Керр Катарина. Дни знамений

Свиток Псевдо-Ямбликуса

Глава первая
Валет Цветов
Бардек, 1098

   Рынок Лувилы растекся по отведенному под него пространству, как озеро ярких палаток и пестрых навесов. Наспех сколоченные помосты служили ареной для акробатов, певцы и сказители развлекали публику за деньги, сидя в тени деревьев. Люди архона, в бронзовых шлемах с красными плюмажами, прогуливались парами, присматривая за порядком. Теплый ветерок разносил ароматы ладана и жареной свинины, цветочных духов и маринованных овощей. В тихом уголке за горшечным рядом, где торговали синей и фиолетовой посудой, устроилась гадалка. Окруженные полосатыми и выгоревшими голубыми навесами, занавесками, две женщины, сидя у низкого столика, сговаривались относительно оплаты. Пожилая женщина, закутанная в черное, как и полагалось особе, торгующей знамениями судьбы, прочно сидела на своей подушке, испуская вздохи различной глубины. Молодая женщина, одетая как мальчик, в льняную тунику и сандалии, сидя на корточках, поправила копну мелко вьющихся черных кудрей и опустилась на продавленный пробковый коврик. Пыхтя от усилия в такую жару, Аканта вытащила из-под столика ящичек черного дерева и высыпала из него девяносто шесть пластинок из полированной кости. Почти все они упали лицевой стороной вниз (а это – благоприятный знак), но когда Аканта принялась переворачивать их, одна соскользнула на землю. Нахмурившись, гадалка водворила ее на место.
   – Помоги мне перемешать их, малютка. Сложи их справа – справа от меня, понимаешь?
   Марха накрыла пластинки ладонями и перемешала, прислушиваясь к их постукиванию.
   – Хватит, – сказала Аканта. – Для начала выбери пять штук.
   Старуха перевернула выбранные костяшки лицом вверх и выложила их квадратом. Двойка пик, четверка золота, за ними три разных костяшки цветочной масти: валет, шестерка, и, наконец, принцесса, которую Аканта поместила в середине квадрата.
   – Это я? – спросила Марха.
   – Может, и ты. А может, будешь когда-то служить принцессе. Пока неясно. Но вид вот этого валета мне что-то не по душе. Хмм… Может, это любовник: он той же масти, но уж никак не принц, да? Посматривай за ним, девочка. Остерегайся. Зато шестерка мне прямо-таки нравится. Большая удача, малышка, очень большая удача, хотя и не без осложнений, – она ткнула длинным костлявым пальцем в двойку пик. – Но ничего такого, с чем бы ты не справилась, в общем-то. Вытащить с первого раза три цветочных – это везение, право слово, истинное везение! Так, а теперь выбери четыре раза по три…
   Разложив выбранные костяшки треугольниками, Аканта надолго замолчала, изучая раскладку. То и дело, покусывая губы, она порывалась что-то сказать, но обрывала сама себя, тряся головой. Марха достаточно знала о гаданиях такого рода, чтобы понять, что знаки просто не складывались в единое целое. Предвестия великолепной удачи сочетались с символами тяжких бед, а меньшие, цифровые противоречили всем фигурным козырям, соседствующим с ними.
   – Ладно, будем считать, что все к лучшему. Смотри, вот цветочная масть, от Земли, вот девятка мечей от Воздуха, значит, тебе предстоит морское плавание, довольно неприятное. А вот Воду представляет королева птиц, – лучше бы ей лечь как-нибудь по-другому… Вода и птицы, девочка, вовсе не означают счастливого брака, увы. Но погляди сюда! Огонь у нас представляет десятка золота! Наибольшая удача из всех возможных! Ну, и наконец, посмотрим, что выпадет на Эфир… о, принц мечей! Великие звезды! Опять никакого смысла… Слушай, Марха, бывает, что боги просто не желают, чтобы мы узнали будущее. Так что не переживай, забудь все, что я нынче сказала. Деньги я у тебя возьму, но ты приходи еще раз после заката, я попробую раскинуть кости снова. Иногда без солнца все становится яснее…
   – Спасибо, но я не смогу. У нас после заката представление начинается.
