Страница:
Как всегда, и мед, и хлеб казались совершенно реальными и на ощупь, и на вкус, и были столь восхитительны, что она ощутила, насколько проголодалась во время долгой скачки. Пока они насыщалась, к Эвандару то и дело подходили его подданные и негромко рассказывали о чем-то, – видимо, докладывали новости. Арфисты наигрывали долгие, печальные мелодии, молодые голоса вторили им, будто убаюкивая, и наконец веки Даландры смежились – она заснула.
Глава вторая
Глава вторая
Король Мечей
Западные земли, 1112
Калондериэль, банадар Западной границы, пользовался наибольшим уважением из вождей эльфов высокогорья, прежде всего потому, что у него была самая многочисленная дружина; однако, по представлениям людей Дэверри, власть его держалась на шатком, нереальном основании. Среди его предков не числилось выдающихся правителей, могущественных родичей тоже не имелось: он был сыном табунщика, внуком ткача, а тот был сыном преуспевающего земледельца в те далекие времена, когда эльфы жили оседло в собственном королевстве на дальнем западе. Никто и никогда не подозревал это семейство в каких-либо связях со знатными или просто знаменитыми родами. Однако он был искуснейшим лучником, проницательнейшим полководцем и самым уважаемым из вождей, каких когда-либо видели на высокогорьях; а для Старших эти соображения значили больше любых соображений родства.
Зная все это, Родри ап Девабериэль все же не мог не дивиться тому, что Калондериэль так легко удерживает свои позиции, и никто не высказывает недовольства. Сам он, занимая пост первого помощника банадара, принес ему клятву верности и не стал бы оспаривать отдельные решения или приказы вождя. Но иногда он задумывался над тем или иным вопросом и знал, что мог бы высказать сомнения вслух, не вызвав гнева Калондериэля.
– Ну вот, а теперь Аледельдар вздумал явиться на осенний сбор, – произнес Родри. – А что, если ему с сыном вздумается ехать с нами? Это тебя не беспокоит?
– Почему это должно меня беспокоить? – удивленно посмотрел на него Калондериэль. – С ним что-то не в порядке?
– Да нет, насколько я знаю. Ну, просто, он ведь король, то есть единственный владыка, которого… который у вас есть. Рядом с таким всегда чувствуешь напряжение, разве не так? Двум возницам в одной повозке неудобно править!
Калондериэль только рассмеялся. Был поздний вечер, они сидели у входа в просторный шатер банадара, закутавшись в шерстяные плащи. Вокруг, на пространстве, покрытом другими шатрами (а их тут было более двухсот), все было темно и тихо, лишь изредка взлаивала собака или плакал проголодавшийся младенец, но звуки быстро таяли в ночи.
– Думаю, тебе не будет смешно, когда он вздумает противоречить твоим приказам и командовать по-своему!
– Родри, я вижу, ты до сих пор не научился понимать нас! Сколько уж лет ты живешь с нами? Тринадцать, пятнадцать? Ну рассуди же: мы при тебе многократно упоминали имя Дела, и как же оно упоминалось? Как имя любого другого из нас. Честно говоря, у тебя больше реальной власти, чем у него. Ты – мой помощник, тебя все уважают, и потому мой народ будет слушаться твоих приказов, а не его. Но при этом, имей в виду, ничто не может лишить Дела его положения. Его отец – Халабериэль, сын Беренальдара, а тот был сыном Ранадара, короля Высоких гор, и этим все сказано. Но все знают также, что ныне королевством его владеют волки, да совы, да дикие травы, и гордиться ему нечем, клянусь Черным солнцем!
Озадаченный Родри покачал головой. Видимо, Калондериэль прав: он не понимает Старших, и, судя по разговорам вроде вот этого, никогда уже и не поймет.
Наутро осенний сбор, или алардан, как его называли по-эльфийски, развернулся вовсю, и Родри почувствовал себя еще более одиноким. Поскольку этот праздник был последним перед началом долгого пути на зимние стоянки, народ съезжался со всех сторон. Стоило появиться новому семейству – с лошадьми, с овцами – как отовсюду сбегались знакомые и родня, немедленно делясь новостями, накопившимися с последней встречи летом, помогая устроиться, распаковать вещи. Праздник не мог длиться долго, потому что стада быстро уничтожат всю траву на окружающих пастбищах, а значит, нужно было торопиться попраздновать. Родри бродил между ярко расписанными шатрами в одиночку, время от времени здороваясь или улыбаясь тем, кого знал. Повсюду кишели толпы Вольного народца, их ухмыляющиеся рожицы то появлялись, то исчезали; дернув собаку за хвост или потянув какого-нибудь ребенка за кудряшки, они растворялись в воздухе, но тотчас появлялись снова в нескольких футах от места происшествия. Взрослые сновали туда-сюда, озабоченные приготовлениями к всеобщему пиру, назначенному на вечер. Там и тут Родри натыкался на компании музыкантов, настраивающих инструменты и спорящих о том, что играть, на поваров, рубящих овечьи туши или смешивающих драгоценные бардекские пряности. Дети носились, собирая хворост, куски коры и кизяк для костров, – в степи, как обычно, не хватало топлива. Возле одного из костров Родри нашел Инабриллу; она чистила коренья маленьким ножичком, сидя на деревянном сундуке, а двое ее внуков дрались у ее ног из-за пары глиняных лошадок. Она выглядела усталой, и в ее золотых волосах отчетливо выделялись седые пряди. Когда Родри присел рядом с ней, она улыбнулась и вновь взялась за работу.
– Воины неукоснительно являются, когда работы невпроворот, – с шутливым упреком сказала она. – Крутятся вокруг котлов, выспрашивают, когда еда будет готова, и отвлекают девушек, которым вообще-то необходимо работать. Все вы таковы!
– Ну, можно на это и так посмотреть. Я-то думал поразвлечь тебя!
– Ох, лучше и не пробуй! Я тебе в бабушки гожусь – да что там, я втрое старше твоей бабушки – и нынче чувствую каждый годок, словно острую колючку…
– Что-то случилось?
– У Олданы снова плохой день, – она умолкла и многозначительно указала взглядом на мальчиков, которые немедленно насторожились, услышав упоминание об их матери, болевшей уже много месяцев.
– Понятно…
Живя в Элдисе, где он был большим вельможей и одним из личных друзей короля, Родри бы даже краем глаза не заметил двух мальчуганов, один из которых едва вышел из пеленок. Но долгие годы, проведенные в степи, многое изменили. Родри протянул руки к младшему, Фарену, и малыш, подковыляв к нему, вложил свои крохотные ручонки в его большую, задубевшую от оружия и непогод ладонь.
