Страница:
Романтиков коробило от натуралистических сцен «Симплициссимуса» и «Филандера». В «Дневнике» Тик говорит о Мошероше: «Его время, Тридцатилетней войны, воспитало его, и все писатели той эпохи несут на себе отпечаток терпкой грубости, которая особенно великолепна в их языке», но у него нет и в помине «грациозной правды» и «парящей поэзии» [904]. В представлении романтиков действительность является в искусстве грациозно и поэтично. И это требование вступало в свои права, как только они обращались к «Симплициссимусу». В 1809 г. Арним издал сборник «Зимний сад», где поместил повесть «Филандер среди бродячих солдат и цыган во время Тридцатилетней войны», скомпанованную на основании главы «Солдатская жизнь» в книге «Филандер» Мошероша. Решив воссоздать живую картину эпохи, Арним вплел в повесть рассказ Шпрингинсфельда о проделках над ним Кураже. Только героем выступает теперь уже Филандер. Некоторые мотивы из «Симплициссимуса» попали в роман Эйхендорфа «Предчувствие и действительность» (1812), а также обработаны в его новелле «Авантюристы» (1841). «Симплицианские романы властвуют над всей средой „Авантюристов", – писал К. Вейхбер-гер. – Кларинет – переряженный ландскнехт, выдававший себя за странствующего музыканта, – это сам Симплициссимус, безрассудная Зинка соответствует Кураже, да и действие происходит во время Тридцатилетней войны» [905]. Но как раз эта новелла может служить примером поверхностного усвоения симплицианских мотивов. Картины студенческой жизни в Галле анахронистичны. Оба главных героя скорее варианты персонажей из повести Эйхендорфа «Из жизни одного шалопая», чем ландскнехт и маркитантка времен Тридцатилетней войны. Тяжелая борьба в труднейшей ситуации, порожденной суровой действительностью, подменяется беззаботным скольжением по воле случая. Вся обстановка далека от «Симплициссимуса». Горький смех подменен легкой иронией. Все залито лунным светом и исполнено неопределенной мечтательности.
Романтики наделяли симплицианских героев своими чувствами, томлениями и порывами, превращая их в условные персонажи, отвлеченные от своего времени. Заслугой романтиков было то, что они обратили внимание на мелкие симплицианские сочинения, заимствуя из них сказочные и легендарные мотивы, которые изобретательно и разнообразно перерабатывали в своих сочинениях. Особенно полюбились им две народные книжки: «Первый лежебок» (1670) и «Симплициссимусовский Висельный человечек» (1673) [906]. В 1808 г. в издававшейся Арнимом и Гёрресом «Газете для отшельников» Брентано напечатал повесть «История и происхождение первой Медвежьей шкуры, в коей изложено народное сказание, снятое с бумажного календарного неба и сладостной толстой Гусиной лапки, согласно рассказу старой няньки, записанному Херцбрудером» [907]. Брентано дополнил сказку множеством забавных деталей, ввел злободневную сатиру на противника романтизма издателя Котта, выступающего в роли мецената, опустившегося ландскнехта «Медвежьей шкуры». Обогащение оказалось мнимым. Сказка порывала с народной традицией. Словно старинную ксилографию с ее резкими и прямыми линиями перерисовал иронический рисовальщик, лишенный внутренней глубины и силы. К истории «Медвежьей шкуры» (дословно «облаченного в медвежью шкуру») – лентяя и лежебоки – обращались и другие романтики. В 1811 г. Юстинус Кернер пишет комедию для театра теней «Медвежья шкура в Зальцбаде», где зло и метко высмеивает рационализм, ставший к тому времени старомодным [908].
В 1812 г. Арним в повести «Изабелла из Египта» превращает симплициссимусовского ландскнехта в услужливого, добродушного и плутоватого странствующего мертвеца, который, возвращаясь в могилу, озабоченно пересчитывает полученные днем чаевые. В повести использован и мотив «висельного человечка», получивший новую трактовку. Вместо злого корешка, обладающего демонической силой, от которой и предостерегал симплицианский трактат, появляется выпестованный доброй цыганкой кобольд, наделенный смешными недостатками и слабостями, кичливый ч ревнивый, но в сущности еще безобидный предтеча «Крошки Цахеса» Э. Т. А. Гофмана. Повесть Арнима – самая удачная и художественно-цельная вещь из всех произведений немецких романтиков на симплицианские мотивы. Но как далека и чужда она подлинному миру Симплициссимуса! В 1804 г. Тик разработал мотив «висельного человечка» в новелле «Руненберг», нагнетая мрачно-демонические картины и подчеркивая душевное смятение героя, что уводило от простодушной и наивной серьезности народной легенды. Этот мотив использован Брентано в драме «Основание Праги» (1814). Написанная со всей легкостью банального романтизма фантастическая повесть Фуке «Висельный человечек» (1810) изобиловала театральными эффектами. В 1817 г. ее переделал в феерию для венской сцены Фердинанд Розенау («Вицлипуцли»). Фуке контаминиро-вал мотивы симплицианских книг. В его повести фигурирует не классический альраун, а «Spiritus familiaris», которым завладела Кураже. В 1827 г. Фуке написал об альрауне еще повесть «Мандрагора» [909].
