаяся поднятиям и опусканиям миллиард лет. Это было очень важно там — чтобы Машина не попала в море или в горные складки.
В центре котловины болотце, поросшее камышом и осокой. На берегу — проселок. Кран и большегрузную площадку тотчас отправили в город. Остались машины сотрудников института — одна за другой вдоль проселка.
— Друзья!.. — Голос Аполлинария Павловича звучит растроганно.
Стась пожимает руки всем по очереди. Его помощники — Ярцев, Батищев — тоже.
— До скорого, — говорим мы.
— Ни пуха, ни пера… — Каждый немножко смущен, говорит то, что говорят в аэропорту, на вокзале.
Путешественники захлопывают за собой люк.
Шар изолирован от внешней среды, как будет изолирован в полете от времени. Только гул, передающийся теперь через почву, будоражит наши сердца.
Было ли это опасно? Вдруг произойдет взрыв, смерч? Об этом не думаем. Верим в идею, в Машину.
Стоим напротив закрывшегося люка, смотрим на шар. Светит солнце, синеет небо. Ветер несет в руке двух бабочек. В небе жаворонки. И все. Это запоминается до мельчайших деталей: бабочки опустились на одуванчик, он дрогнул и наклонился…
— Двадцать секунд, — говорит Аполлинарий Павлович — часы его сверены с часами Стася.
Бабочки вспорхнули — одуванчик распрямился.
— Пятнадцать секунд.
Все смотрят на шар.
— Пять…
Чего мы ждем? Шар исчезнет? Так должно быть по теории.
— Ноль! — говорит Аполлинарий Павлович.
Шар исчезает. Все — согласно с теорией.
Однако… Мы не ждали того, что произошло. Шар исчез, но появилась дыра. Темная дыра, четыре метра в диаметре! Мы стоим, как стояли, в полукружок и смотрим в дыру. Там темень. Абсолютно темно, как в печной трубе.
— Ox!.. — говорит Вера Гладких, отступает назад. Дыра не исчезает. Не дыра — туннель, мы стоим у входа. Вряд ли у кого есть желание войти в туннель. Все заняты мыслью: что это? Но раздумывать некогда. Буквально через мгновенье после «ох!..» Веры в туннеле показалась вода. Сначала маленькой струйкой, потом ручьем, потоком. Нашла себе путь — по склону холма в болото.
— Спокойно, спокойно!.. — Аполлинарий Павлович, схватив бородку в кулак, созерцает поток. — Любопытнейшее явление, — говорит он. — Удивительно любопытно!
Что любопытно — то да. Но откуда поток? Откуда туннель? И что может появиться с водой?
Ответ не замешкался. В потоке барахталось что-то живое.
— Рыба!
— Ящерица!
Ничего подобного! Вместе с грязью выброшен зверь, со скользким хвостом, ребристой спиной и головой змеи.
— Назад! — предостерегающе кричит кто-то.
Вовремя. Из трубы пошло неведомое зверье: панцири, зубастые пасти, лапы с когтями — все вперемешку, — и, только выскочив из туннеля, распадается, расползается. Под напором воды тут же смывается вниз, в болото.
— Боже мой! — Аполлинарий Павлович, стоящий к трубе ближе всех — остальные, отступая, лезут по холму, — приплясывает на месте. — Боже мой! — кричит он, и каждый его возглас становится на ноту выше, словно профессора накачивают возбуждением. — Это же Юра, Юра!..
Поток хлещет. В нем извиваются черви, слизни. Комья жесткой травы выплывают, как островки, шлепаются о землю и, переливаясь в потоке, рассыпаясь, ползут в болото. Наносит гнилью, тиной, влажной жарой. Время от времени из трубы плюхается круглая черепаха, беспомощно шевелит лапами, если упала животом вверх, но поток помогает ей, переворачивает. Став на лапы, черепаха получает устойчивость и — ползет своим ходом.
Что же это такое? Откуда? — крутится у каждого из нас в голове. Вода прибывает, заполнив трубу до половины, несет новых зверей, с зубастыми пастями и когтями.
— Юра!.. — кричит Аполлинарий Павлович, словно помешанный.
Выскочило чудовище, величиной с моторную лодку, плоское, с панцирем на спине. За ним — другое, третье.
