Страница:
Джен!
Джефф!
Расс!
Он подумал, что они потеряны для него навсегда. Он чувствовал себя так, как, вероятно, чувствовал себя его отец, когда служители похоронной конторы навели ему макияж и он тихо спал в своем гробу, такой красный и румяный, каким он никогда не был при жизни.
Однако вскоре он стал различать свет и, как ему показалось, звуки. Он сосредоточился. Ему казалось, что он выныривает из глубины, долго и с трудом приближаясь к поверхности воды. Вот поверхность приближается, вот он выныривает и чувствует какой-то запах... и понимает, что это аромат бурбона.
Лейтенант Си Ди Гендерсон, сотрудник OSBI, смотрел на него сквозь стекла своих очков. Временами Бад очень отчетливо видел лейтенанта, но иногда его силуэт расплывался и становился мутным и смазанным. Вот он видит старика, а вот — хлоп, и от него остается только распластанное по серому небу пятно. Наконец очертания лейтенанта приняли некую устойчивую форму.
— Он приходит в себя, — проговорил лейтенант. Слова прогрохотали так, словно Гендерсон вещал в мегафон. Они гулким эхом отдавались внутри черепа Бада.
Появилась Джен. Ради нее он постарался освободиться от пут смерти, но ее паутина крепко держала его. Она казалась погруженной в глубокое горе, лицо ее было печальным и опухшим от слез. Такого проявления чувств на ее обычно бесстрастном лице Бад не видел уже очень давно. Вот в поле его зрения появился Джефф, очень напряженный и озабоченный. Здесь был и Расс, даже Расс, который уже давно никуда и никогда не ходил вместе с ними, и тот был здесь. Происшествие, кажется, вымыло из него обычную раздражительность и отчужденность, и под его напряженным взглядом угадывалось беспомощное выражение лица маленького ребенка.
— Эй, Бад, не вздумай умирать при мне, — сказала Джен.
Он не мог ничего сказать ей в ответ. Губы не повиновались ему.
— Папа, — говорил ему Джефф. Он плакал. — Папочка, Господи, ты выжил, как нам повезло, Господи, какое же это счастье.
Над одной его перевязанной рукой висел пакет с плазмой, над другой — большой пластиковый пакет с прозрачной жидкостью — его усиленно лечили многочисленными капельницами. Он лежал неподвижно, спеленутый бинтами. Вдруг он почувствовал, что его схватили за член и начали его выкручивать. Когда-то их водили в больницу «Скорой помощи», и он понял, что ему вставляют мочевой катетер. Ему страшно хотелось пить.
— Джефф, — наконец сумел произнести Бад. Джефф поцеловал его в лоб. Баду захотелось выпростать из-под одеяла руку, чтобы ласково прикоснуться к Джеффу. Но он не в состоянии был шевельнуться. При малейшей попытке во всем теле возникала сильная боль.
Над ним склонился Расс и просто дотронулся до него, взяв его за руку.
Бад кивнул головой и подмигнул старшему сыну.
— Он приходит в себя, — сказал молодой человек в больничной униформе. На груди была приколота табличка с надписью «Доктор такой-то». Когда только этот молодой парень успел стать врачом?
Бад посмотрел на Джен. На его глазах навернулись слезы. Он увидел рядом с ней совсем юного Джеффа, такого красивого и цельного, Расса, со всеми его завихрениями в мозгах, с его надеждами и длинными патлами, и вдруг опять вспомнил, как пуля пробила череп бедняги Теда.
«Почему и там плохо все сделал? Меня подловили, как желторотика. Нас обоих подловили. Почему мы даже не подумали о такой возможности? Почему не предусмотрели засаду? Нас взяли тепленькими. Лэймар Пай вышиб нас из седла».
— Вы поправитесь, сержант Пьюти, — сказал врач. — Главное — кровопотеря. Еще бы один час — и вы истекли бы кровью. Тогда мы ничего не смогли бы сделать. Этот старик просто кремень, должен вам сказать.
Должно быть, в глазах Бада отразилась растерянность, потому что Джен тут же объяснила:
— Старик Билл Степфорд. Он в темноте прошел пешком тринадцать миль, вернулся на ферму и позвонил в полицию. Это произошло около полуночи. Они искали вас, где только могли, но никому и в голову не пришло искать вас на его ферме. Ты потерял очень много крови. Это было три дня назад.
— Т-т-т-тед? — удалось произнести Баду.
— Не волнуйся о Теде, — сказал Си Ди Гендерсон. — Там, где он сейчас, не испытывают боли.
Ему надо было узнать еще одну, последнюю, но очень важную для него вещь. Он спросил, хотя каждое произнесенное слово высасывало из него всю энергию и волю.
— Почему?
— Потому что, — ответил Гендерсон, — проклятый Лэймар — подонок, вот почему.
Бад недоверчиво покачал головой:
— Но... почему... тогда... жив... я?
— Потому что ты не голубь, вот почему, — произнес Гендерсон. — Старик Степфорд каждую осень охотился на голубей, и единственные патроны, которые сумел найти на его ферме Пай, были предназначены для стрельбы по голубям. Дробь номер восемь и девять. Хирурги возились с тобой четыре часа, Бад. Они извлекли из-под твоей кожи тысячи дробинок. Ни одно из ранений не угрожало жизни, а дробинки оказались стальными, поэтому свинцовое отравление тебе не грозит. Лэймар всадил в тебя пять или шесть таких патронов из обреза. Должно быть, он думал, что у тебя из сердца и кишок вытечет вся кровь. Тебе просто повезло, что ты оставил дома свой пуленепробиваемый жилет. К тому же Лэймар стрелял из короткого обреза и использовал открытые патроны. Рассеяние дроби оказалось большим, и ты не получил ни одного проникающего в грудь или живот ранения. У тебя не повреждены позвоночник, нервная система и мозг. Но вот что я тебе скажу, Бад. Ты теперь ни в каком аэропорту ни за какие коврижки не пройдешь спецконтроль индикатором металла.
— Ну, Бад, старый черт, — сказал он, — даже этот чертов Лэймар Пай не смог вышибить из тебя дух!
У полковника были маленькие темные глаза, которые могли иметь одно из трех выражений: безразличие, неукротимая ярость и истинный восторг. Сегодня именно это последнее выражение буквально излучалось из его глаз.