Немецкие романтики не подошли вплотную к «Симплициссимусу», довольствуясь лишь отдельными мотивами, близкими их мироощущению. Прошедшие интеллектуальную муштру эпохи Просвещения, пропитанные философией Канта, Фихте и Шеллинга, обладавшие высокой литературной культурой, немецкие романтики при всем своем культе «непосредственности» остались чужды простонародной сущности «Симплициссимуса», хотя и восхищались им.
Интерес романтиков к «Симплициссимусу» способствовал его изучению. На него обратили внимание братья Гримм. 3 октября 1809 г. Вильгельм Гримм написал Якобу, что приобрел экземпляр романа, а вскоре и Якоб сообщил, что «Симплициссимус» вышел в новой переработке, «вероятно скверной». В декабре того же года В. Гримм посетил в Веймаре Гёте, когда тот «как раз читал Симплициссимуса». Отзыв Гёте о нем В. Гримм обещал пересказать изустно, и он до нас не дошел. В следующем году В. Гримм в рецензии на роман Арнима «Графиня Долорес» не только попутно отметил «великую жизненность» «Симплициссимуса», но и поставил его в один ряд с «Вильгельмом Мейстером» и сочинениями Жан Поля [910]. В предисловии к «Ирландским сказкам об эльфах» В. Гримм указал на сходство отдельных мотивов «Симплициссимуса» с народными сказаниями (эпизод с Муммельзее) [911]. Другие мотивы симплицианских сочинений рассматриваются и в «Немецкой мифологии», «Немецких сказаниях» и других работах братьев Гримм.
Многое, что вызывало раньше порицание, стало предметом похвалы. А. В. Шлегель в 1803 – 1804 гг. противопоставлял «Симплициссимуса» «опицевской школе» и ставил ему в заслугу, что он не имел ничего общего со «школьной ученостью», «а брал свои наблюдения из истории и нравов своего времени» [912], Близкий к романтикам Людвиг Вахлер (1867 – 1838) в «Лекциях по истории немецкой национальной литературы» в 1819 г. утверждал, что «Симплициссимус» «в отношении здоровья, грубоватой крепости и правдивости своей внутренней жизни самый содержательный роман среди всех современных и многих позднейших». Он запечатлел «необычайно верную картину ужасов и постыдных деяний войны», следуя «реально ощутимым событиям грубой действительности» [913].
Фридрих Бутервек (1766 – 1828) даже полагал, что «притязания множества писак, которые разглагольствовали в своих романах о геройских деяниях и важных государственных делах, не имея в том ни малейшего опыта… побудили выступить солдата, который в качестве мушкетера участвовал в Тридцатилетней войне». И вот он под именем Шлейфхейма фон Зульсфорта выпустил роман, выхваченный из жизни, чтобы показать, как «диковинно и все же весело ведется в доподлинном мире». Бутервек определяет «Симплициссимус» как «комический роман» [914].
Об авторе загадочного романа по-прежнему ничего не было известно. Историк литературы и романист Франц Горн (1781 – 1837) в 1805 г. в книге «Поэзия и Красноречие немцев» (1822) «реконструировал» портрет Самуеля Грейфензона фон Хиршфельда, который служил во время Тридцатилетней войны мушкетером: «Сомнительно, чтобы он продвинулся по службе дальше обыкновенного солдата, хотя во всяком случае оказал бы честь и более высокому посту. После окончания войны, обогащенный опытом всякого рода, он не нашел лучшего употребления для свободного времени, как написать роман», – «при пламени, которым было охвачено его отечество», «на его еще дымящихся развалинах». Он «все принимал не с легкостью, но и не слишком близко к сердцу». «Это была здоровая, не особенно глубокая, сангвинически легкая натура; он обладал фантазией – я назвал бы ее фантазией поверхностной, – быстротой ума, гибкостью, талантом описания». Но «того, что мы в высоком смысле называем идеями, вряд ли следует нам искать у него». Главное достоинство романа – «картины происшествий, которые автор пережил сам». Тут все важно. «Даже божественный образ побродяжки Кураже мы не должны упускать из виду, ибо она подобно смоляному факелу, горящему кровавым светом, все же освещает нам исторические моменты, ради чего мы должны сносить и отвратительный чад, идущий от этого факела» [915].
Подводя итоги, можно согласиться с утверждением Барбары Зальдит, что в это время ученые еще не занялись серьезно ни самим автором, ни его произведением и что сделанное в свое время замечание Бланкенбурга еще не побудило никого к научному исследованию [916].
3. Раскрытие псевдонима
Романтики наделяли симплицианских героев своими чувствами, томлениями и порывами, превращая их в условные персонажи, отвлеченные от своего времени. Заслугой романтиков было то, что они обратили внимание на мелкие симплицианские сочинения, заимствуя из них сказочные и легендарные мотивы, которые изобретательно и разнообразно перерабатывали в своих сочинениях. Особенно полюбились им две народные книжки: «Первый лежебок» (1670) и «Симплициссимусовский Висельный человечек» (1673) [906]. В 1808 г. в издававшейся Арнимом и Гёрресом «Газете для отшельников» Брентано напечатал повесть «История и происхождение первой Медвежьей шкуры, в коей изложено народное сказание, снятое с бумажного календарного неба и сладостной толстой Гусиной лапки, согласно рассказу старой няньки, записанному Херцбрудером» [907]. Брентано дополнил сказку множеством забавных деталей, ввел злободневную сатиру на противника романтизма издателя Котта, выступающего в роли мецената, опустившегося ландскнехта «Медвежьей шкуры». Обогащение оказалось мнимым. Сказка порывала с народной традицией. Словно старинную ксилографию с ее резкими и прямыми линиями перерисовал иронический рисовальщик, лишенный внутренней глубины и силы. К истории «Медвежьей шкуры» (дословно «облаченного в медвежью шкуру») – лентяя и лежебоки – обращались и другие романтики. В 1811 г. Юстинус Кернер пишет комедию для театра теней «Медвежья шкура в Зальцбаде», где зло и метко высмеивает рационализм, ставший к тому времени старомодным [908].