   – А, так ты – из той компании, что приехала с Главного острова?
   – Да, я хожу по канату. Вернее, прежде ходила… – Она остановилась, чтобы не излить всю накопившуюся горечь перед этой сочувствующей, хоть и не бесплатно, слушательницей. – Я теперь жонглирую.
   Марха поспешила уйти и постаралась забыть о гадании, но недобрые предчувствия окутали ее, словно мокрый плащ. Казалось, ничто уже в ее жизни не пойдет по-доброму, даже посещение гадалки обернулось к худшему.
   Хотя Лувила и считалась столицей Зама Манай, самого южного из островов Ористинского архипелага, жило в ней от силы двадцать тысяч человек, и на большие доходы бродячей труппе акробатов рассчитывать не приходилось. Марха не понимала, зачем отец привез их сюда, но в последнее время он вообще делал много бессмысленных вещей. Мархе не удавалось отделаться от постоянного чувства страха, ее обдавало холодом от разных мыслей, в которых она сама себе не хотела признаваться. Но он ведь обещал, что больше не будет, – твердила она.
   Усилием воли она заставила себя отвлечься от грустных воспоминаний. В конце концов, ее послали в город по более важному делу, чем визит к гадалке. Она купила себе кусок жареного на вертеле окорока и пошла дальше, откусывая сочное мясо и присматриваясь к другим артистам, выступающим на ярмарке. Единственные жонглеры, которых она встретила, были неуклюжи; канатоходцев не было совсем. Хотя она увидела нескольких акробатов, им было далеко до тех сложнейших номеров, которые показывали ее товарищи по труппе. Одиночки по большей части были просто музыкантами. В общем и целом, наилучшее представление из увиденных ею давали дрессировщики с обезьянками и собаками.
   Остановившись, чтобы купить себе кусок сахарного пирожного, она обратила внимание на небольшую толпу, собравшуюся поодаль, в тени большого платана. Продавщица сластей ткнула в ту сторону пальцем, белым и липким от сиропа:
   – Если там выступает приезжий варвар, советую взглянуть. Вообще-то он сумасшедший, но умеет-таки показывать штуки!
   Марха пошла дальше, озабоченная лишь пирожным, поскольку его сложно было съесть, не перепачкав все лицо сахарной пудрой. Она нашла свободное местечко неподалеку от фокусника, но поначалу смогла только рассмотреть взвивающиеся в воздух цветные шарфы да расслышать голос, свивающий в безостановочный поток дешевые шутки и совершенные нелепицы, – голос удивительно музыкальный и без какого-либо чужеземного призвука. Девушка решила, что образ варвара – не более чем актерская уловка, и попыталась пробиться поближе.
   При первом же взгляде она ошеломленно застыла: в жизни еще не видела она человека с такой белой, бледной кожей – казалось, будто его отбеливали, как полотно, смоченное лимонным соком и оставленное на летнем солнцепеке. Кожа была чуть розоватая, а волосы, тонкие и мягкие как шелковая пряжа, – серебристые, как лунные лучи, с еле заметным оттенком золотистого, в странном несоответствии с серыми, как сталь, глазами. На нем была необычного покроя туника, с широкими длинными рукавами, собранная в складки на плечах, подпоясанная; снизу – мешковатые синие штаны. По одежде судя, он и впрямь был одним из тех легендарных варваров, что населяют дикие королевства где-то на севере! Мархе пришлось несколько минут приходить в себя от его внешности, и лишь тогда она смогла оценить его ловкость.
