Страница:
Мы ловим в ловушки других! Но не они нас!
Но Бене Джессерит это сделали. Они принадлежали к другой группе. Почти Сестры. К чему отрицать это? И она хотела получить их возможности. Она хотела, чтобы закончились эти испытания и началось настоящее учение — то, которое она чувствовала вне корабля. Неужели она не знает, почему ее до сих пор продолжают испытывать?
Они знают, что она все еще сопротивляется их ловушке.
Мурбелла выскользнула из рубашки и скользнула в постель. Не касаясь его. Но сохраняя это настороженное ощущение близости их тел.
— Изначально они хотели, чтобы я держал под контролем для них Шиану, — сказал он.
— Как меня?
— А я держу тебя под контролем?
— Иногда, Дункан, ты кажешься мне просто шутом.
— Если я не смогу смеяться над собой, я и вправду пропаду.
— Смеяться и над твоими потугами на шутку?
— В первую голову, — он повернулся к ней и положил руку на ее левую грудь, чувствуя, как под его ладонью твердеет сосок. — Ты знала, что меня никогда не отнимали от груди?
— Никогда за все эти…
— Ни разу.
— Я могла бы и догадаться, — по ее губам скользнула улыбка, а через мгновенье они оба смеялись, обнимая друг друга, не в силах остановиться. Потом Мурбелла заговорила:
— Проклятье, проклятье, проклятье…
— Проклятье кому? — его смех умолк, они отстранились друг от друга.
— Не кому — чему. Проклятье судьбе!
— Не думаю, что судьбе есть до этого дело.
— Я люблю тебя, но я не должна этого делать, если хочу стать порядочной Почтенной Матерью.
Ему не нравились такие размышления: уж слишком они напоминали жалость к самой себе. Тогда — шути!
— Ты никогда не была порядочной, — он гладил ее живот.
— Я порядочная!
— Когда тебя создавали, об этом слове просто забыли.
Она оттолкнула его руку и села, глядя на него:
— Почтенные Матери не должны любить.
— Я это знаю.
Неужели моя боль выдала себя?..
Она слишком глубоко погрузилась в свои собственные тревоги:
— Когда я дойду до Агонии Спайса…
— Любовь моя! Мне не нравится идея какой-либо агонии, связанной с тобой!
— Как я могу избежать этого? Я — как пуля в стволе. Вскоре мне придадут нужную скорость, и тогда я буду продвигаться очень быстро.
Он хотел отвернуться, но ее взгляд притягивал его.
— Это правда, Дункан. Я чувствую это. В какой-то мере это похоже на беременность. Существует момент после которого слишком рискованно ее прерывать. Приходится с этим смириться.
— Итак, мы любим друг друга! — стараясь переключить мысли — с одной опасности на другую.
— А они это запрещают.
Он взглянул на глазки камер:
— Сторожевые псы следят за нами, и у них острые клыки.
— Я знаю. Я сейчас говорю с ними. Моя любовь к тебе не недостаток. Недостаток — их холодность. Они такие же, как Чтимые Матры!
Головоломка, в которой нельзя двигать один из фрагментов.
Он хотел выкрикнуть это, но те, кто сейчас слушал его, могли уловить больше, чем было сказано словами. Мурбелла была права. Опасно думать, что можешь провести Почтенных Матерей.
Что-то мелькнуло в ее глазах, когда она взглянула на него.
— Как странно ты сейчас выглядел…
Он узнал в ней Почтенную Мать, которой она собирается стать.
Гони прочь эти мысли!
Мысли о странностях его воспоминаний иногда отвлекали ее. Она думала, что его предыдущие инкарнации делали его в чем-то похожим на Почтенных Матерей.
— Я умирал столько раз…
— Ты это помнишь?
Каждый раз один и тот же вопрос.
Он покачал головой, не решившись сказать ничего, что могли бы по-своему интерпретировать сторожевые псы.
Только не смерти и возрождения.
Повторения смягчили яркость. Временами он даже не давал себе труда занести эти воспоминания в свой тайный банк данных. Нет… там содержались неповторимые встречи с людьми, долгий перечень узнаваний.
Шиана говорила, что это ей и нужно от него. «Подробности жизни, мелкие детали. Это то, что нужно всякому артисту».
Шиана сама не знала, чего просила. Все эти когда-то жившие и встретившиеся ему на пути люди создавали новые значения. Построения внутри построений. Крохотные детали приобретали огромную значимость, одна мысль о том, чтобы поделиться ими с кем-либо, вызывала отчаянье… даже если это была Мурбелла.
Прикосновение руки к моей руке. Смеющееся личико ребенка. Блеск в глазах нападающего.
Бесчисленное количество мелочей. Знакомый голос, говорящий: «Мне просто хочется задрать лапки кверху и расслабиться. Не заставляй меня двигаться.»
Все это стало частью его самого. Все они вросли в его память, в его характер. Он никому не сумел бы объясните, чем стали для него эти мелочи.
Не глядя на него, Мурбелла сказала:
— В твоих жизнях было много женщин.
— Никогда не считал.
— Ты любил их?
— Они умерли, Мурбелла. Все, что я могу тебе сказать — то, что в моем прошлом не было ревнивых призраков.
Мурбелла погасила светильники. Он закрыл глаза, ощущая подкрадывавшуюся к ним тьму; Мурбелла скользнула в его объятия. Он крепко прижимал ее к себе, зная, что это нужно ей, но мысли его текли своим чередом.
Старое воспоминание — учитель-ментат: «Все наиболее важное может стать неважным за мгновение, разделяющее два удара сердца. Ментатов должны радовать такие мгновения»
Он не ощущал радости.
Все эти прожитые жизни вступали в нем в конфликт с системой ценностей Ментата. Ментат вступал во Вселенную в невинности неведения. Ничего старого, ничего нового, ничего фиксированного — ничего, что было бы действительно известно. Ты был сетью и существовал только для того, чтобы оценить улов.
Что же не проходило? Какую мелкую сеть я использовал для этого?
Таков был взгляд Ментата. Но не было способа, с помощью которого Тлейлаксу могли бы вложить в гхолу-Айдахо все клетки прежних инкарнаций. В их коллекции его клеток должно было чего-то не хватать.
Но в моей памяти нет провалов. Я помню их все.
Он был вневременной сетью. Вот так я и вижу этих людей… сквозь сеть. Это было единственным объяснением, которое могло предложить сознание Ментата, и если бы Сестры узнали об этом, они пришли бы в ужас. Не имеет значения, как горячо он будет отрицать это; они скажут: «Новый Квизац Хадерах! Убейте его!»