В 1812 г. Арним в повести «Изабелла из Египта» превращает симплициссимусовского ландскнехта в услужливого, добродушного и плутоватого странствующего мертвеца, который, возвращаясь в могилу, озабоченно пересчитывает полученные днем чаевые. В повести использован и мотив «висельного человечка», получивший новую трактовку. Вместо злого корешка, обладающего демонической силой, от которой и предостерегал симплицианский трактат, появляется выпестованный доброй цыганкой кобольд, наделенный смешными недостатками и слабостями, кичливый ч ревнивый, но в сущности еще безобидный предтеча «Крошки Цахеса» Э. Т. А. Гофмана. Повесть Арнима – самая удачная и художественно-цельная вещь из всех произведений немецких романтиков на симплицианские мотивы. Но как далека и чужда она подлинному миру Симплициссимуса! В 1804 г. Тик разработал мотив «висельного человечка» в новелле «Руненберг», нагнетая мрачно-демонические картины и подчеркивая душевное смятение героя, что уводило от простодушной и наивной серьезности народной легенды. Этот мотив использован Брентано в драме «Основание Праги» (1814). Написанная со всей легкостью банального романтизма фантастическая повесть Фуке «Висельный человечек» (1810) изобиловала театральными эффектами. В 1817 г. ее переделал в феерию для венской сцены Фердинанд Розенау («Вицлипуцли»). Фуке контаминиро-вал мотивы симплицианских книг. В его повести фигурирует не классический альраун, а «Spiritus familiaris», которым завладела Кураже. В 1827 г. Фуке написал об альрауне еще повесть «Мандрагора» [909].
Немецкие романтики не подошли вплотную к «Симплициссимусу», довольствуясь лишь отдельными мотивами, близкими их мироощущению. Прошедшие интеллектуальную муштру эпохи Просвещения, пропитанные философией Канта, Фихте и Шеллинга, обладавшие высокой литературной культурой, немецкие романтики при всем своем культе «непосредственности» остались чужды простонародной сущности «Симплициссимуса», хотя и восхищались им.
Интерес романтиков к «Симплициссимусу» способствовал его изучению. На него обратили внимание братья Гримм. 3 октября 1809 г. Вильгельм Гримм написал Якобу, что приобрел экземпляр романа, а вскоре и Якоб сообщил, что «Симплициссимус» вышел в новой переработке, «вероятно скверной». В декабре того же года В. Гримм посетил в Веймаре Гёте, когда тот «как раз читал Симплициссимуса». Отзыв Гёте о нем В. Гримм обещал пересказать изустно, и он до нас не дошел. В следующем году В. Гримм в рецензии на роман Арнима «Графиня Долорес» не только попутно отметил «великую жизненность» «Симплициссимуса», но и поставил его в один ряд с «Вильгельмом Мейстером» и сочинениями Жан Поля [910]. В предисловии к «Ирландским сказкам об эльфах» В. Гримм указал на сходство отдельных мотивов «Симплициссимуса» с народными сказаниями (эпизод с Муммельзее) [911]. Другие мотивы симплицианских сочинений рассматриваются и в «Немецкой мифологии», «Немецких сказаниях» и других работах братьев Гримм.
Многое, что вызывало раньше порицание, стало предметом похвалы. А. В. Шлегель в 1803 – 1804 гг. противопоставлял «Симплициссимуса» «опицевской школе» и ставил ему в заслугу, что он не имел ничего общего со «школьной ученостью», «а брал свои наблюдения из истории и нравов своего времени» [912], Близкий к романтикам Людвиг Вахлер (1867 – 1838) в «Лекциях по истории немецкой национальной литературы» в 1819 г. утверждал, что «Симплициссимус» «в отношении здоровья, грубоватой крепости и правдивости своей внутренней жизни самый содержательный роман среди всех современных и многих позднейших». Он запечатлел «необычайно верную картину ужасов и постыдных деяний войны», следуя «реально ощутимым событиям грубой действительности» [913].
Фридрих Бутервек (1766 – 1828) даже полагал, что «притязания множества писак, которые разглагольствовали в своих романах о геройских деяниях и важных государственных делах, не имея в том ни малейшего опыта… побудили выступить солдата, который в качестве мушкетера участвовал в Тридцатилетней войне». И вот он под именем Шлейфхейма фон Зульсфорта выпустил роман, выхваченный из жизни, чтобы показать, как «диковинно и все же весело ведется в доподлинном мире». Бутервек определяет «Симплициссимус» как «комический роман» [914].
