Страница:
Для меня исключительно важно посеять это семя как можно раньше. В мозгах присяжных должно утвердиться, что мы хотим сорвать крупный куш, а «Прекрасный дар» заслуживает самой суровой кары.
Моя вступительная речь проходит без сучка без задоринки. Я не заикаюсь, голос мой не дрожит, и Драммонд с протестами не вылезает. Я почти уверен, что Лео понапрасну вскакивать не станет. Ему вовсе не улыбается, что Киплер будет макать его мордой в грязь, тем более перед присяжными.
Я сажусь на свое место рядом с Дот. За длинным столом нас с ней только двое.
Драммонд уверенной поступью подходит к скамье жюри, держа в руке копию страхового полиса. И начинает с места в карьер:
– Это страховой полис, приобретенный мистером и миссис Блейк, – говорит он, демонстрируя его присяжным. – И нигде в нем не сказано, что компания «Прекрасный дар жизни» должна оплачивать трансплантацию костного мозга. – Он умолкает, чтобы суть сказанного дошла до умов присяжных. Заседатели питают к Лео неприязнь, но к этим словам прислушиваются. – Недельная страховка обходится всего в восемнадцать долларов, не покрывает трансплантацию костного мозга, и тем не менее истцы рассчитывали, что мой клиент выплатит им двести тысяч долларов за – вы правильно угадали – трансплантацию костного мозга. Мой клиент отказал Блейкам, но вовсе не из злого умысла к Донни Рэю Блейку. И речь тут идет не о жизни или смерти, а об элементарной справедливости. – Драммонд для убедительности, и это получается у него небезуспешно, машет полисом в воздухе. – И вот, мало того, что истцы хотят получить двести тысяч долларов за мифическую страховку, так они ещё и требуют от моего клиента десять миллионов долларов в порядке компенсации ущерба. Чтобы покарать моего клиента, так они это называют. На мой взгляд, это совершенно нелепо. Алчность – вот как это называется на самом деле!
Его слова находят отклик у присяжных, но сама тактика довольно рискованная. Да, в полисе говорится, что страхование не распространяется на пересадку органов, однако трансплантация костного мозга не упомянута. Составители полиса дали маху, упустив это. В новом полисе, который дал мне Макс Левберг, вопрос о трансплантации костного мозга оговаривается отдельно.
Тактика защиты проясняется. Вместо того, чтобы попытаться спустить дело на тормозах, покаявшись, и упирая на ошибку, допущенную неведомым некомпетентным чиновником, мелкой сошкой сложного механизма огромной компании, Драммонд вообще отрицает какую-либо вину «Прекрасного дара». Да ещё попытается доказать, что трансплантация костного мозга крайне ненадежна, как способ лечения непригодна, и уж тем более не может рассматриваться как общепринятый и адекватный метод при лечении острого лейкоза.
Он держится как врач, обсуждает шансы подбора подходящего донора (бывают случаи, когда вероятность удачного подбора равна одной миллионной), шансы на успешный исход самой операции. И без конца повторяет: – В полисе об этом ни слова.
Затем Драммонд решает проехаться по мне. Когда он второй раз использует слово «алчность», я вскакиваю и вношу протест. Во вступительном слове аргументам не место. Их следует приберечь напоследок. Защита имеет право изложить присяжным свою точку зрения на то, что покажет допрос свидетелей.
Киплер, лапочка, мгновенно кивает:
– Поддерживаю.
Первую кровь пускаю я.
– Простите, ваша честь, – с подкупающей искренностью молвит Драммонд. Он тут же переключается на свидетелей, поясняет, кто они такие, и что скажут. Он уже не так убедителен и, на мой взгляд, в его интересах было свернуть речь через десять минут. По прошествии разрешенных регламентом пятнадцати минут, Киплер его прерывает, и Драммонд благодарит присяжных за внимание.
– Пригласите своего первого свидетеля, мистер Бейлор, – говорит Киплер. Я даже испугаться не успеваю.
Дот Блейк робко занимает место на свидетельской трибуне, приносит присягу, садится и обводит взглядом присяжных. На ней простенькое шерстяное платье, поношенное, но вполне опрятное.
Мы с Дот заранее разработали сценарий. Я передал ей его ещё неделю назад, и с тех пор мы сто раз репетировали. Я задаю вопросы, она отвечает. Она запугана до полусмерти, это вполне естественно, поэтому речь её кажется натужной и суконной. Я заверил Дот, что нервозность вполне допустима. Присяжные в конце концов – тоже люди. Имена, муж, семья, работа, страхование, жизнь с Донни Рэем до его болезни, во время её, наконец – после его смерти. Дот несколько раз утирает слезы, но все-таки держится. Я просил её, по возможности, не плакать. Всем и без того ясно, каково ей.
Дот пытается объяснить чувства матери, на глазах которой угасает любимый сын, а она не в состоянии ему помочь. Она засыпала «Прекрасный дар жизни» письмами, звонила туда бессчетное число раз. Она также слала письма и обзванивала, взывая о помощи, конгрессменов, сенаторов, мэров, но все было тщетно. Она обивала пороги городских больниц, моля врачей пересадить костный мозг бесплатно. Она пыталась организовать сбор пожертвований среди друзей и соседей, но и тут потерпела неудачу. Дот опознает документы – страховой полис и заявление. Она отвечает на мои вопросы, связанные с его приобретением, рассказывает про еженедельные посещения Бобби Отта, собиравшего страховые взносы.
Затем мы переходим к ударным материалам. Я передаю ей первые семь писем с отказами, и Дот зачитывает их вслух. Эффект даже превосходит мои ожидания. Что ни письмо, то – совершенно немотивированный отказ. Отказ от отдела по рассмотрению заявлений со ссылкой на отдел страховых полисов. Отказ от отдела полисов со ссылкой на отдел заявлений. Отказ от отдела заявлений на основании предыдущих заболеваний. Отказ от отдела полисов на основании, что Донни Рэй, повзрослев, перестал быть иждивенцем. Отказ от отдела заявлений на основании, что страховка не покрывает трансплантацию костного мозга. Отказ от отдела заявлений на основании, что трансплантации костного мозга находятся ещё только в стадии разработки и не могут рассматриваться как адекватный способ терапии.