— Хотя, должен сказать, что иногда копченые индейки, подвешенные на крюк в сарае, выглядят лучше, чем ты.
Бад слабо улыбнулся. Рядом с полковником не было никого из его семьи.
— Я говорил с Джен, Бад. Она прекрасная женщина. Тебе просто повезло с ней, просто повезло, Бад. Бад кивнул.
— Бад, для меня большая честь и радость сообщить тебе, что Департамент общественной безопасности и Дорожная патрульная полиция Оклахомы решили наградить тебя самой высокой наградой, которую мы можем тебе вручить: Медалью за доблесть.
Бад глотнул слюну от волнения.
— Мы нашли шесть истраченных обойм от патронов к твоему револьверу 0,357 и пустое зарядное устройство. Будучи тяжело раненным, под огнем двух профессиональных убийц, ты не только сумел ответить на их огонь, но и перезарядил оружие. Может, это ты вселил страх в Лэймара, и он три часа спустя побоялся убить чету Степфордов и отпустил их. Может быть, ты спас и их жизни. И если бы твой партнер не наделал в штаны, то, кто знает, может быть, вам удалось бы взять братьев Пай.
— Сэр, — возразил Бад, — Тед старался, как только мог.
— Я тоже в этом уверен, Бад. Но факт остается фактом: ты ответил огнем на огонь, а он нет. Когда мы нашли его, он лежал на животе, поджав ноги и обхватив руками голову, как маленький ребенок. Он лежал не сопротивляясь, они просто подошли к нему и пристрелили его. Он не выстрелил в ответ ни разу! Но мы сделаем все, чтобы мальчик получил все мыслимые почести. Люди этого хотят. И Тед получит посмертную награду. Звезду за храбрость Оклахомской дорожной патрульной полиции. В Департаменте общественной безопасности в Оклахома-Сити появится мемориальная доска с его именем. А какие будут похороны! Бад, мы хотим собрать полицейских со всей Америки. В такие моменты наши подразделения должны быть едины.
— Он должен получить самую высшую медаль, — заметил Бад. — Хотя какого черта стоят эти медали?
— Бад, сейчас она действительно мало чего стоит, и я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Я тоже потерял немало ребят из своей эскадрильи. Но пройдет время, и эта медаль начнет значить все больше и больше, особенно для твоих мальчиков. Я знаю. Я прошел через это.
— Я понял вас, сэр, — сказал Бад. — А что с братьями Пай? Мы их еще не взяли?
— Факты таковы, что чертовы братья как сквозь землю провалились. Мы не знаем, где они. По всему штату мы задействовали OSBI, ФБР, дорожную полицию, шерифов и военную полицию. Все они носом землю роют. Даже средства массовой информации, будь они неладны, и те сотрудничают с нами. Хотя и это немаловажно. Мы их обязательно возьмем.
Бад кивнул, хотя он не совсем согласился с полковником. Лэймар был свихнувшимся зверем, но он отнюдь не глуп. У него дар руководить людьми, и он умело им пользовался.
— А ты, Бад, отдыхай. Выздоравливай, у тебя будет на это время. Я уже обо всем поговорил с Джен. Так что латай свои раны. Патрульным ты больше не будешь. Тебе несколько раз отказывали в чине лейтенанта; можешь считать, что он твой. Тебе будут полностью оплачивать ту работу, которую ты и так исполняешь, когда замещаешь командира отряда. Во всяком случае, так говорит капитан Джеймс. Со временем, Бад, ты станешь капитаном и получишь под командование отряд патрулей. А может быть, мы прикомандируем тебя к штабу, и ты будешь вести занятия по стрельбе. Тебе ведь это придется по душе, а, старина? У хорошего капитана будет прекрасная карьера.
Бад кротко улыбнулся, понимая, что никакие слова в данной ситуации неуместны.
В следующий раз его разбудила боль. Действие лекарств закончилось. Как же у него все болело! Он чувствовал себя так, словно его атаковал рой обезумевших пчел. Малейшее движение или поворот в постели — и пчелы снова принимались за работу.
Бада мучила страшная жажда. Джен налила стакан воды, и он жадно выпил его до дна. У него было ощущение, что сегодня уже другой день и давно наступила ночь.
— Как дела у Холли? — наконец спросил он.
— О, эта женщина все восприняла как надо. Она чувствует себя прекрасно. Ты знаешь, это такая девушка, которая вначале не слишком переживает такую потерю. Самые тяжелые дни у нее впереди. Я была у нее вчера вечером. Донна Джеймс, Салли Мак-Гинли и другие принесли ей поесть. Все было очень мило. Я думаю, что она в полном порядке. Она очень довольна, что все так переживают за нее и поддерживают в трудную минуту. Все сошлись в мнении, что очень хорошо, что у них не было детей. Она снова выйдет замуж. У нее вся жизнь впереди, ведь она так молода. Теду собираются посмертно дать медаль, одну из самых высоких. Говорят, что будут очень торжественные похороны.
— Как она... отнеслась к тебе?
— Ко мне? В чем дело, Бад? Что ты хочешь сказать?
— Из-за меня убили ее мужа, вот что я имею в виду. Я так плохо действовал в этой передряге, что у меня ощущение, будто это я сам застрелил беднягу Теда.
— Прекрати, Бад. Никто не говорил про тебя ничего подобного и даже про себя не думал, я точно это знаю. Вы просто попали в ловушку к этим злодеям, вот и все, что можно об этом сказать.
Но Бад так не думал. Интересно, на сколько процентов притупилась его бдительность от того, что он, будучи немного возбужден посторонними мыслями, мало думал о возможности попасть в ловушку Лэймара? Что он упустил из виду? Следы фургона, признаки непорядка на ферме, все те маленькие детали, те сигналы, которые обязательно должен подмечать полицейский, если хочет остаться в живых. Им надо было посмотреть, в каком месте они припрятали фургон Уилларда Джонса, и это должен был сделать он, Бад. Но куда там! Баду было не до этого, он в это время был занят мыслями о всяком дерьме, собственно говоря, он сам спустил штаны и подставил задницу, чтобы Лэймар выпорол его как следует. Он сам открыл дверь: здравствуйте, уважаемый мистер Пай! Входите, пожалуйста. Спасибо вам большое. И Лэймар сделал то, что должен был сделать Лэймар; достаточно было посмотреть в эти горящие глаза, прочитать ориентировки, где перечислялись его уголовные преступления и убийства, чтобы понять, что за фрукт этот Лэймар Пай.