Так поработай на себя, Ментат!
Он знал, что собрал большую часть кусочков мозаики, но они все еще не складывались в столь ценимую Ментатом совокупность вопросов — Ах-ха!
Игра, в которой один из элементов головоломки нельзя двигать.
Оправдания необычному поведению.
«Они хотят, чтобы мы добровольно участвовали в их снах!»
Искать пределы!
Люди могут удерживать равновесие на довольно странной почве.
Попасть в тон. Не думай. Делай это.
~ ~ ~
Они продолжили путешествие на юг к пустыне. Наступил ранний вечер. Одрейд заметила, что ландшафт вокруг города тревожаще изменился по сравнению с тем, что она видела три месяца назад во время предыдущей инспекции. Она невольно пожалела о том, что предпочла путешествие по земле. На этом уровне пейзаж, видимый сквозь защищавший их от пыли пластекс, представал в ином свете; она могла рассмотреть множество новых подробностей.
Здесь стало гораздо суше.
Они ехали в сравнительно легкой машине, рассчитанной только на пятнадцать пассажиров, включая шофера. Воздушная подушка, совмещенная со сложным двигателем, позволяла двигаться над землей. Скорость — три сотни в час, ход плавный. Эскорт Одрейд (слишком большой, все из-за излишне рьяной Тамалан) следовал за ней на автобусе, в котором также помешалась смена одежды, еда и вода на случай остановок в дороге.
Стрегти, сидевшая рядом с Одрейд позади водителя, сказала:
— Неужели мы не могли бы устроить здесь хотя бы небольшой дождь?
Одрейд поджала губы. Лучшим ответом в этом случае было молчание.
Они отправились в дорогу поздно. Все они собрались в транспортных доках и уже собирались ехать, но туг прибыло сообщение от Беллонды. Новая весть о несчастье, требовавшая личного внимания Преподобной Матери — и это в последний момент!
Это была одна из тех минут, когда Одрейд чувствовала, что ее единственная роль была ролью официального переводчика. Подойти к краю сцены и разъяснить всем, что это значит: «Сегодня, Сестры, мы узнали, что Чтимые Матры уничтожили еще четыре наших планеты. Нас стало еще меньше»
Только двенадцать планет (включая Баззел) — и безликий охотник с топором приблизился еще на четыре шага.
Одрейд почувствовала, что под ее ногами разверзлась пропасть.
Беллонде следовало бы придержать эти последние скверные новости до более подходящего момента.
Одрейд выглянула в окно. Разве для таких вестей есть более подходящий момент…
Они продвигались на юг в течение чуть более трех часов, дорога змеилась перед ними лаково блестящей зеленой лентой. Дорога вела их меж холмов, поросших пробковым дубом, тянущихся до горизонта, скрытого горными хребтами. Здесь, на плантациях с менее строгими регламентациями, чем сады, дубам было позволено вырастать низкими и приземистыми. Изначально плантация была заложена на естественных уступах террас, ныне заросших высокой и жесткой бурой травой.
— Здесь мы выращиваем трюфели, — сказала Одрейд.
У Стрегги оказалась в запасе еще одна скверная новость:
— Мне говорили, что с трюфелями приключилась беда, Преподобная Мать. Недостаточно дождей.
Больше не будет трюфелей? Одрейд заколебалась; ей очень хотелось подозвать сидящую позади послушницу из Отдела Связи и запросить Контроль Погоды о том, можно ли смягчить засуху.
Она оглянулась на своих адъютантов. Три ряда, по четыре человека в каждом, специалисты, способные расширить ее возможности наблюдателя и исполнить любое приказание. Только посмотрите на едущий следом автобуса. Одно из самых больших и вместительных транспортных средств Дома Собраний. Тридцать метров в длину, по меньшей мере! Битком набит людьми! Вокруг него клубами вздымалась пыль.
Тамалан по приказанию Одрейд ехала позади. Услышав о таком распоряжении, все подумали, что Преподобная мать может быть достаточно едкой, если ее разозлить. Там взяла в поездку слишком много людей, а Одрейд обнаружила это слишком поздно; чтобы что-либо изменить.
— Это не инспекция! Это вторжение какое-то, будь оно неладно!
Исполняй мои указания. Там. Маленькая политическая драма. Это сделает переход легче.
Она снова перенесла внимание на шофера, единственного мужчину в этом автомобиле. Клэрби, вечно кислый и неприветливый эксперт по транспорту. Морщинистое личико, кожа цвета свежевскопанной влажной земли. Любимый шофер Одрейд. Водящий машину быстро и безопасно, изучивший до мелочей возможности своей машины.
Они перевалили через гребень холма; здесь дубняк редел, уступая место фруктовым садам, окружающим Обитель.
Как она прекрасна в лучах заката, подумала Одрейд. Невысокие здания — белые стены, оранжевые черепичные крыши. За аркой начиналась первая улица
— ее можно было разглядеть издалека, а дальше была видна высокая центральная структура, в которой размещались региональные службы наблюдения.
Это зрелище вселило в Одрейд уверенность. Обитель общины сверкала и сияла, сияние смягчалось расстоянием и туманной дымкой, поднимавшейся над садами. Деревья стояли безлистными — здесь проходил зимний климатический пояс, — но было очевидно, что они способны дать еще один урожай.
Сестрам требовалось, чтобы все, что окружает их, было красиво, напомнила себе Одрейд. Окружение, услаждающее чувства, но при этом удовлетворяющее потребности желудка. Удобства были вполне возможной вещью… если только их было не слишком много!
Кто-то позади Одрейд сказал:
— Мне кажется, на некоторых из этих деревьев набухают почки.
Одрейд присмотрелась внимательнее. Да! На темных ветвях виднелись крохотные зеленые бугорки. Здесь зима допустила ошибку. Контроль Погоды, пытающийся установить смену времен года, не мог предотвратить некоторых случайных просчетов. Наступающая пустыня слишком быстро поднимала температуру воздуха; растения начинали цвести и оживать как раз в то время, когда должны были стоять жестокие морозы. Вымирание плантаций становилось вполне обыкновенным явлением.
Советник-Наблюдатель извлек откуда-то давно забытый термин «Бабье Лето» для рапорта, иллюстрированного трехмерной фотографией сада в цвету, занесенного снегом. Одрейд почувствовала, как при этих словах что-то шевельнулось в ее памяти.
