Во всяком случае, на дне Тихого океана внезапно возникла новая нация, состоящая примерно из пятнадцати тысяч жителей. Она была прекрасно обеспечена производящими и синтезирующими предприятиями, и энергии у нее имелось в избытке. Пятнадцать тысяч человек. Как позднее заметила Мари, пятнадцать тысяч аристократов - и более пятнадцати миллиардов голодранцев.
Или, точнее, пятнадцать тысяч тех, кто снимал сливки.
Большинство отчетов, которые я читал, выражали мнение или по крайней мере намекали, что поначалу подразумевался далеко не столь полный разрыв отношений с поверхностью. Всем заинтересованным лицам должно было быть очевидно, что небольшое население колонии будет недостаточным для поддержания высоких технологий; также было неоспоримо ясно, что жить в таких условиях без высоких технологий невозможно. Основатели колонии, вероятно, собирались сохранять интеллектуальный, а, возможно, и физический контакт с остальным человечеством, поскольку трудно представить, что они смогли бы производить абсолютно все необходимые им материалы и продукцию.
Все же, они не сохранили эти контакты. Не смогли. Возможно, они смогли бы сохранить их даже перед лицом неожиданного кризиса, если бы любые контакты не были тайными. Но вместе два эти фактора разорвали все связи.
Неожиданный кризис можно было бы предвидеть, если бы станция до разрыва проработала дольше, чем несколько лет. Возможно, тогда существовал бы резерв времени, чтобы накопить опыт, здраво оценить ситуацию и сделать необходимые выводы. Но опыт пришел позже.
Технологическая культура должна быть грамотной: по крайней мере, пока не найдется эквивалентная замена учебникам и справочникам. Думали ли вы когда-нибудь о проблеме преподавания какого-либо фонетического языка, например, английского или русского, человеку, никогда в жизни не слышавшему живого слова, и который сам, с другой стороны, не в состоянии издать ни единого звука?
Ладно. Я понимаю, что высококвалифицированный специалист сумеет это сделать. Но что вы предпримете, когда никто во всей колонии не способен к устному общению, а вы хотите научить молодое поколение читать «Математическую подготовку к курсу физической химии» Фаррингтона Дэниэла? Вы и сами не специалист. И все ваши соседи в одной лодке с вами. Дети играют вокруг сами по себе и, возможно, общаются при помощи каких-то знаков, но каким образом эти знаки, изобретенные ими для коммуникации в узком кругу, применить для объяснения векторного анализа?
И все же с каждым новым поколением вам необходимо готовить какое-то количество компетентных инженеров и техников, иначе все население вскоре погибнет во тьме и холоде океанских глубин.
Не знаю, что придумали бы вы, но эти люди сделали упор на картинки. Не имею понятия о деталях. В книгах приводились разные версии, но я подозреваю, что это просто предположения авторов. Для такого шага нужна большая решимость, некоторая доля паники, высокий общий уровень интеллекта и немного удачи. В конце концов, получилось так, что внуки «первых поселенцев» стали пользоваться высокоэффективным письменным языком, развившимся, как я и подозревал, из инженерных схем и диаграмм - то есть таких вещей, при помощи которых легче всего продемонстрировать подрастающему поколению связь между символом и опытом. Язык жестов стал производным от письменного языка, где жестовые модели заменяют собой рисованные символы, примерно таким же образом, как наши фонетические письменные языки являются производными от устных эквивалентов. Сами подумайте над деталями; я до сих пор не компетентен в этом вопросе.
Однако, я уверен, что детям, никогда не слышавшим произнесенного слова и выросшим на языке в основном пиктографическом, с вспомогательным кодом в виде жестовых символов, не так-то просто будет овладеть устным языком, выраженным письменным кодом символов фонетических.
Я не говорю, что это окажется для них непосильной задачей. Интеллектуально развитый и решительно настроенный человек способен вершить великие дела. Но я утверждаю, что лишь очень и очень немногие из таких людей сочтут, что на это стоит тратить время и силы. Большинство людей, даже если они и развиты, не любят быть решительными.
Ни один из тех немногих, кто все же пойдет на это, не сможет быть уверен в своем умении пользоваться языком - у них никогда не будет шанса проверить свои знания, если они общаются только друг с другом. Это будет похоже на клуб по интересам, в котором решили изучать санскрит, имея только книги. Трудности возникнут даже с тем, чтобы соотнести технический текст с оборудованием, которое он предположительно описывает. Если будет выбор, использовать ли оригинальный учебник по обслуживанию машин, написанный знаками, на самом деле обозначающими звуки, которые они никогда не слышали, или воспользоваться обозначениями, которые сделали технологи, досконально изучившие данные машины, - что из этого дети выберут для выполнения домашнего задания?
Конечно, с течением времени оригинальные учебники никуда не денутся. К несчастью, по мере того как идут годы, они становятся все более и более бесполезными. Детям нужны современные тексты, но против этого существуют два возражения.
Во-первых, очевидно, что современный текст они не смогут прочитать. Во-вторых, для обслуживания машин, изготовленных чуть ли не в прошлом столетии, современные учебники будут пригодны не более, чем инструкция к токарному станку с электрическим приводом была бы полезна изготовителю каменных топоров за тридцать тысяч лет до нашей эры.
А машины, построенные так давно, хоть и работают, но уже не очень хорошо. Их все чаще приходится настраивать, ремонтировать и даже заменять детали; даже если бы удалось прочитать оригинальные инструкции, в них нельзя найти такие сведения. В записях технологов, разумеется, об этом тоже не говорится.
Следовательно, персоналу станции нужны помощники с суши: инженеры, которые могли бы выполнить необходимые работы, не пользуясь никакими пособиями, или специалисты, которые могли бы доставить современные книги и разъяснить их содержание местным техникам.
Другими словами, эти люди нуждаются и в Джои, и в Берте, и в Мари, и во мне. Им нужен любой, кого они смогут заполучить из внешнего мира. Им это жизненно необходимо.Гипотеза Мари оказалась абсолютно верной. Такие люди уже многие десятилетия приходят к ним с поверхности - люди, чьи заметки помогли мне понять все это. И выживание подводных жителей зависит от того, смогут ли они и дальше заполучать помощников сверху.
