Караваев Роман. Недалеко от Земли

 
   – Где вас носит?! – Боря Калмыков был раздражен. Даже очень раздражен. – Что, трудно было переслать сообщение?
   Едва засветился экран связи, гранд-инженер высказал им свое мнение о том, что он думает о них, об их полете и их поведении. Экспрессивно, доступно и не скупясь на эпитеты.
   – Извини, Боря, – примиряюще сказал Ли, – но было очень занятно и необычно. Виноват, больше не повторится.
   – А больше тебя никто и не пустит, – Калмыков на глазах терял остатки недовольства. – Правда, ребята, ведь сорок минут молчали. Мы тут извелись все.
   – Сорок минут! – удивился Слава. – А мы и не заметили. Как-то всё довольно быстро произошло. Да что случилось-то? – глядя на притихших операторов вопросил он.
   – С Земли получено указание прекратить все испытательные полеты. До особого распоряжения.
   – Ничего себе новости! А почему, собственно?
   – Без объяснения причин. Просто констатировали факт. Если я правильно понимаю, то скоро у нас будут гости.
   – Даже так? И что дальше?
   – А дальше вы все отправляетесь прямиком к Штейнбергу. Он с нетерпением ждет. Так что отстыковывайтесь, причаливайте – и на ковер.
   Шеф выдерживал паузу. И пауза явно затягивалась. Наконец он, видимо, счел, что психологическая подготовка к разговору завершена, недовольно оглядел стоявших у входа испытателей и, кашлянув, произнес:
   – Располагайтесь, господа… И миссис.
   – С Вашего позволения – мисс, – мгновенно среагировала Вивьен, но ее тут же перебил Ли:
   – Мы еще не прошли карантин, Генрих.
   – С момента получения приказа с Земли карантин объявлен по всей Базе. Так что на эту тему больше не отвлекаемся. Могу вам также напомнить о нашей договоренности по поводу немедленного доклада о результатах полета. И об ответственности, которую я несу перед Землей за всех вас и вверенную мне территорию. Поэтому – располагайтесь, – он протянул руку, указывая на пристенные диванчики, – и приступим.
   Подождав, пока экипаж рассядется, Штейнберг включил запись и кивнул Ли:
   – Начнем с вас, Вячеслав. Каковы ваши впечатления, выводы?
   Слава растерянно почесал переносицу, пригладил несуществующий вихор на затылке, потом тихо кашлянул и произнес:
   – Очередная попытка преодолеть Сферу не удалась. Были реализованы два режима: первый – пробой сходу, так сказать… при исходной дальности в пятьсот астрономических единиц, второй – выход по касательной. Ни то, ни другое не привело к желаемому результату. Что же до личных впечатлений – они есть, и весьма сильные. Мы были на границе межзвездного пространства, и панорама, открывающаяся оттуда, потрясает. Мне показалось, что я слышу музыку сфер… Извините за невольный каламбур.
   – Это уже эмоции… А скажите, Вячеслав, откуда взялись такие странные идеи о режимах полетов?
   – Э-э-э… – Ли слегка покраснел. – Виноват, мальчишеская выходка, конечно. Просто пришло вдруг в голову, что если попробовать с разбега… или наоборот, приблизиться вплотную – и не в лоб, а под каким-то углом… – он окончательно смешался. – В общем, дурацкая попытка применить исключительно наземные хитрости при движении в режиме прыжка.
   Штейнберг только хмыкнул и покачал головой.
   – Что ж… отрицательный результат – тоже результат. Мисс Тараоки, что можете сказать вы?
   – Ничего нового, герр Штейнберг. Сбоев в бортовом оборудовании не было. Никаких отклонений в полетном режиме не замечено. Полагаю, что Сфера – это реальное образование, а не проявление каких-либо недоработок в теории и практике внепространственного движения.
   – Замечательно сформулировано, но не прибавляет ни грана информации. Действительно, ничего нового. Так… Доктор Терехов, что у вас?