— Анкилозавры! — самым высоким тоном — дискантом — кричит Аполлинарий Павлович. В дальнейшем он будет кричать только дискантом. — Из юрского периода, что вы, не видите? — Аполлинарий Павлович тычет в зверей, выпрыгивающих из туннеля один за другим. — Пятый, шестой, — загибает он на руках пальцы. — Седьмой!..
Звери продолжали выпрыгивать — косяком.
— Силы земные! — Аполлинарий Павлович перестал считать — не хватило пальцев. — Тут и Юра, и Мел! Куда Они залетели?..
Из туннеля показалась плоская черная голова. Змей Горыныч!.. За головой выползала шея, утолщалась, словно древесный ствол. Голова ходила из стороны в сторону, глаза поблескивали. Раскрылась пасть с черными многочисленными зубами… Чудовище басовито рявкнуло: «Гу!..» Шея все лезла — пять метров, семь метров… Показался бурдюк, еле вмещавшийся в обширном туннеле. Чудовище шествовало на грузных толстыхногах. Кажется, оно приседало — спина упиралась в свод туннеля. Но оно двигалось — его подталкивала вода, — двигало шеей. Опять разинуло пасть: «Гу!..» Шлепнулось в лужу. Сдерживаемый до этого туловищем поток подтолкнул зверя к болоту. А хвост все еще был в туннеле, и пока зверь продвигался вниз по холму, хвост тянулся за ним, кажется, бесконечно.
Аполлинарий Павлович, как и мы, пораженный видом чудовища, на минуту замолкший, как только хвост плюхнулся из трубы, закричал, всплеснув руками:
— Зауропод! Самый громадный ящер!
Хитрый старик. Заранее проследил возможный путь Машины в прошедшее и теперь безошибочно узнает фауну верхней Юры и Мела.
— Глядите!.. — кричит он, делая несколько шагов за чудовищем, сопровождая его в болото. Тут же возвращается к туннелю — что еще покажется из неведомого?
Глядим. Беспрерывно глядим в трубу. Кое-что до нас доходит. Машина сработала. Но что означает этот туннель, это зверье? Опять начали прыгать анкилозавры… Что из этого выйдет? Прошло полчаса — болотце кишит неведомой живностью. Что будет здесь через час, через день? Через год?..
Машина Времени!.. Ну и пусть себе. Сколько читано, думано о Машине. Ушла и пусть путешествует. В крчйнем случае Стась привезет с собой трилобит, невиданный цветок из палеозоя. И все. И хорошо. Большего нам не надо. А тут — прямое сообщение: юрский период — двадцатый век. Зверье лезет и лезет. Почему ничто не уходит от нас в трубу? Бабочки как кружились возле туннеля, так и кружатся. Все оттуда, оттуда. Вдруг вместе с потоком неведомые микробы, болезни? Придется же отвечать!.. Холодный пот пробирает нас до костей.
Туннель не скупится. Что-то новое шевелится в нем, плещет водой — тупое, громадное и безглазое. Для пего тоже туннель тесен. Чудовище нервно бьется в трубе, движется медленно — другой змей! Но почему без головы, без пасти?.. Большого труда стоило понять, что это хвост бьется в трубе. Чудовище двигалось задом!.. Показались лапы с острыми роговыми когтями — они шевелились, скребли темноту, — зверь полз на брюхе. Наконец вывалился из туннеля. Тотчас вскочил на ноги, огляделся. Мамочка-мама!.. Голова как сундук! Пасть утыкана зубами-кинжалами!..
— Тиранозаурус рекс! — объявляет Аполлинарий Павлович.
Профессор не удивился, не испугался — он, словно мажордом, объявил о прибытии очередного важного гостя.
— Тиранозаурус рекс! — В голосе Аполлинария Павловича почтение.
Зато тиранозавр чувствовал себя сконфуженным. Было ли причиной этого его появление хвостом вперед, или умный ящер понял необычность обстановки, в которую он попал? Встав на задние лапы и сиротски прижав малые передние ручки к груди, казавшиеся совсем человеческими и так не шедшие к его громадному телу, он встряхнулся, как пес, вылезший из воды на берег, и заковылял в болото.
Голова его мерно покачивалась, ощеренные клыки придавали морде оскал, схожий с улыбкой. Но, право, улыбка была конфузливая.
