Страница:
— К вашему сведению, я иностранный подданный, — заявил он. — И наш дальнейший разговор возможен только в присутствии украинского посла. Вам ясно, господин хороший?
Я задумчиво посмотрел на часы. Беспокоить посла было определенно поздновато.
— Сегодня с послом вряд ли что получится, — объяснил я Сапеге.
— Ничего, я не тороплюсь, — величественно надувая щеки, произнес иностранный подданный Сапего. — Придете завтра.
Я лениво перелистал желто-голубой Сапегин паспорт, но хозяину его возвращать не спешил. Сапего чуть встревожился.
— Видите ли, Андрей Юрьевич, — начал я негромко. — Я из отдела по борьбе с терроризмом. Сейчас мы расследуем дело о готовящемся покушении на жизнь одного из руководителей Российской Федерации. Вас никто ни в чем не подозревает, но вы могли бы нам кое в чем серьезно помочь, ответив на пару моих вопросов. Даже не вопросов — так, вопросиков.
— Только в присутствии посла, — отрезал Сапего несколько менее уверенным тоном.
— Андрей Юрьевич, дорогой, у нас очень мало времени, — продолжил я максимально задушевным голосом. — Теракт может состояться уже завтра. И знаете, как тогда наше ведомство расценит ваш отказ помочь?
Сапего еще больше встревожился, но промолчал.
— Правильно, — кивнул я, сделав вид, что не заметил его молчания. — Как соучастие. В лучшем случае при отсутствии прямых улик ФСК будет ходатайствовать в МИД о признании вас нежелательным иностранцем и высылке из страны в сорок восемь часов. Ну, а в худшем случае… — Я вновь перелистал желто-голубой паспорт и сделал вид, будто намереваюсь положить его к себе в карман. Сапего инстинктивно сделал предостерегающий жест рукой. — А в худшем случае, — с нажимом проговорил я, — вы можете быть обвинены во враждебной деятельности в пользу другого государства. Дипломатической неприкосновенности у вас нет, вы не дипломат. Поэтому не будет оснований воспрепятствовать вашему аресту… Так что, может, сделаете для меня исключение и ответите на мои вопросики? — С этими словами я протянул Сапеге его паспорт, но сделал это чуть медленнее, чем следовало бы. Андрей Юрьевич сам подался ко мне, схватил свою желтокожую паспортину и быстро упрятал ее обратно в карман.
— ГБ всегда ГБ, как контору ни назови, — изрек он. — Нет чтобы попросить интеллигентно! Сразу угрозы. Сразу обещания посадить…
— Вы уже имели дело с нашим ведомством? — полюбопытствовал я.
— Имел, — горделиво сказал Сапего. — В девяностом году мы вместе со Старосельской и Трахтенбергом проходили по делу об оскорблений достоинства президента Горбачева. Кстати, я и в Дем.Альянс вступал, чтобы бороться за освобождение Украины. В девяносто первом, естественно, вышел. Дело было сделано.
— И со Старосельской больше не встречались? — спросил я.
— А зачем? — искренне удивился Сапего. — Вмешиваться в ваши московские дела я не собираюсь. Тем более, чего уж греха таить, мне и раньше милитаристские интонации у Леры были несимпатичны.
— Какие-какие интонации? — переспросил я.
— Ну, понимаете, когда человек слишком громко кричит, что будет отстаивать свои идеалы с оружием в руках, его как-то сразу хочется обойти стороной. Неизвестно, как там выйдет с идеалами, а вот что тебя шальной пулей может зацепить — это вполне возможно. Мы с Андроном ее предупреждали, что все эти зажигательные речи добром не кончатся. И, судя по вашему визиту, мы оказались правы…
— Скажите, Андрей Юрьевич, — небрежно и как бы мимоходом спросил я у Сапеги. — А что, эти разговоры об оружии имели какую-то реальную основу?
— Надеюсь, что нет, — развел руками Сапего. — Как говорится, бодливой корове бог рог не дает. Лера близорука и, по-моему, даже пневматической винтовки в руках не держала. Разве что в детстве. Да и не стал бы никто из нас ее учить стрелять. И уж, конечно, Андрон к своему маузеру ее и близко не подпускал…
Ну и работнички, нехорошо подумал я о своих коллегах из бывшего Пятого управления: в досье на Андрона Воскресенского ни о каком маузере сказано не было!
— Андрон, вы говорите? — быстро, чтобы не потерять инициативы, спросил я. — Так что же, у господина Воскресенского был пистолет?
Сапего состроил кислую гримасу.
— М-да, старею, — пробурчал он. — Разболтался. Всякие навыки общения с ГБ потерял, куда это годится?
— Никуда, — поддакнул я. — Вы должны все отрицать, даже свое имя. Ну, так как же с маузером?
Сапего объяснил:
— Сболтнул я, конечно, зря, но с маузером все законно. Это семейная реликвия. Наградной пистолет. Подарок Воскресенскому-старшему от маршала Ворошилова. С таким, доложу я вам, на теракт идти бессмысленно: он ни в одной сумочке не поместится.
Это уж мы сами разберемся, что и куда поместится, подумал я, а вслух сказал:
— И последний вопрос. Только не удивляйтесь. Скажите, кто из членов Дем.Альянса по имени Андрей разделял спорные, с вашей точки зрения, взгляды Валерии Старосельской? В том числе и на утверждение идеалов с оружием в руках.
— Только не я! — с ходу произнес Сапего. Потом, подумав, спросил недоуменно: — А почему по имени Андрей?
— Так надо, — ответил я строго. — Считайте, что проверяем сегодня на букву А.
Сапего задумался, зашевелил губами.
— У нас-то и Андреев в Дем.Альянсе было немного… Может быть, Трахтенберг? Очень шумный парень. Николашин — тот поскромнее держался. Кстати, Николашин тоже Андрей, но это вряд ли то, что вам надо. Скорее все-таки Трахтенберг. Поговорите с ним. Только, конечно, без ссылок на меня.
— А Колокольцев? — спросил я.
— Не помню такого, — проговорил Сапего. — Правда, с молодежью-то я не очень знакомился, сторонился самых крикунов.
— Ага, — согласно кивнул я. — Они были крикуны, Лера все больше насчет вооруженных идеалов, а вы — за независимость Украины. Пестрая компания. Ну так потому он и альянс, да еще демократический. Я правильно рассуждаю?
Сапего снова рассердился, и теперь, кажется, уже не на шутку. Я случайно задел самое дорогое.
