Страница:
Само по себе членство в правление мало, что значит для крупных и востребованных художников, какими являлся названные режиссеры. Пожалуй, это важнее правлению для его общественного авторитета. Однако, так или иначе, огорчительна нравственная сторона дела, самое отношение к тебе коллег. Чуть ли не все числятся в твоих друзьях и приятелях, с тобой при встрече обнимаются, а на поверку обнаруживается, что многие камень держат за пазухой. И при первом же удобном случае его в тебе в спину метко бросают.
В отличие от Михалкова и Меньшова, на съезде Губенко не выступал, и не проявлял никакой активности. Его "прорвало" лишь в финале, когда обсуждался вопрос, какую оценку следует дать работе прежнего правления за отчетный период. Президиум предложил признать эту работу удовлетворительной. И тут, с места, Губенко заявляет: "Товарищи! Мы не можем признать работу правления Союза удовлетворительной после той критики, которая прозвучала на съезде. Считаю, что работу правления надо признать неудовлетворительной"3.
При голосовании абсолютное большинство делегатов высказалось за предложение президиума. И это было совершенно справедливо. Надо помнить, в каких условиях правление работало, и как мы все тогда жили.
Вероятно, Губенко что-то существенное потерял на этой своей, как я думаю, искренней, но импульсивной и экстремистской акции. На него, любимого ученика С. Герасимова, бывшего до своей кончины в 1985 году одним из главных, если не самым (фактически) главным, руководителем Союза кинематографистов, сразу же сильно обиделись "старики", - бей, но меру знай. Пожалуй, эта акция не понравилась и радикалам. Кто-то решил, что Губенко слишком мельтешит, высовывается, рвется в вожди. Так, вероятно, с двух противоположных сторон и получил он дополнительные черные шары.
Все равно - это было столь же неожиданным, сколь и не справедливым. Полных сил, талантливых людей отлучали от активной работы в Союзе кинематографистов. Видимо, как-то это отложилось рубчиком на сердце Николая, повлияло на творческое самочувствие. (Нелишне отметить, что в 2001 году на Пятом съезде уже российских кинематографистов Николай Губенко был избран в состав нового правления, что совершенно справедливо.) Впрочем, жизнь не давала ему надолго впадать в рефлексию. Не пройдет и года, как Губенко изберут главным режиссером театра на Таганке, что, с точки зрения общественного признания, с лихвой перекроет его неудачу на Пятом съезде. В том же 1987 году он будет напряженно работать над завершением своего шестого полнометражного фильма "Запретная зона", задуманного еще в 1984 году, а вышедшего на экран в 1988 г.
Не трудно заметить, что это не просто разные даты, в рамках которых режиссер, со свойственной ему основательностью, двигался от замысла к финалу. Это в значительной мере и разные эпохи, разные уровни общественного самосознания и разные этапы исторического развития нашей страны. Короче говоря, мы шли от застоя к перестройке. (Или думали, что шли.) Оба этих понятия достаточно условны, но и несущие в себе иной менталитет, иной образ жизни и требовавшие иного искусства.
***
Возвращаясь в 1984 год, отмечу, что он был годом разочарований и неопределенности. Умеренные реформы, пунктиром намеченные Ю. Андроповым, сменившего Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС и затем Председателя Президиума Верховного Совета СССР тотчас уходят в песок с его кончиной. К власти приходит присяжной брежневец К. Черненко, плоть от плоти закосневшего партийного аппарата. Тот вроде бы мог торжествовать победу, но у него не было никакой уверенности в завтрашнем дне. Ни "правые", ни "левые", не верили в политическое и просто физическое долголетие Черненко. Ситуация не упрощается, а усложняется с приходом к власти Горбачева. Конкретное наполнение его курса, темпы и характер предполагаемых преобразований в значительной остаются неясными, дискуссионными. Борьба консерваторов и реформаторов в партии и государстве заметно обостряется. Общество меняется буквально на глазах, что, безусловно, сказывается на его социальных требований к искусству. Казавшееся смелым и прогрессивным в нем еще в начале 1988 года, расценивается порою едва ли не как консервативное к его концу. Пышным цветом расцветает социальная и всякая иная демагогия, что идет и от самого Горбачева с его нескончаемым многословием.
Словом, фильм "Запретная зона", начатый тогда, когда никто и слыхом не слыхал о каких-либо серьезных реформах и гласности, должен был подвергнуться и подвергся тяжелому испытанию. Ему подверглись и многие другие художественные фильмы и книги, задуманные и сделанные в период уже развернувшейся перестройки.
Прежние фильмы Губенко, прежде всего, его трилогия, носили в значительной степени антиконформистский характер и, в конечном счете, они даже подрывали основы господствующей мифологии. Или, во всяком случае, их так можно интерпретировать. Как соотносился с ними, с общей ситуацией в художественной культуре, его новая картина "Запретная зона"?.
***
Непосредственным импульсом для ее возникновения послужили трагические события лета 1984 года, когда по нескольким областям Центральной России адским плугом прошелся страшный смерч, сметая с лица земля целые деревни. Тогда о таких ужасных событиях предпочитали умалчивать в средствах массовой информации, или сообщать о них, как говорится, петитом. Так что широкая публика мало знала об этом смерче. В лучших традициях сталинизма, оживших при Брежневе, нас всячески берегли от неприятных известий. Со стихийными бедствиями можно было, что даже порою поощрялось, рьяно бороться на страницах романов и в игровых фильмах. Там они были уже не страшны.
Герой непременно и успешно преодолевал все беды все беды и напасти, доказывая тем самым свою душевную твердость, физическую закалку, решительность и готовность к подвигу. Но зачем привлекать общественное внимание к реальным катастрофам? Это-де лишь провоцирует неконтролируемые размышления и наводит на нежелательные ассоциации. Впрочем, более прозаическая причина стыдливых умолчаний - другая. Партийно-государственные службы, занимавшиеся ликвидацией стихийных бедствий и крупных аварий, ограждали себя от беспокойных вопросов и критики со стороны. Пытались даже замолчать, уже при Горбачеве, грандиозную аварию на Чернобыльской АЭС.