Об авторе загадочного романа по-прежнему ничего не было известно. Историк литературы и романист Франц Горн (1781 – 1837) в 1805 г. в книге «Поэзия и Красноречие немцев» (1822) «реконструировал» портрет Самуеля Грейфензона фон Хиршфельда, который служил во время Тридцатилетней войны мушкетером: «Сомнительно, чтобы он продвинулся по службе дальше обыкновенного солдата, хотя во всяком случае оказал бы честь и более высокому посту. После окончания войны, обогащенный опытом всякого рода, он не нашел лучшего употребления для свободного времени, как написать роман», – «при пламени, которым было охвачено его отечество», «на его еще дымящихся развалинах». Он «все принимал не с легкостью, но и не слишком близко к сердцу». «Это была здоровая, не особенно глубокая, сангвинически легкая натура; он обладал фантазией – я назвал бы ее фантазией поверхностной, – быстротой ума, гибкостью, талантом описания». Но «того, что мы в высоком смысле называем идеями, вряд ли следует нам искать у него». Главное достоинство романа – «картины происшествий, которые автор пережил сам». Тут все важно. «Даже божественный образ побродяжки Кураже мы не должны упускать из виду, ибо она подобно смоляному факелу, горящему кровавым светом, все же освещает нам исторические моменты, ради чего мы должны сносить и отвратительный чад, идущий от этого факела» [915].
Подводя итоги, можно согласиться с утверждением Барбары Зальдит, что в это время ученые еще не занялись серьезно ни самим автором, ни его произведением и что сделанное в свое время замечание Бланкенбурга еще не побудило никого к научному исследованию [916].
3. Раскрытие псевдонима
Оживление интереса к «Симплициссимусу» в период романтизма вызвало несколько новых изданий. В 1822 г. поэт и сатирик Фридрих Вайссер (1761 – 1836) выпустил в двух частях свою переработку романа: «Плутовство и простота, или Симплициссимус XVII столетия в одеянии XIX» [917]. Особенного успеха она не имела. Следующая попытка была предпринята Эдуардом фон Бюловым (1803 – 1853), который в 1834 г. включил в составленную им антологию европейской новеллы переработанную им симплицианскую брошюру «Первый лежебок» [918]. В 1836 г. Бюлов выпустил «Симплициссимуса», сославшись в предисловии на Л. Тика, который «так полюбил эту книгу, что собирался ее обработать» [919]. Бюлов свысока отзывается о своих предшественниках и подчеркивает, что в отличие от них он рассматривает свою работу как труд «реставратора доброго старого портрета, который тот лишь очищает от грязи и возможных записей или исправляет поврежденные места, а сам не берется за кисть, чтобы по нему малевать». Он разрешил себе лишь исправить некоторые «погоешности стиля» и устранить слишком грубые выражения.
Сложилось мнение, что Бюлов бережно отнесся к роману, а его книга положила начало изучению Гриммельсгаузена, ибо «тут впервые была сделана попытка соединить с изданием текста его критическую оценку» [920].Мнение это неверно. Предисловие Бюлова не содержало никаких открытий и не дало новых сведений об авторе или тексте. А переработка была вовсе не такой уж безобидной. Бюлов жестоко сократил роман, так что первая, по-видимому самая «грубая», книга сжалась до 26 глав (вместо 31). Он опустил большинство стихов, выбросил последнюю главу пятой книги («Прощай, мир!»), нейтрализовал и пригладил стиль, согласно представлениям и вкусам романтиков. Но времена переменились, и вместо ожидаемых похвал Бюлов встретил уничтожающую критику. «Он слишком много или слишком мало внес изменений, – иронически писал Германи Курц, – и в результате его работа не удовлетворила ни ученых филологов, ни читающую публику» [921].
Германи Курц (1813 – 1873), поэт и историк, и был тем человеком, который положил начало раскрытию подлинного имени автора «Симплициссимуса». Еще в 1835 г. в письме к Адальберту Келлеру он обронил догадку, что «под множеством псевдонимов Грейфензона скрывается истинное имя Кристоффеля Гриммельсгаузена». После выхода книги Бюлова Курц изложил в рецензии свои соображения. Он пользовался трехтомным изданием Фельсекера и смело приписал все произведения, входящие в него, одному автору. Главным его аргументом был сонет, предпосланный роману «Дитвальд и Амелинда», где Гриммельсгаузен прямо назван автором «Симплициссимуса».
Курц напечатал свою статью в малораспространенном и недолговечном журнале «Der Spiegel». Она прошла почти незамеченной.
С резкой статьей обрушился на издание Бюлова Теодор Эхтермайер (1805 – 1844), основавший вместе с Арнольдом Руге журнал левых гегельянцев «Hallische Jahrb?cher». Он упрекал Бюлова не за обработку романа, а за вступление, в котором тот пытался дать историко-культурную и литературную оценку романа, руководствуясь лишь своим эстетическим вкусом. Сочинителем «Симплициссимуса» у Бюлова «все еще назван Грейфензон фон Хиршфельд», – восклицает Эхтермайер, по-видимому знавший об открытии Курца. Однако подлинное имя автора (Christoffel von Grimmeishausen) можно получить путем перестановки букв во всех известных ему псевдонимах в трехтомном собрании Фельсекеров, как-то:
1. Полностью из ряда букв А. с. еее. ff.g. hh.ii. ll. тт. пп. оо. rr. sss. t. ии – на титуле второй части «Чудесного птичьего гнезда».