— Вы злоупотребили моим гостеприимством. — Хозяин квартиры посмотрел на меня злыми глазами. — Вы запугали, меня, а теперь еще и издеваетесь? Я этого так не оставлю. Все, никаких вопросов! Только в присутствии посла и с переводчиком!
Я тут же откланялся, боясь, что сейчас он перейдет на иностранный украинский язык, и мне впрямь не обойтись без переводчика. Хорошо, что Сапегин отпечаток на фотографии у меня уже имелся.
Выйдя на улицу, я глотнул свежего воздуха, залез в машину и стал решать, что делать дальше. Время было уже позднее для визитов, хотя, с другой стороны, по крайней мере один визит лучше до завтра не откладывать. Я открыл свою карту и посмотрел, как лучше проехать к дому господина Воскресенского — единственного Андрона среди всех Андреев.
Глава 43
Глава 44
Я задумчиво посмотрел на часы. Беспокоить посла было определенно поздновато.
— Сегодня с послом вряд ли что получится, — объяснил я Сапеге.
— Ничего, я не тороплюсь, — величественно надувая щеки, произнес иностранный подданный Сапего. — Придете завтра.
Я лениво перелистал желто-голубой Сапегин паспорт, но хозяину его возвращать не спешил. Сапего чуть встревожился.
— Видите ли, Андрей Юрьевич, — начал я негромко. — Я из отдела по борьбе с терроризмом. Сейчас мы расследуем дело о готовящемся покушении на жизнь одного из руководителей Российской Федерации. Вас никто ни в чем не подозревает, но вы могли бы нам кое в чем серьезно помочь, ответив на пару моих вопросов. Даже не вопросов — так, вопросиков.
— Только в присутствии посла, — отрезал Сапего несколько менее уверенным тоном.
— Андрей Юрьевич, дорогой, у нас очень мало времени, — продолжил я максимально задушевным голосом. — Теракт может состояться уже завтра. И знаете, как тогда наше ведомство расценит ваш отказ помочь?
Сапего еще больше встревожился, но промолчал.
— Правильно, — кивнул я, сделав вид, что не заметил его молчания. — Как соучастие. В лучшем случае при отсутствии прямых улик ФСК будет ходатайствовать в МИД о признании вас нежелательным иностранцем и высылке из страны в сорок восемь часов. Ну, а в худшем случае… — Я вновь перелистал желто-голубой паспорт и сделал вид, будто намереваюсь положить его к себе в карман. Сапего инстинктивно сделал предостерегающий жест рукой. — А в худшем случае, — с нажимом проговорил я, — вы можете быть обвинены во враждебной деятельности в пользу другого государства. Дипломатической неприкосновенности у вас нет, вы не дипломат. Поэтому не будет оснований воспрепятствовать вашему аресту… Так что, может, сделаете для меня исключение и ответите на мои вопросики? — С этими словами я протянул Сапеге его паспорт, но сделал это чуть медленнее, чем следовало бы. Андрей Юрьевич сам подался ко мне, схватил свою желтокожую паспортину и быстро упрятал ее обратно в карман.
— ГБ всегда ГБ, как контору ни назови, — изрек он. — Нет чтобы попросить интеллигентно! Сразу угрозы. Сразу обещания посадить…
— Вы уже имели дело с нашим ведомством? — полюбопытствовал я.
— Имел, — горделиво сказал Сапего. — В девяностом году мы вместе со Старосельской и Трахтенбергом проходили по делу об оскорблений достоинства президента Горбачева. Кстати, я и в Дем.Альянс вступал, чтобы бороться за освобождение Украины. В девяносто первом, естественно, вышел. Дело было сделано.
— И со Старосельской больше не встречались? — спросил я.
— А зачем? — искренне удивился Сапего. — Вмешиваться в ваши московские дела я не собираюсь. Тем более, чего уж греха таить, мне и раньше милитаристские интонации у Леры были несимпатичны.
— Какие-какие интонации? — переспросил я.
— Ну, понимаете, когда человек слишком громко кричит, что будет отстаивать свои идеалы с оружием в руках, его как-то сразу хочется обойти стороной. Неизвестно, как там выйдет с идеалами, а вот что тебя шальной пулей может зацепить — это вполне возможно. Мы с Андроном ее предупреждали, что все эти зажигательные речи добром не кончатся. И, судя по вашему визиту, мы оказались правы…
— Скажите, Андрей Юрьевич, — небрежно и как бы мимоходом спросил я у Сапеги. — А что, эти разговоры об оружии имели какую-то реальную основу?
— Надеюсь, что нет, — развел руками Сапего. — Как говорится, бодливой корове бог рог не дает. Лера близорука и, по-моему, даже пневматической винтовки в руках не держала. Разве что в детстве. Да и не стал бы никто из нас ее учить стрелять. И уж, конечно, Андрон к своему маузеру ее и близко не подпускал…
Ну и работнички, нехорошо подумал я о своих коллегах из бывшего Пятого управления: в досье на Андрона Воскресенского ни о каком маузере сказано не было!
— Андрон, вы говорите? — быстро, чтобы не потерять инициативы, спросил я. — Так что же, у господина Воскресенского был пистолет?
Сапего состроил кислую гримасу.
— М-да, старею, — пробурчал он. — Разболтался. Всякие навыки общения с ГБ потерял, куда это годится?
— Никуда, — поддакнул я. — Вы должны все отрицать, даже свое имя. Ну, так как же с маузером?
Сапего объяснил:
— Сболтнул я, конечно, зря, но с маузером все законно. Это семейная реликвия. Наградной пистолет. Подарок Воскресенскому-старшему от маршала Ворошилова. С таким, доложу я вам, на теракт идти бессмысленно: он ни в одной сумочке не поместится.
Это уж мы сами разберемся, что и куда поместится, подумал я, а вслух сказал:
— И последний вопрос. Только не удивляйтесь. Скажите, кто из членов Дем.Альянса по имени Андрей разделял спорные, с вашей точки зрения, взгляды Валерии Старосельской? В том числе и на утверждение идеалов с оружием в руках.
— Только не я! — с ходу произнес Сапего. Потом, подумав, спросил недоуменно: — А почему по имени Андрей?
— Так надо, — ответил я строго. — Считайте, что проверяем сегодня на букву А.
Сапего задумался, зашевелил губами.
— У нас-то и Андреев в Дем.Альянсе было немного… Может быть, Трахтенберг? Очень шумный парень. Николашин — тот поскромнее держался. Кстати, Николашин тоже Андрей, но это вряд ли то, что вам надо. Скорее все-таки Трахтенберг. Поговорите с ним. Только, конечно, без ссылок на меня.
— А Колокольцев? — спросил я.