Поток — уже не поток: река — хлестал из дыры, и это была не дыра, не туннель — прорыв. Машина и путешествие привели к невероятному. Образовалась брешь во времени, в пространстве, из немыслимой дали, из-за хребтов в миллионы лет появилась невиданная, потрясающая чужая жизнь. Жизнь имела свои законы, уклад, и это проявилось тотчас в ужасающей наготе. Все, что ползало, прыгало, шевелилось в болоте, было свирепо и голодно.
Анкилозавры набросились на камыши и осоку. Зауропод шарил по дну, то и дело опускал голову в ил, вытаскивал корни и чавкал так, что эхо разносилось далеко по холмам. Иногда он поднимал длинную шею, оглядывался и ухал: «Гу!» — выражал удовлетворение. Остальные сопели в болоте, хрюкали, тоже чавкали. Прислушаешься — работает заводской цех, с разболтанными машинами, неисправными клапанами, которые при каждом движении пропускают пар или воздух. Чавкающие звуки смешивались, заглушали друг друга, к ним примешивалось кваканье, турканье жаб и другой неведомой живности. В цехе существовала сигнализация — гудки, свистки…
Появление тиранозавра не смутило компанию. Очевидно, в те далекие времена звери не знали страха — по крайней мере до тех пор, пока хищные зубы не впивались в их тело. Или, может быть, в та времена все подразумевалось само собой: все что-то жрали, друг друга — тоже и, наверно, интенсивно плодились, потому что каждый вид существовал миллионы лет. Появление ящера никого не встревожило. Зато реке, оказавшись в болоте, оправился от смущения. Походя, бросил голову вниз, словно клюнул, перевернул анкилозавра на спину, коротким движением вырвал из него часть живота вместе с внутренностями — тот только визгнул, как свинья под ножом. Такая же участь постигла второго анкилозавра. Тиранозавр знал свое дело, не брал панцирных сверху: переворачивал на спину и выдирал живот с внутренностями…
Мелкота не удовлетворяла гиганта. Хищник увидел зауропода. Приоткрыв пасть, двинулся к травоядному, пошевеливая концом хвоста, как кошка, когда она находится в возбуждении. Согнутые ручки приподняты, будто зверь хотел ощупать добычу, выпуклые, величиной с арбуз, глаза шевелились в глазницах — в них аппетит и предвкушение завтрака. Ни свирепости, ни кровожадности — рекс улыбался, приоткрыв пасть, — нам на холмах от этой улыбки было жутко до обморока.
Зауропод, до этого мирно перепахивавший болото, вытянул шею, насторожился. Перестал гукать. Рекс шагал спокойно, широким шагом, — кончик его хвоста все так же подрагивал. Зауропод понял опасность, дернул шеей, как селезень, вверх-вниз, зашипел. На рекса это не произвело впечатления, зверь приближался. Зауропод двинул хвостом, вздыбил волну. Волна докатилась до рекса, плеснула у него под животом. Рекс дернул шеей, но не перестал улыбаться. Зауропод зашипел громче, поднял хвост над водой. Рекс заметил движение, отогнул шею с клыкастой головой назад. Но это не было движением испуга. Это подготовка к атаке. В следующий момент реке метнул голову вперед, с расчетом впиться зубами в шею зауропода. Тот гибким движением уклонился, так что голова рекса опустилась почти у него на спине. Одновременно зауропод могучим ударом обрушил хвост на голову рекса. Слышно было, как зубы хищника лязгнули.
— Так его!.. — сказал кто-то восторженно на холме.
Тиранозавр взревел. Рев у него был ослиный:
— И-а-а!..
Это сразу уронило его в наших глазах. Скажу: мы были зрителями. Только зрителями. И наши эмоции были как у зрителей. Пожалуй, все, что происходило внизу, нагоняло на нас оцепенение. От неожиданности оцепенение, от страха — как хотите. Поэтому мы не разговаривали. Лишь изредка издавали восклицания, и то — робко, негромко.
Рекс отпрянул, потоптался на месте. Теперь пасть его была раскрыта шире, в глазах исчезло предвкушение легкого завтрака.
— И-а-а! — взревел он снова: осел, ну прямо — осел!
— Гу! — ответил зауропод. Это не было прежним «гу!», выражавшим удовольствие при кормежке. Рык, не шедший ни в какое сравнение с криком тиранозавра.