2. Из Самуель Грейфн-зон фом Хиршфельд – Samuel Greifn-Son vom Hirschfeld, – взятом из многих сочинений. Не покрываются только «d» и «I».
3. Из Эрих Штейнфельс фон Груфенсхолм – Erich Steinfels von Gru-iensholm – из «Судейской Плутона». Не покрываются только одно «m» и «п».
4. Из Израель Фромшмидт фон Гугенфельс – Israel Fromschms<d>t von Hugenfel<s>s – из «Висельного человечка». Совпадает, кроме двух взятых в скобки букв.
5. Герман Шлейфхейм фон Зульсфорт – German Schleifheim von Suls-forf – с титульного листа «Симплициссимуса». В таком написании полностью.
6. Филархус Гроссус фон Тромменхейм – Philarchus Grossus von Trom-menheim – из «Шпрингинсфельда, и «Кураже». Покрывается Христофорос фон Гриммельсгаузен Christophorus von Grimmeishausen, кроме «m» вместо «n».
7. Синьор Мессмаль – Signeur Messmahl – из «Немецкого Михеля». Содержит полностью имя Гриммельсгаузен.
8. Мельхиор Штернфельс фон Фуксхейм – Melchior Sternfels von Fuchs-heim – согласуется, кроме «с» вместо «g» и «е» вместо «а». Имя самого Симплициссимуса.
9. Михаель Рехулин фон Земсдорф – Michael Rechulin von Sehms-dorff – из первой части «Чудесного птичьего гнезда». Покрывается не полностью.
10. Симон Ленгфриш фон Хартенфельс – Simon Lengfrisch von Har-tenfels – из «Мира навыворот». [922] Покрывается не полностью.
Естественно возникал вопрос, а не является ли само имя Гриммельсгаузен также вымышленным, если все псевдонимы выводятся один из-другого? Эхтермайер указывает, что на книгах, изданных под именем Гриммельсгаузена, помечено, что он «гельнгаузенец», и ссылается на комментатора фельсекеровского издания, который сообщал, что автор «Симплициссимуса» «был преисполнен благородной любви к своей родине Гельнгаузену». Сведения, помещенные в шестой книге «Симплициссимуса», что автор умер, едва успев сдать в печать первые пять частей, являются мистификацией, так как большинство его произведений вышло после 1669 г.
Эхтермайер не противопоставляет «Симплициссимуса» «искусственной поэзии» силезцев, а считает их двумя сторонами одного и того же процесса. Обычное осуждение «силезской школы» как чего-то уродливого – это «аномалия не развития, а понимания». Силезцы, обогащенные поэтикой, заимствованной у французов и голландцев, а также наследием античности, развивали формальную сторону поэзии в интересах протестантского севера. Они скоро исчерпали себя в пустой риторике и формальных ухищрениях. Принцип их поэзии – «остроумие». Она «глупо аффектирована». Ее отрицание – «низвержение формализма» – было неизбежно. Началось преодоление «догматической оцепенелости». В процесс вступает «народная поэзия юга» с ее «неосознанной наивной традицией», восходящей к средневековью. Эта поэзия – а к ней и принадлежит «Симплицисси-мус» – находится в оппозиции к рыцарству и формализму. Попервоначалу она рядится в шутовское платье. Гриммельсгаузен сам писал романы в духе силезской школы и, по-видимому, придавал им особое значение, ибо подписывал их подлинным именем. Таким образом, «в одном и том же человеке совершенно внешне и неорганично сочетались формальная пустота школьной (схоластической) поэзии и эта народная поэзия, которая для него столь же внешняя, как и искусственная».
Эхтермайер указывал на связь «Симплициссимуса» с Фишартом, Мо-шерошем, испанским плутовским романом. И наконец сравнивает «Симплициссимус» с «Дон Кихотом» и находит в нем «демонизм Фауста, непристойности Эйленшпигеля и фантастику Фортуната». Кроме того, «на всем своем протяжении» «Симплициссимус», пародирует «Парцифаля» [923].