   Ловкость его была воистину удивительна. В длинных гибких руках шелковые шарфы, казалось, оживали, со свистом взлетали в воздух, парили, падали вниз, вились кругами, сплетались и расплетались, пока он изливал на зрителей поток шуток и обрывков песен. Наблюдая за ним, Марха с горечью поняла, что ничего еще не знает об искусстве жонглирования, и как неловка будет она, когда настанет ее час выступать.
   Когда он сделал паузу и многозначительно поглядел на публику, к ногам его дождем полетели монеты. Смеясь и кланяясь, он затолкал шарфы в рукава, присел, чтобы подобрать монеты, и стал подбрасывать их вверх так, что они одна за другой облетали вокруг его головы и исчезали в складках туники.
   – Великий Криселло доволен! – объявил он. – Позвольте же ему потешить ваши благородные души своими простенькими фокусами еще немного!
   Когда он поклонился еще раз, три яйца появились словно бы ниоткуда и оказались в его руках. Прежде чем приступить к следующей части программы, он случайно взглянул в сторону Мархи. Глаза его широко раскрылись, лицо просияло чистым удовольствием; но тут же он стер улыбку и сосредоточился на представлении. Марха пришла в полнейшее изумление. Она знала, что привлекательна, но никогда еще мужчины не глядели на нее таким образом: словно даже беглый взгляд приносил беспредельное счастье. Тут же она спохватилась, что у нее все лицо в сахарной пудре. Отчаянно покраснев, она протолкалась сквозь толпу и умчалась прочь от великого Криселло и его улыбок.
   Добежав до одного из городских фонтанов, она смыла сахар с лица и отправилась в караван-сарай, расположенный на окраине. Четыре шатра и два фургона цирковой труппы располагались кружком среди пальмовой рощицы ближе к краю площадки, отведенной под ночевку. Им лучше было держаться на расстоянии от других постояльцев, всегда готовых объявить бродячих циркачей в воровстве. Пятеро акробатов упражнялись за шатрами, их старшой, Винто, наблюдал и комментировал. Посередине между шатрами горел костер. Орима, мачеха Мархи, с двумя другими женщинами, Делией и Киттой, готовили тушеные овощи с приправами в котле, подвешенном над огнем, и раскладывали нарезанный тонкими ломтями хлеб на большой железной решетке. Когда Марха подошла ближе, они умолкли.
   – Что случилось, Рими?
   – Ничего. Что тебе вздумалось спрашивать?
   Мархе очень хотелось затеять ссору, но она не решалась. Темные глаза Оримы сузились. В наступившей тишине Марха могла слышать, как неподалеку море мерно бьет о берег и люди напевают монотонные рабочие песни.
   – Где отец?
   – Спит, – нахмурившись, мачеха заглянула в котелок. – Отдыхает перед вечерним представлением.
   Прежде чем Марха успела спросить что-то еще, Китта подошла к ней сзади, схватила за локоть и потащила прочь от костра. Спорить с великаншей Киттой, по силе равной двум средним мужчинам, было напрасной тратой времени.
   – Если желаешь научиться бросать зажженный факел, – твердо сказала она, – приступай к упражнениям немедленно!
   Они дошли до берегового обрыва и постояли немного, следя за тем, как волны поднимаются все выше и выше, накатывая на галечный пляж. Далеко на горизонте море упиралось в небо по линии, тонкой и ровной, словно натянутая проволока – гладкая равнина, не прерываемая никакой сушей. Если заплыть достаточно далеко на юг, рассказывали Мархе, то увидишь, как море громадным водопадом изливается в раскаленные недра подземного мира, закипает, и оттого вода облаками пара поднимается к небу, откуда проливается дождем, и круговорот продолжается.
   – Кажется, ты вовсе не хотела сейчас давать мне уроки, – сказала наконец Марха.
   – Отчего же, хочу, – возразила Китта, широко ухмыльнувшись, так, что блеснули белые зубы. – Но мне также не хочется видеть твои ссоры с матерью, надоело!
