Страница:
Он снова посмотрел на меня, и тут в его глазах что-то блеснуло.
— О, — устыженно воскликнул он, — о нет! Ты, верно, имела в виду просто игру, то есть веселье? Не азартные игры?
— Да.
— О боже! Прости, прости меня. Я тебя не так понял. Теперь ты подумаешь, что меня давно пора запереть в психушку. Комната без углов и все такое.
— Нет. Я думаю, с тобой весело.
— Очень мило с твоей стороны, Люси, — сказал он. — На твоем месте многие решили бы, что я сошел с ума.
— Почему это? — с любопытством спросила я.
— Догадайся с трех раз, — невинно предложил он. — И вообще, — продолжал Гас, — если они думают, что я ненормальный, посмотрели бы на остальных моих родственников!
Так-так! На горизонте забрезжили неприятные открытия. Но я расправила плечи и смело двинулась навстречу беде.
— А какие они у тебя, Гас?
Он криво усмехнулся.
— Как тебе сказать… Не люблю разбрасываться определениями типа «психически больные», но…
Я старалась скрыть тревогу, но, видимо, мои чувства все же отразились у меня на лице, потому что он громко расхохотался.
— Бедная маленькая Люси. Видела бы ты сейчас свое испуганное личико!
Я попыталась весело улыбнуться.
— Успокойся, Люси, я тебя разыгрываю. На самом деле психически они вполне здоровые…
Я вздохнула с облегчением.
— …в медицинском смысле слова… — продолжал он. — Но очень, очень эмоциональные. Да, наверное, это самое точное для них определение.
— Что ты имеешь в виду?
Лучше разобраться во всем здесь и сейчас, решила я.
— Даже боюсь рассказывать тебе, Люси: вдруг ты окончательно убедишься, что я сам псих. Когда услышишь, в какой обстановке я рос, то, наверно, закричишь «караул» и убежишь от меня.
— Не пори чушь, — твердо возразила я.
Но в желудке у меня тихонько заныло. Господи, прошу тебя, пусть все это не будет слишком ужасно. Он так мне нравится.
— Ты уверена, что хочешь слушать, Люси?
— Уверена. Не так страшен черт… У тебя есть родители?
— О да. Полный набор. В ассортименте. Пара голубков, как положено.
— И, как ты уже сказал, много братьев?..
— Пятеро.
— Правда много.
— Для наших мест не очень. Мне всегда было стыдно, что количество моих братьев так и не дошло до двузначной отметки.
— У тебя старшие или младшие?
— Старшие. Все старше меня.
— Так ты маленький.
— Да, хотя я единственный из всех, кто уехал из родительского дома.
— Пять взрослых мужиков, и до сих пор живут с родителями? Это должно создавать массу проблем.
— Спрашиваешь! Да ты и половины себе не представляешь. Но выбора у них нет, потому что все они работают либо на ферме, либо в пабе.
— Вы держите паб?
— Да.
— Значит, вы богатые?
— Да нет.
— Но мне всегда казалось, что если у тебя паб, значит, ты только что сам денег не печатаешь.
— Не в нашем случае. Видишь ли, дело в братьях. Очень не дураки выпить.
— А, понимаю: они пропивают весь доход.
— Опять не угадала, — усмехнулся он. — Никаких доходов они не пьют. Они пьют спиртное.
— Да ну тебя.
— И денег мы почти не видим, потому что они все пропивают, и мы должны всем пивоварням в Ирландии, поэтому скоро с нами никто не станет иметь дела. Среди виноторговцев Ирландии наше имя — бранное слово.
— Разве у вас нет клиентов? Доходы ведь от них.
— Вообще-то нет, мы ведь живем в такой глуши… Наши единственные клиенты — мои братья и отец. И, разумеется, местная полиция. Но от них точно денег не дождешься: приходят только после закрытия, проверяют, не торгуем ли мы из-под полы в неурочное время. Сполна с них не стребуешь — попробуй мы только, они закрыли бы нас за нарушение закона о торговле спиртным.
— Шутишь?
— Нисколько!
Голова у меня шла кругом, в мозгу роились способы поднять доходность семейного предприятия и помочь родным Гаса. Вечера караоке? Беспроигрышные лотереи? Специальные цены? Недорогие обеды? Все это я выложила ему.
— Да нет, Люси, — покачал он головой. Лицо у него было лукавое и вместе с тем грустное. — Ничего у них не получится. Где-нибудь обязательно случится прокол, потому что они вечно напиваются в доску и устраивают драки.
— Ты серьезно?
— Абсолютно! В нашем доме чуть не каждый вечер случаются настоящие драмы. Представь: прихожу я вечером домой, братья сидят на кухне, у двоих физиономии в крови, у одного рука обмотана рубашкой, потому что он кулаком вышибал окно, все друг друга обзывают, потом начинают плакать и уверять, что любят друг друга как братья. Ненавижу.
— А из-за чего они ссорились? — спросила я, заинтригованная, нет, завороженная его рассказом.
— Из-за всего буквально. Они не особо разбирают. Недобрый взгляд, резкий тон, что угодно сойдет!
— Правда?
— Ага. Приехал домой на Рождество, и в вечер моего приезда мы всей семьей вусмерть напились. Сначала было очень душевно, потом, как обычно, все пошло наперекосяк. Около полуночи П. Дж. решил, что Поди на него как-то странно смотрит, так что П. Дж. стукнул Поди, а Майки крикнул, чтобы П. Дж. оставил Поди в покое, а Джон Джо ударил Майки за то, что тот кричит на П. Дж., а П. Дж. врезал Джону Джо, чтобы не трогал Майки, а Стиви расплакался из-за того, что брат идет войной на брата. Потом заплакал П. Дж., потому что ему стало жалко, что он огорчил Стиви, потом Стиви стукнул П. Дж. за то, что тот первый начал, а Поди дал раза Стиви за то, что поднял руку на П. Дж., потому что он сам хотел ему вломить… А потом пришел папа и попытался побить всех.
Гас перевел дыхание.
— Это было ужасно. Уверен, все от скуки, но алкоголь, конечно, тоже виноват. Пару лет назад они немного утихомирились, когда мы заказали крутой спортивный тренажер, но потом папа не заплатил за него, и все понеслось по-прежнему.
Я была околдована и могла вечно слушать, как Гас с этим чудесным, мягким выговором рассказывает историю своей невероятно нестабильной семьи.
— А ты-то чем там занимался? Кого бил?
— Никого. Я вообще там не у дел, по крайней мере, стараюсь не быть.
— Послушать, так вы весело живете, — заметила я. — Как будто в комедии.
— Да? — сухо отозвался Гас. — Тогда, наверно, я плохо рассказываю, потому что ничего смешного в нашей жизни нет.
Мне тут же стало стыдно.