Присяжные жадно ловят каждое слово. В воздухе все отчетливее пахнет паленым.
И наконец, на закуску – письмо с «дурой». Дот зачитывает его, а я не свожу взгляда с присяжных. Некоторые заметно потрясены. Некоторые трясут головами, словно не верят своим ушам. Некоторые смотрят на адвокатов ответчика, которые, все как один, потупившись, разглядывают свои записи.
Дот заканчивает чтение, и в зале воцаряется могильная тишина.
– Пожалуйста, прочитайте это письмо ещё раз, – прошу я.
– Я протестую, – поспешно заявляет Драммонд, вскакивая.
– Отказано, – роняет Киплер.
Дот снова зачитывает письмо, уже неторопливо и с большим чувством. На этом месте я прекращаю допрашивать Дот, и Киплер передает свидетельницу в распоряжение Драммонда. Он занимает место на возвышении. Попытка надавить на Дот обойдется ему слишком дорого, и Драммонд отлично это сознает.
Начинает он издали, интересуясь тем, страховалась ли она раньше, и что толкнуло её пойти на заключение именно этого договора. На что она рассчитывала, приобретая этот страховой полис? Дот хотела лишь одного – быть уверенной в завтрашнем дне на случай заболевания кого-либо из членов семьи. Именно это обещал её страховой агент. А говорил ли ей агент, что данный полис подразумевает оплату трансплантации костного мозга?
– Ни о какой трансплантации я тогда и не думала, – чистосердечно признается Дот. – Сама я с ней не сталкивалась.
Кто-то из присяжных в ответ на это улыбается, но смеха не слышно.
Драммонд допытывается, рассчитывала ли она, что данное страхование распространяется на трансплантацию костного мозга. Дот упорно твердит, что в то время даже толком не слыхивала о таковой.
– Значит, вы специально не просили, чтобы приобретенная вами страховка распространялась на трансплантацию костного мозга? – спрашивает Драммонд.
– Нет, заключая договор, я об этом не думала. Я хотела только застраховаться на все случаи жизни.
Драммонд просит занести слова свидетельницы в протокол, но я искренне надеюсь, что присяжные скоро о них позабудут.
– Почему вы требуете, чтобы компания «Прекрасный дар жизни» выплатила вам десять миллионов долларов? – спрашивает Драммонд. Если у присяжных создастся впечатление, что истицей движет жадность, то вопрос этот, заданный на столь ранней стадии процесса, может привести к катастрофическим последствиям, . Размеры компенсации за нанесение морального ущерба зачастую бывают высосаны из пальца, но я ни разу не спрашивал Дот, на какую сумму она хочет подать иск.
Тем не менее, изучив тактику Драммонда по протоколам прошлых процессов, я заранее знал, чего от него ожидать. И Дот к этому вопросу готова.
– Десять миллионов? – переспрашивает она.
– Совершенно верно, миссис Блейк. Вы подали иск на десять миллионов.
– Только и всего? – спрашивает она.
– Прошу прощения, – Драммонду, наверное, кажется, что он ослышался.
– Я думала, речь идет о куда более значительной сумме.
– Вы серьезно?
– Ну да. У вашего клиента целый миллиард долларов, и ваш клиент повинен в смерти моего сыночка. Нет, будь моя воля, я затребовала бы с них куда больше!
У Драммонда слегка подкашиваются ноги, и он вынужден сменить позу. Поразительно, но при этом он продолжает улыбаться. Однако вместо того, чтобы допрос на этом завершить, или хотя бы дать себе передышку, задав какой-нибудь невинный вопрос, он допускает роковую ошибку и привычно спрашивает:
– На что вы потратите деньги, если присяжные присудят вам десять миллионов?
Представляете, каково без подготовки отвечать при всех на столь каверзный вопрос? По счастью, мы с Дот это предвидели.
– Передам их Американскому обществу по борьбе с лейкозами. Все до последнего цента. Мне от вас ни гроша не нужно.
– Благодарю вас, – бормочет Драммонд и, поджав хвост, семенит к своему столу под сдержанное хихиканье со стороны скамьи присяжных.
Дот возвращается на место и усаживается рядом со мной. Драммонд сидит белый как полотно.
– Ну как? – шепчет Дот.
– Вы утерли ему нос, Дот, – шепчу в ответ я. – Вы просто молодчина.
– Курить хочу.
– Потерпите немного – скоро перерыв.
Следующий мой свидетель – Рон Блейк. С ним у нас тоже все расписано, и весь допрос занимает меньше получаса. От Рона требуется совсем немного: установить факт, что его обследовали, признали идеальным донором костного мозга для брата-близнеца и что он был готов стать донором в любое время. От перекрестного допроса Драммонд отказывается. Уже почти одиннадцать часов, и Киплер объявляет десятиминутный перерыв.
Дот мчится в туалет, чтобы подымить, уединившись в кабинке. Я строго-настрого запретил ей курить на глазах у присяжных. Мы с Деком склоняемся за столом над блокнотами и сверяем свои записи. Дек сидит позади меня и внимательно наблюдает за присяжными. Когда Дот зачитывала письма, присяжные смотрели на неё во все глаза. Письмо с «дурой» многих привело в ярость.
Пусть злятся, считает Дек. Хорошо, если присяжные будут на взводе. Разозленные присяжные легче соглашаются на штрафные санкции.
Тем временем место свидетеля занимает доктор Корд. Им можно залюбоваться. Клетчатый пиджак, темные брюки, красный галстук – преуспевающий молодой врач. Он свой, из Мемфиса, закончил здесь школу, потом учился в колледже университета Вандербилта[10] и в медицинской школе университета Дьюка[11]. Бесподобные верительные грамоты. Я зачитываю выдержки из его анкеты и, не кривя душой, представляю как квалифицированного специалиста, настоящего эксперта в области онкологии. Затем вручаю ему историю болезни Донни Рэя, и Корд знакомит присяжных с проводившимся лечением. Доктор Корд старается не пользоваться медицинской терминологией и доходчиво объясняет присяжным существо дела. Хотя он и врач, а врачи с юристами на ножах, держится он легко и непринужденно.