Однако шила в мешке не утаишь, особенно если о таких катастрофах денно нощно вещают на весь Советский Союз западные радиостанции. Каждое экстремальное событие быстро обрастало разными слухами и фантастическими домыслами. Официальным успокоительным реляциям люди давно уже не доверяли. В фильме "Запретная зона" с иронией показывается деятельность одной из телевизионных групп, прибывших на место происшествия. Поначалу она делает репортаж "по правде", не утаивая ни число жертв, ни возникших трудностей. Потом, после грозного окрика сверху, тележурналисты привычно и цинично готовят бодренькую и обтекаемую передачу. Кто же ей будет верить?
Трагические события, связанные со смерчем, глубоко взволновали Николая Губенко. И он решил поставить об этом фильм. Недоброжелатели режиссера могли усмотреть в данном решении некий сугубо карьерный смысл. Губенко, дескать, захватывал горячую и выигрышную тему. Достаточно острую, но и вполне проходимую в кинематографических коридорах власти. Проходимую, но и таящую в себе немало скользких троп, если, конечно, рассказывать о происшедших событиях честно и откровенно, не тушуя трудностей и противоречий.
Отложив в сторону все дела, Н. Губенко на третий день после катастрофы выехал на место происшествия, и подключился к работе Чрезвычайной комиссии по ликвидации последствий стихийного бедствия. Он беседует с людьми, много фотографирует. Делясь впоследствии впечатлениями с Еленой Ганевской, режиссер говорил: "Понимаешь, что меня поразило? Не внешние приметы, не разрушенные дома, перевернутые грузовики, деревья, вырванные с корнем... Хотя все это, конечно, ужасно... Поразило, как за две минуты смерч прошелся по характерам людей. По их взаимоотношениям... Уцелело, оказывается, только подлинное, вековое, истинно нравственное... А вот показушное, лепившиеся годами на дешевом словесно клею, на вранье и сентиментальных соплях, - все развалилось... И вот теперь вопрос: что и как восстанавливать? И все ли нужно восстанавливать?! Ведь, как это ни страшно звучит, ураган, кроме огромных разрушений, принес еще "очищение"... В душах некоторых людей, во всяком случае..."4.
То есть Губенко сразу же попытался схватить суть вещей. Разумеется, всем пострадавшим было жалко потерянного имущества, а в ряде случаев - и покалеченной жизни, смерти близких людей. Но реакция на эту беду была разной. Одни только сетовали по утратам и любыми средствами хотели восстановить разрушенный дом или, что еще лучше, построить новый. Другие тоже, вероятно, сожалея о потерях, прежде всего, задумались о собственной жизни, насколько она была праведной, и восприняли чужую беду, как свою, прониклись состраданием к тем, о которых раньше никогда не думали. И "любые средства" были для них неприемлемы.
Ганевская спросила режиссера, не жалко ли ему практически готового сценария "злой комедии", над которым он работал после фильма "И жизнь, и слезы, и любовь...". Реакция Губенко была весьма эмоциональной: "Да шут с ним! Смерч и не такое унес...". Впрочем, кое-что из прежнего сценария он перенес в новый. Любой драматург, так или иначе, использует в ходе своей работы ранее сделанные заготовки. Над сценарием "Запретной зоны" Губенко работал тщательно и долго. Съемки фильма начались лишь летом 1986 года. Но, скорее всего, общее представление о будущей картине, ее звукозрительный образ сложился ранее, едва ли не сразу, как он побывал на месте событий.
Губенко не собирался делать эту картину в популярном жанре фильмов-катастроф, в нем так преуспели американцы. Кстати, им попытался подражать А. Митта в фильме "Экипаж". Фильм яркий, зрелищный, он с большим успехом прошел в нашем прокате и вышел на зарубежный экран. Но до американских блокбастеров, постановочных гигантов, картине Митты было все же далеко, что понятно. С нашей убогой технико-производственной базой с Голливудом тягаться трудно. Губенко к этому и не стремился. В рамках социально-психологической драмы он хотел просто и правдиво рассказать о народном бедствии, о его трудном преодолении и нравственном смысле.
Художники Юрий Кладиенко и Татьяна Морковкина, их роль в данном случае очень велика, выстроили в Ивановской области декорации разрушенного села, оно названо в фильме Воздвиженским. Работали с чувством личной причастности. Декорации эти не отличишь от подлинного вида происшедшей катастрофы. Собственно, тут даже трудно говорить о декорациях, скорее - об оптимально документальном воссоздании картины страшных разрушений и человеческого горя.
В этой картине есть нечто апокалиптическое. Жуткая деталь: мертвый человек высоко на электровольтном столбе, запутавшийся в проводах. Что испытал этот несчастный в свой последний миг? Трудно вообразить. Мертвые тела на земле. Погибшие птицы, животные. Догорающий дом. Разрушенная железная дорога. Руины церкви. Лик Христа, заляпанный грязью. Свинцовые облака, пасмурно. То и дело идет дождь. В раскисших дорогах вязнут тяжелые грузовики. Из последних сил их толкают солдаты. Пострадавшие - кто остался совсем без крова, у кого еще и убило близких, родных. Кругом стон и плач.
Снято это все оператором Павлом Лебешевым и поставлено Николаем Губенко с огромной внутренней взволнованностью и масштабностью. Зритель властно погружается в пучину развернувшегося бедствия, становится как бы соучастником событий. Может быть, иногда слишком властно. Местами устаешь смотреть на экран. Так это вся тяжело и больно бьет по нервам. Но отводить глаза от экрана нельзя, даже - кощунственно.
Как иначе расскажешь о жестоком бедствии? Американцы в своих фильмах-катастрофах часто прибегают к приему контраста, к постоянному чередованию темных и светлых красок. Экспозиция же в этих лентах почти всегда мажорно-безмятежная. Губенко тоже прибегает к контрастам, но плотно доминирует сумрачно-скорбная интонация. Иногда она как бы разбавляется комедийными сценами. Однако это довольно мрачный юмор. Почти нет лирических отступлений. Своим стилевым решением фильм напоминает тот "суровый стиль", который был характерен для передовых молодых художников 60-х годов, - Н. Андронова, В. Попкова, Т. Салахова... И уж, разумеется, в визуальном ряде нет никакой киношной красивости, ни грамма розового сиропа.
