Страница:
– А вот остров в южных морях меня заинтересовал, – помолчав, добавил Эвандар. – Ты, наверно, захочешь помочь той женщине найти его? Тогда я сделаю это Для нее, в обмен на помощь ребенку, когда тот родится.
– Благодарю тебя, любимый! Конечно, я буду рада!
– Прекрасно! Ступай же обрадуй ее, а я пока поищу остров.
– Я так и сделаю, но сперва хочу отыскать Элесари и увести отсюда. Она, вероятно, где-то неподалеку.
Так, из-за каприза Времени, получилось, что в мире Джилл прошло несколько недель, пока Даландра вновь явилась перед нею.
Тем временем труппа бродячих артистов в компании Джилл и Саламандра, покинули Зама Ману. Форма главного острова Ористинского архипелага напоминает некое животное, с головою, указывающей точно на север, а длинный полуостров, как хвост, тянется почти на пятьдесят миль к югу.
Высадившись в Арборате, городе, расположенном на самом кончике этого хвоста, труппа начала медленное и долгое путешествие на своих расшатанных повозках, влекомых пожилыми лошадьми, к следующему большому городу, Индерат Ноа, на западном «боку» животного. Марха обрадовалась, когда Саламандр настоял, чтобы она оставила тряский фургон и пересела на лошадь, которую он повел в поводу, шагая рядом по залитой солнцем дороге. Разумеется, они часто делали остановки в захолустных городках и на ярмарках, чтобы дать представление. На каждой ярмарке Саламандр покупал что-нибудь для труппы – там отрез шелка на костюмы, здесь – новенький с иголочки набор расписных кожаных мячей для акробатов, – и тратил на это часть личных немалых заработков.
– Кто тратит, тот зарабатывает, – твердил он. – Между нами, мы с Винто решили сделать нашу труппу самой роскошной в Ористинне!
Марха улыбалась и думала, что Саламандр, несомненно, добьется всего, что угодно, если только пожелает.
Орима осталась далеко позади, и Марха теперь снова блистала своим искусством хождения по канату. Это немного утешило ее и как бы восполнило потерю отца; впрочем, день проходил за днем, и вскоре девушка обнаружила, что почти совсем не скучает по нему. Хамиль никогда не причинял ей зла, но и ласков не бывал. Ей не хватало самого сознания, что у нее есть отец, есть семья, какой-то свой уголок, узелок в пестрой ткани мира. Теперь же эта труппа – или какая-нибудь иная, похожая, – должна была стать ее единственной семьей, как и для многих, многих артистов, скитающихся по островам Бардека. Марха утешалась мыслью о том, что Китта и Делиа при ней, ведь она знала их вот уже шесть лет, – целую вечность для скитальцев, не знающих, что такое твердая почва.
И потом, конечно, многое значило присутствие Саламандра. Марха старалась найти укромное местечко на безопасном расстоянии, откуда могла бы наблюдать за ним часами – и во время представлений, и когда он просто упражнялся или даже обедал, сидя у костра. Она боялась приближаться к нему. Но однажды, упражняясь в подбрасывании шелковых шарфов, он заметил ее и подозвал к себе.
– Хочешь поучиться, как это делается? – спросил он.
– О да, хочу! – ответила она, удивляясь собственной смелости. – Если вы уделите мне немножко времени и покажете…
– С удовольствием, с превеликим удовольствием!
С того дня у нее появились законные основания проводить несколько часов в день в его обществе, хотя ей приходилось ловить взгляды, невзначай брошенный в их сторону Киттой или Джилл – взгляды далеко не одобрительные.
После одного из таких уроков он рассказал ей, что настоящее его имя – Эвани, но взял с нее слово соблюдать тайну и ни с кем не делиться. Как ни была Марха ослеплена им, ей хватало проницательности, чтобы ощутить холодок сомнения; жонглер, совершенно очевидно, скрывал также и другие странные истины. Стоило ему заговорить о варварском королевстве на севере, как его рассказы становились скупы и сдержанны. Он никогда не упоминал о своей семье или о родном городе, никогда не объяснял, почему сделался уличным артистом.
– Как ты думаешь, может он быть изгнанным отпрыском какого-нибудь знатного рода? – спросила как-то вечером Марха у Китты. – Может, он даже опальный князь?
Китта фыркнула:
– Насчет опалы я готова поверить сразу!
– Вот вечно ты все опошляешь! А я… я иногда думаю, женат он или нет?
– Марха, дорогая, есть у тебя голова на плечах или нет? Нашла о чем думать! Успокойся, я спрашивала у Джилл, и она сказала – не женат.
– Ох, как я рада! Ведь Джилл можно верить, правда?
– В ней есть что-то такое, дитя мое, что мы могли бы вверить ей даже свою жизнь, – Китта досадливо прикусила губу, но добавила: – Чувствую себя дурой, говоря такие слова, но не могу удержаться…
Марха пропустила последнее высказывание мимо ушей, целиком поглощенная вестью об Эвани, приятнейшей, чем лучшее вино, сладчайшей, чем мед. Радости хватило на много дней; Марха упивалась сознанием того, что никакая другая женщина не называет его своим. Однако он по-прежнему держался на расстоянии, демонстрируя самые братские чувства, и наконец Марха вынуждена была с горечью признать, что он ее просто жалеет.
За день до приезда в Индерат Ноа труппа остановилась на ночевку в постоялом дворе у дороги. Они могли бы до темноты проехать еще немного, а до города оставалось всего пять миль, но был риск, что ворота закроют у них перед носом. Когда накормили лошадей и поставили шатры, Марха пошла искать Эвани. Неподалеку от стоянки, в окружении старых каменных дубов журчал родник, растекаясь по нескольким каменным желобам, устроенным архонами Индерат Ноа для удобства путешественников. Эвани и Джилл сидели там, и что-то в их напряженных позах заставило Джилл остановиться. Но Эвани сам заметил ее, и он так вздрогнул, и так виновато улыбнулся… Марха поняла, что речь шла о ней. Кровь прилила к ее лицу, она почувствовала, что краснеет, как дитя. Не говоря ни слова, она развернулась, убежала и, нырнув под полог шатра, рухнула на постель с намерением хорошенько выплакаться.
– А что случилось с ее матерью? – спросила Джилл.
– Честно говоря, не знаю, – призналась Китта. – Ее давно уже не было, когда я поступила в труппу Хамиля. В то время дело у него было солидно поставлено…
Они сидели на каменной скамье под деревьями на рыночной площади Индерат Ноа – большой и красивой площади с фонтанами и мощеными дорожками между скоплениями навесов и торговых палаток. Мостовые, разогретые послеполуденным солнцем, излучали жар, над фонтанами искрились облачка брызг. Неподалеку Саламандр и Винто торговались с двумя чиновниками архоната насчет разрешения на представление.