— Не помню такого, — проговорил Сапего. — Правда, с молодежью-то я не очень знакомился, сторонился самых крикунов.
— Ага, — согласно кивнул я. — Они были крикуны, Лера все больше насчет вооруженных идеалов, а вы — за независимость Украины. Пестрая компания. Ну так потому он и альянс, да еще демократический. Я правильно рассуждаю?
Сапего снова рассердился, и теперь, кажется, уже не на шутку. Я случайно задел самое дорогое.
— Вы злоупотребили моим гостеприимством. — Хозяин квартиры посмотрел на меня злыми глазами. — Вы запугали, меня, а теперь еще и издеваетесь? Я этого так не оставлю. Все, никаких вопросов! Только в присутствии посла и с переводчиком!
Я тут же откланялся, боясь, что сейчас он перейдет на иностранный украинский язык, и мне впрямь не обойтись без переводчика. Хорошо, что Сапегин отпечаток на фотографии у меня уже имелся.
Выйдя на улицу, я глотнул свежего воздуха, залез в машину и стал решать, что делать дальше. Время было уже позднее для визитов, хотя, с другой стороны, по крайней мере один визит лучше до завтра не откладывать. Я открыл свою карту и посмотрел, как лучше проехать к дому господина Воскресенского — единственного Андрона среди всех Андреев.
Глава 43
ТЕЛЕЖУРНАЛИСТ ПОЛКОВНИКОВ
Говорят, знаменитый Фридрих Барбаросса никогда не показывал врагам спины. Эту истину я однажды почерпнул из отрывного календаря и с тех пор предпочитал никогда не пренебрегать заветами рыжебородого полководца. Но в данном случае пришлось сделать исключение: даже Барбароссе, я думаю, не удалось бы одновременно спасаться бегством, вести непринужденный репортаж в прямом эфире и вместе с тем не выглядеть смешным в глазах противника. Я предпочел выбрать первых два условия из трех возможных: пусть посмеются, если сумеют. Нашей четверке, например, точно уж было не до смеха. С одной стороны подступали оскорбленные соколы, ведомые толстощеким вождем с нашлепкой. С другой стороны угрожающе приближалась команда вышибал самой «Вишенки». Да и все прочие обитатели игорного зала, пока еще сидевшие на своих местах, могли в любую секунду повскакивать со своих мест и оскорбить нас действием. Оставалось только одно. Не дожидаться, пока замкнется круг, и прорываться к выходу. К выходу, который сейчас для нас был уже не там, где вход, — дорога через кухню была надежно перекрыта.
Хорошо еще, что нашей маленькой команде довольно часто приходилось куда-то прорываться, и порядок действий был отработан до мелочей. Вот и сейчас наша четверка на ходу перестроилась клином. На острие клина несся Журавлев, с угрожающим видом размахивая раструбом направленного микрофона. Сооружение это было довольно хлипкое и чрезвычайно бесполезное в драке. Зато внешне данная конструкция очень была похожа на американский стингер — каким его показывают в кино. Для правдоподобия Журавлев в свое время приклепал к кожуху микрофона нечто напоминающее мушку, и с тех пор это психологическое оружие действовало безотказно. Люди очень зримо представляли себе прямое попадание ракеты и шарахались в разные стороны. Только гораздо позднее, когда мы уже успевали промчаться, все вокруг начинали соображать, что стингер никак не входит в комплект оборудования телевизионщиков и, скорее всего, это вовсе не ракетная установка…
Среднюю часть нашего маленького клина составляли Катя со своим осветительным прибором и Мокеич с камерой. Это была наименее защищенная часть группы. Мокеич, прилипший к окуляру, с ушами, зажатыми в наушники, был фактически глух и слеп. От врагов он мог лишь отбрыкиваться ногами — и то лишь в том случае, когда не использовал ноги для бегства. Кате при крайней необходимости разрешалось употребить свой осветительный прибор в качестве ударного инструмента. Когда лопалась лампа, звук раздавался как при взрыве хорошей доброй лимонки, а осколками можно было вывести из строя любого врага. Катя, однако, не злоупотребляла такой возможностью, уповая в основном на быстроту ног: запасных ламп было мало, и стоили они дорого.
Замыкал группу, по обыкновению, ваш покорный слуга. Если камера была включена, мне приходилось сохранять на лице самую обаятельную гримасу и болтать что-нибудь утешительно-информационное.
На этот раз я мчался за Мокеичем и Катей и, видя непогасший красный глазок телекамеры, вдохновенно выкрикивал что-то вроде:
— Да, господа, большие выигрыши — это сильные страсти. Увы-увы, стрессы напряженного рабочего дня не всегда удается погасить даже за столиком рулетки. Конечно, все мы — живые люди, у всех нервы. Очевидно, уважаемые господа из Службы Безопасности — вы видите их за моей спиной — днем немного понервничали. Это, что ни говорите, бывает. Случается, любая незначительная мелочь может вывести человека…
Над моим ухом что-то просвистело. Пуля, испуганно подумал я, но, к моей радости, это был всего лишь тяжелый хрустальный бокал, который врезался в стену и обдал преследователей порцией брызг. Порядок!
— …из равновесия. Но, как говорится, посуда бьется к счастью, и любой стресс, в конце концов, можно погасить путем смены рода деятельности. Если днем вы занимались службой безопасности, вечером сам Бог велел отдохнуть у зеленого стола…
Бац! Еще один бокал, и еще раз мимо. В этой тесноте хорошенько не размахнешься. Мы уже мчались по коридору по направлению к главному выходу. У Журавлева отличный инстинкт, он кинулся — и нас повел — туда, где меньше народу и где стеклянные входные двери еще не забраны решеткой на ночь. В крайнем случае рванем через стекло. Тут главное — беречь глаза, руки и камеру. Вернее, в таком порядке: глаза, камеру, руки.
Ба-бах! А вот это уже стрельба. К счастью, никто ни в кого не попал. Скорее всего, стреляли пока вверх, для острастки. А может, стрелки такие дерьмовые. Соколы вообще никудышные стрелки. Дать в морду, отбить печень, раскрошить челюсть — это они могут. Но метко стрелять… на кой черт это надо? Пустил очередь — в кого-нибудь да попадешь. Правда, наши преследователи сейчас без автоматов. Оставили, наверное, в гардеробе… Ба-бах! Бах! Вот это молодцы. Попали в стекло наружной двери. До двери этой нам еще метров десять, поэтому град осколков просыпался не на нас, а на швейцаров, которые приготовились нас встречать. Полная неразбериха! Те, у дверей, брызнули на пол: подумали, будто стреляют именно в них, а не в меня, Мокеича и Катю с Журавлевым. Давненько я так не бегал!