— Извини, Гас, — промямлила я. — Я на минуту забыла, что ты говоришь о своей собственной жизни. Просто ты так увлекательно рассказываешь… Но я уверена, на самом деле это просто ужасно.
— Да уж наверное, Люси, — с негодованием в голосе ответил он. — Эта жизнь оставила на мне страшные рубцы и заставляла делать ужасные вещи.
— Например?
— Я часами гулял по холмам, разговаривал с кроликами и сочинял стихи. Разумеется, все это только потому, что мне хотелось убежать от семьи, а ничего другого придумать не мог.
— А что плохого в том, чтобы гулять по холмам, разговаривать с кроликами и сочинять стихи? — удивилась я, подумав про себя, что это так романтично и по-ирландски.
— Много чего, Люси, и ты бы со мной согласилась, если б прочла хоть одно мое стихотворение.
Я рассмеялась, но негромко, чтобы он не подумал, будто я смеюсь над ним.
— А кролики — плохие собеседники, — продолжал он. — О чем с ними говорить, кроме морковки и секса?
— Да что ты?
— Поэтому как только я выбрался оттуда, то выбросил из головы и поэзию, и муки творчества.
— Ну, в муках творчества-то что плохого? — запротестовала я, в отчаянии от необходимости расстаться с образом Гаса как непризнанного гения.
— Плохо, Люси, все плохо. Стыдно и скучно.
— Правда? А мне нравится…
— Нет, Люси, такое тебе нравиться не должно, — твердо сказал он. — Я настаиваю.
— А какие у тебя родители? — спросила я, меняя тему.
— Отец — худший из себе подобных. Ужасный человек, как выпьет. А пьет почти все время.
— А мама что?
— Мама ничего особенного не делает. То есть делает, конечно, и очень много, — готовит, стирает, и все такое, но даже не пытается держать их всех в руках. По-моему, просто боится. Много молится. И плачет — плакать мы все отлично умеем, не семья, а толпа плакальщиков. Молится за братьев и отца, чтобы бросили пить и взялись за ум.
— А сестры у тебя есть?
— Две, но обе сбежали из дому, когда были совсем юными. Элинор в девятнадцать вышла за человека, который ей в дедушки годился. Такой Фрэнсис Кэссиди из Леттеркенни.
Вспомнив об этом, Гас как будто немного приободрился.
— К нам на ферму он приходил всего раз — только затем, чтобы попросить ее руки, и, может, я не должен тебе этого рассказывать, потому что ты решишь, что мы просто толпа дикарей, но мы общими усилиями выставили его за порог. Хотели даже собак спустить на беднягу Фрэнсиса, но собаки отказались его кусать. Наверное, боялись подхватить какую-нибудь заразу.
Гас посмотрел на меня в упор.
— Ну что, Люси, должно мне быть стыдно?
— Да нет, — сказала я. — Это забавно.
— Знаю, мы были не очень гостеприимны, но у нас там так мало развлечений, а Фрэнсис Кэссиди такой омерзительный, даже хуже нас. Самый гадкий старик из всех живущих на свете, да к тому же у него, похоже, был дурной глаз: после его визита куры четыре дня не неслись, а коровы не давали молока.
— А вторая твоя сестра?
— Эйлин? Просто исчезла. Никто из окрестных парней ее руки не искал; думаю, их отвел Фрэнсис Кэссиди. Мы заметили, что ее нет, только когда однажды утром на столе не появился завтрак. Понимаешь, было лето, мы косили, поднимались до рассвета, а Эйлин должна была кормить нас перед тем, как мы уходили в поле.
— И куда она уехала?
— Не знаю. Наверное, в Дублин.
— Неужели никто о ней не беспокоился? — изумилась я. — Не пытался найти, догнать?
— Да все беспокоились, конечно. Беспокоились, что теперь придется самим готовить себе завтрак.
— Но это же ужасно, — совсем расстроилась я. Рассказ об Эйлин опечалил меня намного больше, чем сага о Фрэнсисе Кэссиди и брезгливых собаках.
— Люси, — стиснув мне руку, сказал Гас, — я вот ничуть не беспокоился, что придется самому готовить завтрак. Я хотел поехать следом за ней, но отец пригрозил, что убьет меня.
— Ясно, — кивнула я. Мне немного полегчало.
— Я по ней скучал, она была такая красивая, она говорила со мной. Но я рад за нее. Рад, что она уехала.
— Почему?
— Она слишком умная и яркая, чтобы всю жизнь только копаться по хозяйству, а наш папашка поговаривал о том, чтобы выдать ее за одного из двух старых пердунов с соседней фермы. Землю их хотел к рукам прибрать.
— Варварство какое, — ужаснулась я.
— А некоторые сказали бы — выгодная партия, — хмыкнул Гас. Я бросила на него сердитый взгляд, и он поспешно добавил: — Но я к ним не отношусь.
— А что сталось с бедной Эйлин? — спросила я, чувствуя, что от стольких горестей у меня вот-вот разорвется сердце. — Хоть раз она дала о себе знать?
— Думаю, она уехала в Дублин, но мне никогда не пишет, так что наверняка не знаю.
— Как печально, — выдохнула я.
Затем меня пронзило внезапное подозрение, и я вскинула глаза на Гаса.
— А ты случайно не выдумываешь опять? Как с белочками, играющими в азартные игры, и моей соседкой по квартире по имени Элизабет Ардент?
— Нет, — заверил он. — Разумеется, нет. Честное слово, Люси, я никогда не стал бы шутить и выдумывать, если речь идет о важных вещах. Хоть и жалею, что история моей семьи — не сказка. Наверное, для утонченной городской девушки вроде тебя все это звучит странно?
Я ничего странного не находила.
— Понимаешь, мы жили очень уединенно, — продолжал Гас. — Ферма стоит на отшибе, людей мало, кроме соседей, общаться не с кем, так что я лучшей жизни не видел. Свою семью мне было не с чем сравнивать. Много лет думал, что ежедневные драки, крики, слезы и так далее — обычное дело, и все живут, как мы. Должен тебе сказать, что для меня было большим облегчением узнать, что мои предположения верны и что родственники мои действительно ненормальные, как я всегда и думал. Вот тебе, Люси, и весь рассказ о моих корнях.
— Что ж, спасибо за откровенность.
— Я тебя напугал?
— Нет.
— Наверное, у тебя тоже родственники сумасшедшие.
— Вынуждена тебя разочаровать — нет.
— Тогда почему ты так терпима к моим?
— Потому что ты — это ты, а не твоя семья.
— Если бы все было так просто, Люси Салливан.
— Очень может быть, Гас… Гас, а дальше?
— Гас Лаван.
— Приятно познакомиться, Гас Лаван, — сказала я, пожав ему руку.