   Биолог, до этого чересчур внимательно рассматривавший собственные ногти на правой руке, вздрогнул, выпрямил спину и, глядя в глаза Штейнбергу, размеренно заговорил:
   – Прежде всего, я должен выразить глубочайшую признательность вам, как директору Базы, за разрешение провести этот эксперимент и, естественно, крайне благодарен Вячеславу, придумавшему взять нас с собой. Одно дело – изучать результаты, полученные без твоего участия, и совсем другое – ощутить самому то, что не подвластно стороннему наблюдателю. Все эти изменения, происходящие в организме, и эмоции, связанные с ними.
   – Да? – заинтересованно произнес Штейнберг, внутренне насторожившись. – И какие же?
   – Полная раскрепощенность, свежесть какая-то, – прислушиваясь к собственным ощущениям, негромко сказал Терехов. – Как бы объяснить попроще? Вот вы берете мятный леденец и кладете его на язык. И сразу же во рту ощущаете приятный такой холодок, сквознячок такой бодрящий. Примерно то же самое, только во всем организме… Видимо, происходят какие-то изменения, может быть, обновление определенных структур. Теперь, я полагаю, наши исследования станут более осмысленными…
   «Вот, значит, как, – думал Штейнберг, внимательно разглядывая сидящих перед ним астронавтов и стараясь не терять нить разговора, – похоже, я не ошибся в своих наблюдениях. Не только Кобыш, все они изменились. И причина тому – либо воздействие неизвестных факторов во время прыжка, либо Сфера. Они сами еще могут не знать об этом. Хотя Дмитрию я уже намекнул. Зря, наверное. Надо бы попытаться максимально использовать эту информацию, пока она известна только мне. Приоритет много значит. А у меня солидная фора – ведь все испытатели передо мной как на ладони. И их результаты тоже. Вот, например, эти четверо. Ну сущие дети… Все их мысли и эмоции можно читать, как открытую книгу. Вячеслав озадачен, искоса посматривает на доктора, видимо, не ожидал от него подобных откровений. Тараоки внешне совершенно спокойна, но мелкие детали выдают напряжение. Скорее всего, анализирует ситуацию. Интересно, к каким выводам она придет? Физик погружен в себя. Похоже, его больше интересуют собственные теоретические построения, чем то, о чем говорит Терехов. А сам биолог, всё больше увлекаясь, вслух озвучивает первые впечатления. Как правило, самые верные…»
   Штейнберг спохватился, потому что утерял-таки нить тереховских рассуждений. Досадуя на себя, он попытался связать услышанное ранее с последними фразами, но понял, что опоздал.
   – Собственно, у меня все, – ссутулившись и зажав ладони между коленей, сказал доктор, – По самым предварительным прикидкам, первая серия контрольных проверок займет месяца три, не меньше.
   – Что ж, – шеф Базы соорудил из ладоней домик, – изложите ваши соображения в рапорте, а потом постарайтесь представить мне максимально подробный план исследований. Результаты могут быть чрезвычайно интересными, – он позволил себе улыбнуться. – Рад, что не ошибся и прислушался к вашему мнению, Вячеслав. Сегодняшний полет действительно оказался наиболее информативным. Смею надеяться, что это еще не всё.
   – Благодарю за доверие, – Ли склонил голову, потом выпрямился и скрестил ноги. – Вы правы – самое интересное впереди. Наиболее революционное сообщение вы услышите из уст доктора Бородина, – он повернулся к физику и приглашающе повел рукой.
   Представитель точных наук шумно прочистил горло и завозился, устраиваясь поудобнее. Штейнберг с большим интересом следил за его эволюциями.
   – С вашего разрешения, – сказал Бородин, – начну с мысли, посетившей меня у границ Солнечной системы. Сама по себе она тривиальна и лежит на поверхности, но надо столкнуться с определенными условиями и обстоятельствами для того, чтобы попытаться примерить ее, так сказать, на себя. Вся сложность положения заключается в том, что проверить ее практически сейчас невозможно. Но рассчитать теоретически…
   Бородин рассеянно пошевелил в воздухе пальцами, как бы прикидывая последовательность изложения основных постулатов, а потом на одном дыхании пересказал суть своих умозаключений.