Догадка Германна Курца, нашедшая подтверждение в статье Эхтер-майера, все же воспринималась как хитроумная гипотеза. Автора «Симплициссимуса» продолжали именовать Самуелем Грейфензоном фон Хирш-фельдом, который «в молодости был мушкетером» [924]. Понадобились новые усилия и аргументы. Решающее значение имели разыскания филолога Вильгельма Артура Пассова (1814 – 1864), который независимо от Эхтермайера в 1843 г. [925] пришел к тем же выводам, хотя и шел другими путями. Эхтермайер, сопоставив имена всех «авторов» симплицианских сочинений в трехтомном издании 1713 г., раскрыл их как анаграммы, восходящие к основной форме – Гриммельсгаузен. Пассов изучил все, доступные ему, издания «Симплициссимуса» и другие сочинения, приписываемые Гриммельсгаузену, чтобы установить их авторское единство. Ключом для раскрытия загадки он избрал шестую книгу «Симплициссимуса». Принадлежит ли она автору первых пяти книг? В том, что «Заключение» в конце шестой книги было мистификацией, он не сомневался. Но кто мистифицировал, автор всех шести книг или только последней, ловкий подражатель и фальсификатор, «дописавший „Симплициссимуса"»? По мнению Пассова, шестая книга уступала первым «в поэтической ценности, но это могло быть объяснено перенесением действия в далекие, малоизвестные страны, отчего изложение потеряло „свою наглядность и индивидуальность“. Но замечательный язык, свежесть и „редкая простота“ изложения позволяют думать, что это подлинное продолжение романа. Трудно предположить, что „в XVII столетии могли найтись два человека, которые могли бы так писать“. Доказательство подлинности шестой книги „Симплициссимуса“ он нашел в „Судейской Плутона“ (1672), где имеется ссылка на „историю Авара“, рассказанную в этой книге. Но если она подлинная, то ее автор не думал умирать в 1669 г. Заметив, что в „Сим-плицианском вечном календаре“ (1670) сообщается, что Симплициссимус в отрочестве был захвачен гессенцами примерно в 1635 г. и, сопоставив это с утверждением в предисловии к „Сатирическому Пильграму“, что герой „стал под мушкет“ в десятилетнем возрасте, Пассов устанавливает приблизительную дату рождения Гриммельсгаузена – 1625 год. Дата эта оказалась неверной, но первый шаг был сделан.
Пассов придавал особое значение сонету, предпосланному «Дитвальду и Амелинде», на который указывал уже Германи Курц. Сонет был подписан условным именем – «Сильвандер». Его мог написать и сам Гриммельсгаузен точно так же, как поступил в «Дон Кихоте» Сервантес. Вот этот сонет:
К «Дитвальду и Амелинде» – Hybspinthal, den 3. Mertz Anno 1669.
К «Проксимусу и Лимпиде» – Renichen, den 21. Juli Anno 1672.
К «Ratio Status» – Rheinnec, den 26. Juli 1670.
«Письмо» Симплициссимуса к сыну, изданное Израелем Фромшмид-том фон Гугенфельсом в брошюре «Висельный человечек», датировано Hereinen, den 29. Juli 1973. (вместо 1673). В предисловии к книге «Сатирический Пильграм», изданной от имени Самуеля Грейфензона фон Хирш-фельда, указано «Hybspinthal, 15. Febr. 1666». Подобную местность трудно было с чем-либо отождествить, и все это походило на мистификацию. На сей раз уже в книгах, подписанных именем Гриммельсгаузена!
Присмотревшись к географии «Симплициссимуса», Пассов обнаружил, что таинственный автор прекрасно знает область Верхнего Рейна и его приток Некар. На это указывают и названия различных местностей, и ландшафты в пятой книге романа. Все три лица, которым посвящал свои книги Гриммельсгаузен: Филипп Ганнибал фон унд цу Шауенбург из Некара (роман «Дитвальд и Амелинда»), жена вюртембергского советника юстиции Мария Доротея фон Флекенштейн (роман «Проксимус и Лим-пида») или советник Крафт фон Карлсхейм из Нейхауза – так или иначе связаны с этими местами. Эти наблюдения позволили Пассову, наконец, открыть, что «Renichen», «Rheinnec», «Hercinen», «Cernhein» – это либо различные старинные наименования маленького городка Ренхен (Renchen) в Оберкирхене, неподалеку от Страсбурга, либо анаграммы того же названия. Осталось нераскрытым только значение «Hybspinthal».
Сложилось мнение, что Бюлов бережно отнесся к роману, а его книга положила начало изучению Гриммельсгаузена, ибо «тут впервые была сделана попытка соединить с изданием текста его критическую оценку» [920].Мнение это неверно. Предисловие Бюлова не содержало никаких открытий и не дало новых сведений об авторе или тексте. А переработка была вовсе не такой уж безобидной. Бюлов жестоко сократил роман, так что первая, по-видимому самая «грубая», книга сжалась до 26 глав (вместо 31). Он опустил большинство стихов, выбросил последнюю главу пятой книги («Прощай, мир!»), нейтрализовал и пригладил стиль, согласно представлениям и вкусам романтиков. Но времена переменились, и вместо ожидаемых похвал Бюлов встретил уничтожающую критику. «Он слишком много или слишком мало внес изменений, – иронически писал Германи Курц, – и в результате его работа не удовлетворила ни ученых филологов, ни читающую публику» [921].
Германи Курц (1813 – 1873), поэт и историк, и был тем человеком, который положил начало раскрытию подлинного имени автора «Симплициссимуса». Еще в 1835 г. в письме к Адальберту Келлеру он обронил догадку, что «под множеством псевдонимов Грейфензона скрывается истинное имя Кристоффеля Гриммельсгаузена». После выхода книги Бюлова Курц изложил в рецензии свои соображения. Он пользовался трехтомным изданием Фельсекера и смело приписал все произведения, входящие в него, одному автору. Главным его аргументом был сонет, предпосланный роману «Дитвальд и Амелинда», где Гриммельсгаузен прямо назван автором «Симплициссимуса».
Курц напечатал свою статью в малораспространенном и недолговечном журнале «Der Spiegel». Она прошла почти незамеченной.