Как я уже сказал, жители села в одночасье перенесли страх смерти и гибель близких людей. Но затем, понятно, живые вспомнили о живом. О хлебе насущном. О своем разоре. О разрушенных домах. Чаяния, заботы и претензии пострадавших естественны и обоснованны. Но, оказывается, их нелегко удовлетворить. Делами пострадавших занимаются областные и районные власти, на помощь пришла армия. Однако медленно и скверно решаются текущие проблемы жилья и питания. Не готовы, показывается в фильме, к таким решениям вроде бы годами отлаженные механизмы административно-командной системы. Они заметно проржавели. Распоряжения "сверху" сплошь и рядом не исполняются в точности, что-то с чем-то не стыкуется. Закручивается бюрократическая карусель вокруг каких-то справок и ведомостей.
Таким образом, Губенко сразу и без каких-либо экивоков развенчивает миф о профессиональной распорядительности и оперативности наших аппаратчиков, которые они-де проявляют всегда в сложной обстановке. Суеты много, дела гораздо меньше. Некоторые же должностные лица попросту равнодушны к чужому горю, а вальяжный хозяйственный бог областного масштаба Забродник - элементарный жулик и проходимец.
В этой роли снялся хорошо знакомый нам Петр Щербаков. Он сохранил маску своей предыдущей роли у Губенко, - директора Дома ветеранов в картине "И жизнь, и слезы, и любовь...". Такое же открытое "русское" лицо, самодовольство пополам с наглостью, начальственный покровительственный тон. Но не стоит упрекать актера и режиссера в повторах. Думается, что Щербаков понадобился Губенко именно в прежнем своем качестве как своего рода опознавательный знак того социального явления, которое рассматривалось в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь...", а теперь, в иной ипостаси, - в картине "Запретная зона".
Попробуем дофантазировать фабульную ситуацию. Нашего милейшего директора Дома ветеранов попросили, наконец, с его хлебной должности. Но он не пропал, а, напротив, сделал хорошую карьеру. И стал большим боссом. Абсолютно циничным. Теперь он наживается на беззащитных стариках и женщинах, подсовывая им на восстановление их домов сырой горбыль, а сортовой тёс сбывая за соответствующие деньги людям побогаче и повлиятельнее. Такой уж стала жизнь, что хапуги с партийным билетом в ней правят бал.
Но это - не единственная и, пожалуй, даже не главная причина наших бед и неурядиц. Сама коррупция питается и провоцируется фактической разлаженностью хозяйственного механизма и тем тотальным дефицитом, который стал неотъемлемой чертой советского социализма. Все это с ужасающей наглядностью проявляется в экстремальной ситуации, когда в какой уж раз приходится испытывать наше исконное народное терпение, добиваясь положительных сдвигов и успехов ценой непомерного напряжения воли и сил. Героизм на дефиците и бесхозяйственности.
Когда я смотрел "Запретную зону", то невольно вспоминал первый полнометражный фильм Губенко "Пришел солдат с фронта". В нем тоже шла речь о восстановлении разоренного села, только не от страшного смерча, а от военных действий. И снят был тот фильм, может быть, с меньшим мастерством, но в той же экспрессивно-документальной манере, в которой, как в почке, заключался будущий губенковский кинематограф. Концептуально же - это во многом совершенно разные произведения. Первое наполнено романтическим пафосом утверждение, во втором - явно преобладают горечь и отрицание. Да, кто мог предполагать в 1971 году, когда на экран вышла лента "Пришел солдат с фронта", что в нашей жизни все так развалится и советское общество охватит тотальный кризис. И ввергнет в него бездарная политика той самой коммунистической партии, в которую многие из нас тогда еще искренне верили и членами которой являлись.
Вернусь к "Запретной зоне". Ставя этот фильм, Николай Губенко отнюдь не старался "пересидеть" сложившуюся политическую ситуацию, дождаться тихо ее большего самоопределения. Он хотел во весь голос сказать о наболевших социальных проблемах и коллизиях. Комиссия по ликвидации последствий стихийного бедствия, при всех своих усилиях и даже, если бы ее не заправлял там хозяйственными делами жулик Забродник, была не в состоянии обеспечить стран пострадавших в нужной мере ни жильем, ни стройматериалами, ни денежным вспомоществованием. И эти пострадавшие привычно вынуждены "выбивать" из начальства и разного рода контор элементарно необходимое для обустройства жизни. Те же злосчастные доски. В любом цивилизованном государстве тебе тотчас доставят их по первой просьбе. В советской же великой державе люди ради их приобретения (зачастую за собственные деньги) должны из себя выходить, унижаться, кланяться, брать за горло, пускаться во всё тяжкое.
Обездоленный народ. Но, о чем тоже говорит Губенко с пронзительной болью, он и сам немало виноват в своем уничижении. И не только потому, что, в глобальном масштабе, допустил столь вопиющий дефицит и административный произвол. Но и по более простым основаниям. Люди в нашей стране зачастую до сих пор не хотят и не умеют действовать сообща. Издавна считалось, что общая беда сплачивает, объединяет. А жителей далекого села Воздвиженское она, скорее, раскалывает, озлобляет. Всеми правдами и неправдами чуть ли не каждый тянет в свою сторону и волком глядит на соседа. Вокруг государственной помощи плетутся интриги вполне коммунального уровня.
Снова обращаюсь мыслию к фильму "Пришел солдат с фронта". Как дружно и споро отстраивалась спаленная войной русская деревня! Где ныне эта дружность? В интервью, данном газете "Известия", Губенко вспоминал "трудное послевоенной время, когда мы чувствовали себя как бы единой семьей города, двора, коммунальной квартиры. Люди делились с ближним последним и очень дорогим тогда куском хлеба"5.. Положим, не все делились, и не все жили единой семьей. Но многие, действительно, приходили на помощь порою совсем к далеким им людям.
Можно ли усмотреть в этих словах Губенко ностальгию по сталинским временам? Нет, тут дело гораздо сложнее. Восприятие прошлого, дней молодости у поколения Губенко, да и моего тоже, носит неизбежно противоречивый характер, что, в конечном счете, отражает противоречивость нашего исторического развития. В сталинскую эпоху десятилетиями насаждался в людях страх, подозрительность, недоверие друг к другу. Но насаждалась также и цепко вживалась в сознании культовая мифология морально-политического единства, созвучная в некоторых своих параметрах многовековым традициям соборного мироощущения русского народа. И нельзя не признать, что эта мифология, так или иначе, цементировала общество. Сплачивающим наш народ могучим фактором явилась Великая Отечественная война, когда сложилась психология боевого и победоносного братства. Его тоже не надо идеализировать, но и отрицать невозможно.