– Давай погуляем, пусть бабушка спокойно займется делом. Вэл, пойдешь с нами?
Вэл отрицательно потряс головой и с довольной ухмылкой схватил в охапку обеих лошадок. С Фареном на руках Родри снова отправился гулять. Посередине лагеря, неподалеку от священного огня, который обязательно разводили во время алардана, он застал Калондериэля, беседующего с королем и его юным сыном – будучи двадцати шести лет от роду, он по эльфийским меркам считался еще ребенком. Оба весьма стройные и изящные даже для эльфов, они были так похожи, что любому становилось ясно: это отец и сын – черные, как вороново крыло, волосы, а глаза светло-серые, с вертикальным, по-кошачьи, зрачком. Родри был положительно потрясен, увидев, какое почтение они выказывали банадару; задумчиво внимали его замечаниям, смеялись легким шуточкам точно так же, как и все остальные слушатели. Когда Родри подошел к ним, приезжие приветствовали его жестом глубокого уважения, подняв к плечу руку с раскрытой ладонью, а сам он с трудом удержался от того, чтобы привычно преклонить колени перед особами королевской крови.
– Я давно хотел познакомиться с тобой, – сказал Аледельдар. – Мне очень нравятся поэмы твоего отца.
– Мне тоже, – сказал Родри, – хотя сути их я не улавливаю.
Все рассмеялись, кроме маленького Фарена, который вертелся на руках у Родри и вдруг, заглянув ему за плечо, спросил:
– Кто там? Какая чудная!
– Красивая, это да, – заметил Калондериэль, – а странного ничего не вижу.
Оглянувшись, Родри увидел вполне обычную эльфийскую женщину, с волосами цвета меда, длиною до пояса, заплетенными в две толстые косы. Она стояла среди шатров примерно в тридцати шагах, одетая в простые кожаные штаны и льняную рубаху, с корзинкой зелени в руке, и разглядывала мужчин, но стояла так неподвижно и смотрела так жестко, что это действительно создавало некую неуловимую странность. Возможно, это была отрешенность от делового оживления вокруг? У Родри возникло смутное впечатление, что ее на самом деле тут нет, как будто она стояла за неким невидимым окном и смотрела на бурлящий лагерь. Когда Калондериэль дружески помахал ей рукой, она повернулась и пошла прочь, слившись с окружающей суматохой.
– Как ее зовут? – спросил Родри.
– Не знаю, – отозвался Калондериэль. – Дел, она приехала с твоим отрядом?
– Нет. Никогда прежде ее не видел. Да ведь здесь огромное множество народу. Не можем же мы знать всех наперечет!
Из чистого любопытства Родри высматривал эту женщину весь день. Он описал ее внешность нескольким друзьям, но никто не припоминал и не признавал ее, а между тем внешность была необычная. Среди Старшего народа волосы темно-золотистого оттенка – чрезвычайная редкость и могли даже намекать на примесь человеческой крови. Вечером, отправившись за водой по просьбе поваров, Родри заметил ее в просвете между шатрами, но она уходила в противоположном направлении, и, хотя и оглянулась на его окрик, не остановилась, а, наоборот, ускорила шаги.
Второй раз он увидел ее лишь поздно ночью, когда празднество уже давно завершилось. На краю лагеря, подальше от табуна и стад, эльфы расчистили площадку для танцев, подрезав высокую траву, чтобы не путалась под ногами. При свете факелов музыканты расселись в сторонке, – арфисты, барабанщики и пара флейтистов, чьи инструменты, связанные из нарезанных тростинок, издавали низкое гудение. Танцоры выстроились длинными рядами, вскинув головы и выпрямив спины и руки; подчиняясь ритмам музыки, ноги их выплясывали замысловатые фигуры. Ряды то застывали на месте, то скользили быстрыми змейками по лугу или сворачивались кругами, а потом валились с хохотом на прохладную траву. Встряхнувшись, все повторяли снова, пока те, кто постарше или поленивее, не стали покидать площадку. Родри ушел одним из первых.
Взмокший и запыхавшийся, он упал на землю под высоким светильником на достаточном расстоянии от музыкантов, чтобы расслышать собственные мысли и не попасться на глаза очередной вьющейся змейке танцоров. Рядом с ним проявилась компания серых гномов; повалившись на спины, они стали отдуваться, передразнивая усталых плясунов. Родри засмеялся; тогда они повскакивали и принялись толкаться и пихаться, споря за право посидеть у него на коленях. Вдруг один из них, вытянув губы трубочкой, указал пальцем на что-то позади Родри, а остальные насторожились, заворчали и исчезли. Родри стремительно обернулся – женщина с медовыми косами стояла над ним. В свете факелов глаза ее казались отлитыми из золота.
– Доброго вечера тебе, госпожа, – сказал он, поднявшись на колени. – Присаживайся!
Она улыбнулась и опустилась на колени, глядя ему в лицо, но ближе не придвинулась. Долго рассматривала она его, храня молчание столь же глубокое и непроницаемое, как ночное небо. Родри снова пронзило исходящее от нее ощущение отстраненности; что-то было в ней от фрески, написанной на стене храма, из тех фигур, что смотрят на тебя с высоты, как живые. Она была рядом, а лагерь с его праздничной суетой остался где-то далеко позади.
– Хмм… Меня зовут Родри, сын Девабериэля. Не соблаговолишь ли назвать свое имя?
– Нет, – сказала она, к его изумлению, на языке Дэверри. – Мое имя задаром не отдается. Но я могу обменять его на вот это колечко, принадлежащее тебе!
Родри невольно посмотрел на свою руку – на среднем пальце он носил серебряное колечко, шириной около трети дюйма, украшенное гравировкой – гирляндой роз.
– Увы, прошу простить меня, но эту вещь я не отдам даже ради того, чтобы доставить удовольствие такой красавице, как ты, госпожа!
– Оно сделано из гномьего серебра, знаешь ли ты об этом?
– Знаю. Из такого же металла сделан и мой кинжал.
– Верно. Много лет назад и то, и другое изготовил мастер-гном.
– Я знаю, кто был этот мастер, но кольцо это – эльфийское.
– Ничего подобного. Надпись на нем эльфийская, но сработано оно Горным народом, и не пристало носить его такому заметному среди Старших господину, как ты, Родри Майлвад.
– Ого! Никто не называл меня этим именем уже много, много лет!
Она рассмеялась, показав острые зубы, блеснувшие в мерцающем свете.
– Я знаю много имен, я знаю все твои имена, воистину, Родри, Родри, Родри! – она протянула к нему руку. – Отдай мне кольцо!
