Евгений даже вздохнул, так нехорошо тогда вышло с его затеей. Конечно, никакой музыки никуда не дошло, а только после этого начались у него сплошные неприятности. Вот тогда и появилась в его жизни назойливая ворона. Да и не ворона, конечно, это была, а специальный человек, который ни на минуту не выпускал Евгения из-под бдительного государственного надзора.
   За окном продолжало орать и ухать, и Евгений, отчаявшись разгадать неизвестное природное явление, вернулся на кушетку. Из-под матраса он вытащил тетрадь по арифметике, раскрыл на последней странице и написал: "Но, покорив все видимое и невидимое пространство человеческих идей, он вернулся к своему народу и удивился, что никто не встретил его цветами и рукопожатиями. Как же так, думал он, я открыл окно для свежих ветров перемен, я осветил знаниями темные плоские равнины, а в результате они не только не перестали быть рабами, но наоборот, выбрали себе нового идола?"
   36
   Прошло время. Соня миновала дворцовую площадь, где специальные люди через мегафоны руководили репетицией праздничного шествия, перешла через трамвайную линию, уходящую вверх на мост, к острову с пылающими вершинами розовых колонн, и подошла к гранитному краю суши. Сначала она хотела пойти на дворцовую площадь к бывшему государственному дому, к Евгению, но из-за репетиции ничего не получилось. Здесь, у гранитного края, рядом со львами, толпился народ. Небольшая группка оживленно что-то обсуждала, показывая то налево вдаль, то вниз на реку, как будто там кто-то утонул.
   Между тем погода резко изменилась. Серая толстая туча закрыла полнеба и подул резкий, без перерывов, морской ветер. "...воднение, пучина, паводок..." - услышала она обрывки слов.
   - Вишь, как прет, - услыхала она над ухом и, обернувшись, узнала земляка, сердобольного старика с подбитым глазом. От неожиданности даже кивнула головой, - ей показалось, что он ее узнал, - и присмотрелась к реке.
   Было что-то тревожное и необычное в сером мутном потоке. Настолько необычное, что она тут же забыла про старика, принялась разгадывать загадку, и вдруг поняла. Неслыханно, невероятно, но вопреки всему вода текла вспять! Что же это? Как? Везде, куда достигал взгляд ее прекрасных глаз, одно ненужное, невозможное, непонятное движение.
   - Чья же сила переборет? - напомнил о себе старик. - Наша водяная или ихняя воздушная?
   - Чья - ихняя? - удивилась Соня, продолжая изучать покрытое водяными бараньими рогами речное пастбище.
   - Норвегов, - со знанием дела пояснил старик.
   - Бросьте говорить ерунду, - перебил интеллигентный человек с черным дипломатом и, показывая под мост, сказал: - Пора, пора дамбу строить. Добавил погодя: - Быстро прибывает, нужно уходить.
   Как быстро все меняется. Толпа разошлась, исчез куда-то и старик. На берегу осталась одна Соня. Чтобы устоять на месте, приходилось нагибаться против ветра. Мимо пролетела сорванная с крыши адмиралтейства металлическая деталь, а за ней с шумом и грохотом, с сумасшедшим весельем хлынул дождь. Соня оглянулась. На дворцовой площади началась суматоха, полетели в свинцовое небо весенние бумажные букеты, за ними взвились кумачовые праздничные призывы центрального комитета, вослед призывам взлетели картонные лозунги, акробатические кольца, обрывки карнавальных одежд, белые листки заранее утвержденного сценария и всякая другая всячина. Артисты бросились врассыпную. Соню тоже захватило центробежное движение. Покрепче запахнув пальтишко, наклонив голову, она побежала вперед, дальше, навстречу водному потоку.