Бабье Лето. Как это верно!
Ее советники, разделявшие ее мнение о работах на планете, приняли эту метафору жестокого морозазавоевателя, следующего по пятам за не вовремя наступившей оттепелью, самое время для таких визитов — нашествий на соседей.
Снова вспомнив все, Одрейд словно почувствовала холодок топора на своей шее. Как скоро? Она не смела искать ответа на этот вопрос. Я не Квизац Хадерах!
Не оборачиваясь, Одрейд заговорила со Стрегги:
— Это место, Пондрилл — ты когда-нибудь была там?
— Мой центр предварительной подготовки находился не там. Преподобная Мать, но я полагаю, что все они одинаковы.
Да, эти общины все походили одна на другую: невысокие здания, окруженные садами, составляющие центры специальной подготовки. Это было что-то вроде системы сит — чем ближе к Центральной, тем мельче ячеи.
Некоторые сообщества, такие, как Пондрилл, были сосредоточены на увеличении нагрузок и ужесточении условий. Они каждый день посылали женщин на длительные физические работы. Руки, возившиеся в земле и в грязи, руки, залитые фруктовым соком редко пренебрегали и более грязной работой, которая представлялась им в дальнейшей жизни.
Наконец они выехали из пылевого облака, и Клэрби открыл окно. Волна жаркого воздуха буквально захлестнула их! Чем там занимается Служба Погоды?
Два здания на окраине Пондрилла соединялись галереей, нависающей над улицей, образуя длинный туннель. Все, что понадобилось бы здесь, чтобы воссоздать обстановку докосмической эры — опускная решетка. Рыцари, закованные в броню, нашли бы привычным сумрачную духоту этой арки, сделанной из пласт-камня, почти неотличимого от настоящего. Камеры наблюдения прекрасно заменяли стражей ворот и дозорных.
Длинный сумрачный коридор, ведущий в обитель, был, как заметила Одрейд, чист. Вообще, в обителях Бене Джессерит обоняние редко оскорбляли запахи, подобные запаху разложения или гниения. Никаких трущоб. Очень мало калек, хромающих по чистым улицам. Очень много здоровой плоти. Хорошо отлаженная система управления делала все, чтобы осчастливить здоровое население.
И все-таки у нас есть калеки. И не все — калеки в физическом смысле этого слова.
Клэрби припарковал машину у выхода из затененной улицы; они вышли. Автобус Тамалан остановился за их машиной.
Одрейд надеялась, что крытая улица принесет им желанную прохладу, но жаркий воздух превратил ее в настоящую раскаленную печь, и температура здесь оказалась гораздо выше. Она была рада оказаться на светлой открытой центральной площади, где жар, мгновенно высушив пот, подарил ей краткое мгновенье прохлады.
Чувство облегчения улетучилось, едва солнце начало палить ее голову и плечи. Ей пришлось контролировать метаболизм, чтобы поддерживать температуру тела на нужном уровне.
В желобе, обегающем площадь, плескалась сверкающая в солнечных лучах вода — беспечная демонстрация, которой скоро придет конец.
Оставим это пока. Мораль!
Она слышала за спиной шаги своей «свиты», обычные жалобы на «сидение в одном положении так долго…» С той стороны площади спешила приветственная делегация. В первых рядах Одрейд разглядела Цимпэй, главу Пондриллы.
Адъютанты Преподобной Матери вышли на площадь у фонтана, мощенную голубой плиткой, — все, кроме Стрегги, оставшейся стоять за плечом Одрейд. Группу Тамалан также манил плеск воды. Одрейд подумала, что вода всегда была неистребимой частью человеческих мечтаний и снов.
Плодородные поля и вода — чистая вода, которую можно пить, в которую можно погрузить лицо, утоляя жажду, возвращая покой душе.
И действительно, часть ее группы была занята именно этим. Их лица блестели от капель влаги.
Делегация Пондриллы остановилась недалеко от Одрад на голубых плитах. Цимпэй привела с собой еще трех Почтенных Матерей и пятерых старших послушниц.
Все эти послушницы находились на грани Агонии — Одрейд легко могла определить это по их прямым взглядам, полным ожидания муки.
Одрейд нечасто видела Цимпэй в Центральной, хотя та иногда и появлялась там в качестве учителя. Она подходила к этой роли: каштановые волосы, такие темные, что казались на свету черными с медным отливом; узкое лицо настолько аскетично, что не выражает почти ничего; притягивающие взгляд глаза — совершенно синие — под строго сдвинутыми бровями.
— Мы все рады видеть вас. Преподобная Мать.
Это прозвучало довольно искренне.
Одрейд слегка склонила голову — минимальное необходимое приветствие. Я тебя слышу. Почему ты так рада видеть меня?
Цимпэй поняла. Она жестом указала на высокую худую Почтенную Мать, стоявшую подле нее:
— Вы помните Фали, нашу Начальницу Садов? Фали только что посетила меня с делегацией садовников. Достаточно серьезная жалоба.
Обветренное лицо Фали было какого-то сероватого оттенка. Переутомление? Острый подбородок, тонкие губы. Грязь под ногтями. Одрейд заметила это с одобрением. Не боится копаться в земле.
Делегация садовников. Итак, еще новые жалобы. Должно быть, они действительно серьезны. Непохоже на Цимпэй перекладывать свои заботы на плечи Преподобной Матери.
— Давайте выслушаем, — сказала Одрейд.
Бросив взгляд на Цимпэй, Фали начала подробный рассказ, приводя даже квалификационную оценку каждого из членов делегации. Некоторые из них находились непосредственно в распоряжении Цимпэй. Как можно объяснить своим людям, что какой-то далекий песчаный червь (быть может, даже еще и не существующий) требует подобных изменений? Как можно объяснить фермерам, что дело не в недостающей «капельке дождя» — в климате, свойственном самой планете? Чуть больше дождя — в областях высокого давления зародятся ветра. Это, в свою очередь, приведет к изменениям где-нибудь еще, вызовет отягощенный влагой сирокко там, где он не только создает неприятные помехи, но еще и опасен. Слишком легко можно породить чудовищные торнадо, просто немного изменив условия. Погода на планете не была чем-то, что можно легко исправить. Как я иногда требовала. Каждый раз приходилось просматривать и просчитывать изменения картины в целом.
— Последнее слово остается за планетой, — сказала Одрейд. Эти слова для Сестер были древним напоминанием о человеческой слабости.