Рекс опять метнул голову, норовя вцепиться в основание шеи противника, и опять получил удар хвостом.
— И-и-и! — заверещал он, вскинув голову на всю длину шеи.
Это было нечто другое. В крике слышался скрежет металла. И это действовало. Чавканье, урчанье в болоте смолкли, живность почувствовала царя зверей, присмирела. У нас от этого крика защемило в ушах — захотелось попятиться. Крик подействовал на зауропода. Он подергал шеей вверх-вниз, и это вовсе не было героическим жестом.
Между тем рекс менял тактику нападения — обходил зауропода, заходя к нему с фронта. Тот почуял опасность, зашевелился. Но тяжелые ноги его вязли в тине — реке был подвижнее, — зауропод не мог стать к нему боком, чтобы иметь свободный размах хвоста. Зверь снова загукал, но реке не обратил на это внимания: знал, что и как надо делать. Миллионы его предков, сородичей получали оплеухи от зауроподов и в свою очередь вырабатывали приемы нападения. Это уже делалось инстинктивно — рекс старался стать с противником нос к носу.
Так он и шел, в обход, ступая мягко и вкрадчиво. Ручки прижал к груди, словно засунул их за лацканы пиджака, и опять улыбался — как по-иному назвать оскал?
Когда достиг желанной позиции, еще раз выбросил голову по направлению к добыче. Зауропод попытался отбиться шеей. Это в нужно рексу. Его движение было обманным: он выбросил голову не на длину шеи — только сделал движение вперед и тотчас отдернул голову. Когда же длинная шея зауропода взвилась над ним, он слегка нагнул голову — как это делают птицы, когда глядят в небо, — поймал зубами шею противника у основания головы и сомкнул челюстк: Послышался хруст, голова зауропода брякнулась в воду.
— Господи, боже… — сказала Вера.
На болоте схватка закончилась. Зауропод еще дергал шеей, бил хвостом по воде, но рекс выдирал из его туловища куски мяса.
Другое явление привлекло наше внимание. Замечу: после того как голова зауропода свалилась, а фонтан крови хлынул в болото, многие из нас, чувствуя дрожь в ногах, сели на землю. Только Аполлинарий Павлович, находившийся возле туннеля, не присел и не отвернулся от жуткой сцены. Вдруг он закричал:
— Яйца! Яйца!
Белые продолговатые предметы выпрыгивали из трубы, уплывали в болото — одни быстро, в середине струи, другие, цепляясь за почву, задерживаясь. Несомненно, это были яйца рептилий — кладку захватило потоком.
Яйца заметил не только Аполлинарий Павлович. Наверно, это был деликатес для многих обитателей торского периода. Анкилозавры, змеи устремились к добыче. Профессор засуетился на берегу.
— Кыш! — кричал он зверью, хватавшему яйца. — Пошли вон! Кыш!
Яйца исчезали одно за другим. Травоядные лакомились ими с таким же удовольствием, как хищные змеи.
— Сожрут!.. — обернулся к нам Аполлинарий Павлович.
Большой беды мы в этом не видели: на наших глазах реке пожирал зауропода. Но Аполлинарий Павлович думал, видно, по-другому. Когда на виду осталось два-три яйца, он кинулся в болото, буквально выхватил одно из пасти змеи. Прижав яйцо к животу, повернул к берегу. Мы помчались с холма к нему на выручку.
Это был момент: Аполлинарий Павлович выхватывает яйцо из пасти змеи! Юрские чудовища — и царь природы!.. Впоследствии профессор любил утверждать, что спасение яйца было самым героическим деянием в его жизни. Мы были согласны: выглядело это великолепно.
Идею выдал аспирант Стась (впоследствии он отказался от идеи и от Машины в пользу НИИ). Душой проекта был неутомимый наш кормчий профессор Аполлинарий Павлович. Непосредственные исполнители — мы: НИИ, тридцать два человека.
Сомневающихся среди нас не было. Слишком много говорено о Машине, чтобы ее не сделать. Ее пора было сделать. Ее обязательно кто-то бы сделал. Почему не Стась?..