Не вдаваясь в детали бегло затронутой мною огромной и сложной проблемы, отмечу основную мысль. Разные и подчас взаимоисключающие друг друга социально-психологические факторы питали коллективистское начало в общественном сознании старшего поколения советских людей. Начало, которое причудливо сосуществовало, как я уже говорил выше, с подозрительностью и отчуждением. Но на уровне межличностных контактов первое, коллективистское начало, особенно в деревне, доминировало, преобладало. Так что Губенко не грешил против истины, показывая в фильме "Пришел солдат с фронта" дружную работу и взаимовыручку жителей разоренного села Мартынихи, восстанавливающих свои дома и хозяйства. Как не грешили против истины и создатели "Председателя" в своем реалистическом изображении послевоенной деревни.
Столь же реалистично показывает сложившуюся ситуацию после страшного смерча и Николай Губенко в фильме "Запретная зона". Вот что писал о нем один из ведущих публицистов горбачевской эпохи, ныне покойный Лен Карпинский. "Сразу заметим - события, о которых рассказывается в фильме, отстоят от начала перестройки в нашем обществе всего на год, но теперь видно, что принципиально они отделены от нас целой эпохой. В этом смысле фильм ретроспективен, и ощущение прошлого - времени назревающего кризиса, грозящего распадом общества, - не покидает зрителя. Однако этим же картина и актуальна. Она не позволяет забывать, из какой социальной пропасти мы начали подъем".
В подтверждении своих мыслей Карпинский ссылается на текст фильма, акцентируя внимание на фактическую беспомощность административных служб при всей их внешней активности. "ГОСУДАРСТВО в лице своих служб появляется на месте происшествия мгновенно, среди развалин мигают вертушки "скорых", снуют милиционеры и пожарники. В части полуразрушенного
школьного здания разместился штаб районной чрезвычайной комиссии по ликвидации последствий стихийного бедствия... Народу в штабе битком, но контакты между присутствующими как-то странно скручены в одну тоскливую линию - от потерпевших к должностным лицам и обратно. Но никак не удается увидеть, что в общем несчастье собрались люди, готовые к взаимной поддержке. "Свои?! Свои только по спине ползают...", - как бы назло нашему естественному ожиданию выкрикивает одна из пострадавших"6.
Прошу прощения за длинные выписки, но в них очень точно очерчен социальный абрис фильма, его остро критическая нацеленность. Однако к ней он не сводится, что тоже отметил, но менее выразительно раскрыл Карпинский.
Мною уже подчеркивались концептуальные различия между "Запретной зоной" и картиной "Пришел солдат с фронта". Отмечалось и общее между ними, но теперь пора сказать об этом подробнее, - о тесной сопричастности новой работы режиссера со всеми его остальными лентами. Какие бы внутренние разочарования не переживал Губенко вместе со страною, он не оставлял поиска позитивного начала в нашей жизни. Да, утверждается в его фильме, страшный смерч, как острый скальпель хирурга, обнажил язвы административно-командной системы и выявил растущую разобщенность людей. Однако жесткая необходимость ликвидировать последствия стихийного бедствия породила и горячий энтузиазм, искреннюю самоотверженность в работе. Это - тоже реальность, которую нельзя игнорировать.
***
Главной и положительной героиней фильма является Вера Андреевна Третьякова, заместитель председателя райисполкома, председатель районной комиссии по ликвидации последствий урагана. В этой роли, естественно, снялась любимая актриса Николая и его верная жена, друг Жанна Болотова. На первый взгляд, неожиданная для нее роль. У Жанны Болотовой давно сложилось амплуа изящной интеллигентной женщины, не имеющей по своему социальному статусу близкого отношения к власти, к государственно-партийным структурам. Таких женщин - тележурналистику, учительницу, научного работника, врача она играла с неизменным успехом. От этого амплуа Болотова не отказывается и в картине "Запретная зона". Её глаза, улыбка, молчание, мимика, жесты порою говорят зрителю не меньше, чем слова и поступки. Но все же роль Третьяковой совсем иная по своей социальной сути и пластическому рисунку - графически более четкому, завершенному. Это уверенная в себе современная женщина-руководитель, действующая в экстремальных условиях.
Обычно Жанну Болотову только хвалили за ее актерские работы. Хвалили вполне заслуженно. Она - профессионал высочайшего класса. Однако ее работа в "Запретной зоне" вызывала и серьезные критические замечания. Одна из критикесс нашла, что иногда в облике новой героини Болотовой появляется не свойственная ее "умилительность".
С кислотцой отозвалась об ее исполнении и Т. Хлоплянкина, которой, впрочем, весь фильм пришелся не по душе. "Всё кричит с экрана о хаосе, и мы согласны: да, хаос, да, кризис, но когда саму верную мысль повторяют с экрана дважды, трижды, четырежды, она превращается уже в риторику. И тогда, немного придя в себя от первоначального шока (а фильм с первых же кадров погружает зрителя именно в это состояние), мы начинаем замечать, что горестное удивление, застывшее в глазах Жанны Болотовой - она исполнительница роли Третьяковой... так и не перерастает в какое-либо другое чувство"7.
Внутренних повторов в фильме, действительно, немало. Но я никак не усмотрел особой "умилительности" в чертах Болотовой-Третьяковой. Только она сохраняет свое женской обаяние, что так же естественно для нее, как и легкий, ивановский "окающий" акцент. Его Болотова освоила с полной органичностью. Что касается же выражения ее глаз, то в них, на мое восприятие, о чем уже говорил выше, отражается не только "горестное удивление", но и гнев, и испуг, и скорбь, и печаль, и усталость, и недоверчивость, и радость. Думаю, что критикессы по-женски несколько пристрастны в оценках актрисы. Или я по-мужски пристрастен? Мне импонирует едва ли не всё, что делает Жанна Болотова на экране. Но не в этом суть проблемы.