Это навело меня на следующую мысль.
Достаточно легко поверить, что определенный процент тех, кто попал сюда случайно или же был тайно «рекрутирован», согласился остаться здесь по собственной воле. Но гораздо труднее поверить в то, что соглашаются на это все без исключения. А что же происходило с теми, кто не соглашался?
Я видел две вероятности. Одна из них - это судьба, которой опасалась Мари, когда говорила о том, что будет, если она попытается улизнуть. Другая вероятность - утверждение Берта о том, что людям позволяют вернуться на поверхность с условием, что они расскажут или доложат Совету о своем приключении.
Но Берт - отъявленный и законченный лжец. С другой стороны, он и сам может ошибаться.
В книгах были ссылки на людей, появлявшихся здесь, но о которых в дальнейшем больше ни разу не упоминалось. Конечно, если они отказывались оставаться, то, в любом случае, упоминаний о них и не будет. Мне не хотелось думать, что к ним применялись особые меры. Я предпочел бы верить в то, что прав Берт. Но Мари вовсе не глупа, а мораль этого изолированного сообщества могла остановиться на уровне столетней давности. По сути дела, в некоторых отношениях так оно и было.
С меня было достаточно и того, что Мари все же моглаугрожать опасность.
Прежде всего я был согласен с Бертом в том, что ее необходимо уговорить немедленно покинуть станцию. Более того, ее следует охранять, пока она не окажется на безопасном расстоянии отсюда. И охранять ее должен я. Это уже две задачи, первая из которых, похоже, была посложнее второй. Доводы Берта в пользу того, что она могла бы вернуться на поверхность на несколько недель, дали только тот результат, что она вообще перестала ему верить. Чего же тогда смогу добиться я?
Я считаю себя сравнительно неплохим инженером, я могу провести компетентное расследование, когда дело касается техники, как, например, в случае поиска мест утечки энергии. Но я не интриган, в старомодном значении этого слова, и в течение некоторого времени я не видел никакого выхода из создавшегося положения. И когда я, наконец, наткнулся на рабочую идею, это произошло так поздно потому, как мне кажется, что в моем мышлении она блокировалась двумя вещами - моим естественным нежеланием лгать Мари и еще большим нежеланием доставлять ей горе.
Не знаю, что конкретно помогло мне наконец пробиться сквозь этот блок. Внезапно мне стало ясно как день - если Мари остается здесь, пока верит, что Джои жив и может находиться рядом, то она, наверное, уйдет, если убедится, что он погиб где-то поблизости.
Мне эта идея не нравилась. Я не люблю врать, особенно людям, которые мне верят, и тем более мне не хотелось обманывать Мари. Я вырос из той поры детства, когда ложь кажется наилегчайшим путем избавления от всех бед; тогда хорошие учителя и понимающие родители помогли мне расстаться с этим заблуждением. Вот и сейчас мне пришлось много раз повторять самому себе, что я делаю это ради безопасности Мари, до тех пор пока я не утвердился в решении, что сделать это все-таки нужно.
Я предпочитаю умалчивать о том, как я убеждал себя, что ради безопасности Мари можно пренебречь тем горем, которое, вероятно, причинит ей такое известие. Но как только я убедил себя в его необходимости, план показался мне таким простым, что я поразился, как Берт не додумался до этого сам. В конце концов, он не обладал моей предубежденностью против вранья.
Глава 19
Глава 20
Или, точнее, пятнадцать тысяч тех, кто снимал сливки.
Большинство отчетов, которые я читал, выражали мнение или по крайней мере намекали, что поначалу подразумевался далеко не столь полный разрыв отношений с поверхностью. Всем заинтересованным лицам должно было быть очевидно, что небольшое население колонии будет недостаточным для поддержания высоких технологий; также было неоспоримо ясно, что жить в таких условиях без высоких технологий невозможно. Основатели колонии, вероятно, собирались сохранять интеллектуальный, а, возможно, и физический контакт с остальным человечеством, поскольку трудно представить, что они смогли бы производить абсолютно все необходимые им материалы и продукцию.
Все же, они не сохранили эти контакты. Не смогли. Возможно, они смогли бы сохранить их даже перед лицом неожиданного кризиса, если бы любые контакты не были тайными. Но вместе два эти фактора разорвали все связи.
Неожиданный кризис можно было бы предвидеть, если бы станция до разрыва проработала дольше, чем несколько лет. Возможно, тогда существовал бы резерв времени, чтобы накопить опыт, здраво оценить ситуацию и сделать необходимые выводы. Но опыт пришел позже.
Технологическая культура должна быть грамотной: по крайней мере, пока не найдется эквивалентная замена учебникам и справочникам. Думали ли вы когда-нибудь о проблеме преподавания какого-либо фонетического языка, например, английского или русского, человеку, никогда в жизни не слышавшему живого слова, и который сам, с другой стороны, не в состоянии издать ни единого звука?
Ладно. Я понимаю, что высококвалифицированный специалист сумеет это сделать. Но что вы предпримете, когда никто во всей колонии не способен к устному общению, а вы хотите научить молодое поколение читать «Математическую подготовку к курсу физической химии» Фаррингтона Дэниэла? Вы и сами не специалист. И все ваши соседи в одной лодке с вами. Дети играют вокруг сами по себе и, возможно, общаются при помощи каких-то знаков, но каким образом эти знаки, изобретенные ими для коммуникации в узком кругу, применить для объяснения векторного анализа?
И все же с каждым новым поколением вам необходимо готовить какое-то количество компетентных инженеров и техников, иначе все население вскоре погибнет во тьме и холоде океанских глубин.