Еще один рывок! Кстати, камера все еще работала. Мокеич уже не ловил меня в кадр, а просто несся прыжками, держа камеру под мышкой. Представляю, какая потрясающе достоверная картинка была сейчас на экране. Мы скакали бок о бок с Мокеичем. Наушник у него от бега сполз, и я слышал восхищенные вопли из студии. Все в полном отпаде! Заснять скандал в самой «Вишенке», да еще с участием соколов. Кому-то этот прямой эфир еще припомнят, но все будет потом, завтра, а сейчас они умирали от счастья.
Нам было не до счастья. Нам бы успеть…
Успели!
Наша дружная кавалькада в полном составе выпрыгнула из пустого проема входной двери. Напоследок Катя ухитрилась все-таки разбить лампу о косяк, и я вовремя увернулся от осколков. Судя по крикам у меня за спиной, кто-то не увернулся. Хорошо бы это был толстощекий Мосин. Лишняя нашлепка ему бы не помешала.
Как только мы выпрыгнули из двери, лампочка на камере погасла. Странно, неужели прошло всего пятнадцать минут? Да быть не может. Мне показалось, что прошло уже не меньше часа. Вот что значит теория относительности.
Рафик был прямо под боком, мотор еще толком не успел остыть, и мы взяли сразу с места в карьер. Преследователи замешкались. Они припарковали свои лимузины в стороне, противоположной нашему бегству. Это дало нам минуты три для отрыва.
И мы помчались по ночной Москве. К нашему счастью, ночная жизнь кипела только в особых, предназначенных для этого заведениях и не распространялась на проезжую часть. Дорога была отнюдь не загружена. Завтра, когда в Москву понаедут гости, родео не устроишь. Но пока путь свободен, вперед!
Мокеич за рулем старался как мог. Наш маленький «рафик» был ничто по сравнению с лимузинами соколов, но Мокеич выжимал из механизма все и даже больше. Оторваться можно либо сейчас, когда между нами еще дистанция, либо никогда. Еще десять минут, и они нас настигнут, и тогда… Об этом лучше было бы не думать.
Пока же мы мчались по улице Поварской. Мокеич рулил, «рафик» вздрагивал, Катя собирала свои проводки, горестно вывинчивая цоколь покойной осветительной лампы. Журавлев нервно вертел в руках свой раструб микрофона, растерянно соображая, нельзя ли на пять минут переделать его в настоящий стингер. Что касается меня, то я вместе со всеми подпрыгивал на ухабах, борясь с желанием набрать оставленный мне номер генерала Дроздова и попросить на выручку пару танков.
Мы вырвались на бульвар, вспугнули двух прохожих-камикадзе, разминулись со случайным «жигулем» и, визжа тормозами, рванули в сторону Триумфальной площади. Надо было добраться до Большой Садовой, а там можно было уйти переулками, которые лучше Мокеича не знал никто.
— Ходу, Мокеич, ходу! — сказал я, вглядываясь в зеркало заднего обзора. Вот-вот на горизонте могли появиться преследователи. Собственно говоря, поймать нас можно было легче легкого, если бы соколы обратились в ГАИ. Но я прекрасно знал, что сейчас они этого не сделают — особенно эта троица.
— Аркадий Николаевич, они далеко? — спокойным голосом спросила меня Катя.
Я порадовался за нее. Другая бы на ее месте давно впала в истерику и начала бы звать маму. А Катерина — ничего. Привыкла. Бывали у нашей команды случаи и покруче.
— Боюсь, что… — начал я, взглянул в зеркало и осекся. Преследователей не было! Очевидно, они свернули на Герцена и теперь могли догонять разве что свою тень.
— Интересно, почему же они свернули? — спросил меня Журавлев. Он отложил наконец свой стингер, тоже взглянул в зеркало и теперь удовлетворенно протирал очки.
— А черт их знает, — беспечно сказал я. — Считайте, что повезло. Вместо бизнесменов случайно напоролись на вооруженных соколов и остались целы. Скажем спасибо гражданке Фортуне…
— Случайно? — хитренько переспросила меня Катя.
— Абсолютно случайно, — честно уверил я ее. Это было, кстати, чистой правдой. Случайно и по моей вине. Я, идиот, не сделал нужных выводов из рассказа бильярдиста Суворова и про соколов просто не подумал. Иначе я бы не решился рисковать своей командой.
Все мы задним умом крепки, подумал я покаянно. Даже известные на всю страну тележурналисты вроде меня. Тут я вообразил себе, как Димочка Игрунов с градусником под мышкой смотрел мой репортаж из «Вишенки», скрипя зубами от зависти, — и сразу утешился.
Хорошо еще, что нашей маленькой команде довольно часто приходилось куда-то прорываться, и порядок действий был отработан до мелочей. Вот и сейчас наша четверка на ходу перестроилась клином. На острие клина несся Журавлев, с угрожающим видом размахивая раструбом направленного микрофона. Сооружение это было довольно хлипкое и чрезвычайно бесполезное в драке. Зато внешне данная конструкция очень была похожа на американский стингер — каким его показывают в кино. Для правдоподобия Журавлев в свое время приклепал к кожуху микрофона нечто напоминающее мушку, и с тех пор это психологическое оружие действовало безотказно. Люди очень зримо представляли себе прямое попадание ракеты и шарахались в разные стороны. Только гораздо позднее, когда мы уже успевали промчаться, все вокруг начинали соображать, что стингер никак не входит в комплект оборудования телевизионщиков и, скорее всего, это вовсе не ракетная установка…
Среднюю часть нашего маленького клина составляли Катя со своим осветительным прибором и Мокеич с камерой. Это была наименее защищенная часть группы. Мокеич, прилипший к окуляру, с ушами, зажатыми в наушники, был фактически глух и слеп. От врагов он мог лишь отбрыкиваться ногами — и то лишь в том случае, когда не использовал ноги для бегства. Кате при крайней необходимости разрешалось употребить свой осветительный прибор в качестве ударного инструмента. Когда лопалась лампа, звук раздавался как при взрыве хорошей доброй лимонки, а осколками можно было вывести из строя любого врага. Катя, однако, не злоупотребляла такой возможностью, уповая в основном на быстроту ног: запасных ламп было мало, и стоили они дорого.
Замыкал группу, по обыкновению, ваш покорный слуга. Если камера была включена, мне приходилось сохранять на лице самую обаятельную гримасу и болтать что-нибудь утешительно-информационное.