   37
   Евгений поставил последнюю точку и растянулся на кушетке. Он так увлекся своим делом, что пропустил момент, когда звериный голос сменился штормовым протяжным воем водной стихии. На душе стало спокойнее. Утомленное сознание лениво блуждало между прошлым, настоящим и будущим. Сзади странная бестолковая жизнь. Рядом темное многомесячное заключение. Впереди... Впереди все должно измениться. Он потрогал шершавую стену вдоль старинного, ставшего уже родным разлома. Он знал каждую трещинку, каждый пупырышек на берегу извилистой линии. Вот начало, исток, рождение гражданина. Слабый, болезненный мальчик заговорил на четвертом, а пошел на тринадцатом месяце. Ничего, бывает, малыш. Иди дальше, не бойся, видишь нянечки, учителя, профессура. Тарелка высоко - подушечку подложим, доска не достается - табуреточку подставим, политзачет не получается - моральный уровень поднимем. В восьмом Неточкина прочел, в десятом Фихтенгольца. Сообразительный какой юноша. Отчего заикаешься только? Собака испугала? Машина? Ворона? Китайский волчок? Не бойся, чепуха, механика гироскопа, кориолисово ускорение. Мир устроен просто, ведь его придумал господь Бог. Какой смысл изобретать сложное, если можно сделать простое? Эх, не выдержал, не сдал, ничего, в другой институт перейдешь, там попроще. Закончишь, инженером станешь. И точно, изогнулась каменная черта вправо, легла новым курсом поперек всеобщих мировых линий, навстречу легкой упругой веточке. Слава богу, встретились наконец-то. Где? В пустыне, в степи, в читальном зале. Евгений улыбнулся, подойдя к любимому предмету, расслабился, и ненадолго уснул.
   Проснулся на том же месте, потрогал стену и лизнул пальцы - они были мокрые. Приподнялся на коленях, приблизился к стене. В тусклом свете кое-как разобрал - ветвистый разлом теперь был похож снова на дельту реки, но не высохшей, а живой и полноводной. Что это? - подумал Евгений, наблюдая, как по каменистому, одетому в бетон руслу стекают капли воды. Внизу, там, где кушетка соприкасалась со стеной, постель промокла. Видно, капало уже давно. Он встал и попытался отодвинуть тюремное лежбище. Не получилось, оно было намертво приделано к стене. Как же я буду в мокром спать? - забеспокоился Евгений. Подошел к двери и постучал. За окном такой грохот, надо бы посильнее. Он постучал посильнее. Не слышит. Наверное, спят. Евгений вернулся и присел на кушетку. Прислушался - никто не идет. Только откуда-то издалека, из неведомых ему городских глубин послышался новый, уверенный, нарастающий рокот.
   38
   Соня вдруг остановилась. Куда она бежит со всеми? Зачем? Надо остановиться, повернуть назад, там Евгений! Все промокло, город, небо, одежда. Все объединилось в одном сумасшедшем водном потоке. Откуда-то сорвало черный квадрат, он вылетел из серого пространства, перевернулся несколько раз на деревянных сторонах и плюхнулся ей под самые ноги. Соня присмотрелась и отпрянула. Под ногами, в мутном холодном потоке плавал праздничный портрет товарища Романцева. Хмурое государственное лицо глядело на нее восковыми глазами. Как? Неужели опять все вернулось? Опять возникла бедная, заморенная Северная Застава? Она оглянулась вокруг - нет, каменный город был на месте. Вспомнила продавщицу тетю Сашу. Как странно, существуют люди, необходимость которых не зависит от внешних условий.
   Вода прибывала. Вверх, по ступенькам лестниц на набережных, сквозь чугунные кружева парапетов, через водосточные решетки, вперед, выше, к рекордной отметке, неслось, пенилось, бурлило. Соня резко повернулась и побежала обратно.
   Мокро? Холодно? Где там, она не чуяла ног, так нужно было спешить. Казалось, всего-то в мире и осталось, она, Евгений, да этот каменный город, накрытый сверху свинцовым покрывалом. Впрочем, наверху что-то изменилось. Ветер еще усилился, и туча распалась на серые плиты, и теперь было видно, как быстро там все движется, как в разломах и на стыках мерцают вечерние звезды Малой и Большой Медведиц.