С резкой статьей обрушился на издание Бюлова Теодор Эхтермайер (1805 – 1844), основавший вместе с Арнольдом Руге журнал левых гегельянцев «Hallische Jahrb?cher». Он упрекал Бюлова не за обработку романа, а за вступление, в котором тот пытался дать историко-культурную и литературную оценку романа, руководствуясь лишь своим эстетическим вкусом. Сочинителем «Симплициссимуса» у Бюлова «все еще назван Грейфензон фон Хиршфельд», – восклицает Эхтермайер, по-видимому знавший об открытии Курца. Однако подлинное имя автора (Christoffel von Grimmeishausen) можно получить путем перестановки букв во всех известных ему псевдонимах в трехтомном собрании Фельсекеров, как-то:
1. Полностью из ряда букв А. с. еее. ff.g. hh.ii. ll. тт. пп. оо. rr. sss. t. ии – на титуле второй части «Чудесного птичьего гнезда».
2. Из Самуель Грейфн-зон фом Хиршфельд – Samuel Greifn-Son vom Hirschfeld, – взятом из многих сочинений. Не покрываются только «d» и «I».
3. Из Эрих Штейнфельс фон Груфенсхолм – Erich Steinfels von Gru-iensholm – из «Судейской Плутона». Не покрываются только одно «m» и «п».
4. Из Израель Фромшмидт фон Гугенфельс – Israel Fromschms<d>t von Hugenfel<s>s – из «Висельного человечка». Совпадает, кроме двух взятых в скобки букв.
5. Герман Шлейфхейм фон Зульсфорт – German Schleifheim von Suls-forf – с титульного листа «Симплициссимуса». В таком написании полностью.
6. Филархус Гроссус фон Тромменхейм – Philarchus Grossus von Trom-menheim – из «Шпрингинсфельда, и «Кураже». Покрывается Христофорос фон Гриммельсгаузен Christophorus von Grimmeishausen, кроме «m» вместо «n».
7. Синьор Мессмаль – Signeur Messmahl – из «Немецкого Михеля». Содержит полностью имя Гриммельсгаузен.
8. Мельхиор Штернфельс фон Фуксхейм – Melchior Sternfels von Fuchs-heim – согласуется, кроме «с» вместо «g» и «е» вместо «а». Имя самого Симплициссимуса.
9. Михаель Рехулин фон Земсдорф – Michael Rechulin von Sehms-dorff – из первой части «Чудесного птичьего гнезда». Покрывается не полностью.
10. Симон Ленгфриш фон Хартенфельс – Simon Lengfrisch von Har-tenfels – из «Мира навыворот». [922] Покрывается не полностью.
Естественно возникал вопрос, а не является ли само имя Гриммельсгаузен также вымышленным, если все псевдонимы выводятся один из-другого? Эхтермайер указывает, что на книгах, изданных под именем Гриммельсгаузена, помечено, что он «гельнгаузенец», и ссылается на комментатора фельсекеровского издания, который сообщал, что автор «Симплициссимуса» «был преисполнен благородной любви к своей родине Гельнгаузену». Сведения, помещенные в шестой книге «Симплициссимуса», что автор умер, едва успев сдать в печать первые пять частей, являются мистификацией, так как большинство его произведений вышло после 1669 г.
Эхтермайер не противопоставляет «Симплициссимуса» «искусственной поэзии» силезцев, а считает их двумя сторонами одного и того же процесса. Обычное осуждение «силезской школы» как чего-то уродливого – это «аномалия не развития, а понимания». Силезцы, обогащенные поэтикой, заимствованной у французов и голландцев, а также наследием античности, развивали формальную сторону поэзии в интересах протестантского севера. Они скоро исчерпали себя в пустой риторике и формальных ухищрениях. Принцип их поэзии – «остроумие». Она «глупо аффектирована». Ее отрицание – «низвержение формализма» – было неизбежно. Началось преодоление «догматической оцепенелости». В процесс вступает «народная поэзия юга» с ее «неосознанной наивной традицией», восходящей к средневековью. Эта поэзия – а к ней и принадлежит «Симплицисси-мус» – находится в оппозиции к рыцарству и формализму. Попервоначалу она рядится в шутовское платье. Гриммельсгаузен сам писал романы в духе силезской школы и, по-видимому, придавал им особое значение, ибо подписывал их подлинным именем. Таким образом, «в одном и том же человеке совершенно внешне и неорганично сочетались формальная пустота школьной (схоластической) поэзии и эта народная поэзия, которая для него столь же внешняя, как и искусственная».
Эхтермайер указывал на связь «Симплициссимуса» с Фишартом, Мо-шерошем, испанским плутовским романом. И наконец сравнивает «Симплициссимус» с «Дон Кихотом» и находит в нем «демонизм Фауста, непристойности Эйленшпигеля и фантастику Фортуната». Кроме того, «на всем своем протяжении» «Симплициссимус», пародирует «Парцифаля» [923].