На этот раз я мчался за Мокеичем и Катей и, видя непогасший красный глазок телекамеры, вдохновенно выкрикивал что-то вроде:
— Да, господа, большие выигрыши — это сильные страсти. Увы-увы, стрессы напряженного рабочего дня не всегда удается погасить даже за столиком рулетки. Конечно, все мы — живые люди, у всех нервы. Очевидно, уважаемые господа из Службы Безопасности — вы видите их за моей спиной — днем немного понервничали. Это, что ни говорите, бывает. Случается, любая незначительная мелочь может вывести человека…
Над моим ухом что-то просвистело. Пуля, испуганно подумал я, но, к моей радости, это был всего лишь тяжелый хрустальный бокал, который врезался в стену и обдал преследователей порцией брызг. Порядок!
— …из равновесия. Но, как говорится, посуда бьется к счастью, и любой стресс, в конце концов, можно погасить путем смены рода деятельности. Если днем вы занимались службой безопасности, вечером сам Бог велел отдохнуть у зеленого стола…
Бац! Еще один бокал, и еще раз мимо. В этой тесноте хорошенько не размахнешься. Мы уже мчались по коридору по направлению к главному выходу. У Журавлева отличный инстинкт, он кинулся — и нас повел — туда, где меньше народу и где стеклянные входные двери еще не забраны решеткой на ночь. В крайнем случае рванем через стекло. Тут главное — беречь глаза, руки и камеру. Вернее, в таком порядке: глаза, камеру, руки.
Ба-бах! А вот это уже стрельба. К счастью, никто ни в кого не попал. Скорее всего, стреляли пока вверх, для острастки. А может, стрелки такие дерьмовые. Соколы вообще никудышные стрелки. Дать в морду, отбить печень, раскрошить челюсть — это они могут. Но метко стрелять… на кой черт это надо? Пустил очередь — в кого-нибудь да попадешь. Правда, наши преследователи сейчас без автоматов. Оставили, наверное, в гардеробе… Ба-бах! Бах! Вот это молодцы. Попали в стекло наружной двери. До двери этой нам еще метров десять, поэтому град осколков просыпался не на нас, а на швейцаров, которые приготовились нас встречать. Полная неразбериха! Те, у дверей, брызнули на пол: подумали, будто стреляют именно в них, а не в меня, Мокеича и Катю с Журавлевым. Давненько я так не бегал!
Еще один рывок! Кстати, камера все еще работала. Мокеич уже не ловил меня в кадр, а просто несся прыжками, держа камеру под мышкой. Представляю, какая потрясающе достоверная картинка была сейчас на экране. Мы скакали бок о бок с Мокеичем. Наушник у него от бега сполз, и я слышал восхищенные вопли из студии. Все в полном отпаде! Заснять скандал в самой «Вишенке», да еще с участием соколов. Кому-то этот прямой эфир еще припомнят, но все будет потом, завтра, а сейчас они умирали от счастья.
Нам было не до счастья. Нам бы успеть…
Успели!
Наша дружная кавалькада в полном составе выпрыгнула из пустого проема входной двери. Напоследок Катя ухитрилась все-таки разбить лампу о косяк, и я вовремя увернулся от осколков. Судя по крикам у меня за спиной, кто-то не увернулся. Хорошо бы это был толстощекий Мосин. Лишняя нашлепка ему бы не помешала.
Как только мы выпрыгнули из двери, лампочка на камере погасла. Странно, неужели прошло всего пятнадцать минут? Да быть не может. Мне показалось, что прошло уже не меньше часа. Вот что значит теория относительности.
Рафик был прямо под боком, мотор еще толком не успел остыть, и мы взяли сразу с места в карьер. Преследователи замешкались. Они припарковали свои лимузины в стороне, противоположной нашему бегству. Это дало нам минуты три для отрыва.
И мы помчались по ночной Москве. К нашему счастью, ночная жизнь кипела только в особых, предназначенных для этого заведениях и не распространялась на проезжую часть. Дорога была отнюдь не загружена. Завтра, когда в Москву понаедут гости, родео не устроишь. Но пока путь свободен, вперед!
Мокеич за рулем старался как мог. Наш маленький «рафик» был ничто по сравнению с лимузинами соколов, но Мокеич выжимал из механизма все и даже больше. Оторваться можно либо сейчас, когда между нами еще дистанция, либо никогда. Еще десять минут, и они нас настигнут, и тогда… Об этом лучше было бы не думать.
Пока же мы мчались по улице Поварской. Мокеич рулил, «рафик» вздрагивал, Катя собирала свои проводки, горестно вывинчивая цоколь покойной осветительной лампы. Журавлев нервно вертел в руках свой раструб микрофона, растерянно соображая, нельзя ли на пять минут переделать его в настоящий стингер. Что касается меня, то я вместе со всеми подпрыгивал на ухабах, борясь с желанием набрать оставленный мне номер генерала Дроздова и попросить на выручку пару танков.
Мы вырвались на бульвар, вспугнули двух прохожих-камикадзе, разминулись со случайным «жигулем» и, визжа тормозами, рванули в сторону Триумфальной площади. Надо было добраться до Большой Садовой, а там можно было уйти переулками, которые лучше Мокеича не знал никто.
— Ходу, Мокеич, ходу! — сказал я, вглядываясь в зеркало заднего обзора. Вот-вот на горизонте могли появиться преследователи. Собственно говоря, поймать нас можно было легче легкого, если бы соколы обратились в ГАИ. Но я прекрасно знал, что сейчас они этого не сделают — особенно эта троица.
— Аркадий Николаевич, они далеко? — спокойным голосом спросила меня Катя.
Я порадовался за нее. Другая бы на ее месте давно впала в истерику и начала бы звать маму. А Катерина — ничего. Привыкла. Бывали у нашей команды случаи и покруче.
— Боюсь, что… — начал я, взглянул в зеркало и осекся. Преследователей не было! Очевидно, они свернули на Герцена и теперь могли догонять разве что свою тень.
— Интересно, почему же они свернули? — спросил меня Журавлев. Он отложил наконец свой стингер, тоже взглянул в зеркало и теперь удовлетворенно протирал очки.
— А черт их знает, — беспечно сказал я. — Считайте, что повезло. Вместо бизнесменов случайно напоролись на вооруженных соколов и остались целы. Скажем спасибо гражданке Фортуне…
— Случайно? — хитренько переспросила меня Катя.
— Абсолютно случайно, — честно уверил я ее. Это было, кстати, чистой правдой. Случайно и по моей вине. Я, идиот, не сделал нужных выводов из рассказа бильярдиста Суворова и про соколов просто не подумал. Иначе я бы не решился рисковать своей командой.