   На Сенатской площади кто-то крикнул:
   - Эй, библиотекарша, сюда, сюда!
   Кто это еще? Она оглянулась. С темной каменной глыбы ей подавали знак.
   - Туда нельзя. Дуй сюда! - кричал старик с вечным фингалом.
   Вот еще одна вечная величина, подумала Соня. Она наконец увидела, что дальше начинается настоящий потоп. Ее буквально потащило обратно, что-то больно ударило в колено. Хромая кое-как подобралась к памятнику. Наверху, рядом с медным человеком на крупе лошади сидел земляк. Он нагнулся и крикнул:
   - Заходи с хвоста! - и протянул крепкую жилистую руку.
   Не помня себя, Соня вскарабкалась по каменной волне и очутилась на загривке, упираясь спиной в холодную бронзовую грудь.
   - И-о-го-го! - заржал старик. - Вперед, Рассея!
   39
   Хлестало изо всех дыр. Евгений, как загнанное животное, метался по каменному мешку. Стучал в дверь, бил в окно - бесполезно. Под праздник все опечатали и ушли по магазинам. Никого. Он уже стоял на кушетке, у ветвистого разлома, крепко сжимая ученическую тетрадку. В дальнем углу плавали его ботинки, было страшно и темно. Неужели Горыныч прав, нельзя быть вечным учеником Вселенной? Что толку заучивать изобретенное природой. Вот хотя бы взять его положение. Что проку от этих трех измерений? Всегда найдутся люди, способные обложить пространство шестью каменными плитами, и не пролезешь ни в одну щель: ведь ты же не текучая жидкость, а человек. Где выход? Где четвертое, пятое? Отсохло, скукожилось, как говорил Горыныч, под действием самопритяжения квантов. Господи, что со мной? Евгений затих, согнулся, сел на корточки. Он понял - это конец. Как внезапно, как внезапно. Он не успел приготовиться и его охватила паника. Мысли метались, хватаясь то за одно, то за другое. Как неудачно, как неудачно. Ведь он знал, что обреченный человек чувствует, куда направляется его сознание, знал, чем спастись. Даже несколько раз испытывал свой метод, подозревая в себе неизлечимую болезнь. А всего-то нужно отодвинуться как бы в сторонку, отойти от жизненных запросов, поднять голову к вершине кучевого облака, или наоборот, лечь поближе к земле, заглянуть под сухой лист - что там шевелится? И помогало. Глаза его прозрачные становились добрыми и грустными, как будто говорили - что же делать, виноват, пора и честь знать. В такие минуты отодвинутый человек рождается и даже как бы счастлив, наблюдая последние движения жизни.
   Но сейчас метод не сработал. Слишком внезапно все нахлынуло. Он не мог сосредоточиться. Зачем-то вспомнил продавщицу тетю Сашу, свою дешевую съемную комнатенку с мягкой кроватью, с письменным столом, старый ковер с оранжевыми оленями на стене. И, конечно, вспомнил ЕЕ. Пусть теперь все остается как есть. Он уходит, растворяется, как и мечтал, в питательном перегное, в пустынном болотистом месте, на северном краю плоской базальтовой плиты.
   40
   Под утро, когда ветер стих и вода повернула обратно, вышла из-за туч полная луна и осветила отраженным светом потопленный город. Теперь-то стало ясно, что это и есть настоящая северная Венеция - холодная, неживая. Ровно горели свечи Васильевского острова, за ними, чуть левее, мерцали красные огоньки телецентра, правее блестел Петропавловский крест, а все остальное, бледное, неживое, лежало вдоль горизонта плоским графическим изображением. От Исаакия до Медного Всадника пролегла серебристая лунная дорожка, которую то и дело пересекали всевозможные плавучие вещества, подхваченные архимедовой силой.