И вот воплощение наших стараний — шар, покрытый синим блестящим лаком, четыре метра в диаметре. Все в нем стремительно и масштабно, от названияМашина Времени — до открытого люка: входите! Все готово к полету в неведомое. Внутри шара гудит и потрескивает, как в топке локомотива. Что там сгораетвремя?.. По коже бегут мурашки.
— Друзья! — Аполлинарий Павлович поднимает руки. — В путь!
У раскрытой двери путешественники: Стась и два ассистента. Провожающие — сотрудники института. Никаких родственников! Все на работе: лаборантки в халатах, — ребята в комбинезонах.
Машину вывезли в поле, в котловину среди холмов.
Холмы древние, земля тоже под ними древняя — так говорили геологи, — платформа, не подвергавшаяся поднятиям и опусканиям миллиард лет. Это было очень важно там — чтобы Машина не попала в море или в горные складки.
В центре котловины болотце, поросшее камышом и осокой. На берегу — проселок. Кран и большегрузную площадку тотчас отправили в город. Остались машины сотрудников института — одна за другой вдоль проселка.
— Друзья!.. — Голос Аполлинария Павловича звучит растроганно.
Стась пожимает руки всем по очереди. Его помощники — Ярцев, Батищев — тоже.
— До скорого, — говорим мы.
— Ни пуха, ни пера… — Каждый немножко смущен, говорит то, что говорят в аэропорту, на вокзале.
Путешественники захлопывают за собой люк.
Шар изолирован от внешней среды, как будет изолирован в полете от времени. Только гул, передающийся теперь через почву, будоражит наши сердца.
Было ли это опасно? Вдруг произойдет взрыв, смерч? Об этом не думаем. Верим в идею, в Машину.
Стоим напротив закрывшегося люка, смотрим на шар. Светит солнце, синеет небо. Ветер несет в руке двух бабочек. В небе жаворонки. И все. Это запоминается до мельчайших деталей: бабочки опустились на одуванчик, он дрогнул и наклонился…
— Двадцать секунд, — говорит Аполлинарий Павлович — часы его сверены с часами Стася.
Бабочки вспорхнули — одуванчик распрямился.
— Пятнадцать секунд.
Все смотрят на шар.
— Пять…
Чего мы ждем? Шар исчезнет? Так должно быть по теории.
— Ноль! — говорит Аполлинарий Павлович.
Шар исчезает. Все — согласно с теорией.
Однако… Мы не ждали того, что произошло. Шар исчез, но появилась дыра. Темная дыра, четыре метра в диаметре! Мы стоим, как стояли, в полукружок и смотрим в дыру. Там темень. Абсолютно темно, как в печной трубе.
— Ox!.. — говорит Вера Гладких, отступает назад. Дыра не исчезает. Не дыра — туннель, мы стоим у входа. Вряд ли у кого есть желание войти в туннель. Все заняты мыслью: что это? Но раздумывать некогда. Буквально через мгновенье после «ох!..» Веры в туннеле показалась вода. Сначала маленькой струйкой, потом ручьем, потоком. Нашла себе путь — по склону холма в болото.
— Спокойно, спокойно!.. — Аполлинарий Павлович, схватив бородку в кулак, созерцает поток. — Любопытнейшее явление, — говорит он. — Удивительно любопытно!
Что любопытно — то да. Но откуда поток? Откуда туннель? И что может появиться с водой?
Ответ не замешкался. В потоке барахталось что-то живое.
— Рыба!
— Ящерица!
Ничего подобного! Вместе с грязью выброшен зверь, со скользким хвостом, ребристой спиной и головой змеи.
— Назад! — предостерегающе кричит кто-то.
Вовремя. Из трубы пошло неведомое зверье: панцири, зубастые пасти, лапы с когтями — все вперемешку, — и, только выскочив из туннеля, распадается, расползается. Под напором воды тут же смывается вниз, в болото.
— Боже мой! — Аполлинарий Павлович, стоящий к трубе ближе всех — остальные, отступая, лезут по холму, — приплясывает на месте. — Боже мой! — кричит он, и каждый его возглас становится на ноту выше, словно профессора накачивают возбуждением. — Это же Юра, Юра!..
Поток хлещет. В нем извиваются черви, слизни. Комья жесткой травы выплывают, как островки, шлепаются о землю и, переливаясь в потоке, рассыпаясь, ползут в болото. Наносит гнилью, тиной, влажной жарой. Время от времени из трубы плюхается круглая черепаха, беспомощно шевелит лапами, если упала животом вверх, но поток помогает ей, переворачивает. Став на лапы, черепаха получает устойчивость и — ползет своим ходом.