Все мы задним умом крепки, подумал я покаянно. Даже известные на всю страну тележурналисты вроде меня. Тут я вообразил себе, как Димочка Игрунов с градусником под мышкой смотрел мой репортаж из «Вишенки», скрипя зубами от зависти, — и сразу утешился.
Глава 44
МАКС ЛАПТЕВ
Ночью здесь, оказывается, большое движение, подумал я, с трудом уворачиваясь от телевизионного «рафика». Так бедному фискалу недолго и в аварию угодить.
Я проводил глазами шустрый фургончик, остановил свой «жигуль» и осмотрелся. Дом, в котором проживал господин Воскресенский, должен быть где-то поблизости, на Поварской. Фонари уже бледненько горели, и в их неверном свете таблички на домах рассматривать можно было только вблизи. Я вышел из машины, и тут рядом завизжали тормоза. Автогонки здесь, что ли? Я оглянулся. Рядом с моим «жигулем», почти борт в борт, притормозил чей-то лимузин. Из него высунулась злая голова с нашлепкой на щеке.
Хотя было и темновато, эту голову я узнал. Некто Мосин, правая рука Пал-Секамыча. Второй человек у соколов. По отзывам знающих людей, большой мерзавец.
— Эй, мужик! — крикнул Мосин. Меня он, разумеется, не узнал, и не только потому, что я стоял в тени, но и потому что не знал никогда. Одно из преимуществ нашей службы — быть в тени и не высовываться.
— Чего тебе? — лениво спросил я, делая вид, что закуриваю.
— Слушай, «рафик» видал? Куда он поехал, а?
Я не колебался.
— Туда! — Я махнул рукой в сторону улицы Герцена.
Мосин ткнул шофера, лимузин взвизгнул и умчался в указанном мною направлении. Пусть поищут, ухмыльнулся я злорадно. Не знаю, чем телевизионщики насолили сегодня соколам, но теперь Мосину их уже не поймать.
Я еще по инерции ухмылялся, когда звонил в дверь квартиры Андрона Воскресенского и предъявлял ему свое служебное удостоверение. Но тут же стал серьезным, увидев, как смертельно побледнел хозяин квартиры. Очень похоже, что визит мой его напугал, но не удивил.
— Я могу собрать вещи? — с ходу спросил Воскресенский слегка надтреснутым голосом. Так в старинных фильмах про гражданскую войну говорили интеллигенты-вредители, когда к ним с обыском приходили орлы из чрезвычайки. Впрочем, и сам Воскресенский внешне напоминал такого интеллигента из фильма. Разве что сутулился чуть больше, чем следовало бы.
— Вещи? — не без удивления повторил я. — Что ж, вещи, наверное, вы можете собрать. Только сначала, пожалуйста, извольте чистосердечное признание.
— Признание в чем? — глухо спросил Воскресенский.
— Уж вам виднее, в чем, — пожал я плечами. — Вы ведь даже не спросили, зачем я пришел. Сразу сдаетесь. Ну, так рассказывайте.
— Про что? — все так же глухо произнес Андрон Сигизмундович. Видно было, что каждое слово дается ему с трудом. Руки у него подрагивали. Он старался не смотреть мне в глаза и вообще производил впечатление человека, с детства перепуганного. Только вот в чем?
— Расскажите мне про покушение, — сразу взял я быка за рога.
Губы Воскресенского сложились в какую-то странную болезненную улыбочку.
— Да-да, конечно, — обреченно кивнул он. — Ваш неизменный репертуар. Покушение на генералиссимуса и туннель от Бомбея до Лондона. Узнаю Лубянку. Валерия истеричка, но в этом она была права.
— В чем, в чем права? — не отставал я.
— Во время нашего последнего разговора она предупреждала меня, что этим кончится. Черные «воронки» будут разъезжать по ночам и хватать по спискам. Всех бывших антисоветчиков, радикалов и прочих диссидентов. Вы ведь мой адрес взяли из списка Дем.Альянса?
— Вроде того, — согласился я. — Так когда вы разговаривали с Валерией в последний раз?
— Не помню, — сказал Воскресенский. — Месяца два назад.
— А свой маузер вы ей тогда же передали? — поинтересовался я. — Ну, тот самый, именной, который маршал Ворошилов преподнес вашему батюшке…
Андрон Сигизмундович потер рукой свой лоб. Ясно было, что вопрос мой для него был верхом бессмысленности.
— При чем тут маузер? — унылым жестом пресек он мою явную глупость. — Не просила Валерия у меня никакого маузера. Да вот он, на месте.
С этими словами Воскресенский приставил лестницу к книжным стеллажам, взобрался почти на самую верхотуру и снял с полки огромный пыльный фолиант.
— Держите, — сказал он мне сверху.
Я подхватил обеими руками том, разгреб пыль и открыл. Как и следовало ожидать, внутри тома было вырезано гнездо и в нем действительно лежал огромный маузер в некогда яично-желтой, а теперь уже основательно поблекшей деревянной кобуре. Сапего был прав. Для теракта это грозное оружие было совершенно бесполезно. Для прицельной стрельбы с дальнего расстояния маузер не смог бы заменить даже плохонькую винтовку, а вблизи маузер был просто до неприличия громоздок. Любая охрана расщелкала бы человека с такой пушкой за километр.
Да, эту версию пришлось отбросить. Я еще раз с сожалением кинул взгляд на музейный маузер, повертел его в руках, пересчитал патроны (их было всего пять, и они неплохо сохранились) и положил оружие обратно в тайник.
— Кладите его, где лежал, — попросил я Воскресенского.
Тот удивленно уставился на меня:
— Как, вы не собираетесь его конфисковывать?
Я развел руками.
— Представьте, не собираюсь. И арестовывать вас сейчас я тоже, между прочим, не собираюсь. Да и приехал я не на «воронке», а на «Жигулях». Посмотрите в окно, убедитесь.
Воскресенский, сжимая фолиант в руках, деревянной походкой послушно направился к окну. Когда он вернулся, бледное его лицо чуть порозовело.
— В таком случае, не понимаю… — начал было он. Именно таким голосом честные советские интеллигенты в старых фильмах, напрасно заподозренные в заговорах, говорят с чекистским хамьем.
— Вы книжечку-то с пистолетиком на место положите, — посоветовал я Воскресенскому. — Она тяжелая, в руках устанете держать.
Андрон Сигизмундович повел плечами, однако вновь забрался по лесенке и вернул том на место.