Люси Лаван, произнесла я про себя. Люси Лаван? Ничего, звучит. А если сохранить еще свою фамилию? Люси Салливан Лаван. Тоже очень неплохо.
— Мне тоже очень приятно познакомиться с тобой, Люси Салливан, — серьезно произнес он, отвечая на рукопожатие. — Хотя, кажется, я уже тебе это говорил?
— Да, вчера вечером.
— Но со вчерашнего вечера это не стало менее верным. Пойдем пить пиво, Люси?
— Гм… да, конечно, если хочешь. Ты уже нагулялся?
— Я погулял достаточно, чтобы мне захотелось пить, следовательно, я нагулялся.
— Отлично.
— Люси, который час?
— Не знаю.
— У тебя нет часов?
— Нет.
— И у меня нет. Это знак.
— Знак чего? — нежно спросила я. Того, что мы с Гасом — родственные души? Того, что мы идеально подходим друг другу?
— Того, что мы всегда и везде будем опаздывать.
— А-а. Эй, ты что делаешь?
Гас откинулся на спинку скамейки, запрокинул голову и смотрел в небо, озабоченно цокая языком и бормоча что-то вроде: «сто восемьдесят градусов», «в Нью-Йорке на семь часов больше», «или нет, в Чикаго».
— Смотрю на небо, Люси.
— Зачем?
— Чтобы узнать время, конечно.
— Ну и как, есть результаты?
— Люси, я готов заявить с почти полной определенностью — разумеется, ты понимаешь, что ошибиться может всякий, — но я могу точно сказать, что день почти наступил. Восемьдесят семь процентов вероятности. Или восемьдесят четыре. Было бы интересно узнать твое мнение по данному вопросу, Люси.
— Я бы сказала, что сейчас около двух часов дня.
— О боже, — вскочил он со скамейки, — неужели так поздно? Тогда пошли скорее, нам надо поторопиться.
— Ты о чем? — хихикнула я, пока он тащил меня за собой через весь парк к выходу.
— Время закрытия, Люси, время закрытия. Мерзкое слово. Нет, два мерзких слова. Гадкие, грязные слова, — с отвращением воскликнул он, будто отплевываясь. — Грязные! Сегодня пабы закрываются в три, а откроются только в семь, я не ошибаюсь?
— Нет, — пропыхтела я, стараясь не отстать. — Разве что сегодня утром приняли какую-нибудь поправку к закону о торговле спиртным.
— Думаешь, и правда приняли? — внезапно остановившись, спросил Гас.
— Вряд ли.
— Тогда поспешим, — отрывисто бросил он, переходя почти на бег. — В нашем распоряжении всего час.
27
28
— О, — устыженно воскликнул он, — о нет! Ты, верно, имела в виду просто игру, то есть веселье? Не азартные игры?
— Да.
— О боже! Прости, прости меня. Я тебя не так понял. Теперь ты подумаешь, что меня давно пора запереть в психушку. Комната без углов и все такое.
— Нет. Я думаю, с тобой весело.
— Очень мило с твоей стороны, Люси, — сказал он. — На твоем месте многие решили бы, что я сошел с ума.
— Почему это? — с любопытством спросила я.
— Догадайся с трех раз, — невинно предложил он. — И вообще, — продолжал Гас, — если они думают, что я ненормальный, посмотрели бы на остальных моих родственников!
Так-так! На горизонте забрезжили неприятные открытия. Но я расправила плечи и смело двинулась навстречу беде.
— А какие они у тебя, Гас?
Он криво усмехнулся.
— Как тебе сказать… Не люблю разбрасываться определениями типа «психически больные», но…
Я старалась скрыть тревогу, но, видимо, мои чувства все же отразились у меня на лице, потому что он громко расхохотался.
— Бедная маленькая Люси. Видела бы ты сейчас свое испуганное личико!
Я попыталась весело улыбнуться.
— Успокойся, Люси, я тебя разыгрываю. На самом деле психически они вполне здоровые…
Я вздохнула с облегчением.
— …в медицинском смысле слова… — продолжал он. — Но очень, очень эмоциональные. Да, наверное, это самое точное для них определение.
— Что ты имеешь в виду?
Лучше разобраться во всем здесь и сейчас, решила я.
— Даже боюсь рассказывать тебе, Люси: вдруг ты окончательно убедишься, что я сам псих. Когда услышишь, в какой обстановке я рос, то, наверно, закричишь «караул» и убежишь от меня.
— Не пори чушь, — твердо возразила я.
Но в желудке у меня тихонько заныло. Господи, прошу тебя, пусть все это не будет слишком ужасно. Он так мне нравится.
— Ты уверена, что хочешь слушать, Люси?
— Уверена. Не так страшен черт… У тебя есть родители?
— О да. Полный набор. В ассортименте. Пара голубков, как положено.
— И, как ты уже сказал, много братьев?..
— Пятеро.
— Правда много.
— Для наших мест не очень. Мне всегда было стыдно, что количество моих братьев так и не дошло до двузначной отметки.
— У тебя старшие или младшие?
— Старшие. Все старше меня.
— Так ты маленький.
— Да, хотя я единственный из всех, кто уехал из родительского дома.
— Пять взрослых мужиков, и до сих пор живут с родителями? Это должно создавать массу проблем.
— Спрашиваешь! Да ты и половины себе не представляешь. Но выбора у них нет, потому что все они работают либо на ферме, либо в пабе.
— Вы держите паб?
— Да.
— Значит, вы богатые?
— Да нет.
— Но мне всегда казалось, что если у тебя паб, значит, ты только что сам денег не печатаешь.
— Не в нашем случае. Видишь ли, дело в братьях. Очень не дураки выпить.
— А, понимаю: они пропивают весь доход.
— Опять не угадала, — усмехнулся он. — Никаких доходов они не пьют. Они пьют спиртное.
— Да ну тебя.
— И денег мы почти не видим, потому что они все пропивают, и мы должны всем пивоварням в Ирландии, поэтому скоро с нами никто не станет иметь дела. Среди виноторговцев Ирландии наше имя — бранное слово.
— Разве у вас нет клиентов? Доходы ведь от них.
— Вообще-то нет, мы ведь живем в такой глуши… Наши единственные клиенты — мои братья и отец. И, разумеется, местная полиция. Но от них точно денег не дождешься: приходят только после закрытия, проверяют, не торгуем ли мы из-под полы в неурочное время. Сполна с них не стребуешь — попробуй мы только, они закрыли бы нас за нарушение закона о торговле спиртным.
— Шутишь?
— Нисколько!
Голова у меня шла кругом, в мозгу роились способы поднять доходность семейного предприятия и помочь родным Гаса. Вечера караоке? Беспроигрышные лотереи? Специальные цены? Недорогие обеды? Все это я выложила ему.