— У Дюны все еще есть право голоса? — в вопросе Фали было больше горечи, чем ожидала Одрейд.
— Я чувствую жар. Мы видели листву ваших садов, когда приехали, — сказала Одрейд. Я знаю, что заботит тебя, Сестра.
— В этом году мы потеряем часть урожая, — сказала Фали. В ее словах слышались обвиняющие нотки: Это ваша вина!
— Что вы сказали вашей делегации? — спросила Одрейд?
— Что пустыня должна расти, и что Контроль Погоды больше не может производить всех необходимых нам изменений.
Верно. Правильный ответ. Неадекватный, как это часто бывает с правдой, но единственный, который у них сейчас был. Чем-то придется жертвовать. А пока — новые и новые делегации и потери урожая.
— Вы выпьете с нами чаю. Преподобная Мать? — дипломатически вмешалась Цимпэй. Видите, как все это нарастает. Преподобная Мать? И все же Фали теперь вернется к своим овощам и фруктам. Ответ получен.
Стрегги прочистила горло.
Что-то нужно делать с этой ее проклятой привычкой! Но значение было понятно. Лучше будет предоставить Стрегги заботу о расписании. Пора отправляться.
— Мы поздно выехали, — ответила Одрейд, — Мы остановились здесь только чтобы поразмять ноги и узнать, нет ли у вас проблем, которые вы не можете разрешить самостоятельно.
— Мы вполне можем сами разобраться с садовниками, Преподобная Мать.
Резковатый тон Цимпэй сказал Одреид гораздо больше, и она с трудом удержалась от улыбки.
Проводите инспекцию, если вы так желаете. Преподобная Мать. Смотрите куда хотите. В Поядрилле вы увидите порядок Бене Джессерит.
Одрейд бросила взгляд на автобус Тамалан. Кое-кто уже возвращался в кондиционированную прохладу салона. Тамалан стояла у дверей, откуда ей было слышно каждое слово.
— Я услышала от вас хороший отчет. Цимпэй, — сказала Одрейд. — Вы вполне можете обойтись без нашего вмешательства. Разумеется, я не хочу обременять — вас слишком долгим визитом.
Последнее было сказано достаточно громко — так, чтобы слышали все.
— Где вы остановитесь на ночь. Преподобная Мать?
— В Элидо.
— Я давно не бывала там, но слышала, что море стало гораздо меньше.
— Полеты над ним подтверждают ваши слова. Нет необходимости предупреждать их, что мы к ним едем, Цимпэй. Они уже знают это. Нам пришлось подготовить их к этому нашествию.
Начальница Садов Фали сделала небольшой шаг вперед:
— Преподобная Мать, если бы можно было дать нам…
— Скажите вашим садовникам, Фали, что у них есть выбор. Они могут ворчать и ждать, пока Чтимые Матры не придут, чтобы взять их в рабство, или отправиться в Рассеяние.
Одрейд вернулась в машину и сидела там, закрыв глаза, пока не услышала звук закрывающихся дверей и они не отъехали на достаточное расстояние. Они уже покинули Пондриллу и находились на дороге, ведущей через южное кольцо садов. Позади нее царило молчание. Сестры серьезно обдумывали поведение Преподобной Матери. Неудовлетворительная встреча. Разумеется, настроение передалось послушникам. Стрегги выглядела мрачной.
Эта погода требовала, чтобы на нее было обращено внимание. Словами больше нельзя было заставить умолкнуть жалобы. Добрые времена судили менее строго. Все знали, каковы причины, но перемены оставались центральной проблемой. Нельзя пожаловаться на Преподобную Мать (по крайней мере, без веских на то причин!), но можно ворчать по поводу погоды.
«Почему сегодня они устроили такой холод? Почему именно сегодня, когда у меня была назначена поездка? Когда мы выехали, было достаточно тепло, но теперь! А у меня даже нет подходящей одежды!»
Стрегги решила поговорить. Что ж, за этим я ее и взяла. Но она сделалась почти болтливой, словно вынужденная близость уничтожила все ее почтение к Преподобной Матери.
— Преподобная Мать, я искала в своих руководствах объяснение…
— Берегись руководств! — сколько раз в жизни Одрейд слышала и сама произносила эти слова? — Руководства порождают привычки.
Стрегги часто выслушивала наставления касательно привычек. У Бене Джессерит они, конечно, были — то, что другие считали «Типичным для Ведьм?» Но все признаки, по которым можно предсказать поведение, тщательно скрывались.
— Но тогда почему мы пользуемся руководствами, Преподобная Мать?
— По большей части для того, чтобы опровергать их. Кодекс предназначен для новичков, остальные применяются в начальном обучении.
— А история?
— Никогда не отвергай банальности исторических записей. Как Почтенная Мать, в каждый момент своей жизни ты будешь заново познавать историю.
— Правда — пустая чаша.
Страшно гордится тем, что помнит этот афоризм.
Одрейд подавила желание улыбнуться.
Стрегги — просто сокровище.
Это было мыслью-предостережением. Некоторые драгоценные камни можно классифицировать по их дефектам. Эксперты выявляют дефекты камня. Скрытые недостатки. То же происходит и с людьми. Их часто узнаешь по их недостаткам. Сверкающая поверхность говорит немного. Чтобы узнать человека, нужно заглянуть в глубину и увидеть там тайные трещины и пятна. В этом истинная ценность бриллианта. Чем был бы Ван Гог без таких недостатков?
— Комментарии внимательных циников, Стрегги, то, что они говорили об истории — вот что должно направлять тебя до Агонии. После ты сама себе станешь циником и сама будешь определять для себя ценности. Сейчас история называет тебе даты и рассказывает о том, что что-то произошло. Почтенные Матери выискивают это что-то и разбираются в предрассудках историков.
— И это все?
Глубоко задета. Почему они тратят на это мое время?
— Многие исторические труды бесполезны в силу своей необъективности и предрассудков историков. Они были написаны, чтобы угодить той или иной правящей могущественной группировке. Подожди, пока твои глаза откроются, дорогая. Мы — лучшие из историков. Мы были там.
— И моя точка зрения будет изменяться с каждым днем?
Сказано человеком, весьма склонным к самоанализу.
— Это тот урок, который Башар завещал нам не забывать. Прошлое пересматривается с точки зрения настоящего.
— Я не уверена, что мне это понравится. Преподобная Мать. Так много моральных решений.
