Гришем Джон. Золотой дождь

   – Чтобы забрать одежду. Я была уверена, что его не застану.
   – А где вы были в последние дни?
   – В приюте для женщин, подвергшихся избиениям.
   – Как он называется?
   – Я бы не хотела это говорить.
   – Но он здесь, в Мемфисе?
   – Да.
   – А каким образом вы попали домой?
   Сердце мое уходит в пятки, но Келли уже предвосхитила этот вопрос.
   – Приехала на своей машине, – отвечает она.
   – Какая у вас машина?
   – «Фольксваген-рэббит».
   – Где она сейчас?
   – На стоянке возле дома.
   – Можем мы на неё взглянуть?
   – Только после меня! – перебиваю я, вспоминая, что присутствую здесь как адвокат, а не соучастник преступления.
   Смазертон щерит зубы. Жаль, что взгляды не могут убивать.
   – Каким образом вы попали в квартиру?
   – Отомкнула дверь собственным ключом.
   – Что вы делали после того, как вошли?
   – Я сразу пошла в спальню и начала собирать одежду. Набила своим бельем несколько наволочек и перетащила платья в столовую.
   – Сколько времени вы провели в квартире до прихода мистера Райкера?
   – Минут десять, не больше.
   – И что было потом?
   Я вновь вмешиваюсь.
   – Она не должна отвечать на этот вопрос, прежде чем я сам не переговорю с ней. Все, на этом допрос окончен. – Я решительно протягиваю руку и нажимаю красную кнопку «стоп». Запись прекращается. Смазертон с недовольным видом просматривает свои записи. Возвращается Хамлет с распечаткой из досье Клиффа, и они изучают его, склонив головы. Мы с Келли старательно отводим друг от друга глаза. Зато наши ноги соприкасаются под столом.
   Смазертон пишет что-то на листе бумаги и вручает его мне.
   – Уголовное дело придется открыть, но заниматься им будет прокуратура, отдел бытовых преступлений. Обвинитель там дама по имени Морган Уилсон.
   – Так вы её задерживаете?
   – У меня нет выбора. Я не имею права её отпустить.
   – А обвинение?
   – Простое убийство.
   – Отпустите её под мое поручительство.
   – Я не имею права, – огрызается Смазертон. – Как будто сами не знаете. Что вы за адвокат?
   – Тогда отпустите её по залог.
   – Ничего не выйдет, – отвечает он, обескураженно глядя на Хамлета. – У нас труп на руках. Решение примет судья. Убедите его, что она не преступила допустимой самозащиты – и она свободна. Я же должен исполнить свой долг.
   – Меня сажают в тюрьму? – жалобно спрашивает Келли.
   – Да, мэм, у нас нет другого выхода, – говорит ей Смазертон, почти сочувственно. – Если ваш адвокат не зря ест свой хлеб, то завтра он вас вызволит. Под залог, разумеется. Я же не имею права вас отпустить, как бы мне этого ни хотелось.
   Я протягиваю руку и ободряюще треплю Келли по ладони.
   – Не волнуйся, все будет в порядке. Завтра я тебя отсюда вытащу.
   Келли кивает и сжимает зубы, отчаянно пытаясь не расплакаться.
   – Вы можете поместить её в отдельную камеру? – спрашиваю я Смазертона.
   – Слушай, умник, тюрьмой не я заправляю, – не выдерживает он. – Можно подумать, что мне больше делать нечего, кроме как с тюремщиками лясы точить. Сам к ним отправляйся – они вашего брата любят.
   Не выводи меня из себя, приятель – одну башку я уже проломил. Мы свирепо поедаем друг друга глазами.
   – Спасибо за совет, – цежу я.
   – Не за что. – Смазертон и Хамлет отодвигают стулья, встают и дружно устремляются к двери. – У вас есть пять минут, – бросает через плечо Смазертон. И они выходят, оставляя нас одних.
   – Осторожней, – шепчу я. – Они нас видят. Кроме того, здесь наверняка установлены микрофоны, так что обдумывай каждое слово.
   Келли молчит.
   – Мне очень жаль, что так случилось, – говорю я, продолжая играть роль адвоката.
   – Что значит «простое» убийство?
   – Это довольно расплывчатый термин, но в целом под ним подразумевается убийство, совершенное без умысла. По неосторожности, например.
   – И на сколько меня посадят?
   – Сначала тебе должны вынести обвинительный приговор, а я этого не допущу.
   – Обещаешь?
   – Да. Тебе страшно?
   Келли вытирает глаза и надолго умолкает. Потом говорит:
   – У Клиффа много родных, и все они такие же, как и он. Пьяницы и забияки. Я боюсь их.
   Я не отвечаю. Честно говоря, я и сам страшусь возможных последствий.
   – Они ведь не могут заставить меня пойти на похороны, правда?
   – Да.
   – Слава Богу.
   Проходит несколько минут, и за Келли приходят. Теперь уже с наручниками. Я смотрю им вслед. У лифта процессия останавливается, Келли оборачивается и смотрит на меня. Я машу ей рукой, и двери лифта смыкаются, скрывая её от меня.

