Страница:
* * *
В обществе Купера Джексона и трех других адвокатов мы с Деком наслаждаемся продолжительным пиршеством в старомодном итальянском ресторанчике «У Гризанти». Хозяин, «Долговязый Джон» Гризанти – весьма колоритная личность, – усаживает нас в уютном кабинете, который здесь называют «ложей прессы». Гризанти сам приносит нам чудесное вино, которое мы даже не заказывали, и рекомендует блюда, которые нам следует отведать.Вино восхитительно нежное, и впервые за долгое время мне удается стряхнуть напряжение и расслабиться. Должно быть, этой ночью я сладко высплюсь.
Ужин обходится более чем в четыре сотни, но Купер Джексон буквально выхватывает счет из руки официанта. Слава богу! Пусть наша фирма и стоит на полпути к богатству, но в настоящее время мы находимся на грани нищеты.
Глава 47
На следующее утро Пейтон Рейски едва успевает угнездиться на свидетельском месте, как я вручаю ему копию «дурацкого» письма и прошу зачитать вслух. Затем спрашиваю:
– Скажите, мистер Рейски, можно ли, на ваш просвещенный взгляд, считать это письмо достойным и вразумительным ответом со стороны компании «Прекрасный дар жизни»?
Его, несомненно, предупредили.
– Нет, конечно. Это просто возмутительно.
– Чудовищно, да?
– Совершенно верно. Правда, насколько я знаю, автора этого письма уже уволили.
– Кто вам это сказал? – спрашиваю я, прикидываясь удивленным.
– Ну, точно не помню. Кто-то из служащих компании.
– А не поведал ли вам этот безымянный служащий заодно и причину увольнения мистера Крокита?
– Точно не скажу, – хмурится Рейски. – Кажется, она как-то связана с этим письмом.
– Кажется? – переспрашиваю я. – Вы все-таки уверены или просто строите догадки?
– Нет, я не уверен.
– Благодарю вас. А не сказал ли вам заодно этот служащий, что мистер Крокит оставил свой пост за два дня до того, как должен был выступить свидетелем по этому делу?
– По-моему, нет.
– И точную причину его увольнения вы не знаете?
– Не знаю.
– Хорошо. У меня создалось впечатление, будто вы пытались намекнуть присяжным, что его уволили из-за написанного им письма. Это так?
– Нет.
– Благодарю вас.
Накануне вечером, потягивая восхитительное вино, мы с Джексоном и его приятелями решили, что не стоит особо приставать к Рейски со злополучными руководствами. По нескольким причинам. Во-первых, оба фолианта уже приобщены к делу в качестве вещественных доказательств. Во-вторых, присяжные помнят, как эффектно я подловил Лафкина на отъявленной лжи. В-третьих, Рейски за словом в карман не лезет, и уличить его – задача не из простых. В-четвертых, времени на подготовку у него было предостаточно, и он будет обороняться до последнего. В-пятых, он наверняка воспользуется любой возможностью, чтобы попытаться сбить с толку присяжных. Но самое главное – я потрачу время. На дебаты с Рейски может уйти целый день, и в результате я ничего не выиграю.
– Скажите, мистер Рейски, кто выплачивает вам жалованье?
– Мои работодатели. Национальное страховое объединение. Сокращенно – НСО.
– А кто финансирует НСО?
– Вся страховая отрасль.
– И в том числе «Прекрасный дар жизни»?
– Да.
– Какую сумму вносит эта компания в общий фонд?
Рейски косится на Драммонда, который уже, стоя, выкрикивает:
– Я протестую, ваша честь! Вопрос не имеет отношения к существу дела.
– Протест отклонен. На мой взгляд, вопрос задан по существу.
– Итак, мистер Рейски, – уже увереннее спрашиваю я, – какова же эта сумма?
Видно, что вопрос этот Рейски не по нутру. Он жмется, но наконец отвечает:
– Десять тысяч долларов.
– Иными словами, вам компания «Прекрасный дар жизни» платит больше, чем Донни Рэю Блейку.
– Протестую!
– Протест принят.
– Прошу прощения, ваша честь, я беру свое замечание назад.
– Я ходатайствую об изъятии этой реплики из протокола, – сварливо заявляет Драммонд.
– Поддерживаю.
Дожидаясь, пока страсти улягутся, я перевожу дыхание. Затем смиренно говорю:
– Извините, мистер Рейски. – Голос мой преисполнен раскаяния. Чуть помолчав, я задаю следующий вопрос:
– Скажите, все ли средства вашей организации поступают от страховых компаний?
– У нас нет иных источников финансирования.
– Сколько всего страховых компаний оказывают финансовую поддержку НСО?
– Двести двадцать.
– И каковы объемы финансирования за прошлый год?
– Шесть миллионов долларов.
– И вы используете эти средства ради лоббирования интересов страховых компаний?
– В том числе.
– Платят ли вам за участие в данном процессе?
– Нет.
– Тогда почему вы здесь?
– По просьбе руководителей компании. Меня попросили выступить свидетелем.
Я медленно разворачиваюсь и указываю на Дот Блейк.
– Скажите, мистер Рейски, можете ли вы посмотреть на миссис Блейк, заглянуть ей прямо в глаза, и сказать, что компания «Прекрасный дар жизни» обошлась с её сыном честно и справедливо?
Рейски непросто заставить себя взглянуть на Дот, но выхода у него нет. Он кивает, затем скрипучим голосом говорит:
– Да. Безусловно.
Разумеется, я спланировал это заранее. Надеялся столь драматичным образом завершить допрос Рейски. Но того, что случится дальше, предвидеть я не мог. Миссис Беверди Хардэвей, коренастая темнокожая женщина пятидесяти одного года, наша присяжная номер три, которая сидит в середине первого ряда, услышав абсурдное заявление Рейски, от неожиданности громко прыскает.
Смех звучит с ошеломляющей внезапностью и тут же обрывается. Провинившаяся женщина обеими руками зажимает рот, стискивает зубы и испуганно оглядывается по сторонам. Тело же её продолжает сотрясаться от сдавленного смеха.
К огорчению миссис Хардэвей и великой моей радости, смех её оказывается заразительным. Сначала смешинка попадает в рот мистеру Рэнсону Пелку, который сидит прямо за спиной хохотушки. Затем хихикать начинает миссис Элла Фей Солтер, сидящая по соседству с миссис Хардэвей. Тут же смех подхватывает ещё кто-то, и в следующее мгновение от хохота покатываются уже буквально все присяжные. Некоторые, правда, поглядывают на миссис Хардэвей с мягкой укоризной. Остальные же смотрят на Рейски, пожимают плечами и недоуменно качают головами.