– Доктор Корд, вы можете объяснить присяжным, в чем именно заключается заболевание Донни Рэя? – спрашиваю я.
– Разумеется. Острый миелоцитарный лейкоз или ОМЛ – болезнь, которой подвержены преимущественно две возрастные группы – молодые люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, и престарелые, обычно уже после семидесяти. У белых людей ОМЛ встречается чаще, чем у людей с иным цветом кожи, и еще, по непонятной причине, люди еврейского происхождения заболевают чаще, чем другие. Кроме того, болезнь эта у мужчин встречается чаще, чем у женщин. Причина, как правило, неизвестна.
Процесс кроветворения происходит в костном мозге, и именно там исходно развивается ОМЛ. Белые кровяные тельца или лейкоциты, которые отвечают за борьбу с инфекцией, становятся злокачественными и начинают бурно размножаться – уровень лейкоцитов при ОМЛ зачастую превышает норму в сотню раз. При этом подавляется образование красных кровяных телец или эритроцитов, больной становится бледен, развиваются слабость и вялость. Неконтролируемое размножение лейкоцитов приводит к подавлению выработки кровяных пластинок или тромбоцитов – это третий тип клеток, вырабатывающихся в костном мозге. Сосуды становятся ломкими, развиваются кровотечения, учащаются головные боли. Когда Донни Рэй впервые пришел ко мне, он жаловался на головокружение, одышку, утомляемость, повышенную температуру и ломоту в суставах.
На прошлой неделе, когда мы с доктором Кордом обсуждали предстоящее выступление в суде, я попросил его называть покойного именно Донни Рэем, а не мистером Блейком или пациентом.
– И что вы предприняли? – спрашиваю я. При этом мысленно убеждаю себя, что все идет как по маслу.
– Я провел обычную диагностическую процедуру, которая называется «биопсия костного мозга».
– Вы можете объяснить присяжным, в чем именно она заключается?
– Разумеется. В случае Донни Рэя для биопсии использовали бедренную кость. Я уложил его на живот, провел местное обезболивание, сделал крохотный надрез и ввел в него иглу крупного диаметра. Игла эта специальная и состоит из двух частей: внешняя часть – полая трубка, внутри которой помещается твердый стержень. После того, как игла проникла в костный мозг, стержень вынули наружу, а к отверстию иглы присоединили трубочку отсоса. С помощью этого отсоса я извлек небольшую порцию костномозговой жидкости. Затем мы провели обычный анализ и подсчитали количество белых и красных кровяных клеток во взятой пробе. В диагнозе «острый миелолейкоз» не было ни малейшего сомнения.
– Сколько стоит этот анализ? – спрашиваю я.
– Около тысячи долларов.
– И как расплатился Донни Рэй?
– Когда Донни Рэй впервые пришел ко мне на прием, он заполнил обычные анкеты и сказал, что застрахован медицинским полисом, выданным компанией «Прекрасный дар жизни». Мой секретарь связался с конторой «Прекрасного дара жизни», и там подтвердили, что такой полис существует. Тогда я приступил к лечению.
Я передаю ему копии соответствующих документов, и доктор Корд опознает их.
– Расплатилась ли с вами компания «Прекрасный дар жизни» за этот анализ?
– Нет. Меня уведомили, что в выплате страховой премии по нескольким причинам отказано. Полгода спустя нам пришлось списать счет. Миссис Блейк выплачивала по пятьдесят долларов в месяц.
– Как вы лечили Донни Рэя?
– Мы использовали метод химиотерапии. Донни Рэй пришел в клинику, и я ввел ему катетер в крупную вену под ключицей. Поначалу ему вводили с помощью круглосуточной капельницы в течение недели лекарство ара-Ц. Кроме того, в течение первых трех дней, он также получал идарубицин. Его иначе называют «красная смерть» из-за ярко-красного цвета и чрезвычайно высокой токсичности – он уничтожает огромное количество клеток в костном мозге. Кроме того, Донни Рэй получал аллопуринол – препарат против подагры, которая обычно развивается в результате массовой гибели кровяных клеток. Донни Рэю также постоянно делали внутривенные промывания, чтобы очищать почки от продуктов распада. И ещё ему назначили антибиотики и лекарства, подавляющие размножение грибков. В частности, от грибков он получал амфотерицин Б. Это чрезвычайно токсичный препарат, вызывающий лихорадку. После приема его у Донни Рэя температура поднялась до 40 градусов. Подъем температуры сопровождался сильнейшей дрожью – недаром амфотерицин Б называют иначе «адской трясучкой». Несмотря на это тяжелейшее лечение, Донни Рэй держался молодцом, стоически перенося все испытания.
Подобный курс химиотерапии проводится с целью уничтожить все клетки в костном мозге и попытаться создать окружение, в котором нормальные клетки размножаются быстрее, чем лейкозные.
– И это случается?
– Лишь на короткое время. И все же применяем эту схему, хотя и прекрасно осознаем неизбежность рецидива лейкемии, если, конечно, не провести трансплантацию костного мозга.
– Доктор Корд, вы можете рассказать присяжным, как проводится эта процедура?
– Разумеется. Это совсем не сложно. После того, как больному проводят курс химиотерапии, подобный тому, который я только что описал, и в том случае, если в результате счастливого стечения обстоятельств удается подыскать генетически совместимого донора, то мы берем у такого донора костный мозг и внутривенно вводим его реципиенту. Смысл этой процедуры в том, чтобы полностью заменить злокачественные клетки костного мозга здоровыми.
– И Рон Блейк был для Донни Рэя генетически совместимым донором?
– На все сто процентов. Они ведь однояйцовые близнецы, а это просто идеальное сочетание. Тем более, что мы провели анализы и убедились в полном совпадении. Успех был обеспечен.
Драммонд вскакивает.
– Я протестую! Свидетель домысливает. Доктор не может утверждать наверняка, что операция прошла бы успешно.