Глава 52

   Совершая убийство, ты делаешь в среднем пару дюжин ошибок. Если ты в состоянии предусмотреть хотя бы десять из них, ты – гений. Такое изречение я как-то услышал с экрана кинотеатра. Я, правда, убил, защищаясь. И тем не менее ошибки уже начинают накапливаться.
   В конторе я кружу вокруг своего стола, который устлан вырванными из блокнота листками. Я нарисовал на них план квартиры Райкера, схематически набросал положение тела, одежды, бейсбольной биты, пивных жестянок – всего, о чем мог вспомнить. Я изобразил также план автостоянки, крестиками пометив свою машину, «фольксваген» Келли и джип Райкера. Я исписал полблокнота, восстанавливая в памяти все свои шаги и все события того страшного вечера. Судя по всему, в квартире я провел не более четверти часа, на бумаге же это выглядит как небольшой роман. Сколько было криков и визгов, которые могли услышать снаружи? Кажется, не больше четырех. А сколько соседей могли увидеть незнакомого мужчину, который выходил из квартиры Райкера? Одному Богу известно.
   Вот где я совершил первую ошибку. Зря я смылся с такой поспешностью. Нужно было выждать минут десять, пока уляжется сумятица. А уж потом потихоньку выскользнуть и раствориться в темноте.
   А, может, следовало вызвать полицию и честно во всем признаться? Никаких законов мы с Келли не преступали. Клифф же, вместо того, чтобы играть в свой софтбол, явно прятался в засаде где-то поблизости. Я имел полное право защищать в свою жизни и, в порядке самообороны, применить против него его собственное оружие. Зная, что он был за фрукт и как избивал жену, ни один суд присяжных не признал бы меня виновным. Не говоря уж о том, что единственный очевидец происшедшего был бы целиком на моей стороне.
   Так почему же я не остался? Во-первых, потому что Келли буквально выпихивала меня вон, и тогда это казалось вполне разумным. Можно ли сохранить присутствие духа, когда за каких-то десять секунд ты превращаешься из жертвы в убийцу?
   Вторую ошибку допустила уже Келли, когда солгала насчет своей машины. Покинув полицейский участок, я проехал мимо автостоянки напротив дома Райкера, и обнаружил её «фольксваген» и джип Клиффа на прежних местах. Остается только молиться, чтобы никто не сказал полицейским, что машина Келли стоит там уже несколько дней.
   А вдруг после бегства Келли Клифф с кем-нибудь из своих дружков каким-то образом вывели её автомобиль из строя, а теперь этот дружок заявится в участок и заявит об этом? Мое воображение рисует самые мрачные картины.
   Но худшую ошибку все-таки совершил я сам, соврав полицейским, что, вызвав полицию по телефону 911, Келли тут же позвонила мне. Этот предлог я придумал, чтобы объяснить свой столь скорый приезд в полицию. Глупее вранья не придумать, потому что подтвердить мои показания некому. Полицейским стоит только навести справки на телефонной станции, и – я влипну по самые уши.
   Время идет, а с ним растет и число ошибок, о которых я вспоминаю. По счастью, большая часть их – плод моего воспаленного воображения и, хорошенько поразмыслив, я их вычеркиваю.
   Пять утра – я звоню Деку и бужу его. Час спустя он входит в мой кабинет с термосом кофе. Я рассказываю о случившемся, и Дек тут же меня радует.
   – Ни один суд присяжных не вынесет ей обвинительный вердикт, – убежденно заявляет он.
   – С судом все ясно, – говорю я. – Сейчас главное – вызволить её из тюрьмы.
   Мы разрабатываем план действий. Мне нужны документы – сведения об арестах Клиффа, копии заявлений, выписки из истории болезни и тому подобное. Дек готов раздобыть все, что мне нужно. В семь он покидает контору, отправляясь за кофе и свежими газетами.
   Заметка о вчерашнем происшествии – три коротких абзаца без фотографий – помещена на третьей полосе «Метрополитен». Все случилось так поздно, что времени на подробности выпускающим газету попросту не хватило. Заголовок гласит: «ЖЕНА АРЕСТОВАНА ЗА УБИЙСТВО МУЖА», но этим в Мемфисе никого не удивишь – такое уже раз в неделю случается. Не выискивай я это сообщение специально, я бы его и не заметил.
   Я звоню Мяснику и вытаскиваю его едва ли не с того света. После трех разводов он живет один, ведет ночной образ жизни и засиживается в барах до закрытия. Я сообщаю, что его приятеля, Клиффа Райкера, постигла безвременная кончина, и это действует на Мясника отрезвляюще. В начале девятого он уже сидит напротив меня, и я ставлю ему задачу. Он должен пошататься вокруг дома Райкера и разнюхать, есть ли среди жильцов такие, которые накануне видели или слышали что-нибудь подозрительное. А заодно проверить, нет ли там полицейских, которые делают то же самое. Мясник прерывает меня на полуслове. Он – сыщик. Он собаку съел в своем деле.
   Я звоню на работу Букеру и рассказываю, что моя клиентка по делу о разводе – славная девчушка – вчера вечером убила своего мужа, а я хочу вытащить её из тюрьмы. Прошу его о помощи. Брат Марвина Шэнкла – судья по уголовным делам, и я хочу, чтобы он освободил её под мое поручительство, либо под смехотворно низкий залог.
   – Неужели после пятидесятимиллионного вердикта ты докатился до бракоразводных дел? – поддразнивает меня Букер.
   Я натужно смеюсь. Знал бы он, в чем дело, ему было бы не до шуток.
   Марвина Шэнкла сейчас в Мемфисе нет, но Букер обещает навести справки. В половине девятого я покидаю нашу контору, сажусь в «вольво» и мчусь в центр. Всю ночь я старательно гнал от себя мысли о Келли за решеткой.

