— Приходится. Это мой отец, — покраснев, ответил Роман.
Вася присвистнул.
— А что, Роман Вячеславич, тоже, небось, кропаешь по ночам какой-нибудь романец? Амазонку в Булонском лесу насилуешь? А? Стопами почтенного родителя? Что, угадал? Ладно, не тушуйся. — Вася снисходительно потрепал его по плечу и пошел работать.
Густой пунцовый окрас медленно сползал с лица Романа. Тень литературного родителя выдавала его с потрохами.
Он действительно мечтал написать книгу. Когда-нибудь, когда наберет материал для романа. Потому что был уверен: поэтом можешь ты не быть, но написать роман обязан. Такая у него планида. А планида — это что? Это слово кроссворда, которое нужно угадать. Разгадаешь свое слово, свою простую, вечную истину — помрешь со спокойной душой, не угадаешь — считай, зря прожил жизнь.
Роман словечко свое заветное знал. Или думал, что знал. Только ненадежным оно было, словечко это, скользким да зыбким. В земном бытии не укореняло, скорее наоборот — в облака тянуло, неземной славой манило. Потому и вгоняло его часто в краску — особенно если вытаскивалось наружу цепкими, безжалостными пальцами надменных личностей вроде Васи. Высокомерия и презрения словечко не любило и плохо его переваривало.
В мрачном настроении Роман отправился кастрировать свои литературные опусы.
8. Геометрический фактор
9. Управляемый летательный аппарат легче воздуха
Вася присвистнул.
— А что, Роман Вячеславич, тоже, небось, кропаешь по ночам какой-нибудь романец? Амазонку в Булонском лесу насилуешь? А? Стопами почтенного родителя? Что, угадал? Ладно, не тушуйся. — Вася снисходительно потрепал его по плечу и пошел работать.
Густой пунцовый окрас медленно сползал с лица Романа. Тень литературного родителя выдавала его с потрохами.
Он действительно мечтал написать книгу. Когда-нибудь, когда наберет материал для романа. Потому что был уверен: поэтом можешь ты не быть, но написать роман обязан. Такая у него планида. А планида — это что? Это слово кроссворда, которое нужно угадать. Разгадаешь свое слово, свою простую, вечную истину — помрешь со спокойной душой, не угадаешь — считай, зря прожил жизнь.
Роман словечко свое заветное знал. Или думал, что знал. Только ненадежным оно было, словечко это, скользким да зыбким. В земном бытии не укореняло, скорее наоборот — в облака тянуло, неземной славой манило. Потому и вгоняло его часто в краску — особенно если вытаскивалось наружу цепкими, безжалостными пальцами надменных личностей вроде Васи. Высокомерия и презрения словечко не любило и плохо его переваривало.
В мрачном настроении Роман отправился кастрировать свои литературные опусы.
8. Геометрический фактор
— А позвал я тебя, дорогой мой, вот для чего, — шеф утомленно потирал переносицу, полузакрыв глаза. — Сейчас мы сыграем в одну игру. Называется «Угадайка». Я тебе называю первую часть пословицы, ты — заканчиваешь. Правила ясны?
— Ясны, — ответил Роман, решив оставить все уточняющие вопросы на потом.
— Вот и чудно. Семь раз отмерь…
— …один отрежь.
— Старый друг лучше…
— …мертвых двух, — автоматически ляпнул Роман.
— Э-э? В самом деле? — шеф распахнул глаза и пытливо посмотрел на шутника.
— …новых двух, — быстро поправился Роман.
— Ну ладно, — согласился с чем-то шеф и продолжил игру: — Не все то золото…
— …что блестит.
— Пожалуй, и хватит. В народной мудрости ты, я вижу, подкован, так что глупостей не наделаешь. На-ка вот, читай, письмо для тебя пришло. Не иначе, охотничий сезон открылся по отлову африканских зебр.
Андрей Митрофанович протянул Роману лист бумаги. Факс был отправлен на имя Саломеи Африкановой — автора рассказа «На стреме». Этот псевдоним Роман изобрел совсем недавно — окрестил так некую утонченную, великолепную во всех отношениях полосатую зебру, записную кокетку и экстравагантную мамзель. К именам у него вообще было очень трепетное отношение. К примеру, стихи он подписывал своим настоящим именем. Ну, почти настоящим. Уже давно он уверил себя в том, что простецкая фамилия Полоскин являлась плодом угарно-революционного безумия первых лет советской власти. Прадед наверняка носил более благородную и звучную фамилию, имевшую ярко выраженный литературно-поэтический оттенок — Полонский. А для прозы у Романа имелся целый ворох фальшивых имен, произведенных по ассоциации от «полосатой» фамилии — Кот Матроскин, Максим Чересполосица, Тельняшкин…
Отправителем письма значился заместитель главного редактора журнала «Дирижабль» Бубликов С.В.
— Еще неизвестно, пойду ли я туда, — втайне тщеславясь, ответил Роман.
— Пойде-ошь, куда денешься. А не пойдешь, так я тебя сам туда доставлю — в целости и сохранности, годным к употреблению… А ты наливай себе, — шеф кивнул на бутылку, старательно выуживая из стакана лед при помощи авторучки. — Ты ж пойми. Я, сам знаешь, старый, матерый журналистский волк. Кой в чем толк понимаю. К тому же не в моих правилах губить на корню молодые… экхм… э-э… таланты. Но имей в виду: я тебя так просто не отпущу. Так что, не взыщи, придется тебе поднапрячься.
— А как же народная мудрость? — поинтересовался Роман.
— Конкретней?
— За двумя зайцами погонишься… — вторую часть по правилам игры он оставил шефу.
— А на кой тебе эти зайцы? — удивился Андрей Митрофанович, бесхитростно воззрившись на Романа. — Это ты брось. Все, что от тебя требуется — слушать, что старшие по годам и по должности советуют, и не прекословить. Остальное сам поймешь, не дурак. Разберешься в конъюнктуре. Потом еще благодарить меня будешь. Завтра же и пойдешь туда.
В голосе шефа сквозила очевидная многозначительность. Но хорошо укрытый подтекст был неуловим для расшифровки. Роман молча вникал.
— Есть такое слово — надо, — шеф опорожнил стакан, едва не высыпав на себя горстку брякающих льдинок. — И кстати. Разъясни-ка ты, душа моя, старику, чем твой рассказ так приглянулся оному «Дирижаблю». Вкратце — о чем там речь и в чем загвоздка?