– Я слышала только, что мать Мархи уехала в Мангортинну, – продолжила Китта. – Думаю, она оттуда родом.
– Ясно. Не понимаю, почему она не взяла с собой дочку.
– Кто бы ей позволил? Ведь они с Хамилем были женаты по закону и все такое…
– Ну и что?
– Ох, погоди! Ты так чисто говоришь по-нашему, я и забыла, что ты чужестранка! По нашим законам ребенок – собственность отца. Мать не имеет никакого права голоса, если только супруг ей не позволит, – Китта сердито пошевелила бровями. – Мне именно потому никогда не хотелось выходить замуж.
– Само собой. Значит, Мангортинна? Похоже, нам не удастся отыскать ее, если она туда отправилась, даже и пробовать не стоит…
– Да зачем ее вообще искать?
– Ну… это, может, излишняя чувствительность с моей стороны, но мне кажется, что кто-то должен… я должна дать ей совет. Понимаешь, Саламандр собирается жениться на Мархе.
– Жениться? По-настоящему, по закону?
– Именно так.
– Поразительно! Такой человек, как он, сумеет позаботиться о ней, а она явно мечтает выйти за него!
Джилл засмеялась:
– Ты только что описывала мне все ужасы брака!
– То, что ужасно для меня, не пугает большинство женщин. Избранный мною путь мало кому подходит. А Мархе я не пожелала бы судьбы незамужней женщины с ребенком, что бы ты ни говорила о высоких душевных качествах твоего спутника…
– До сих пор он и пальцем до нее не дотронулся.
– А что будет дальше? Она ведь прехорошенькая, верно?
– Верно. И, что еще важнее для Саламандра, она его обожествляет.
– Угу. Так что же плохого в их намерении пожениться?
– Понимаешь, он намного старше ее, он вообще старше, чем можно судить по его внешности. И потом… – Джилл замолкла, не зная, как объяснить – и насколько далеко можно зайти в объяснениях.
Кто-то окликнул их обеих. Размахивая бумагой с разрешением, Саламандр шел к ним, и Джилл оставила объяснения для другого случая. За жонглером поспешал Винто, чем-то очень довольный.
– Мы обрушим потрясающий каскад наших чудес на публику, нынче вечером на Восточной площади! – воскликнул Саламандр. – А площадь сия не только вымощена плитами, а посему отличается ровной поверхностью, но также и расположена в богатейшем из кварталов города. Сейчас нам следует вернуться на стоянку и оповестить всех об этом сказочном везении. Заодно выясним, поспеют ли Марха и Делиа дошить новые костюмы!
– Я останусь в городе, – вмешалась Джилл. – Хочу наведаться к книготорговцу, а потом схожу еще раз посоветоваться к жрецам Далэй-о-контремо.
Хотя Индерат Ноа мог похвалиться несколькими просторными площадями, улицы старого города были узки и извилисты; проложенные под аркадами домов и лавок, дающими тень, они напоминали туннели. Пробираясь через эти сумеречные кущи, Джилл увлекла за собою толпу Вольного народца, крупных, покрытых фиолетовыми полосками гномов, встречающихся только в Бардеке – они торопились за нею на толстеньких ножках. Давний знакомец, седой гном, тоже материализовался, но почему-то в меньшем размере, чем обычно, так что он спокойно уселся ей на плечо и поглядывал на фиолетовых гномов с величественным презрением.
Конечно, никто в толпе не мог разглядеть ее спутников, но то и дело прохожие приостанавливались и начинали озираться, не понимая, как могли споткнуться на ровном месте.
Зато книготорговец видел их отлично, поскольку изучал магию в течение тридцати лет. Маленькая лавка Даэно вклинилась между фруктовой лавкой и мастерской корзинщика в тупике тихой улочки, благоухающей лимонами и сушеными травами.
Когда Джилл со своей свитой протиснулась в дверь, благословляя прохладу лавки после зноя улиц, старик-хозяин вышел навстречу, сердито погрозив пальцем гномам и предупредив, чтобы не вздумали цапать своими когтистыми лапками редкие свитки и переплетенные манускрипты, разложенные и расставленные на полках вокруг.
– Я нашел карту! – объявил он. – Мой помощник только что принес ее. Кстати, владелец отдал ее задешево. Для собирателей она интереса на представляет.
Лист рыхлой папирусной бумаги, около двух футов длиной и полтора шириной, был весь изорван, замусолен по краям, покрыт бурыми пятнами, видимо, от пролитого когда-то вина. В самом верху карты выцветшие линии показывали очертания «хвоста» Главного острова и россыпь крошечных островков к югу от него; левее находился архипелаг Анмардио, нарисованный более темными чернилами.
– Посмотри, Анмардио на самом деле лежит намного дальше в море, чем показано на этой карте, – заметил Даэно. – Кто знает, насколько далеко вот эти?
Он указал своим костистым пальцем на группу из четырех островов, обозначенных почти правильными кружочками, что заставляло сомневаться в правильности рисунка, далеко к югу от Анмардио. Посреди океана, разделяющего архипелаг и эти острова, художник изобразил морского змея и толстое чудовище с большими клыками. Даэно перевернул карту и показал на обороте несколько строк, выцветших до бледно-желтого цвета, написанных мельчайшим, острым почерком:
– «Варро, купец, составил эту карту по милости Владычицы звезд в правление архона Троно». Вот так, Джилл. По летосчислению Дэверри это 977 год, ну, может на один больше или меньше.
– Сердечно благодарю тебя за то, что ты взялся за эти хлопоты ради меня!
– Всегда к твоим услугам. Но, боюсь, пользы от такой карты будет немного.
– Все же это лучше, чем вообще без карты: будет что показать людям, когда я доберусь до Анмардио.
– Знаешь, поговаривают, будто на малых островах живут людоеды…
– Это примерно столь же достоверно, как и наличие морских змеев в открытом море!
Даэно рассмеялся, согласно кивая головой, и свернул карту трубкой.
– Сложность вот в чем, – сказала Джилл, – я не уверена, что найду здесь, на Главном острове, купца, способного рискнуть своим кораблем и состоянием ради безумной затеи с плаванием на дальний юг. Точнее, один такой смельчак нашелся, но у него жена и трое детей, и я не решилась уговаривать его. Просто не смогла…
– Понятно, – Даэно шлепнула по спинам парочки гномов, шнырявших туда-сюда по прилавку. – Удивительно, что вообще кто-то нашелся. Кстати, кто это был? Кто-то из здешних?