Рейски предполагает худшее; что именно он – причина этого пандемониума. Повесив голову, он понуро разглядывает пол. Драммонд строит хорошую мину при дурной игре, делая вид, что ничего не случилось. Его боевых орлят не видно – все сидят, попрятав носы и уткнувшись в свои записи. Олди с Андерхоллом сосредоточенно приводят в порядок дружно развязавшиеся шнурки на туфлях.
Киплера тоже разбирает смех. Он дает всем высмеяться всласть, затем, дождавшись, пока шум поутих, стучит молоточком, как бы желая официально зафиксировать: да, показания Пейтона Рейски и в самом деле развеселили присяжных.
Все это занимает считанные мгновения. Нелепый ответ, внезапный смешок, испуг, хихиканье и хохот, осуждающие покачивания головами. Но на лицах некоторых присяжных я читаю облегчение. Как будто, посмеявшись, хоть и недолго, они тем самым высказали Рейски и «Прекрасному дару жизни» все, что о них думают.
Для меня это воистину звездная минута. Я улыбаюсь присяжным. Мне улыбаются в ответ. Мои свидетели говорят правду, а вот драммондовским верить нельзя ни на йоту.
– У меня все, ваша честь, – цежу я, всем своим видом показывая, сколь отвратителен мне этот лживый проходимец.
Драммонд уязвлен до глубины души. Он наверняка рассчитывал, что я провожусь с Рейски целый день, пытая его про руководства и статистические данные. Он шелестит бумажками, перешептывается с Т. Пирсом, затем встает во весь рост и провозглашает:
– Наш следующий свидетель – Ричард Пеллрод.
Пеллрод в бытность Джеки Леманчик инспектором по заявлениям был её непосредственным начальником.
Во время предварительных допросов Пеллрод меня здорово допек – вел себя заносчиво и вызывающе; словом, свидетелем был никудышным. Но появление его здесь нисколько меня не удивляет – должны же прекраснодаровцы закидать Джеки грязью! Кому, как ни Пеллроду, её знать.
Ему сорок шесть лет, он среднего роста и сложения, с брюшком любителя пива, изрядно поредевшей шевелюрой, неправильными чертами лица, испещренного вдобавок какими-то подозрительными пятнами. Переносицу украшают очки в идиотской оправе, да и вообще привлекательности в нем не больше, чем у подгулявшего верблюда, но Пеллрода это мало заботит. Однако, если он заявит, что Джеки Леманчик была обыкновенная потаскуха, которая сама пыталась его соблазнить, присяжные наверняка засмеют и его.
В общем, Пеллрод совершенно к себе не располагает, что, наверное, не должно удивлять, учитывая, что он двадцать лет просидел в отделе заявлений. Симпатичный как сборщик долгов, он органически не способен вызвать ни сочувствия, ни доверия у присяжных. Типичный заплесневелый бюрократ, всю жизнь проторчавший в своей крысиной норе.
И ведь он ещё лучший, на кого может рассчитывать неприятель! Ни Лафкина, ни Олди или даже Кили – Драммонд вызвать не рискнет, поскольку эти люди проштрафились и вконец утратили доверие жюри. Правда, в списке у Драммонда числится ещё с полдюжины сотрудников «Прекрасного дара», но чутье мне подсказывает: никого из них он не вызовет. Что они могут сказать? Что злосчастные руководства – плод нашего воображения? Что в их страховой компании не обманывают клиентов и не подтасовывают документы?
В течение получаса Драммонд с Пеллродом обмениваются заученными вопросами и ответами, разбирая сложный механизм прохождения бумаг через отдел заявлений и пытаясь доказать, что в «Прекрасном даре жизни» ради клиентов идут на любые жертвы, но – все их ухищрения вызывают лишь безудержную зевоту среди присяжных.
Судья Киплер решает покончить с этим занудством. Он прерывает Драммонда на полуслове, предлагая:
– Послушайте, мэтр, а нельзя ли чуть повеселее?
Драммонд оскорблен в лучших чувствах.
– Но, ваша честь, я имею полное право подробно допросить этого свидетеля.
– Разумеется. Но почти все это присяжные уже слышали. Вы повторяетесь.
Драммонд просто не верит своим ушам. Он пожимает плечами, придает себе обиженный вид и пытается создать впечатление, будто судья к нему придирается.
– А вот адвоката истца вы что-то не торопили, – бурчит он.
Зря он это сказал. Не на того судью напал.
– Дело в том, мистер Драммонд, что в отличие от вас, мистер Бейлор присяжных не усыплял. Продолжайте, пожалуйста.
Эта отповедь судьи и недавняя выходка миссис Хардэвей встряхнули присяжных. В их рядах царит оживление, они готовы в любой миг посмеяться над защитой снова.
Драммонд меряет Киплера свирепым взглядом, как бы говоря, что, мол, сочтемся позже, и возвращается к допросу. Пеллрод сидит, похожий на жабу, глаза полуприкрыты, голова чуть наклонена набок. Да, совестливо признает Пеллрод, случаются и в нашей работе мелкие недочеты, но крупных проколов не бывает. Что же касается данного дела, то, хотите верьте, хотите – нет, но большинство ошибок было допущено по вине Джеки Леманчик, не слишком благополучной женщины.
На время они вновь возвращаются к делу Блейков, обсуждая какие-то пустяковые документы. Драммонд старательно умалчивает о письмах с отказами, тратя время на выяснение никому не нужных и не интересных подробностей о прочих бумагах.
– Мистер Драммонд! – вновь прерывает его Киплер. – Хватит ходить вокруг да около. Все эти бумаги уже давно приобщены к делу и присяжные с ними ознакомлены. Другие свидетели рассказали нам о них все, что только можно было рассказать. Переходите к следующему пункту.
Драммонд уязвлен до глубины души. Враждебно настроенный судья вновь подвергает его публичной порке. Адвокат хорохорится, но по всему видно, что он выбит из колеи.