Не знаю, что придумали бы вы, но эти люди сделали упор на картинки. Не имею понятия о деталях. В книгах приводились разные версии, но я подозреваю, что это просто предположения авторов. Для такого шага нужна большая решимость, некоторая доля паники, высокий общий уровень интеллекта и немного удачи. В конце концов, получилось так, что внуки «первых поселенцев» стали пользоваться высокоэффективным письменным языком, развившимся, как я и подозревал, из инженерных схем и диаграмм - то есть таких вещей, при помощи которых легче всего продемонстрировать подрастающему поколению связь между символом и опытом. Язык жестов стал производным от письменного языка, где жестовые модели заменяют собой рисованные символы, примерно таким же образом, как наши фонетические письменные языки являются производными от устных эквивалентов. Сами подумайте над деталями; я до сих пор не компетентен в этом вопросе.
Однако, я уверен, что детям, никогда не слышавшим произнесенного слова и выросшим на языке в основном пиктографическом, с вспомогательным кодом в виде жестовых символов, не так-то просто будет овладеть устным языком, выраженным письменным кодом символов фонетических.
Я не говорю, что это окажется для них непосильной задачей. Интеллектуально развитый и решительно настроенный человек способен вершить великие дела. Но я утверждаю, что лишь очень и очень немногие из таких людей сочтут, что на это стоит тратить время и силы. Большинство людей, даже если они и развиты, не любят быть решительными.
Ни один из тех немногих, кто все же пойдет на это, не сможет быть уверен в своем умении пользоваться языком - у них никогда не будет шанса проверить свои знания, если они общаются только друг с другом. Это будет похоже на клуб по интересам, в котором решили изучать санскрит, имея только книги. Трудности возникнут даже с тем, чтобы соотнести технический текст с оборудованием, которое он предположительно описывает. Если будет выбор, использовать ли оригинальный учебник по обслуживанию машин, написанный знаками, на самом деле обозначающими звуки, которые они никогда не слышали, или воспользоваться обозначениями, которые сделали технологи, досконально изучившие данные машины, - что из этого дети выберут для выполнения домашнего задания?
Конечно, с течением времени оригинальные учебники никуда не денутся. К несчастью, по мере того как идут годы, они становятся все более и более бесполезными. Детям нужны современные тексты, но против этого существуют два возражения.
Во-первых, очевидно, что современный текст они не смогут прочитать. Во-вторых, для обслуживания машин, изготовленных чуть ли не в прошлом столетии, современные учебники будут пригодны не более, чем инструкция к токарному станку с электрическим приводом была бы полезна изготовителю каменных топоров за тридцать тысяч лет до нашей эры.
А машины, построенные так давно, хоть и работают, но уже не очень хорошо. Их все чаще приходится настраивать, ремонтировать и даже заменять детали; даже если бы удалось прочитать оригинальные инструкции, в них нельзя найти такие сведения. В записях технологов, разумеется, об этом тоже не говорится.
Следовательно, персоналу станции нужны помощники с суши: инженеры, которые могли бы выполнить необходимые работы, не пользуясь никакими пособиями, или специалисты, которые могли бы доставить современные книги и разъяснить их содержание местным техникам.
Другими словами, эти люди нуждаются и в Джои, и в Берте, и в Мари, и во мне. Им нужен любой, кого они смогут заполучить из внешнего мира. Им это жизненно необходимо.Гипотеза Мари оказалась абсолютно верной. Такие люди уже многие десятилетия приходят к ним с поверхности - люди, чьи заметки помогли мне понять все это. И выживание подводных жителей зависит от того, смогут ли они и дальше заполучать помощников сверху.
Это навело меня на следующую мысль.
Достаточно легко поверить, что определенный процент тех, кто попал сюда случайно или же был тайно «рекрутирован», согласился остаться здесь по собственной воле. Но гораздо труднее поверить в то, что соглашаются на это все без исключения. А что же происходило с теми, кто не соглашался?
Я видел две вероятности. Одна из них - это судьба, которой опасалась Мари, когда говорила о том, что будет, если она попытается улизнуть. Другая вероятность - утверждение Берта о том, что людям позволяют вернуться на поверхность с условием, что они расскажут или доложат Совету о своем приключении.
Но Берт - отъявленный и законченный лжец. С другой стороны, он и сам может ошибаться.
В книгах были ссылки на людей, появлявшихся здесь, но о которых в дальнейшем больше ни разу не упоминалось. Конечно, если они отказывались оставаться, то, в любом случае, упоминаний о них и не будет. Мне не хотелось думать, что к ним применялись особые меры. Я предпочел бы верить в то, что прав Берт. Но Мари вовсе не глупа, а мораль этого изолированного сообщества могла остановиться на уровне столетней давности. По сути дела, в некоторых отношениях так оно и было.
С меня было достаточно и того, что Мари все же моглаугрожать опасность.
Прежде всего я был согласен с Бертом в том, что ее необходимо уговорить немедленно покинуть станцию. Более того, ее следует охранять, пока она не окажется на безопасном расстоянии отсюда. И охранять ее должен я. Это уже две задачи, первая из которых, похоже, была посложнее второй. Доводы Берта в пользу того, что она могла бы вернуться на поверхность на несколько недель, дали только тот результат, что она вообще перестала ему верить. Чего же тогда смогу добиться я?
Я считаю себя сравнительно неплохим инженером, я могу провести компетентное расследование, когда дело касается техники, как, например, в случае поиска мест утечки энергии. Но я не интриган, в старомодном значении этого слова, и в течение некоторого времени я не видел никакого выхода из создавшегося положения. И когда я, наконец, наткнулся на рабочую идею, это произошло так поздно потому, как мне кажется, что в моем мышлении она блокировалась двумя вещами - моим естественным нежеланием лгать Мари и еще большим нежеланием доставлять ей горе.
Не знаю, что конкретно помогло мне наконец пробиться сквозь этот блок. Внезапно мне стало ясно как день - если Мари остается здесь, пока верит, что Джои жив и может находиться рядом, то она, наверное, уйдет, если убедится, что он погиб где-то поблизости.
Мне эта идея не нравилась. Я не люблю врать, особенно людям, которые мне верят, и тем более мне не хотелось обманывать Мари. Я вырос из той поры детства, когда ложь кажется наилегчайшим путем избавления от всех бед; тогда хорошие учителя и понимающие родители помогли мне расстаться с этим заблуждением. Вот и сейчас мне пришлось много раз повторять самому себе, что я делаю это ради безопасности Мари, до тех пор пока я не утвердился в решении, что сделать это все-таки нужно.