В сознании Бада заклубился черный туман.
— Я хочу пойти на похороны, — проговорил он наконец. — Я должен сделать что-нибудь для Теда.
— Бад, они говорят...
— Я ХОЧУ БЫТЬ НА ПОХОРОНАХ! — проорал Бад тоном всевластного мужа, решения которого не подлежат обсуждению.
— Похороны будут завтра, — заметила Джен.
— Черт побери, позови сюда доктора! Сделай это, Джен.
— Бад!
— Я должен туда пойти. Это мой последний и единственный шанс поступить с ним по справедливости. Я все сказал.
Бад был настолько погружен в свои мысли, что едва ли обращал внимание на окружающее. Он с особой горечью отмечал про себя красоту и смертную печаль этого места. Может, в этом сказывалось действие болеутоляющих лекарств. Ему объяснили, что надо постоянно принимать это зелье, иначе боль будет очень сильной. Но Бад такой человек, и Джен может это подтвердить, что если он сосредоточен на какой-нибудь мысли, то забывает обо всем остальном. Бад сидел в кресле для инвалидов, и Джен везла это кресло. На Баде была форменная шляпа и форменная одежда. Он надел темные солнцезащитные очки, потому что его глаза запали и были обведены синими кровоподтеками, на лице и шее — семь маленьких наклеек. Под рубашкой можно было разглядеть одну большую повязку, прикрывавшую множество мелких ран. На ногах еще более мелкие заплатки. При необходимости он мог ходить, но очень медленно, мелкими шажками. Но на данный момент это было нормально.
Больше всего его беспокоило утомление. Не боль, не гнев, не сожаления, а вязкая, ползучая летаргия. Ему казалось, что воздух слишком сильно давит ему на плечи. Он страшно хотел спать, но когда ложился, то не мог уснуть. Он не желал ни с кем разговаривать. Очки, прикрывавшие его глаза, здорово помогали, но больше всего на свете ему хотелось упасть на землю и уснуть, спать, спать, спать. Ничто в мире не казалось ему стоящим больше пары центов.
Но он чувствовал, почему-то знал наверняка, что ему обязательно надо присутствовать здесь.
Джен и Джефф толкали его коляску по кладбищу. Впереди происходило какое-то движение. Это начиналась прощальная церемония. Патрульные полицейские из пятидесяти штатов и представители полиции такого же количества городов и окрестных графств прибыли на похороны. Когда случаются такие вещи, то становится просто удивительно, как много полицейских хотят принять участие в подобном печальном мероприятии. Сколько копов считают своим долгом сказать: «Брат, все в порядке. Каждый из нас мог оказаться на твоем месте. Ты сделал все, что мог».
— Бад, ты в порядке? — спросила Джен. Он два раза обругал ее, пока она помогала ему одеваться. Он знал, что повел себя плохо, особенно потому, что это происходило в присутствии детей.
— Да, я просто прекрасно себя чувствую, — ответил он. — Могу даже пуститься в пляс, черт возьми.
— Папа, — сказал Джефф.
— Прости меня, Джен, — произнес Бад. — Сегодня лягу спать с курами.
Этот проклятый Лэймар Пай гуляет по округе свободный, как птица, а бедняга Тед сегодня ляжет в землю и будет лежать там, холодный и бесчувственный. Это неправильно. Этого просто не должно было случиться.
На этот раз его охватил гнев. Он мог примириться с болью, но гнев был для него совершенно невыносим. Как он будет жить с таким злом в душе? Он не мог ответить на этот вопрос.
Впереди он заметил припаркованные машины телевидения и красивых людей с камерами и осветительными приборами, которые придавали своим мощным светом неестественную яркость тем предметам, которые они освещали. Телевизионщики стояли группой, отделившись от темно-синего скопления полицейских. Это также вызвало его раздражение. Недавно он смотрел по телевизору новости. Ему показалось, что Лэймар и Оделл Пай стали всеамериканскими знаменитостями, а бедный старина Тед оказался на втором плане. Показывали бесчисленные интервью с «чудесно уцелевшими» Биллом и Мэри Степфордами, бесконечно мелькал на экране самый знаменитый в Оклахоме дуб, под которым прятались они с Тедом, пока их обстреливали победившие их в этой схватке братья Пай. Видны были стреляные гильзы и пустые обоймы пистолетов, усеявшие все пространство двора Степфордов. Демонстрировали ночные съемки каравана машин, направлявшихся на ферму и сверкающих красно-синими мигалками-маяками, мелькнули кадры, на которых было запечатлено, как санитарный вертолет доставил истекающего кровью Бада Пьюти в шоковое отделение госпиталя в Команчи. На одном снимке было видно, как Бада на лебедке спускают в госпиталь через отверстие в крыше. Видок у него, конечно, был в тот момент!.. Краше в гроб кладут — в лице ни кровинки, покрыт какой-то окровавленной простыней, на одной ноге ботинок есть, на другой — нет. Срам!
Джен повезла его сквозь толпу собравшихся, которая, как по волшебству, расступалась и застывала от удивления. Нарастал гул голосов:
— Привет, Бад! — Бад в знак признательности кивал в ответ головой.
Толпа расступилась до конца, и Джен вывезла Бада в первые ряды, где стояли самые важные шишки: полковник Супенский в синей форме, человек из резиденции губернатора (сам губернатор не мог в тот день присутствовать на похоронах), пожилая чета — безутешные родители Теда, капитан Джеймс и в конце ряда, замыкая его, стояла Холли.
Если бы он сейчас увидел ее впервые, то влюбился бы в нее снова. У нее был торжественный, спокойный и печальный вид, но кожа ее была как яблоневый цвет: белая, ослепительно белая и словно покрытая росой — она блестела; ее бледность сродни белизне розы, глаза смотрели в никуда, она была погружена в величавую скорбь.
"Я же говорил, что увижусь с тобой на другой день после того, как все это кончится, — подумал он. — Еще одна моя ложь, будь я проклят".
Она почувствовала, что он смотрит на нее, и улыбнулась.
Ее улыбка обескуражила его вконец.
Он очень любил ее улыбку. Одной из самых лучших сторон их интимных отношений было то, как они вместе смеялись над шутками друг друга, которые могли бы показаться весьма странными посторонним людям. Наверное, они были настроены на одну и ту же длину волны какого-то неведомого биополя, кто знает?