Вся редакция «Затейника» знала о характерной особенности шефа. Главный редактор никогда не читал материалов журнала — ни до, ни после выхода номеров. Ссылался на занятость, а также на то, что если он будет читать ту дребедень, которой полон «Затейник», то на всю оставшуюся жизнь сделается умственным инвалидом. Обо всем, что нужно знать главреду, шефу докладывал отсекр — этого вполне хватало для эффективного и беспорочного руководства журналом.
— Да в общем никакой загвоздки там нет, — замявшись, начал Роман. — В основу сюжета я положил события рассказа Леонида Пантелеева, знаете, был такой детский писатель после революции. Рассказ назывался «Честное слово». Ребята играли в войну и оставили одного мальчишку под честное слово стоять на посту. Когда им надоело играть, разбежались по домам. А мальчик все стоял и стоял — честного слова с него никто не снимал. Стоял до ночи, пока прохожий военный не освободил его, расспросив в чем дело. Мораль рассказа очень прозрачная: дал слово — держись до последнего. Я несколько изменил концепцию — с учетом как раз конъюнктуры, о которой вы упомянули. Игра называется «Палачи и жертвы». «Палачи» — это хозяева, «жертвы» — их рабы и должны по правилам выполнять любые приказания своего хозяина. Сюжет прост — мальчика-раба оставили на стреме, пока его хозяин с другими «палачами» и рабами шуровал в чьей-то квартире на первом этаже. Час стоит, два стоит, четыре часа стоит. Тех уже давно и след простыл — вытащили через окно все, что нашли, и утекли. А раба на стреме забыли от приказа освободить. Ну и стоял он там, пока не попался на глаза местному авторитету в «Мерсе», проезжавшему мимо. Чем-то пацан ему приглянулся, хотел покатать его в машине — а тот упрямится. Ну, слово за слово, узнал авторитет, в чем дело, и властью большого человека освободил его от приказа. Понравился ему пацан, особенно верность хозяину. И взял авторитет его к себе, в свою структуру — шестерить пока, учиться уму-разуму, набираться знаний о жизни и настоящих ее хозяевах. Вот и весь рассказ, Андрей Митрофаныч.
— Эк тебя угораздило! — подивился шеф. — Что это за игра-то такая?
— Игра? Обычная игра. Ну-у, казаки-разбойники, дочки-матери, кошки-мышки… палачи и жертвы. Что тут странного?
— А как в нее играют? — допытывался шеф.
— Да так и играют, как я сказал.
— Конкретнее.
— Ну, ей-богу, Андрей Митрофаныч, на что вам эта игра? Ну, если хотите, я расскажу правила…
— Хочу, — перебил его шеф. — Ты не тяни кота за хвост, выкладывай.
— Хорошо. Цель игры — расширение касты палачей и касты рабов. Игра секретная — о ней не должны знать ни взрослые, ни те, кто в игре еще не участвует. Сначала палачи отыскивают кандидата и делают ему предложение, фактически ультиматум ставят: на выбор — либо рабство у палачей, с прикреплением к хозяину, либо смерть.
— О?!
— Ну да, — кивнул Роман. — Смерть означает обряд посвящения в палачи. Но новичку об этом пока не говорят, проверяют его на крепость. Если он выбирает рабство — становится рабом. Теперь он должен выполнять любую прихоть хозяина. За непослушание раба наказывают на Совете палачей. Одним словом, бьют. Если же выбирается смерть — новичок инициируется в палачи, проходя через ритуал смерти. Чтобы стать палачом, нужно умереть — только мертвый может быть хозяином жизни.
— Что за ритуал?
— Положение в гроб на какое-то время. Час или два. Со всеми атрибутами — крышкой, заколачиванием гвоздей, опущением в яму и даже закапыванием. Вышедший из могилы становится палачом со всеми правами игровой элиты. Но о том, что он выйдет оттуда, новичку не говорят. Он должен думать, что это действительно смерть, что он умрет. Некоторые не выдерживают — убегают или не хотят ложиться в гроб, или уже из ямы начинают орать и колотить в крышку. Такие пополняют группу рабов-жертв. У них нет никаких прав — они считаются предметами или товаром. Или игрушкой хозяина. Как тот захочет.
— А если отказаться от выбора? От участия в игре?
— Отступник становится изгоем, по положению — ниже раба. Он приговаривается к пожизненной смерти.
— Как это? — оторопел шеф.
— На него насылается «проклятье», скрепленное кровью палачей — по капле от каждого. Если палач умирает один раз, то отступник с этого момента и до конца жизни будет умирать много раз. Вся его жизнь будет сплошным умиранием, он будет гибнуть каждый день, каждое мгновение. Это растянутые во времени сумерки, судороги и агония. Точку в этой агонии поставит только настоящая смерть. Фактически это означает, что отступник перестает быть человеком. И для палачей, и для рабов он не существует. Его просто нет. Он невозможен в этом мире, где есть только хозяева и жертвы. Он — никто. И мир — не для него. Но таких мало. Мало, кто отказывается от выбора.
— Ничего себе игрушки! И что… действительно такая игра есть? — шеф недоверчиво косил на Романа из-под ладони, прикрывавшей глаза. — Или это забава твоего воображения?
— Да черт ее разберет, — нахмурился Роман. — Вроде бы впрямь есть — я ведь о ней знаю откуда-то. Не придумывал я ничего. А может, приснилась она мне. До этого рассказа я о ней ведать не ведал. Откуда взялась — честное слово, Андрей Митрофаныч, не знаю, хоть убейте меня!
— Ну и ладно, бог с ней, с игрой, — закрыл тему шеф. — Детишки сейчас и не в такое играют. Не говорю уже об их родителях… А в этот… как его… «Дирижабль» ты сходи, непременно сходи, — шеф совсем расслабился, полулежа в громоздком начальственном кресле и закрыв глаза.
— Хорошо, Андрей Митрофаныч. Я могу идти?
— Да, ступай. Что-то в голове у меня сегодня звенит с утра… Нет, постой… Сядь. Хочу тебя спросить. Ты только не пугайся сразу. В последнее время ты не слышал чего-нибудь о Вечном жиде? Что-нибудь эдакое?
— Конечно, слышал, — со всей серьезностью сказал Роман. — Кто ж нынче о нем не слышал!
Андрей Митрофанович заметно вздрогнул, колыхнувшись грузным телом, и вцепился колючим взглядом в Романа.