Нельзя не отдавать себе отчета в том, что определенная и, возможно, значительная часть зрителей и не поверила актрисе, сколь бы хорошо та ни играла. Не поверила, поскольку не приняла её героиню, ответственного работника районного масштаба. Об этом стоит поговорить подробнее.
В отличие от Михалкова и Меньшова, на съезде Губенко не выступал, и не проявлял никакой активности. Его "прорвало" лишь в финале, когда обсуждался вопрос, какую оценку следует дать работе прежнего правления за отчетный период. Президиум предложил признать эту работу удовлетворительной. И тут, с места, Губенко заявляет: "Товарищи! Мы не можем признать работу правления Союза удовлетворительной после той критики, которая прозвучала на съезде. Считаю, что работу правления надо признать неудовлетворительной"3.
При голосовании абсолютное большинство делегатов высказалось за предложение президиума. И это было совершенно справедливо. Надо помнить, в каких условиях правление работало, и как мы все тогда жили.
Вероятно, Губенко что-то существенное потерял на этой своей, как я думаю, искренней, но импульсивной и экстремистской акции. На него, любимого ученика С. Герасимова, бывшего до своей кончины в 1985 году одним из главных, если не самым (фактически) главным, руководителем Союза кинематографистов, сразу же сильно обиделись "старики", - бей, но меру знай. Пожалуй, эта акция не понравилась и радикалам. Кто-то решил, что Губенко слишком мельтешит, высовывается, рвется в вожди. Так, вероятно, с двух противоположных сторон и получил он дополнительные черные шары.
Все равно - это было столь же неожиданным, сколь и не справедливым. Полных сил, талантливых людей отлучали от активной работы в Союзе кинематографистов. Видимо, как-то это отложилось рубчиком на сердце Николая, повлияло на творческое самочувствие. (Нелишне отметить, что в 2001 году на Пятом съезде уже российских кинематографистов Николай Губенко был избран в состав нового правления, что совершенно справедливо.) Впрочем, жизнь не давала ему надолго впадать в рефлексию. Не пройдет и года, как Губенко изберут главным режиссером театра на Таганке, что, с точки зрения общественного признания, с лихвой перекроет его неудачу на Пятом съезде. В том же 1987 году он будет напряженно работать над завершением своего шестого полнометражного фильма "Запретная зона", задуманного еще в 1984 году, а вышедшего на экран в 1988 г.
Не трудно заметить, что это не просто разные даты, в рамках которых режиссер, со свойственной ему основательностью, двигался от замысла к финалу. Это в значительной мере и разные эпохи, разные уровни общественного самосознания и разные этапы исторического развития нашей страны. Короче говоря, мы шли от застоя к перестройке. (Или думали, что шли.) Оба этих понятия достаточно условны, но и несущие в себе иной менталитет, иной образ жизни и требовавшие иного искусства.
***
Возвращаясь в 1984 год, отмечу, что он был годом разочарований и неопределенности. Умеренные реформы, пунктиром намеченные Ю. Андроповым, сменившего Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС и затем Председателя Президиума Верховного Совета СССР тотчас уходят в песок с его кончиной. К власти приходит присяжной брежневец К. Черненко, плоть от плоти закосневшего партийного аппарата. Тот вроде бы мог торжествовать победу, но у него не было никакой уверенности в завтрашнем дне. Ни "правые", ни "левые", не верили в политическое и просто физическое долголетие Черненко. Ситуация не упрощается, а усложняется с приходом к власти Горбачева. Конкретное наполнение его курса, темпы и характер предполагаемых преобразований в значительной остаются неясными, дискуссионными. Борьба консерваторов и реформаторов в партии и государстве заметно обостряется. Общество меняется буквально на глазах, что, безусловно, сказывается на его социальных требований к искусству. Казавшееся смелым и прогрессивным в нем еще в начале 1988 года, расценивается порою едва ли не как консервативное к его концу. Пышным цветом расцветает социальная и всякая иная демагогия, что идет и от самого Горбачева с его нескончаемым многословием.
Словом, фильм "Запретная зона", начатый тогда, когда никто и слыхом не слыхал о каких-либо серьезных реформах и гласности, должен был подвергнуться и подвергся тяжелому испытанию. Ему подверглись и многие другие художественные фильмы и книги, задуманные и сделанные в период уже развернувшейся перестройки.
Прежние фильмы Губенко, прежде всего, его трилогия, носили в значительной степени антиконформистский характер и, в конечном счете, они даже подрывали основы господствующей мифологии. Или, во всяком случае, их так можно интерпретировать. Как соотносился с ними, с общей ситуацией в художественной культуре, его новая картина "Запретная зона"?.
***
Непосредственным импульсом для ее возникновения послужили трагические события лета 1984 года, когда по нескольким областям Центральной России адским плугом прошелся страшный смерч, сметая с лица земля целые деревни. Тогда о таких ужасных событиях предпочитали умалчивать в средствах массовой информации, или сообщать о них, как говорится, петитом. Так что широкая публика мало знала об этом смерче. В лучших традициях сталинизма, оживших при Брежневе, нас всячески берегли от неприятных известий. Со стихийными бедствиями можно было, что даже порою поощрялось, рьяно бороться на страницах романов и в игровых фильмах. Там они были уже не страшны.
Герой непременно и успешно преодолевал все беды все беды и напасти, доказывая тем самым свою душевную твердость, физическую закалку, решительность и готовность к подвигу. Но зачем привлекать общественное внимание к реальным катастрофам? Это-де лишь провоцирует неконтролируемые размышления и наводит на нежелательные ассоциации. Впрочем, более прозаическая причина стыдливых умолчаний - другая. Партийно-государственные службы, занимавшиеся ликвидацией стихийных бедствий и крупных аварий, ограждали себя от беспокойных вопросов и критики со стороны. Пытались даже замолчать, уже при Горбачеве, грандиозную аварию на Чернобыльской АЭС.
Однако шила в мешке не утаишь, особенно если о таких катастрофах денно нощно вещают на весь Советский Союз западные радиостанции. Каждое экстремальное событие быстро обрастало разными слухами и фантастическими домыслами. Официальным успокоительным реляциям люди давно уже не доверяли. В фильме "Запретная зона" с иронией показывается деятельность одной из телевизионных групп, прибывших на место происшествия. Поначалу она делает репортаж "по правде", не утаивая ни число жертв, ни возникших трудностей. Потом, после грозного окрика сверху, тележурналисты привычно и цинично готовят бодренькую и обтекаемую передачу. Кто же ей будет верить?