Холли поднялась, подошла к ним, храбро улыбнулась Джен и опустилась на колени, взяв Бада за руку.
— Как ты чувствуешь себя, старый полицейский? — спросила она.
— Холли, я очень старался. Я просто не смог спасти его. Они взяли нас тепленькими.
— Все в порядке, Бад.
Она встала, обняла Джен, потом Джеффа и вернулась на свое место.
Баду приходилось часто бывать на подобных похоронах. Он знал все детали и подробности ритуала. Одни похороны от других отличались мельчайшими, несущественными отклонениями от заведенного распорядка сурового обряда. В почетном карауле стояли по одному человеку от Оклахомы, Арканзаса, Техаса, Нью-Мексико, Колорадо и Миссури. Караул на руках перенес гроб с лафета на катафалк. Рядом с процессией шагал только один человек, хотя по обряду положено двое. Гроб был тяжелым, но все гробы тяжелы, таково уж их свойство: мертвый груз и более ничего. Развертывание флага прошло довольно неуклюже, так как команду, выполнявшую эту процедуру, составили только сегодня, но в конце концов люди справились и свернули флаг треугольником, так, чтобы были видны только звезды. После этого старший по команде, подойдя к Холли, отсалютовал ей.
На расстоянии двадцати ярдов стояла огневая команда из семи человек. Они дали три залпа: всего двадцать один выстрел. Залпы, как всегда, были нестройными. На открытом пространстве выстрелы прозвучали довольно жидко.
Самым худшим моментом похорон всегда был траурный музыкальный сигнал. Не имело, правда, значения, хорош или плох трубач, верно ли он соблюдал мелодию и такт; это было не самое главное, намного важнее боль и скорбь, заключавшиеся в самой музыке, оплакивавшей преждевременно умершего человека, который иногда весьма смутно понимал, за что он идет на смерть; его гибель также смутно воспринималась теми людьми, ради которых он ушел из жизни. Это было больнее всего. Бад еле сдерживал слезы, чувствуя, как у него в голове вновь разливается пугающая чернота. Он снова увидел перед собой волосы Теда, взметнувшиеся от выстрела, когда пуля вошла ему в голову. Он снова увидел, как выпрямился Лэймар, в глазах его была пустота, словно он выполнил работу плотника или каменотеса.
Никто не говорил никаких речей. Прозвучала лишь молитва капеллана. Все закончилось очень быстро. Холли подхватили под руки и увели с кладбища. Приехавшие со всех концов Америки полицейские потянулись к своим машинам.
— Все хорошо, Бад? — поинтересовалась Джен. — Может, ты хочешь немного задержаться?
— Нет, давай быстрее уйдем отсюда.
Он прогнал от себя Джен, и она спала теперь одна в гостиной. Она никогда не видела его плачущим; никто и никогда не видел его слез, и будь он проклят, если еще когда-нибудь заплачет. Но была одна-единственная ночь, когда он плакал в подушку, была и другая ночь, когда он заперся в туалете и его сильно рвало, настолько муторно было у него на душе. Дважды в день к нему приходил врач. Навестил его и полковник Супенский. Они долго беседовали с ним по душам. Приходили следователи из дорожной полиции и из отдела убийств Департамента шерифа графства Мюррей. Наведались к нему люди и из прокуратуры графства. Бад рассказал им все, разумеется, кроме того, что его вот-вот снова поймает в свои сети Джен. Гости расспрашивали его обо всем с невыносимой дотошностью — откуда, когда и сколько раз стреляли, как они попали в невыгодное положение, что да как, словом, это была тягомотина, похожая на бесчисленное повторение в замедленном темпе эпизода футбольного матча. Будет ли Бад выступать со свидетельством перед большим жюри, чтобы оно могло предъявить обоснованное обвинение Лэймару? А как же иначе? Конечно, он выступит!
Он старался не вспоминать о Холли, но она являлась ему по ночам в его кошмарных сновидениях: вспышки выстрелов чередовались с ощущением мягкости ее шелковистой кожи, огонь пороха, горевшего на затылке Теда, сменялся упругостью ее груди, ухмылка Лэймара, вскинувшего ружье, уступала место гладким бедрам Холли. Одно наплывало на другое: вспышки, взрывы, оранжевые всполохи, боль и экстаз — все это громоздилось друг на друга в его сознании. Он просто с ума сходил от желания позвонить ей и не мог этого сделать.
На четвертый день наступило время подняться наконец с постели. Он заставил себя встать, надел свои любимые синие джинсы, накрахмаленную белую рубашку с остроконечным воротничком, обулся в добротные ботинки «Тони Лама» — коричневые с черной подошвой, и надел галстук, украшенный изображением лошадиной головы. Потом он достал свой командирский «кольт», вставил в него обойму с восемью патронами, положил пистолет в кобуру и прицепил ее к поясу. Сверху он накинул спортивную куртку.
Испытывая поначалу головокружение, он заковылял вниз по лестнице. Но уже через минуту овладел собой и справился с головокружением.
— Джен, я ненадолго отлучусь. Потом заскочу в госпиталь. Вернусь засветло.
Выйдя из кухни, она встретила его у входной двери. Лицо бледное, с сероватым оттенком, выражение отчужденное и, как всегда, бесстрастное, только в глазах горел огонек любопытства.
— Ты же еле ходишь. Подумай, что ты делаешь, мистер!
— Я должен поблагодарить этого фермера.
— Напиши ему письмо или позвони. Телефон именно для этого и изобрели.
Джефф!
Расс!
Он подумал, что они потеряны для него навсегда. Он чувствовал себя так, как, вероятно, чувствовал себя его отец, когда служители похоронной конторы навели ему макияж и он тихо спал в своем гробу, такой красный и румяный, каким он никогда не был при жизни.
Однако вскоре он стал различать свет и, как ему показалось, звуки. Он сосредоточился. Ему казалось, что он выныривает из глубины, долго и с трудом приближаясь к поверхности воды. Вот поверхность приближается, вот он выныривает и чувствует какой-то запах... и понимает, что это аромат бурбона.
Лейтенант Си Ди Гендерсон, сотрудник OSBI, смотрел на него сквозь стекла своих очков. Временами Бад очень отчетливо видел лейтенанта, но иногда его силуэт расплывался и становился мутным и смазанным. Вот он видит старика, а вот — хлоп, и от него остается только распластанное по серому небу пятно. Наконец очертания лейтенанта приняли некую устойчивую форму.