Что же это такое? Откуда? — крутится у каждого из нас в голове. Вода прибывает, заполнив трубу до половины, несет новых зверей, с зубастыми пастями и когтями.
— Юра!.. — кричит Аполлинарий Павлович, словно помешанный.
Выскочило чудовище, величиной с моторную лодку, плоское, с панцирем на спине. За ним — другое, третье.
— Анкилозавры! — самым высоким тоном — дискантом — кричит Аполлинарий Павлович. В дальнейшем он будет кричать только дискантом. — Из юрского периода, что вы, не видите? — Аполлинарий Павлович тычет в зверей, выпрыгивающих из туннеля один за другим. — Пятый, шестой, — загибает он на руках пальцы. — Седьмой!..
Звери продолжали выпрыгивать — косяком.
— Силы земные! — Аполлинарий Павлович перестал считать — не хватило пальцев. — Тут и Юра, и Мел! Куда Они залетели?..
Из туннеля показалась плоская черная голова. Змей Горыныч!.. За головой выползала шея, утолщалась, словно древесный ствол. Голова ходила из стороны в сторону, глаза поблескивали. Раскрылась пасть с черными многочисленными зубами… Чудовище басовито рявкнуло: «Гу!..» Шея все лезла — пять метров, семь метров… Показался бурдюк, еле вмещавшийся в обширном туннеле. Чудовище шествовало на грузных толстыхногах. Кажется, оно приседало — спина упиралась в свод туннеля. Но оно двигалось — его подталкивала вода, — двигало шеей. Опять разинуло пасть: «Гу!..» Шлепнулось в лужу. Сдерживаемый до этого туловищем поток подтолкнул зверя к болоту. А хвост все еще был в туннеле, и пока зверь продвигался вниз по холму, хвост тянулся за ним, кажется, бесконечно.
Аполлинарий Павлович, как и мы, пораженный видом чудовища, на минуту замолкший, как только хвост плюхнулся из трубы, закричал, всплеснув руками:
— Зауропод! Самый громадный ящер!
Хитрый старик. Заранее проследил возможный путь Машины в прошедшее и теперь безошибочно узнает фауну верхней Юры и Мела.
— Глядите!.. — кричит он, делая несколько шагов за чудовищем, сопровождая его в болото. Тут же возвращается к туннелю — что еще покажется из неведомого?
Глядим. Беспрерывно глядим в трубу. Кое-что до нас доходит. Машина сработала. Но что означает этот туннель, это зверье? Опять начали прыгать анкилозавры… Что из этого выйдет? Прошло полчаса — болотце кишит неведомой живностью. Что будет здесь через час, через день? Через год?..
Машина Времени!.. Ну и пусть себе. Сколько читано, думано о Машине. Ушла и пусть путешествует. В крчйнем случае Стась привезет с собой трилобит, невиданный цветок из палеозоя. И все. И хорошо. Большего нам не надо. А тут — прямое сообщение: юрский период — двадцатый век. Зверье лезет и лезет. Почему ничто не уходит от нас в трубу? Бабочки как кружились возле туннеля, так и кружатся. Все оттуда, оттуда. Вдруг вместе с потоком неведомые микробы, болезни? Придется же отвечать!.. Холодный пот пробирает нас до костей.
Туннель не скупится. Что-то новое шевелится в нем, плещет водой — тупое, громадное и безглазое. Для пего тоже туннель тесен. Чудовище нервно бьется в трубе, движется медленно — другой змей! Но почему без головы, без пасти?.. Большого труда стоило понять, что это хвост бьется в трубе. Чудовище двигалось задом!.. Показались лапы с острыми роговыми когтями — они шевелились, скребли темноту, — зверь полз на брюхе. Наконец вывалился из туннеля. Тотчас вскочил на ноги, огляделся. Мамочка-мама!.. Голова как сундук! Пасть утыкана зубами-кинжалами!..
— Тиранозаурус рекс! — объявляет Аполлинарий Павлович.
Профессор не удивился, не испугался — он, словно мажордом, объявил о прибытии очередного важного гостя.