Трагические события, связанные со смерчем, глубоко взволновали Николая Губенко. И он решил поставить об этом фильм. Недоброжелатели режиссера могли усмотреть в данном решении некий сугубо карьерный смысл. Губенко, дескать, захватывал горячую и выигрышную тему. Достаточно острую, но и вполне проходимую в кинематографических коридорах власти. Проходимую, но и таящую в себе немало скользких троп, если, конечно, рассказывать о происшедших событиях честно и откровенно, не тушуя трудностей и противоречий.
Отложив в сторону все дела, Н. Губенко на третий день после катастрофы выехал на место происшествия, и подключился к работе Чрезвычайной комиссии по ликвидации последствий стихийного бедствия. Он беседует с людьми, много фотографирует. Делясь впоследствии впечатлениями с Еленой Ганевской, режиссер говорил: "Понимаешь, что меня поразило? Не внешние приметы, не разрушенные дома, перевернутые грузовики, деревья, вырванные с корнем... Хотя все это, конечно, ужасно... Поразило, как за две минуты смерч прошелся по характерам людей. По их взаимоотношениям... Уцелело, оказывается, только подлинное, вековое, истинно нравственное... А вот показушное, лепившиеся годами на дешевом словесно клею, на вранье и сентиментальных соплях, - все развалилось... И вот теперь вопрос: что и как восстанавливать? И все ли нужно восстанавливать?! Ведь, как это ни страшно звучит, ураган, кроме огромных разрушений, принес еще "очищение"... В душах некоторых людей, во всяком случае..."4.
То есть Губенко сразу же попытался схватить суть вещей. Разумеется, всем пострадавшим было жалко потерянного имущества, а в ряде случаев - и покалеченной жизни, смерти близких людей. Но реакция на эту беду была разной. Одни только сетовали по утратам и любыми средствами хотели восстановить разрушенный дом или, что еще лучше, построить новый. Другие тоже, вероятно, сожалея о потерях, прежде всего, задумались о собственной жизни, насколько она была праведной, и восприняли чужую беду, как свою, прониклись состраданием к тем, о которых раньше никогда не думали. И "любые средства" были для них неприемлемы.
Ганевская спросила режиссера, не жалко ли ему практически готового сценария "злой комедии", над которым он работал после фильма "И жизнь, и слезы, и любовь...". Реакция Губенко была весьма эмоциональной: "Да шут с ним! Смерч и не такое унес...". Впрочем, кое-что из прежнего сценария он перенес в новый. Любой драматург, так или иначе, использует в ходе своей работы ранее сделанные заготовки. Над сценарием "Запретной зоны" Губенко работал тщательно и долго. Съемки фильма начались лишь летом 1986 года. Но, скорее всего, общее представление о будущей картине, ее звукозрительный образ сложился ранее, едва ли не сразу, как он побывал на месте событий.
Губенко не собирался делать эту картину в популярном жанре фильмов-катастроф, в нем так преуспели американцы. Кстати, им попытался подражать А. Митта в фильме "Экипаж". Фильм яркий, зрелищный, он с большим успехом прошел в нашем прокате и вышел на зарубежный экран. Но до американских блокбастеров, постановочных гигантов, картине Митты было все же далеко, что понятно. С нашей убогой технико-производственной базой с Голливудом тягаться трудно. Губенко к этому и не стремился. В рамках социально-психологической драмы он хотел просто и правдиво рассказать о народном бедствии, о его трудном преодолении и нравственном смысле.
Художники Юрий Кладиенко и Татьяна Морковкина, их роль в данном случае очень велика, выстроили в Ивановской области декорации разрушенного села, оно названо в фильме Воздвиженским. Работали с чувством личной причастности. Декорации эти не отличишь от подлинного вида происшедшей катастрофы. Собственно, тут даже трудно говорить о декорациях, скорее - об оптимально документальном воссоздании картины страшных разрушений и человеческого горя.
В этой картине есть нечто апокалиптическое. Жуткая деталь: мертвый человек высоко на электровольтном столбе, запутавшийся в проводах. Что испытал этот несчастный в свой последний миг? Трудно вообразить. Мертвые тела на земле. Погибшие птицы, животные. Догорающий дом. Разрушенная железная дорога. Руины церкви. Лик Христа, заляпанный грязью. Свинцовые облака, пасмурно. То и дело идет дождь. В раскисших дорогах вязнут тяжелые грузовики. Из последних сил их толкают солдаты. Пострадавшие - кто остался совсем без крова, у кого еще и убило близких, родных. Кругом стон и плач.
Снято это все оператором Павлом Лебешевым и поставлено Николаем Губенко с огромной внутренней взволнованностью и масштабностью. Зритель властно погружается в пучину развернувшегося бедствия, становится как бы соучастником событий. Может быть, иногда слишком властно. Местами устаешь смотреть на экран. Так это вся тяжело и больно бьет по нервам. Но отводить глаза от экрана нельзя, даже - кощунственно.
Как иначе расскажешь о жестоком бедствии? Американцы в своих фильмах-катастрофах часто прибегают к приему контраста, к постоянному чередованию темных и светлых красок. Экспозиция же в этих лентах почти всегда мажорно-безмятежная. Губенко тоже прибегает к контрастам, но плотно доминирует сумрачно-скорбная интонация. Иногда она как бы разбавляется комедийными сценами. Однако это довольно мрачный юмор. Почти нет лирических отступлений. Своим стилевым решением фильм напоминает тот "суровый стиль", который был характерен для передовых молодых художников 60-х годов, - Н. Андронова, В. Попкова, Т. Салахова... И уж, разумеется, в визуальном ряде нет никакой киношной красивости, ни грамма розового сиропа.