– Не отдам. Кто ты вообще такая?
– Все расскажу тебе, если отдашь кольцо, – рот ее изогнулся в нежной, многообещающей улыбке. – За это колечко я одарю тебя не только рассказом. Ну же, Родри Майлвад, поцелуй меня, неужели не хочешь?
Родри нашел в себе силы встать.
– Спасибо, не хочу. Много лет назад опасную шутку сыграло со мной то, что я был слишком падок на поцелуи. Повторять эту ошибку я не собираюсь.
Она пригнулась к земле, шипя от холодной ярости, вперив в него колючий взгляд снизу вверх, а он подумал, что, наверно, совсем спятил, обращаясь столь презрительно с такой красавицей.
– Родри! Где ты? – послышался голос Калондериэля, явно подвыпившего; перекрывая музыку, он донесся издалека. – Эй, арфисты! Не видали, куда делся Родри?
Женщина вскинула голову и завыла, будто волчица, а потом исчезла – мгновенно и внезапно, как исчезают духи, даже пыль не поднялась и пламя факелов не дрогнуло. Судя по звукам, Калондериэль приближался, слышно было, как он сыплет проклятиями. Родри повернулся ему навстречу.
– А вот и ты! – Калондериэль смеялся, но видно было, что он несколько испуган. – Черным солнцем клянусь, я допился до того, что чуть не ослеп! Думал, ты где-то далеко, а ты так близко, что я чуть не споткнулся о тебя! Нельзя пить так много, вот что я тебе скажу!
– Я еще не видал такого, чтобы ты пропустил возможность распробовать каждый бурдюк с медом, верно, – еле выговорил Родри, борясь с подступающей тошнотой и дрожью. – Слушай, ты видел ту женщину, что была здесь только что?
– Женщину? Нет, никакой женщины не видел. Я ведь и тебя-то не разглядел толком. А кто она?
– Та самая, которую мы видели днем, когда беседовали с королем и его сыном. Помнишь, малыш Фарен назвал ее чудной?
– А, вот ты про что, – Калондериэль громко икнул. – Надеюсь, я не помешал вашим… эээ, забавам?
– Ничуть, друг мой, ничуть. А вот Фарен, по-моему, одарен духовным зрением или чем-то в таком роде. Нужно будет показать мальчишку Адерину в следующий раз, когда встретимся со стариком.
– Я думал, что наш мудрец уже здесь. Ну, может еще прибудет. Слушай, а почему ты говоришь по-дэверрийски?
– Что? Ах, да… Прости, – он легко перешел на эльфийскую речь, давно ставшую привычной. – Та женщина говорила так.
– Какая женщина?
– Та, которую ты не заметил. Не беспокойся об этом. Давай лучше вернемся в лагерь, хорошо?
Укладываясь спать в ту ночь, Родри порадовался, что делит шатер с другим воином. Он чувствовал, что ему опасно оставаться в одиночестве.
Незадолго до рассвета шквал воплей и проклятий разбудил лагерь: шум подняли пастухи, приставленные смотреть за лошадьми. Натянув штаны и сапоги, Родри выскочил из шатра, на бегу натягивая рубаху; в прохладном предрассветном мраке видно было, что дружинники со всех сторон несутся на восточный край лагеря, где оставили пастись лошадей. Из обрывков оброненных бегущими фраз Родри понял, что некое нападение всполошило табун.
К тому моменту, когда они добежали до пастбища, конные пастухи уже вернули на место большинство сбежавших. Родри отыскал знакомую лошадь, взнуздал, вскочил на нее, не седлая, и помчался на поиски всех остальных.
Хотя он и не обладал в полной мере умением Старшего народа видеть в темноте, а все же видел ночью лучше многих людей и вполне мог высмотреть лошадь в лунном свете. Отыскав четырех кобыл с жеребятами-однолетками, он пригнал их на место сбора, когда серый полусвет уже обозначил приближение поздней осенней зари. Сдав добычу трем женщинам, которые собирали и пересчитывали табун, подзывая лошадей и называя их клички, Родри отыскал Калондериэля – тот наблюдал за происходящим, сидя на своем золотисто-рыжем жеребце.
– Что здесь произошло?
– Будь я неладен, если знаю, – Калондериэль выразительно пожал плечами. – Один из парней сказал мне, что табун просто-напросто взбесился в одночасье: заржали, забили копытами, как будто кого-то отгоняли. Пастух же разглядел только какие-то движущиеся тени, напоминавшие собак, но и те тут же пропали. Наверно, этот кто-то из Вольного народца выкинул очередную дикую шуточку. Чтоб им пусто было, этим шалунам! Они знают, что мы им ничего сделать не можем, так почему бы не позабавиться, глядя, как мы тут носимся за лошадками и глотки надсаживаем!
Родри не нашел что возразить, тем более, что никакого серьезного ущерба происшествие не причинило. Когда встало солнце, табуны пересчитали заново, и выяснилось, что недостает всего трех лошадей, притом следы, ими оставленные, были отчетливо различимы. Они разбежались в три разные стороны. Родри позавтракал, а потом отправился на поиски одной из беглянок.
След завел его далеко. Только около полудня он обнаружил заблудшего красавца, породистого гнедого мерина с черной гривой и хвостом. Тот мирно пощипывал травку на берегу неширокой речки. Еле слышно прищелкивая языком, держа на вытянутой руке торбу с овсом, Родри стал по дуге подбираться к нему, рассчитывая подойти спереди. Мерин скосил на него недоверчивый глаз, но, заметив торбу, рысцой побежал навстречу и немедленно сунул нос внутрь, занявшись лакомством и не препятствуя Родри привязать длинный повод к своей уздечке.
– Столь великая покладистость с твоей стороны весьма радует, приятель. Ну, теперь подожди еще чуток, пока я тоже перекушу, и – домой!
Родри расседлал свою лошадь, дал ей покататься по траве, а затем отпустил пастись на привязи. Достав из седельной сумы лепешку и сыр, он улегся на травке над водой, любуясь медлительным течением. Расправившись с едой, посмотрел вверх по течению и тут же вскочил, выругавшись: примерно в четверти мили от него виднелась поросль кустарника – ничем не примечательная, если не считать того, что, подъезжая сюда, Родри ничего подобного не видел. Он перебрал в памяти приметы пути, но все сходилось: не было здесь прежде никаких кустов, а только очень ровный, пологий спуск, тянущийся до самого горизонта. Обман зрения? Ошибка? Поколебавшись еще немного, Родри дал волю любопытству и решился подойти поближе.