   – Благодарение богам, эта женщина мне вовсе не мать!
   Китта горестно вздохнула, темное лицо ее опечалилось.
   – Ну подумай, она ведь мне почти ровесница! Насколько она старше – на четыре года, на пять? Как же ты можешь ожидать, чтобы я…
   – Я от тебя ничего не ожидаю, – Китта вскинула огромную руку, призывая к молчанию. – Кроме одного: чтобы ты не ухудшала и без того плохие дела. Слушай, я прекрасно вижу, что она стремится тебя подавить. Она стремится подавить всех вокруг, разве не так? Но мы сейчас попали в нехороший переплет, застряли в этой дыре на краю света. Отец твой и говорить о деньгах не желает, бьюсь об заклад, что расплачиваться с нами ему попросту нечем.
   Мархе сразу стало плохо, заныл живот. Она опустилась на истоптанную траву и стала смотреть в море. Китта неуклюже присела рядом с ней и шумно вздохнула:
   – Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать об этих вещах. Если зрители кидают тебе монетку, припрячь ее, не отдавай в общий котел, ладно? Отцу в руки не Давай! Я делаю то же самое. Нам всем потребуется хоть немного денег, чтобы выбраться отсюда и вернуться на Главный остров!
   – Хорошо.
   – Хотела бы я знать, куда он девает выручку? – Китта поднялась на ноги и потянулась. – На нее тратит, что ли?
   – Возможно, – Марха опять ощутила ледяное присутствие правды, но сдержалась. Нужно рассказать все, подумала она, выложить всю правду Китте прямо сейчас. Если произнести слово вслух, тогда оно станет правдой и для нее самой…
   Но Китта, прервав долгое молчание, сказала со вздохом, покачав головой:
   – Ладно, давай поработаем. Нам сгодятся какие-нибудь куски дерева из тех, что выбросило волной, размером как факел.
   Марха спустилась следом за нею на берег, чувствуя себя величайшей трусихой в мире. Но ведь пока ничего достоверно не известно, – подумала она. – Нельзя же говорить, пока не удостоверишься… Это было вполне подходящая причина для умолчания.
   Как следует поупражнявшись с подругой, Марха позабыла все тревоги и снова засияла, как солнышко, но, вернувшись на стоянку, она застала отца бодрствующим, точнее, только что проснувшимся. Он вышел из шатра, пошатываясь, зевая во весь рот и потирая слипшиеся глаза; он озирался с глупой улыбкой, напоминая оглушенного быка. Хамиль был такой же высокий, как Китта, притом намного полнее, красивый мужчина – с большими черными глазами, с красиво очерченным ртом; только седина в его коротко остриженных волосах напоминала о возрасте. Но в последнее время он заметно сдал, взгляд его то стекленел, то блуждал бессмысленно, речь замедлялась, тело становилось дряблым от жира.
   – Марха! – окликнул дочку Хамиль, – ты побывала на рынке?
   – Да, примерно час назад. Там только двое нам могут навредить. Но первая компания работает с обезьянами и собаками, тут уж ничего не поделаешь. И еще жонглер, но он – одиночка. В жизни не видала, чтобы такое вытворяли с шарфами. Просто чудо какое-то!
   – Неужели? – процедила сквозь зубы Орима. – Может, отдать тебя к нему в обучение?
   Марха уже открыла рот, чтобы достойно ответить, но вовремя заметила знаки, которые сердито подавала ей Китта, стоя за спинами отца и мачехи.
   – Он всех нас мог бы многому научить, – сдержанно сказала Марха. – Самое интересное, что он – варвар. Настоящий варвар с севера!
   – Само по себе это уже привлекает публику, – Хамиль зевнул в последний раз, доковылял до костра и плюхнулся на низкую табуретку рядом с женой. – Охо-хо. Хотел бы я знать, согласится ли он войти в труппу для большего удобства. Нам бы новинка пригодилась!