Догадка Германна Курца, нашедшая подтверждение в статье Эхтер-майера, все же воспринималась как хитроумная гипотеза. Автора «Симплициссимуса» продолжали именовать Самуелем Грейфензоном фон Хирш-фельдом, который «в молодости был мушкетером» [924]. Понадобились новые усилия и аргументы. Решающее значение имели разыскания филолога Вильгельма Артура Пассова (1814 – 1864), который независимо от Эхтермайера в 1843 г. [925] пришел к тем же выводам, хотя и шел другими путями. Эхтермайер, сопоставив имена всех «авторов» симплицианских сочинений в трехтомном издании 1713 г., раскрыл их как анаграммы, восходящие к основной форме – Гриммельсгаузен. Пассов изучил все, доступные ему, издания «Симплициссимуса» и другие сочинения, приписываемые Гриммельсгаузену, чтобы установить их авторское единство. Ключом для раскрытия загадки он избрал шестую книгу «Симплициссимуса». Принадлежит ли она автору первых пяти книг? В том, что «Заключение» в конце шестой книги было мистификацией, он не сомневался. Но кто мистифицировал, автор всех шести книг или только последней, ловкий подражатель и фальсификатор, «дописавший „Симплициссимуса"»? По мнению Пассова, шестая книга уступала первым «в поэтической ценности, но это могло быть объяснено перенесением действия в далекие, малоизвестные страны, отчего изложение потеряло „свою наглядность и индивидуальность“. Но замечательный язык, свежесть и „редкая простота“ изложения позволяют думать, что это подлинное продолжение романа. Трудно предположить, что „в XVII столетии могли найтись два человека, которые могли бы так писать“. Доказательство подлинности шестой книги „Симплициссимуса“ он нашел в „Судейской Плутона“ (1672), где имеется ссылка на „историю Авара“, рассказанную в этой книге. Но если она подлинная, то ее автор не думал умирать в 1669 г. Заметив, что в „Сим-плицианском вечном календаре“ (1670) сообщается, что Симплициссимус в отрочестве был захвачен гессенцами примерно в 1635 г. и, сопоставив это с утверждением в предисловии к „Сатирическому Пильграму“, что герой „стал под мушкет“ в десятилетнем возрасте, Пассов устанавливает приблизительную дату рождения Гриммельсгаузена – 1625 год. Дата эта оказалась неверной, но первый шаг был сделан.
Пассов придавал особое значение сонету, предпосланному «Дитвальду и Амелинде», на который указывал уже Германи Курц. Сонет был подписан условным именем – «Сильвандер». Его мог написать и сам Гриммельсгаузен точно так же, как поступил в «Дон Кихоте» Сервантес. Вот этот сонет:
Обращает на себя внимание, что Гриммельсгаузен уподоблен Протею. И в самом деле он постоянно меняет свое обличье. Вот и на титульном листе «Кураже» сказано, что автор «на сей раз называет себя Филархус Гроссус фон Тромменхейм из Гриффберга», т. е. откровенно признает, что и это имя псевдоним. Но кто же все-таки Гриммельсгаузен? Подлинное имя или новый еще более хитроумный псевдоним? Двойная и даже тройная игра с псевдонимами была в обычае того времени. Пассов сопоставляет все известные ему датировки, выделив прежде всего те, которые находились в книгах, подписанных именем Гриммельсгаузен:
Der Grimmelshauser mag sich wie auch bei den Alten
der alt Protheus th?t, in mancherley Gestalten
verдndern wie Er will, so wird Er doch erkandt,
an seiner Feder hier, an seiner treuen Hand.
Er schreibe was Er woll, von schlecht, von hohen Sachen,
Von Schimpf, von Ernst, von Schw?neken die zu lachen machen,
vom Simplicissimo, der Meuder und dem Knan,
von der Courage alt, von Weiber oder Mann.
Vom Frieden oder Krieg, von Bauern und Soldaten,
von Aenderung eines Staats, von Lieb, von Heldenthaten,
so blickt doch klar herf?r, daЯ er nur Flei? ankehr,
wie er mit Lust und Nutz den Weg zur Tugend lehr. [926]
К «Дитвальду и Амелинде» – Hybspinthal, den 3. Mertz Anno 1669.
К «Проксимусу и Лимпиде» – Renichen, den 21. Juli Anno 1672.
К «Ratio Status» – Rheinnec, den 26. Juli 1670.
«Письмо» Симплициссимуса к сыну, изданное Израелем Фромшмид-том фон Гугенфельсом в брошюре «Висельный человечек», датировано Hereinen, den 29. Juli 1973. (вместо 1673). В предисловии к книге «Сатирический Пильграм», изданной от имени Самуеля Грейфензона фон Хирш-фельда, указано «Hybspinthal, 15. Febr. 1666». Подобную местность трудно было с чем-либо отождествить, и все это походило на мистификацию. На сей раз уже в книгах, подписанных именем Гриммельсгаузена!
Присмотревшись к географии «Симплициссимуса», Пассов обнаружил, что таинственный автор прекрасно знает область Верхнего Рейна и его приток Некар. На это указывают и названия различных местностей, и ландшафты в пятой книге романа. Все три лица, которым посвящал свои книги Гриммельсгаузен: Филипп Ганнибал фон унд цу Шауенбург из Некара (роман «Дитвальд и Амелинда»), жена вюртембергского советника юстиции Мария Доротея фон Флекенштейн (роман «Проксимус и Лим-пида») или советник Крафт фон Карлсхейм из Нейхауза – так или иначе связаны с этими местами. Эти наблюдения позволили Пассову, наконец, открыть, что «Renichen», «Rheinnec», «Hercinen», «Cernhein» – это либо различные старинные наименования маленького городка Ренхен (Renchen) в Оберкирхене, неподалеку от Страсбурга, либо анаграммы того же названия. Осталось нераскрытым только значение «Hybspinthal».