При ближайшем рассмотрении кусты оказались наиобычнейшим орешником, густым переплетом стволов, ветвей и молодых побегов; но под ним кто-то сидел на совершенно здесь неуместном дубовом пне, а еще Родри заметил, что орешник не колышется, хотя ветер дует не слабо. И солнце пригревало щедро, но кровь в жилах у Родри заледенела. Он замер, положив руку на серебряную рукоять кинжала, и вгляделся в тень под ветвями. Фигура, прильнувшая к дубовому пню, шевельнулась, и навстречу Родри, ковыляя, опираясь на клюку, двинулась древняя старуха, согбенная, закутанная в бурые лохмотья; седые пряди выбивались из-под черного платка. Остановившись в нескольких шагах, она взглянула на Родри слезящимися глазами.
– Доброго утречка, серебряный кинжал, – сказала она по-дэверрийски. – Далеко же тебя занесло от земли людей!
– Да и тебя тоже, добрая женщина.
– Я ищу свою дочь. Ее похитили, понимаешь? Искала я, искала, но нигде не нашла ее в родной стороне. Ее украли, увезли, мое дитя, мою единственную дочурку, а теперь хотят похоронить заживо. О, они готовят ей погребальные пелены, и как только закончат, так и погребут ее, живую…
– О чем это ты? Кто совершил такое?
Она лишь взглянула на него со слабой улыбкой, слишком точно рассчитанной, чтобы назвать ее безумной. Ветер взметнул ее космы, но масса кустарника за ее спиной не шелохнулась. Сердце Родри бешено билось. Он начал потихоньку отступать.
– Куда же ты, серебряный кинжал? – голос старухи стал мягким и манящим. – Я хочу дать тебе поручение!
Она шагнула к нему и вдруг распрямилась, стала выше ростом и предстала перед ним красавицей с косами цвета меда, с золотыми зрачками, в зеленом охотничьем наряде и замшевых сапогах. Родри вскрикнул и отпрянул, не решаясь повернуться к ней спиной, чтобы убежать. Чисто инстинктивно он вытащил меч из ножен; но как только сталь взблеснула, уловив солнечный свет, женщина яростно взвыла и исчезла, будто пламя задутой свечи.
Родри прошиб холодный пот. С минуту он просто стоял, уставившись на воду и дрожа; потом, не задумываясь о постыдности бегства, помчался туда, где паслись лошади.
Трясущимися руками кое-как оседлал своего серого, подхватил повод гнедого и, вскочив в седло, рысью помчался прочь, сожалея о том, что в степи нет хороших дорог и нельзя перейти в галоп. Но когда он завидел издали шатры и расхаживающих между ними воинов, товарищей своих, пережитый страх показался ему и позорным, и глупым, и он никому не рассказал о происшествии. Да и вообще, чем больше он впоследствии думал об этой истории, тем менее правдоподобной она казалась, и в конце концов он убедил себя, что просто уснул, убаюканный шумом воды, и увидел сон.
Два дня спустя, в последний день праздника, умерла Олдана. Родри шел по дорожке между шатрами, когда послышался пронзительный плач Инабриллы. Он прорезал привычный гомон лагеря, словно нож, и не умолкал, становясь все отчаяннее.
Уже и другие голоса присоединились к ней, рыдания и стоны разносились далеко. Родри добежал до шатра Олданы, раздвинул плачущую толпу у входа и вошел. Инабрилла, с распущенными и растрепанными волосами, рыдая, пыталась расцарапать себе лицо ногтями, две другие женщины с трудом удерживали ее. Олдана лежала на одеялах, широко раскинув руки, невидящие глаза были еще открыты.
Она болела так долго, что лицо ее, казалось, не стало ни бледнее, ни холоднее, чем при жизни, только рот был полуоткрыт да щеки запали. Малыш Фарен, прячась у задней стенки шатра, молча, широко раскрытыми глазами следил за тем, как его старший брат оплакивает умершую, подражая старшим, но не понимая сути. Родри взял детей за руки и вывел из шатра. Оплакивать и обряжать покойницу должны были женщины, а мальчикам полагалось быть среди мужчин.
Женщины уже собирались у шатра; мужчины разошлись по лагерю, гася костры, попадавшиеся им на пути. Потом все они сошлись на выгоне; там Родри нашел брата Олданы, Вилентиэля, и передал мальчиков на его попечение. Вилентиэль тихо поблагодарил. Калондериэль сидел на траве, ругаясь последними словами.
– Она же еще так молода! Ей бы жить да жить! Порой я не постигаю, чего хотят боги, как они могут хотеть – такого?!
– Они вообще непостижимы, – бросил сквозь зубы Родри. – Мне тоже тошно, поверь. Но меня сейчас больше тревожит судьба ее сыновей. Где их отец?
– Остался где-то на севере со стадами, во всяком случае, в последний раз его видели там. Но если ты послушаешь моего мнения, а не того, что разделяют все, так мальчикам будет лучше здесь, под опекой дяди, – лицо банадара скривилось в кислой гримасе. – Если повезет, мы отыщем их отца на зимних стоянках. Алардан нынче вечером завершится, и мы направимся на восток.
– На восток?
– К полям мертвых. Да, ты же еще не бывал там, верно? Дорога отсюда недалекая, и мы сможем доставить тело туда для сожжения, по холоду это проще, ведь правда?
Родри ощутил глухое беспокойство. Священные поля мертвых лежали прямо на границе Элдиса, в каких-то ста милях от Аберуина, где он некогда правил как гвербрет, совсем близко от тех мест, которые он считал родиной.
– Что с тобой? – спросил Калондериэль. – Ты побледнел…
– Я? Да что ты! Мне просто грустно оттого, что и Старшие братья иногда умирают молодыми. Давай поскорее завершим алардан, какие положено обряды выполним, и в путь. Чем скорее выступим, тем лучше.
Женщины осыпали тело Олддны пряными травами, покрыли сплошь сухими цветами и завернули в белое полотно. Тело уложили на носилки, с пастбища привели белого коня, которому предстояло доставить умершую туда, где покоились ее предки. Когда весь род с обозом и детьми оставил место общего сбора, этого коня с его ношей вывели вперед, и он возглавлял поход до самого конца, а Родри и Калондериэль ехали по сторонам его. Мальчиков, под присмотром дяди и бабушки, поместили ближе к концу процессии; они были подавлены всем происходящим, но вряд ли испытывали настоящее горе. Король и его юный сын сочли необходимым ради приличия сопроводить банадара, и их спутники, естественно, последовали за ними, придав процессии особую торжественность.