   В течение этого короткого доклада на лице Штейнберга последовательно менялись выражения: от слегка озадаченного до безмерно удивленного с некой примесью досады и испуга. «Ай да шеф! – опешил внимательно наблюдавший за начальством Ли. – Первый раз вижу такую потерю контроля. Похоже, его здорово проняло».
   Когда Бородин завершил очередной период и умолк, Штейнберг после недолгого колебания осторожно спросил:
   – Скажите, Андрей, что конкретно натолкнуло вас на такие выводы? Если не ошибаюсь, все это пребывает за гранью сегодняшних научных представлений?
   – Собственные ощущения, – буркнул Бородин. – Если бы кабинетным ученым, фактически являющимся законодателями теоретической астрофизики, выпала возможность самим поучаствовать в эксперименте, подобном нашему, думаю, они во многом изменили бы свою точку зрения.
   – Но, насколько мне известно, наше Солнце – довольно заурядная звезда, желтый карлик, не способный… как это… – директор в затруднении пошевелил пальцами, – вот… свернуть пространство вокруг себя…
   – Да, – сказал физик, – конечно… Если рассматривать ситуацию с позиций сложившихся представлений. Вот только мы никогда ранее не сталкивались с космическими явлениями, похожими на нашу Сферу. Да и не могли столкнуться, сидя на Земле. А что происходит, когда в поле зрения науки появляется вдруг нечто, совершенно непредставимое раньше? Могу подсказать: либо происходит попытка втиснуть это нечто в рамки уже известного путем подгонки всевозможных критериев, либо нечто объявляется ошибкой экспериментатора или попросту сходу отвергается, либо, что предпочтительнее, меняются представления о мироустройстве. Все наши астрофизические теории родились на кончике пера, исходя из наблюдений, производимых с поверхности родной планеты. С точки зрения внутреннего наблюдателя. А если взглянуть извне? Какой мы увидим Солнечную систему из внешнего мира? Или не увидим вообще? Если хотите, приведу ставший общим местом пример: могут ли обитатели двумерного мира, живущие в плоскости, воспринять перпендикуляр к этой плоскости? Вряд ли. Они просто не смогут его вообразить. Точка на плоскости – вот предел их наблюдений. В нашем случае примерно то же самое. Мы кое-что знаем о физических законах пространства, в котором живем, но нам ничего не известно о том, что происходит после свертывания пространства в сферу Шварцшильда. До сих пор мы рассуждали об этом как внешние наблюдатели. Все эти межпространственные туннели и переходы в другие Вселенные – чисто теоретические конструкции, никак не подкрепленные экспериментально. Вполне вероятно, что мы выдаем желаемое за действительное. В конце концов, если внутри коллапса возможна разумная жизнь, то его обитатели будут кое-что знать о физических законах своего мира, но ничего о внешнем. Ситуация, так сказать, вывернутая наизнанку и поданная с точки зрения внутреннего наблюдателя. Как вам? Ничем не хуже любой другой гипотезы. Тем более, что подтвердить или опровергнуть ее пока нечем. А?
   – Вы меня окончательно запутали, – Штейнберг безнадежно махнул рукой. – Я не успеваю за ходом вашей мысли. Давайте все упростим. Насколько правдоподобно ваше предположение?
   – А оно вообще неправдоподобно, потому что противоречит всем существующим на сегодняшний день знаниям. И здравому смыслу тоже.
   – Ох, уж этот здравый смысл! Порой он уводит нас все дальше от истины, не так ли? Да и как разобраться, что есть истина? Например, в нашем случае?
   Бородин пожал плечами.