   Соня и старик сошли с лошади и сидели на покатом горбу гранитной волны. Старик уснул. А до этого кричал, вопил, нес какую-то чепуху, нарочно коверкая слова. Кричал что-то про стихию, про истоки, про политическую близорукость, грозил кому-то в черное небо, потрясая кулаком, то и дело дергал Соню, не давая ей замерзнуть и не пуская ее обратно в холодный мутный поток.
   - Ета город Петровича! - тыкал он в хлюпающие кварталы. - Он его направленным взрывом построил, во!
   И все в таком роде. Соня молчала. Она оцепенела от страха и холода. Вначале она все порывалась куда-то бежать или плыть (мимо изредка проносило мусорные ящики, а в них кричали какие-то люди), а теперь окончательно застыла. Казалось, никакая сила не способна вывести ее из тяжелого бездумного состояния. Было какое-то страшное несоответствие между ее равнодушным горьким покоем и зверским выражением выпученных безумных глаз всадника, вздыбившего железного зверя в шаткое неустойчивое положение.
   Вдруг вдали, у пристани появилось белое пятнышко. Соня привстала оно двигалось к ней, сюда, к центру Сенатской площади. Высоко, не разглядеть. Она осторожно, не чуя продрогшего тела, цепляясь за хвост коня и змею, спустилась к самой воде, поджидая, когда гонимый слабым потоком странный предмет приплывет ей в руки. Еще немного, ближе, ближе, она выгнулась, как веточка, и ухватила с водной поверхности последнее послание Евгения - исписанную мелким экономным почерком ученическую тетрадь по арифметике.
   ПОСЛЕДНЯЯ ЧЕТВЕРТЬ
   "Тем не менее, опять повторяю - многое впереди
   загадка, и до того, что даже страшно и ждать".
   Неточкин
   1
   Есть в Киеве и зеленые кручи, облепленные лиственными зарослями, есть и белоснежные колокольни, сияющие над бывшим монастырским покоем, есть роскошные речные острова с золотистыми пляжами, где с начала мая до октября радостно плещется городское население, есть и знаменитые старинные места - Подол, Владимирская горка, Бурса; есть даже Лысая гора, правда, наполовину срытая, а наполовину захваченная панельным государственным жильем, осталась и Бессарабка с крытым рынком, с кинотеатром "Панорама", с удобным, лучшим в европейской части стадионом, остались и бульвары, спуски, взвозы, остался и Крещатик, широкий, каштановый, многоярусный, - в общем, все известные образованным людям места, неоднократно воспетые, осмеянные и проклятые. Но есть в этом исконном месте, в бывшей столице первоначального государства, и плоская левобережная окраина, ничем особым не примечательная, кроме как своим названием да древним сосновым Броварским лесом, крепко вросшим корнями в высохшее песчаное русло доисторического Днепра. В лесу этом часто в детстве гулял Костя Трофимов, откапывал с компанией траншеи бывших войн, искал патроны и гранаты, играл в квача, валялся на мягких травянистых лужайках, обрывал кусты барбариса, объедался дикой малиной, собирал маслят, а по весне портил кору березовых рощ, вклинившихся то здесь то там в вечно зеленое колючее царство. Куликово поле, Вигуровщина, Троещина были исхожены вдоль и поперек. Бывало, доходили и до Быковни, до самых вышек городской глушилки, до странного, огороженного колючей проволокой запретного места. Бывало, и лес поджигали, и дрались, как тогда говорили, с кугутами, жителями колгоспов да радгоспов. В то время говорить на русском стало признаком большой культуры, и постепенно из двух языков рождался новый русский, с украинским характерным "г", с неологизмами, с постоянными "шо", "дэ" и прочим в таком духе. Костя жил на границе между городом и деревней, на границе культуры и бескультурья, на стыке национального чувства, на самом передовом фронте хохлятско-кацапского вопроса. Будучи по отцу русским, а по матери украинцем, он не испытывал особого желания участвовать в противоборстве, но то и дело оказывался то битым, то бьющим. Здесь он закалял волю, здесь он выдерживал характер, здесь впервые познавал все прелести старого надежного принципа про тех, "кто не с нами". Но странное дело, как он ни пытался занять определенную позицию в последующей жизни, он, как и в детстве, все время попадал меж двух огней.