— Ну?
— Что-то там такое про конец света, — смутившись под начальственным прицелом, промямлил Роман. — Да ерунда все это, Андрей Митрофаныч. Это Джек приволок откуда-то слухи. Для смеха.
— Нет, тут все не так просто. И не смешно. А Евгений тут вообще ни при чем, — грустно сказал шеф. — Племяш мой родную мать принялся стращать Вечным жидом.
— Михаил? — удивился Роман.
— Совсем от рук отбился парень. Хоть и дылда, а ума ни на грош. Мать его все звонит мне — остепени парня, повлияй, выбей дурь из мозгов, — шеф горестно исповедовался Роману. — А теперь этот Вечный жид. Как говорит один мой знакомый моряк — чтоб ему сорок раз утонуть в тухлой воде. Ты не смотри на меня такими круглыми глазами. Говорю же — тут дело серьезное. Ты о секте слышал?
— Какой секте?
— Да свидетели… Свидетели чего-то там.
— Иеговы?
— Нет, — шеф наморщил лоб. — Вспомнил. «Свидетели Креста». В кинотеатре проповеди по выходным читают. А народ у нас до того бестолковый, до того любит уши развешивать где ни попадя — Мишка говорил, там всегда полный аншлаг. — Шеф посмотрел на часы. — Однако время. Ты никуда не торопишься?
— Не тороплюсь.
— Ну тогда составь компанию, — Андрей Митрофанович извлек из стола угловатую емкость пятизвездного коньяка. Аккуратно разлил по стаканам ровно до половины. — Ну, за счастливое избавление от Вечного жида!
Роман выпил и закашлялся.
— И ведь что стервецы делают, — продолжал шеф, капельку повеселев.
— А что?
— Народ у нас уж очень доверчивый. Что замечательно — избирательно доверчивый. Вот скажи ему, что через пять лет у нас зарплаты и пенсии будут как в Европе — ни за что не поверят. А объяви, что на Соборной площади Кремля приземлилась летающая тарелка с гуманоидами, мол, прилетели с официальным визитом к президенту — в это пожалуйста, поверят с первого слова. И на календарь не посмотрят — а не первое ли у нас сегодня апреля? — шеф разливал коньяк по новой. — Но уж конец света для нашего человека — это святое. Как же не верить в него, когда такие дела в отечестве творятся который год. Ты, кстати, слышал, что скоро введут карточную систему на бензин и электричество?… Так о чем это я? Ах да, конец света. На лекции сектантские народ валом валит — куда там батюшкам православным до этих проповедников. Так у них же еще и вербовочная система отлажена. Хочешь стать сектантом — приохоть к делу еще двоих. Это кроме положенной таксы за членство.
— Пирамида, — скривился Роман. — Знакомое дело.
— Что, попадал на крючок? — залюбопытствовал шеф — он уже не прикрывал глаз и с сердечной простотой таращился на собеседника.
— Не то чтобы на крючок. А вроде как хватался за веревочку.
— Ну, поведай.
— Да ничего интересного. Коммерческие структуры — параллельно с основным делом занимаются строительством пирамиды для дополнительного привлечения капитала. Или даже без основного дела — элементарное перераспределение вступительных взносов. Сейчас этого добра в стране хоть отбавляй. Не по душе мне вся эта коммерческая геометрия.
— А кому она по душе? Тлетворное влияние Запада, — подытожил шеф, освобождая шею от галстучных объятий.
— Я, Андрей Митрофаныч, — продолжал захмелевший Роман, — вообще усматриваю в этих пирамидах разрушение русской идеи.
— Поясни, — остолбенело потребовал шеф.
— Ну, русская идея… она выражается одним словом — «авось». А авось и геометрия, они, Андрей Митрофаныч, совершенно не выносят друг друга… Хотя… — Роман задумался и погрустнел, — может быть, русское авось как раз и строит у нас эти пирамиды. Это вы правильно говорили про доверчивость. Верит русский человек в золотую рыбку и в по-щучьему велению. Ну и лезет в пирамиды за чудесами. А потом эта самая пирамида его под собой хоронит. Вы, Андрей Митрофаныч, знаете, что такое мандала?
— Ну… это из восточных мотивов. Схема Вселенной? С буддизмом чего-то связанное.
— Вот-вот, — кивнул Роман. — Магический символ космоса. Мандалу можно нарисовать или воспроизвести в архитектуре. Вот я и думаю, что мандала России, символ нашего русского космоса сейчас приняла форму пирамиды. Этой, которая с глазом наверху. Вы понимаете, что это для нас означает? — Роман сделал страшные глаза.
— А что это для нас означает?
— Вот и я не знаю, — скис Роман, с грустью оглядывая опустошенную емкость. — Но думаю, что ничего хорошего.
Шеф смотрел туда же.
— Да, жаль. Но ничего не поделаешь.
Роман понял его с полуслова.
— Ну так, я, пожалуй, пойду, Андрей Митрофаныч. Благодарствую за доверие.
— Заходи еще. Люблю поговорить с молодежью. Сам как-то молодеешь.
— Обязательно, Андрей Митрофаныч.
«Так, — думал он полчаса спустя в трамвае, везущем его к дому. — Значит, пирамида с глазом. Увенчанная Вечным жидом. Это становится интересно…»
Хмельной и неожиданно счастливый, он вез домой в утробе битком набитого трамвая идею будущей книги. «Когда б вы знали, из какого сора рождаются на свет стихи!» Он весело хмыкнул. Что там стихи! Из каких только помоев не рождаются романы!
— Ясны, — ответил Роман, решив оставить все уточняющие вопросы на потом.
— Вот и чудно. Семь раз отмерь…
— …один отрежь.
— Старый друг лучше…
— …мертвых двух, — автоматически ляпнул Роман.
— Э-э? В самом деле? — шеф распахнул глаза и пытливо посмотрел на шутника.
— …новых двух, — быстро поправился Роман.
— Ну ладно, — согласился с чем-то шеф и продолжил игру: — Не все то золото…
— …что блестит.
— Пожалуй, и хватит. В народной мудрости ты, я вижу, подкован, так что глупостей не наделаешь. На-ка вот, читай, письмо для тебя пришло. Не иначе, охотничий сезон открылся по отлову африканских зебр.