   «Интересно, – смятенно подумал Штейнберг, глядя на четверку астронавтов, – понимают ли они всё значение сделанного ими случайного открытия? Скорее всего, нет. Они поймут, но позже. Где уж им. Они же большие дети, занятые наукой. Им невдомек, что происходит в головах у политиков. А я это знаю очень хорошо. Как только сообщение о том, что наша территория ограничена пределами Солнечной системы, и звездная экспансия не состоится, дойдет до их иезуитских мозгов, начнется подковерная битва за раздел сфер влияния. И, скорее всего, не только подковерная. С таким средством доставки, как ПП, становится доступной любая планета. Все равно, что порог перешагнуть. С минимумом затрат. Сразу же начнется освоение новых территорий, невозможное без столкновения различных интересов. Самые сильные захватят лакомые куски. Это, несомненно, будут представленные здесь Америка с Россией, и, наверное, что-то достанется и Европейскому Союзу. Потом подтянутся ближайшие соперники – Китай, Япония и, может быть, Индия. У них уже есть космические амбиции и необходимый для этого потенциал. Они распределят между собой пригодные для обитания миры Солнечной системы. А что будет дальше? Звездные войны в пределах Сферы за перераспределение космических колоний? Дальше-то распространяться некуда… – Штейнберг внутренне поежился. – Эк меня занесло. Все это будет потом, а сейчас главное – не ошибиться и принять правильное решение».
   – Ну, так, – подытожил шеф Базы, – разбираться – это не наша с вами прерогатива. Предоставим это Комитету. А от вас сейчас требуется только одно – быстро составить рапорт. Сколько для этого нужно времени? По самому минимуму?
   Ли искоса оглядел товарищей и произнес:
   – Я думаю, в час уложимся. Андрей набросает физическую составляющую, Вася – биологическую, Вивьен сформулирует полетные характеристики, а я сведу все воедино и оформлю окончательный вариант отчета.
   – С Богом, – Штейнберг встал, давая понять, что время пошло. – Вас, Вячеслав, я жду ровно через час, остальные, выполнив поставленную задачу, могут быть свободны.

Глава 3

   Когда последний экипаж ПП в полном молчании добрался до кабинета руководителя полетов, Ли лаконично предложил всем размещаться поудобнее. Терехов тут же уселся на откидной диванчик, нажал клавишу вывода компьютера, и перед ним из пола с негромким жужжанием сервомоторов немедленно вырос элегантный столик с плоским вертикальным монитором и удобной клавиатурой. Биолог с хрустом размял пальцы и тут же приступил к работе. Тучный Бородин по привычке шумно устраивался на соседнем месте. Тараоки же, почти приблизившись к облюбованному ей сиденью у противоположной стены, вдруг в раздумье остановилась, повернулась к физику и с самым невинным видом спросила:
   – Андрей, а при чем тут красное смещение?
   Ли поперхнулся и замер, упершись костяшками обоих кулаков в поверхность своего стола, а Бородин, сложив руки на животе, невозмутимо прогудел:
   – Это же элементарно, Ватсон! Когда образуется сфера Шварцшильда, для внешнего мира звезда практически мгновенно перестает существовать. Вместо нее образуется черная дыра, потому что на поверхности сферы сила тяготения достигает бесконечно большого значения, и никакой луч света, более того, никакой сигнал вообще вовне прорваться не может. А внутри коллапса все вещество продолжает сжиматься и проваливаться внутрь со все возрастающим темпом. На сколько растягивается этот процесс для внутреннего наблюдателя, я лично сказать не берусь. Может быть, он длится бесконечно долго. И если мы с вами находимся внутри, то внешняя Вселенная относительно нас будет расширяться. Вот вам и разбегание галактик, и красное смещение. Я доступно объяснил?
   – Более или менее. И как же мы можем существовать в таких немыслимых условиях?
   – Это вопрос среды обитания, – вмешался отвлекшийся от своих дел Терехов. – Вы не можете жить, например, на дне Марианской впадины, и, тем не менее, ее населяют живые существа, – он помолчал и вдруг спросил: – А вы знаете, что бывает с глубоководными рыбами, поднятыми на поверхность?
   – А что с ними бывает? – настороженно спросила Тараоки.