   Сейчас Костя Трофимов, а вернее, капитан госбезопасности Константин Федотыч Трофимов, сбежал из душного вычислительного центра продышаться свежим майским воздухом ожившего леса. Даже не продышаться, продышаться он мог бы и Печерскими каштанами, а поразмыслить, вспомнить, отыскать утерянное полгода назад жизненное равновесие. Он брел по старым, знакомым с детства пригородным местам, примечал заветные закоулки, кое-где уже стертые подступавшим со всех сторон днепровским жилым массивом, и усиленно размышлял над причинами и последствиями того рокового ноябрьского дня. Он морщил свой некогда чистый лоб косой неровной чертой, какие бывают лишь у людей с неудавшимся жизненным планом, то и дело теребил вдруг поседевший висок и никак не мог понять, что же случилось. Как могло произойти непредвиденное превращение его жизненного места, в результате которого он был опять отстранен от оперативной работы, откомандирован обратно на вычислительный центр, в скучное информационное ведомство. И хорошо, что еще так, а ведь вначале руководство предполагало вообще устроить психическое обследование в закрытом госпитале, до того фантастическим выглядел отчет об операции под кодовым названием "Арктур". Тут его, можно сказать, спасли, спас полковник Дзюба.
   - Ты шо, з глузду зъихав? - посочувствовал начальник. - Забери свий папир, шоб я его не бачив. - И добавил: - Пидэшь обратно до компутэрив, може, очухаешься.
   В тот же день Трофимов, вернувшись домой, достал гитару и до ночи пил коньяки и орал про загнанных волков. И в последующие полгода много пил, промывая горло для песен, а сегодня, когда накрылась вентиляционная система, стало жарко и машину отключили, перед ним в сизом трансформаторном тумане появилось лицо Горыныча, спокойное и хитрое, подмигнуло и выпустило идеально круглое дымное кольцо, тут же распавшееся в обширную воздушную гирлянду.
   Через мгновение его позвали к телефону и приторным шутовским голосом предложили срочно встретиться на Куликовом поле. На вопрос, кто там издевается, ему просто прошептали: "Есть новые сведения о Северной Заставе". Вначале он подумал, что коллеги разыгрывают его. В управлении многие были в курсе трофимовского отчета и не упускали случая подколоть переродившегося интеллигента. Но когда ему напомнили о варфоломеевском портвейне, он уныло прочел приклеенную к диску телефона бумажку с предупреждением: "Секретность разговора не гарантируется!", - и подумал: что-то случилось опять.
   - Что случилось, Костик? - с напряжением стягивая губы, часто спрашивала жена Таня.
   Если бы он знал. Первое время ему действительно казалось, что он спятил. Исчез целый город. Ну не город, городишко. Да и не исчез, а переродился прямо на глазах, на его глазах, на глазах тысяч людей. Сначала он не поверил. Когда из клубов дыма появились каменные берега и соборы, он сильно ударил себя в грудь, полагая проснуться тут же и наконец протрезветь от действия варфоломеевского портвейна. Но наваждение не исчезло. Толпа, обезумев, разбежалась, а он остался на месте, глядя на Петропавловскую крепость. Казалось, она здесь стояла испокон веков. Как его сюда занесло? Потом возникла спасительная мысль, что он, отравленный злоумышленником Сергеем Петровичем Варфоломеевым, насильно доставлен в неизвестный миллионный город. Но это же была настоящая чепуха, что за неизвестный миллионный город! Откуда, с какой стати?! Здесь, слава богу, помогла специальная выучка: у него был приказ, и он обязан отчитаться. Пусть все рухнет в тартарары, а он явится к начальству и доложит. Так он и сделал, наступив себе на горло, чтобы не кричать. Отправился на вокзал и позвонил по секретному номеру. Там выслушали и приказали срочно явиться с докладом. Ну а дальше - дальше его отправили с глаз долой в вычислительный центр.