– Нет, купец из Орисата, зовут его Кладио.
– Сын Элаэно?
– Именно так! Разве ты знаешь… Ах да, конечно, тебе ли не знать Элаэно!
– Ну, мы не слишком близки, но встречались время от времени и во плоти, и в эфирных сферах. Интересно, правильно ли мне говорили, что его наставником в делах чародейства был человек из Деверри?
– Это правда. Нас с ним учил один и тот же человек, по имени Невин.
Даэно тихонько присвистнул. Гномы замерли, прислушиваясь.
– Неужели тот самый Невин? – спросил старик. – Ох, что я несу! Невин может быть лишь один!
– Значит, и ты слышал о нем?
– Что? – рассмеялся Даэно. – Да в этих краях нет такого чародея, который не слышал бы о Невине! Ведь он провел на наших островах многие годы за последние двести с лишним лет. Он появлялся на двадцать, на тридцать лет, потом снова исчезал и так же долго отсутствовал. Наверно, возвращался к себе, в королевство, откуда ты родом. Ты должна лучше знать об этом!
Джилл промолчала – все сказанное было для нее полной неожиданностью. Даэно жизнерадостно продолжал:
– Возвращаясь к твоим задачам, могу сказать, что найти корабль будет намного проще в Анмрадио, чем здесь.
Вернувшись в караван-сарай, Джилл застала труппу за усердной работой: дошивали костюмы, готовили реквизит к вечернему представлению. Сам Саламандр сидел на крыше фургона и, болтая ногами, строгал ножиком деревяшку, как деревенский мальчишка. Из куска дерева, выброшенного морем, он вырезал птичку и теперь отделывал детали.
– Жонглировать этим будет одно удовольствие! – в подтверждение своих слов он подбросил птичку в воздух так, что она завертелась, и словил той же рукой. – Но я понимаю, о чем ты думаешь, о владычица великих волшебств: если бы я тратил столько же времени и изобретательности, не говоря уже об уме и умениях, на изучение магии, то скоро сравнялся бы с тобою!
– Ты превзошел бы меня. Тебе от природы достался гибкий талант, какого не дано мне.
– О, пожалуйста, не дразни меня, и не высмеивай тоже!
– У меня такого и в мыслях не было. Мне пришлось чертовски трудно, когла я училась, а тебе все дается легко. Наверно, поэтому – да, точно, поэтому – я так злюсь на тебя.
– Угу… – он внимательно осмотрел деревянную птичку. – Да, в этом свете все выглядит по-другому. Джилл, прости меня! Я пытаюсь совладать со своей беспутной натурой, но, видать, уж такой я уродился…
– Все можно преодолеть при желании!
Он пожал плечами и принялся выравнивать завиток, напоминающий крыло.
– Эвани, я не понимаю тебя!
– Я и сам себя не понимаю…
– Может, хватит увиливать от прямого ответа?
Он поднял голову с пресерьезным видом, но Джилл не была уверена, что это не маска, надетая, чтобы ее утешить.
– Чародейство для тебя – главное в жизни, правда? – спросил он.
– Правда. Больше еды и питья, больше жизни…
– Больше любви?
– Несомненно.
– Увы, бедный мой братец! Вряд ли он сумеет понять, почему ты предпочла ему чародейство. Впрочем, вряд ли тебе хоть сколько-нибудь важно, поймет он или нет!
– Это нечестно!
Он поморщился от едкости в ее голосе.
– Послушай, – Джилл приступила к делу с другой стороны. – Я знаю, что основные упражнения и азы науки действительно утомляют. Я сама думала, что спячу от скуки, пока училась правильно вызывать и приветствовать владык и духов стихий! Но все это окупилось впоследствии. Теперь я могу странствовать свободно в их мирах и любоваться тамошними чудесами. Но ты ведь и сам вкусил этого удовольствия! Ты уже знаешь, каково там. Я просто не могу постичь, отчего ты не хочешь большего!
– Мне не свойственна такая преданность науке, как у тебя.
– Чушь собачья!
– Ага, дочь наемника вспомнила лексикон своей юности! – Он ухмыльнулся, оторвав взгляд от работы, но тут же посерьезнел. – Только это – не чушь собачья, о дорогая моя и высокочтимая спутница. Джилл, когда ты ставишь перед собою цель, то слепнешь и глохнешь, ничего не замечая кроме нее. У меня от этого дух захватывает. В мире нет других таких людей!
– Я говорю не обо всем мире.
– Ладно, сократим объем. Я лично – не такой. Джилл изо всех сил пыталась понять.
– Вот ведь и у тебя были сомнения, стоит ли браться за это ремесло, верно? – добавил он.
– Не отрицаю. Но тогда я еще не понимала, какие возможности оно открывает. Ты-то знаешь! Честное слово, не постигаю, как ты мог зайти так далеко и отказаться…
– Видишь ли, тобою руководила любовь, а меня подгоняли два бича – долг и унылая обязанность…
– Значит, ты честно и искренне не любишь магическую науку?
– Я рассчитывал, что это станет очевидным для тебя после стольких лет попыток!
Она слишком хорошо знала его, чтобы не почуять: он скользит по самому краю лжи.
– Ну рассуди же, – поспешно продолжил Саламандр, не давая ей времени уличить его. – Разве не был твой отец наилучшим мастером меча во всем Дэверри? Разве не заслуживал он великой славы, куда бы ни забросила его судьба – в почетный отряд Серебряных кинжалов или на большую дорогу, удел изгнанников? Он посрамил своим искусством многих прославленных воинов королевства. Но счастлив ли он был, ведя такую жизнь? Наслаждался ли своей славой, своим положением? Отнюдь нет!
– И это отрицать не стану. Но к чему ты клонишь?
– Только к тому, что человек может обладать великим умением и талантом, но не ценить и в грош ту жизнь, которую вынужден из-за этого вести.
– И ты именно так относишься к магии?
– Не то чтобы совсем так, не буквально, приблизительно, по сути, относительно, только для примера…
В эту минуту пальцы его, державшие нож, дрогнули, нож соскользнул и поранил ему ладонь. С воплем он отшвырнул нож и птичку, и принялся проклинать и нож, и собственную неуклюжесть. Кровь текла, струилась по руке.
– Дай-ка я тебя перевяжу, – сказала Джилл. – Надеюсь, нож чистый?
– Это неважно. Порез достаточно глубок, и грязь выйдет с кровью.