Андрей Митрофанович протянул Роману лист бумаги. Факс был отправлен на имя Саломеи Африкановой — автора рассказа «На стреме». Этот псевдоним Роман изобрел совсем недавно — окрестил так некую утонченную, великолепную во всех отношениях полосатую зебру, записную кокетку и экстравагантную мамзель. К именам у него вообще было очень трепетное отношение. К примеру, стихи он подписывал своим настоящим именем. Ну, почти настоящим. Уже давно он уверил себя в том, что простецкая фамилия Полоскин являлась плодом угарно-революционного безумия первых лет советской власти. Прадед наверняка носил более благородную и звучную фамилию, имевшую ярко выраженный литературно-поэтический оттенок — Полонский. А для прозы у Романа имелся целый ворох фальшивых имен, произведенных по ассоциации от «полосатой» фамилии — Кот Матроскин, Максим Чересполосица, Тельняшкин…
Отправителем письма значился заместитель главного редактора журнала «Дирижабль» Бубликов С.В.
«Уважаемый автор рассказа „На стреме“!— Прочел? Ситуация ясна? Сманивают тебя, Роман. Самым беззастенчивым образом, — шеф выудил откуда-то снизу большую бутылку минеральной воды и три стакана — в одном из них плавали полурастаявшие кусочки льда.
Редакция вышеозначенного печатного органа имеет честь сделать Вам деловое предложение. Заинтересованные Вашим творчеством, мы предлагаем перспективное сотрудничество, которое, надеемся, будет взаимовыгодно. Наш журнал истории, цивилизации и культуры лишь недавно появился на рынке печатной продукции, но уже зарекомендовал себя как высококлассное специализированное издание широкого профиля. Мы нуждаемся в хороших авторах-профессионалах, которые способны повысить рейтинг журнала. И мы уверены, что вы являетесь подходящей для нас кандидатурой. Надеемся, что Вас заинтересует наше предложение. Если Вы согласны обсудить этот вопрос, ждем Вас в любой день кроме выходных по адресу…»
— Еще неизвестно, пойду ли я туда, — втайне тщеславясь, ответил Роман.
— Пойде-ошь, куда денешься. А не пойдешь, так я тебя сам туда доставлю — в целости и сохранности, годным к употреблению… А ты наливай себе, — шеф кивнул на бутылку, старательно выуживая из стакана лед при помощи авторучки. — Ты ж пойми. Я, сам знаешь, старый, матерый журналистский волк. Кой в чем толк понимаю. К тому же не в моих правилах губить на корню молодые… экхм… э-э… таланты. Но имей в виду: я тебя так просто не отпущу. Так что, не взыщи, придется тебе поднапрячься.
— А как же народная мудрость? — поинтересовался Роман.
— Конкретней?
— За двумя зайцами погонишься… — вторую часть по правилам игры он оставил шефу.
— А на кой тебе эти зайцы? — удивился Андрей Митрофанович, бесхитростно воззрившись на Романа. — Это ты брось. Все, что от тебя требуется — слушать, что старшие по годам и по должности советуют, и не прекословить. Остальное сам поймешь, не дурак. Разберешься в конъюнктуре. Потом еще благодарить меня будешь. Завтра же и пойдешь туда.
В голосе шефа сквозила очевидная многозначительность. Но хорошо укрытый подтекст был неуловим для расшифровки. Роман молча вникал.
— Есть такое слово — надо, — шеф опорожнил стакан, едва не высыпав на себя горстку брякающих льдинок. — И кстати. Разъясни-ка ты, душа моя, старику, чем твой рассказ так приглянулся оному «Дирижаблю». Вкратце — о чем там речь и в чем загвоздка?
Вся редакция «Затейника» знала о характерной особенности шефа. Главный редактор никогда не читал материалов журнала — ни до, ни после выхода номеров. Ссылался на занятость, а также на то, что если он будет читать ту дребедень, которой полон «Затейник», то на всю оставшуюся жизнь сделается умственным инвалидом. Обо всем, что нужно знать главреду, шефу докладывал отсекр — этого вполне хватало для эффективного и беспорочного руководства журналом.
— Да в общем никакой загвоздки там нет, — замявшись, начал Роман. — В основу сюжета я положил события рассказа Леонида Пантелеева, знаете, был такой детский писатель после революции. Рассказ назывался «Честное слово». Ребята играли в войну и оставили одного мальчишку под честное слово стоять на посту. Когда им надоело играть, разбежались по домам. А мальчик все стоял и стоял — честного слова с него никто не снимал. Стоял до ночи, пока прохожий военный не освободил его, расспросив в чем дело. Мораль рассказа очень прозрачная: дал слово — держись до последнего. Я несколько изменил концепцию — с учетом как раз конъюнктуры, о которой вы упомянули. Игра называется «Палачи и жертвы». «Палачи» — это хозяева, «жертвы» — их рабы и должны по правилам выполнять любые приказания своего хозяина. Сюжет прост — мальчика-раба оставили на стреме, пока его хозяин с другими «палачами» и рабами шуровал в чьей-то квартире на первом этаже. Час стоит, два стоит, четыре часа стоит. Тех уже давно и след простыл — вытащили через окно все, что нашли, и утекли. А раба на стреме забыли от приказа освободить. Ну и стоял он там, пока не попался на глаза местному авторитету в «Мерсе», проезжавшему мимо. Чем-то пацан ему приглянулся, хотел покатать его в машине — а тот упрямится. Ну, слово за слово, узнал авторитет, в чем дело, и властью большого человека освободил его от приказа. Понравился ему пацан, особенно верность хозяину. И взял авторитет его к себе, в свою структуру — шестерить пока, учиться уму-разуму, набираться знаний о жизни и настоящих ее хозяевах. Вот и весь рассказ, Андрей Митрофаныч.
— Эк тебя угораздило! — подивился шеф. — Что это за игра-то такая?
— Игра? Обычная игра. Ну-у, казаки-разбойники, дочки-матери, кошки-мышки… палачи и жертвы. Что тут странного?
— А как в нее играют? — допытывался шеф.
— Да так и играют, как я сказал.
— Конкретнее.
— Ну, ей-богу, Андрей Митрофаныч, на что вам эта игра? Ну, если хотите, я расскажу правила…
— Хочу, — перебил его шеф. — Ты не тяни кота за хвост, выкладывай.
— Хорошо. Цель игры — расширение касты палачей и касты рабов. Игра секретная — о ней не должны знать ни взрослые, ни те, кто в игре еще не участвует. Сначала палачи отыскивают кандидата и делают ему предложение, фактически ультиматум ставят: на выбор — либо рабство у палачей, с прикреплением к хозяину, либо смерть.