— Он приходит в себя, — проговорил лейтенант. Слова прогрохотали так, словно Гендерсон вещал в мегафон. Они гулким эхом отдавались внутри черепа Бада.
Появилась Джен. Ради нее он постарался освободиться от пут смерти, но ее паутина крепко держала его. Она казалась погруженной в глубокое горе, лицо ее было печальным и опухшим от слез. Такого проявления чувств на ее обычно бесстрастном лице Бад не видел уже очень давно. Вот в поле его зрения появился Джефф, очень напряженный и озабоченный. Здесь был и Расс, даже Расс, который уже давно никуда и никогда не ходил вместе с ними, и тот был здесь. Происшествие, кажется, вымыло из него обычную раздражительность и отчужденность, и под его напряженным взглядом угадывалось беспомощное выражение лица маленького ребенка.
— Эй, Бад, не вздумай умирать при мне, — сказала Джен.
Он не мог ничего сказать ей в ответ. Губы не повиновались ему.
— Папа, — говорил ему Джефф. Он плакал. — Папочка, Господи, ты выжил, как нам повезло, Господи, какое же это счастье.
Над одной его перевязанной рукой висел пакет с плазмой, над другой — большой пластиковый пакет с прозрачной жидкостью — его усиленно лечили многочисленными капельницами. Он лежал неподвижно, спеленутый бинтами. Вдруг он почувствовал, что его схватили за член и начали его выкручивать. Когда-то их водили в больницу «Скорой помощи», и он понял, что ему вставляют мочевой катетер. Ему страшно хотелось пить.
— Джефф, — наконец сумел произнести Бад. Джефф поцеловал его в лоб. Баду захотелось выпростать из-под одеяла руку, чтобы ласково прикоснуться к Джеффу. Но он не в состоянии был шевельнуться. При малейшей попытке во всем теле возникала сильная боль.
Над ним склонился Расс и просто дотронулся до него, взяв его за руку.
Бад кивнул головой и подмигнул старшему сыну.
— Он приходит в себя, — сказал молодой человек в больничной униформе. На груди была приколота табличка с надписью «Доктор такой-то». Когда только этот молодой парень успел стать врачом?
Бад посмотрел на Джен. На его глазах навернулись слезы. Он увидел рядом с ней совсем юного Джеффа, такого красивого и цельного, Расса, со всеми его завихрениями в мозгах, с его надеждами и длинными патлами, и вдруг опять вспомнил, как пуля пробила череп бедняги Теда.
«Почему и там плохо все сделал? Меня подловили, как желторотика. Нас обоих подловили. Почему мы даже не подумали о такой возможности? Почему не предусмотрели засаду? Нас взяли тепленькими. Лэймар Пай вышиб нас из седла».
— Вы поправитесь, сержант Пьюти, — сказал врач. — Главное — кровопотеря. Еще бы один час — и вы истекли бы кровью. Тогда мы ничего не смогли бы сделать. Этот старик просто кремень, должен вам сказать.
Должно быть, в глазах Бада отразилась растерянность, потому что Джен тут же объяснила:
— Старик Билл Степфорд. Он в темноте прошел пешком тринадцать миль, вернулся на ферму и позвонил в полицию. Это произошло около полуночи. Они искали вас, где только могли, но никому и в голову не пришло искать вас на его ферме. Ты потерял очень много крови. Это было три дня назад.
— Т-т-т-тед? — удалось произнести Баду.
— Не волнуйся о Теде, — сказал Си Ди Гендерсон. — Там, где он сейчас, не испытывают боли.
Ему надо было узнать еще одну, последнюю, но очень важную для него вещь. Он спросил, хотя каждое произнесенное слово высасывало из него всю энергию и волю.
— Почему?
— Потому что, — ответил Гендерсон, — проклятый Лэймар — подонок, вот почему.
Бад недоверчиво покачал головой:
— Но... почему... тогда... жив... я?
— Потому что ты не голубь, вот почему, — произнес Гендерсон. — Старик Степфорд каждую осень охотился на голубей, и единственные патроны, которые сумел найти на его ферме Пай, были предназначены для стрельбы по голубям. Дробь номер восемь и девять. Хирурги возились с тобой четыре часа, Бад. Они извлекли из-под твоей кожи тысячи дробинок. Ни одно из ранений не угрожало жизни, а дробинки оказались стальными, поэтому свинцовое отравление тебе не грозит. Лэймар всадил в тебя пять или шесть таких патронов из обреза. Должно быть, он думал, что у тебя из сердца и кишок вытечет вся кровь. Тебе просто повезло, что ты оставил дома свой пуленепробиваемый жилет. К тому же Лэймар стрелял из короткого обреза и использовал открытые патроны. Рассеяние дроби оказалось большим, и ты не получил ни одного проникающего в грудь или живот ранения. У тебя не повреждены позвоночник, нервная система и мозг. Но вот что я тебе скажу, Бад. Ты теперь ни в каком аэропорту ни за какие коврижки не пройдешь спецконтроль индикатором металла.
* * *
Бад проснулся после долгого забытья в ясном сознании. На этот раз он увидел перед собой лицо полковника В.Д.Супенского, суперинтенданта дорожной патрульной полиции. Полковник был похож на Бада, как родной брат: на публике он держался сухо и отчужденно, у него было одно из тех дубленых, бугристых лиц, которые напоминают годами провисевшие на заборе, выцветшие и просушенные до белесости мешки. Все годы вьетнамской войны он прослужил в морской авиации, в его команде были люди, которым он безусловно доверял, — белые люди, носившие оружие и верившие в абстракцию Власти, которой они служили. В компании этих людей полковник мог быть и был общительным и дружелюбным.— Ну, Бад, старый черт, — сказал он, — даже этот чертов Лэймар Пай не смог вышибить из тебя дух!
У полковника были маленькие темные глаза, которые могли иметь одно из трех выражений: безразличие, неукротимая ярость и истинный восторг. Сегодня именно это последнее выражение буквально излучалось из его глаз.
— Хотя, должен сказать, что иногда копченые индейки, подвешенные на крюк в сарае, выглядят лучше, чем ты.
Бад слабо улыбнулся. Рядом с полковником не было никого из его семьи.
— Я говорил с Джен, Бад. Она прекрасная женщина. Тебе просто повезло с ней, просто повезло, Бад. Бад кивнул.