   – Их разрывает внутренним давлением. Существа, привыкшие жить в условиях колоссальных, с нашей точки зрения, нагрузок, не могут существовать там, где этих нагрузок нет.
   – Вы это к чему?
   – А к тому, милая Вивьен, что прежде чем штурмовать Сферу, необходимо, как минимум, знать, сможем ли мы существовать во внешнем мире. Если, конечно, верна теория уважаемого Андрея Ильича.
   Высказавшись, биолог недоуменно пожал плечами, словно удивляясь пришедшей ему в голову мысли, и вновь принялся за отчет. Бородин же возвел очи горе и неспешно продолжил:
   – Коллега Терехов абсолютно прав. Нам очень мало известно о мире, лежащем за пределами нашей досягаемости. Настолько мало, что мы можем делать совершенно неправильные, а зачастую противоположные истине выводы, как в том анекдоте про экспериментирующих с мухой недотёп…
   – Расскажите, – потребовала Вивьен.
   – Да вы что, ребята, – возмутился Ли. – Какие анекдоты! У нас всего час на составление отчета.
   – Успеем, – отмахнулся Бородин и продолжил. – Так вот. Сидят двое за столом. По столу ползает муха с оборванными, чтобы не взлетела, крыльями. Один отрывает мухе лапу и говорит: «Муха, ползи!» Муха ползет. «Запиши в журнал, – говорит он второму, – муха ползет». Так они добираются до шестой лапы. После удаления последней лапы и привычной уже фразы «Муха, ползи» муха остается лежать на месте. «Запиши в журнал, – говорит первый второму, – после того, как мухе оторвали шестую лапу, она оглохла».
   – Какой-то садистский анекдот, – фыркнула Вивьен, – и к тому же глупый.
   – И тем не менее, он наглядно иллюстрирует то, что мы не всегда адекватно определяем причины и суть видимых нами явлений. Я это всё к чему? А к тому, друзья мои, что Вася натолкнул меня на еще одну, довольно тривиальную мысль. Вообще-то Вселенная может быть и N-мерной, где N, опять же, может быть любым числом. Каким – остается только догадываться. А внутри сферы, в условиях гравитационной могилы, это N выродилось в число 3, которым мы и привыкли оперировать и считать, что всё Мироздание трехмерно. А это может быть глубоко неверно…
   – Всё! – Слава не выдержал. – Хватит! Давайте, наконец, займемся отчетом. И напишем в нем только то, что уже прозвучало в кабинете у шефа. Более углубленным теоретизированием займемся позже и выводы пока попридержим. До лучших времен. У меня есть очень сильное предчувствие, что наши мысли очень могут пригодиться нам самим. Обсуждать это заявление не будем, просто примем к сведению. А пока давайте закончим порученное нам задание. Осталось сорок пять минут…
   И в кабинете руководителя полетов наступила тишина.
 
   Кобыш повернул голову и негромко спросил:
   – Как ты думаешь, Брюс, они уже прилетели? Может, посмотришь, где они?
   Тернер молча кивнул и замер, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. После довольно длительной паузы, как показалось Кобышу, физически ощутимой и вязкой, он произнес:
   – Они только что вернулись к Базе. Штурм был неудачным. Но, кажется, они завезли с собой какие-то новые мысли.
   – Кажется или привезли?
   – Привезли, – более уверенно сказал Тернер.
   Кобыш задумчиво почесал кончик носа, искоса посмотрел на своего второго пилота и, хлопнув ладонью по подлокотнику кресла, решительно проговорил:
   – Пора трубить сбор.
   После этих слов он примостился у стола и, пощелкивая клавишами селекторной связи, оповестил всех испытателей о предстоящем мероприятии. Он назначил встречу ровно через десять минут в кают-компании Базы. Тернер поспешно натянул джинсы и принялся зашнуровывать кроссовки. Кобыш встал, застегнул верхнюю пуговицу рубашки, ободряюще подмигнул напарнику, дескать, посмотрим, кто на что горазд, и, открыв дверь, шагнул в коридор. Брюс молча последовал за ним.