* * *

   Я вхожу в здание Судебного центра округа Шелби и устремляюсь в контору Лонни Шэнкла. И тут же узнаю, что судья Шэнкл, как и его брат, куда-то отбыл, и ожидается ближе к вечеру. Тогда я сажусь за телефон и начинаю разузнавать, как и где раздобыть необходимые для освобождения Келли бумаги. Она лишь одна из множества арестованных вчерашним вечером, и я убежден – её дело по-прежнему в полицейском участке.
   В половине десятого мы с Деком встречаемся в вестибюле. Он передает мне копию протокола о задержании. Я отправляю его в участок, чтобы он выяснил, где находится её дело.
   Контора окружного прокурора округа Шелби расположена на третьем этаже здания Судебного центра. Под началом у окружного прокурора трудятся более семидесяти обвинителей, разбитых по пяти отделам. В отделе бытовых преступлений их всего двое – Морган Уилсон и ещё одна дама. По счастью, Морган Уилсон сейчас на месте, и сложность лишь в том, чтобы пробиться к ней на прием. В течение получаса я обольщаю её секретаршу, и наконец удача мне улыбается.
   Морган Уилсон – ослепительная женщина лет сорока. У неё твердое рукопожатие и улыбка, словно говорящая: «Мне чертовски некогда. Выкладывайте, что там у вас, и выметайтесь!». Кабинет её заставлен папками с пола до потолка, однако выглядит все организованно и аккуратно. При одном взгляде на чудовищный объем работы, который лежит на плечах у этой женщины, мне становится не по себе. Мы усаживаемся, и только тогда до неё вдруг доходит, кто я такой.
   – Как, мистер Пятьдесят миллионов? – спрашивает она, улыбаясь уже совсем иначе.
   – Да, это я, – отвечаю я, пожимая плечами. Прошлое забыто, сейчас я занимаюсь другим делом.
   – Поздравляю. – В голосе звучит нескрываемое уважение. Вот она, цена славы. Похоже, в данную минуту Морган Уилсон делает то же, чем занялся бы на её месте любой другой юрист – подсчитывает денежный эквивалент одной трети от пятидесяти миллионов.
   Сама она получает не больше пятидесяти тысяч в год, поэтому ей хочется поговорить о пролившемся на меня золотом дожде. Я в нескольких словах рассказываю о процессе и том, какие чувства обуяли меня, когда я услышал вердикт. Затем перехожу к существу дела.

* * *

   Она выслушает меня внимательно, по ходу делая записи. Я передаю ей копии нынешнего и прошлых заявлений о разводе, копии протоколов об арестах Клиффа за избиение жены. Обещаю к концу дня принести выписку из истории болезни. В красках описываю, как выглядели самые страшные следы побоев.
   Почти все громоздящиеся вокруг папки так или иначе связаны с мужчинами, которые избивают своих жен, детей или подруг; несложно поэтому представить, на чьей стороне Морган.
   – Бедняжка, – вздыхает она, и что-то подсказывает мне: она имеет в виду вовсе не Клиффа. – А каковы её габариты?
   – Рост около ста шестидесяти пяти. И весит как пушинка.
   – Как же ей удалось нанести смертельный удар? – в голосе её звучит благоговение, нежели осуждение.
   – Она была насмерть перепугана. Он был пьян. Каким-то чудом ей удалось завладеть его битой.
   – Молодчина, – шепчет она, и меня пробирают мурашки. Ведь Морган – обвинитель!
   – Мне бы хотелось, чтобы её выпустили из тюрьмы, – говорю я.
   – Я должна изучить материалы дела. Я сама попрошу, чтобы сумму залога снизили. Где она живет?
   – В приюте, – отвечаю я. – В одном из подпольных и безымянных заведений.
   – Я знаю, – кивает Морган. – Не знаю, что бы мы без них делали.
   – Там-то она в безопасности, но сейчас бедняжка в тюрьме, хотя она ещё вся в синяках после последнего избиения.
   Морган указывает мне рукой на громоздящиеся папки.
   – Вот вся моя жизнь.
   Мы договариваемся, что она примет меня завтра в девять утра.