– Протест отклонен. Приберегите аргументы для перекрестного допроса.
Я задаю ещё несколько уточняющих вопросов о процедуре трансплантации, сам же, пока Корд отвечает, пристально наблюдаю за присяжными. Они внимательно слушают, но я уже понимаю, что допрос пора сворачивать.
– Вы не можете вспомнить хотя бы примерную дату, когда вы были уже полностью готовы к проведению операции?
Доктор Корд сверяется со своими записями, хотя ответ знает и так.
– В августе девяносто первого года. Полтора года назад.
– Трансплантация костного мозга повышает вероятность выздоровления от заболевания острым лейкозом?
– Разумеется.
– На сколько?
– Больные выздоравливают в восьмидесяти-девяноста процентах случаев.
– А каковы шансы на выздоровление без трансплантации?
– Они равны нулю.
– Я отпускаю свидетеля.
Первый час, время ланча. Киплер объявляет перерыв до половины второго. Дек вызывается принести сандвичи из деликатесной лавки, а мы с Кордом готовимся к следующему раунду поединка. Доктору не терпится сцепиться с Драммондом.
Судя по всему, Драммонд пришел к такому же выводу. Сам он не врач, да и стоит на заведомо проигрышных позициях, поэтому лезть на рожон и ссориться с Кордом он не решается. Схватка их скоротечна. Драммонд упирает на то обстоятельство, что число больных острым лейкозом, которым трансплантируют костный мозг, ничтожно мало в сравнении с больными, которые такого лечения не получают. Да, соглашается Корд, их менее пяти процентов, но это объясняется исключительно тем, что трудно подобрать совместимого донора. Всего же в Соединенных Штатах ежегодно совершается примерно семь тысяч трансплантаций.
У тех счастливчиков, которым удалось подобрать подходящих доноров, шансов на благополучный исход гораздо больше. Донни Рэй находился в числе таких счастливчиков. У него был идеально совместимый донор.
Когда Драммонд, задав всего несколько вопросов, выдыхается, Корд выглядит почти разочарованным. У меня вопросов к свидетелю нет, и доктора Корда отпускают.
Следующий мой шаг довольно скользкий – я собираюсь возвестить, кого именно из исполнительных директоров хочу вызвать в качестве следующего свидетеля. Утром Драммонд спросил меня об этом, но я ответил, что ещё не решил, с кого начать. Драммонд наябедничал на меня Киплеру, но судья сказал, что я не обязан ничего говорить до того, как приму окончательное решения. Сейчас ответственные работники «Прекрасного дара жизни» томятся в комнате для свидетелей; они ждут и – бесятся от неведения.
– Мистер Эверетт Лафкин, – провозглашаю я.
Судебный пристав покидает зал, а за столом адвокатов ответчика тут же закипает деятельность, а точнее, на мой взгляд – её имитация. Происходит обмен документами, шуршат бумаги, перемещаются папки.
Лафкин входит в зал, ошалело, точно его только что вывели из зимней спячки, оглядывается по сторонам, поправляет галстук и следует за приставом по проходу. Кидает нервный взгляд налево, где расположилась группа поддержки, и проходит к месту для дачи свидетельских показаний.
Драммонд славится тем, как тренирует своих свидетелей, подвергая их жесточайшему перекрестному допросу, в ходе которого четверо или пятеро адвокатов из его команды бомбардируют свидетеля самыми неожиданными вопросами, причем все это снимается на видеокамеру. Потом Драммонд часами просиживает со свидетелем, просматривая запись, отмечая недостатки, отрабатывая правильную тактику поведения и натаскивая к предстоящему испытанию.
Я знаю: подготовке парней из «Прекрасного дара жизни» можно только позавидовать.
Лафкин смотрит на меня, потом переводит взгляд на жюри; выглядит он спокойным, хотя в глубине души наверняка отдает себе отчет, что на все мои каверзные вопросы ответить должным образом не сумеет. Ему около пятидесяти пяти лет, седые волосы, узкий лоб, довольно приятное лицо и негромкий вкрадчивый голос. Идеальный вожак бойскаутов. Однако, по словам Джеки Леманчик, именно он громче других требовал, чтобы ей заткнули рот.
Никто из моих противников даже не подозревает, что завтра она выступит свидетельницей.
Я расспрашиваю Лафкина про возглавляемый им отдел по рассмотрению заявлений страхователей, про место и роль, которые отведены этому отделу в общей структуре компании. Лафкин работает на компанию уже восемь лет, последние шесть из них – вице-президентом, возглавляя отдел, в котором навел порядок жесткой рукой; он – классный управленец. Лафкин жаждет произвести впечатление на присяжных, и мне удается быстро выяснить: он отвечает за все, что связано с подачей и рассмотрением заявлений. Хотя каждое из них в отдельности, понятное дело, не рассматривает. Я втягиваю его в скучную и утомительную дискуссию про бюрократическую тягомотину, а потом совершенно внезапно спрашиваю:
– А кто такая Джеки Леманчик?
Лафкин невольно вздрагивает.
– Бывший инспектор по исковым заявлениям.
– Она работала в вашем отделе?
– Да.
– А когда уволилась?
Лафкин пожимает плечами – он не помнит такую ерунду.
– Возможно ли, что она уволилась третьего октября прошлого года?
– Да, что-то вроде.
– И это случилось всего за два дня до того, как её должны были допросить по этому делу?
– Я не помню.
Я освежаю память вице-президента, демонстрируя ему два документа; первый – подписанное Джеки Леманчик заявление об уходе, датированное 3 октября, а второй – мое ходатайство о вызове её на допрос 5 октября. Вот теперь он вспоминает. И с крайней неохотой признает: да, Джеки Леманчик и в самом деле уволилась из «Прекрасного дара жизни» за два дня до дачи свидетельских показаний.
– И именно через её руки проходило заявление миссис Блейк?
Моя вступительная речь проходит без сучка без задоринки. Я не заикаюсь, голос мой не дрожит, и Драммонд с протестами не вылезает. Я почти уверен, что Лео понапрасну вскакивать не станет. Ему вовсе не улыбается, что Киплер будет макать его мордой в грязь, тем более перед присяжными.