— О?!
— Ну да, — кивнул Роман. — Смерть означает обряд посвящения в палачи. Но новичку об этом пока не говорят, проверяют его на крепость. Если он выбирает рабство — становится рабом. Теперь он должен выполнять любую прихоть хозяина. За непослушание раба наказывают на Совете палачей. Одним словом, бьют. Если же выбирается смерть — новичок инициируется в палачи, проходя через ритуал смерти. Чтобы стать палачом, нужно умереть — только мертвый может быть хозяином жизни.
— Что за ритуал?
— Положение в гроб на какое-то время. Час или два. Со всеми атрибутами — крышкой, заколачиванием гвоздей, опущением в яму и даже закапыванием. Вышедший из могилы становится палачом со всеми правами игровой элиты. Но о том, что он выйдет оттуда, новичку не говорят. Он должен думать, что это действительно смерть, что он умрет. Некоторые не выдерживают — убегают или не хотят ложиться в гроб, или уже из ямы начинают орать и колотить в крышку. Такие пополняют группу рабов-жертв. У них нет никаких прав — они считаются предметами или товаром. Или игрушкой хозяина. Как тот захочет.
— А если отказаться от выбора? От участия в игре?
— Отступник становится изгоем, по положению — ниже раба. Он приговаривается к пожизненной смерти.
— Как это? — оторопел шеф.
— На него насылается «проклятье», скрепленное кровью палачей — по капле от каждого. Если палач умирает один раз, то отступник с этого момента и до конца жизни будет умирать много раз. Вся его жизнь будет сплошным умиранием, он будет гибнуть каждый день, каждое мгновение. Это растянутые во времени сумерки, судороги и агония. Точку в этой агонии поставит только настоящая смерть. Фактически это означает, что отступник перестает быть человеком. И для палачей, и для рабов он не существует. Его просто нет. Он невозможен в этом мире, где есть только хозяева и жертвы. Он — никто. И мир — не для него. Но таких мало. Мало, кто отказывается от выбора.
— Ничего себе игрушки! И что… действительно такая игра есть? — шеф недоверчиво косил на Романа из-под ладони, прикрывавшей глаза. — Или это забава твоего воображения?
— Да черт ее разберет, — нахмурился Роман. — Вроде бы впрямь есть — я ведь о ней знаю откуда-то. Не придумывал я ничего. А может, приснилась она мне. До этого рассказа я о ней ведать не ведал. Откуда взялась — честное слово, Андрей Митрофаныч, не знаю, хоть убейте меня!
— Ну и ладно, бог с ней, с игрой, — закрыл тему шеф. — Детишки сейчас и не в такое играют. Не говорю уже об их родителях… А в этот… как его… «Дирижабль» ты сходи, непременно сходи, — шеф совсем расслабился, полулежа в громоздком начальственном кресле и закрыв глаза.
— Хорошо, Андрей Митрофаныч. Я могу идти?
— Да, ступай. Что-то в голове у меня сегодня звенит с утра… Нет, постой… Сядь. Хочу тебя спросить. Ты только не пугайся сразу. В последнее время ты не слышал чего-нибудь о Вечном жиде? Что-нибудь эдакое?
— Конечно, слышал, — со всей серьезностью сказал Роман. — Кто ж нынче о нем не слышал!
Андрей Митрофанович заметно вздрогнул, колыхнувшись грузным телом, и вцепился колючим взглядом в Романа.
— Ну?
— Что-то там такое про конец света, — смутившись под начальственным прицелом, промямлил Роман. — Да ерунда все это, Андрей Митрофаныч. Это Джек приволок откуда-то слухи. Для смеха.
— Нет, тут все не так просто. И не смешно. А Евгений тут вообще ни при чем, — грустно сказал шеф. — Племяш мой родную мать принялся стращать Вечным жидом.
— Михаил? — удивился Роман.
— Совсем от рук отбился парень. Хоть и дылда, а ума ни на грош. Мать его все звонит мне — остепени парня, повлияй, выбей дурь из мозгов, — шеф горестно исповедовался Роману. — А теперь этот Вечный жид. Как говорит один мой знакомый моряк — чтоб ему сорок раз утонуть в тухлой воде. Ты не смотри на меня такими круглыми глазами. Говорю же — тут дело серьезное. Ты о секте слышал?
— Какой секте?
— Да свидетели… Свидетели чего-то там.
— Иеговы?
— Нет, — шеф наморщил лоб. — Вспомнил. «Свидетели Креста». В кинотеатре проповеди по выходным читают. А народ у нас до того бестолковый, до того любит уши развешивать где ни попадя — Мишка говорил, там всегда полный аншлаг. — Шеф посмотрел на часы. — Однако время. Ты никуда не торопишься?
— Не тороплюсь.
— Ну тогда составь компанию, — Андрей Митрофанович извлек из стола угловатую емкость пятизвездного коньяка. Аккуратно разлил по стаканам ровно до половины. — Ну, за счастливое избавление от Вечного жида!
Роман выпил и закашлялся.
— И ведь что стервецы делают, — продолжал шеф, капельку повеселев.
— А что?
— Народ у нас уж очень доверчивый. Что замечательно — избирательно доверчивый. Вот скажи ему, что через пять лет у нас зарплаты и пенсии будут как в Европе — ни за что не поверят. А объяви, что на Соборной площади Кремля приземлилась летающая тарелка с гуманоидами, мол, прилетели с официальным визитом к президенту — в это пожалуйста, поверят с первого слова. И на календарь не посмотрят — а не первое ли у нас сегодня апреля? — шеф разливал коньяк по новой. — Но уж конец света для нашего человека — это святое. Как же не верить в него, когда такие дела в отечестве творятся который год. Ты, кстати, слышал, что скоро введут карточную систему на бензин и электричество?… Так о чем это я? Ах да, конец света. На лекции сектантские народ валом валит — куда там батюшкам православным до этих проповедников. Так у них же еще и вербовочная система отлажена. Хочешь стать сектантом — приохоть к делу еще двоих. Это кроме положенной таксы за членство.
— Пирамида, — скривился Роман. — Знакомое дело.
— Что, попадал на крючок? — залюбопытствовал шеф — он уже не прикрывал глаз и с сердечной простотой таращился на собеседника.
— Не то чтобы на крючок. А вроде как хватался за веревочку.
— Ну, поведай.