* * *

   Вместе с Деком и Мясником мы встречаемся в нашей конторе, чтобы перехватить по сандвичу и обсудить план дальнейших действий. Обойдя всех соседей Райкера, Мясник нашел только одну соседку, которая вроде бы слышала какой-то треск. Она живет в квартире над головой Райкера, и вряд ли могла меня видеть. Должно быть, она услышала, как от могучего удара Малютки Клиффа вдребезги разлетелась деревянная подставка для специй. Полицейские её не расспрашивали. За три часа, которые провел там Мясник, полиция туда носу не казывала. Квартира заперта, запечатана, но пользуется повышенным вниманием. Как-то раз, к двоим здоровенным оболтусам, назвавшимся какими-то родственниками Клиффа, присоединилась компания его дружков, прикативших на грузовичке, и вся эта свора бесновалась за ограничительной лентой, грозя кулаками невидимому противнику и грозя расправой. Зрелище не из самых приятных, заверяет меня Мясник.
   Он также связался со своим приятелем в залоговом отделе, который согласился сократить сумму невозвращаемого задатка с обычных десяти процентов – до пяти. Это для меня весьма существенное подспорье.
   Дек почти все утро провел в полицейском участке, раздобывая копии необходимых документов. Он даже ухитрился втереться в доверие к Смазертону, подкупив его тем, что также питает глубокую ненависть (Ха-ха!) к адвокатам. Сам же он, якобы, никакой не ассистент адвоката, а всего лишь конторский служка. Кстати, по словам Смазертона, в участок около полудня позвонил неизвестный, пообещавший прикончить Келли при первом же удобном случае.
   Я собираюсь съездить в тюрьму, чтобы проведать Келли. Дек тем временем свяжется с судьей, который отдаст распоряжение освободить её под залог. Рик, приятель Мясника из залогового отдела, уже ждет нас. Мы собираемся выйти из конторы, когда звонит телефон. Дек снимает трубку и тут же передает её мне.
   Звонят из Кливленда – Питер Корса, адвокат, который представляет Джеки Леманчик. В последний раз мы с ним беседовали после того, как она выступила на судебном процессе. Я тогда пылко поблагодарил его, а он сказал, что уже и сам подумывает о том, чтобы подать иск.
   Корса поздравляет меня с вердиктом и добавляет, что воскресные выпуски кливлендских газеты не поскупились на освещение итогов моего процесса. Слава моя растет и крепнет. Затем Корса говорит, что с «Прекрасным даром жизни» творится черт знает что. ФБР, контора генерального прокурора штата Огайо и департамент по делам страхования сегодня утром провели совместную операцию, вторгшись в штаб-квартиру «Прекрасного дара» и организовав тотальный обыск. За исключением сотрудников бухгалтерии, все остальные служащие на несколько дней отправлены по домам. Вдобавок, если верить недавним сообщениям в газете, «Пинн-Конн Груп», компания, учредившая «Прекрасный дар», объявила о своем частичном банкротстве и производит массовые увольнения собственных служащих.
   Мне сказать ему толком нечего. Всего восемнадцать часов назад я убил человека, и мне трудно сосредоточиться на других событиях. Мы перебрасываемся несколькими дежурными фразами. Я благодарю его за звонок. Корса обещает и дальше держать меня в курсе дела.

* * *

   Я жду почти полтора часа, пока наконец Келли приводят в комнату для посещений. Мы сидим по противоположные стороны глухой стеклянной перегородки и общаемся по телефону. Келли говорит, что у меня усталый вид. Зато она, заверяю я, выглядит как огурчик. Она сидит в одиночной камере, где ей ничто не грозит, но вокруг довольно шумно, и она всю ночь не смыкала глаз. Она ждет не дождется освобождения. Я говорю, что делаю все возможное. Рассказываю про визит к Морган Уилсон. Объясняю систему освобождения под залог. Про анонимные угрозы по телефону я умалчиваю.
   Нам нужно многое друг другу сказать, но не здесь.
   Мы прощаемся, и я выхожу в коридор, но меня окликают по имени. Надзирательница в форме спрашивает, я ли адвокат Келли Райкер и, получив подтверждение, дает мне распечатку.
   – Мы регистрируем все телефонные звонки, – поясняет она. – За последние два часа нам четыре раза позвонили по поводу этой девушки.
   На кой черт мне эта дурацкая распечатка?
   – И что за звонки? – спрашиваю я.
   – От каких-то психов. Они грозят убить её.