— Да нет, Люси, — покачал он головой. Лицо у него было лукавое и вместе с тем грустное. — Ничего у них не получится. Где-нибудь обязательно случится прокол, потому что они вечно напиваются в доску и устраивают драки.
— Ты серьезно?
— Абсолютно! В нашем доме чуть не каждый вечер случаются настоящие драмы. Представь: прихожу я вечером домой, братья сидят на кухне, у двоих физиономии в крови, у одного рука обмотана рубашкой, потому что он кулаком вышибал окно, все друг друга обзывают, потом начинают плакать и уверять, что любят друг друга как братья. Ненавижу.
— А из-за чего они ссорились? — спросила я, заинтригованная, нет, завороженная его рассказом.
— Из-за всего буквально. Они не особо разбирают. Недобрый взгляд, резкий тон, что угодно сойдет!
— Правда?
— Ага. Приехал домой на Рождество, и в вечер моего приезда мы всей семьей вусмерть напились. Сначала было очень душевно, потом, как обычно, все пошло наперекосяк. Около полуночи П. Дж. решил, что Поди на него как-то странно смотрит, так что П. Дж. стукнул Поди, а Майки крикнул, чтобы П. Дж. оставил Поди в покое, а Джон Джо ударил Майки за то, что тот кричит на П. Дж., а П. Дж. врезал Джону Джо, чтобы не трогал Майки, а Стиви расплакался из-за того, что брат идет войной на брата. Потом заплакал П. Дж., потому что ему стало жалко, что он огорчил Стиви, потом Стиви стукнул П. Дж. за то, что тот первый начал, а Поди дал раза Стиви за то, что поднял руку на П. Дж., потому что он сам хотел ему вломить… А потом пришел папа и попытался побить всех.
Гас перевел дыхание.
— Это было ужасно. Уверен, все от скуки, но алкоголь, конечно, тоже виноват. Пару лет назад они немного утихомирились, когда мы заказали крутой спортивный тренажер, но потом папа не заплатил за него, и все понеслось по-прежнему.
Я была околдована и могла вечно слушать, как Гас с этим чудесным, мягким выговором рассказывает историю своей невероятно нестабильной семьи.
— А ты-то чем там занимался? Кого бил?
— Никого. Я вообще там не у дел, по крайней мере, стараюсь не быть.
— Послушать, так вы весело живете, — заметила я. — Как будто в комедии.
— Да? — сухо отозвался Гас. — Тогда, наверно, я плохо рассказываю, потому что ничего смешного в нашей жизни нет.
Мне тут же стало стыдно.
— Извини, Гас, — промямлила я. — Я на минуту забыла, что ты говоришь о своей собственной жизни. Просто ты так увлекательно рассказываешь… Но я уверена, на самом деле это просто ужасно.
— Да уж наверное, Люси, — с негодованием в голосе ответил он. — Эта жизнь оставила на мне страшные рубцы и заставляла делать ужасные вещи.
— Например?
— Я часами гулял по холмам, разговаривал с кроликами и сочинял стихи. Разумеется, все это только потому, что мне хотелось убежать от семьи, а ничего другого придумать не мог.
— А что плохого в том, чтобы гулять по холмам, разговаривать с кроликами и сочинять стихи? — удивилась я, подумав про себя, что это так романтично и по-ирландски.
— Много чего, Люси, и ты бы со мной согласилась, если б прочла хоть одно мое стихотворение.
Я рассмеялась, но негромко, чтобы он не подумал, будто я смеюсь над ним.
— А кролики — плохие собеседники, — продолжал он. — О чем с ними говорить, кроме морковки и секса?
— Да что ты?
— Поэтому как только я выбрался оттуда, то выбросил из головы и поэзию, и муки творчества.
— Ну, в муках творчества-то что плохого? — запротестовала я, в отчаянии от необходимости расстаться с образом Гаса как непризнанного гения.
— Плохо, Люси, все плохо. Стыдно и скучно.
— Правда? А мне нравится…
— Нет, Люси, такое тебе нравиться не должно, — твердо сказал он. — Я настаиваю.
— А какие у тебя родители? — спросила я, меняя тему.
— Отец — худший из себе подобных. Ужасный человек, как выпьет. А пьет почти все время.
— А мама что?
— Мама ничего особенного не делает. То есть делает, конечно, и очень много, — готовит, стирает, и все такое, но даже не пытается держать их всех в руках. По-моему, просто боится. Много молится. И плачет — плакать мы все отлично умеем, не семья, а толпа плакальщиков. Молится за братьев и отца, чтобы бросили пить и взялись за ум.
— А сестры у тебя есть?
— Две, но обе сбежали из дому, когда были совсем юными. Элинор в девятнадцать вышла за человека, который ей в дедушки годился. Такой Фрэнсис Кэссиди из Леттеркенни.
Вспомнив об этом, Гас как будто немного приободрился.
— К нам на ферму он приходил всего раз — только затем, чтобы попросить ее руки, и, может, я не должен тебе этого рассказывать, потому что ты решишь, что мы просто толпа дикарей, но мы общими усилиями выставили его за порог. Хотели даже собак спустить на беднягу Фрэнсиса, но собаки отказались его кусать. Наверное, боялись подхватить какую-нибудь заразу.
Гас посмотрел на меня в упор.
— Ну что, Люси, должно мне быть стыдно?
— Да нет, — сказала я. — Это забавно.
— Знаю, мы были не очень гостеприимны, но у нас там так мало развлечений, а Фрэнсис Кэссиди такой омерзительный, даже хуже нас. Самый гадкий старик из всех живущих на свете, да к тому же у него, похоже, был дурной глаз: после его визита куры четыре дня не неслись, а коровы не давали молока.
— А вторая твоя сестра?
— Эйлин? Просто исчезла. Никто из окрестных парней ее руки не искал; думаю, их отвел Фрэнсис Кэссиди. Мы заметили, что ее нет, только когда однажды утром на столе не появился завтрак. Понимаешь, было лето, мы косили, поднимались до рассвета, а Эйлин должна была кормить нас перед тем, как мы уходили в поле.
— И куда она уехала?
— Не знаю. Наверное, в Дублин.
— Неужели никто о ней не беспокоился? — изумилась я. — Не пытался найти, догнать?
— Да все беспокоились, конечно. Беспокоились, что теперь придется самим готовить себе завтрак.
— Но это же ужасно, — совсем расстроилась я. Рассказ об Эйлин опечалил меня намного больше, чем сага о Фрэнсисе Кэссиди и брезгливых собаках.
— Люси, — стиснув мне руку, сказал Гас, — я вот ничуть не беспокоился, что придется самому готовить завтрак. Я хотел поехать следом за ней, но отец пригрозил, что убьет меня.
— Ясно, — кивнула я. Мне немного полегчало.
— Я по ней скучал, она была такая красивая, она говорила со мной. Но я рад за нее. Рад, что она уехала.