Я сажусь на свое место рядом с Дот. За длинным столом нас с ней только двое.
Драммонд уверенной поступью подходит к скамье жюри, держа в руке копию страхового полиса. И начинает с места в карьер:
– Это страховой полис, приобретенный мистером и миссис Блейк, – говорит он, демонстрируя его присяжным. – И нигде в нем не сказано, что компания «Прекрасный дар жизни» должна оплачивать трансплантацию костного мозга. – Он умолкает, чтобы суть сказанного дошла до умов присяжных. Заседатели питают к Лео неприязнь, но к этим словам прислушиваются. – Недельная страховка обходится всего в восемнадцать долларов, не покрывает трансплантацию костного мозга, и тем не менее истцы рассчитывали, что мой клиент выплатит им двести тысяч долларов за – вы правильно угадали – трансплантацию костного мозга. Мой клиент отказал Блейкам, но вовсе не из злого умысла к Донни Рэю Блейку. И речь тут идет не о жизни или смерти, а об элементарной справедливости. – Драммонд для убедительности, и это получается у него небезуспешно, машет полисом в воздухе. – И вот, мало того, что истцы хотят получить двести тысяч долларов за мифическую страховку, так они ещё и требуют от моего клиента десять миллионов долларов в порядке компенсации ущерба. Чтобы покарать моего клиента, так они это называют. На мой взгляд, это совершенно нелепо. Алчность – вот как это называется на самом деле!
Его слова находят отклик у присяжных, но сама тактика довольно рискованная. Да, в полисе говорится, что страхование не распространяется на пересадку органов, однако трансплантация костного мозга не упомянута. Составители полиса дали маху, упустив это. В новом полисе, который дал мне Макс Левберг, вопрос о трансплантации костного мозга оговаривается отдельно.
Тактика защиты проясняется. Вместо того, чтобы попытаться спустить дело на тормозах, покаявшись, и упирая на ошибку, допущенную неведомым некомпетентным чиновником, мелкой сошкой сложного механизма огромной компании, Драммонд вообще отрицает какую-либо вину «Прекрасного дара». Да ещё попытается доказать, что трансплантация костного мозга крайне ненадежна, как способ лечения непригодна, и уж тем более не может рассматриваться как общепринятый и адекватный метод при лечении острого лейкоза.
Он держится как врач, обсуждает шансы подбора подходящего донора (бывают случаи, когда вероятность удачного подбора равна одной миллионной), шансы на успешный исход самой операции. И без конца повторяет: – В полисе об этом ни слова.
Затем Драммонд решает проехаться по мне. Когда он второй раз использует слово «алчность», я вскакиваю и вношу протест. Во вступительном слове аргументам не место. Их следует приберечь напоследок. Защита имеет право изложить присяжным свою точку зрения на то, что покажет допрос свидетелей.
Киплер, лапочка, мгновенно кивает:
– Поддерживаю.
Первую кровь пускаю я.
– Простите, ваша честь, – с подкупающей искренностью молвит Драммонд. Он тут же переключается на свидетелей, поясняет, кто они такие, и что скажут. Он уже не так убедителен и, на мой взгляд, в его интересах было свернуть речь через десять минут. По прошествии разрешенных регламентом пятнадцати минут, Киплер его прерывает, и Драммонд благодарит присяжных за внимание.
– Пригласите своего первого свидетеля, мистер Бейлор, – говорит Киплер. Я даже испугаться не успеваю.
Дот Блейк робко занимает место на свидетельской трибуне, приносит присягу, садится и обводит взглядом присяжных. На ней простенькое шерстяное платье, поношенное, но вполне опрятное.
Мы с Дот заранее разработали сценарий. Я передал ей его ещё неделю назад, и с тех пор мы сто раз репетировали. Я задаю вопросы, она отвечает. Она запугана до полусмерти, это вполне естественно, поэтому речь её кажется натужной и суконной. Я заверил Дот, что нервозность вполне допустима. Присяжные в конце концов – тоже люди. Имена, муж, семья, работа, страхование, жизнь с Донни Рэем до его болезни, во время её, наконец – после его смерти. Дот несколько раз утирает слезы, но все-таки держится. Я просил её, по возможности, не плакать. Всем и без того ясно, каково ей.
Дот пытается объяснить чувства матери, на глазах которой угасает любимый сын, а она не в состоянии ему помочь. Она засыпала «Прекрасный дар жизни» письмами, звонила туда бессчетное число раз. Она также слала письма и обзванивала, взывая о помощи, конгрессменов, сенаторов, мэров, но все было тщетно. Она обивала пороги городских больниц, моля врачей пересадить костный мозг бесплатно. Она пыталась организовать сбор пожертвований среди друзей и соседей, но и тут потерпела неудачу. Дот опознает документы – страховой полис и заявление. Она отвечает на мои вопросы, связанные с его приобретением, рассказывает про еженедельные посещения Бобби Отта, собиравшего страховые взносы.
Затем мы переходим к ударным материалам. Я передаю ей первые семь писем с отказами, и Дот зачитывает их вслух. Эффект даже превосходит мои ожидания. Что ни письмо, то – совершенно немотивированный отказ. Отказ от отдела по рассмотрению заявлений со ссылкой на отдел страховых полисов. Отказ от отдела полисов со ссылкой на отдел заявлений. Отказ от отдела заявлений на основании предыдущих заболеваний. Отказ от отдела полисов на основании, что Донни Рэй, повзрослев, перестал быть иждивенцем. Отказ от отдела заявлений на основании, что страховка не покрывает трансплантацию костного мозга. Отказ от отдела заявлений на основании, что трансплантации костного мозга находятся ещё только в стадии разработки и не могут рассматриваться как адекватный способ терапии.
Присяжные жадно ловят каждое слово. В воздухе все отчетливее пахнет паленым.
И наконец, на закуску – письмо с «дурой». Дот зачитывает его, а я не свожу взгляда с присяжных. Некоторые заметно потрясены. Некоторые трясут головами, словно не верят своим ушам. Некоторые смотрят на адвокатов ответчика, которые, все как один, потупившись, разглядывают свои записи.