Я предпочитаю умалчивать о том, как я убеждал себя, что ради безопасности Мари можно пренебречь тем горем, которое, вероятно, причинит ей такое известие. Но как только я убедил себя в его необходимости, план показался мне таким простым, что я поразился, как Берт не додумался до этого сам. В конце концов, он не обладал моей предубежденностью против вранья.
Глава 19
При первой же возможности я изложил ему свой план, и он недоумевал, как же ему самому не пришла в голову такая идея. Он решительно одобрил мою выдумку и даже нацарапал мне столько красноречивых комплиментов, что вполне мог заработать себе спазм правой кисти. Затем мы стали обсуждать детали.
Затея была достаточно проста. Субмарина Джои, разумеется, никуда не делась. Мы просто ее сломаем, скажем Мари, что нашли останки и, если нужно, покажем их ей. Несложно будет позаботиться и о том, чтобы остались в целости регистрационный номер и другие важные вещи, по которым можно опознать субмарину. Придя к общему мнению, мы отправились в док, где находилась лодка. Мы могли бы сразу же взяться за дело, но еще поплавали полчаса порознь, отрабатывая детали. Когда мы возобновили общение, оказалось, что наши проработки не совпадают, и нам потребовалось еще полчаса, чтобы утрясти разногласия. На все дела, включая время, потраченное Бертом на поиски людей, которые помогли бы нам с транспортировкой субмарины, ушло около шести часов. Наконец, мы были готовы выводить ее из дока.
Мы не пытались вести ее своим ходом, хотя это было возможно. После того как Джои трансформировался, лодку заполнили жидкостью при местном давлении. Мы подумывали о том, чтобы отвести ее к «операционной», соединить с переходным шлюзом и наполнить воздухом«дри давлении в одну атмосферу, но мне пришел в голову лучший выход.
Как и все глубоководные агрегаты, судно Джои было снабжено очень большими подъемными и балластными резервуарами. Первые еще действовали; наполнитель из них не вытек, если судить по нынешней плавучести лодки. Вторые же теперь, разумеется, были заполнены окружавшей нас жидкостью. Балластные цистерны проходили с двух сторон лодки, почти на всю ее длину, параллельно килю, и каждая из них подразделялась на четыре секции, разделенных переборками с клапанами и перекачивающими насосами.
Мы открыли все эти клапаны. Затем мы сломали замки на лючках для обслуживания, не открывая их полностью, чтобы жидкость могла просачиваться между внутренностью трюма и оболочкой секций. Теперь, при наличии достаточного времени, можно было продуть трюм вместе с балластными цистернами.
Наконец, мы стали готовиться к разрушению корпуса. Казалось само собой разумеющимся, что мы воспользуемся взрывными запалами, но я вспомнил, как звук действует на погруженного в воду человека. На станции их было не найти; ими никогда не пользовались.
Мы наконец решили и эту проблему - вернее, нам так казалось, - открыв все смотровые и межпереборочные лючки для ремонтных работ. Мы были теперь почти уверены, что если корпус прокачать, то он не выдержит давления и «схлопнется».
Немало времени мы потратили на то, чтобы изобрести способ включить продувные насосы дистанционно или снаружи. Наконец, кому-то из нас - но не мне - пришло в голову, что насосы можно спокойно включить и изнутри, а затем выйти и задраить люк. Давление не начнет падать до тех пор, пока корпус не будет отрезан от внешней среды.
Похоже, все было готово. При помощи навешенного балласта субмарина уже была доведена до почти нулевой плавучести, так что мы подняли ее и повели к ближайшему выходу. Всего нас было десятеро, и груз казался почти невесомым. Мы остановили субмарину под отверстием в крыше, подняли ее кверху до границы между средами и оставили там, пока сами облачались в костюмы и шлемы.
К ним я еще не привык. Я даже не успел спросить, зачем этот небольшой резервуар на спине - если помните, моя теория не смогла объяснить его наличия. Сейчас было некогда. Берт помог мне получше приладить оборудование, хотя большую часть времени я не понимал, что именно он делает. Три-четыре минуты ушло на то, чтобы отцепить внешний балласт, и субмарина вышла в море в последний раз.
Мы оставили у нее небольшую отрицательную плавучесть, так что некоторые из нас шли, поддерживая корпус, а остальные двигались вплавь, толкая субмарину сзади. Мы с Бертом не договаривались о том, где конкретно следует ее разместить; ясно, что подальше от входов, иначе нам трудно будет объяснить, почему ее не нашли раньше. С другой стороны, мы не сможем оттащить ее слишком уж далеко, поэтому мы волокли ее в течение часа, а затем поставили на дно.
Лично я не смог бы вернуться к входу, через который мы вышли, а если бы и стал искать, наткнулся бы на какой-нибудь из них только по чистой случайности. Берт и другие, однако, не волновались. Я предположил, что или они хорошо знают местность, или у них есть какая-то неизвестная мне навигационная схема. Единственный свет исходил от наших фонарей, образуя крошечный освещенный круг в беспредельной темноте Тихого океана. Мы были уже далеко от тента, как я до сих пор еще называл площади фермерского хозяйства. Я даже не знал, в каком направлении оно располагается, а если бы и знал, то без пользы для себя, поскольку у меня не было компаса.
Берт жестом указал мне на люк. Я открыл его и забрался внутрь. Чувствовал я себя неважно, но я утешался тем, что идея достаточно хороша.
Со своим делом я управился в одно мгновение - нужно было просто повернуть два переключателя. Задраив за собой люк, я присоединился к остальным.
Мы зарядили батареи субмарины, поэтому можно было не беспокоиться, что энергии не хватит на откачивание жидкости. Я весьма гордился тем, что не забыл об этом - цистерны были достаточно большими, а если добавить объем корпуса, то нагрузка на насосы оказывалась огромной. Однако не успел я добраться до всей группы, как вспомнил кое о чем таком, что не пришло в голову ни Берту, ни мне, и за что нам не могло быть никаких послаблений.