Они решают избрать новую тактику борьбы с подложными руководствами. Пеллрод заявляет, что это просто никому не нужная брошюра, одна из многих. Лично он в эту дурацкую писанину вообще сто лет не заглядывал. К тому же инструкции так часто меняют, что большинство работников со стажем предпочитают вообще их игнорировать. Драммонд показывает Пеллроду пресловутый раздел "Ю", и тут выясняется, что прохвост видит его впервые. Дескать, он и не подозревал о существовании такого наставления. Как, должно быть, и многие из тех, кто трудится под его началом. Пеллроду вообще не уверен, пользуется ли этим руководством хотя бы один из инспекторов его отдела.
Каким же образом проходит через отдел типичное заявление на выплату страховки? Пеллрод может ответить на этот вопрос. Следуя подсказкам Драммонда, он подробно излагает, как проходит по инстанциям гипотетическое заявление. Шаг за шагом, форма за формой, анкета за анкетой. Голос Пеллрода звучит нудно и монотонно, некоторые присяжные уже подремывают. Лестер Дейз, присяжный под номером восемь, который сидит в заднем ряду, откровенно клюет носом. Одни зевают, другие трут глаза, и почти все борются со сном.
И это не остается незамеченным.
Если Пеллрод и огорчен своей неспособностью поддерживать в присяжных хоть какой-то интерес, то виду не показывает. Тембр его голоса не меняется, и он продолжает бубнить с прежней занудливостью. Напоследок он приберег кое-какие откровения о Джеки Леманчик. Она, дескать, была большая любительница заложить за ворот, и даже на службе от неё нередко разило спиртным. Отсюда и прогулы. И вообще, в последнее время она так распустилась и стала настолько безответственной, что увольнение было неизбежно. А как насчет её сексуальных похождений?
Здесь Пеллроду и «Прекрасному дару» надо вести себя поосторожнее, ведь уже в скором времени эта тема вновь всплывет – уже в другом суде. Все показания будут зарегистрированы и сохранены для дальнейшего использования. Поэтому вместо того, чтобы заклеймить Джеки Леманчик как шлюху, готовую переспать с кем попало, Драммонд благоразумно уклоняется от выяснения подробностей.
– Про это я ничего не знаю, – отвечает Пеллрод, впервые снискав себе одобрение присяжных.
Они убивают ещё немного времени, дотягивая почти до полудня, после чего я получаю право приступить к перекрестному допросу. Киплер высказывает готовность объявить перерыв на ланч. Но я заверяю, что долго никого не задержу. Киплер с неохотой соглашается.
Первым делом я вручаю Пеллроду копию подписанного им письма с отказом в выплате страховой премии, которое получила Дот Блейк. Это было уже четвертое письмо с отказом, сделанном на том основании, что к моменту заключения договора о страховании Донни Рэй уже был болен. Я прошу Пеллрода зачитать письмо вслух и признать, что подпись принадлежит ему. Затем, прекрасно понимая, что ничего у него не выйдет, предоставляю ему возможность попытаться объяснить причину, побудившую его сочинить такое письмо. Отправляя это послание Дот Блейк, Пеллрод и в страшных мыслях не мог вообразить, что письмо будут зачитывать в зале суда.
Он несет несусветную чушь об анкете, которую якобы ошибочно заполнила Джеки Леманчик, о том, что мистер Крокит неверно истолковал его указания, и наконец со вздохом признает: во всей этой истории с делом Блейков изначально были допущены ошибки, и он искренне сожалеет.
– Но ведь уже поздно сожалеть, не правда ли? – произношу я.
– Пожалуй.
– Отправляя это письмо, вы, наверное, ещё не знали, что за ним последуют ещё четыре письма с отказом, верно?
– Да.
– То есть, вы рассчитывали, что это письмо будет последним?
В письме есть слова: «отказываем окончательно и бесповоротно».
– Да, пожалуй.
– Скажите, что послужило причиной смерти Донни Рэя?
Пеллрод пожимает плечами.
– Лейкемия.
– А какое заболевание послужило поводом для подачи заявления об оплате страховой премии?
– Лейкемия.
– А какое заболевание вы имели в виду, утверждая в своем письме, что к моменту заключения договора о страховании Донни Рэй уже был болен?
– Грипп.
– А когда именно он болел гриппом?
– Я точно не знаю.
– Если желаете, я могу показать вам все материалы, и мы поищем вместе.
– Нет, я и так вспомню. – Он готов на все, лишь бы не возвращаться к досье. – Кажется, ему тогда было не то пятнадцать, не то шестнадцать.
– Иными словами, грипп он перенес в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, то есть до заключения договора, но в анкете это заболевание указано не было.
– Совершенно верно.
– Скажите, мистер Пеллрод, можете ли вы, на основании своего колоссального опыта работы в страховой компании, припомнить хотя бы один случай, когда перенесенный грипп привел бы через пять лет к заболеванию лейкемией?
Ответ на этот вопрос абсолютно очевиден, и тем не менее Пеллрод не может заставить себя его дать.
– Я не уверен, – блеет он.
– Означает ли это «нет»?
– Да, это означает «нет».
– То есть, грипп никакого отношения к последующему заболеванию лейкемией не имел?
– Да.
– Таким образом, в этом письме вы намеренно солгали?
Ясное дело – тогда он солгал, но, не признав это сейчас, он соврет снова. Теперь уже в присутствии присяжных. Пеллрод загнан в угол, но Драммонд успел с ним поработать.
– Это письмо было ошибкой, – выдавливает Пеллрод.
– Ошибкой или ложью?
– Ошибкой.
– Но эта ошибка ускорила кончину Донни Рэя Блейка?
– Протестую! – выкрикивает с места Драммонд.
Киплер на мгновение призадумывается. Я ожидал протеста со стороны Драммонда, и настраиваюсь на то, что он будет принят. Но его честь считает иначе.
– Протест отклонен. Отвечайте на вопрос.
– Я хочу опротестовать всю эту цепь рассуждений, – гневно заявляет Драммонд.
– Это будет отмечено в протоколе. Прошу вас, мистер Пеллрод, отвечайте на вопрос.
– Это была ошибка, вот все, что я могу сказать.
– Но не сознательная ложь?
– Нет.
– А как насчет ваших показаний здесь? Есть в них ошибки или лживые сведения?
– Нет.
Я оборачиваюсь, указываю на Дот Блейк, затем смотрю на свидетеля.