   Незаметно для себя Трофимов вышел на край бывшей тополиной рощи. Как все изменилось! Рощу прорезало широкое асфальтированное шоссе, а с боков уже подступило грязное, захламленное железом и бетоном жилищное строительство. Старые, послевоенной посадки тополя, лишенные единства, необратимо погибали. Это место, граница леса и города, с торжественным названием Куликово поле, было почти родным. Здесь он провел много дней, а сейчас вспомнил лишь одно: ночь, звезды и таинственный, напоминающий о дальних странах и неоткрытых пространствах, почти морской шум тополиных крон. Он специально, закаляя характер, часто ночью выходил на границу леса и долго стоял, вглядываясь в темные ряды деревянного сообщества. Ему тогда казалось, что это не лес, а полчища неприятельских войск, и что здесь не просто пригород, а Куликово Поле, и он ждал, ждал какого-нибудь побоища. Но наступало утро, и освещенный солнцем лес превращался просто в лес, и он шел себе мимо на озерцо выловить десяток-другой карасей. Как все изменилось. Он поймал себя на странной мысли, что здесь тоже все становится чужим, только медленно и незаметно.
   На берегу в зарослях камыша сидел на кочке мальчик-рыбак, то и дело дергая вербное удилище.
   - Ну как, клюет? - спросил Трофимов, ступая по мокрому торфянику и чувствуя, как в туфли пробирается теплая озерная вода.
   - Та ни, - мальчик безнадежно махнул рукой, нагнулся и вынул из воды полиэтиленовый пакет, в котором кверху брюхом плавал одинокий золотистый карась.
   - Да, не густо. А на червяка не пробовал?
   - А я на що ловлю? - обиделся мальчик. - На кесто одна верховодка идет.
   - На кесто? - переспросил Трофимов.
   Мальчик не отреагировал, продолжая глядеть на сухой красно-белый поплавок. Со спины грело солнце, воздух звенел стрекозиными крыльями, граница воды пассивно отражала все, что ни попадет в нужный угол зрения. Капитан разделся по пояс и мальчишка впервые внимательно посмотрел на незнакомца.
   - Вы, дядьку, спортсмэн?
   - Мастер спорта по ловле рыбы в мутной воде, - капитан криво усмехнулся.
   Мальчишка еще раз с уважением окинул взором трофимовские бицепсы и тут заметил за спиной капитана нечто новое.
   - Он, вас дядьки клычуть, - показал пальцем рыбак.
   Трофимов обернулся и вдали, у высохшей толстой ивы обнаружил странную парочку. Худой сутулый старикан прислонился к дереву и, прикрыв рукой глаза от солнца, посылал приветственные знаки. Второй, низенький, квадратный, в официальном костюме, при галстуке, уже покинул спутника и двигался к Трофимову, слегка прихрамывая на правую ногу.
   2
   - Итак, что мы имеем? - Василий Караулов говорил тоном уполномоченного человека.
   Троица расположилась на лесной скамейке, сооруженной из распиленного вдоль бревна. Старик Чирвякин, понурив голову, лениво шарил по траве кривым сучком и изредка покачивал головой, будто с чем-то соглашался. Капитан, слегка откинувшись на спинку скамейки, вполоборота пристально разглядывал человека из медвежьей клетки и все никак не мог понять, кем, собственно говоря, бывший потерпевший уполномочен.