Если откачивать балластные цистерны при полных подъемных, то лодка станет приобретать положительную плавучесть. Естественно, она стала подниматься.
К счастью, поначалу она поднималась не слишком быстро. Мне удалось ухватиться за нее, открыть люк при помощи автоматики - я не смог бы сделать это вручную из-за уже возникшей разницы в давлении - и открыть клапаны сброса. К тому моменту, когда я снова выбрался наружу, лодка находилась уже на высоте пары сотен футов от дна. Пловцы собрались вокруг, освещая всю сцену фонарями; взглянув поверх корпуса, я увидел маслянистые потоки выливающейся подъемной жидкости. Скорость подъема падала, затем лодка остановилась и начала тонуть. Она приземлилась почти на том же месте, откуда и всплыла.
И мы ждали, ждали и ждали.
Наши помощники переговаривались между собой знаками. Мы с Бертом вообще не могли общаться, поскольку блокнот остался у входа, где мы одевались. Каждый из нас в точности знал, что думает другой, хотя по мере того, как проходило время, мы стали вопросительно поглядывать друг на друга.
К этому времени помпы наверняка должны были откачать весь объем. Внутри корабля должен быть чуть ли не вакуум.
Мы не обратили внимания на то, оставалось ли что-нибудь в воздушных резервуарах. Но при таком давлении это не играло никакой роли. Из балластных клапанов не выходило никаких пузырьков, но любое количество воздуха, освобождаемое из резервуаров, при таком давлении вполне могло уйти в раствор перед тем, как оказаться снаружи.
Проблема состояла не в том, какое давление внутри, нулевое или в несколько атмосфер, - вопрос был в том, что мы могли сделать, если корпус не желал поддаваться давлению. Внутри лодки давление так и будет оставаться низким еще долго после того, как у помп кончится питание, но даже это займет много времени, потому что сейчас они работают вхолостую. Учитывая общую надежность оборудования Совета, могут пройти еще месяцы, пока какая-нибудь микроскопическая протечка сравняет внутреннее давление с внешним так, чтобы можно было открыть люки. Не знаю, сколько времени мы могли бы просидеть тут без кислородной пищи, но, конечно же, не месяцы. По сути дела, мне будет трудно оправдаться даже за те три дня, которые прошли с тех пор, как я говорил с Мари в прошлый раз. Объяснить более долгий «прогул» будет еще труднее, а я не мог позволить себе снова встречаться с ней, не имея на руках готовой и убедительной информации о Джои.
Очень помог бы глубинный заряд; даже простого взрывного запала было бы, вероятно, достаточно. Корпус должен был быть совсем близок к разрушению после всего, что мы с ним проделали. К сожалению, взрывчатки у нас не было.
У меня не было никаких соображений, кроме того, что нам придется отвести субмарину назад, присоединить к шлюзу отсека, где обычно встречали таких посетителей, как мы, снизить давление до одной атмосферы, чтобы Берт или я могли войти внутрь и начать все сначала. Мне эта идея не нравилась. Я был уверен, что она не понравится и Берту, но ничего иного в этих обстоятельствах придумать не мог. Такую мысль трудно было бы передать при помощи жестов, да и с блокнотом это займет немало времени.
Мне удалось дать Берту понять, что нам следует вернуться к месту, где лежит блокнот, и устроить конференцию. Когда я попытался объяснить ему, что субмарину мы должны взять с собой, он решительно воспротивился. Через пару минут я перестал настаивать. Как я уже говорил, мне не очень-то нравился и весь план. Берт сделал несколько жестов остальным, и большинство от правилось с нами, а четверо устроились на ровном участке донной поверхности ярдах в двадцати от корабля и стали играть в какую-то игру. В любое другое время я бы ею поинтересовался.
–Плыть обратно налегке, разумеется, было гораздо легче - вернее, я хочу сказать, было бы легче. Но мы не доплыли.
Не знаю, насколько мы удалились за восемь-десять минут. Может быть, примерно на четверть мили. Я не самый хороший пловец в мире, но даже я не перерабатывал.
Этот сбой в наших планах, как и все остальные ляпсусы, мы должны были бы предусмотреть - но ни один из нас его не предусмотрел. Если бы мы были умнее, то не стали бы сидеть рядом с субмариной после того, как были включены балластные помпы. По всем законам природы происшедшее было совершенно неминуемо, и единственная причина, почему я не осознал это в первую же секунду после катастрофы, состояла в том, что я еще не пришел в сознание.
Затея была достаточно проста. Субмарина Джои, разумеется, никуда не делась. Мы просто ее сломаем, скажем Мари, что нашли останки и, если нужно, покажем их ей. Несложно будет позаботиться и о том, чтобы остались в целости регистрационный номер и другие важные вещи, по которым можно опознать субмарину. Придя к общему мнению, мы отправились в док, где находилась лодка. Мы могли бы сразу же взяться за дело, но еще поплавали полчаса порознь, отрабатывая детали. Когда мы возобновили общение, оказалось, что наши проработки не совпадают, и нам потребовалось еще полчаса, чтобы утрясти разногласия. На все дела, включая время, потраченное Бертом на поиски людей, которые помогли бы нам с транспортировкой субмарины, ушло около шести часов. Наконец, мы были готовы выводить ее из дока.
Мы не пытались вести ее своим ходом, хотя это было возможно. После того как Джои трансформировался, лодку заполнили жидкостью при местном давлении. Мы подумывали о том, чтобы отвести ее к «операционной», соединить с переходным шлюзом и наполнить воздухом«дри давлении в одну атмосферу, но мне пришел в голову лучший выход.
Как и все глубоководные агрегаты, судно Джои было снабжено очень большими подъемными и балластными резервуарами. Первые еще действовали; наполнитель из них не вытек, если судить по нынешней плавучести лодки. Вторые же теперь, разумеется, были заполнены окружавшей нас жидкостью. Балластные цистерны проходили с двух сторон лодки, почти на всю ее длину, параллельно килю, и каждая из них подразделялась на четыре секции, разделенных переборками с клапанами и перекачивающими насосами.