Как я уже сказал, жители села в одночасье перенесли страх смерти и гибель близких людей. Но затем, понятно, живые вспомнили о живом. О хлебе насущном. О своем разоре. О разрушенных домах. Чаяния, заботы и претензии пострадавших естественны и обоснованны. Но, оказывается, их нелегко удовлетворить. Делами пострадавших занимаются областные и районные власти, на помощь пришла армия. Однако медленно и скверно решаются текущие проблемы жилья и питания. Не готовы, показывается в фильме, к таким решениям вроде бы годами отлаженные механизмы административно-командной системы. Они заметно проржавели. Распоряжения "сверху" сплошь и рядом не исполняются в точности, что-то с чем-то не стыкуется. Закручивается бюрократическая карусель вокруг каких-то справок и ведомостей.
Таким образом, Губенко сразу и без каких-либо экивоков развенчивает миф о профессиональной распорядительности и оперативности наших аппаратчиков, которые они-де проявляют всегда в сложной обстановке. Суеты много, дела гораздо меньше. Некоторые же должностные лица попросту равнодушны к чужому горю, а вальяжный хозяйственный бог областного масштаба Забродник - элементарный жулик и проходимец.
В этой роли снялся хорошо знакомый нам Петр Щербаков. Он сохранил маску своей предыдущей роли у Губенко, - директора Дома ветеранов в картине "И жизнь, и слезы, и любовь...". Такое же открытое "русское" лицо, самодовольство пополам с наглостью, начальственный покровительственный тон. Но не стоит упрекать актера и режиссера в повторах. Думается, что Щербаков понадобился Губенко именно в прежнем своем качестве как своего рода опознавательный знак того социального явления, которое рассматривалось в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь...", а теперь, в иной ипостаси, - в картине "Запретная зона".
Попробуем дофантазировать фабульную ситуацию. Нашего милейшего директора Дома ветеранов попросили, наконец, с его хлебной должности. Но он не пропал, а, напротив, сделал хорошую карьеру. И стал большим боссом. Абсолютно циничным. Теперь он наживается на беззащитных стариках и женщинах, подсовывая им на восстановление их домов сырой горбыль, а сортовой тёс сбывая за соответствующие деньги людям побогаче и повлиятельнее. Такой уж стала жизнь, что хапуги с партийным билетом в ней правят бал.
Но это - не единственная и, пожалуй, даже не главная причина наших бед и неурядиц. Сама коррупция питается и провоцируется фактической разлаженностью хозяйственного механизма и тем тотальным дефицитом, который стал неотъемлемой чертой советского социализма. Все это с ужасающей наглядностью проявляется в экстремальной ситуации, когда в какой уж раз приходится испытывать наше исконное народное терпение, добиваясь положительных сдвигов и успехов ценой непомерного напряжения воли и сил. Героизм на дефиците и бесхозяйственности.
Когда я смотрел "Запретную зону", то невольно вспоминал первый полнометражный фильм Губенко "Пришел солдат с фронта". В нем тоже шла речь о восстановлении разоренного села, только не от страшного смерча, а от военных действий. И снят был тот фильм, может быть, с меньшим мастерством, но в той же экспрессивно-документальной манере, в которой, как в почке, заключался будущий губенковский кинематограф. Концептуально же - это во многом совершенно разные произведения. Первое наполнено романтическим пафосом утверждение, во втором - явно преобладают горечь и отрицание. Да, кто мог предполагать в 1971 году, когда на экран вышла лента "Пришел солдат с фронта", что в нашей жизни все так развалится и советское общество охватит тотальный кризис. И ввергнет в него бездарная политика той самой коммунистической партии, в которую многие из нас тогда еще искренне верили и членами которой являлись.
Вернусь к "Запретной зоне". Ставя этот фильм, Николай Губенко отнюдь не старался "пересидеть" сложившуюся политическую ситуацию, дождаться тихо ее большего самоопределения. Он хотел во весь голос сказать о наболевших социальных проблемах и коллизиях. Комиссия по ликвидации последствий стихийного бедствия, при всех своих усилиях и даже, если бы ее не заправлял там хозяйственными делами жулик Забродник, была не в состоянии обеспечить стран пострадавших в нужной мере ни жильем, ни стройматериалами, ни денежным вспомоществованием. И эти пострадавшие привычно вынуждены "выбивать" из начальства и разного рода контор элементарно необходимое для обустройства жизни. Те же злосчастные доски. В любом цивилизованном государстве тебе тотчас доставят их по первой просьбе. В советской же великой державе люди ради их приобретения (зачастую за собственные деньги) должны из себя выходить, унижаться, кланяться, брать за горло, пускаться во всё тяжкое.
Обездоленный народ. Но, о чем тоже говорит Губенко с пронзительной болью, он и сам немало виноват в своем уничижении. И не только потому, что, в глобальном масштабе, допустил столь вопиющий дефицит и административный произвол. Но и по более простым основаниям. Люди в нашей стране зачастую до сих пор не хотят и не умеют действовать сообща. Издавна считалось, что общая беда сплачивает, объединяет. А жителей далекого села Воздвиженское она, скорее, раскалывает, озлобляет. Всеми правдами и неправдами чуть ли не каждый тянет в свою сторону и волком глядит на соседа. Вокруг государственной помощи плетутся интриги вполне коммунального уровня.
Снова обращаюсь мыслию к фильму "Пришел солдат с фронта". Как дружно и споро отстраивалась спаленная войной русская деревня! Где ныне эта дружность? В интервью, данном газете "Известия", Губенко вспоминал "трудное послевоенной время, когда мы чувствовали себя как бы единой семьей города, двора, коммунальной квартиры. Люди делились с ближним последним и очень дорогим тогда куском хлеба"5.. Положим, не все делились, и не все жили единой семьей. Но многие, действительно, приходили на помощь порою совсем к далеким им людям.
Можно ли усмотреть в этих словах Губенко ностальгию по сталинским временам? Нет, тут дело гораздо сложнее. Восприятие прошлого, дней молодости у поколения Губенко, да и моего тоже, носит неизбежно противоречивый характер, что, в конечном счете, отражает противоречивость нашего исторического развития. В сталинскую эпоху десятилетиями насаждался в людях страх, подозрительность, недоверие друг к другу. Но насаждалась также и цепко вживалась в сознании культовая мифология морально-политического единства, созвучная в некоторых своих параметрах многовековым традициям соборного мироощущения русского народа. И нельзя не признать, что эта мифология, так или иначе, цементировала общество. Сплачивающим наш народ могучим фактором явилась Великая Отечественная война, когда сложилась психология боевого и победоносного братства. Его тоже не надо идеализировать, но и отрицать невозможно.