   – Если он настолько хорош, то с чего бы это ему делиться выручкой? – возразила Китта, тоже присаживаясь у огня. – Может, попробовать обезьянок?
   – От них воняет. И они кусаются, – перебила Орима. – С ними хлопот не оберешься. Фруктами кормить и все такое. Я не желаю видеть их в своей труппе!
   – Если у тебя когда-нибудь вообще будет своя труппа! – фыркнула Марха.
   – Марха! – хором вскрикнули Хамиль и Китта, потом Хамиль продолжил один: – Немедленно извинись перед мачехой!
   – За что?
   Хамиль вскочил и занес руку для удара.
   – Извини меня, Рими…
   Орима что-то прошипела и сплюнула. Всем сидящим в кругу стало неловко, они отвели глаза; Хамиль снова сел на свое место.
   – Пойду еще поупражняюсь…
   Марха круто повернулась и быстрыми шагами ушла. По дороге к морю она раздумывала над тем, сможет ли убить Ориму и так избавиться от беды. Желание было столь сильным, что она сама испугалась.
 
   – Это она, поверь, о могучая повелительница сил потусторонних! – воскликнул Саламандр. – Разве мог бы великий Криселло ошибиться в деле столь великой важности? Разумеется, нет! Я видел ее, повторяю, видел мою возлюбленную Алейну, возродившуюся мне на счастье!
   – Не уверена, – возразила Джилл. – Со времени ее последней смерти не прошло еще достаточно много времени.
   Саламандр насупился и принялся сосредоточенно разливать вино. Они сидели в лучшей из комнат, какими могла похвастаться Лувила – по меркам Джилл, настоящий дворец, по мнению полуэльфа – чуть лучше лачуги – маленькая комнатка, с полом из битой мозаичной плитки, без мебели, которую здесь заменяли подушки. Джилл взяла из рук Саламандра плоскую чашу с вином и попыталась объясниться.
   – Я не хочу бередить болезненные воспоминания, – сказала она, стараясь придать своему голосу мягкость. – Но сколько минуло времени после смерти Алейны?
   – Тридцать или около того. Ну, скажем, двадцать восемь.
   – А сколько этой девчонке?
   – Хм… пожалуй, шестнадцать будет.
   – По счету Владык Предназначения это совсем немного. Хотя, конечно, возможно все – но маловероятно.
   – Знаю, знаю! Но наша совместная жизнь длилась так недолго… Она должна была захотеть вернуться как можно скорее!
   – Ради тебя, что ли?
   Он зажмурился, поморщился и сказал чуть погодя:
   – Нет. Но она так любила жизнь…
   Джилл подумала, что никогда, наверно, не сможет быть объективной в подобных ситуациях. Ей, казалось, было суждено терять всякого мужчину, которого она позволяла себе полюбить, но зачем, изливая собственную горечь, портить чьи-то надежды на счастье? Он сидел, хмурясь, над своим кубком, пока странное (для него) молчание не подействовало ей на нервы.
   – Ее семья живет здесь, в городе?
   – Что? – он вздрогнул и поднял голову. – Ох, извини, не расслышал…
   – Вижу, здорово тебя прихватило!
   – Не спорю. Но я просто вспоминал, когда Алейна умерла.
   Он поднялся, подошел к единственному маленькому оконцу и, перегнувшись через подоконник, стал упорно рассматривать двор. Старая беда сделала его неестественно красивое лицо вялым. Джилл ожидала долгого рассказа и обычного потока слов, но не дождалась.
   – Ее семья живет здесь, в городе? – повторила она.