— Вот и отлично, — похвалил я. — А теперь слушайте…
Минут через десять, когда я замолчал и сложил фотографии обратно в свою папочку, Андрон Сигизмундович сотворил на лице почти дружелюбную гримасу. Он уже вошел в образ честного интеллигента, к которому за советом приходит молодой рабочий паренек.
— С вами трудно спорить, — произнес Воскресенский наконец. — Но и соглашаться нет охоты. Вы утверждаете, будто бы есть вероятность покушения на Президента и что, возможно, Валерия Старосельская к этому делу причастна…
— Я не утверждаю, — вставил я. — Просто существует одна из версий, и ее надо проработать. Подтвердить либо отбросить. Это всего лить догадки, почти ни на чем не основанные… — Разумеется, ни об убийстве Дроздова-«Кириченко», ни о его посмертных уликах я ничего рассказывать не стал.
— Чисто теоретически такая возможность существует, — признал Андрон Сигизмундович. — Валерия не всегда адекватна, но… я не верю. Простите, не верю. Валерия — человек творческий и потому довольно безалаберный. Покушение же — такая область, в которой необходим почти математический расчет. Кто-то должен был позаботиться об оружии, обеспечить прикрытие… Разработать реальный план, в конце концов. Многие грандиозные планы Валерии в свое время уже были остановлены из-за невинных бытовых мелочей.
— Другими словами, — подытожил я мысль, — у Валерии в таком деле должен непременно быть помощник. Или помощники.
Воскресенский приостановил плавное течение своих мыслей. Такой простой вариант явно не приходил ему в голову.
— Значит, вы считаете, будто кто-то из Дем.Альянса может сейчас вместе с Валерией… Совершенно невероятно!
— Минутку, — удивился теперь я. — Выходит, у Старосельской в ДА не было единомышленников? Неувязочка какая-то получается. Я-то слышал другое — будто зачастую в меньшинстве оказывались именно вы…
На самом деле ничего такого я не слышал. Но подначка сработала.
Воскресенский покраснел. Чувствовалось, что мои подозрения невероятно его задели.
— Чушь! — запальчиво произнес он. — Чушь, господин с Лубянки. Если Трахтенберг с Колокольцевым одно время и подпевали ее бредням, то и они постепенно разобрались в ее идеях. Должны были разобраться.
— А Николашин? — подхватил я. — Николашин-то наверняка тоже ее поддерживал. Разве нет?
Андрон Сигизмундович сердито отмахнулся. Я понял, что он вновь переживает былые идеологические баталии.
— Ваш Николашин вообще предпочитал помалкивать, — заявил он. — Не знаю уж, кого он поддерживал, но делал это преимущественно молча.
Я подвел черту.
— Итак, вы полагаете, что помощь Старосельской в теракте могли оказать либо Трахтенберг, либо Колокольцев. Так?
Воскресенский схватился за голову:
— Не переиначивайте, не переиначивайте меня! Про теракт я ничего вам не говорил. Вы меня запутали, вы провокатор.
— Успокойтесь, пожалуйста, — нежно сказал я. — Будь я провокатор, я бы ваши слова записал на диктофон. Или, еще лучше, получил бы от вас подпись под протоколом. Но мне-то не это нужно, поймите. Покушение — дело нешуточное, и наш с вами долг его остановить. Вы ведь уважаете всенародно избранного президента, не так ли?
Воскресенский раздраженно уставился на меня:
— А вы-то сами его уважаете?
— Я на службе, выполняю свой долг. Политика не мое дело.
— Но я-то не на службе! — воскликнул Андрон Сигизмундович. — И президента нашего я не уважаю… Правда, не настолько, чтобы устраивать на него покушения, — добавил он через несколько секунд.
Я проводил глазами шустрый фургончик, остановил свой «жигуль» и осмотрелся. Дом, в котором проживал господин Воскресенский, должен быть где-то поблизости, на Поварской. Фонари уже бледненько горели, и в их неверном свете таблички на домах рассматривать можно было только вблизи. Я вышел из машины, и тут рядом завизжали тормоза. Автогонки здесь, что ли? Я оглянулся. Рядом с моим «жигулем», почти борт в борт, притормозил чей-то лимузин. Из него высунулась злая голова с нашлепкой на щеке.
Хотя было и темновато, эту голову я узнал. Некто Мосин, правая рука Пал-Секамыча. Второй человек у соколов. По отзывам знающих людей, большой мерзавец.
— Эй, мужик! — крикнул Мосин. Меня он, разумеется, не узнал, и не только потому, что я стоял в тени, но и потому что не знал никогда. Одно из преимуществ нашей службы — быть в тени и не высовываться.
— Чего тебе? — лениво спросил я, делая вид, что закуриваю.
— Слушай, «рафик» видал? Куда он поехал, а?
Я не колебался.
— Туда! — Я махнул рукой в сторону улицы Герцена.
Мосин ткнул шофера, лимузин взвизгнул и умчался в указанном мною направлении. Пусть поищут, ухмыльнулся я злорадно. Не знаю, чем телевизионщики насолили сегодня соколам, но теперь Мосину их уже не поймать.
Я еще по инерции ухмылялся, когда звонил в дверь квартиры Андрона Воскресенского и предъявлял ему свое служебное удостоверение. Но тут же стал серьезным, увидев, как смертельно побледнел хозяин квартиры. Очень похоже, что визит мой его напугал, но не удивил.
— Я могу собрать вещи? — с ходу спросил Воскресенский слегка надтреснутым голосом. Так в старинных фильмах про гражданскую войну говорили интеллигенты-вредители, когда к ним с обыском приходили орлы из чрезвычайки. Впрочем, и сам Воскресенский внешне напоминал такого интеллигента из фильма. Разве что сутулился чуть больше, чем следовало бы.
— Вещи? — не без удивления повторил я. — Что ж, вещи, наверное, вы можете собрать. Только сначала, пожалуйста, извольте чистосердечное признание.
— Признание в чем? — глухо спросил Воскресенский.
— Уж вам виднее, в чем, — пожал я плечами. — Вы ведь даже не спросили, зачем я пришел. Сразу сдаетесь. Ну, так рассказывайте.
— Про что? — все так же глухо произнес Андрон Сигизмундович. Видно было, что каждое слово дается ему с трудом. Руки у него подрагивали. Он старался не смотреть мне в глаза и вообще производил впечатление человека, с детства перепуганного. Только вот в чем?
— Расскажите мне про покушение, — сразу взял я быка за рога.
Губы Воскресенского сложились в какую-то странную болезненную улыбочку.
— Да-да, конечно, — обреченно кивнул он. — Ваш неизменный репертуар. Покушение на генералиссимуса и туннель от Бомбея до Лондона. Узнаю Лубянку. Валерия истеричка, но в этом она была права.