— Бад, для меня большая честь и радость сообщить тебе, что Департамент общественной безопасности и Дорожная патрульная полиция Оклахомы решили наградить тебя самой высокой наградой, которую мы можем тебе вручить: Медалью за доблесть.
Бад глотнул слюну от волнения.
— Мы нашли шесть истраченных обойм от патронов к твоему револьверу 0,357 и пустое зарядное устройство. Будучи тяжело раненным, под огнем двух профессиональных убийц, ты не только сумел ответить на их огонь, но и перезарядил оружие. Может, это ты вселил страх в Лэймара, и он три часа спустя побоялся убить чету Степфордов и отпустил их. Может быть, ты спас и их жизни. И если бы твой партнер не наделал в штаны, то, кто знает, может быть, вам удалось бы взять братьев Пай.
— Сэр, — возразил Бад, — Тед старался, как только мог.
— Я тоже в этом уверен, Бад. Но факт остается фактом: ты ответил огнем на огонь, а он нет. Когда мы нашли его, он лежал на животе, поджав ноги и обхватив руками голову, как маленький ребенок. Он лежал не сопротивляясь, они просто подошли к нему и пристрелили его. Он не выстрелил в ответ ни разу! Но мы сделаем все, чтобы мальчик получил все мыслимые почести. Люди этого хотят. И Тед получит посмертную награду. Звезду за храбрость Оклахомской дорожной патрульной полиции. В Департаменте общественной безопасности в Оклахома-Сити появится мемориальная доска с его именем. А какие будут похороны! Бад, мы хотим собрать полицейских со всей Америки. В такие моменты наши подразделения должны быть едины.
— Он должен получить самую высшую медаль, — заметил Бад. — Хотя какого черта стоят эти медали?
— Бад, сейчас она действительно мало чего стоит, и я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Я тоже потерял немало ребят из своей эскадрильи. Но пройдет время, и эта медаль начнет значить все больше и больше, особенно для твоих мальчиков. Я знаю. Я прошел через это.
— Я понял вас, сэр, — сказал Бад. — А что с братьями Пай? Мы их еще не взяли?
— Факты таковы, что чертовы братья как сквозь землю провалились. Мы не знаем, где они. По всему штату мы задействовали OSBI, ФБР, дорожную полицию, шерифов и военную полицию. Все они носом землю роют. Даже средства массовой информации, будь они неладны, и те сотрудничают с нами. Хотя и это немаловажно. Мы их обязательно возьмем.
Бад кивнул, хотя он не совсем согласился с полковником. Лэймар был свихнувшимся зверем, но он отнюдь не глуп. У него дар руководить людьми, и он умело им пользовался.
— А ты, Бад, отдыхай. Выздоравливай, у тебя будет на это время. Я уже обо всем поговорил с Джен. Так что латай свои раны. Патрульным ты больше не будешь. Тебе несколько раз отказывали в чине лейтенанта; можешь считать, что он твой. Тебе будут полностью оплачивать ту работу, которую ты и так исполняешь, когда замещаешь командира отряда. Во всяком случае, так говорит капитан Джеймс. Со временем, Бад, ты станешь капитаном и получишь под командование отряд патрулей. А может быть, мы прикомандируем тебя к штабу, и ты будешь вести занятия по стрельбе. Тебе ведь это придется по душе, а, старина? У хорошего капитана будет прекрасная карьера.
Бад кротко улыбнулся, понимая, что никакие слова в данной ситуации неуместны.
В следующий раз его разбудила боль. Действие лекарств закончилось. Как же у него все болело! Он чувствовал себя так, словно его атаковал рой обезумевших пчел. Малейшее движение или поворот в постели — и пчелы снова принимались за работу.
Бада мучила страшная жажда. Джен налила стакан воды, и он жадно выпил его до дна. У него было ощущение, что сегодня уже другой день и давно наступила ночь.
— Как дела у Холли? — наконец спросил он.
— О, эта женщина все восприняла как надо. Она чувствует себя прекрасно. Ты знаешь, это такая девушка, которая вначале не слишком переживает такую потерю. Самые тяжелые дни у нее впереди. Я была у нее вчера вечером. Донна Джеймс, Салли Мак-Гинли и другие принесли ей поесть. Все было очень мило. Я думаю, что она в полном порядке. Она очень довольна, что все так переживают за нее и поддерживают в трудную минуту. Все сошлись в мнении, что очень хорошо, что у них не было детей. Она снова выйдет замуж. У нее вся жизнь впереди, ведь она так молода. Теду собираются посмертно дать медаль, одну из самых высоких. Говорят, что будут очень торжественные похороны.
— Как она... отнеслась к тебе?
— Ко мне? В чем дело, Бад? Что ты хочешь сказать?
— Из-за меня убили ее мужа, вот что я имею в виду. Я так плохо действовал в этой передряге, что у меня ощущение, будто это я сам застрелил беднягу Теда.
— Прекрати, Бад. Никто не говорил про тебя ничего подобного и даже про себя не думал, я точно это знаю. Вы просто попали в ловушку к этим злодеям, вот и все, что можно об этом сказать.
Но Бад так не думал. Интересно, на сколько процентов притупилась его бдительность от того, что он, будучи немного возбужден посторонними мыслями, мало думал о возможности попасть в ловушку Лэймара? Что он упустил из виду? Следы фургона, признаки непорядка на ферме, все те маленькие детали, те сигналы, которые обязательно должен подмечать полицейский, если хочет остаться в живых. Им надо было посмотреть, в каком месте они припрятали фургон Уилларда Джонса, и это должен был сделать он, Бад. Но куда там! Баду было не до этого, он в это время был занят мыслями о всяком дерьме, собственно говоря, он сам спустил штаны и подставил задницу, чтобы Лэймар выпорол его как следует. Он сам открыл дверь: здравствуйте, уважаемый мистер Пай! Входите, пожалуйста. Спасибо вам большое. И Лэймар сделал то, что должен был сделать Лэймар; достаточно было посмотреть в эти горящие глаза, прочитать ориентировки, где перечислялись его уголовные преступления и убийства, чтобы понять, что за фрукт этот Лэймар Пай.
В сознании Бада заклубился черный туман.
— Я хочу пойти на похороны, — проговорил он наконец. — Я должен сделать что-нибудь для Теда.
— Бад, они говорят...