Двое суток с лишним занял переход до озера Скачущей Форели. Все это время питались припасами, оставшимися от праздничного пира, и спали ночью в холоде, потому что никто не смел разводить огонь, пока душа Олддны не отправится благополучно в мир иной. Плоская равнина мало-помалу поднималась, и на третий день с утра перед путниками открылась цепочка округлых холмов, поросших травою. Наконец, сразу после полудня, пасмурного и напоминающего о зиме, они перевалили через вершину последнего из холмов. Далеко внизу, у подножия зеленеющего покатого склона, в узкой долине серебрилось озеро, словно длинный палец, указывающий с юго-востока на северо-запад, где темнел густой лес. Сосны росли там правильными рядами, что, несомненно, не могло быть естественным явлением. Северный берег озера оставался, однако, открытым. Калондериэль указал туда рукой и сказал Родри:
Зная все это, Родри ап Девабериэль все же не мог не дивиться тому, что Калондериэль так легко удерживает свои позиции, и никто не высказывает недовольства. Сам он, занимая пост первого помощника банадара, принес ему клятву верности и не стал бы оспаривать отдельные решения или приказы вождя. Но иногда он задумывался над тем или иным вопросом и знал, что мог бы высказать сомнения вслух, не вызвав гнева Калондериэля.
– Ну вот, а теперь Аледельдар вздумал явиться на осенний сбор, – произнес Родри. – А что, если ему с сыном вздумается ехать с нами? Это тебя не беспокоит?
– Почему это должно меня беспокоить? – удивленно посмотрел на него Калондериэль. – С ним что-то не в порядке?
– Да нет, насколько я знаю. Ну, просто, он ведь король, то есть единственный владыка, которого… который у вас есть. Рядом с таким всегда чувствуешь напряжение, разве не так? Двум возницам в одной повозке неудобно править!
Калондериэль только рассмеялся. Был поздний вечер, они сидели у входа в просторный шатер банадара, закутавшись в шерстяные плащи. Вокруг, на пространстве, покрытом другими шатрами (а их тут было более двухсот), все было темно и тихо, лишь изредка взлаивала собака или плакал проголодавшийся младенец, но звуки быстро таяли в ночи.
– Думаю, тебе не будет смешно, когда он вздумает противоречить твоим приказам и командовать по-своему!
– Родри, я вижу, ты до сих пор не научился понимать нас! Сколько уж лет ты живешь с нами? Тринадцать, пятнадцать? Ну рассуди же: мы при тебе многократно упоминали имя Дела, и как же оно упоминалось? Как имя любого другого из нас. Честно говоря, у тебя больше реальной власти, чем у него. Ты – мой помощник, тебя все уважают, и потому мой народ будет слушаться твоих приказов, а не его. Но при этом, имей в виду, ничто не может лишить Дела его положения. Его отец – Халабериэль, сын Беренальдара, а тот был сыном Ранадара, короля Высоких гор, и этим все сказано. Но все знают также, что ныне королевством его владеют волки, да совы, да дикие травы, и гордиться ему нечем, клянусь Черным солнцем!
Озадаченный Родри покачал головой. Видимо, Калондериэль прав: он не понимает Старших, и, судя по разговорам вроде вот этого, никогда уже и не поймет.
Наутро осенний сбор, или алардан, как его называли по-эльфийски, развернулся вовсю, и Родри почувствовал себя еще более одиноким. Поскольку этот праздник был последним перед началом долгого пути на зимние стоянки, народ съезжался со всех сторон. Стоило появиться новому семейству – с лошадьми, с овцами – как отовсюду сбегались знакомые и родня, немедленно делясь новостями, накопившимися с последней встречи летом, помогая устроиться, распаковать вещи. Праздник не мог длиться долго, потому что стада быстро уничтожат всю траву на окружающих пастбищах, а значит, нужно было торопиться попраздновать. Родри бродил между ярко расписанными шатрами в одиночку, время от времени здороваясь или улыбаясь тем, кого знал. Повсюду кишели толпы Вольного народца, их ухмыляющиеся рожицы то появлялись, то исчезали; дернув собаку за хвост или потянув какого-нибудь ребенка за кудряшки, они растворялись в воздухе, но тотчас появлялись снова в нескольких футах от места происшествия. Взрослые сновали туда-сюда, озабоченные приготовлениями к всеобщему пиру, назначенному на вечер. Там и тут Родри натыкался на компании музыкантов, настраивающих инструменты и спорящих о том, что играть, на поваров, рубящих овечьи туши или смешивающих драгоценные бардекские пряности. Дети носились, собирая хворост, куски коры и кизяк для костров, – в степи, как обычно, не хватало топлива. Возле одного из костров Родри нашел Инабриллу; она чистила коренья маленьким ножичком, сидя на деревянном сундуке, а двое ее внуков дрались у ее ног из-за пары глиняных лошадок. Она выглядела усталой, и в ее золотых волосах отчетливо выделялись седые пряди. Когда Родри присел рядом с ней, она улыбнулась и вновь взялась за работу.
– Воины неукоснительно являются, когда работы невпроворот, – с шутливым упреком сказала она. – Крутятся вокруг котлов, выспрашивают, когда еда будет готова, и отвлекают девушек, которым вообще-то необходимо работать. Все вы таковы!
– Ну, можно на это и так посмотреть. Я-то думал поразвлечь тебя!
– Ох, лучше и не пробуй! Я тебе в бабушки гожусь – да что там, я втрое старше твоей бабушки – и нынче чувствую каждый годок, словно острую колючку…
– Что-то случилось?
– У Олданы снова плохой день, – она умолкла и многозначительно указала взглядом на мальчиков, которые немедленно насторожились, услышав упоминание об их матери, болевшей уже много месяцев.
– Понятно…
Живя в Элдисе, где он был большим вельможей и одним из личных друзей короля, Родри бы даже краем глаза не заметил двух мальчуганов, один из которых едва вышел из пеленок. Но долгие годы, проведенные в степи, многое изменили. Родри протянул руки к младшему, Фарену, и малыш, подковыляв к нему, вложил свои крохотные ручонки в его большую, задубевшую от оружия и непогод ладонь.
– Давай погуляем, пусть бабушка спокойно займется делом. Вэл, пойдешь с нами?
Вэл отрицательно потряс головой и с довольной ухмылкой схватил в охапку обеих лошадок. С Фареном на руках Родри снова отправился гулять. Посередине лагеря, неподалеку от священного огня, который обязательно разводили во время алардана, он застал Калондериэля, беседующего с королем и его юным сыном – будучи двадцати шести лет от роду, он по эльфийским меркам считался еще ребенком. Оба весьма стройные и изящные даже для эльфов, они были так похожи, что любому становилось ясно: это отец и сын – черные, как вороново крыло, волосы, а глаза светло-серые, с вертикальным, по-кошачьи, зрачком. Родри был положительно потрясен, увидев, какое почтение они выказывали банадару; задумчиво внимали его замечаниям, смеялись легким шуточкам точно так же, как и все остальные слушатели. Когда Родри подошел к ним, приезжие приветствовали его жестом глубокого уважения, подняв к плечу руку с раскрытой ладонью, а сам он с трудом удержался от того, чтобы привычно преклонить колени перед особами королевской крови.