Дот заканчивает чтение, и в зале воцаряется могильная тишина.
– Пожалуйста, прочитайте это письмо ещё раз, – прошу я.
– Я протестую, – поспешно заявляет Драммонд, вскакивая.
– Отказано, – роняет Киплер.
Дот снова зачитывает письмо, уже неторопливо и с большим чувством. На этом месте я прекращаю допрашивать Дот, и Киплер передает свидетельницу в распоряжение Драммонда. Он занимает место на возвышении. Попытка надавить на Дот обойдется ему слишком дорого, и Драммонд отлично это сознает.
Начинает он издали, интересуясь тем, страховалась ли она раньше, и что толкнуло её пойти на заключение именно этого договора. На что она рассчитывала, приобретая этот страховой полис? Дот хотела лишь одного – быть уверенной в завтрашнем дне на случай заболевания кого-либо из членов семьи. Именно это обещал её страховой агент. А говорил ли ей агент, что данный полис подразумевает оплату трансплантации костного мозга?
– Ни о какой трансплантации я тогда и не думала, – чистосердечно признается Дот. – Сама я с ней не сталкивалась.
Кто-то из присяжных в ответ на это улыбается, но смеха не слышно.
Драммонд допытывается, рассчитывала ли она, что данное страхование распространяется на трансплантацию костного мозга. Дот упорно твердит, что в то время даже толком не слыхивала о таковой.
– Значит, вы специально не просили, чтобы приобретенная вами страховка распространялась на трансплантацию костного мозга? – спрашивает Драммонд.
– Нет, заключая договор, я об этом не думала. Я хотела только застраховаться на все случаи жизни.
Драммонд просит занести слова свидетельницы в протокол, но я искренне надеюсь, что присяжные скоро о них позабудут.
– Почему вы требуете, чтобы компания «Прекрасный дар жизни» выплатила вам десять миллионов долларов? – спрашивает Драммонд. Если у присяжных создастся впечатление, что истицей движет жадность, то вопрос этот, заданный на столь ранней стадии процесса, может привести к катастрофическим последствиям, . Размеры компенсации за нанесение морального ущерба зачастую бывают высосаны из пальца, но я ни разу не спрашивал Дот, на какую сумму она хочет подать иск.
Тем не менее, изучив тактику Драммонда по протоколам прошлых процессов, я заранее знал, чего от него ожидать. И Дот к этому вопросу готова.
– Десять миллионов? – переспрашивает она.
– Совершенно верно, миссис Блейк. Вы подали иск на десять миллионов.
– Только и всего? – спрашивает она.
– Прошу прощения, – Драммонду, наверное, кажется, что он ослышался.
– Я думала, речь идет о куда более значительной сумме.
– Вы серьезно?
– Ну да. У вашего клиента целый миллиард долларов, и ваш клиент повинен в смерти моего сыночка. Нет, будь моя воля, я затребовала бы с них куда больше!
У Драммонда слегка подкашиваются ноги, и он вынужден сменить позу. Поразительно, но при этом он продолжает улыбаться. Однако вместо того, чтобы допрос на этом завершить, или хотя бы дать себе передышку, задав какой-нибудь невинный вопрос, он допускает роковую ошибку и привычно спрашивает:
– На что вы потратите деньги, если присяжные присудят вам десять миллионов?
Представляете, каково без подготовки отвечать при всех на столь каверзный вопрос? По счастью, мы с Дот это предвидели.
– Передам их Американскому обществу по борьбе с лейкозами. Все до последнего цента. Мне от вас ни гроша не нужно.
– Благодарю вас, – бормочет Драммонд и, поджав хвост, семенит к своему столу под сдержанное хихиканье со стороны скамьи присяжных.
Дот возвращается на место и усаживается рядом со мной. Драммонд сидит белый как полотно.
– Ну как? – шепчет Дот.
– Вы утерли ему нос, Дот, – шепчу в ответ я. – Вы просто молодчина.
– Курить хочу.
– Потерпите немного – скоро перерыв.
Следующий мой свидетель – Рон Блейк. С ним у нас тоже все расписано, и весь допрос занимает меньше получаса. От Рона требуется совсем немного: установить факт, что его обследовали, признали идеальным донором костного мозга для брата-близнеца и что он был готов стать донором в любое время. От перекрестного допроса Драммонд отказывается. Уже почти одиннадцать часов, и Киплер объявляет десятиминутный перерыв.
Дот мчится в туалет, чтобы подымить, уединившись в кабинке. Я строго-настрого запретил ей курить на глазах у присяжных. Мы с Деком склоняемся за столом над блокнотами и сверяем свои записи. Дек сидит позади меня и внимательно наблюдает за присяжными. Когда Дот зачитывала письма, присяжные смотрели на неё во все глаза. Письмо с «дурой» многих привело в ярость.
Пусть злятся, считает Дек. Хорошо, если присяжные будут на взводе. Разозленные присяжные легче соглашаются на штрафные санкции.
Тем временем место свидетеля занимает доктор Корд. Им можно залюбоваться. Клетчатый пиджак, темные брюки, красный галстук – преуспевающий молодой врач. Он свой, из Мемфиса, закончил здесь школу, потом учился в колледже университета Вандербилта[10] и в медицинской школе университета Дьюка[11]. Бесподобные верительные грамоты. Я зачитываю выдержки из его анкеты и, не кривя душой, представляю как квалифицированного специалиста, настоящего эксперта в области онкологии. Затем вручаю ему историю болезни Донни Рэя, и Корд знакомит присяжных с проводившимся лечением. Доктор Корд старается не пользоваться медицинской терминологией и доходчиво объясняет присяжным существо дела. Хотя он и врач, а врачи с юристами на ножах, держится он легко и непринужденно.
– Доктор Корд, вы можете объяснить присяжным, в чем именно заключается заболевание Донни Рэя? – спрашиваю я.