– Скажите, мистер Пеллрод, можете ли вы как старший инспектор по рассмотрению заявлений, положа руку на сердце, посмотреть в глаза миссис Блейк и сказать ей, что ваша компания обошлась с Донни Рэем по всей справедливости? Можете?
Пеллрод мнется, дергается, хмурит брови и вопросительно косится на Драммонда. Затем прокашливается и, строя из себя обиженного, цедит:
– По-моему, я вовсе не обязан отвечать на этот вопрос.
– Большое спасибо. У меня все.
Я укладываюсь менее чем в пять минут, и защитники растерянно переглядываются. Они рассчитывали, что весь сегодняшний день мы провозимся с Рейски, а Пеллрода отложим на завтра. Но меня эти паяцы не интересуют. Мне не терпится услышать вердикт присяжных.
Киплер возвещает о двухчасовом перерыве на ланч. Я отзываю Лео в сторонку и вручаю ему список из шести фамилий людей, которых хочу привлечь в качестве дополнительных свидетелей.
– Это ещё что за чертовщина? – удивляется он.
– Шестеро врачей, все из Мемфиса, которые готовы выступить, если вы вызовете своего шарлатана. – Уолтер Корд просто осатанел, узнав о том, что Драммонд собирается доказывать, будто операции по трансплантации костного мозга находятся ещё в стадии разработки. И он накрутил своих коллег и друзей, которые теперь тоже рвутся в бой.
– Он вовсе не шарлатан, – уязвленно возражает Драммонд.
– Пусть тогда знахарь, – уступаю я. – Как бы то ни было, он просто шаман, и вдобавок из Нью-Йорка. А у меня здесь полдюжины горячих местных парней. Валяйте – зовите его. Славная драчка получится.
– Ваши свидетели не внесены в предварительные списки. Это нечестно.
– Это свидетели, привлеченные для дачи контрдоказательств. Впрочем, можете пожаловаться на меня судье.
И я испаряюсь, оставляя его с разинутым ртом.
Вводят присяжных, и Драммонд вызывает своего следующего свидетеля. Это Джек Андерхолл. Он присягает, усаживается и смотрит на присяжных с улыбкой слабоумного. Я не понимаю, на что рассчитывает Драммонд. После трехдневного спектакля, разыгрывавшегося на глазах у жюри, верить Андерхоллу может разве только помешанный.
Впрочем, карты Драммонда открываются сразу. Он ставит на попытку развенчания показаний Джеки Леманчик. Все её показания – полное вранье. Она солгала, что получила десять тысяч долларов в качестве отступного. Она солгала про тайное соглашение, потому что никакого соглашения и в помине не было. Все её россказни про существование тайных схем – отъявленная ложь. Сексуальные связи с начальниками – бред сивой кобылы. И даже отказ компании выплатить ей страховку – чистейший воды вымысел. Если поначалу в голосе Андерхолла можно было услышать хотя бы тень сочувствия, то сейчас он просто звенит от негодования и желания свести с обидчицей счеты. Невозможно, казалось бы, с улыбкой поливать человека грязью, но Андерхоллу это удается.
Ход это дерзкий и рискованный. Поразительно, что служащий корпорации, неоднократно пойманной на вранье и подлоге, позволяет себе обвинять кого-то во лжи. Должно быть, они решили, что данный суд имеет для компании куда большее значение, нежели любые последующие иски, которые собирается подать Джеки. Похоже, Драммонд ради стремления навести тень на плетень не боится даже окончательно восстановить против своей стороны присяжных. Либо считает, что, опорочив молодую женщину, которой в зале нет и которая не в состоянии оправдаться, особо ничем не рискует.
По словам Андерхолла, работала Джеки из рук вон плохо. Частенько прикладывалась к бутылке и не ладила с большинством сослуживцев. Вот и пришлось принять меры. Дабы не портить послужной список, ей предложили уйти по собственному желанию. А предстоящий допрос тут совершенно ни причем, как и вся эта мышиная возня с делом Блейков.
Допрос Андерхолла рекордно скоротечен. Драммонд надеется, что хоть этот свидетель покинет зал без нанесения существенного урона и без того подмоченной репутации «Прекрасного дара жизни». От меня тут мало что зависит, и остается лишь надеяться, что присяжные презирают его так же, как и я. Вдобавок Андерхолл – юрист, и сладить с ним непросто.
– Скажите, мистер Андерхолл, – вежливо начинаю я, – принято ли в вашей организации заводить личные дела на сотрудников?
– Да.
– И у Джеки Леманчик имелось личное дело?
– Да.
– Оно у вас с собой? Изчезла
– Нет, сэр.
– А где оно?
– Наверное, в архивах компании.
– В Кливленде?
– Да.
– Значит мы не можем с ним ознакомиться?
– Естественно, раз у меня его нет. Никто не сказал мне, чтобы я захватил его с собой.
– Скажите, туда заносятся сведения о достижениях по службе и тому подобное?
– Да, конечно.
– А сведения о выговорах, о повышении или понижении в должности, переводе на другое место?
– Да.
– Значит в личном деле Джеки эти данные тоже есть?
– Наверное.
– А фигурирует ли в её личном деле письмо с просьбой об увольнении?
– Да.
– Но только нам придется в этом поверить вам на слово, не так ли?
– Никто не сказал мне, мистер Бейлор, чтобы я захватил с собой эти бумажки, – сварливо отвечает Андерхолл.
Я сверяюсь со своими записями и слегка прокашливаюсь.
– Скажите, мистер Андерхолл, есть ли у вас копия соглашения, которое Джеки подписала в обмен на наличные деньги и обещание держать язык за зубами?
– Вы, видимо, туговаты на ухо.
– В каком смысле?
– Я ведь уже сказал – никакого соглашения и в помине не было.
– То есть, оно не существует?
Андерхолл выразительно трясет головой.
– Да, и никогда не существовало. Все это – вранье от начала и до конца.
Я прикидываюсь изумленным и медленно шествую к своему столу, на котором разбросаны всякие бумаги. Нахожу нужную, неспешно пробегаю её глазами и возвращаюсь к возвышению, на котором сидит свидетель. Андерхолл цепенеет и затравленно смотрит на Драммонда, который не сводит глаз с бумаги в моей руке. Все, конечно же, вспоминают про сцену с разделом "Ю"! Снова штучки Бейлора! Он отыскал спрятанные документы и подловил нас на очередном вранье.