– Я давно хотел познакомиться с тобой, – сказал Аледельдар. – Мне очень нравятся поэмы твоего отца.
– Мне тоже, – сказал Родри, – хотя сути их я не улавливаю.
Все рассмеялись, кроме маленького Фарена, который вертелся на руках у Родри и вдруг, заглянув ему за плечо, спросил:
– Кто там? Какая чудная!
– Красивая, это да, – заметил Калондериэль, – а странного ничего не вижу.
Оглянувшись, Родри увидел вполне обычную эльфийскую женщину, с волосами цвета меда, длиною до пояса, заплетенными в две толстые косы. Она стояла среди шатров примерно в тридцати шагах, одетая в простые кожаные штаны и льняную рубаху, с корзинкой зелени в руке, и разглядывала мужчин, но стояла так неподвижно и смотрела так жестко, что это действительно создавало некую неуловимую странность. Возможно, это была отрешенность от делового оживления вокруг? У Родри возникло смутное впечатление, что ее на самом деле тут нет, как будто она стояла за неким невидимым окном и смотрела на бурлящий лагерь. Когда Калондериэль дружески помахал ей рукой, она повернулась и пошла прочь, слившись с окружающей суматохой.
– Как ее зовут? – спросил Родри.
– Не знаю, – отозвался Калондериэль. – Дел, она приехала с твоим отрядом?
– Нет. Никогда прежде ее не видел. Да ведь здесь огромное множество народу. Не можем же мы знать всех наперечет!
Из чистого любопытства Родри высматривал эту женщину весь день. Он описал ее внешность нескольким друзьям, но никто не припоминал и не признавал ее, а между тем внешность была необычная. Среди Старшего народа волосы темно-золотистого оттенка – чрезвычайная редкость и могли даже намекать на примесь человеческой крови. Вечером, отправившись за водой по просьбе поваров, Родри заметил ее в просвете между шатрами, но она уходила в противоположном направлении, и, хотя и оглянулась на его окрик, не остановилась, а, наоборот, ускорила шаги.
Второй раз он увидел ее лишь поздно ночью, когда празднество уже давно завершилось. На краю лагеря, подальше от табуна и стад, эльфы расчистили площадку для танцев, подрезав высокую траву, чтобы не путалась под ногами. При свете факелов музыканты расселись в сторонке, – арфисты, барабанщики и пара флейтистов, чьи инструменты, связанные из нарезанных тростинок, издавали низкое гудение. Танцоры выстроились длинными рядами, вскинув головы и выпрямив спины и руки; подчиняясь ритмам музыки, ноги их выплясывали замысловатые фигуры. Ряды то застывали на месте, то скользили быстрыми змейками по лугу или сворачивались кругами, а потом валились с хохотом на прохладную траву. Встряхнувшись, все повторяли снова, пока те, кто постарше или поленивее, не стали покидать площадку. Родри ушел одним из первых.
Взмокший и запыхавшийся, он упал на землю под высоким светильником на достаточном расстоянии от музыкантов, чтобы расслышать собственные мысли и не попасться на глаза очередной вьющейся змейке танцоров. Рядом с ним проявилась компания серых гномов; повалившись на спины, они стали отдуваться, передразнивая усталых плясунов. Родри засмеялся; тогда они повскакивали и принялись толкаться и пихаться, споря за право посидеть у него на коленях. Вдруг один из них, вытянув губы трубочкой, указал пальцем на что-то позади Родри, а остальные насторожились, заворчали и исчезли. Родри стремительно обернулся – женщина с медовыми косами стояла над ним. В свете факелов глаза ее казались отлитыми из золота.
– Доброго вечера тебе, госпожа, – сказал он, поднявшись на колени. – Присаживайся!
Она улыбнулась и опустилась на колени, глядя ему в лицо, но ближе не придвинулась. Долго рассматривала она его, храня молчание столь же глубокое и непроницаемое, как ночное небо. Родри снова пронзило исходящее от нее ощущение отстраненности; что-то было в ней от фрески, написанной на стене храма, из тех фигур, что смотрят на тебя с высоты, как живые. Она была рядом, а лагерь с его праздничной суетой остался где-то далеко позади.
– Хмм… Меня зовут Родри, сын Девабериэля. Не соблаговолишь ли назвать свое имя?
– Нет, – сказала она, к его изумлению, на языке Дэверри. – Мое имя задаром не отдается. Но я могу обменять его на вот это колечко, принадлежащее тебе!
Родри невольно посмотрел на свою руку – на среднем пальце он носил серебряное колечко, шириной около трети дюйма, украшенное гравировкой – гирляндой роз.
– Увы, прошу простить меня, но эту вещь я не отдам даже ради того, чтобы доставить удовольствие такой красавице, как ты, госпожа!
– Оно сделано из гномьего серебра, знаешь ли ты об этом?
– Знаю. Из такого же металла сделан и мой кинжал.
– Верно. Много лет назад и то, и другое изготовил мастер-гном.
– Я знаю, кто был этот мастер, но кольцо это – эльфийское.
– Ничего подобного. Надпись на нем эльфийская, но сработано оно Горным народом, и не пристало носить его такому заметному среди Старших господину, как ты, Родри Майлвад.
– Ого! Никто не называл меня этим именем уже много, много лет!
Она рассмеялась, показав острые зубы, блеснувшие в мерцающем свете.
– Я знаю много имен, я знаю все твои имена, воистину, Родри, Родри, Родри! – она протянула к нему руку. – Отдай мне кольцо!
– Не отдам. Кто ты вообще такая?
– Все расскажу тебе, если отдашь кольцо, – рот ее изогнулся в нежной, многообещающей улыбке. – За это колечко я одарю тебя не только рассказом. Ну же, Родри Майлвад, поцелуй меня, неужели не хочешь?
Родри нашел в себе силы встать.
– Спасибо, не хочу. Много лет назад опасную шутку сыграло со мной то, что я был слишком падок на поцелуи. Повторять эту ошибку я не собираюсь.
Она пригнулась к земле, шипя от холодной ярости, вперив в него колючий взгляд снизу вверх, а он подумал, что, наверно, совсем спятил, обращаясь столь презрительно с такой красавицей.