* * *

   Судья Лонни Шэнкл приезжает в половине четвертого; мы с Деком дожидаемся его в приемной. Дел у судьи по горло, но Букер договорился с его секретаршей, что нас примут, так что путь нам расчищен. Я показываю судье бумаги, быстро излагаю суть дела и в заключение прошу назначить небольшой залог, поскольку вносить его придется мне. Шэнкл устанавливает залог в размере десяти тысяч долларов. Мы благодарим его и прощаемся.
   Полчаса спустя мы все уже в тюрьме. Я знаю, что под мышкой у Мясника пистолет, и подозреваю, что Рик, его приятель, тоже вооружен. Мы готовы ко всему.
   Я выписываю Рику чек на пятьсот долларов – сумму невозвращаемого залога – и расписываюсь на всех документах. Если обвинения против Келли не снимут, либо она не явится в назначенное судьей время, то перед Риком встанет выбор: выплатить за Келли девять с половиной тысяч баксов из собственного кармана или собственноручно разыскать её и силой вернуть в тюрьму. Я заверяю его, что дело против Келли будет прекращено.
   Формальности тянутся бесконечно, но наконец мы видим, как Келли идет к нам по коридору. Она уже без наручников, на лице счастливая улыбка. Мы быстро проводим её к моей машине. Я попросил Мясника с Деком, на всякий случай, несколько минут ехать следом за нами.
   Я рассказываю Келли про угрожающие звонки. Мы думаем, что это его родственники и головорезы со службы. По пути к приюту мы почти не разговариваем. Обсуждать вчерашние события ни мне, ни ей не улыбается.

* * *

   Во вторник, в пять часов вечера, юристы «Прекрасного дара жизни» обращаются в федеральный суд Кливленда с прошением о признании компании банкротом в соответствии с законом о банкротстве. Пока я отвожу Келли в убежище, Питер Корса звонит в нашу контору и извещает о случившемся Дека. Пять минут спустя, когда я возвращаюсь, Дек сидит ни жив, ни мертв. В лице ни кровинки.
   Долгое время мы сидим, уничтоженные, не в силах вымолвить ни слова. Нас окружает могильная тишина. Мы не слышим ни голосов, ни телефонных звонков, ни гула автомобилей на улице. Мы до сих откладывали разговор о том, какую долю от с неба свалившихся миллионов получит Дек, поэтому он не в состоянии точно оценить размеров своей потери. Одно мы знаем наверняка: из миллионеров, хотя и только на бумаге, мы мгновенно превратились в нищих. Честолюбивые мечты вмиг рассыпались в прах, словно карточный домик.
   Проблеск надежды, правда, пока ещё сохраняется. Не далее как на прошлой неделе финансовые документы «Прекрасного дара жизни» выглядели достаточно солидно, чтобы убедить присяжных, что пятьдесят миллионов долларов для компании – плевые деньги. По оценке М. Уилфреда Кили, наличность компании составляла никак не менее сотни миллионов. Была же хоть толика правда в его утверждениях! И тут мне приходят на ум предостережения, которыми делился со мной Макс Левберг. Не верь финансовым выкладкам страховых компаний – у них свои правила игры.