Мы открыли все эти клапаны. Затем мы сломали замки на лючках для обслуживания, не открывая их полностью, чтобы жидкость могла просачиваться между внутренностью трюма и оболочкой секций. Теперь, при наличии достаточного времени, можно было продуть трюм вместе с балластными цистернами.
Наконец, мы стали готовиться к разрушению корпуса. Казалось само собой разумеющимся, что мы воспользуемся взрывными запалами, но я вспомнил, как звук действует на погруженного в воду человека. На станции их было не найти; ими никогда не пользовались.
Мы наконец решили и эту проблему - вернее, нам так казалось, - открыв все смотровые и межпереборочные лючки для ремонтных работ. Мы были теперь почти уверены, что если корпус прокачать, то он не выдержит давления и «схлопнется».
Немало времени мы потратили на то, чтобы изобрести способ включить продувные насосы дистанционно или снаружи. Наконец, кому-то из нас - но не мне - пришло в голову, что насосы можно спокойно включить и изнутри, а затем выйти и задраить люк. Давление не начнет падать до тех пор, пока корпус не будет отрезан от внешней среды.
Похоже, все было готово. При помощи навешенного балласта субмарина уже была доведена до почти нулевой плавучести, так что мы подняли ее и повели к ближайшему выходу. Всего нас было десятеро, и груз казался почти невесомым. Мы остановили субмарину под отверстием в крыше, подняли ее кверху до границы между средами и оставили там, пока сами облачались в костюмы и шлемы.
К ним я еще не привык. Я даже не успел спросить, зачем этот небольшой резервуар на спине - если помните, моя теория не смогла объяснить его наличия. Сейчас было некогда. Берт помог мне получше приладить оборудование, хотя большую часть времени я не понимал, что именно он делает. Три-четыре минуты ушло на то, чтобы отцепить внешний балласт, и субмарина вышла в море в последний раз.
Мы оставили у нее небольшую отрицательную плавучесть, так что некоторые из нас шли, поддерживая корпус, а остальные двигались вплавь, толкая субмарину сзади. Мы с Бертом не договаривались о том, где конкретно следует ее разместить; ясно, что подальше от входов, иначе нам трудно будет объяснить, почему ее не нашли раньше. С другой стороны, мы не сможем оттащить ее слишком уж далеко, поэтому мы волокли ее в течение часа, а затем поставили на дно.
Лично я не смог бы вернуться к входу, через который мы вышли, а если бы и стал искать, наткнулся бы на какой-нибудь из них только по чистой случайности. Берт и другие, однако, не волновались. Я предположил, что или они хорошо знают местность, или у них есть какая-то неизвестная мне навигационная схема. Единственный свет исходил от наших фонарей, образуя крошечный освещенный круг в беспредельной темноте Тихого океана. Мы были уже далеко от тента, как я до сих пор еще называл площади фермерского хозяйства. Я даже не знал, в каком направлении оно располагается, а если бы и знал, то без пользы для себя, поскольку у меня не было компаса.
Берт жестом указал мне на люк. Я открыл его и забрался внутрь. Чувствовал я себя неважно, но я утешался тем, что идея достаточно хороша.
Со своим делом я управился в одно мгновение - нужно было просто повернуть два переключателя. Задраив за собой люк, я присоединился к остальным.
Мы зарядили батареи субмарины, поэтому можно было не беспокоиться, что энергии не хватит на откачивание жидкости. Я весьма гордился тем, что не забыл об этом - цистерны были достаточно большими, а если добавить объем корпуса, то нагрузка на насосы оказывалась огромной. Однако не успел я добраться до всей группы, как вспомнил кое о чем таком, что не пришло в голову ни Берту, ни мне, и за что нам не могло быть никаких послаблений.
Если откачивать балластные цистерны при полных подъемных, то лодка станет приобретать положительную плавучесть. Естественно, она стала подниматься.
К счастью, поначалу она поднималась не слишком быстро. Мне удалось ухватиться за нее, открыть люк при помощи автоматики - я не смог бы сделать это вручную из-за уже возникшей разницы в давлении - и открыть клапаны сброса. К тому моменту, когда я снова выбрался наружу, лодка находилась уже на высоте пары сотен футов от дна. Пловцы собрались вокруг, освещая всю сцену фонарями; взглянув поверх корпуса, я увидел маслянистые потоки выливающейся подъемной жидкости. Скорость подъема падала, затем лодка остановилась и начала тонуть. Она приземлилась почти на том же месте, откуда и всплыла.
И мы ждали, ждали и ждали.
Наши помощники переговаривались между собой знаками. Мы с Бертом вообще не могли общаться, поскольку блокнот остался у входа, где мы одевались. Каждый из нас в точности знал, что думает другой, хотя по мере того, как проходило время, мы стали вопросительно поглядывать друг на друга.
К этому времени помпы наверняка должны были откачать весь объем. Внутри корабля должен быть чуть ли не вакуум.
Мы не обратили внимания на то, оставалось ли что-нибудь в воздушных резервуарах. Но при таком давлении это не играло никакой роли. Из балластных клапанов не выходило никаких пузырьков, но любое количество воздуха, освобождаемое из резервуаров, при таком давлении вполне могло уйти в раствор перед тем, как оказаться снаружи.
Проблема состояла не в том, какое давление внутри, нулевое или в несколько атмосфер, - вопрос был в том, что мы могли сделать, если корпус не желал поддаваться давлению. Внутри лодки давление так и будет оставаться низким еще долго после того, как у помп кончится питание, но даже это займет много времени, потому что сейчас они работают вхолостую. Учитывая общую надежность оборудования Совета, могут пройти еще месяцы, пока какая-нибудь микроскопическая протечка сравняет внутреннее давление с внешним так, чтобы можно было открыть люки. Не знаю, сколько времени мы могли бы просидеть тут без кислородной пищи, но, конечно же, не месяцы. По сути дела, мне будет трудно оправдаться даже за те три дня, которые прошли с тех пор, как я говорил с Мари в прошлый раз. Объяснить более долгий «прогул» будет еще труднее, а я не мог позволить себе снова встречаться с ней, не имея на руках готовой и убедительной информации о Джои.