— Да ничего интересного. Коммерческие структуры — параллельно с основным делом занимаются строительством пирамиды для дополнительного привлечения капитала. Или даже без основного дела — элементарное перераспределение вступительных взносов. Сейчас этого добра в стране хоть отбавляй. Не по душе мне вся эта коммерческая геометрия.
— А кому она по душе? Тлетворное влияние Запада, — подытожил шеф, освобождая шею от галстучных объятий.
— Я, Андрей Митрофаныч, — продолжал захмелевший Роман, — вообще усматриваю в этих пирамидах разрушение русской идеи.
— Поясни, — остолбенело потребовал шеф.
— Ну, русская идея… она выражается одним словом — «авось». А авось и геометрия, они, Андрей Митрофаныч, совершенно не выносят друг друга… Хотя… — Роман задумался и погрустнел, — может быть, русское авось как раз и строит у нас эти пирамиды. Это вы правильно говорили про доверчивость. Верит русский человек в золотую рыбку и в по-щучьему велению. Ну и лезет в пирамиды за чудесами. А потом эта самая пирамида его под собой хоронит. Вы, Андрей Митрофаныч, знаете, что такое мандала?
— Ну… это из восточных мотивов. Схема Вселенной? С буддизмом чего-то связанное.
— Вот-вот, — кивнул Роман. — Магический символ космоса. Мандалу можно нарисовать или воспроизвести в архитектуре. Вот я и думаю, что мандала России, символ нашего русского космоса сейчас приняла форму пирамиды. Этой, которая с глазом наверху. Вы понимаете, что это для нас означает? — Роман сделал страшные глаза.
— А что это для нас означает?
— Вот и я не знаю, — скис Роман, с грустью оглядывая опустошенную емкость. — Но думаю, что ничего хорошего.
Шеф смотрел туда же.
— Да, жаль. Но ничего не поделаешь.
Роман понял его с полуслова.
— Ну так, я, пожалуй, пойду, Андрей Митрофаныч. Благодарствую за доверие.
— Заходи еще. Люблю поговорить с молодежью. Сам как-то молодеешь.
— Обязательно, Андрей Митрофаныч.
«Так, — думал он полчаса спустя в трамвае, везущем его к дому. — Значит, пирамида с глазом. Увенчанная Вечным жидом. Это становится интересно…»
Хмельной и неожиданно счастливый, он вез домой в утробе битком набитого трамвая идею будущей книги. «Когда б вы знали, из какого сора рождаются на свет стихи!» Он весело хмыкнул. Что там стихи! Из каких только помоев не рождаются романы!
9. Управляемый летательный аппарат легче воздуха
На следующий день Роман отыскал помятое письмо и отправился искать указанный адрес, недоумевая по поводу заботливости начальства. В иное время и при других обстоятельствах это радение и попечительство тронули бы его до глубины души. Но сейчас во всем этом было что-то непонятное и авантюрное. И если Роман не свернул с полпути, то только потому, что душой рвался к приключениям и похождениям. Ибо хорошую книгу можно было написать, лишь продравшись сквозь тернии к звездам.
Выходя из подъезда, Роман едва не споткнулся о неопрятную, раздавленную тушку крысы. Судя по виду, издохла крыска уже давно, не менее двух суток назад. «Черт знает, что такое! — подумал Роман. Брезгливо перешагнув через труп, он отправился дальше, высматривая по сторонам бездельничающих дворников, но не обнаружил ни одного.
По дороге Роман отрешенно гадал, сколько еще мертвых останков он сегодня повстречает. Это начинало выходить за всякие рамки. Никаким поэтическим вдохновением нельзя было объяснить такого наплыва трупов в окружающей среде. В последние дни они буквально валялись под ногами и не выходили из головы.
Но ничего в таком роде больше не попалось, если не считать нескольких мусорных кучек по бокам дорожки — аккуратных творений местных дворников, отдаленно напоминающих могильные холмики.
Домишко, где располагалась редакция журнала «Дирижабль», ровно ничем не отличался от того, где коптился родной «Затейник». Та же серая несколькоэтажка, отданная под мелкие офисы.
Выгрузившись из лифта на четвертом этаже, Роман уткнулся в табличку: «Дирижабль. Журнал истории, цивилизации, культуры. Тайнопись времен». Пока он стоял перед дверью, читая и раздумывая, что бы могли означать последние два слова, та вдруг открылась. Роман оказался нос к носу с человеком неприятной наружности. Тот окинул его холодно-гадливым взором и, отодвинув рукой в сторону, как бесчувственный предмет, вышел в коридор. Роман растерянно посмотрел ему вслед. Смурной тип. Совершенно неинтеллигентная внешность. Что он мог делать в редакции журнала? Чинить электропроводку? Служить живым экспонатом тайнописи времен? Тип был очень похож на индейца: смоляные нечесаные патлы чуть не до пупа, кожаная тесьма на лбу, горбатый нос, глаза с прищуром. Эти колоритные характерности вызвали в памяти Романа облик индейца Джо из детского фильма. Ему еще никогда не доводилось сталкиваться нос к носу с живыми индейцами, поэтому внезапная встреча на пороге авантюрной редакции произвела на него сильное впечатление. Роман сразу же окрестил «индейца» Хромым Хмырем — тот припадал при ходьбе на одну ногу. И почему-то моментально решил, что Хмырь не случаен и обязательно встретится ему еще когда-нибудь, как того требовали законы литературного жанра.
Отвлекшись наконец от Хмыря, Роман вошел внутрь. Он оказался на перепутье трех дверей — в уютной приемной с мягкой мебелью для гостей, пальмой в кадушке, настенной живописью и столом в углу. За столом сидела секретарша во всеоружии женского служебного арсенала, призванного делать из просто женщины деловую женщину — гибрид плюшевого котенка и стального сейфа. Строгий темно-синий костюм, гладкая прическа, на шее — толстый слой искусственного жемчуга, почти как ортопедический воротник, прохладный изучающий взгляд, выражение лица — неопределимое: то ли брезгливое, то ли надменное, то ли настороженное. Но красивая, из тех, что впечатляют. Особенно с первого взгляда.
Роман впечатлился, хотя всегда боялся таких женщин и обходил далеко стороной. Их высокостильная и надменная женственность, наводимая по всем правилам искусства моды и красоты, отпугивала не меньше, а может и больше, чем неприкрытое уродство несчастных дурнушек. Он бесстыже глазел на секретарское диво, позабыв о цели визита, пока само диво не вывело его из забытья.