К счастью, порез оказался не опасным и зажил без последствий. Лишь намного позже Джилл припомнила это происшествие, это случайно оброненное признание – припомнила и прокляла себя за то, что не сумела вовремя распознать его смысл.
Среди народа Эвандара бродила Даландра солнечным днем по зеленому лугу, пестрому от синих и алых цветов, но еще краше цветов были наряды гуляющих по высокой траве и их золотые украшения; но сколько их, она, как всегда, не могла точно определить. Даже в сиянии летнего полудня дымка окутывала их, и очертания тел, какие мы привыкли видеть в нашем мире, оставались расплывчатыми. Уголком глаза Даландра могла заметить, скажем, парочку девиц, сидящих на траве и занятых сплетнями, но стоило оглянуться, и оказывалось, что это – хихикающая стайка, и они немедленно вскакивали и мчались прочь, словно стайка испуганных птичек. Или вдруг под сенью огромного дерева устраивалась компания музыкантов, и играли так слаженно, так сладко, что мелодия пронзала душу, но, подойдя ближе, она обнаруживала единственного певца с одинокой лютней. Подобно языкам пламени или струям воды, они становились отчетливыми и обособленными лишь затем, чтобы снова слиться и раствориться.
Но кое-кто из Народа все-таки сохранял постоянную форму; у них были свои, определенные характеры. Из них Даландра знала лучше всего самого Эвандара и его дочь, Элесари, но были и другие, мужчины и женщины, носившие свои лица и имена, как почетные знаки отличия. Озаренные солнцем, они приветливо махали ей руками или бросали пару приветливых слов, проходя мимо.
– Вы не видели Элесари? – то и дело спрашивала она. Но все отвечали ей отрицательно.
Луг окаймляла река, на тот момент широкая и тихая; Даландре приходилось видеть ее и узкой, кипящей от белой пены, а иногда возникало стоячее болото. Но сейчас широкий поток искрился на солнце, и зеленые камыши обрамляли его, словно клинки мечей, воткнутые в землю на месте переговоров. Среди них, поджав одну лапку, застыла белая цапля.
– Элесари!
Цапля повернула к ней головку, приоткрыла желтый глаз, и вдруг тело ее подернулось рябью, и на месте птицы возникла юная обнаженная девушка с волосами невероятного золотистого оттенка. Протянув руку, Даландра помогла ей выбраться на берег. Элесари подобрала с травы свое платье и оделась. На первый взгляд она казалась красивой, с человеческими ушками и эльфийскими глазами, но, приглядевшись, можно было заметить, что глаза ее столь же желты, как и волосы, зрачок кошачий, изумрудно-зеленый, а улыбка открывает острые зубки.
– Зачем ты искала меня, Далла?
– Пойдем, кое-что покажу!
Держась за руки, словно мать и дитя, они двинулись вниз по берегу реки, высматривая Бардек. Здесь, в мире Опекунов, как эльфы называли народ Эвандара, любой образ мог легко стать реальностью, во всяком случае, для тех, кто превзошел это искусство. Прежде всего Даландра создала мысленный образ Джилл, как можно более ясный, со всеми подробностями, затем перенесла его изнутри своего сознания вовне, вписала в пейзаж так, словно видела Джилл перед глазами – это был мыслительный прием, не имеющий ничего общего с чародейством, хотя люди неосведомленные поверили бы в это с трудом. Мысленные образы были неживыми, даже здесь, в мире чудес, и быстро развеивались, как те фигуры, которые мы улавливаем в облаке или в огне. Но в той или иной точке пространства один из образов задерживался дольше, становился ярче и плотнее. Элесари восторженно следила за действиями Даландры, когда та останавливалась в этих точках и творила новый круг образов. И каждый раз какие-то из них становились более отчетливыми, указывая, в какую сторону направить следующий шаг.
По мере того, как они продвигались, местность вокруг менялась. Река стала уже, обмелела, сочная трава увяла, сделалась бурой и ломкой. Приходилось огибать большие валуны, еле удерживаясь на узенькой полоске земли, а потом неизвестно откуда возникла усыпанная щебнем дорога, уводящая в густой туман. Мгновенно сгустившиеся сумерки погасили все оттенки цвета, кроме опалово-серого и сиреневого.
– Ну вот мы и пришли, – сказала Даландра. – Взгляни на город смертных!
Они поплыли сквозь туман, словно птицы, парящие в вышине, потом по виткам невидимой спирали стали спускаться все ниже, ниже, пока туман не исчез, открыв усыпанное звездами небо. Под ними раскинулся большой город, мерцающий в вечернем зное Бардека. Там и тут на темных улицах мелькали золотыми искорками фонари в руках горожан, расходящихся по домам. Только посредине обширное освещенное пространство обозначало рыночную площадь – там виднелись пестрые флажки, расписные палатки. За пределами этого геометрически правильного пространства улиц и огней простиралась до горизонта, чуть тронутого последними зеленоватыми отблесками заката, темная и сухая равнина. Тихо ахнув от восхищения, Элесари скользнула было вниз, следуя призывной музыке, доносившейся с земли, но Даландра удержала ее.
– Не сейчас, тебе еще рано, увы. Нравится, да?
– Увижу ли я чудеса, подобные этим, когда явлюсь в этот мир, Далла?
– О да, – Даландра ответила не сразу, не желая говорить правду. – Но, боюсь, сделавшись реальностью, этот мир потеряет большую часть очарования. Ты просто будешь считать его обыденным, как и тот, где ты сейчас обитаешь.
Последний из созданных Джилл фантомов указал им дорогу к караван-сараю на краю города. Лошади и мулы дремали у коновязей среди разбросанных беспорядочно пальм, люди сновали туда-сюда или сидели у костров. В отдалении над фонтаном вздымался серебристо-голубой столб стихийной силы воды, сияющий, как путеводный маяк. Рядом с фонтаном, на низкой скамеечке, поджав ноги сидела Джилл. Даландре казалось, что они подошли к ней вполне обыкновенным образом, но, судя по тому, как удивленно вскрикнула Джилл, они появились перед нею внезапно.
– Джилл, со мной сегодня Элесари. Ей предстоит привести своих соплеменников в наш мир, когда настанет час.
– Значит, ты очень храбрая, Элесари, – Джилл встала со скамьи, приветствуя их. – Я преклоняюсь перед тобой!
Девочка ответила ей очень серьезным взглядом и неожиданно застеснялась.
– Понимает ли она, что это означает на деле, Далла? – спросила Джилл.
– Надеюсь, что понимает.
– Лучше удостоверься в этом. Возлагать такое бремя на кого-то, не предупредив, что его ждет, это…
– Но, Джилл, если они не отважатся на это, им предстоит умереть. Истаять, рассеяться… Но пока кто-то первый не начнет, этого не сделает никто!