— Почему?
— Она слишком умная и яркая, чтобы всю жизнь только копаться по хозяйству, а наш папашка поговаривал о том, чтобы выдать ее за одного из двух старых пердунов с соседней фермы. Землю их хотел к рукам прибрать.
— Варварство какое, — ужаснулась я.
— А некоторые сказали бы — выгодная партия, — хмыкнул Гас. Я бросила на него сердитый взгляд, и он поспешно добавил: — Но я к ним не отношусь.
— А что сталось с бедной Эйлин? — спросила я, чувствуя, что от стольких горестей у меня вот-вот разорвется сердце. — Хоть раз она дала о себе знать?
— Думаю, она уехала в Дублин, но мне никогда не пишет, так что наверняка не знаю.
— Как печально, — выдохнула я.
Затем меня пронзило внезапное подозрение, и я вскинула глаза на Гаса.
— А ты случайно не выдумываешь опять? Как с белочками, играющими в азартные игры, и моей соседкой по квартире по имени Элизабет Ардент?
— Нет, — заверил он. — Разумеется, нет. Честное слово, Люси, я никогда не стал бы шутить и выдумывать, если речь идет о важных вещах. Хоть и жалею, что история моей семьи — не сказка. Наверное, для утонченной городской девушки вроде тебя все это звучит странно?
Я ничего странного не находила.
— Понимаешь, мы жили очень уединенно, — продолжал Гас. — Ферма стоит на отшибе, людей мало, кроме соседей, общаться не с кем, так что я лучшей жизни не видел. Свою семью мне было не с чем сравнивать. Много лет думал, что ежедневные драки, крики, слезы и так далее — обычное дело, и все живут, как мы. Должен тебе сказать, что для меня было большим облегчением узнать, что мои предположения верны и что родственники мои действительно ненормальные, как я всегда и думал. Вот тебе, Люси, и весь рассказ о моих корнях.
— Что ж, спасибо за откровенность.
— Я тебя напугал?
— Нет.
— Наверное, у тебя тоже родственники сумасшедшие.
— Вынуждена тебя разочаровать — нет.
— Тогда почему ты так терпима к моим?
— Потому что ты — это ты, а не твоя семья.
— Если бы все было так просто, Люси Салливан.
— Очень может быть, Гас… Гас, а дальше?
— Гас Лаван.
— Приятно познакомиться, Гас Лаван, — сказала я, пожав ему руку.
Люси Лаван, произнесла я про себя. Люси Лаван? Ничего, звучит. А если сохранить еще свою фамилию? Люси Салливан Лаван. Тоже очень неплохо.
— Мне тоже очень приятно познакомиться с тобой, Люси Салливан, — серьезно произнес он, отвечая на рукопожатие. — Хотя, кажется, я уже тебе это говорил?
— Да, вчера вечером.
— Но со вчерашнего вечера это не стало менее верным. Пойдем пить пиво, Люси?
— Гм… да, конечно, если хочешь. Ты уже нагулялся?
— Я погулял достаточно, чтобы мне захотелось пить, следовательно, я нагулялся.
— Отлично.
— Люси, который час?
— Не знаю.
— У тебя нет часов?
— Нет.
— И у меня нет. Это знак.
— Знак чего? — нежно спросила я. Того, что мы с Гасом — родственные души? Того, что мы идеально подходим друг другу?
— Того, что мы всегда и везде будем опаздывать.
— А-а. Эй, ты что делаешь?
Гас откинулся на спинку скамейки, запрокинул голову и смотрел в небо, озабоченно цокая языком и бормоча что-то вроде: «сто восемьдесят градусов», «в Нью-Йорке на семь часов больше», «или нет, в Чикаго».
— Смотрю на небо, Люси.
— Зачем?
— Чтобы узнать время, конечно.
— Ну и как, есть результаты?
— Люси, я готов заявить с почти полной определенностью — разумеется, ты понимаешь, что ошибиться может всякий, — но я могу точно сказать, что день почти наступил. Восемьдесят семь процентов вероятности. Или восемьдесят четыре. Было бы интересно узнать твое мнение по данному вопросу, Люси.
— Я бы сказала, что сейчас около двух часов дня.
— О боже, — вскочил он со скамейки, — неужели так поздно? Тогда пошли скорее, нам надо поторопиться.
— Ты о чем? — хихикнула я, пока он тащил меня за собой через весь парк к выходу.
— Время закрытия, Люси, время закрытия. Мерзкое слово. Нет, два мерзких слова. Гадкие, грязные слова, — с отвращением воскликнул он, будто отплевываясь. — Грязные! Сегодня пабы закрываются в три, а откроются только в семь, я не ошибаюсь?
— Нет, — пропыхтела я, стараясь не отстать. — Разве что сегодня утром приняли какую-нибудь поправку к закону о торговле спиртным.
— Думаешь, и правда приняли? — внезапно остановившись, спросил Гас.
— Вряд ли.
— Тогда поспешим, — отрывисто бросил он, переходя почти на бег. — В нашем распоряжении всего час.
27
Мы остановили свой выбор на первом же после выхода из парка пабе, в который вошли. Там было вполне сносно, и на том спасибо, потому что меня преследовало чувство, что Гас заставил бы меня войти, даже если бы в пабе провалилась крыша и рушились стены.
У двери он положил руку мне на плечо.
— Люси, мне очень неловко, но, боюсь, профинансировать эту акцию придется тебе. Во вторник я получу пособие и сразу отдам тебе деньги.
— Да… да, конечно.
Сердце у меня упало, но я успела поймать его, пока оно не шлепнулось наземь. В конце концов, Гас не виноват, что я встретила его в выходные, когда у него в карманах пусто.
— Что будешь пить? — спросила я.
— Пинту пива.
— Какого?
— «Гиннесса», разумеется…
— Ну конечно.
— …и маленькую, — договорил он.
— Маленькую?..
— Виски, льда не надо.
— Понятно.
— Но только пусть будет большая, — добавил он.
— Извини?
— Большая маленькая.
— Что?..
— Ну, виски. Полный стаканчик.
— А, теперь ясно.
— Надеюсь, Люси, ты не возражаешь. Не вижу смысла делать что-либо наполовину, — извиняющимся тоном объяснил он.
— Все в порядке, — вяло кивнула я.
— Ну, и себе закажи что хочешь.
— Гм, спасибо.
Будь я Карен, мое «гм, спасибо» прозвучало бы очень ядовито, но, поскольку я — это всего лишь я, то «гм, спасибо» ничего, кроме «гм, спасибо», не означало.
— Люси, смотри, вон там свободный столик. Пойду покараулю его, пока ты принесешь выпить.
У стойки бара мне на минуту взгрустнулось, но я сурово остановила себя. Нечего думать всякие глупости. Во вторник он получит деньги.
— И хорошо бы еще картошки фри, — сказал мне прямо в ухо голос Гаса.
— С чем?
— С солью и уксусом…
— Хорошо.
— …и еще, если у них есть мясо с горчицей…
— Будет сделано.
— Ты ангел доброты.
Себе я заказала скромную диет-коку.
Гас управился с пинтой пива и двойным виски раньше, чем я допила свой бокал. Если точно, он прикончил их, когда я еще только садилась за стол.
— Повторим, — предложил он.
— Конечно, повторим.
— Сиди, не вставай, — заботливо сказал он. — Дай только деньги, я сам все возьму.
— Да, конечно, — сказала я, порылась в карманах, нашла только что убранный туда кошелек и достала пятерку.
— Пять скромных фунтов? — с сомнением протянул он. — Люси, ты уверена, что этого достаточно?
— Да, — твердо ответила я.
— А тебе что-нибудь взять?
— Нет!
Когда он ушел, я быстро допила свою кока-колу и решила, что, если он не вернет мне сдачу без напоминания, я… я… я даже не знаю…
— Люси, вот сдача.
Я оторвалась от мрачного созерцания пустого стакана и подняла глаза на Гаса. С беспокойством глядя на меня, он протягивал мне на открытой ладони несколько монеток.
— Спасибо, — улыбнулась я и забрала все тринадцать (или сколько там) пенсов, внезапно почувствовав себя значительно лучше.
В конце концов, дело не в деньгах, а в принципе.
— Люси, — проникновенно сказал Гас, — спасибо. За пиво, вообще за все… это очень мило с твоей стороны. Во вторник получу пособие, верну тебе долг, и мы обязательно куда-нибудь сходим уже за мой счет. Обещаю. В общем… спасибо.
— На здоровье, — улыбнулась я, чувствуя себя еще намного лучше.
Он хорошо умел это — выправлять ситуацию. В последнюю минуту, уже балансируя на грани моего неодобрения, делать шаг назад и уходить от конфликта.
Не то чтобы мне было жалко денег для него — или для кого угодно, если уж на то пошло, — особенно на такое святое дело, как кружка пива в обед, но очень не нравилось ощущение того, что меня держат за идиотку, которую раз плюнуть обвести вокруг пальца.
Он еще несколько раз что-то себе заказывал, а я радостно платила (во вторник, Люси, я верну тебе все сполна). Час пробежал, как пять минут.
— Мы честно сражались до конца, Люси, мы совершили чудеса в отпущенный нам краткий промежуток времени, — подытожил Гас, созерцая выстроившуюся на нашем столике шеренгу пустых бокалов, когда ближе к трем бармен попросил нас на выход.
— Диву даешься, как многого можно добиться, если очень захотеть. — Чтобы подчеркнуть свои слова, он взмахнул полупустой пивной кружкой. — Надо только приложить минимум усилий. Хотя ты, Люси, меня разочаровала. — Он нежно тронул мою щеку. — Прости, но я должен это сказать. Две диет-коки и один джин-тоник? Ты точно ирландка?
— Да, — сказала я.
— В следующий раз, пожалуйста, соберись с силами. Нехорошо взваливать всю тяжесть мероприятия на меня.
— Гас, — хихикнула я, — у меня для тебя плохие новости.
— В чем дело?
— Вообще-то, я столько не пью. И никогда не пью днем… обычно, — поспешно добавила я, перехватив его осуждающий взгляд на мой бокал с джин-тоником.
— Правда? А я думал… Но ты не против, если другие люди при тебе пьют много? — с робкой надеждой спросил он.
— Ничуть, — успокоила его я. — Нисколько.
— Тогда все в порядке, — вздохнул с облегчением он. — А то я, ей-богу, начал волноваться. Так ты говоришь, бар уже закрыт?
— Да.
— Дай-ка я схожу проверю, — лукаво предложил он.
— Гас! Бар закрыт!
— Но бармен пока не ушел. Может, еще обслужат?
— Он моет посуду.
— Пойду гляну.
— Гас!
Но он уже вспорхнул со стула и стоял у стойки, беседуя с барменом. Разговор вышел эмоциональный; Гас энергично жестикулировал, затем, к моему ужасу, они заговорили еще громче — и тут беседа оборвалась. Гас с грохотом опустил ладонь на деревянный прилавок и пошагал обратно ко мне.
— Закрыто, — вполголоса пробормотал он» не глядя мне в глаза, и уставился в свою кружку.
Я видела, что немногие оставшиеся посетители наблюдают за нами с живым интересом, и была слегка сконфужена, но, в общем, мне было смешно.
— Уж не знаю, что там у него стряслось, но этот тип за стойкой — очень неуравновешенный парень, — буркнул Гас. — Неуравновешенный и неприятный. Наговорил мне много лишнего. И как же тогда «клиент всегда прав»?
Я рассмеялась и заработала сердитый взгляд.
— И ты, Люси? — упрекнул он.
Я опять засмеялась, потому что не могла сдержаться. Наверное, от джина.
— Люси, мы сюда больше не придем. Нет уж! Я прихожу в паб не затем, чтобы меня оскорбляли, так что ноги моей больше здесь не будет! Не будет, и все тут.
Его подвижное, славное лицо помрачнело от раздражения.
— Есть куча других мест, куда я могу пойти, чтобы нарваться на оскорбление, — угрюмо добавил он.
— Что он тебе сказал? — поинтересовалась я, стараясь удержать ползущие вверх уголки рта.
— Люси, этого я не хотел бы повторять, тем более в твоем присутствии, — с жаром ответил он. — Не хочу осквернять ни мой собственный рот, ни благоуханный воздух вокруг твоих нежных ушек повторением того, как этот шлюхин сын, этот… этот… вонючий ублюдок, этот подлый, низкий, драный в жопу педик назвал меня.
— И правильно, — согласилась я, стараясь сохранить серьезное лицо.
— Я слишком тебя уважаю, Люси.
— Покорнейше благодарю.
— Люси, ты настоящая леди. А у меня есть правила, есть некие личные ограничения, которые я соблюдаю в присутствии дам.
— Спасибо, Гас.
— А теперь, — воскликнул он, вставая и допивая свое пиво, — здесь нам делать нечего.
— Чем мы займемся теперь? — спросила я.
— Сегодня воскресенье, до вечера далеко, мы немножко выпили, на улице холодно, а мы только вчера вечером познакомились, так что звезды говорят, что надо вернуться к тебе, свернуться клубочком на диване и посмотреть черно-белый фильм.
Гас многозначительно улыбнулся, обвил рукой мой розовый ангорский свитерок и тихонько привлек меня к себе. У меня слегка закружилась голова от… ну, наверное, от желания. Так чудесно было ощущать, что он меня обнимает. Несмотря на невысокий рост, он был сильный и мужественный.