– А ведь Джеки Леманчик подробно рассказала, какую именно бумагу её заставили подписать. Или вы позабыли её показания? – Я выразительно потрясаю бумажкой в воздухе.
– Я помню её показания, – говорит Андерхолл дребезжащим тенором. Слова его звучат натянуто.
– Скажите, мистер Рейски, можно ли, на ваш просвещенный взгляд, считать это письмо достойным и вразумительным ответом со стороны компании «Прекрасный дар жизни»?
Его, несомненно, предупредили.
– Нет, конечно. Это просто возмутительно.
– Чудовищно, да?
– Совершенно верно. Правда, насколько я знаю, автора этого письма уже уволили.
– Кто вам это сказал? – спрашиваю я, прикидываясь удивленным.
– Ну, точно не помню. Кто-то из служащих компании.
– А не поведал ли вам этот безымянный служащий заодно и причину увольнения мистера Крокита?
– Точно не скажу, – хмурится Рейски. – Кажется, она как-то связана с этим письмом.
– Кажется? – переспрашиваю я. – Вы все-таки уверены или просто строите догадки?
– Нет, я не уверен.
– Благодарю вас. А не сказал ли вам заодно этот служащий, что мистер Крокит оставил свой пост за два дня до того, как должен был выступить свидетелем по этому делу?
– По-моему, нет.
– И точную причину его увольнения вы не знаете?
– Не знаю.
– Хорошо. У меня создалось впечатление, будто вы пытались намекнуть присяжным, что его уволили из-за написанного им письма. Это так?
– Нет.
– Благодарю вас.
Накануне вечером, потягивая восхитительное вино, мы с Джексоном и его приятелями решили, что не стоит особо приставать к Рейски со злополучными руководствами. По нескольким причинам. Во-первых, оба фолианта уже приобщены к делу в качестве вещественных доказательств. Во-вторых, присяжные помнят, как эффектно я подловил Лафкина на отъявленной лжи. В-третьих, Рейски за словом в карман не лезет, и уличить его – задача не из простых. В-четвертых, времени на подготовку у него было предостаточно, и он будет обороняться до последнего. В-пятых, он наверняка воспользуется любой возможностью, чтобы попытаться сбить с толку присяжных. Но самое главное – я потрачу время. На дебаты с Рейски может уйти целый день, и в результате я ничего не выиграю.
– Скажите, мистер Рейски, кто выплачивает вам жалованье?
– Мои работодатели. Национальное страховое объединение. Сокращенно – НСО.
– А кто финансирует НСО?
– Вся страховая отрасль.
– И в том числе «Прекрасный дар жизни»?
– Да.
– Какую сумму вносит эта компания в общий фонд?
Рейски косится на Драммонда, который уже, стоя, выкрикивает:
– Я протестую, ваша честь! Вопрос не имеет отношения к существу дела.
– Протест отклонен. На мой взгляд, вопрос задан по существу.
– Итак, мистер Рейски, – уже увереннее спрашиваю я, – какова же эта сумма?
Видно, что вопрос этот Рейски не по нутру. Он жмется, но наконец отвечает:
– Десять тысяч долларов.
– Иными словами, вам компания «Прекрасный дар жизни» платит больше, чем Донни Рэю Блейку.
– Протестую!
– Протест принят.
– Прошу прощения, ваша честь, я беру свое замечание назад.
– Я ходатайствую об изъятии этой реплики из протокола, – сварливо заявляет Драммонд.
– Поддерживаю.
Дожидаясь, пока страсти улягутся, я перевожу дыхание. Затем смиренно говорю:
– Извините, мистер Рейски. – Голос мой преисполнен раскаяния. Чуть помолчав, я задаю следующий вопрос:
– Скажите, все ли средства вашей организации поступают от страховых компаний?
– У нас нет иных источников финансирования.
– Сколько всего страховых компаний оказывают финансовую поддержку НСО?
– Двести двадцать.
– И каковы объемы финансирования за прошлый год?
– Шесть миллионов долларов.
– И вы используете эти средства ради лоббирования интересов страховых компаний?
– В том числе.
– Платят ли вам за участие в данном процессе?
– Нет.
– Тогда почему вы здесь?
– По просьбе руководителей компании. Меня попросили выступить свидетелем.
Я медленно разворачиваюсь и указываю на Дот Блейк.
– Скажите, мистер Рейски, можете ли вы посмотреть на миссис Блейк, заглянуть ей прямо в глаза, и сказать, что компания «Прекрасный дар жизни» обошлась с её сыном честно и справедливо?
Рейски непросто заставить себя взглянуть на Дот, но выхода у него нет. Он кивает, затем скрипучим голосом говорит:
– Да. Безусловно.
Разумеется, я спланировал это заранее. Надеялся столь драматичным образом завершить допрос Рейски. Но того, что случится дальше, предвидеть я не мог. Миссис Беверди Хардэвей, коренастая темнокожая женщина пятидесяти одного года, наша присяжная номер три, которая сидит в середине первого ряда, услышав абсурдное заявление Рейски, от неожиданности громко прыскает.
Смех звучит с ошеломляющей внезапностью и тут же обрывается. Провинившаяся женщина обеими руками зажимает рот, стискивает зубы и испуганно оглядывается по сторонам. Тело же её продолжает сотрясаться от сдавленного смеха.
К огорчению миссис Хардэвей и великой моей радости, смех её оказывается заразительным. Сначала смешинка попадает в рот мистеру Рэнсону Пелку, который сидит прямо за спиной хохотушки. Затем хихикать начинает миссис Элла Фей Солтер, сидящая по соседству с миссис Хардэвей. Тут же смех подхватывает ещё кто-то, и в следующее мгновение от хохота покатываются уже буквально все присяжные. Некоторые, правда, поглядывают на миссис Хардэвей с мягкой укоризной. Остальные же смотрят на Рейски, пожимают плечами и недоуменно качают головами.
Рейски предполагает худшее; что именно он – причина этого пандемониума. Повесив голову, он понуро разглядывает пол. Драммонд строит хорошую мину при дурной игре, делая вид, что ничего не случилось. Его боевых орлят не видно – все сидят, попрятав носы и уткнувшись в свои записи. Олди с Андерхоллом сосредоточенно приводят в порядок дружно развязавшиеся шнурки на туфлях.
Киплера тоже разбирает смех. Он дает всем высмеяться всласть, затем, дождавшись, пока шум поутих, стучит молоточком, как бы желая официально зафиксировать: да, показания Пейтона Рейски и в самом деле развеселили присяжных.