– Благодарю тебя, любимый! Конечно, я буду рада!
– Прекрасно! Ступай же обрадуй ее, а я пока поищу остров.
– Я так и сделаю, но сперва хочу отыскать Элесари и увести отсюда. Она, вероятно, где-то неподалеку.
Так, из-за каприза Времени, получилось, что в мире Джилл прошло несколько недель, пока Даландра вновь явилась перед нею.
Тем временем труппа бродячих артистов в компании Джилл и Саламандра, покинули Зама Ману. Форма главного острова Ористинского архипелага напоминает некое животное, с головою, указывающей точно на север, а длинный полуостров, как хвост, тянется почти на пятьдесят миль к югу.
Высадившись в Арборате, городе, расположенном на самом кончике этого хвоста, труппа начала медленное и долгое путешествие на своих расшатанных повозках, влекомых пожилыми лошадьми, к следующему большому городу, Индерат Ноа, на западном «боку» животного. Марха обрадовалась, когда Саламандр настоял, чтобы она оставила тряский фургон и пересела на лошадь, которую он повел в поводу, шагая рядом по залитой солнцем дороге. Разумеется, они часто делали остановки в захолустных городках и на ярмарках, чтобы дать представление. На каждой ярмарке Саламандр покупал что-нибудь для труппы – там отрез шелка на костюмы, здесь – новенький с иголочки набор расписных кожаных мячей для акробатов, – и тратил на это часть личных немалых заработков.
– Кто тратит, тот зарабатывает, – твердил он. – Между нами, мы с Винто решили сделать нашу труппу самой роскошной в Ористинне!
Марха улыбалась и думала, что Саламандр, несомненно, добьется всего, что угодно, если только пожелает.
Орима осталась далеко позади, и Марха теперь снова блистала своим искусством хождения по канату. Это немного утешило ее и как бы восполнило потерю отца; впрочем, день проходил за днем, и вскоре девушка обнаружила, что почти совсем не скучает по нему. Хамиль никогда не причинял ей зла, но и ласков не бывал. Ей не хватало самого сознания, что у нее есть отец, есть семья, какой-то свой уголок, узелок в пестрой ткани мира. Теперь же эта труппа – или какая-нибудь иная, похожая, – должна была стать ее единственной семьей, как и для многих, многих артистов, скитающихся по островам Бардека. Марха утешалась мыслью о том, что Китта и Делиа при ней, ведь она знала их вот уже шесть лет, – целую вечность для скитальцев, не знающих, что такое твердая почва.
И потом, конечно, многое значило присутствие Саламандра. Марха старалась найти укромное местечко на безопасном расстоянии, откуда могла бы наблюдать за ним часами – и во время представлений, и когда он просто упражнялся или даже обедал, сидя у костра. Она боялась приближаться к нему. Но однажды, упражняясь в подбрасывании шелковых шарфов, он заметил ее и подозвал к себе.
– Хочешь поучиться, как это делается? – спросил он.
– О да, хочу! – ответила она, удивляясь собственной смелости. – Если вы уделите мне немножко времени и покажете…
– С удовольствием, с превеликим удовольствием!
С того дня у нее появились законные основания проводить несколько часов в день в его обществе, хотя ей приходилось ловить взгляды, невзначай брошенный в их сторону Киттой или Джилл – взгляды далеко не одобрительные.
После одного из таких уроков он рассказал ей, что настоящее его имя – Эвани, но взял с нее слово соблюдать тайну и ни с кем не делиться. Как ни была Марха ослеплена им, ей хватало проницательности, чтобы ощутить холодок сомнения; жонглер, совершенно очевидно, скрывал также и другие странные истины. Стоило ему заговорить о варварском королевстве на севере, как его рассказы становились скупы и сдержанны. Он никогда не упоминал о своей семье или о родном городе, никогда не объяснял, почему сделался уличным артистом.
– Как ты думаешь, может он быть изгнанным отпрыском какого-нибудь знатного рода? – спросила как-то вечером Марха у Китты. – Может, он даже опальный князь?
Китта фыркнула:
– Насчет опалы я готова поверить сразу!
– Вот вечно ты все опошляешь! А я… я иногда думаю, женат он или нет?
– Марха, дорогая, есть у тебя голова на плечах или нет? Нашла о чем думать! Успокойся, я спрашивала у Джилл, и она сказала – не женат.
– Ох, как я рада! Ведь Джилл можно верить, правда?
– В ней есть что-то такое, дитя мое, что мы могли бы вверить ей даже свою жизнь, – Китта досадливо прикусила губу, но добавила: – Чувствую себя дурой, говоря такие слова, но не могу удержаться…
Марха пропустила последнее высказывание мимо ушей, целиком поглощенная вестью об Эвани, приятнейшей, чем лучшее вино, сладчайшей, чем мед. Радости хватило на много дней; Марха упивалась сознанием того, что никакая другая женщина не называет его своим. Однако он по-прежнему держался на расстоянии, демонстрируя самые братские чувства, и наконец Марха вынуждена была с горечью признать, что он ее просто жалеет.
За день до приезда в Индерат Ноа труппа остановилась на ночевку в постоялом дворе у дороги. Они могли бы до темноты проехать еще немного, а до города оставалось всего пять миль, но был риск, что ворота закроют у них перед носом. Когда накормили лошадей и поставили шатры, Марха пошла искать Эвани. Неподалеку от стоянки, в окружении старых каменных дубов журчал родник, растекаясь по нескольким каменным желобам, устроенным архонами Индерат Ноа для удобства путешественников. Эвани и Джилл сидели там, и что-то в их напряженных позах заставило Джилл остановиться. Но Эвани сам заметил ее, и он так вздрогнул, и так виновато улыбнулся… Марха поняла, что речь шла о ней. Кровь прилила к ее лицу, она почувствовала, что краснеет, как дитя. Не говоря ни слова, она развернулась, убежала и, нырнув под полог шатра, рухнула на постель с намерением хорошенько выплакаться.
– А что случилось с ее матерью? – спросила Джилл.
– Честно говоря, не знаю, – призналась Китта. – Ее давно уже не было, когда я поступила в труппу Хамиля. В то время дело у него было солидно поставлено…
Они сидели на каменной скамье под деревьями на рыночной площади Индерат Ноа – большой и красивой площади с фонтанами и мощеными дорожками между скоплениями навесов и торговых палаток. Мостовые, разогретые послеполуденным солнцем, излучали жар, над фонтанами искрились облачка брызг. Неподалеку Саламандр и Винто торговались с двумя чиновниками архоната насчет разрешения на представление.