Но Бене Джессерит это сделали. Они принадлежали к другой группе. Почти Сестры. К чему отрицать это? И она хотела получить их возможности. Она хотела, чтобы закончились эти испытания и началось настоящее учение — то, которое она чувствовала вне корабля. Неужели она не знает, почему ее до сих пор продолжают испытывать?
Они знают, что она все еще сопротивляется их ловушке.
Мурбелла выскользнула из рубашки и скользнула в постель. Не касаясь его. Но сохраняя это настороженное ощущение близости их тел.
— Изначально они хотели, чтобы я держал под контролем для них Шиану, — сказал он.
— Как меня?
— А я держу тебя под контролем?
— Иногда, Дункан, ты кажешься мне просто шутом.
— Если я не смогу смеяться над собой, я и вправду пропаду.
— Смеяться и над твоими потугами на шутку?
— В первую голову, — он повернулся к ней и положил руку на ее левую грудь, чувствуя, как под его ладонью твердеет сосок. — Ты знала, что меня никогда не отнимали от груди?
— Никогда за все эти…
— Ни разу.
— Я могла бы и догадаться, — по ее губам скользнула улыбка, а через мгновенье они оба смеялись, обнимая друг друга, не в силах остановиться. Потом Мурбелла заговорила:
— Проклятье, проклятье, проклятье…
— Проклятье кому? — его смех умолк, они отстранились друг от друга.
— Не кому — чему. Проклятье судьбе!
— Не думаю, что судьбе есть до этого дело.
— Я люблю тебя, но я не должна этого делать, если хочу стать порядочной Почтенной Матерью.
Ему не нравились такие размышления: уж слишком они напоминали жалость к самой себе. Тогда — шути!
— Ты никогда не была порядочной, — он гладил ее живот.
— Я порядочная!
— Когда тебя создавали, об этом слове просто забыли.
Она оттолкнула его руку и села, глядя на него:
— Почтенные Матери не должны любить.
— Я это знаю.
Неужели моя боль выдала себя?..
Она слишком глубоко погрузилась в свои собственные тревоги:
— Когда я дойду до Агонии Спайса…
— Любовь моя! Мне не нравится идея какой-либо агонии, связанной с тобой!
— Как я могу избежать этого? Я — как пуля в стволе. Вскоре мне придадут нужную скорость, и тогда я буду продвигаться очень быстро.
Он хотел отвернуться, но ее взгляд притягивал его.
— Это правда, Дункан. Я чувствую это. В какой-то мере это похоже на беременность. Существует момент после которого слишком рискованно ее прерывать. Приходится с этим смириться.
— Итак, мы любим друг друга! — стараясь переключить мысли — с одной опасности на другую.
— А они это запрещают.
Он взглянул на глазки камер:
— Сторожевые псы следят за нами, и у них острые клыки.
— Я знаю. Я сейчас говорю с ними. Моя любовь к тебе не недостаток. Недостаток — их холодность. Они такие же, как Чтимые Матры!
Головоломка, в которой нельзя двигать один из фрагментов.
Он хотел выкрикнуть это, но те, кто сейчас слушал его, могли уловить больше, чем было сказано словами. Мурбелла была права. Опасно думать, что можешь провести Почтенных Матерей.
Что-то мелькнуло в ее глазах, когда она взглянула на него.
— Как странно ты сейчас выглядел…
Он узнал в ней Почтенную Мать, которой она собирается стать.
Гони прочь эти мысли!
Мысли о странностях его воспоминаний иногда отвлекали ее. Она думала, что его предыдущие инкарнации делали его в чем-то похожим на Почтенных Матерей.
— Я умирал столько раз…
— Ты это помнишь?
Каждый раз один и тот же вопрос.
Он покачал головой, не решившись сказать ничего, что могли бы по-своему интерпретировать сторожевые псы.
Только не смерти и возрождения.
Повторения смягчили яркость. Временами он даже не давал себе труда занести эти воспоминания в свой тайный банк данных. Нет… там содержались неповторимые встречи с людьми, долгий перечень узнаваний.
Шиана говорила, что это ей и нужно от него. «Подробности жизни, мелкие детали. Это то, что нужно всякому артисту».
Шиана сама не знала, чего просила. Все эти когда-то жившие и встретившиеся ему на пути люди создавали новые значения. Построения внутри построений. Крохотные детали приобретали огромную значимость, одна мысль о том, чтобы поделиться ими с кем-либо, вызывала отчаянье… даже если это была Мурбелла.
Прикосновение руки к моей руке. Смеющееся личико ребенка. Блеск в глазах нападающего.
Бесчисленное количество мелочей. Знакомый голос, говорящий: «Мне просто хочется задрать лапки кверху и расслабиться. Не заставляй меня двигаться.»
Все это стало частью его самого. Все они вросли в его память, в его характер. Он никому не сумел бы объясните, чем стали для него эти мелочи.
Не глядя на него, Мурбелла сказала:
— В твоих жизнях было много женщин.
— Никогда не считал.
— Ты любил их?
— Они умерли, Мурбелла. Все, что я могу тебе сказать — то, что в моем прошлом не было ревнивых призраков.
Мурбелла погасила светильники. Он закрыл глаза, ощущая подкрадывавшуюся к ним тьму; Мурбелла скользнула в его объятия. Он крепко прижимал ее к себе, зная, что это нужно ей, но мысли его текли своим чередом.
Старое воспоминание — учитель-ментат: «Все наиболее важное может стать неважным за мгновение, разделяющее два удара сердца. Ментатов должны радовать такие мгновения»
Он не ощущал радости.
Все эти прожитые жизни вступали в нем в конфликт с системой ценностей Ментата. Ментат вступал во Вселенную в невинности неведения. Ничего старого, ничего нового, ничего фиксированного — ничего, что было бы действительно известно. Ты был сетью и существовал только для того, чтобы оценить улов.
Что же не проходило? Какую мелкую сеть я использовал для этого?
Таков был взгляд Ментата. Но не было способа, с помощью которого Тлейлаксу могли бы вложить в гхолу-Айдахо все клетки прежних инкарнаций. В их коллекции его клеток должно было чего-то не хватать.
Но в моей памяти нет провалов. Я помню их все.
Он был вневременной сетью. Вот так я и вижу этих людей… сквозь сеть. Это было единственным объяснением, которое могло предложить сознание Ментата, и если бы Сестры узнали об этом, они пришли бы в ужас. Не имеет значения, как горячо он будет отрицать это; они скажут: «Новый Квизац Хадерах! Убейте его!»