— Тиранозаурус рекс! — В голосе Аполлинария Павловича почтение.
Зато тиранозавр чувствовал себя сконфуженным. Было ли причиной этого его появление хвостом вперед, или умный ящер понял необычность обстановки, в которую он попал? Встав на задние лапы и сиротски прижав малые передние ручки к груди, казавшиеся совсем человеческими и так не шедшие к его громадному телу, он встряхнулся, как пес, вылезший из воды на берег, и заковылял в болото.
Голова его мерно покачивалась, ощеренные клыки придавали морде оскал, схожий с улыбкой. Но, право, улыбка была конфузливая.
Поток — уже не поток: река — хлестал из дыры, и это была не дыра, не туннель — прорыв. Машина и путешествие привели к невероятному. Образовалась брешь во времени, в пространстве, из немыслимой дали, из-за хребтов в миллионы лет появилась невиданная, потрясающая чужая жизнь. Жизнь имела свои законы, уклад, и это проявилось тотчас в ужасающей наготе. Все, что ползало, прыгало, шевелилось в болоте, было свирепо и голодно.
Анкилозавры набросились на камыши и осоку. Зауропод шарил по дну, то и дело опускал голову в ил, вытаскивал корни и чавкал так, что эхо разносилось далеко по холмам. Иногда он поднимал длинную шею, оглядывался и ухал: «Гу!» — выражал удовлетворение. Остальные сопели в болоте, хрюкали, тоже чавкали. Прислушаешься — работает заводской цех, с разболтанными машинами, неисправными клапанами, которые при каждом движении пропускают пар или воздух. Чавкающие звуки смешивались, заглушали друг друга, к ним примешивалось кваканье, турканье жаб и другой неведомой живности. В цехе существовала сигнализация — гудки, свистки…
Появление тиранозавра не смутило компанию. Очевидно, в те далекие времена звери не знали страха — по крайней мере до тех пор, пока хищные зубы не впивались в их тело. Или, может быть, в та времена все подразумевалось само собой: все что-то жрали, друг друга — тоже и, наверно, интенсивно плодились, потому что каждый вид существовал миллионы лет. Появление ящера никого не встревожило. Зато реке, оказавшись в болоте, оправился от смущения. Походя, бросил голову вниз, словно клюнул, перевернул анкилозавра на спину, коротким движением вырвал из него часть живота вместе с внутренностями — тот только визгнул, как свинья под ножом. Такая же участь постигла второго анкилозавра. Тиранозавр знал свое дело, не брал панцирных сверху: переворачивал на спину и выдирал живот с внутренностями…
Мелкота не удовлетворяла гиганта. Хищник увидел зауропода. Приоткрыв пасть, двинулся к травоядному, пошевеливая концом хвоста, как кошка, когда она находится в возбуждении. Согнутые ручки приподняты, будто зверь хотел ощупать добычу, выпуклые, величиной с арбуз, глаза шевелились в глазницах — в них аппетит и предвкушение завтрака. Ни свирепости, ни кровожадности — рекс улыбался, приоткрыв пасть, — нам на холмах от этой улыбки было жутко до обморока.
Зауропод, до этого мирно перепахивавший болото, вытянул шею, насторожился. Перестал гукать. Рекс шагал спокойно, широким шагом, — кончик его хвоста все так же подрагивал. Зауропод понял опасность, дернул шеей, как селезень, вверх-вниз, зашипел. На рекса это не произвело впечатления, зверь приближался. Зауропод двинул хвостом, вздыбил волну. Волна докатилась до рекса, плеснула у него под животом. Рекс дернул шеей, но не перестал улыбаться. Зауропод зашипел громче, поднял хвост над водой. Рекс заметил движение, отогнул шею с клыкастой головой назад. Но это не было движением испуга. Это подготовка к атаке. В следующий момент реке метнул голову вперед, с расчетом впиться зубами в шею зауропода. Тот гибким движением уклонился, так что голова рекса опустилась почти у него на спине. Одновременно зауропод могучим ударом обрушил хвост на голову рекса. Слышно было, как зубы хищника лязгнули.
— Так его!.. — сказал кто-то восторженно на холме.
Тиранозавр взревел. Рев у него был ослиный:
— И-а-а!..
Это сразу уронило его в наших глазах. Скажу: мы были зрителями. Только зрителями. И наши эмоции были как у зрителей. Пожалуй, все, что происходило внизу, нагоняло на нас оцепенение. От неожиданности оцепенение, от страха — как хотите. Поэтому мы не разговаривали. Лишь изредка издавали восклицания, и то — робко, негромко.
Рекс отпрянул, потоптался на месте. Теперь пасть его была раскрыта шире, в глазах исчезло предвкушение легкого завтрака.
— И-а-а! — взревел он снова: осел, ну прямо — осел!
— Гу! — ответил зауропод. Это не было прежним «гу!», выражавшим удовольствие при кормежке. Рык, не шедший ни в какое сравнение с криком тиранозавра.
Рекс опять метнул голову, норовя вцепиться в основание шеи противника, и опять получил удар хвостом.
— И-и-и! — заверещал он, вскинув голову на всю длину шеи.
Это было нечто другое. В крике слышался скрежет металла. И это действовало. Чавканье, урчанье в болоте смолкли, живность почувствовала царя зверей, присмирела. У нас от этого крика защемило в ушах — захотелось попятиться. Крик подействовал на зауропода. Он подергал шеей вверх-вниз, и это вовсе не было героическим жестом.
Между тем рекс менял тактику нападения — обходил зауропода, заходя к нему с фронта. Тот почуял опасность, зашевелился. Но тяжелые ноги его вязли в тине — реке был подвижнее, — зауропод не мог стать к нему боком, чтобы иметь свободный размах хвоста. Зверь снова загукал, но реке не обратил на это внимания: знал, что и как надо делать. Миллионы его предков, сородичей получали оплеухи от зауроподов и в свою очередь вырабатывали приемы нападения. Это уже делалось инстинктивно — рекс старался стать с противником нос к носу.
Так он и шел, в обход, ступая мягко и вкрадчиво. Ручки прижал к груди, словно засунул их за лацканы пиджака, и опять улыбался — как по-иному назвать оскал?
Когда достиг желанной позиции, еще раз выбросил голову по направлению к добыче. Зауропод попытался отбиться шеей. Это в нужно рексу. Его движение было обманным: он выбросил голову не на длину шеи — только сделал движение вперед и тотчас отдернул голову. Когда же длинная шея зауропода взвилась над ним, он слегка нагнул голову — как это делают птицы, когда глядят в небо, — поймал зубами шею противника у основания головы и сомкнул челюстк: Послышался хруст, голова зауропода брякнулась в воду.
— Господи, боже… — сказала Вера.
На болоте схватка закончилась. Зауропод еще дергал шеей, бил хвостом по воде, но рекс выдирал из его туловища куски мяса.
Другое явление привлекло наше внимание. Замечу: после того как голова зауропода свалилась, а фонтан крови хлынул в болото, многие из нас, чувствуя дрожь в ногах, сели на землю. Только Аполлинарий Павлович, находившийся возле туннеля, не присел и не отвернулся от жуткой сцены. Вдруг он закричал:
— Яйца! Яйца!
Белые продолговатые предметы выпрыгивали из трубы, уплывали в болото — одни быстро, в середине струи, другие, цепляясь за почву, задерживаясь. Несомненно, это были яйца рептилий — кладку захватило потоком.
Яйца заметил не только Аполлинарий Павлович. Наверно, это был деликатес для многих обитателей торского периода. Анкилозавры, змеи устремились к добыче. Профессор засуетился на берегу.
— Кыш! — кричал он зверью, хватавшему яйца. — Пошли вон! Кыш!
Яйца исчезали одно за другим. Травоядные лакомились ими с таким же удовольствием, как хищные змеи.
— Сожрут!.. — обернулся к нам Аполлинарий Павлович.
Большой беды мы в этом не видели: на наших глазах реке пожирал зауропода. Но Аполлинарий Павлович думал, видно, по-другому. Когда на виду осталось два-три яйца, он кинулся в болото, буквально выхватил одно из пасти змеи. Прижав яйцо к животу, повернул к берегу. Мы помчались с холма к нему на выручку.
Это был момент: Аполлинарий Павлович выхватывает яйцо из пасти змеи! Юрские чудовища — и царь природы!.. Впоследствии профессор любил утверждать, что спасение яйца было самым героическим деянием в его жизни. Мы были согласны: выглядело это великолепно.