   Неужто в их необъятных закромах не отыщется лишний миллиончик для нас?
   Быть такого не может. Дек тоже отказывается в это верить.
   Корса оставил номер своего домашнего телефона, и наконец, собравшись с силами, я звоню ему. Корса извиняется за скверные новости и говорит, что весь юридический и финансовый мир Огайо просто бурлит. Всех подробностей он пока не знает, но, похоже, «Пинн-Конн Груп» здорово погорела на махинациях с иностранными валютами, после чего начала изымать колоссальные средства из резервных фондов своих компаний, включая и «Прекрасный дар жизни». Однако дела шли все хуже и хуже, и владельцы «Пинн-Конн Груп», уже не помышляя о возврате денег, попросту перекачивали их в Европу. Основная часть акций «Пинн-Конн Груп» принадлежит каким-то сомнительным ловкачам из Сингапура. Да, похоже, все просто сговорились против меня.
   Корса перезвонит мне утром.
   Я излагаю услышанное Деку, и нам ясно: наша песенка спета. Эти международные жулики слишком предусмотрительны и расчетливы – до них не добраться. Тысячи людей, которые доверили страховой компании деньги и связывали с ней свои надежды, остались с носом. Их, попросту говоря, кинули. Как и нас с Деком. А также Дот и Бадди. И уж тем более Донни Рэя. Кинули и Драммонда, который должен выставить «Прекрасному дару жизни» колоссальный счет за услуги по блистательной защите. Я делюсь этой мыслью с Деком, но нам обоим не до смеха.
   Удар обрушится и на служащих «Прекрасного дара жизни». Простых людей наподобие Джеки Леманчик.
   Легче перенести беду, когда есть, с кем поделиться, но мне почему-то кажется, что мои потери куда больше, чем у других. И меня вовсе не утешает, что пострадают и многие другие.
   Я вновь вспоминаю Донни Рэя. Я словно наяву вижу, как он сидит под дубом и мужественно отвечает на вопросы. Он головой заплатил за мошенничество и подлость «Прекрасного дара жизни».
   Почти полгода я потратил на ведение этого дела, и теперь все пошло коту под хвост. Прибыль, которую в течение этого времени получала наша фирма, в среднем не превышала тысячи долларов в месяц, и жили мы одной лишь надеждой на исход дела Блейков. Доходов от дел, которые лежат сейчас в нашей конторе, не хватит и на два месяца, а давить на клиентов и вымогать у них деньги я не собираюсь. Дек занимается одной приличной аварией, но вознаграждение будет выплачено лишь после того, как пострадавшего выпишут из больницы, а этого можно ещё полгода ждать. В лучшем случае, наша доля составит двадцать тысяч.
   Звонит телефон. Дек снимает трубку, слушает, и поспешно кладет её.
   – Тот же самый тип говорит, что теперь уже тебя самого прикончит.
   – Это не худшая новость за сегодняшний день.
   – Сейчас я не возражал бы, чтобы и меня пристрелили, – говорит Дек.