Так поработай на себя, Ментат!
Он знал, что собрал большую часть кусочков мозаики, но они все еще не складывались в столь ценимую Ментатом совокупность вопросов — Ах-ха!
Игра, в которой один из элементов головоломки нельзя двигать.
Оправдания необычному поведению.
«Они хотят, чтобы мы добровольно участвовали в их снах!»
Искать пределы!
Люди могут удерживать равновесие на довольно странной почве.
Попасть в тон. Не думай. Делай это.
~ ~ ~
Лучшее искусство должно имитировать жизнь. Если оно имитирует сон, то это должен быть сон о жизни. В противном случае не возникает точек пересечения. Мы не подходим друг к другу.
Дарви Одрейд
Они продолжили путешествие на юг к пустыне. Наступил ранний вечер. Одрейд заметила, что ландшафт вокруг города тревожаще изменился по сравнению с тем, что она видела три месяца назад во время предыдущей инспекции. Она невольно пожалела о том, что предпочла путешествие по земле. На этом уровне пейзаж, видимый сквозь защищавший их от пыли пластекс, представал в ином свете; она могла рассмотреть множество новых подробностей.
Здесь стало гораздо суше.
Они ехали в сравнительно легкой машине, рассчитанной только на пятнадцать пассажиров, включая шофера. Воздушная подушка, совмещенная со сложным двигателем, позволяла двигаться над землей. Скорость — три сотни в час, ход плавный. Эскорт Одрейд (слишком большой, все из-за излишне рьяной Тамалан) следовал за ней на автобусе, в котором также помешалась смена одежды, еда и вода на случай остановок в дороге.
Стрегти, сидевшая рядом с Одрейд позади водителя, сказала:
— Неужели мы не могли бы устроить здесь хотя бы небольшой дождь?
Одрейд поджала губы. Лучшим ответом в этом случае было молчание.
Они отправились в дорогу поздно. Все они собрались в транспортных доках и уже собирались ехать, но туг прибыло сообщение от Беллонды. Новая весть о несчастье, требовавшая личного внимания Преподобной Матери — и это в последний момент!
Это была одна из тех минут, когда Одрейд чувствовала, что ее единственная роль была ролью официального переводчика. Подойти к краю сцены и разъяснить всем, что это значит: «Сегодня, Сестры, мы узнали, что Чтимые Матры уничтожили еще четыре наших планеты. Нас стало еще меньше»
Только двенадцать планет (включая Баззел) — и безликий охотник с топором приблизился еще на четыре шага.
Одрейд почувствовала, что под ее ногами разверзлась пропасть.
Беллонде следовало бы придержать эти последние скверные новости до более подходящего момента.
Одрейд выглянула в окно. Разве для таких вестей есть более подходящий момент…
Они продвигались на юг в течение чуть более трех часов, дорога змеилась перед ними лаково блестящей зеленой лентой. Дорога вела их меж холмов, поросших пробковым дубом, тянущихся до горизонта, скрытого горными хребтами. Здесь, на плантациях с менее строгими регламентациями, чем сады, дубам было позволено вырастать низкими и приземистыми. Изначально плантация была заложена на естественных уступах террас, ныне заросших высокой и жесткой бурой травой.
— Здесь мы выращиваем трюфели, — сказала Одрейд.
У Стрегги оказалась в запасе еще одна скверная новость:
— Мне говорили, что с трюфелями приключилась беда, Преподобная Мать. Недостаточно дождей.
Больше не будет трюфелей? Одрейд заколебалась; ей очень хотелось подозвать сидящую позади послушницу из Отдела Связи и запросить Контроль Погоды о том, можно ли смягчить засуху.
Она оглянулась на своих адъютантов. Три ряда, по четыре человека в каждом, специалисты, способные расширить ее возможности наблюдателя и исполнить любое приказание. Только посмотрите на едущий следом автобуса. Одно из самых больших и вместительных транспортных средств Дома Собраний. Тридцать метров в длину, по меньшей мере! Битком набит людьми! Вокруг него клубами вздымалась пыль.
Тамалан по приказанию Одрейд ехала позади. Услышав о таком распоряжении, все подумали, что Преподобная мать может быть достаточно едкой, если ее разозлить. Там взяла в поездку слишком много людей, а Одрейд обнаружила это слишком поздно; чтобы что-либо изменить.
— Это не инспекция! Это вторжение какое-то, будь оно неладно!
Исполняй мои указания. Там. Маленькая политическая драма. Это сделает переход легче.
Она снова перенесла внимание на шофера, единственного мужчину в этом автомобиле. Клэрби, вечно кислый и неприветливый эксперт по транспорту. Морщинистое личико, кожа цвета свежевскопанной влажной земли. Любимый шофер Одрейд. Водящий машину быстро и безопасно, изучивший до мелочей возможности своей машины.
Они перевалили через гребень холма; здесь дубняк редел, уступая место фруктовым садам, окружающим Обитель.
Как она прекрасна в лучах заката, подумала Одрейд. Невысокие здания — белые стены, оранжевые черепичные крыши. За аркой начиналась первая улица
— ее можно было разглядеть издалека, а дальше была видна высокая центральная структура, в которой размещались региональные службы наблюдения.
Это зрелище вселило в Одрейд уверенность. Обитель общины сверкала и сияла, сияние смягчалось расстоянием и туманной дымкой, поднимавшейся над садами. Деревья стояли безлистными — здесь проходил зимний климатический пояс, — но было очевидно, что они способны дать еще один урожай.
Сестрам требовалось, чтобы все, что окружает их, было красиво, напомнила себе Одрейд. Окружение, услаждающее чувства, но при этом удовлетворяющее потребности желудка. Удобства были вполне возможной вещью… если только их было не слишком много!
Кто-то позади Одрейд сказал:
— Мне кажется, на некоторых из этих деревьев набухают почки.
Одрейд присмотрелась внимательнее. Да! На темных ветвях виднелись крохотные зеленые бугорки. Здесь зима допустила ошибку. Контроль Погоды, пытающийся установить смену времен года, не мог предотвратить некоторых случайных просчетов. Наступающая пустыня слишком быстро поднимала температуру воздуха; растения начинали цвести и оживать как раз в то время, когда должны были стоять жестокие морозы. Вымирание плантаций становилось вполне обыкновенным явлением.
Советник-Наблюдатель извлек откуда-то давно забытый термин «Бабье Лето» для рапорта, иллюстрированного трехмерной фотографией сада в цвету, занесенного снегом. Одрейд почувствовала, как при этих словах что-то шевельнулось в ее памяти.