— Я ХОЧУ БЫТЬ НА ПОХОРОНАХ! — проорал Бад тоном всевластного мужа, решения которого не подлежат обсуждению.
— Похороны будут завтра, — заметила Джен.
— Черт побери, позови сюда доктора! Сделай это, Джен.
— Бад!
— Я должен туда пойти. Это мой последний и единственный шанс поступить с ним по справедливости. Я все сказал.
* * *
Стоял сказочный солнечный апрельский день, над плоской и пыльной равниной Лотонского кладбища ветеранов величаво возвышались могучие дубы. Ветер шелестел листвой — океаном мерцающей зелени, волнуемой постоянным ветром, тем оклахомским ветром, который проникает во все щели и выдувает из них все до последней пылинки, — зеленеющей среди серых камней на могилах людей, умерших по велению чудовища, имя которому — долг. Далеко на северо-западе возвышалась гора Маунт-Скотт; собственно, это не гора, а просто холм, господствующая над местностью высота; древний, высушенный солнцем свинцово-каменный холм.Бад был настолько погружен в свои мысли, что едва ли обращал внимание на окружающее. Он с особой горечью отмечал про себя красоту и смертную печаль этого места. Может, в этом сказывалось действие болеутоляющих лекарств. Ему объяснили, что надо постоянно принимать это зелье, иначе боль будет очень сильной. Но Бад такой человек, и Джен может это подтвердить, что если он сосредоточен на какой-нибудь мысли, то забывает обо всем остальном. Бад сидел в кресле для инвалидов, и Джен везла это кресло. На Баде была форменная шляпа и форменная одежда. Он надел темные солнцезащитные очки, потому что его глаза запали и были обведены синими кровоподтеками, на лице и шее — семь маленьких наклеек. Под рубашкой можно было разглядеть одну большую повязку, прикрывавшую множество мелких ран. На ногах еще более мелкие заплатки. При необходимости он мог ходить, но очень медленно, мелкими шажками. Но на данный момент это было нормально.
Больше всего его беспокоило утомление. Не боль, не гнев, не сожаления, а вязкая, ползучая летаргия. Ему казалось, что воздух слишком сильно давит ему на плечи. Он страшно хотел спать, но когда ложился, то не мог уснуть. Он не желал ни с кем разговаривать. Очки, прикрывавшие его глаза, здорово помогали, но больше всего на свете ему хотелось упасть на землю и уснуть, спать, спать, спать. Ничто в мире не казалось ему стоящим больше пары центов.
Но он чувствовал, почему-то знал наверняка, что ему обязательно надо присутствовать здесь.
Джен и Джефф толкали его коляску по кладбищу. Впереди происходило какое-то движение. Это начиналась прощальная церемония. Патрульные полицейские из пятидесяти штатов и представители полиции такого же количества городов и окрестных графств прибыли на похороны. Когда случаются такие вещи, то становится просто удивительно, как много полицейских хотят принять участие в подобном печальном мероприятии. Сколько копов считают своим долгом сказать: «Брат, все в порядке. Каждый из нас мог оказаться на твоем месте. Ты сделал все, что мог».
— Бад, ты в порядке? — спросила Джен. Он два раза обругал ее, пока она помогала ему одеваться. Он знал, что повел себя плохо, особенно потому, что это происходило в присутствии детей.
— Да, я просто прекрасно себя чувствую, — ответил он. — Могу даже пуститься в пляс, черт возьми.
— Папа, — сказал Джефф.
— Прости меня, Джен, — произнес Бад. — Сегодня лягу спать с курами.
Этот проклятый Лэймар Пай гуляет по округе свободный, как птица, а бедняга Тед сегодня ляжет в землю и будет лежать там, холодный и бесчувственный. Это неправильно. Этого просто не должно было случиться.
На этот раз его охватил гнев. Он мог примириться с болью, но гнев был для него совершенно невыносим. Как он будет жить с таким злом в душе? Он не мог ответить на этот вопрос.
Впереди он заметил припаркованные машины телевидения и красивых людей с камерами и осветительными приборами, которые придавали своим мощным светом неестественную яркость тем предметам, которые они освещали. Телевизионщики стояли группой, отделившись от темно-синего скопления полицейских. Это также вызвало его раздражение. Недавно он смотрел по телевизору новости. Ему показалось, что Лэймар и Оделл Пай стали всеамериканскими знаменитостями, а бедный старина Тед оказался на втором плане. Показывали бесчисленные интервью с «чудесно уцелевшими» Биллом и Мэри Степфордами, бесконечно мелькал на экране самый знаменитый в Оклахоме дуб, под которым прятались они с Тедом, пока их обстреливали победившие их в этой схватке братья Пай. Видны были стреляные гильзы и пустые обоймы пистолетов, усеявшие все пространство двора Степфордов. Демонстрировали ночные съемки каравана машин, направлявшихся на ферму и сверкающих красно-синими мигалками-маяками, мелькнули кадры, на которых было запечатлено, как санитарный вертолет доставил истекающего кровью Бада Пьюти в шоковое отделение госпиталя в Команчи. На одном снимке было видно, как Бада на лебедке спускают в госпиталь через отверстие в крыше. Видок у него, конечно, был в тот момент!.. Краше в гроб кладут — в лице ни кровинки, покрыт какой-то окровавленной простыней, на одной ноге ботинок есть, на другой — нет. Срам!
Джен повезла его сквозь толпу собравшихся, которая, как по волшебству, расступалась и застывала от удивления. Нарастал гул голосов:
— Привет, Бад! — Бад в знак признательности кивал в ответ головой.
Толпа расступилась до конца, и Джен вывезла Бада в первые ряды, где стояли самые важные шишки: полковник Супенский в синей форме, человек из резиденции губернатора (сам губернатор не мог в тот день присутствовать на похоронах), пожилая чета — безутешные родители Теда, капитан Джеймс и в конце ряда, замыкая его, стояла Холли.
Если бы он сейчас увидел ее впервые, то влюбился бы в нее снова. У нее был торжественный, спокойный и печальный вид, но кожа ее была как яблоневый цвет: белая, ослепительно белая и словно покрытая росой — она блестела; ее бледность сродни белизне розы, глаза смотрели в никуда, она была погружена в величавую скорбь.
"Я же говорил, что увижусь с тобой на другой день после того, как все это кончится, — подумал он. — Еще одна моя ложь, будь я проклят".