* * *

   При виде Келли настроение мое повышается. Мы снова сидим вдвоем в её клетушке и уплетаем какую-то китайскую стряпню. Дверь заперта, а рядом со мной на стуле под курткой лежит пистолет.
   Нас обуревают столь противоречивые чувства, что беседа не клеится. Я рассказываю про катастрофу с «Прекрасным даром жизни», но Келли беспокоит только мой огорченный вид. Потеря денег ничего для неё не значит.
   Иногда мы хохочем, а порой едва не плачем. Келли тревожит завтрашний день, она до паники боится полиции. Боится правды, которая может выплыть наружу. Ее страшат угрозы клана Райкеров. По её словам, эти люди берут в руки ружье с пятилетнего возраста. Оружие – их образ жизни. Келли безумно боится, что её заточат в тюрьму, хотя я клянусь, что не допущу этого. Если понадобится, я не побоюсь признаться, что сам убил Клиффа.
   Стоит мне только упомянуть вчерашнее, как Келли разражается слезами. Мы потом долго не разговариваем.
   Я отпираю дверь, на цыпочках крадусь по лабиринту темных коридоров и наконец нахожу Бетти Норвилл, которая, сидя в полном одиночестве в гостиной, смотрит телевизор. Вчерашнее происшествие известно ей до мельчайших подробностей. Я объясняю, что Келли сейчас слишком слаба и ранима, и её нельзя оставлять одну. Я хочу остаться с ней, готов, если понадобится, на полу спать. Правила в приюте строгие, мужчинам оставаться на ночь нельзя, однако для меня Бетти делает исключение.
   Мы лежим с Келли на узкой кровати поверх одеял с простынями и держим друг друга в объятиях. Прошлой ночью я совсем не спал, лишь слегка вздремнул днем, поэтому ощущение у меня такое, словно за всю неделю я не спал в общей сложности и десяти часов. Сжимать Келли в объятиях я не решаюсь из опасений причинить ей боль. Я даже не замечаю, как забываюсь сном.