— В чем, в чем права? — не отставал я.
— Во время нашего последнего разговора она предупреждала меня, что этим кончится. Черные «воронки» будут разъезжать по ночам и хватать по спискам. Всех бывших антисоветчиков, радикалов и прочих диссидентов. Вы ведь мой адрес взяли из списка Дем.Альянса?
— Вроде того, — согласился я. — Так когда вы разговаривали с Валерией в последний раз?
— Не помню, — сказал Воскресенский. — Месяца два назад.
— А свой маузер вы ей тогда же передали? — поинтересовался я. — Ну, тот самый, именной, который маршал Ворошилов преподнес вашему батюшке…
Андрон Сигизмундович потер рукой свой лоб. Ясно было, что вопрос мой для него был верхом бессмысленности.
— При чем тут маузер? — унылым жестом пресек он мою явную глупость. — Не просила Валерия у меня никакого маузера. Да вот он, на месте.
С этими словами Воскресенский приставил лестницу к книжным стеллажам, взобрался почти на самую верхотуру и снял с полки огромный пыльный фолиант.
— Держите, — сказал он мне сверху.
Я подхватил обеими руками том, разгреб пыль и открыл. Как и следовало ожидать, внутри тома было вырезано гнездо и в нем действительно лежал огромный маузер в некогда яично-желтой, а теперь уже основательно поблекшей деревянной кобуре. Сапего был прав. Для теракта это грозное оружие было совершенно бесполезно. Для прицельной стрельбы с дальнего расстояния маузер не смог бы заменить даже плохонькую винтовку, а вблизи маузер был просто до неприличия громоздок. Любая охрана расщелкала бы человека с такой пушкой за километр.
Да, эту версию пришлось отбросить. Я еще раз с сожалением кинул взгляд на музейный маузер, повертел его в руках, пересчитал патроны (их было всего пять, и они неплохо сохранились) и положил оружие обратно в тайник.
— Кладите его, где лежал, — попросил я Воскресенского.
Тот удивленно уставился на меня:
— Как, вы не собираетесь его конфисковывать?
Я развел руками.
— Представьте, не собираюсь. И арестовывать вас сейчас я тоже, между прочим, не собираюсь. Да и приехал я не на «воронке», а на «Жигулях». Посмотрите в окно, убедитесь.
Воскресенский, сжимая фолиант в руках, деревянной походкой послушно направился к окну. Когда он вернулся, бледное его лицо чуть порозовело.
— В таком случае, не понимаю… — начал было он. Именно таким голосом честные советские интеллигенты в старых фильмах, напрасно заподозренные в заговорах, говорят с чекистским хамьем.
— Вы книжечку-то с пистолетиком на место положите, — посоветовал я Воскресенскому. — Она тяжелая, в руках устанете держать.
Андрон Сигизмундович повел плечами, однако вновь забрался по лесенке и вернул том на место.
— Вот и отлично, — похвалил я. — А теперь слушайте…
Минут через десять, когда я замолчал и сложил фотографии обратно в свою папочку, Андрон Сигизмундович сотворил на лице почти дружелюбную гримасу. Он уже вошел в образ честного интеллигента, к которому за советом приходит молодой рабочий паренек.
— С вами трудно спорить, — произнес Воскресенский наконец. — Но и соглашаться нет охоты. Вы утверждаете, будто бы есть вероятность покушения на Президента и что, возможно, Валерия Старосельская к этому делу причастна…
— Я не утверждаю, — вставил я. — Просто существует одна из версий, и ее надо проработать. Подтвердить либо отбросить. Это всего лить догадки, почти ни на чем не основанные… — Разумеется, ни об убийстве Дроздова-«Кириченко», ни о его посмертных уликах я ничего рассказывать не стал.
— Чисто теоретически такая возможность существует, — признал Андрон Сигизмундович. — Валерия не всегда адекватна, но… я не верю. Простите, не верю. Валерия — человек творческий и потому довольно безалаберный. Покушение же — такая область, в которой необходим почти математический расчет. Кто-то должен был позаботиться об оружии, обеспечить прикрытие… Разработать реальный план, в конце концов. Многие грандиозные планы Валерии в свое время уже были остановлены из-за невинных бытовых мелочей.
— Другими словами, — подытожил я мысль, — у Валерии в таком деле должен непременно быть помощник. Или помощники.
Воскресенский приостановил плавное течение своих мыслей. Такой простой вариант явно не приходил ему в голову.
— Значит, вы считаете, будто кто-то из Дем.Альянса может сейчас вместе с Валерией… Совершенно невероятно!
— Минутку, — удивился теперь я. — Выходит, у Старосельской в ДА не было единомышленников? Неувязочка какая-то получается. Я-то слышал другое — будто зачастую в меньшинстве оказывались именно вы…
На самом деле ничего такого я не слышал. Но подначка сработала.
Воскресенский покраснел. Чувствовалось, что мои подозрения невероятно его задели.
— Чушь! — запальчиво произнес он. — Чушь, господин с Лубянки. Если Трахтенберг с Колокольцевым одно время и подпевали ее бредням, то и они постепенно разобрались в ее идеях. Должны были разобраться.
— А Николашин? — подхватил я. — Николашин-то наверняка тоже ее поддерживал. Разве нет?
Андрон Сигизмундович сердито отмахнулся. Я понял, что он вновь переживает былые идеологические баталии.
— Ваш Николашин вообще предпочитал помалкивать, — заявил он. — Не знаю уж, кого он поддерживал, но делал это преимущественно молча.
Я подвел черту.
— Итак, вы полагаете, что помощь Старосельской в теракте могли оказать либо Трахтенберг, либо Колокольцев. Так?
Воскресенский схватился за голову:
— Не переиначивайте, не переиначивайте меня! Про теракт я ничего вам не говорил. Вы меня запутали, вы провокатор.
— Успокойтесь, пожалуйста, — нежно сказал я. — Будь я провокатор, я бы ваши слова записал на диктофон. Или, еще лучше, получил бы от вас подпись под протоколом. Но мне-то не это нужно, поймите. Покушение — дело нешуточное, и наш с вами долг его остановить. Вы ведь уважаете всенародно избранного президента, не так ли?
Воскресенский раздраженно уставился на меня:
— А вы-то сами его уважаете?
— Я на службе, выполняю свой долг. Политика не мое дело.
— Но я-то не на службе! — воскликнул Андрон Сигизмундович. — И президента нашего я не уважаю… Правда, не настолько, чтобы устраивать на него покушения, — добавил он через несколько секунд.