— Молодой человек, вы по какому делу? — спросила секретарша томным, соблазняющим голосом.
Роман молча отдал ей письмо. Та мельком взглянув на бумагу, сняла телефонную трубку и щелкнула кнопочками.
— Сергей Владиленович, к вам молодой человек по вчерашнему запросу… Хорошо.
Она положила трубку и вскинула на Романа царские очи.
— Сергей Владиленович сейчас занят. Он просит вас подождать его.
— Я подожду, — смирился Роман.
Он расположился на кожаном гостевом диване, сразу же утонув в его мягкой пухлости. С этого места открывался вид на кадушку с развесистым деревом и картину на стене в почти незаметной рамочке. Картина поразила его лаконичностью изобразительных средств. Точнее, эти средства даже изобразительными назвать было трудно, и Роман засомневался — считать ли картину произведением живописи или литературного минимализма? На однородном сером фоне по центру были выведены ровные буквы:
— О! Я вижу вам не чуждо наслаждение тонким искусством. Не многие могут по достоинству оценить это произведение. Между тем — это истинный шедевр живописи, сравнимый разве что с творениями Высокого Возрождения. — Секретарское диво покинуло свое место за столом и приблизилось к Роману.
— Признаться, я не совсем улавливаю… — смущенно пробормотал ценитель тонкого искусства, попытавшись выбраться из диванных объятий. Но почувствовав на плечах руки, властно препятствующие этим попыткам, плюхнулся обратно и застыл, не смея повернуть голову в сторону повелительного дива. Секретарша опустилась рядом на широкий подлокотный валик. Рук с плеч не убрала, напротив — полуобняв Романа, прижалась к нему грудью. А над ухом все звучал глубокий, бархатный голос:
— Согласитесь, картина бесподобна. К сожалению, это только копия. Подлинник находится в одной из частных американских коллекций. Автор — Дэвид Смит, малоизвестный художник…
Левая рука бесстыжего дива неторопливо, но настойчиво пробиралась за воротник его рубашки. Правая нежно ерошила волосы. Роман сносил домогательства в остолбенении.
— …Концепция поистине гениальна. Картина называется, как вы уже, наверное, догадались, «Пустота». Замысел рассчитан на то, чтобы заставить зрителя сосредоточиться на абсолютной пустоте между буквами, погрузиться в это пространство незримости, немыслия, нечувствования, небытия. Это пространство и есть настоящий, подлинный мир, без лишних примесей. Пустота открывает нам совершенно иной мир, сказочно прекрасный…
Стройная ножка дива переместилась на колени Романа. Верхняя пуговица его рубашки расстегнулась, поддавшись натиску властной женской руки.
— …зритель непременно должен как бы самораствориться в этих зовущих глубинах скрытого от повседневности мира. Вы меня понимаете? — тонкие пальчики затеяли под рубашкой рискованную игру.
Роман понял, что сейчас с ним случится обычная мужская интересность, и от этого понимания моментально взмок. Мысленно он взмолился о спасении.
— …а ты, — она дышала ему в самое ухо, понизив голос до интимного шепота, — разве ты не чувствуешь, что непременно должен войти туда, раствориться в этих влекущих, сокровенных глубинах, отдать им всего себя, и ты сделаешь это…
Роман был согласен уже на все.
— Регина!
В одну секунду он был брошен на произвол судьбы и оставлен один на один со своим томительным вожделением, мокрый и растрепанный.
— В чем дело, почему мне никто не отвечает?
В открытом проеме двери напротив стоял мужчина с сердитым выражением лица. На непристойности, прерванные его окликом, он, казалось, не обратил никакого внимания. Весь его гнев был обращен на служебную нерасторопность секретарши.
— Все в порядке, Сергей Владиленович. Я на месте, — нисколько не смущенная Регина, чуть оправив одежду, усаживалась за стол.
Роман ошалело застегивал рубашку и приглаживал волосы.
— Молодой человек к вам, Сергей Владиленович, — Регина пренебрежительно махнула авторучкой в сторону Романа, как будто не его она собиралась только что изнасиловать в присутственном месте.
— Весьма рад, — Сергей Владиленович коротко кивнул Роману: — Прошу.
Роман, не глядя на Регину, поспешно прошмыгнул мимо стола.
— Присаживайтесь, — Сергей Владиленович угнездился в своем кресле.
Ему было не больше сорока. Аккуратный серый костюм, галстук, обычная, даже блеклая внешность. После эффектной, непредсказуемой и авантюрной Регины он показался Роману (с приключенческой точки зрения) полным нулем, провалом в пустоту — ту, что изображена на картине.
Выходя из подъезда, Роман едва не споткнулся о неопрятную, раздавленную тушку крысы. Судя по виду, издохла крыска уже давно, не менее двух суток назад. «Черт знает, что такое! — подумал Роман. Брезгливо перешагнув через труп, он отправился дальше, высматривая по сторонам бездельничающих дворников, но не обнаружил ни одного.
По дороге Роман отрешенно гадал, сколько еще мертвых останков он сегодня повстречает. Это начинало выходить за всякие рамки. Никаким поэтическим вдохновением нельзя было объяснить такого наплыва трупов в окружающей среде. В последние дни они буквально валялись под ногами и не выходили из головы.
Но ничего в таком роде больше не попалось, если не считать нескольких мусорных кучек по бокам дорожки — аккуратных творений местных дворников, отдаленно напоминающих могильные холмики.
Домишко, где располагалась редакция журнала «Дирижабль», ровно ничем не отличался от того, где коптился родной «Затейник». Та же серая несколькоэтажка, отданная под мелкие офисы.
Выгрузившись из лифта на четвертом этаже, Роман уткнулся в табличку: «Дирижабль. Журнал истории, цивилизации, культуры. Тайнопись времен». Пока он стоял перед дверью, читая и раздумывая, что бы могли означать последние два слова, та вдруг открылась. Роман оказался нос к носу с человеком неприятной наружности. Тот окинул его холодно-гадливым взором и, отодвинув рукой в сторону, как бесчувственный предмет, вышел в коридор. Роман растерянно посмотрел ему вслед. Смурной тип. Совершенно неинтеллигентная внешность. Что он мог делать в редакции журнала? Чинить электропроводку? Служить живым экспонатом тайнописи времен? Тип был очень похож на индейца: смоляные нечесаные патлы чуть не до пупа, кожаная тесьма на лбу, горбатый нос, глаза с прищуром. Эти колоритные характерности вызвали в памяти Романа облик индейца Джо из детского фильма. Ему еще никогда не доводилось сталкиваться нос к носу с живыми индейцами, поэтому внезапная встреча на пороге авантюрной редакции произвела на него сильное впечатление. Роман сразу же окрестил «индейца» Хромым Хмырем — тот припадал при ходьбе на одну ногу. И почему-то моментально решил, что Хмырь не случаен и обязательно встретится ему еще когда-нибудь, как того требовали законы литературного жанра.