Все это занимает считанные мгновения. Нелепый ответ, внезапный смешок, испуг, хихиканье и хохот, осуждающие покачивания головами. Но на лицах некоторых присяжных я читаю облегчение. Как будто, посмеявшись, хоть и недолго, они тем самым высказали Рейски и «Прекрасному дару жизни» все, что о них думают.
Для меня это воистину звездная минута. Я улыбаюсь присяжным. Мне улыбаются в ответ. Мои свидетели говорят правду, а вот драммондовским верить нельзя ни на йоту.
– У меня все, ваша честь, – цежу я, всем своим видом показывая, сколь отвратителен мне этот лживый проходимец.
Драммонд уязвлен до глубины души. Он наверняка рассчитывал, что я провожусь с Рейски целый день, пытая его про руководства и статистические данные. Он шелестит бумажками, перешептывается с Т. Пирсом, затем встает во весь рост и провозглашает:
– Наш следующий свидетель – Ричард Пеллрод.
Пеллрод в бытность Джеки Леманчик инспектором по заявлениям был её непосредственным начальником.
Во время предварительных допросов Пеллрод меня здорово допек – вел себя заносчиво и вызывающе; словом, свидетелем был никудышным. Но появление его здесь нисколько меня не удивляет – должны же прекраснодаровцы закидать Джеки грязью! Кому, как ни Пеллроду, её знать.
Ему сорок шесть лет, он среднего роста и сложения, с брюшком любителя пива, изрядно поредевшей шевелюрой, неправильными чертами лица, испещренного вдобавок какими-то подозрительными пятнами. Переносицу украшают очки в идиотской оправе, да и вообще привлекательности в нем не больше, чем у подгулявшего верблюда, но Пеллрода это мало заботит. Однако, если он заявит, что Джеки Леманчик была обыкновенная потаскуха, которая сама пыталась его соблазнить, присяжные наверняка засмеют и его.
В общем, Пеллрод совершенно к себе не располагает, что, наверное, не должно удивлять, учитывая, что он двадцать лет просидел в отделе заявлений. Симпатичный как сборщик долгов, он органически не способен вызвать ни сочувствия, ни доверия у присяжных. Типичный заплесневелый бюрократ, всю жизнь проторчавший в своей крысиной норе.
И ведь он ещё лучший, на кого может рассчитывать неприятель! Ни Лафкина, ни Олди или даже Кили – Драммонд вызвать не рискнет, поскольку эти люди проштрафились и вконец утратили доверие жюри. Правда, в списке у Драммонда числится ещё с полдюжины сотрудников «Прекрасного дара», но чутье мне подсказывает: никого из них он не вызовет. Что они могут сказать? Что злосчастные руководства – плод нашего воображения? Что в их страховой компании не обманывают клиентов и не подтасовывают документы?
В течение получаса Драммонд с Пеллродом обмениваются заученными вопросами и ответами, разбирая сложный механизм прохождения бумаг через отдел заявлений и пытаясь доказать, что в «Прекрасном даре жизни» ради клиентов идут на любые жертвы, но – все их ухищрения вызывают лишь безудержную зевоту среди присяжных.
Судья Киплер решает покончить с этим занудством. Он прерывает Драммонда на полуслове, предлагая:
– Послушайте, мэтр, а нельзя ли чуть повеселее?
Драммонд оскорблен в лучших чувствах.
– Но, ваша честь, я имею полное право подробно допросить этого свидетеля.
– Разумеется. Но почти все это присяжные уже слышали. Вы повторяетесь.
Драммонд просто не верит своим ушам. Он пожимает плечами, придает себе обиженный вид и пытается создать впечатление, будто судья к нему придирается.
– А вот адвоката истца вы что-то не торопили, – бурчит он.
Зря он это сказал. Не на того судью напал.
– Дело в том, мистер Драммонд, что в отличие от вас, мистер Бейлор присяжных не усыплял. Продолжайте, пожалуйста.
Эта отповедь судьи и недавняя выходка миссис Хардэвей встряхнули присяжных. В их рядах царит оживление, они готовы в любой миг посмеяться над защитой снова.
Драммонд меряет Киплера свирепым взглядом, как бы говоря, что, мол, сочтемся позже, и возвращается к допросу. Пеллрод сидит, похожий на жабу, глаза полуприкрыты, голова чуть наклонена набок. Да, совестливо признает Пеллрод, случаются и в нашей работе мелкие недочеты, но крупных проколов не бывает. Что же касается данного дела, то, хотите верьте, хотите – нет, но большинство ошибок было допущено по вине Джеки Леманчик, не слишком благополучной женщины.
На время они вновь возвращаются к делу Блейков, обсуждая какие-то пустяковые документы. Драммонд старательно умалчивает о письмах с отказами, тратя время на выяснение никому не нужных и не интересных подробностей о прочих бумагах.
– Мистер Драммонд! – вновь прерывает его Киплер. – Хватит ходить вокруг да около. Все эти бумаги уже давно приобщены к делу и присяжные с ними ознакомлены. Другие свидетели рассказали нам о них все, что только можно было рассказать. Переходите к следующему пункту.
Драммонд уязвлен до глубины души. Враждебно настроенный судья вновь подвергает его публичной порке. Адвокат хорохорится, но по всему видно, что он выбит из колеи.
Они решают избрать новую тактику борьбы с подложными руководствами. Пеллрод заявляет, что это просто никому не нужная брошюра, одна из многих. Лично он в эту дурацкую писанину вообще сто лет не заглядывал. К тому же инструкции так часто меняют, что большинство работников со стажем предпочитают вообще их игнорировать. Драммонд показывает Пеллроду пресловутый раздел "Ю", и тут выясняется, что прохвост видит его впервые. Дескать, он и не подозревал о существовании такого наставления. Как, должно быть, и многие из тех, кто трудится под его началом. Пеллроду вообще не уверен, пользуется ли этим руководством хотя бы один из инспекторов его отдела.
Каким же образом проходит через отдел типичное заявление на выплату страховки? Пеллрод может ответить на этот вопрос. Следуя подсказкам Драммонда, он подробно излагает, как проходит по инстанциям гипотетическое заявление. Шаг за шагом, форма за формой, анкета за анкетой. Голос Пеллрода звучит нудно и монотонно, некоторые присяжные уже подремывают. Лестер Дейз, присяжный под номером восемь, который сидит в заднем ряду, откровенно клюет носом. Одни зевают, другие трут глаза, и почти все борются со сном.
И это не остается незамеченным.
Если Пеллрод и огорчен своей неспособностью поддерживать в присяжных хоть какой-то интерес, то виду не показывает. Тембр его голоса не меняется, и он продолжает бубнить с прежней занудливостью. Напоследок он приберег кое-какие откровения о Джеки Леманчик. Она, дескать, была большая любительница заложить за ворот, и даже на службе от неё нередко разило спиртным. Отсюда и прогулы. И вообще, в последнее время она так распустилась и стала настолько безответственной, что увольнение было неизбежно. А как насчет её сексуальных похождений?
Здесь Пеллроду и «Прекрасному дару» надо вести себя поосторожнее, ведь уже в скором времени эта тема вновь всплывет – уже в другом суде. Все показания будут зарегистрированы и сохранены для дальнейшего использования. Поэтому вместо того, чтобы заклеймить Джеки Леманчик как шлюху, готовую переспать с кем попало, Драммонд благоразумно уклоняется от выяснения подробностей.
– Про это я ничего не знаю, – отвечает Пеллрод, впервые снискав себе одобрение присяжных.
Они убивают ещё немного времени, дотягивая почти до полудня, после чего я получаю право приступить к перекрестному допросу. Киплер высказывает готовность объявить перерыв на ланч. Но я заверяю, что долго никого не задержу. Киплер с неохотой соглашается.
Первым делом я вручаю Пеллроду копию подписанного им письма с отказом в выплате страховой премии, которое получила Дот Блейк. Это было уже четвертое письмо с отказом, сделанном на том основании, что к моменту заключения договора о страховании Донни Рэй уже был болен. Я прошу Пеллрода зачитать письмо вслух и признать, что подпись принадлежит ему. Затем, прекрасно понимая, что ничего у него не выйдет, предоставляю ему возможность попытаться объяснить причину, побудившую его сочинить такое письмо. Отправляя это послание Дот Блейк, Пеллрод и в страшных мыслях не мог вообразить, что письмо будут зачитывать в зале суда.
Он несет несусветную чушь об анкете, которую якобы ошибочно заполнила Джеки Леманчик, о том, что мистер Крокит неверно истолковал его указания, и наконец со вздохом признает: во всей этой истории с делом Блейков изначально были допущены ошибки, и он искренне сожалеет.
– Но ведь уже поздно сожалеть, не правда ли? – произношу я.
– Пожалуй.
– Отправляя это письмо, вы, наверное, ещё не знали, что за ним последуют ещё четыре письма с отказом, верно?
– Да.
– То есть, вы рассчитывали, что это письмо будет последним?
В письме есть слова: «отказываем окончательно и бесповоротно».
– Да, пожалуй.
– Скажите, что послужило причиной смерти Донни Рэя?
Пеллрод пожимает плечами.
– Лейкемия.
– А какое заболевание послужило поводом для подачи заявления об оплате страховой премии?
– Лейкемия.
– А какое заболевание вы имели в виду, утверждая в своем письме, что к моменту заключения договора о страховании Донни Рэй уже был болен?
– Грипп.
– А когда именно он болел гриппом?
– Я точно не знаю.
– Если желаете, я могу показать вам все материалы, и мы поищем вместе.
– Нет, я и так вспомню. – Он готов на все, лишь бы не возвращаться к досье. – Кажется, ему тогда было не то пятнадцать, не то шестнадцать.
– Иными словами, грипп он перенес в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, то есть до заключения договора, но в анкете это заболевание указано не было.
– Совершенно верно.
– Скажите, мистер Пеллрод, можете ли вы, на основании своего колоссального опыта работы в страховой компании, припомнить хотя бы один случай, когда перенесенный грипп привел бы через пять лет к заболеванию лейкемией?
Ответ на этот вопрос абсолютно очевиден, и тем не менее Пеллрод не может заставить себя его дать.
– Я не уверен, – блеет он.
– Означает ли это «нет»?
– Да, это означает «нет».
– То есть, грипп никакого отношения к последующему заболеванию лейкемией не имел?
– Да.
– Таким образом, в этом письме вы намеренно солгали?
Ясное дело – тогда он солгал, но, не признав это сейчас, он соврет снова. Теперь уже в присутствии присяжных. Пеллрод загнан в угол, но Драммонд успел с ним поработать.
– Это письмо было ошибкой, – выдавливает Пеллрод.
– Ошибкой или ложью?
– Ошибкой.
– Но эта ошибка ускорила кончину Донни Рэя Блейка?
– Протестую! – выкрикивает с места Драммонд.
Киплер на мгновение призадумывается. Я ожидал протеста со стороны Драммонда, и настраиваюсь на то, что он будет принят. Но его честь считает иначе.
– Протест отклонен. Отвечайте на вопрос.
– Я хочу опротестовать всю эту цепь рассуждений, – гневно заявляет Драммонд.
– Это будет отмечено в протоколе. Прошу вас, мистер Пеллрод, отвечайте на вопрос.
– Это была ошибка, вот все, что я могу сказать.
– Но не сознательная ложь?
– Нет.
– А как насчет ваших показаний здесь? Есть в них ошибки или лживые сведения?
– Нет.
Я оборачиваюсь, указываю на Дот Блейк, затем смотрю на свидетеля.
– Скажите, мистер Пеллрод, можете ли вы как старший инспектор по рассмотрению заявлений, положа руку на сердце, посмотреть в глаза миссис Блейк и сказать ей, что ваша компания обошлась с Донни Рэем по всей справедливости? Можете?
Пеллрод мнется, дергается, хмурит брови и вопросительно косится на Драммонда. Затем прокашливается и, строя из себя обиженного, цедит:
– По-моему, я вовсе не обязан отвечать на этот вопрос.
– Большое спасибо. У меня все.
Я укладываюсь менее чем в пять минут, и защитники растерянно переглядываются. Они рассчитывали, что весь сегодняшний день мы провозимся с Рейски, а Пеллрода отложим на завтра. Но меня эти паяцы не интересуют. Мне не терпится услышать вердикт присяжных.
Киплер возвещает о двухчасовом перерыве на ланч. Я отзываю Лео в сторонку и вручаю ему список из шести фамилий людей, которых хочу привлечь в качестве дополнительных свидетелей.