Не вдаваясь в детали бегло затронутой мною огромной и сложной проблемы, отмечу основную мысль. Разные и подчас взаимоисключающие друг друга социально-психологические факторы питали коллективистское начало в общественном сознании старшего поколения советских людей. Начало, которое причудливо сосуществовало, как я уже говорил выше, с подозрительностью и отчуждением. Но на уровне межличностных контактов первое, коллективистское начало, особенно в деревне, доминировало, преобладало. Так что Губенко не грешил против истины, показывая в фильме "Пришел солдат с фронта" дружную работу и взаимовыручку жителей разоренного села Мартынихи, восстанавливающих свои дома и хозяйства. Как не грешили против истины и создатели "Председателя" в своем реалистическом изображении послевоенной деревни.
Столь же реалистично показывает сложившуюся ситуацию после страшного смерча и Николай Губенко в фильме "Запретная зона". Вот что писал о нем один из ведущих публицистов горбачевской эпохи, ныне покойный Лен Карпинский. "Сразу заметим - события, о которых рассказывается в фильме, отстоят от начала перестройки в нашем обществе всего на год, но теперь видно, что принципиально они отделены от нас целой эпохой. В этом смысле фильм ретроспективен, и ощущение прошлого - времени назревающего кризиса, грозящего распадом общества, - не покидает зрителя. Однако этим же картина и актуальна. Она не позволяет забывать, из какой социальной пропасти мы начали подъем".
В подтверждении своих мыслей Карпинский ссылается на текст фильма, акцентируя внимание на фактическую беспомощность административных служб при всей их внешней активности. "ГОСУДАРСТВО в лице своих служб появляется на месте происшествия мгновенно, среди развалин мигают вертушки "скорых", снуют милиционеры и пожарники. В части полуразрушенного
школьного здания разместился штаб районной чрезвычайной комиссии по ликвидации последствий стихийного бедствия... Народу в штабе битком, но контакты между присутствующими как-то странно скручены в одну тоскливую линию - от потерпевших к должностным лицам и обратно. Но никак не удается увидеть, что в общем несчастье собрались люди, готовые к взаимной поддержке. "Свои?! Свои только по спине ползают...", - как бы назло нашему естественному ожиданию выкрикивает одна из пострадавших"6.
Прошу прощения за длинные выписки, но в них очень точно очерчен социальный абрис фильма, его остро критическая нацеленность. Однако к ней он не сводится, что тоже отметил, но менее выразительно раскрыл Карпинский.
Мною уже подчеркивались концептуальные различия между "Запретной зоной" и картиной "Пришел солдат с фронта". Отмечалось и общее между ними, но теперь пора сказать об этом подробнее, - о тесной сопричастности новой работы режиссера со всеми его остальными лентами. Какие бы внутренние разочарования не переживал Губенко вместе со страною, он не оставлял поиска позитивного начала в нашей жизни. Да, утверждается в его фильме, страшный смерч, как острый скальпель хирурга, обнажил язвы административно-командной системы и выявил растущую разобщенность людей. Однако жесткая необходимость ликвидировать последствия стихийного бедствия породила и горячий энтузиазм, искреннюю самоотверженность в работе. Это - тоже реальность, которую нельзя игнорировать.
***
Главной и положительной героиней фильма является Вера Андреевна Третьякова, заместитель председателя райисполкома, председатель районной комиссии по ликвидации последствий урагана. В этой роли, естественно, снялась любимая актриса Николая и его верная жена, друг Жанна Болотова. На первый взгляд, неожиданная для нее роль. У Жанны Болотовой давно сложилось амплуа изящной интеллигентной женщины, не имеющей по своему социальному статусу близкого отношения к власти, к государственно-партийным структурам. Таких женщин - тележурналистику, учительницу, научного работника, врача она играла с неизменным успехом. От этого амплуа Болотова не отказывается и в картине "Запретная зона". Её глаза, улыбка, молчание, мимика, жесты порою говорят зрителю не меньше, чем слова и поступки. Но все же роль Третьяковой совсем иная по своей социальной сути и пластическому рисунку - графически более четкому, завершенному. Это уверенная в себе современная женщина-руководитель, действующая в экстремальных условиях.
Обычно Жанну Болотову только хвалили за ее актерские работы. Хвалили вполне заслуженно. Она - профессионал высочайшего класса. Однако ее работа в "Запретной зоне" вызывала и серьезные критические замечания. Одна из критикесс нашла, что иногда в облике новой героини Болотовой появляется не свойственная ее "умилительность".
С кислотцой отозвалась об ее исполнении и Т. Хлоплянкина, которой, впрочем, весь фильм пришелся не по душе. "Всё кричит с экрана о хаосе, и мы согласны: да, хаос, да, кризис, но когда саму верную мысль повторяют с экрана дважды, трижды, четырежды, она превращается уже в риторику. И тогда, немного придя в себя от первоначального шока (а фильм с первых же кадров погружает зрителя именно в это состояние), мы начинаем замечать, что горестное удивление, застывшее в глазах Жанны Болотовой - она исполнительница роли Третьяковой... так и не перерастает в какое-либо другое чувство"7.
Внутренних повторов в фильме, действительно, немало. Но я никак не усмотрел особой "умилительности" в чертах Болотовой-Третьяковой. Только она сохраняет свое женской обаяние, что так же естественно для нее, как и легкий, ивановский "окающий" акцент. Его Болотова освоила с полной органичностью. Что касается же выражения ее глаз, то в них, на мое восприятие, о чем уже говорил выше, отражается не только "горестное удивление", но и гнев, и испуг, и скорбь, и печаль, и усталость, и недоверчивость, и радость. Думаю, что критикессы по-женски несколько пристрастны в оценках актрисы. Или я по-мужски пристрастен? Мне импонирует едва ли не всё, что делает Жанна Болотова на экране. Но не в этом суть проблемы.
Нельзя не отдавать себе отчета в том, что определенная и, возможно, значительная часть зрителей и не поверила актрисе, сколь бы хорошо та ни играла. Не поверила, поскольку не приняла её героиню, ответственного работника районного масштаба. Об этом стоит поговорить подробнее.