   - Испытание превзошло все ожидания, создана машина страшной созидательной силы, вот-вот вернется Руководитель, - Караулов на минуту сделал паузу, и Чирвякин безвольно мотнул головой. - Вернется, вернется, настаивал муж Марты, как будто Чирвякин не соглашался, - потому что некуда ему дальше. На то есть три тезиса.
   - Каких тезиса? - не выдержал загадок капитан.
   - Во-первых, не такой он человек, чтоб останавливаться на достигнутом. Вселенная пуста, я видел - пыль, много пустоты, и все, никакой пищи уму и сердцу. Во-вторых, установка создана, и ее никто не отключал, а с таким механизмом очень кому можно голову свернуть - в хорошем смысле, конечно, - Караулов начальственно ухмыльнулся. - А в-третьих, самое главное, - глаза Караулова в подражание Руководителю сузились и плотоядно заблестели. - Я еще тогда приметил, на старте, очень приметил. Э, думаю, тут серьезное дело, тут у него притягательный предмет, такая, понимаешь ли, зацепочка, небольшая, но крепкая, потому что поперек ее они уж никак не проскочат. - Караулов опять сделал паузу, точно зная, как ждут его разъяснений.
   Трофимов вспомнил, как нагло этот коротышка грозил ему кулаком с борта речного суденышка. Чепуха, что общего между Карауловым и Варфоломеевым? Амурная связь - нелепо. Ну, а Чирвякин, он-то как? Ветеран партии, пострадавший, конечно, но восстановленный в полном объеме.
   - Ну, а если он не вернется? - вдруг высказался Чирвякин.
   - Вернется, обязательно вернется. Вот только что мы ему доложим? Чем похвастаемся? - Караулов испытующе посмотрел на собеседников. - Времени в обрез. Кое-что я успел сделать, но этого мало. Нужно сплотиться, наметить план действий. Наконец, нужна конспиративная группа.
   Трофимов непроизвольно вскинулся.
   - Госбезопасность начеку, - Караулов подмигнул капитану.
   Тот наконец решил хоть как-то поставить зарвавшегося функционера на место.
   - Полегче, любезный...
   - Ой-ей-ей, - принялся кривляться Караулов. - Какие мы страшные, ну просто волк дикий, только загнанный. Даже мороз по коже, - Караулов картинно поежился. - Опомнитесь, капиташечка, оглянитесь, голубчик! А по ночам кошмары тяжелые не мучают? Видения жалобные не посещают? Может, снится Южный город, оперативная работа, поезда, секретные объекты, северные заставы на границе государства? Где она, граница? Опомнитесь, голубчик, далеко на север отползла. На дворе восемьдесят четвертый год, а у вас какой год в мозгу? Девяностый? А может, тридцатый или семнадцатый? Куда пойдете - докладывать по начальству про то, как ракета стартовала из несуществующего места? Курам на смех, ракета в космос, а вы - в желтый дом! Хе-хе...
   Трофимов сжал кулаки, и по телу пробежали волны неиспользованной физической силы.
   Караулов побледнел, но не отступил.
   - Эх, Трофимов, Трофимов, на кого жену оставите, Танечку Бальтазарову, сироту университетскую?
   Трофимов скрежетал зубами.
   - Ну, ну, любезный, спокойно, зачем ссориться! Нам же теперь вместе, одной компанией, это ж просто, как китайский волчок. Мы ж теперь одни знаем, откуда вокруг эта пустыня, откуда эта огромная страна управляется! Чик, и есть город, чик, регион новый, бац, река была, бац, нету теперь. Да что там река, мы тут полчеловечества в два счета извести можем, или наоборот, едой обеспечить. Неужели до сих пор не поняли, что природа не законами ньютоновскими управляется, а специальной машиной государственного значения! А ведь Руководитель намекал вам, правда, сам еще тогда не верил, но гением своим подозревал, ибо голова у него как пять твоих, капитан!