Отвлекшись наконец от Хмыря, Роман вошел внутрь. Он оказался на перепутье трех дверей — в уютной приемной с мягкой мебелью для гостей, пальмой в кадушке, настенной живописью и столом в углу. За столом сидела секретарша во всеоружии женского служебного арсенала, призванного делать из просто женщины деловую женщину — гибрид плюшевого котенка и стального сейфа. Строгий темно-синий костюм, гладкая прическа, на шее — толстый слой искусственного жемчуга, почти как ортопедический воротник, прохладный изучающий взгляд, выражение лица — неопределимое: то ли брезгливое, то ли надменное, то ли настороженное. Но красивая, из тех, что впечатляют. Особенно с первого взгляда.
Роман впечатлился, хотя всегда боялся таких женщин и обходил далеко стороной. Их высокостильная и надменная женственность, наводимая по всем правилам искусства моды и красоты, отпугивала не меньше, а может и больше, чем неприкрытое уродство несчастных дурнушек. Он бесстыже глазел на секретарское диво, позабыв о цели визита, пока само диво не вывело его из забытья.
— Молодой человек, вы по какому делу? — спросила секретарша томным, соблазняющим голосом.
Роман молча отдал ей письмо. Та мельком взглянув на бумагу, сняла телефонную трубку и щелкнула кнопочками.
— Сергей Владиленович, к вам молодой человек по вчерашнему запросу… Хорошо.
Она положила трубку и вскинула на Романа царские очи.
— Сергей Владиленович сейчас занят. Он просит вас подождать его.
— Я подожду, — смирился Роман.
Он расположился на кожаном гостевом диване, сразу же утонув в его мягкой пухлости. С этого места открывался вид на кадушку с развесистым деревом и картину на стене в почти незаметной рамочке. Картина поразила его лаконичностью изобразительных средств. Точнее, эти средства даже изобразительными назвать было трудно, и Роман засомневался — считать ли картину произведением живописи или литературного минимализма? На однородном сером фоне по центру были выведены ровные буквы:
VA CU UM«Вакуум. Пустота», — подумал Роман, но дальше этого его разумение не пошло. Авторская фантазия не поддавалась классификации и вылезала за пределы всех известных Роману постмодернистских направлений.
MU UC AV
— О! Я вижу вам не чуждо наслаждение тонким искусством. Не многие могут по достоинству оценить это произведение. Между тем — это истинный шедевр живописи, сравнимый разве что с творениями Высокого Возрождения. — Секретарское диво покинуло свое место за столом и приблизилось к Роману.
— Признаться, я не совсем улавливаю… — смущенно пробормотал ценитель тонкого искусства, попытавшись выбраться из диванных объятий. Но почувствовав на плечах руки, властно препятствующие этим попыткам, плюхнулся обратно и застыл, не смея повернуть голову в сторону повелительного дива. Секретарша опустилась рядом на широкий подлокотный валик. Рук с плеч не убрала, напротив — полуобняв Романа, прижалась к нему грудью. А над ухом все звучал глубокий, бархатный голос:
— Согласитесь, картина бесподобна. К сожалению, это только копия. Подлинник находится в одной из частных американских коллекций. Автор — Дэвид Смит, малоизвестный художник…
Левая рука бесстыжего дива неторопливо, но настойчиво пробиралась за воротник его рубашки. Правая нежно ерошила волосы. Роман сносил домогательства в остолбенении.
— …Концепция поистине гениальна. Картина называется, как вы уже, наверное, догадались, «Пустота». Замысел рассчитан на то, чтобы заставить зрителя сосредоточиться на абсолютной пустоте между буквами, погрузиться в это пространство незримости, немыслия, нечувствования, небытия. Это пространство и есть настоящий, подлинный мир, без лишних примесей. Пустота открывает нам совершенно иной мир, сказочно прекрасный…
Стройная ножка дива переместилась на колени Романа. Верхняя пуговица его рубашки расстегнулась, поддавшись натиску властной женской руки.
— …зритель непременно должен как бы самораствориться в этих зовущих глубинах скрытого от повседневности мира. Вы меня понимаете? — тонкие пальчики затеяли под рубашкой рискованную игру.
Роман понял, что сейчас с ним случится обычная мужская интересность, и от этого понимания моментально взмок. Мысленно он взмолился о спасении.
— …а ты, — она дышала ему в самое ухо, понизив голос до интимного шепота, — разве ты не чувствуешь, что непременно должен войти туда, раствориться в этих влекущих, сокровенных глубинах, отдать им всего себя, и ты сделаешь это…
Роман был согласен уже на все.
— Регина!
В одну секунду он был брошен на произвол судьбы и оставлен один на один со своим томительным вожделением, мокрый и растрепанный.
— В чем дело, почему мне никто не отвечает?
В открытом проеме двери напротив стоял мужчина с сердитым выражением лица. На непристойности, прерванные его окликом, он, казалось, не обратил никакого внимания. Весь его гнев был обращен на служебную нерасторопность секретарши.
— Все в порядке, Сергей Владиленович. Я на месте, — нисколько не смущенная Регина, чуть оправив одежду, усаживалась за стол.
Роман ошалело застегивал рубашку и приглаживал волосы.
— Молодой человек к вам, Сергей Владиленович, — Регина пренебрежительно махнула авторучкой в сторону Романа, как будто не его она собиралась только что изнасиловать в присутственном месте.
— Весьма рад, — Сергей Владиленович коротко кивнул Роману: — Прошу.
Роман, не глядя на Регину, поспешно прошмыгнул мимо стола.
— Присаживайтесь, — Сергей Владиленович угнездился в своем кресле.
Ему было не больше сорока. Аккуратный серый костюм, галстук, обычная, даже блеклая внешность. После эффектной, непредсказуемой и авантюрной Регины он показался Роману (с приключенческой точки зрения) полным нулем, провалом в пустоту — ту, что изображена на картине.