– Это ещё что за чертовщина? – удивляется он.
– Шестеро врачей, все из Мемфиса, которые готовы выступить, если вы вызовете своего шарлатана. – Уолтер Корд просто осатанел, узнав о том, что Драммонд собирается доказывать, будто операции по трансплантации костного мозга находятся ещё в стадии разработки. И он накрутил своих коллег и друзей, которые теперь тоже рвутся в бой.
– Он вовсе не шарлатан, – уязвленно возражает Драммонд.
– Пусть тогда знахарь, – уступаю я. – Как бы то ни было, он просто шаман, и вдобавок из Нью-Йорка. А у меня здесь полдюжины горячих местных парней. Валяйте – зовите его. Славная драчка получится.
– Ваши свидетели не внесены в предварительные списки. Это нечестно.
– Это свидетели, привлеченные для дачи контрдоказательств. Впрочем, можете пожаловаться на меня судье.
И я испаряюсь, оставляя его с разинутым ртом.
* * *
Ланч уже позади, но судья ещё не успел объявить о начале следующего заседания, и я останавливаюсь перекинуться несколькими словами с доктором Уолтером Кордом и двумя из его коллег. Доктор Милтон Джиффи, драммондовский знахарь, одиноко восседает в первом ряду позади стола защиты. Адвокаты уже рассаживаются, начиная готовиться к вечернему заседанию, когда я подзываю Драммонда и представляю ему соратников Корда. Драммонду, определенно, не по себе. Чувствуется, что он нервничает. Все трое медиков устраиваются за моей спиной. Пятеро стряпчих из «Трень-Брень» буквально пожирают их глазами.Вводят присяжных, и Драммонд вызывает своего следующего свидетеля. Это Джек Андерхолл. Он присягает, усаживается и смотрит на присяжных с улыбкой слабоумного. Я не понимаю, на что рассчитывает Драммонд. После трехдневного спектакля, разыгрывавшегося на глазах у жюри, верить Андерхоллу может разве только помешанный.
Впрочем, карты Драммонда открываются сразу. Он ставит на попытку развенчания показаний Джеки Леманчик. Все её показания – полное вранье. Она солгала, что получила десять тысяч долларов в качестве отступного. Она солгала про тайное соглашение, потому что никакого соглашения и в помине не было. Все её россказни про существование тайных схем – отъявленная ложь. Сексуальные связи с начальниками – бред сивой кобылы. И даже отказ компании выплатить ей страховку – чистейший воды вымысел. Если поначалу в голосе Андерхолла можно было услышать хотя бы тень сочувствия, то сейчас он просто звенит от негодования и желания свести с обидчицей счеты. Невозможно, казалось бы, с улыбкой поливать человека грязью, но Андерхоллу это удается.
Ход это дерзкий и рискованный. Поразительно, что служащий корпорации, неоднократно пойманной на вранье и подлоге, позволяет себе обвинять кого-то во лжи. Должно быть, они решили, что данный суд имеет для компании куда большее значение, нежели любые последующие иски, которые собирается подать Джеки. Похоже, Драммонд ради стремления навести тень на плетень не боится даже окончательно восстановить против своей стороны присяжных. Либо считает, что, опорочив молодую женщину, которой в зале нет и которая не в состоянии оправдаться, особо ничем не рискует.
По словам Андерхолла, работала Джеки из рук вон плохо. Частенько прикладывалась к бутылке и не ладила с большинством сослуживцев. Вот и пришлось принять меры. Дабы не портить послужной список, ей предложили уйти по собственному желанию. А предстоящий допрос тут совершенно ни причем, как и вся эта мышиная возня с делом Блейков.
Допрос Андерхолла рекордно скоротечен. Драммонд надеется, что хоть этот свидетель покинет зал без нанесения существенного урона и без того подмоченной репутации «Прекрасного дара жизни». От меня тут мало что зависит, и остается лишь надеяться, что присяжные презирают его так же, как и я. Вдобавок Андерхолл – юрист, и сладить с ним непросто.
– Скажите, мистер Андерхолл, – вежливо начинаю я, – принято ли в вашей организации заводить личные дела на сотрудников?
– Да.
– И у Джеки Леманчик имелось личное дело?
– Да.
– Оно у вас с собой? Изчезла
– Нет, сэр.
– А где оно?
– Наверное, в архивах компании.
– В Кливленде?
– Да.
– Значит мы не можем с ним ознакомиться?
– Естественно, раз у меня его нет. Никто не сказал мне, чтобы я захватил его с собой.
– Скажите, туда заносятся сведения о достижениях по службе и тому подобное?
– Да, конечно.
– А сведения о выговорах, о повышении или понижении в должности, переводе на другое место?
– Да.
– Значит в личном деле Джеки эти данные тоже есть?
– Наверное.
– А фигурирует ли в её личном деле письмо с просьбой об увольнении?
– Да.
– Но только нам придется в этом поверить вам на слово, не так ли?
– Никто не сказал мне, мистер Бейлор, чтобы я захватил с собой эти бумажки, – сварливо отвечает Андерхолл.
Я сверяюсь со своими записями и слегка прокашливаюсь.
– Скажите, мистер Андерхолл, есть ли у вас копия соглашения, которое Джеки подписала в обмен на наличные деньги и обещание держать язык за зубами?
– Вы, видимо, туговаты на ухо.
– В каком смысле?
– Я ведь уже сказал – никакого соглашения и в помине не было.
– То есть, оно не существует?
Андерхолл выразительно трясет головой.
– Да, и никогда не существовало. Все это – вранье от начала и до конца.
Я прикидываюсь изумленным и медленно шествую к своему столу, на котором разбросаны всякие бумаги. Нахожу нужную, неспешно пробегаю её глазами и возвращаюсь к возвышению, на котором сидит свидетель. Андерхолл цепенеет и затравленно смотрит на Драммонда, который не сводит глаз с бумаги в моей руке. Все, конечно же, вспоминают про сцену с разделом "Ю"! Снова штучки Бейлора! Он отыскал спрятанные документы и подловил нас на очередном вранье.
– А ведь Джеки Леманчик подробно рассказала, какую именно бумагу её заставили подписать. Или вы позабыли её показания? – Я выразительно потрясаю бумажкой в воздухе.
– Я помню её показания, – говорит Андерхолл дребезжащим тенором. Слова его звучат натянуто.