Бабье Лето. Как это верно!
Ее советники, разделявшие ее мнение о работах на планете, приняли эту метафору жестокого морозазавоевателя, следующего по пятам за не вовремя наступившей оттепелью, самое время для таких визитов — нашествий на соседей.
Снова вспомнив все, Одрейд словно почувствовала холодок топора на своей шее. Как скоро? Она не смела искать ответа на этот вопрос. Я не Квизац Хадерах!
Не оборачиваясь, Одрейд заговорила со Стрегги:
— Это место, Пондрилл — ты когда-нибудь была там?
— Мой центр предварительной подготовки находился не там. Преподобная Мать, но я полагаю, что все они одинаковы.
Да, эти общины все походили одна на другую: невысокие здания, окруженные садами, составляющие центры специальной подготовки. Это было что-то вроде системы сит — чем ближе к Центральной, тем мельче ячеи.
Некоторые сообщества, такие, как Пондрилл, были сосредоточены на увеличении нагрузок и ужесточении условий. Они каждый день посылали женщин на длительные физические работы. Руки, возившиеся в земле и в грязи, руки, залитые фруктовым соком редко пренебрегали и более грязной работой, которая представлялась им в дальнейшей жизни.
Наконец они выехали из пылевого облака, и Клэрби открыл окно. Волна жаркого воздуха буквально захлестнула их! Чем там занимается Служба Погоды?
Два здания на окраине Пондрилла соединялись галереей, нависающей над улицей, образуя длинный туннель. Все, что понадобилось бы здесь, чтобы воссоздать обстановку докосмической эры — опускная решетка. Рыцари, закованные в броню, нашли бы привычным сумрачную духоту этой арки, сделанной из пласт-камня, почти неотличимого от настоящего. Камеры наблюдения прекрасно заменяли стражей ворот и дозорных.
Длинный сумрачный коридор, ведущий в обитель, был, как заметила Одрейд, чист. Вообще, в обителях Бене Джессерит обоняние редко оскорбляли запахи, подобные запаху разложения или гниения. Никаких трущоб. Очень мало калек, хромающих по чистым улицам. Очень много здоровой плоти. Хорошо отлаженная система управления делала все, чтобы осчастливить здоровое население.
И все-таки у нас есть калеки. И не все — калеки в физическом смысле этого слова.
Клэрби припарковал машину у выхода из затененной улицы; они вышли. Автобус Тамалан остановился за их машиной.
Одрейд надеялась, что крытая улица принесет им желанную прохладу, но жаркий воздух превратил ее в настоящую раскаленную печь, и температура здесь оказалась гораздо выше. Она была рада оказаться на светлой открытой центральной площади, где жар, мгновенно высушив пот, подарил ей краткое мгновенье прохлады.
Чувство облегчения улетучилось, едва солнце начало палить ее голову и плечи. Ей пришлось контролировать метаболизм, чтобы поддерживать температуру тела на нужном уровне.
В желобе, обегающем площадь, плескалась сверкающая в солнечных лучах вода — беспечная демонстрация, которой скоро придет конец.
Оставим это пока. Мораль!
Она слышала за спиной шаги своей «свиты», обычные жалобы на «сидение в одном положении так долго…» С той стороны площади спешила приветственная делегация. В первых рядах Одрейд разглядела Цимпэй, главу Пондриллы.
Адъютанты Преподобной Матери вышли на площадь у фонтана, мощенную голубой плиткой, — все, кроме Стрегги, оставшейся стоять за плечом Одрейд. Группу Тамалан также манил плеск воды. Одрейд подумала, что вода всегда была неистребимой частью человеческих мечтаний и снов.
Плодородные поля и вода — чистая вода, которую можно пить, в которую можно погрузить лицо, утоляя жажду, возвращая покой душе.
И действительно, часть ее группы была занята именно этим. Их лица блестели от капель влаги.
Делегация Пондриллы остановилась недалеко от Одрад на голубых плитах. Цимпэй привела с собой еще трех Почтенных Матерей и пятерых старших послушниц.
Все эти послушницы находились на грани Агонии — Одрейд легко могла определить это по их прямым взглядам, полным ожидания муки.
Одрейд нечасто видела Цимпэй в Центральной, хотя та иногда и появлялась там в качестве учителя. Она подходила к этой роли: каштановые волосы, такие темные, что казались на свету черными с медным отливом; узкое лицо настолько аскетично, что не выражает почти ничего; притягивающие взгляд глаза — совершенно синие — под строго сдвинутыми бровями.
— Мы все рады видеть вас. Преподобная Мать.
Это прозвучало довольно искренне.
Одрейд слегка склонила голову — минимальное необходимое приветствие. Я тебя слышу. Почему ты так рада видеть меня?
Цимпэй поняла. Она жестом указала на высокую худую Почтенную Мать, стоявшую подле нее:
— Вы помните Фали, нашу Начальницу Садов? Фали только что посетила меня с делегацией садовников. Достаточно серьезная жалоба.
Обветренное лицо Фали было какого-то сероватого оттенка. Переутомление? Острый подбородок, тонкие губы. Грязь под ногтями. Одрейд заметила это с одобрением. Не боится копаться в земле.
Делегация садовников. Итак, еще новые жалобы. Должно быть, они действительно серьезны. Непохоже на Цимпэй перекладывать свои заботы на плечи Преподобной Матери.
— Давайте выслушаем, — сказала Одрейд.
Бросив взгляд на Цимпэй, Фали начала подробный рассказ, приводя даже квалификационную оценку каждого из членов делегации. Некоторые из них находились непосредственно в распоряжении Цимпэй. Как можно объяснить своим людям, что какой-то далекий песчаный червь (быть может, даже еще и не существующий) требует подобных изменений? Как можно объяснить фермерам, что дело не в недостающей «капельке дождя» — в климате, свойственном самой планете? Чуть больше дождя — в областях высокого давления зародятся ветра. Это, в свою очередь, приведет к изменениям где-нибудь еще, вызовет отягощенный влагой сирокко там, где он не только создает неприятные помехи, но еще и опасен. Слишком легко можно породить чудовищные торнадо, просто немного изменив условия. Погода на планете не была чем-то, что можно легко исправить. Как я иногда требовала. Каждый раз приходилось просматривать и просчитывать изменения картины в целом.