— По-моему, удачная мысль.
Меня пронизала сладкая дрожь, хоть я и боялась, что черно-белого фильма может не оказаться в программе, а Дэниэл с Карен, вполне возможно, занимаются сексом на полу в гостиной. Если по телевизору нет ничего подходящего, можно зайти к Адриану и взять напрокат кассету, но как быть с Дэниэлом и Карен, вот вопрос!
А что, если Адриан расстроится, увидев меня с парнем? Что тогда делать? Печально, конечно, но такова жизнь, и у каждой серебристой изнанки есть своя тучка, и любое счастье оплачивается чьей-нибудь болью.
У двери он положил руку мне на плечо.
— Люси, мне очень неловко, но, боюсь, профинансировать эту акцию придется тебе. Во вторник я получу пособие и сразу отдам тебе деньги.
— Да… да, конечно.
Сердце у меня упало, но я успела поймать его, пока оно не шлепнулось наземь. В конце концов, Гас не виноват, что я встретила его в выходные, когда у него в карманах пусто.
— Что будешь пить? — спросила я.
— Пинту пива.
— Какого?
— «Гиннесса», разумеется…
— Ну конечно.
— …и маленькую, — договорил он.
— Маленькую?..
— Виски, льда не надо.
— Понятно.
— Но только пусть будет большая, — добавил он.
— Извини?
— Большая маленькая.
— Что?..
— Ну, виски. Полный стаканчик.
— А, теперь ясно.
— Надеюсь, Люси, ты не возражаешь. Не вижу смысла делать что-либо наполовину, — извиняющимся тоном объяснил он.
— Все в порядке, — вяло кивнула я.
— Ну, и себе закажи что хочешь.
— Гм, спасибо.
Будь я Карен, мое «гм, спасибо» прозвучало бы очень ядовито, но, поскольку я — это всего лишь я, то «гм, спасибо» ничего, кроме «гм, спасибо», не означало.
— Люси, смотри, вон там свободный столик. Пойду покараулю его, пока ты принесешь выпить.
У стойки бара мне на минуту взгрустнулось, но я сурово остановила себя. Нечего думать всякие глупости. Во вторник он получит деньги.
— И хорошо бы еще картошки фри, — сказал мне прямо в ухо голос Гаса.
— С чем?
— С солью и уксусом…
— Хорошо.
— …и еще, если у них есть мясо с горчицей…
— Будет сделано.
— Ты ангел доброты.
Себе я заказала скромную диет-коку.
Гас управился с пинтой пива и двойным виски раньше, чем я допила свой бокал. Если точно, он прикончил их, когда я еще только садилась за стол.
— Повторим, — предложил он.
— Конечно, повторим.
— Сиди, не вставай, — заботливо сказал он. — Дай только деньги, я сам все возьму.
— Да, конечно, — сказала я, порылась в карманах, нашла только что убранный туда кошелек и достала пятерку.
— Пять скромных фунтов? — с сомнением протянул он. — Люси, ты уверена, что этого достаточно?
— Да, — твердо ответила я.
— А тебе что-нибудь взять?
— Нет!
Когда он ушел, я быстро допила свою кока-колу и решила, что, если он не вернет мне сдачу без напоминания, я… я… я даже не знаю…
— Люси, вот сдача.
Я оторвалась от мрачного созерцания пустого стакана и подняла глаза на Гаса. С беспокойством глядя на меня, он протягивал мне на открытой ладони несколько монеток.
— Спасибо, — улыбнулась я и забрала все тринадцать (или сколько там) пенсов, внезапно почувствовав себя значительно лучше.
В конце концов, дело не в деньгах, а в принципе.
— Люси, — проникновенно сказал Гас, — спасибо. За пиво, вообще за все… это очень мило с твоей стороны. Во вторник получу пособие, верну тебе долг, и мы обязательно куда-нибудь сходим уже за мой счет. Обещаю. В общем… спасибо.
— На здоровье, — улыбнулась я, чувствуя себя еще намного лучше.
Он хорошо умел это — выправлять ситуацию. В последнюю минуту, уже балансируя на грани моего неодобрения, делать шаг назад и уходить от конфликта.
Не то чтобы мне было жалко денег для него — или для кого угодно, если уж на то пошло, — особенно на такое святое дело, как кружка пива в обед, но очень не нравилось ощущение того, что меня держат за идиотку, которую раз плюнуть обвести вокруг пальца.
Он еще несколько раз что-то себе заказывал, а я радостно платила (во вторник, Люси, я верну тебе все сполна). Час пробежал, как пять минут.
— Мы честно сражались до конца, Люси, мы совершили чудеса в отпущенный нам краткий промежуток времени, — подытожил Гас, созерцая выстроившуюся на нашем столике шеренгу пустых бокалов, когда ближе к трем бармен попросил нас на выход.
— Диву даешься, как многого можно добиться, если очень захотеть. — Чтобы подчеркнуть свои слова, он взмахнул полупустой пивной кружкой. — Надо только приложить минимум усилий. Хотя ты, Люси, меня разочаровала. — Он нежно тронул мою щеку. — Прости, но я должен это сказать. Две диет-коки и один джин-тоник? Ты точно ирландка?
— Да, — сказала я.
— В следующий раз, пожалуйста, соберись с силами. Нехорошо взваливать всю тяжесть мероприятия на меня.
— Гас, — хихикнула я, — у меня для тебя плохие новости.
— В чем дело?
— Вообще-то, я столько не пью. И никогда не пью днем… обычно, — поспешно добавила я, перехватив его осуждающий взгляд на мой бокал с джин-тоником.
— Правда? А я думал… Но ты не против, если другие люди при тебе пьют много? — с робкой надеждой спросил он.
— Ничуть, — успокоила его я. — Нисколько.
— Тогда все в порядке, — вздохнул с облегчением он. — А то я, ей-богу, начал волноваться. Так ты говоришь, бар уже закрыт?
— Да.
— Дай-ка я схожу проверю, — лукаво предложил он.
— Гас! Бар закрыт!
— Но бармен пока не ушел. Может, еще обслужат?
— Он моет посуду.
— Пойду гляну.
— Гас!
Но он уже вспорхнул со стула и стоял у стойки, беседуя с барменом. Разговор вышел эмоциональный; Гас энергично жестикулировал, затем, к моему ужасу, они заговорили еще громче — и тут беседа оборвалась. Гас с грохотом опустил ладонь на деревянный прилавок и пошагал обратно ко мне.
— Закрыто, — вполголоса пробормотал он» не глядя мне в глаза, и уставился в свою кружку.
Я видела, что немногие оставшиеся посетители наблюдают за нами с живым интересом, и была слегка сконфужена, но, в общем, мне было смешно.