   – Нет. Я малость порасспрашивал на рынке, прежде чем идти сюда. Она… можешь себе вообразить? Она – акробатка. Из труппы циркачей, только что приехавшей с Главного острова, – он обернулся, одарив Джилл светлой улыбкой, разгладившей лицо, но ничего не говорящей об его истинных чувствах. – Как тебе это? Слыхал я про чудные и чрезвычайные извороты вольной и властной Судьбы, но такое…
   – Придержи язык! Нет ничего дурного в том, чтобы ходить и расспрашивать о девушке, но заклинаю тебя всеми богами, попытайся усвоить вот что: даже если каким-то причудливым случаем душа, которую ты знал под именем Алейны, и вернулась к жизни, это уже совсем другая личность! Ты не можешь даже приблизительно догадаться, что она собой представляет, понял?
   – Ты права. Но моему израненному сердцу от этой правды не легче.
   Бывали моменты, когда Саламандр раздражал Джилл до невозможности, и именно такой момент сейчас настал.
   Хотя примесь эльфийской крови и придавала ему молодой вид, он все-таки был лет на пятьдесят старше самой Джилл, и изучать науку чародейства начал задолго до того, как она родилась; однако ей удалось настолько превзойти его, что теперь, хоть об этом вслух и не говорилось, старшей была, по сути, именно Джилл. Он признавал ее авторитет, как ученицы самого Невина, но не нужно было магического знания, чтобы заметить, насколько это его обижает.
   – Ты сильно на меня сердита, да? – сказал Саламандр, сгоняя с лица улыбку.
   – Боги! Ты обещал посвятить себя занятиям, но ухитряешься находить одно дурацкое отвлечение за другим! Теперь еще вот это! Нашел, кем увлечься – это же девочка, почти ребенок!
   – В Дэверри ее сочли бы достаточно взрослой, чтобы выдать замуж года два назад!
   – Здесь не Дэверри!
   – Так я и знал, что ты это скажешь! Джилл, ты сердишься именно на меня, а не на все прочее? На то, что мы застряли здесь, и так далее? Уж сколько месяцев мы бродим по Бардеку, а того, что ты хочешь узнать, все нет, разве что какие-то крупицы то там, то сям…
   Джилл глубоко вдохнула воздух и, подумав, признала:
   – Так оно и есть. Терпение никогда не было моим главным оружием, увы…
   – А теперь и преславная Лувила оказалась очередным ложным следом, дорогой без окончания, домом без дверей…
   – Хватит! Довольно нанизывать сравнения. Но есть еще тот книготорговец в Индерат Ноа. Я надеюсь на него.
   – Полагаю, ты вознамеришься отправиться туда немедленно?
   – Подумываю об этом, честно говоря. А почему бы и нет? Ах, да, я забыла про девчонку. Полагаю, ты вознамеришься провести тут еще несколько дней, вынюхивая ее след?
   – Как ты грубо все излагаешь! – он поморщился, заткнул большие пальцы обеих рук за пояс и прислонился к стене. – Но я действительно подумывал прогуляться сегодня вечером по рыночной площади. Их труппа несомненно будет работать после заката, когда станет прохладнее.
 
   Когда настал час для представления, поначалу казалось, что боги пошлют им неплохую выручку. Привлеченные вечерней прохладой, люди собрались огромной толпой перед их помостом, наспех воздвигнутым между двумя деревьями, к которым привязали канат. Мужчины установили кругом высокие светильники, а Марха обежала их и зажгла; краем глаза она заметила в толпе немало богато разодетых горожан, несомненно, готовых бросить монетку-другую уличным артистам. Главное – отец был в хорошей форме, бодр и подвижен, он смеялся и шутил с сотоварищами, устанавливая на помосте расписной задник. И первые номера прошли успешно – Марха жонглировала, потом выступили ученики акробата, Китта со своим обычным номером – горящими факелами. Когда сделали перерыв, чтобы натянуть канат, медные монеты посыпались дождем, но Марха заметила и немало серебряных.