Она почувствовала, что он смотрит на нее, и улыбнулась.
Ее улыбка обескуражила его вконец.
Он очень любил ее улыбку. Одной из самых лучших сторон их интимных отношений было то, как они вместе смеялись над шутками друг друга, которые могли бы показаться весьма странными посторонним людям. Наверное, они были настроены на одну и ту же длину волны какого-то неведомого биополя, кто знает?
Холли поднялась, подошла к ним, храбро улыбнулась Джен и опустилась на колени, взяв Бада за руку.
— Как ты чувствуешь себя, старый полицейский? — спросила она.
— Холли, я очень старался. Я просто не смог спасти его. Они взяли нас тепленькими.
— Все в порядке, Бад.
Она встала, обняла Джен, потом Джеффа и вернулась на свое место.
Баду приходилось часто бывать на подобных похоронах. Он знал все детали и подробности ритуала. Одни похороны от других отличались мельчайшими, несущественными отклонениями от заведенного распорядка сурового обряда. В почетном карауле стояли по одному человеку от Оклахомы, Арканзаса, Техаса, Нью-Мексико, Колорадо и Миссури. Караул на руках перенес гроб с лафета на катафалк. Рядом с процессией шагал только один человек, хотя по обряду положено двое. Гроб был тяжелым, но все гробы тяжелы, таково уж их свойство: мертвый груз и более ничего. Развертывание флага прошло довольно неуклюже, так как команду, выполнявшую эту процедуру, составили только сегодня, но в конце концов люди справились и свернули флаг треугольником, так, чтобы были видны только звезды. После этого старший по команде, подойдя к Холли, отсалютовал ей.
На расстоянии двадцати ярдов стояла огневая команда из семи человек. Они дали три залпа: всего двадцать один выстрел. Залпы, как всегда, были нестройными. На открытом пространстве выстрелы прозвучали довольно жидко.
Самым худшим моментом похорон всегда был траурный музыкальный сигнал. Не имело, правда, значения, хорош или плох трубач, верно ли он соблюдал мелодию и такт; это было не самое главное, намного важнее боль и скорбь, заключавшиеся в самой музыке, оплакивавшей преждевременно умершего человека, который иногда весьма смутно понимал, за что он идет на смерть; его гибель также смутно воспринималась теми людьми, ради которых он ушел из жизни. Это было больнее всего. Бад еле сдерживал слезы, чувствуя, как у него в голове вновь разливается пугающая чернота. Он снова увидел перед собой волосы Теда, взметнувшиеся от выстрела, когда пуля вошла ему в голову. Он снова увидел, как выпрямился Лэймар, в глазах его была пустота, словно он выполнил работу плотника или каменотеса.
Никто не говорил никаких речей. Прозвучала лишь молитва капеллана. Все закончилось очень быстро. Холли подхватили под руки и увели с кладбища. Приехавшие со всех концов Америки полицейские потянулись к своим машинам.
— Все хорошо, Бад? — поинтересовалась Джен. — Может, ты хочешь немного задержаться?
— Нет, давай быстрее уйдем отсюда.
* * *
Через четыре дня Бада выписали из госпиталя. Он лежал дома, наслаждаясь свалившейся на него свободой. Но через некоторое время его вновь, как плотное одеяло, окутал густой черный туман безысходности и отчаяния. Кто-то предупреждал его об этом: такое скотское состояние называется постстрессовым синдромом, и это придется пережить — чувство собственной бесполезности и незадачливости, перемалывающую кости усталость и отчаяние. Значит, все в порядке — просто он сполна получил этот проклятый синдром. Ничего, переживем и это.Он прогнал от себя Джен, и она спала теперь одна в гостиной. Она никогда не видела его плачущим; никто и никогда не видел его слез, и будь он проклят, если еще когда-нибудь заплачет. Но была одна-единственная ночь, когда он плакал в подушку, была и другая ночь, когда он заперся в туалете и его сильно рвало, настолько муторно было у него на душе. Дважды в день к нему приходил врач. Навестил его и полковник Супенский. Они долго беседовали с ним по душам. Приходили следователи из дорожной полиции и из отдела убийств Департамента шерифа графства Мюррей. Наведались к нему люди и из прокуратуры графства. Бад рассказал им все, разумеется, кроме того, что его вот-вот снова поймает в свои сети Джен. Гости расспрашивали его обо всем с невыносимой дотошностью — откуда, когда и сколько раз стреляли, как они попали в невыгодное положение, что да как, словом, это была тягомотина, похожая на бесчисленное повторение в замедленном темпе эпизода футбольного матча. Будет ли Бад выступать со свидетельством перед большим жюри, чтобы оно могло предъявить обоснованное обвинение Лэймару? А как же иначе? Конечно, он выступит!
Он старался не вспоминать о Холли, но она являлась ему по ночам в его кошмарных сновидениях: вспышки выстрелов чередовались с ощущением мягкости ее шелковистой кожи, огонь пороха, горевшего на затылке Теда, сменялся упругостью ее груди, ухмылка Лэймара, вскинувшего ружье, уступала место гладким бедрам Холли. Одно наплывало на другое: вспышки, взрывы, оранжевые всполохи, боль и экстаз — все это громоздилось друг на друга в его сознании. Он просто с ума сходил от желания позвонить ей и не мог этого сделать.
На четвертый день наступило время подняться наконец с постели. Он заставил себя встать, надел свои любимые синие джинсы, накрахмаленную белую рубашку с остроконечным воротничком, обулся в добротные ботинки «Тони Лама» — коричневые с черной подошвой, и надел галстук, украшенный изображением лошадиной головы. Потом он достал свой командирский «кольт», вставил в него обойму с восемью патронами, положил пистолет в кобуру и прицепил ее к поясу. Сверху он накинул спортивную куртку.
Испытывая поначалу головокружение, он заковылял вниз по лестнице. Но уже через минуту овладел собой и справился с головокружением.
— Джен, я ненадолго отлучусь. Потом заскочу в госпиталь. Вернусь засветло.
Выйдя из кухни, она встретила его у входной двери. Лицо бледное, с сероватым оттенком, выражение отчужденное и, как всегда, бесстрастное, только в глазах горел огонек любопытства.
— Ты же еле ходишь. Подумай, что ты делаешь, мистер!
— Я должен поблагодарить этого фермера.
— Напиши ему письмо или позвони. Телефон именно для этого и изобрели.