– Разумеется. Острый миелоцитарный лейкоз или ОМЛ – болезнь, которой подвержены преимущественно две возрастные группы – молодые люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, и престарелые, обычно уже после семидесяти. У белых людей ОМЛ встречается чаще, чем у людей с иным цветом кожи, и еще, по непонятной причине, люди еврейского происхождения заболевают чаще, чем другие. Кроме того, болезнь эта у мужчин встречается чаще, чем у женщин. Причина, как правило, неизвестна.
Процесс кроветворения происходит в костном мозге, и именно там исходно развивается ОМЛ. Белые кровяные тельца или лейкоциты, которые отвечают за борьбу с инфекцией, становятся злокачественными и начинают бурно размножаться – уровень лейкоцитов при ОМЛ зачастую превышает норму в сотню раз. При этом подавляется образование красных кровяных телец или эритроцитов, больной становится бледен, развиваются слабость и вялость. Неконтролируемое размножение лейкоцитов приводит к подавлению выработки кровяных пластинок или тромбоцитов – это третий тип клеток, вырабатывающихся в костном мозге. Сосуды становятся ломкими, развиваются кровотечения, учащаются головные боли. Когда Донни Рэй впервые пришел ко мне, он жаловался на головокружение, одышку, утомляемость, повышенную температуру и ломоту в суставах.
На прошлой неделе, когда мы с доктором Кордом обсуждали предстоящее выступление в суде, я попросил его называть покойного именно Донни Рэем, а не мистером Блейком или пациентом.
– И что вы предприняли? – спрашиваю я. При этом мысленно убеждаю себя, что все идет как по маслу.
– Я провел обычную диагностическую процедуру, которая называется «биопсия костного мозга».
– Вы можете объяснить присяжным, в чем именно она заключается?
– Разумеется. В случае Донни Рэя для биопсии использовали бедренную кость. Я уложил его на живот, провел местное обезболивание, сделал крохотный надрез и ввел в него иглу крупного диаметра. Игла эта специальная и состоит из двух частей: внешняя часть – полая трубка, внутри которой помещается твердый стержень. После того, как игла проникла в костный мозг, стержень вынули наружу, а к отверстию иглы присоединили трубочку отсоса. С помощью этого отсоса я извлек небольшую порцию костномозговой жидкости. Затем мы провели обычный анализ и подсчитали количество белых и красных кровяных клеток во взятой пробе. В диагнозе «острый миелолейкоз» не было ни малейшего сомнения.
– Сколько стоит этот анализ? – спрашиваю я.
– Около тысячи долларов.
– И как расплатился Донни Рэй?
– Когда Донни Рэй впервые пришел ко мне на прием, он заполнил обычные анкеты и сказал, что застрахован медицинским полисом, выданным компанией «Прекрасный дар жизни». Мой секретарь связался с конторой «Прекрасного дара жизни», и там подтвердили, что такой полис существует. Тогда я приступил к лечению.
Я передаю ему копии соответствующих документов, и доктор Корд опознает их.
– Расплатилась ли с вами компания «Прекрасный дар жизни» за этот анализ?
– Нет. Меня уведомили, что в выплате страховой премии по нескольким причинам отказано. Полгода спустя нам пришлось списать счет. Миссис Блейк выплачивала по пятьдесят долларов в месяц.
– Как вы лечили Донни Рэя?
– Мы использовали метод химиотерапии. Донни Рэй пришел в клинику, и я ввел ему катетер в крупную вену под ключицей. Поначалу ему вводили с помощью круглосуточной капельницы в течение недели лекарство ара-Ц. Кроме того, в течение первых трех дней, он также получал идарубицин. Его иначе называют «красная смерть» из-за ярко-красного цвета и чрезвычайно высокой токсичности – он уничтожает огромное количество клеток в костном мозге. Кроме того, Донни Рэй получал аллопуринол – препарат против подагры, которая обычно развивается в результате массовой гибели кровяных клеток. Донни Рэю также постоянно делали внутривенные промывания, чтобы очищать почки от продуктов распада. И ещё ему назначили антибиотики и лекарства, подавляющие размножение грибков. В частности, от грибков он получал амфотерицин Б. Это чрезвычайно токсичный препарат, вызывающий лихорадку. После приема его у Донни Рэя температура поднялась до 40 градусов. Подъем температуры сопровождался сильнейшей дрожью – недаром амфотерицин Б называют иначе «адской трясучкой». Несмотря на это тяжелейшее лечение, Донни Рэй держался молодцом, стоически перенося все испытания.
Подобный курс химиотерапии проводится с целью уничтожить все клетки в костном мозге и попытаться создать окружение, в котором нормальные клетки размножаются быстрее, чем лейкозные.
– И это случается?
– Лишь на короткое время. И все же применяем эту схему, хотя и прекрасно осознаем неизбежность рецидива лейкемии, если, конечно, не провести трансплантацию костного мозга.
– Доктор Корд, вы можете рассказать присяжным, как проводится эта процедура?
– Разумеется. Это совсем не сложно. После того, как больному проводят курс химиотерапии, подобный тому, который я только что описал, и в том случае, если в результате счастливого стечения обстоятельств удается подыскать генетически совместимого донора, то мы берем у такого донора костный мозг и внутривенно вводим его реципиенту. Смысл этой процедуры в том, чтобы полностью заменить злокачественные клетки костного мозга здоровыми.
– И Рон Блейк был для Донни Рэя генетически совместимым донором?
– На все сто процентов. Они ведь однояйцовые близнецы, а это просто идеальное сочетание. Тем более, что мы провели анализы и убедились в полном совпадении. Успех был обеспечен.
Драммонд вскакивает.
– Я протестую! Свидетель домысливает. Доктор не может утверждать наверняка, что операция прошла бы успешно.
– Протест отклонен. Приберегите аргументы для перекрестного допроса.
Я задаю ещё несколько уточняющих вопросов о процедуре трансплантации, сам же, пока Корд отвечает, пристально наблюдаю за присяжными. Они внимательно слушают, но я уже понимаю, что допрос пора сворачивать.
– Вы не можете вспомнить хотя бы примерную дату, когда вы были уже полностью готовы к проведению операции?