   Мальчик-флейтист и барабанщик церемонно уселись, скрестив ноги, на краю помоста, выдержали напряженную паузу и заиграли, подготавливая публику к главному номеру программы – хождению по канату. Отирая лицо краем шарфа, Марха стояла в сторонке и наблюдала не столько за представлением, сколько за толпой. До появления Оримы она сама ходила по канату, упражнялась в этом с детства, перенимая умение от матери, и все удавалось ей блестяще. А наша Рими – просто корова, скачущая по струне, – подумала она. И тут ей на глаза попался давешний жонглер-варвар. Он держался в задних рядах зрителей. Сердце девушки екнуло, пальцы впились в бахрому шарфа, неизвестно почему – может, просто на нее подействовала красота незнакомца? Он сразу же уловил ее взгляд и ответил улыбкой. Отчаянно покраснев и коря себя за это, Марха отвернулась.
   Одетая в короткую, легкую тунику поверх набедренной повязки, Орима как раз подходила к оплетенному проволокой канату, свободно висящему между двумя одинаковыми деревянными башенками, служащими для подъема и спуска; от их верхних площадок до помоста было добрых шесть футов. Обворожительно улыбаясь толпе, Орима взобралась на башенку и сделала сальто на площадке. Затем она поклонилась – по мнению Мархи, слишком угодливо, – взяла шест-балансир и соскользнула на канат. Грациозно пробежавшись до середины расстояния, она остановилась, покачивая шестом для равновесия. Толпа зашумела, раздались рукоплескания; Орима ловко повернулась и добежала до второй площадки так легко, что толпа взорвалась криками восторга. Марха ощущала злобу, как чужеродное тело, даже во рту почувствовался привкус желчи.
   Орима снова спрыгнула на канат, но на какую-то долю минуты заколебалась, – мгновением дольше, чем следовало, – канат закачался, ее подбросило; она выставила ногу, нащупывая опору, но слишком поздно. С пронзительным визгом она рухнула вниз и приземлилась на четвереньки, невредимая, но разъяренная, под смех толпы. Ругаясь, Хамиль бросился ей на помощь, а акробаты поспешно высыпали на помост и принялись импровизировать какие-то трюки для отвлечения зрителей. Это не помогло. Смеясь и хихикая, выкрикривая обидные слова, толпа рассеялась, и никто не побеспокоился бросить артистам хотя бы одну монетку, на счастье.
   В угрюмом молчании, стараясь не глядеть друг на друга, они загасили светильники, разобрали помост и погрузили все в фургоны, пока Орима приходила в себя под ближайшей пальмой. Марха была в ужасе, подозревая, что это ее злая воля привела к несчастью, хоть и пыталась уверить себя, что такое невозможно. К ее великому облегчению, никто не заговаривал о падении, пока не вернулись на стоянку, где Делиа и малыш Россо присматривали за шатрами. Пока мужчины распрягали и чистили лошадей, Хамиль с женщинами уныло сидел у огня. Делиа лишь коротко взглянула на них и не спросила ничего. Молчание становилось все тяжелее, и вдруг Орима, скривившись в злой гримасе, ткнула пальцем в Марху:
   – Это она меня сглазила! Твоя драгоценная дочурка сглазила меня! У нее дурной глаз!
   – Не пори чушь! – отрезал Хамиль. – С каждым случается упасть, рано или поздно.
   – Она меня сглазила! – упрямо выкрикнула Орима и притопнула красивой ножкой.
   – Заткнешься ты или нет? Не будь у тебя в голове так пусто, ты бы получше держала равновесие на канате!
   – Ты свинья! Гадкая свинья!
   Орима и Хамиль погрузились во взаимную перебранку с фырканьем и попреками. Остальные циркачи, возводя глаза к небу, отходили от костра подальше один за другим, пока не собрались на безопасном расстоянии, и тут уж пустились болтать напропалую. Марха побежала за Киттой; она знала, что драка закончится поцелуями, объятиями, после чего сладкая парочка удалится в шатер… об этом ей и думать было противно.