   Они дошли до лифтовой площадки, но, переглянувшись, лифт вызывать не стали, а направились к аварийному трапу. Им надо было подняться всего на один уровень, и для этого совершенно незачем гонять механизм. Да и размяться иногда тоже полезно. Короче, пока они добирались до кают-компании, все остальные уже подтянулись и расселись на облюбованные места.
   Хромов полулежал в кресле, вытянув длинные нога и расслабленно положив руки на подлокотники. Клеменс занимал место рядом с ним, упираясь подбородком в мягкую спинку стоящего перед ним стула. Женя Седых и Раф Дорин, одетые в одинаковые спортивные костюмы и примостившиеся в дальнем от двери углу, что-то довольно оживленно обсуждали, судя по долетавшим оттуда обрывкам предложений:
   – …под таким градусом… если без хохм… я тебя уверяю… можно позволить…
   – …полная чушь… кому это надо?..
   – …если смотреть от Солнца…
   – …да ерунда же…
   Кобыш подошел к столу, за которым недавно председательствовал Слава Ли, и, прищурившись, оглядел испытателей:
   – Господа офицеры! – Глаза всех присутствующих обратились к нему. – Прошу подсаживаться поближе… Разговор будет приватным.
   Произошло множественное, почти бесшумное движение, и как-то очень быстро все вдруг оказались сгруппированными вокруг Дмитрия. Он коротко усмехнулся, видимо, что-то отметив для себя, и вновь заговорил:
   – Я пригласил вас…
   – …чтобы сообщить пренеприятное известие, – немедленно подхватил Седых.
   Кобыш недовольно глянул на него и продолжил:
   – Да, ревизор едет, и это уже ни для кого не секрет. База оповещена и находится в режиме недоуменного ожидания. Можно только догадываться о цели визита, хотя мы с вами, как никто другой, способны просчитать поставленные инспекторам задачи. Я правильно понимаю?
   Ответом ему было настороженное молчание.
   – Значит, правильно, – Кобыш снова усмехнулся. – Мы с Брюсом уже обсудили свои новые умения в узком семейном кругу, и, чтобы никто больше не испытывал иллюзий по поводу неведения остальных членов нашей небольшой группы, начну с себя. Пока излагаю свою версию, каждый может прикинуть, с чего начать ему. Заранее предупреждаю, я не верю в то, что среди нас есть неизменившиеся. Поэтому даю вам небольшую фору.
   И Кобыш вкратце рассказал о своих приключениях, не забыв присовокупить более поздние комментарии и рассуждения. Когда он закончил, тему продолжил Тернер, немедленно поддержавший своего напарника и, кроме сбивчивого повествования о собственных обстоятельствах, предложивший не стесняться и облегчить душу перед товарищами. Закончил он свое выступление словами:
   – Мы с вами – одна команда. Поэтому, что бы ни думали о нас остальные, между нами секретов быть не должно. Я вам больше скажу. Мы теперь меченые, и мы это знаем. И кому, как не нам, карты в руки, чтобы определить, что с этим делать дальше.
   Брюс побарабанил по столу пальцами и склонил голову к правому плечу. Повисла неловкая пауза. Собравшиеся в кают-компании испытатели посматривали друг на друга, стараясь определить, кто же будет следующим, и что именно он скажет. Наконец Раф Дорин, до этого пристально рассматривавший Кобыша, негромко спросил:
   – Может, по чашечке кофе?
   – Хорошо бы… – буркнул сидевший рядом Клеменс и замер с полуоткрытым ртом, глядя на появившуюся перед ним тончайшего фарфора чашку на пять глотков, стоявшую точно в центре не менее изящного полупрозрачного блюдца с лежащей на нем серебряной ложечкой. Над поверхностью черной жидкости поднимался легкий дымок, и помещение немедленно наполнилось изысканным ароматом настоящей арабики. Пока пилоты приглядывались к растерявшемуся Клеменсу и его реакции, чашки возникли перед каждым из них, и на столешнице, внезапно превратившейся из прямоугольной в круглую, образовался полный кофейный сервиз на шесть персон с кофейником, сахарницей и сливочником посередине. Мало того, стол покрывала теперь белоснежная льняная скатерть.
   – Изрядно, – только и смог сказать Хромов, до этого момента никак не проявлявший себя. – Тысяча вторая ночь…
   Кобыш потрогал свисающие концы скатерти, прикоснулся к блюдцу, словно проверяя, не мираж ли это, и с интересом произнес:
   – Значит, вот так еще?
   – Да, – скромно подтвердил Раф и отхлебнул из чашки. – Прошу вас, господа. Уверяю, качество гарантировано.
   – Насколько это сложно? – поинтересовался Тернер.
   – Не сложнее, чем выпить, – Дорин сделал еще один глоток. – Всячески рекомендую.
   Кофе действительно оказался превосходным. В лучших традициях самых изысканных арабских заведений подобного рода. Астронавты микроскопическими дозами поглощали его и прислушивались к собственным ощущениям.
   – Да, – выразил, наконец, общее мнение Клеменс, – замечательно получилось. И как это можно сделать?
   Выяснилось, что надо просто захотеть. И очень конкретно себе представить. Раф, например, пришел к этому выводу еще в карантинном отсеке. Как-то после ужина, состоявшего, по обыкновению, из очень диетического, тщательно подобранного рациона, ему страстно, просто до изнеможения и сведения челюстей, захотелось большого зеленого яблока. Такого, знаете ли, глянцевого и пахнущего призывной свежестью. И оно таки тут же появилось. Прямо перед носом. На груди. В проеме расстегнутой молнии спортивной куртки. Он, после вкушения пресных карантинных яств, валялся на койке и примеривался слегка вздремнуть. Сон как ветром сдуло, и Дорин с азартом неофита начал экспериментировать. Пока его напарник Седых мирно посапывал на соседнем ложе, Раф сотворял все новые и новые предметы, от спичечного коробка до миниатюрного, но мощного ноутбука «Toshiba», который и вызвал наибольшие сомнения, но, тем не менее, оказался самым что ни на есть настоящим и исправно работающим. Потом ему в голову пришла ужасающая по своей обыденности мысль, и Раф остановился. Что теперь делать с этим ворохом полезных предметов, занявших добрую половину изножия его койки? Что сказать Жене, когда он проснется? Как объяснить появление посторонних вещей персоналу карантинного отсека? Словом, его мучили те же мысли, что посетили в свое время и Кобыша. Он попытался представить себе, что ничего уже нет. Проклятые продукты его творения даже не сдвинулись с места. Он закрыл глаза и мысленно отправил их в небытие. Все осталось по-прежнему. Тогда он расстроился окончательно и в порыве отчаяния единым движением смахнул всю кучу с койки в случайно представленный за миг до этого пластиковый мешок для мусора. До раскрытого мешка она не долетела. Исчезла вслед за движением руки. Равно как и сам мешок. Немного успокоившись и поразмыслив, Раф пришел к выводу, что кроме сильного желания нужна еще и вполне осязаемая эмоция. Еще он понял, что необходимо оттачивать вновь приобретенное умение. Единственное, что его беспокоило – так это камеры наблюдения, ведущие непрерывную запись состояния обитателей карантинного отсека. Тут что-то надо было предпринять. До утра по бортовому времени он так и не нашел решения. А потом, так же, как и Кобыш, убедился, что никто ничего не заметил. Дорин удивился этому обстоятельству, но объяснить не смог. Он его просто запомнил. А следующей условной ночью продолжил свои экзерсисы. Получилось гораздо лучше и проще… И вот теперь всё выходит легко и совершенно естественно, так же как свободное дыхание для здорового человека… Единственное, что его удивляет, как это Женя Седых ухитрился всё на свете проспать и ни разу не заметить его активных ночных упражнений.