– Я слышала только, что мать Мархи уехала в Мангортинну, – продолжила Китта. – Думаю, она оттуда родом.
– Ясно. Не понимаю, почему она не взяла с собой дочку.
– Кто бы ей позволил? Ведь они с Хамилем были женаты по закону и все такое…
– Ну и что?
– Ох, погоди! Ты так чисто говоришь по-нашему, я и забыла, что ты чужестранка! По нашим законам ребенок – собственность отца. Мать не имеет никакого права голоса, если только супруг ей не позволит, – Китта сердито пошевелила бровями. – Мне именно потому никогда не хотелось выходить замуж.
– Само собой. Значит, Мангортинна? Похоже, нам не удастся отыскать ее, если она туда отправилась, даже и пробовать не стоит…
– Да зачем ее вообще искать?
– Ну… это, может, излишняя чувствительность с моей стороны, но мне кажется, что кто-то должен… я должна дать ей совет. Понимаешь, Саламандр собирается жениться на Мархе.
– Жениться? По-настоящему, по закону?
– Именно так.
– Поразительно! Такой человек, как он, сумеет позаботиться о ней, а она явно мечтает выйти за него!
Джилл засмеялась:
– Ты только что описывала мне все ужасы брака!
– То, что ужасно для меня, не пугает большинство женщин. Избранный мною путь мало кому подходит. А Мархе я не пожелала бы судьбы незамужней женщины с ребенком, что бы ты ни говорила о высоких душевных качествах твоего спутника…
– До сих пор он и пальцем до нее не дотронулся.
– А что будет дальше? Она ведь прехорошенькая, верно?
– Верно. И, что еще важнее для Саламандра, она его обожествляет.
– Угу. Так что же плохого в их намерении пожениться?
– Понимаешь, он намного старше ее, он вообще старше, чем можно судить по его внешности. И потом… – Джилл замолкла, не зная, как объяснить – и насколько далеко можно зайти в объяснениях.
Кто-то окликнул их обеих. Размахивая бумагой с разрешением, Саламандр шел к ним, и Джилл оставила объяснения для другого случая. За жонглером поспешал Винто, чем-то очень довольный.
– Мы обрушим потрясающий каскад наших чудес на публику, нынче вечером на Восточной площади! – воскликнул Саламандр. – А площадь сия не только вымощена плитами, а посему отличается ровной поверхностью, но также и расположена в богатейшем из кварталов города. Сейчас нам следует вернуться на стоянку и оповестить всех об этом сказочном везении. Заодно выясним, поспеют ли Марха и Делиа дошить новые костюмы!
– Я останусь в городе, – вмешалась Джилл. – Хочу наведаться к книготорговцу, а потом схожу еще раз посоветоваться к жрецам Далэй-о-контремо.
Хотя Индерат Ноа мог похвалиться несколькими просторными площадями, улицы старого города были узки и извилисты; проложенные под аркадами домов и лавок, дающими тень, они напоминали туннели. Пробираясь через эти сумеречные кущи, Джилл увлекла за собою толпу Вольного народца, крупных, покрытых фиолетовыми полосками гномов, встречающихся только в Бардеке – они торопились за нею на толстеньких ножках. Давний знакомец, седой гном, тоже материализовался, но почему-то в меньшем размере, чем обычно, так что он спокойно уселся ей на плечо и поглядывал на фиолетовых гномов с величественным презрением.
Конечно, никто в толпе не мог разглядеть ее спутников, но то и дело прохожие приостанавливались и начинали озираться, не понимая, как могли споткнуться на ровном месте.
Зато книготорговец видел их отлично, поскольку изучал магию в течение тридцати лет. Маленькая лавка Даэно вклинилась между фруктовой лавкой и мастерской корзинщика в тупике тихой улочки, благоухающей лимонами и сушеными травами.
Когда Джилл со своей свитой протиснулась в дверь, благословляя прохладу лавки после зноя улиц, старик-хозяин вышел навстречу, сердито погрозив пальцем гномам и предупредив, чтобы не вздумали цапать своими когтистыми лапками редкие свитки и переплетенные манускрипты, разложенные и расставленные на полках вокруг.
– Я нашел карту! – объявил он. – Мой помощник только что принес ее. Кстати, владелец отдал ее задешево. Для собирателей она интереса на представляет.
Лист рыхлой папирусной бумаги, около двух футов длиной и полтора шириной, был весь изорван, замусолен по краям, покрыт бурыми пятнами, видимо, от пролитого когда-то вина. В самом верху карты выцветшие линии показывали очертания «хвоста» Главного острова и россыпь крошечных островков к югу от него; левее находился архипелаг Анмардио, нарисованный более темными чернилами.
– Посмотри, Анмардио на самом деле лежит намного дальше в море, чем показано на этой карте, – заметил Даэно. – Кто знает, насколько далеко вот эти?
Он указал своим костистым пальцем на группу из четырех островов, обозначенных почти правильными кружочками, что заставляло сомневаться в правильности рисунка, далеко к югу от Анмардио. Посреди океана, разделяющего архипелаг и эти острова, художник изобразил морского змея и толстое чудовище с большими клыками. Даэно перевернул карту и показал на обороте несколько строк, выцветших до бледно-желтого цвета, написанных мельчайшим, острым почерком:
– «Варро, купец, составил эту карту по милости Владычицы звезд в правление архона Троно». Вот так, Джилл. По летосчислению Дэверри это 977 год, ну, может на один больше или меньше.
– Сердечно благодарю тебя за то, что ты взялся за эти хлопоты ради меня!
– Всегда к твоим услугам. Но, боюсь, пользы от такой карты будет немного.
– Все же это лучше, чем вообще без карты: будет что показать людям, когда я доберусь до Анмардио.
– Знаешь, поговаривают, будто на малых островах живут людоеды…
– Это примерно столь же достоверно, как и наличие морских змеев в открытом море!
Даэно рассмеялся, согласно кивая головой, и свернул карту трубкой.
– Сложность вот в чем, – сказала Джилл, – я не уверена, что найду здесь, на Главном острове, купца, способного рискнуть своим кораблем и состоянием ради безумной затеи с плаванием на дальний юг. Точнее, один такой смельчак нашелся, но у него жена и трое детей, и я не решилась уговаривать его. Просто не смогла…
– Понятно, – Даэно шлепнула по спинам парочки гномов, шнырявших туда-сюда по прилавку. – Удивительно, что вообще кто-то нашелся. Кстати, кто это был? Кто-то из здешних?