— Последнее слово остается за планетой, — сказала Одрейд. Эти слова для Сестер были древним напоминанием о человеческой слабости.
— У Дюны все еще есть право голоса? — в вопросе Фали было больше горечи, чем ожидала Одрейд.
— Я чувствую жар. Мы видели листву ваших садов, когда приехали, — сказала Одрейд. Я знаю, что заботит тебя, Сестра.
— В этом году мы потеряем часть урожая, — сказала Фали. В ее словах слышались обвиняющие нотки: Это ваша вина!
— Что вы сказали вашей делегации? — спросила Одрейд?
— Что пустыня должна расти, и что Контроль Погоды больше не может производить всех необходимых нам изменений.
Верно. Правильный ответ. Неадекватный, как это часто бывает с правдой, но единственный, который у них сейчас был. Чем-то придется жертвовать. А пока — новые и новые делегации и потери урожая.
— Вы выпьете с нами чаю. Преподобная Мать? — дипломатически вмешалась Цимпэй. Видите, как все это нарастает. Преподобная Мать? И все же Фали теперь вернется к своим овощам и фруктам. Ответ получен.
Стрегги прочистила горло.
Что-то нужно делать с этой ее проклятой привычкой! Но значение было понятно. Лучше будет предоставить Стрегги заботу о расписании. Пора отправляться.
— Мы поздно выехали, — ответила Одрейд, — Мы остановились здесь только чтобы поразмять ноги и узнать, нет ли у вас проблем, которые вы не можете разрешить самостоятельно.
— Мы вполне можем сами разобраться с садовниками, Преподобная Мать.
Резковатый тон Цимпэй сказал Одреид гораздо больше, и она с трудом удержалась от улыбки.
Проводите инспекцию, если вы так желаете. Преподобная Мать. Смотрите куда хотите. В Поядрилле вы увидите порядок Бене Джессерит.
Одрейд бросила взгляд на автобус Тамалан. Кое-кто уже возвращался в кондиционированную прохладу салона. Тамалан стояла у дверей, откуда ей было слышно каждое слово.
— Я услышала от вас хороший отчет. Цимпэй, — сказала Одрейд. — Вы вполне можете обойтись без нашего вмешательства. Разумеется, я не хочу обременять — вас слишком долгим визитом.
Последнее было сказано достаточно громко — так, чтобы слышали все.
— Где вы остановитесь на ночь. Преподобная Мать?
— В Элидо.
— Я давно не бывала там, но слышала, что море стало гораздо меньше.
— Полеты над ним подтверждают ваши слова. Нет необходимости предупреждать их, что мы к ним едем, Цимпэй. Они уже знают это. Нам пришлось подготовить их к этому нашествию.
Начальница Садов Фали сделала небольшой шаг вперед:
— Преподобная Мать, если бы можно было дать нам…
— Скажите вашим садовникам, Фали, что у них есть выбор. Они могут ворчать и ждать, пока Чтимые Матры не придут, чтобы взять их в рабство, или отправиться в Рассеяние.
Одрейд вернулась в машину и сидела там, закрыв глаза, пока не услышала звук закрывающихся дверей и они не отъехали на достаточное расстояние. Они уже покинули Пондриллу и находились на дороге, ведущей через южное кольцо садов. Позади нее царило молчание. Сестры серьезно обдумывали поведение Преподобной Матери. Неудовлетворительная встреча. Разумеется, настроение передалось послушникам. Стрегги выглядела мрачной.
Эта погода требовала, чтобы на нее было обращено внимание. Словами больше нельзя было заставить умолкнуть жалобы. Добрые времена судили менее строго. Все знали, каковы причины, но перемены оставались центральной проблемой. Нельзя пожаловаться на Преподобную Мать (по крайней мере, без веских на то причин!), но можно ворчать по поводу погоды.
«Почему сегодня они устроили такой холод? Почему именно сегодня, когда у меня была назначена поездка? Когда мы выехали, было достаточно тепло, но теперь! А у меня даже нет подходящей одежды!»
Стрегги решила поговорить. Что ж, за этим я ее и взяла. Но она сделалась почти болтливой, словно вынужденная близость уничтожила все ее почтение к Преподобной Матери.
— Преподобная Мать, я искала в своих руководствах объяснение…
— Берегись руководств! — сколько раз в жизни Одрейд слышала и сама произносила эти слова? — Руководства порождают привычки.
Стрегги часто выслушивала наставления касательно привычек. У Бене Джессерит они, конечно, были — то, что другие считали «Типичным для Ведьм?» Но все признаки, по которым можно предсказать поведение, тщательно скрывались.
— Но тогда почему мы пользуемся руководствами, Преподобная Мать?
— По большей части для того, чтобы опровергать их. Кодекс предназначен для новичков, остальные применяются в начальном обучении.
— А история?
— Никогда не отвергай банальности исторических записей. Как Почтенная Мать, в каждый момент своей жизни ты будешь заново познавать историю.
— Правда — пустая чаша.
Страшно гордится тем, что помнит этот афоризм.
Одрейд подавила желание улыбнуться.
Стрегги — просто сокровище.
Это было мыслью-предостережением. Некоторые драгоценные камни можно классифицировать по их дефектам. Эксперты выявляют дефекты камня. Скрытые недостатки. То же происходит и с людьми. Их часто узнаешь по их недостаткам. Сверкающая поверхность говорит немного. Чтобы узнать человека, нужно заглянуть в глубину и увидеть там тайные трещины и пятна. В этом истинная ценность бриллианта. Чем был бы Ван Гог без таких недостатков?
— Комментарии внимательных циников, Стрегги, то, что они говорили об истории — вот что должно направлять тебя до Агонии. После ты сама себе станешь циником и сама будешь определять для себя ценности. Сейчас история называет тебе даты и рассказывает о том, что что-то произошло. Почтенные Матери выискивают это что-то и разбираются в предрассудках историков.
— И это все?
Глубоко задета. Почему они тратят на это мое время?
— Многие исторические труды бесполезны в силу своей необъективности и предрассудков историков. Они были написаны, чтобы угодить той или иной правящей могущественной группировке. Подожди, пока твои глаза откроются, дорогая. Мы — лучшие из историков. Мы были там.
— И моя точка зрения будет изменяться с каждым днем?
Сказано человеком, весьма склонным к самоанализу.
— Это тот урок, который Башар завещал нам не забывать. Прошлое пересматривается с точки зрения настоящего.
— Я не уверена, что мне это понравится. Преподобная Мать. Так много моральных решений.