Доктор Корд сверяется со своими записями, хотя ответ знает и так.
– В августе девяносто первого года. Полтора года назад.
– Трансплантация костного мозга повышает вероятность выздоровления от заболевания острым лейкозом?
– Разумеется.
– На сколько?
– Больные выздоравливают в восьмидесяти-девяноста процентах случаев.
– А каковы шансы на выздоровление без трансплантации?
– Они равны нулю.
– Я отпускаю свидетеля.
Первый час, время ланча. Киплер объявляет перерыв до половины второго. Дек вызывается принести сандвичи из деликатесной лавки, а мы с Кордом готовимся к следующему раунду поединка. Доктору не терпится сцепиться с Драммондом.
* * *
Я так никогда и не узнаю, услугами скольких экспертов-медиков пользовался Драммонд при подготовке к процессу. Он не обязан разглашать такие сведения. В числе возможных свидетелей в его списке фигурирует лишь один специалист. Доктор Корд многократно подчеркивал, что трансплантация костного мозга используется в качестве главного метода терапии настолько широко, что только полный шарлатан способен утверждать обратное. В подтверждение своих слов доктор предоставил мне целую гору литературы – статей, брошюр и пухлых томов, – убедительно доказывающих, что трансплантация костного мозга – единственно эффективный способ при лечении острого лейкоза.Судя по всему, Драммонд пришел к такому же выводу. Сам он не врач, да и стоит на заведомо проигрышных позициях, поэтому лезть на рожон и ссориться с Кордом он не решается. Схватка их скоротечна. Драммонд упирает на то обстоятельство, что число больных острым лейкозом, которым трансплантируют костный мозг, ничтожно мало в сравнении с больными, которые такого лечения не получают. Да, соглашается Корд, их менее пяти процентов, но это объясняется исключительно тем, что трудно подобрать совместимого донора. Всего же в Соединенных Штатах ежегодно совершается примерно семь тысяч трансплантаций.
У тех счастливчиков, которым удалось подобрать подходящих доноров, шансов на благополучный исход гораздо больше. Донни Рэй находился в числе таких счастливчиков. У него был идеально совместимый донор.
Когда Драммонд, задав всего несколько вопросов, выдыхается, Корд выглядит почти разочарованным. У меня вопросов к свидетелю нет, и доктора Корда отпускают.
Следующий мой шаг довольно скользкий – я собираюсь возвестить, кого именно из исполнительных директоров хочу вызвать в качестве следующего свидетеля. Утром Драммонд спросил меня об этом, но я ответил, что ещё не решил, с кого начать. Драммонд наябедничал на меня Киплеру, но судья сказал, что я не обязан ничего говорить до того, как приму окончательное решения. Сейчас ответственные работники «Прекрасного дара жизни» томятся в комнате для свидетелей; они ждут и – бесятся от неведения.
– Мистер Эверетт Лафкин, – провозглашаю я.
Судебный пристав покидает зал, а за столом адвокатов ответчика тут же закипает деятельность, а точнее, на мой взгляд – её имитация. Происходит обмен документами, шуршат бумаги, перемещаются папки.
Лафкин входит в зал, ошалело, точно его только что вывели из зимней спячки, оглядывается по сторонам, поправляет галстук и следует за приставом по проходу. Кидает нервный взгляд налево, где расположилась группа поддержки, и проходит к месту для дачи свидетельских показаний.
Драммонд славится тем, как тренирует своих свидетелей, подвергая их жесточайшему перекрестному допросу, в ходе которого четверо или пятеро адвокатов из его команды бомбардируют свидетеля самыми неожиданными вопросами, причем все это снимается на видеокамеру. Потом Драммонд часами просиживает со свидетелем, просматривая запись, отмечая недостатки, отрабатывая правильную тактику поведения и натаскивая к предстоящему испытанию.
Я знаю: подготовке парней из «Прекрасного дара жизни» можно только позавидовать.
Лафкин смотрит на меня, потом переводит взгляд на жюри; выглядит он спокойным, хотя в глубине души наверняка отдает себе отчет, что на все мои каверзные вопросы ответить должным образом не сумеет. Ему около пятидесяти пяти лет, седые волосы, узкий лоб, довольно приятное лицо и негромкий вкрадчивый голос. Идеальный вожак бойскаутов. Однако, по словам Джеки Леманчик, именно он громче других требовал, чтобы ей заткнули рот.
Никто из моих противников даже не подозревает, что завтра она выступит свидетельницей.
Я расспрашиваю Лафкина про возглавляемый им отдел по рассмотрению заявлений страхователей, про место и роль, которые отведены этому отделу в общей структуре компании. Лафкин работает на компанию уже восемь лет, последние шесть из них – вице-президентом, возглавляя отдел, в котором навел порядок жесткой рукой; он – классный управленец. Лафкин жаждет произвести впечатление на присяжных, и мне удается быстро выяснить: он отвечает за все, что связано с подачей и рассмотрением заявлений. Хотя каждое из них в отдельности, понятное дело, не рассматривает. Я втягиваю его в скучную и утомительную дискуссию про бюрократическую тягомотину, а потом совершенно внезапно спрашиваю:
– А кто такая Джеки Леманчик?
Лафкин невольно вздрагивает.
– Бывший инспектор по исковым заявлениям.
– Она работала в вашем отделе?
– Да.
– А когда уволилась?
Лафкин пожимает плечами – он не помнит такую ерунду.
– Возможно ли, что она уволилась третьего октября прошлого года?
– Да, что-то вроде.
– И это случилось всего за два дня до того, как её должны были допросить по этому делу?
– Я не помню.
Я освежаю память вице-президента, демонстрируя ему два документа; первый – подписанное Джеки Леманчик заявление об уходе, датированное 3 октября, а второй – мое ходатайство о вызове её на допрос 5 октября. Вот теперь он вспоминает. И с крайней неохотой признает: да, Джеки Леманчик и в самом деле уволилась из «Прекрасного дара жизни» за два дня до дачи свидетельских показаний.
– И именно через её руки проходило заявление миссис Блейк?