Очень помог бы глубинный заряд; даже простого взрывного запала было бы, вероятно, достаточно. Корпус должен был быть совсем близок к разрушению после всего, что мы с ним проделали. К сожалению, взрывчатки у нас не было.
У меня не было никаких соображений, кроме того, что нам придется отвести субмарину назад, присоединить к шлюзу отсека, где обычно встречали таких посетителей, как мы, снизить давление до одной атмосферы, чтобы Берт или я могли войти внутрь и начать все сначала. Мне эта идея не нравилась. Я был уверен, что она не понравится и Берту, но ничего иного в этих обстоятельствах придумать не мог. Такую мысль трудно было бы передать при помощи жестов, да и с блокнотом это займет немало времени.
Мне удалось дать Берту понять, что нам следует вернуться к месту, где лежит блокнот, и устроить конференцию. Когда я попытался объяснить ему, что субмарину мы должны взять с собой, он решительно воспротивился. Через пару минут я перестал настаивать. Как я уже говорил, мне не очень-то нравился и весь план. Берт сделал несколько жестов остальным, и большинство от правилось с нами, а четверо устроились на ровном участке донной поверхности ярдах в двадцати от корабля и стали играть в какую-то игру. В любое другое время я бы ею поинтересовался.
–Плыть обратно налегке, разумеется, было гораздо легче - вернее, я хочу сказать, было бы легче. Но мы не доплыли.
Не знаю, насколько мы удалились за восемь-десять минут. Может быть, примерно на четверть мили. Я не самый хороший пловец в мире, но даже я не перерабатывал.
Этот сбой в наших планах, как и все остальные ляпсусы, мы должны были бы предусмотреть - но ни один из нас его не предусмотрел. Если бы мы были умнее, то не стали бы сидеть рядом с субмариной после того, как были включены балластные помпы. По всем законам природы происшедшее было совершенно неминуемо, и единственная причина, почему я не осознал это в первую же секунду после катастрофы, состояла в том, что я еще не пришел в сознание.
Глава 20
Если вы погрузитесь под воду и попросите приятеля стучать камнями друг о друга, начиная ярдов с двадцати-тридцати и постепенно приближаясь к вам, пока вы уже будете не в состоянии это выдерживать, то у вас может возникнуть некоторое представление о моих ощущениях.
Не знаю, как вам их описать. По сути дела, на несколько секунд я потерял сознание, поэтому, наверное, надо сказать, что я ничего не чувствовал. Какое-то ощущение все же наличествовало. Если вам дадут кувалдой одновременно по каждому квадратному дюйму вашего тела, то ощущение может быть сходным - я мог бы использовать это сравнение в качестве иллюстрации, если бы был уверен, что оно верно. Так что мне придется оставить этот труд на долю вашего воображения, подкрепленного, если желаете, предложенным выше экспериментом.
Удар подействовал примерно одинаково на всех нас. Прошло не менее минуты, если не больше, до того, как мы на всех парах поплыли обратно к месту, где оставили наших товарищей. Никто из нас не испытывал никаких сомнений относительно того, что произошло; и ни у кого из нас не было особого желания возвращаться.
Тем не менее мы спешили.
Я ожидал, что в том месте, где наши компаньоны занялись своей игрой, мы найдем четыре тела, но все оказалось не так просто. Насколько я мог судить, корпус субмарины оказался примерно там же, где и был. Но когда он сплющился, ударная волна подняла облако мути, так что наши фонари помогали нам мало. Мы держались вместе и кружили в этой взвеси во всех направлениях, исследуя каждый квадратный фут дна в поисках не только тел, но и их следов, которые могли быть скрыты оседающим илом. Чтобы заняться этим, нам не надо было и договариваться.
Одного из пловцов мы нашли полузасыпанным футах в пятнадцати от корпуса субмарины. Внешне он был цел, но я понимал, что он не мог остаться в живых. Ударная волна вышибла из нас дух на расстоянии в несколько сотен ярдов, а закон обратной зависимости от квадрата расстояния действует и под водой.
Остальных найти на дне мы так и не смогли, но как только ил сел, еще один пловец стал различим на высоте футов в двадцать; он всплывал очень медленно. От основания его шлема тянулась тонкая струйка маслянистых капель. Чтобы уравновесить отрицательную плавучесть более плотной, чем вода, жидкости, заполнявшей костюмы для плавания, они должны были включать в себя легкие материалы. Поэтому с потерей тяжелой жидкости человек неминуемо должен был начать всплывать.
Отсюда становится понятным, почему мы не смогли найти еще двоих. Вероятно, утечка у них шла быстрее. Я представил себе, как они всплывают где-то в высоте над нами, а вниз, на дно, падают капли жидкости, сделавшей возможной их странную жизнь. Я подумал о том, не поискать ли нам дождь из масляных капель, по которым мы могли бы определить их местонахождение, но не имел возможности объяснить эту мысль остальным, к тому же было ясно, что наши фонари слишком слабы для такого поиска. Очевидно, нас объединяла одна и та же мысль. Таща за собой два тела, мы направились к входу.
Я жалел о том, что из-за недостатка света не могу прочитать выражение на лицах наших компаньонов. Мне хотелось определить, как они относятся к двум чужакам, по чьей вине погибли четверо их товарищей. Не знаю, как Берт объяснил им наши дела; может быть, они считали, что мы проводим важные научные исследования или что-нибудь подобное. Я надеялся, что так они и думали. Мне и так было дурно от ощущения своей вины; не хватало еще, чтобы на нас ополчилось все население колонии.
Также мне хотелось бы знать, как чувствует себя Берт. Ведь жертвы могли оказаться и его близкими друзьями.
Я надеялся, что смогу разобраться во всем этом, когда мы доберемся до входа, но был разочарован. Когда мы вошли, возникло такое всеобщее возбуждение, что я был просто не в силах уразуметь, что выражают лица большинства из окружающих.