– Нет, купец из Орисата, зовут его Кладио.
– Сын Элаэно?
– Именно так! Разве ты знаешь… Ах да, конечно, тебе ли не знать Элаэно!
– Ну, мы не слишком близки, но встречались время от времени и во плоти, и в эфирных сферах. Интересно, правильно ли мне говорили, что его наставником в делах чародейства был человек из Деверри?
– Это правда. Нас с ним учил один и тот же человек, по имени Невин.
Даэно тихонько присвистнул. Гномы замерли, прислушиваясь.
– Неужели тот самый Невин? – спросил старик. – Ох, что я несу! Невин может быть лишь один!
– Значит, и ты слышал о нем?
– Что? – рассмеялся Даэно. – Да в этих краях нет такого чародея, который не слышал бы о Невине! Ведь он провел на наших островах многие годы за последние двести с лишним лет. Он появлялся на двадцать, на тридцать лет, потом снова исчезал и так же долго отсутствовал. Наверно, возвращался к себе, в королевство, откуда ты родом. Ты должна лучше знать об этом!
Джилл промолчала – все сказанное было для нее полной неожиданностью. Даэно жизнерадостно продолжал:
– Возвращаясь к твоим задачам, могу сказать, что найти корабль будет намного проще в Анмрадио, чем здесь.
Вернувшись в караван-сарай, Джилл застала труппу за усердной работой: дошивали костюмы, готовили реквизит к вечернему представлению. Сам Саламандр сидел на крыше фургона и, болтая ногами, строгал ножиком деревяшку, как деревенский мальчишка. Из куска дерева, выброшенного морем, он вырезал птичку и теперь отделывал детали.
– Жонглировать этим будет одно удовольствие! – в подтверждение своих слов он подбросил птичку в воздух так, что она завертелась, и словил той же рукой. – Но я понимаю, о чем ты думаешь, о владычица великих волшебств: если бы я тратил столько же времени и изобретательности, не говоря уже об уме и умениях, на изучение магии, то скоро сравнялся бы с тобою!
– Ты превзошел бы меня. Тебе от природы достался гибкий талант, какого не дано мне.
– О, пожалуйста, не дразни меня, и не высмеивай тоже!
– У меня такого и в мыслях не было. Мне пришлось чертовски трудно, когла я училась, а тебе все дается легко. Наверно, поэтому – да, точно, поэтому – я так злюсь на тебя.
– Угу… – он внимательно осмотрел деревянную птичку. – Да, в этом свете все выглядит по-другому. Джилл, прости меня! Я пытаюсь совладать со своей беспутной натурой, но, видать, уж такой я уродился…
– Все можно преодолеть при желании!
Он пожал плечами и принялся выравнивать завиток, напоминающий крыло.
– Эвани, я не понимаю тебя!
– Я и сам себя не понимаю…
– Может, хватит увиливать от прямого ответа?
Он поднял голову с пресерьезным видом, но Джилл не была уверена, что это не маска, надетая, чтобы ее утешить.
– Чародейство для тебя – главное в жизни, правда? – спросил он.
– Правда. Больше еды и питья, больше жизни…
– Больше любви?
– Несомненно.
– Увы, бедный мой братец! Вряд ли он сумеет понять, почему ты предпочла ему чародейство. Впрочем, вряд ли тебе хоть сколько-нибудь важно, поймет он или нет!
– Это нечестно!
Он поморщился от едкости в ее голосе.
– Послушай, – Джилл приступила к делу с другой стороны. – Я знаю, что основные упражнения и азы науки действительно утомляют. Я сама думала, что спячу от скуки, пока училась правильно вызывать и приветствовать владык и духов стихий! Но все это окупилось впоследствии. Теперь я могу странствовать свободно в их мирах и любоваться тамошними чудесами. Но ты ведь и сам вкусил этого удовольствия! Ты уже знаешь, каково там. Я просто не могу постичь, отчего ты не хочешь большего!
– Мне не свойственна такая преданность науке, как у тебя.
– Чушь собачья!
– Ага, дочь наемника вспомнила лексикон своей юности! – Он ухмыльнулся, оторвав взгляд от работы, но тут же посерьезнел. – Только это – не чушь собачья, о дорогая моя и высокочтимая спутница. Джилл, когда ты ставишь перед собою цель, то слепнешь и глохнешь, ничего не замечая кроме нее. У меня от этого дух захватывает. В мире нет других таких людей!
– Я говорю не обо всем мире.
– Ладно, сократим объем. Я лично – не такой. Джилл изо всех сил пыталась понять.
– Вот ведь и у тебя были сомнения, стоит ли браться за это ремесло, верно? – добавил он.
– Не отрицаю. Но тогда я еще не понимала, какие возможности оно открывает. Ты-то знаешь! Честное слово, не постигаю, как ты мог зайти так далеко и отказаться…
– Видишь ли, тобою руководила любовь, а меня подгоняли два бича – долг и унылая обязанность…
– Значит, ты честно и искренне не любишь магическую науку?
– Я рассчитывал, что это станет очевидным для тебя после стольких лет попыток!
Она слишком хорошо знала его, чтобы не почуять: он скользит по самому краю лжи.
– Ну рассуди же, – поспешно продолжил Саламандр, не давая ей времени уличить его. – Разве не был твой отец наилучшим мастером меча во всем Дэверри? Разве не заслуживал он великой славы, куда бы ни забросила его судьба – в почетный отряд Серебряных кинжалов или на большую дорогу, удел изгнанников? Он посрамил своим искусством многих прославленных воинов королевства. Но счастлив ли он был, ведя такую жизнь? Наслаждался ли своей славой, своим положением? Отнюдь нет!
– И это отрицать не стану. Но к чему ты клонишь?
– Только к тому, что человек может обладать великим умением и талантом, но не ценить и в грош ту жизнь, которую вынужден из-за этого вести.
– И ты именно так относишься к магии?
– Не то чтобы совсем так, не буквально, приблизительно, по сути, относительно, только для примера…
В эту минуту пальцы его, державшие нож, дрогнули, нож соскользнул и поранил ему ладонь. С воплем он отшвырнул нож и птичку, и принялся проклинать и нож, и собственную неуклюжесть. Кровь текла, струилась по руке.
– Дай-ка я тебя перевяжу, – сказала Джилл. – Надеюсь, нож чистый?
– Это неважно. Порез достаточно глубок, и грязь выйдет с кровью.
К счастью, порез оказался не опасным и зажил без последствий. Лишь намного позже Джилл припомнила это происшествие, это случайно оброненное признание – припомнила и прокляла себя за то, что не сумела вовремя распознать его смысл.
Среди народа Эвандара бродила Даландра солнечным днем по зеленому лугу, пестрому от синих и алых цветов, но еще краше цветов были наряды гуляющих по высокой траве и их золотые украшения; но сколько их, она, как всегда, не могла точно определить. Даже в сиянии летнего полудня дымка окутывала их, и очертания тел, какие мы привыкли видеть в нашем мире, оставались расплывчатыми. Уголком глаза Даландра могла заметить, скажем, парочку девиц, сидящих на траве и занятых сплетнями, но стоило оглянуться, и оказывалось, что это – хихикающая стайка, и они немедленно вскакивали и мчались прочь, словно стайка испуганных птичек. Или вдруг под сенью огромного дерева устраивалась компания музыкантов, и играли так слаженно, так сладко, что мелодия пронзала душу, но, подойдя ближе, она обнаруживала единственного певца с одинокой лютней. Подобно языкам пламени или струям воды, они становились отчетливыми и обособленными лишь затем, чтобы снова слиться и раствориться.
Но кое-кто из Народа все-таки сохранял постоянную форму; у них были свои, определенные характеры. Из них Даландра знала лучше всего самого Эвандара и его дочь, Элесари, но были и другие, мужчины и женщины, носившие свои лица и имена, как почетные знаки отличия. Озаренные солнцем, они приветливо махали ей руками или бросали пару приветливых слов, проходя мимо.
– Вы не видели Элесари? – то и дело спрашивала она. Но все отвечали ей отрицательно.
Луг окаймляла река, на тот момент широкая и тихая; Даландре приходилось видеть ее и узкой, кипящей от белой пены, а иногда возникало стоячее болото. Но сейчас широкий поток искрился на солнце, и зеленые камыши обрамляли его, словно клинки мечей, воткнутые в землю на месте переговоров. Среди них, поджав одну лапку, застыла белая цапля.
– Элесари!
Цапля повернула к ней головку, приоткрыла желтый глаз, и вдруг тело ее подернулось рябью, и на месте птицы возникла юная обнаженная девушка с волосами невероятного золотистого оттенка. Протянув руку, Даландра помогла ей выбраться на берег. Элесари подобрала с травы свое платье и оделась. На первый взгляд она казалась красивой, с человеческими ушками и эльфийскими глазами, но, приглядевшись, можно было заметить, что глаза ее столь же желты, как и волосы, зрачок кошачий, изумрудно-зеленый, а улыбка открывает острые зубки.
– Зачем ты искала меня, Далла?
– Пойдем, кое-что покажу!
Держась за руки, словно мать и дитя, они двинулись вниз по берегу реки, высматривая Бардек. Здесь, в мире Опекунов, как эльфы называли народ Эвандара, любой образ мог легко стать реальностью, во всяком случае, для тех, кто превзошел это искусство. Прежде всего Даландра создала мысленный образ Джилл, как можно более ясный, со всеми подробностями, затем перенесла его изнутри своего сознания вовне, вписала в пейзаж так, словно видела Джилл перед глазами – это был мыслительный прием, не имеющий ничего общего с чародейством, хотя люди неосведомленные поверили бы в это с трудом. Мысленные образы были неживыми, даже здесь, в мире чудес, и быстро развеивались, как те фигуры, которые мы улавливаем в облаке или в огне. Но в той или иной точке пространства один из образов задерживался дольше, становился ярче и плотнее. Элесари восторженно следила за действиями Даландры, когда та останавливалась в этих точках и творила новый круг образов. И каждый раз какие-то из них становились более отчетливыми, указывая, в какую сторону направить следующий шаг.
По мере того, как они продвигались, местность вокруг менялась. Река стала уже, обмелела, сочная трава увяла, сделалась бурой и ломкой. Приходилось огибать большие валуны, еле удерживаясь на узенькой полоске земли, а потом неизвестно откуда возникла усыпанная щебнем дорога, уводящая в густой туман. Мгновенно сгустившиеся сумерки погасили все оттенки цвета, кроме опалово-серого и сиреневого.
– Ну вот мы и пришли, – сказала Даландра. – Взгляни на город смертных!
Они поплыли сквозь туман, словно птицы, парящие в вышине, потом по виткам невидимой спирали стали спускаться все ниже, ниже, пока туман не исчез, открыв усыпанное звездами небо. Под ними раскинулся большой город, мерцающий в вечернем зное Бардека. Там и тут на темных улицах мелькали золотыми искорками фонари в руках горожан, расходящихся по домам. Только посредине обширное освещенное пространство обозначало рыночную площадь – там виднелись пестрые флажки, расписные палатки. За пределами этого геометрически правильного пространства улиц и огней простиралась до горизонта, чуть тронутого последними зеленоватыми отблесками заката, темная и сухая равнина. Тихо ахнув от восхищения, Элесари скользнула было вниз, следуя призывной музыке, доносившейся с земли, но Даландра удержала ее.
– Не сейчас, тебе еще рано, увы. Нравится, да?
– Увижу ли я чудеса, подобные этим, когда явлюсь в этот мир, Далла?
– О да, – Даландра ответила не сразу, не желая говорить правду. – Но, боюсь, сделавшись реальностью, этот мир потеряет большую часть очарования. Ты просто будешь считать его обыденным, как и тот, где ты сейчас обитаешь.
Последний из созданных Джилл фантомов указал им дорогу к караван-сараю на краю города. Лошади и мулы дремали у коновязей среди разбросанных беспорядочно пальм, люди сновали туда-сюда или сидели у костров. В отдалении над фонтаном вздымался серебристо-голубой столб стихийной силы воды, сияющий, как путеводный маяк. Рядом с фонтаном, на низкой скамеечке, поджав ноги сидела Джилл. Даландре казалось, что они подошли к ней вполне обыкновенным образом, но, судя по тому, как удивленно вскрикнула Джилл, они появились перед нею внезапно.
– Джилл, со мной сегодня Элесари. Ей предстоит привести своих соплеменников в наш мир, когда настанет час.
– Значит, ты очень храбрая, Элесари, – Джилл встала со скамьи, приветствуя их. – Я преклоняюсь перед тобой!
Девочка ответила ей очень серьезным взглядом и неожиданно застеснялась.
– Понимает ли она, что это означает на деле, Далла? – спросила Джилл.
– Надеюсь, что понимает.
– Лучше удостоверься в этом. Возлагать такое бремя на кого-то, не предупредив, что его ждет, это…
– Но, Джилл, если они не отважатся на это, им предстоит умереть. Истаять, рассеяться… Но пока кто-то первый не начнет, этого не сделает никто!