– Родри! Где ты? – послышался голос Калондериэля, явно подвыпившего; перекрывая музыку, он донесся издалека. – Эй, арфисты! Не видали, куда делся Родри?
Женщина вскинула голову и завыла, будто волчица, а потом исчезла – мгновенно и внезапно, как исчезают духи, даже пыль не поднялась и пламя факелов не дрогнуло. Судя по звукам, Калондериэль приближался, слышно было, как он сыплет проклятиями. Родри повернулся ему навстречу.
– А вот и ты! – Калондериэль смеялся, но видно было, что он несколько испуган. – Черным солнцем клянусь, я допился до того, что чуть не ослеп! Думал, ты где-то далеко, а ты так близко, что я чуть не споткнулся о тебя! Нельзя пить так много, вот что я тебе скажу!
– Я еще не видал такого, чтобы ты пропустил возможность распробовать каждый бурдюк с медом, верно, – еле выговорил Родри, борясь с подступающей тошнотой и дрожью. – Слушай, ты видел ту женщину, что была здесь только что?
– Женщину? Нет, никакой женщины не видел. Я ведь и тебя-то не разглядел толком. А кто она?
– Та самая, которую мы видели днем, когда беседовали с королем и его сыном. Помнишь, малыш Фарен назвал ее чудной?
– А, вот ты про что, – Калондериэль громко икнул. – Надеюсь, я не помешал вашим… эээ, забавам?
– Ничуть, друг мой, ничуть. А вот Фарен, по-моему, одарен духовным зрением или чем-то в таком роде. Нужно будет показать мальчишку Адерину в следующий раз, когда встретимся со стариком.
– Я думал, что наш мудрец уже здесь. Ну, может еще прибудет. Слушай, а почему ты говоришь по-дэверрийски?
– Что? Ах, да… Прости, – он легко перешел на эльфийскую речь, давно ставшую привычной. – Та женщина говорила так.
– Какая женщина?
– Та, которую ты не заметил. Не беспокойся об этом. Давай лучше вернемся в лагерь, хорошо?
Укладываясь спать в ту ночь, Родри порадовался, что делит шатер с другим воином. Он чувствовал, что ему опасно оставаться в одиночестве.
Незадолго до рассвета шквал воплей и проклятий разбудил лагерь: шум подняли пастухи, приставленные смотреть за лошадьми. Натянув штаны и сапоги, Родри выскочил из шатра, на бегу натягивая рубаху; в прохладном предрассветном мраке видно было, что дружинники со всех сторон несутся на восточный край лагеря, где оставили пастись лошадей. Из обрывков оброненных бегущими фраз Родри понял, что некое нападение всполошило табун.
К тому моменту, когда они добежали до пастбища, конные пастухи уже вернули на место большинство сбежавших. Родри отыскал знакомую лошадь, взнуздал, вскочил на нее, не седлая, и помчался на поиски всех остальных.
Хотя он и не обладал в полной мере умением Старшего народа видеть в темноте, а все же видел ночью лучше многих людей и вполне мог высмотреть лошадь в лунном свете. Отыскав четырех кобыл с жеребятами-однолетками, он пригнал их на место сбора, когда серый полусвет уже обозначил приближение поздней осенней зари. Сдав добычу трем женщинам, которые собирали и пересчитывали табун, подзывая лошадей и называя их клички, Родри отыскал Калондериэля – тот наблюдал за происходящим, сидя на своем золотисто-рыжем жеребце.
– Что здесь произошло?
– Будь я неладен, если знаю, – Калондериэль выразительно пожал плечами. – Один из парней сказал мне, что табун просто-напросто взбесился в одночасье: заржали, забили копытами, как будто кого-то отгоняли. Пастух же разглядел только какие-то движущиеся тени, напоминавшие собак, но и те тут же пропали. Наверно, этот кто-то из Вольного народца выкинул очередную дикую шуточку. Чтоб им пусто было, этим шалунам! Они знают, что мы им ничего сделать не можем, так почему бы не позабавиться, глядя, как мы тут носимся за лошадками и глотки надсаживаем!
Родри не нашел что возразить, тем более, что никакого серьезного ущерба происшествие не причинило. Когда встало солнце, табуны пересчитали заново, и выяснилось, что недостает всего трех лошадей, притом следы, ими оставленные, были отчетливо различимы. Они разбежались в три разные стороны. Родри позавтракал, а потом отправился на поиски одной из беглянок.
След завел его далеко. Только около полудня он обнаружил заблудшего красавца, породистого гнедого мерина с черной гривой и хвостом. Тот мирно пощипывал травку на берегу неширокой речки. Еле слышно прищелкивая языком, держа на вытянутой руке торбу с овсом, Родри стал по дуге подбираться к нему, рассчитывая подойти спереди. Мерин скосил на него недоверчивый глаз, но, заметив торбу, рысцой побежал навстречу и немедленно сунул нос внутрь, занявшись лакомством и не препятствуя Родри привязать длинный повод к своей уздечке.
– Столь великая покладистость с твоей стороны весьма радует, приятель. Ну, теперь подожди еще чуток, пока я тоже перекушу, и – домой!
Родри расседлал свою лошадь, дал ей покататься по траве, а затем отпустил пастись на привязи. Достав из седельной сумы лепешку и сыр, он улегся на травке над водой, любуясь медлительным течением. Расправившись с едой, посмотрел вверх по течению и тут же вскочил, выругавшись: примерно в четверти мили от него виднелась поросль кустарника – ничем не примечательная, если не считать того, что, подъезжая сюда, Родри ничего подобного не видел. Он перебрал в памяти приметы пути, но все сходилось: не было здесь прежде никаких кустов, а только очень ровный, пологий спуск, тянущийся до самого горизонта. Обман зрения? Ошибка? Поколебавшись еще немного, Родри дал волю любопытству и решился подойти поближе.
При ближайшем рассмотрении кусты оказались наиобычнейшим орешником, густым переплетом стволов, ветвей и молодых побегов; но под ним кто-то сидел на совершенно здесь неуместном дубовом пне, а еще Родри заметил, что орешник не колышется, хотя ветер дует не слабо. И солнце пригревало щедро, но кровь в жилах у Родри заледенела. Он замер, положив руку на серебряную рукоять кинжала, и вгляделся в тень под ветвями. Фигура, прильнувшая к дубовому пню, шевельнулась, и навстречу Родри, ковыляя, опираясь на клюку, двинулась древняя старуха, согбенная, закутанная в бурые лохмотья; седые пряди выбивались из-под черного платка. Остановившись в нескольких шагах, она взглянула на Родри слезящимися глазами.