Я не понимал тогда, насколько условна их мимика; если вы не выросли в обществе, в котором приняты стандартные маски для выражения ярости, отвращения или других эмоций, то это ненадежный метод сбора информации. Эти люди могли ощущать ярость, грусть или презрение, но я не мог ничего определить. Они усиленно жестикулировали, когда мимо них проносили тела, также они «беседовали» с Бертом, и об их лояльности по отношению к нам я могу судить только по тому факту, что они не набросились на нас всей толпой. Я не был уверен в том, что такая ситуация продлится достаточно долго; может быть, здесь просто не оказалось никого из близких или друзей погибших.
Примерно через полчаса активность у входа стихла. Тела унесли, наши помощники уплыли по своим делам, а пловцы, которые постоянно толкутся у входов, не обращали на нас никакого внимания. Для некоторых из них это событие, может быть, тоже оказалось сенсацией - девица, которая оставила нас у энергетической установки, снова вернулась вместе со своими друзьями.
Наконец, Берт опять мог воспользоваться блокнотом. Я хотел бы многое сказать - я все еще был потрясен, чувствовал свою вину и сожалел о том, что мы наделали глупостей, - но проблемы общения останавливали меня. Бывают моменты, когда слова человека не поспевают вслед его собственным мыслям, но бывает и так, что ему не удается достаточно быстро добраться даже до блокнота для письма.
Не знаю, как вам их описать. По сути дела, на несколько секунд я потерял сознание, поэтому, наверное, надо сказать, что я ничего не чувствовал. Какое-то ощущение все же наличествовало. Если вам дадут кувалдой одновременно по каждому квадратному дюйму вашего тела, то ощущение может быть сходным - я мог бы использовать это сравнение в качестве иллюстрации, если бы был уверен, что оно верно. Так что мне придется оставить этот труд на долю вашего воображения, подкрепленного, если желаете, предложенным выше экспериментом.
Удар подействовал примерно одинаково на всех нас. Прошло не менее минуты, если не больше, до того, как мы на всех парах поплыли обратно к месту, где оставили наших товарищей. Никто из нас не испытывал никаких сомнений относительно того, что произошло; и ни у кого из нас не было особого желания возвращаться.
Тем не менее мы спешили.
Я ожидал, что в том месте, где наши компаньоны занялись своей игрой, мы найдем четыре тела, но все оказалось не так просто. Насколько я мог судить, корпус субмарины оказался примерно там же, где и был. Но когда он сплющился, ударная волна подняла облако мути, так что наши фонари помогали нам мало. Мы держались вместе и кружили в этой взвеси во всех направлениях, исследуя каждый квадратный фут дна в поисках не только тел, но и их следов, которые могли быть скрыты оседающим илом. Чтобы заняться этим, нам не надо было и договариваться.
Одного из пловцов мы нашли полузасыпанным футах в пятнадцати от корпуса субмарины. Внешне он был цел, но я понимал, что он не мог остаться в живых. Ударная волна вышибла из нас дух на расстоянии в несколько сотен ярдов, а закон обратной зависимости от квадрата расстояния действует и под водой.
Остальных найти на дне мы так и не смогли, но как только ил сел, еще один пловец стал различим на высоте футов в двадцать; он всплывал очень медленно. От основания его шлема тянулась тонкая струйка маслянистых капель. Чтобы уравновесить отрицательную плавучесть более плотной, чем вода, жидкости, заполнявшей костюмы для плавания, они должны были включать в себя легкие материалы. Поэтому с потерей тяжелой жидкости человек неминуемо должен был начать всплывать.
Отсюда становится понятным, почему мы не смогли найти еще двоих. Вероятно, утечка у них шла быстрее. Я представил себе, как они всплывают где-то в высоте над нами, а вниз, на дно, падают капли жидкости, сделавшей возможной их странную жизнь. Я подумал о том, не поискать ли нам дождь из масляных капель, по которым мы могли бы определить их местонахождение, но не имел возможности объяснить эту мысль остальным, к тому же было ясно, что наши фонари слишком слабы для такого поиска. Очевидно, нас объединяла одна и та же мысль. Таща за собой два тела, мы направились к входу.
Я жалел о том, что из-за недостатка света не могу прочитать выражение на лицах наших компаньонов. Мне хотелось определить, как они относятся к двум чужакам, по чьей вине погибли четверо их товарищей. Не знаю, как Берт объяснил им наши дела; может быть, они считали, что мы проводим важные научные исследования или что-нибудь подобное. Я надеялся, что так они и думали. Мне и так было дурно от ощущения своей вины; не хватало еще, чтобы на нас ополчилось все население колонии.
Также мне хотелось бы знать, как чувствует себя Берт. Ведь жертвы могли оказаться и его близкими друзьями.
Я надеялся, что смогу разобраться во всем этом, когда мы доберемся до входа, но был разочарован. Когда мы вошли, возникло такое всеобщее возбуждение, что я был просто не в силах уразуметь, что выражают лица большинства из окружающих.
Я не понимал тогда, насколько условна их мимика; если вы не выросли в обществе, в котором приняты стандартные маски для выражения ярости, отвращения или других эмоций, то это ненадежный метод сбора информации. Эти люди могли ощущать ярость, грусть или презрение, но я не мог ничего определить. Они усиленно жестикулировали, когда мимо них проносили тела, также они «беседовали» с Бертом, и об их лояльности по отношению к нам я могу судить только по тому факту, что они не набросились на нас всей толпой. Я не был уверен в том, что такая ситуация продлится достаточно долго; может быть, здесь просто не оказалось никого из близких или друзей погибших.
Примерно через полчаса активность у входа стихла. Тела унесли, наши помощники уплыли по своим делам, а пловцы, которые постоянно толкутся у входов, не обращали на нас никакого внимания. Для некоторых из них это событие, может быть, тоже оказалось сенсацией - девица, которая оставила нас у энергетической установки, снова вернулась вместе со своими друзьями.
Наконец, Берт опять мог воспользоваться блокнотом. Я хотел бы многое сказать - я все еще был потрясен, чувствовал свою вину и сожалел о том, что мы наделали глупостей, - но проблемы общения останавливали меня. Бывают моменты, когда слова человека не поспевают вслед его собственным мыслям, но бывает и так, что ему не удается достаточно быстро добраться даже до блокнота для письма.