— Уж не знаю, что там у него стряслось, но этот тип за стойкой — очень неуравновешенный парень, — буркнул Гас. — Неуравновешенный и неприятный. Наговорил мне много лишнего. И как же тогда «клиент всегда прав»?
Я рассмеялась и заработала сердитый взгляд.
— И ты, Люси? — упрекнул он.
Я опять засмеялась, потому что не могла сдержаться. Наверное, от джина.
— Люси, мы сюда больше не придем. Нет уж! Я прихожу в паб не затем, чтобы меня оскорбляли, так что ноги моей больше здесь не будет! Не будет, и все тут.
Его подвижное, славное лицо помрачнело от раздражения.
— Есть куча других мест, куда я могу пойти, чтобы нарваться на оскорбление, — угрюмо добавил он.
— Что он тебе сказал? — поинтересовалась я, стараясь удержать ползущие вверх уголки рта.
— Люси, этого я не хотел бы повторять, тем более в твоем присутствии, — с жаром ответил он. — Не хочу осквернять ни мой собственный рот, ни благоуханный воздух вокруг твоих нежных ушек повторением того, как этот шлюхин сын, этот… этот… вонючий ублюдок, этот подлый, низкий, драный в жопу педик назвал меня.
— И правильно, — согласилась я, стараясь сохранить серьезное лицо.
— Я слишком тебя уважаю, Люси.
— Покорнейше благодарю.
— Люси, ты настоящая леди. А у меня есть правила, есть некие личные ограничения, которые я соблюдаю в присутствии дам.
— Спасибо, Гас.
— А теперь, — воскликнул он, вставая и допивая свое пиво, — здесь нам делать нечего.
— Чем мы займемся теперь? — спросила я.
— Сегодня воскресенье, до вечера далеко, мы немножко выпили, на улице холодно, а мы только вчера вечером познакомились, так что звезды говорят, что надо вернуться к тебе, свернуться клубочком на диване и посмотреть черно-белый фильм.
Гас многозначительно улыбнулся, обвил рукой мой розовый ангорский свитерок и тихонько привлек меня к себе. У меня слегка закружилась голова от… ну, наверное, от желания. Так чудесно было ощущать, что он меня обнимает. Несмотря на невысокий рост, он был сильный и мужественный.
— По-моему, удачная мысль.
Меня пронизала сладкая дрожь, хоть я и боялась, что черно-белого фильма может не оказаться в программе, а Дэниэл с Карен, вполне возможно, занимаются сексом на полу в гостиной. Если по телевизору нет ничего подходящего, можно зайти к Адриану и взять напрокат кассету, но как быть с Дэниэлом и Карен, вот вопрос!
А что, если Адриан расстроится, увидев меня с парнем? Что тогда делать? Печально, конечно, но такова жизнь, и у каждой серебристой изнанки есть своя тучка, и любое счастье оплачивается чьей-нибудь болью.
28
В тот вечер, после того, как Гас ушел, счастье просто переполняло меня. Я жаждала поговорить с кем-нибудь о Гасе, в мельчайших подробностях описать, как я была одета, когда мы познакомились, что он мне сказал, как выглядел, и так далее.
Но обычные мои доверенные лица отсутствовали — и Карен, и Шарлотта, причем Карен ушла с Дэниэлом, а на Меган и Меридню я была слишком зла. Поэтому я позвонила Дэннису, и, что удивительно, он оказался дома.
— Я думала, тебя нет, — сказала я.
— Потому и позвонила?
— Какие мы обидчивые.
— Чего надо-то?
— Дэннис, — драматически вздохнула я, — я встретила человека!
Он тихонько охнул.
— Ну давай, колись.
Вообще Дэннис воспитанный мальчик, но иногда изъясняется экстравагантно.
— Приезжай, это не телефонный разговор. Вживую будет интереснее.
— Уже еду.
Я забегала по квартире, торопясь накраситься и причесаться, потому что Дэннис при встрече каждый раз устраивает мне настоящий экзамен, замечает, на сколько килограмм я поправилась или похудела, какой вес для меня идеален, идет мне прическа или нет, к лицу ли я одета… Он еще хуже, чем»моя мама, но у него хотя бы есть оправдание: он голубой и ничего с собой поделать не может.
Через десять минут он уже звонил в дверь. Сколько я с ним знакома, он стрижется все короче и короче и теперь дошел до того, что бритый череп только прикрыт сверху младенческим белесым пушком. При длинной тонкой шее это делает его похожим на утенка.
— Быстро ты, — сказала я, открывая дверь. — Такси, что ли, поймал?
— Да что ты говоришь — такси! Ах, со мной произошло такое приключение… стоп! Потом расскажу, давай сначала ты.
Иногда Дэннис несколько переигрывает со своей пылкой гомосексуальной манерой общения, но я была слишком благодарна ему за согласие выслушать меня, чтобы прекращать его излияния. Сейчас он, как всегда, скажет что-нибудь вульгарное. Да, так и есть, он меня не разочаровал.
Но обычные мои доверенные лица отсутствовали — и Карен, и Шарлотта, причем Карен ушла с Дэниэлом, а на Меган и Меридню я была слишком зла. Поэтому я позвонила Дэннису, и, что удивительно, он оказался дома.
— Я думала, тебя нет, — сказала я.
— Потому и позвонила?
— Какие мы обидчивые.
— Чего надо-то?
— Дэннис, — драматически вздохнула я, — я встретила человека!
Он тихонько охнул.
— Ну давай, колись.
Вообще Дэннис воспитанный мальчик, но иногда изъясняется экстравагантно.
— Приезжай, это не телефонный разговор. Вживую будет интереснее.
— Уже еду.
Я забегала по квартире, торопясь накраситься и причесаться, потому что Дэннис при встрече каждый раз устраивает мне настоящий экзамен, замечает, на сколько килограмм я поправилась или похудела, какой вес для меня идеален, идет мне прическа или нет, к лицу ли я одета… Он еще хуже, чем»моя мама, но у него хотя бы есть оправдание: он голубой и ничего с собой поделать не может.
Через десять минут он уже звонил в дверь. Сколько я с ним знакома, он стрижется все короче и короче и теперь дошел до того, что бритый череп только прикрыт сверху младенческим белесым пушком. При длинной тонкой шее это делает его похожим на утенка.
— Быстро ты, — сказала я, открывая дверь. — Такси, что ли, поймал?
— Да что ты говоришь — такси! Ах, со мной произошло такое приключение… стоп! Потом расскажу, давай сначала ты.
Иногда Дэннис несколько переигрывает со своей пылкой гомосексуальной манерой общения, но я была слишком благодарна ему за согласие выслушать меня, чтобы прекращать его излияния. Сейчас он, как всегда, скажет что-нибудь вульгарное. Да, так и есть, он меня не разочаровал.