– Доброго утречка, серебряный кинжал, – сказала она по-дэверрийски. – Далеко же тебя занесло от земли людей!
– Да и тебя тоже, добрая женщина.
– Я ищу свою дочь. Ее похитили, понимаешь? Искала я, искала, но нигде не нашла ее в родной стороне. Ее украли, увезли, мое дитя, мою единственную дочурку, а теперь хотят похоронить заживо. О, они готовят ей погребальные пелены, и как только закончат, так и погребут ее, живую…
– О чем это ты? Кто совершил такое?
Она лишь взглянула на него со слабой улыбкой, слишком точно рассчитанной, чтобы назвать ее безумной. Ветер взметнул ее космы, но масса кустарника за ее спиной не шелохнулась. Сердце Родри бешено билось. Он начал потихоньку отступать.
– Куда же ты, серебряный кинжал? – голос старухи стал мягким и манящим. – Я хочу дать тебе поручение!
Она шагнула к нему и вдруг распрямилась, стала выше ростом и предстала перед ним красавицей с косами цвета меда, с золотыми зрачками, в зеленом охотничьем наряде и замшевых сапогах. Родри вскрикнул и отпрянул, не решаясь повернуться к ней спиной, чтобы убежать. Чисто инстинктивно он вытащил меч из ножен; но как только сталь взблеснула, уловив солнечный свет, женщина яростно взвыла и исчезла, будто пламя задутой свечи.
Родри прошиб холодный пот. С минуту он просто стоял, уставившись на воду и дрожа; потом, не задумываясь о постыдности бегства, помчался туда, где паслись лошади.
Трясущимися руками кое-как оседлал своего серого, подхватил повод гнедого и, вскочив в седло, рысью помчался прочь, сожалея о том, что в степи нет хороших дорог и нельзя перейти в галоп. Но когда он завидел издали шатры и расхаживающих между ними воинов, товарищей своих, пережитый страх показался ему и позорным, и глупым, и он никому не рассказал о происшествии. Да и вообще, чем больше он впоследствии думал об этой истории, тем менее правдоподобной она казалась, и в конце концов он убедил себя, что просто уснул, убаюканный шумом воды, и увидел сон.
Два дня спустя, в последний день праздника, умерла Олдана. Родри шел по дорожке между шатрами, когда послышался пронзительный плач Инабриллы. Он прорезал привычный гомон лагеря, словно нож, и не умолкал, становясь все отчаяннее.
Уже и другие голоса присоединились к ней, рыдания и стоны разносились далеко. Родри добежал до шатра Олданы, раздвинул плачущую толпу у входа и вошел. Инабрилла, с распущенными и растрепанными волосами, рыдая, пыталась расцарапать себе лицо ногтями, две другие женщины с трудом удерживали ее. Олдана лежала на одеялах, широко раскинув руки, невидящие глаза были еще открыты.
Она болела так долго, что лицо ее, казалось, не стало ни бледнее, ни холоднее, чем при жизни, только рот был полуоткрыт да щеки запали. Малыш Фарен, прячась у задней стенки шатра, молча, широко раскрытыми глазами следил за тем, как его старший брат оплакивает умершую, подражая старшим, но не понимая сути. Родри взял детей за руки и вывел из шатра. Оплакивать и обряжать покойницу должны были женщины, а мальчикам полагалось быть среди мужчин.
Женщины уже собирались у шатра; мужчины разошлись по лагерю, гася костры, попадавшиеся им на пути. Потом все они сошлись на выгоне; там Родри нашел брата Олданы, Вилентиэля, и передал мальчиков на его попечение. Вилентиэль тихо поблагодарил. Калондериэль сидел на траве, ругаясь последними словами.
– Она же еще так молода! Ей бы жить да жить! Порой я не постигаю, чего хотят боги, как они могут хотеть – такого?!
– Они вообще непостижимы, – бросил сквозь зубы Родри. – Мне тоже тошно, поверь. Но меня сейчас больше тревожит судьба ее сыновей. Где их отец?
– Остался где-то на севере со стадами, во всяком случае, в последний раз его видели там. Но если ты послушаешь моего мнения, а не того, что разделяют все, так мальчикам будет лучше здесь, под опекой дяди, – лицо банадара скривилось в кислой гримасе. – Если повезет, мы отыщем их отца на зимних стоянках. Алардан нынче вечером завершится, и мы направимся на восток.
– На восток?
– К полям мертвых. Да, ты же еще не бывал там, верно? Дорога отсюда недалекая, и мы сможем доставить тело туда для сожжения, по холоду это проще, ведь правда?
Родри ощутил глухое беспокойство. Священные поля мертвых лежали прямо на границе Элдиса, в каких-то ста милях от Аберуина, где он некогда правил как гвербрет, совсем близко от тех мест, которые он считал родиной.
– Что с тобой? – спросил Калондериэль. – Ты побледнел…
– Я? Да что ты! Мне просто грустно оттого, что и Старшие братья иногда умирают молодыми. Давай поскорее завершим алардан, какие положено обряды выполним, и в путь. Чем скорее выступим, тем лучше.
Женщины осыпали тело Олддны пряными травами, покрыли сплошь сухими цветами и завернули в белое полотно. Тело уложили на носилки, с пастбища привели белого коня, которому предстояло доставить умершую туда, где покоились ее предки. Когда весь род с обозом и детьми оставил место общего сбора, этого коня с его ношей вывели вперед, и он возглавлял поход до самого конца, а Родри и Калондериэль ехали по сторонам его. Мальчиков, под присмотром дяди и бабушки, поместили ближе к концу процессии; они были подавлены всем происходящим, но вряд ли испытывали настоящее горе. Король и его юный сын сочли необходимым ради приличия сопроводить банадара, и их спутники, естественно, последовали за ними, придав процессии особую торжественность.
Двое суток с лишним занял переход до озера Скачущей Форели. Все это время питались припасами, оставшимися от праздничного пира, и спали ночью в холоде, потому что никто не смел разводить огонь, пока душа Олддны не отправится благополучно в мир иной. Плоская равнина мало-помалу поднималась, и на третий день с утра перед путниками открылась цепочка округлых холмов, поросших травою. Наконец, сразу после полудня, пасмурного и напоминающего о зиме, они перевалили через вершину последнего из холмов. Далеко внизу, у подножия зеленеющего покатого склона, в узкой долине серебрилось озеро, словно длинный палец, указывающий с юго-востока на северо-запад, где темнел густой лес. Сосны росли там правильными рядами, что, несомненно, не могло быть естественным явлением. Северный берег озера оставался, однако, открытым. Калондериэль указал туда рукой и сказал Родри: