А почему здесь не может быть музыки? Правда, я здесь ее не слышал; пение тут явно было невозможным. Но струнные инструменты могли бы действовать. Их можно было бы модифицировать, и они
смогли быслужить своему назначению. Электрические, конечно, были бы возможны. Если их нет, я смог бы их сконструировать.
И хотя здесь не было девичьих голосов, все равно были девушки. Всего в нескольких футах от меня находилась одна очень миловидная особа, и она смотрела на нас, будто бы зная, о чем идет речь.
Но здесь все было по-другому. Даже без ограничений в расходе энергии, заходящих так далеко, что это начинает волновать соседей, смог бы я спокойно прожить всю жизнь в таких условиях? Не слишком ли меня будет тревожить мысль о черном, бушующем океане между мною и всем тем, с чем я родился и жил наверху? Или, если я здесь не останусь, не слишком ли часто между мной и моей спокойной жизнью будет втираться мысль о том, чего я мог бы достичь здесь, внизу?
Я не мог найти ответы на эти вопросы. Даже если я пытался отвлечься от всех личностных факторов - не только тех, что были связаны с Мари, но также всех, которые хоть в какой-то мере можно назвать корыстными, - я все равно не мог.
Наверху у меня была постоянная работа в Совете. Эта работа была полезной и даже важной, и мне она нравилась. Хотя я мог бы заниматься полезной работой и здесь, и она наверняка мне понравилась бы. Вознаграждение, если снова посмотреть с точки зрения корысти, мало что значило и там, и здесь. С тех пор как было введено рационирование энергии, богатство как таковое стало бессмысленным, и здесь я не замечал признаков плутократии. Хотя, возможно, я их просто не заметил; я так мало знаю об этом месте.
Конечно, я мог бы узнать больше. Ни одно из решений не является необратимым. Единственная вещь, которую нельзя переиграть обратно, уже была со мной произведена - мой кашлятельный рефлекс отсутствовал, и мне всю жизнь теперь придется есть с осторожностью, независимо от того, где я буду жить - там или здесь.
Может быть, мне следует остаться, побольше узнать о здешней жизни, а там уж и думать о возвращении. В конце концов, нет никаких причин, по которым нельзя было бы поддерживать связь с поверхностью. Я поднял глаза и собирался было написать ответ Мари, но меня снова стали обуревать мысли.
Возможна ли какая-либо связь вообще? Джои указал на серьезные причины, почему Совет не хочет, чтобы сведения о станции распространились на суше, хотя он и выразился несколько по-другому.
Колония была местом, где рационирование энергии, каким бы реальным оно ни было математически, просто не являлось сознательным фактором жизни. Население, как это подчеркнула Мари, было похоже на группу французских аристократов в мире черни. Наверху общепринятая мораль требовала жесткого отношения к пользованию энергией, в то время как здесь в такой морали не нуждались; люди даже не поняли бы ее необходимости.
Если слишком много людей с поверхности посетят это место и сведения о нем распространятся достаточно широко, случится беда. Даже если новости будут опубликованы осторожно и разумно, что очень сомнительно, то множество людей из внешнего мира захотят или переселиться сюда, или построить еще больше сооружений, работающих на вулканическом тепле, чтобы «каждый мог получить больше». Уже забытое рассуждение «почему я не могу иметь столько же, сколько он» заставит людей требовать чего-то вроде современного эквивалента философского камня, если воспользоваться терминами тех времен, когда богатство выражалось в количестве металла, а не энергии.
Средний гражданин поймет, почему Совет никогда не станет строить сооружения, отнимающие энергию у неистощимого источника внутри Земли. Я не хочу показаться циничным, но я знаю, что есть одна вещь, на которую Совет никогда не согласится. Он никогда не сделает ничего такого, из-за чего рационирование энергии могло бы стать ненужным.
Но если отбросить цинизм, Совет совершенно прав. Принятое десятилетия назад решение о том, что единственная надежда человечества заключается в термоядерном синтезе, оказалось вполне разумным. Мы знаем, что решение этой проблемы состоит не только в инженерных деталях, как тогда думали. Слишком многие факторы этого процесса нестабильны по своей природе, если только их не удерживает, к примеру, как минимум масса небольшой звезды. Решим ли мы когда-либо эту проблему вообще - это только вопрос веры. Но если все же решим, для этого потребуются все наши усилия - максимум того, что может предложить человек.
А эти усилия прекратятся, едва лишь произойдет нечто такое, что поможет предотвратить истощение источников энергии. Человечество только и делало, что растрачивало ресурсы, пока угроза не оказалась буквально у порога. Если могучая вулканическая энергия отодвинет эту угрозу, то давление обстоятельств пойдет на убыль. И, оставляя в стороне несомненный обвал морали, который за этим последует, работы по термоядерному синтезу прекратятся. Они, может быть, и будут, продолжаться номинально, но работаостановится. Люди слишком небрежны; лучшие операторы энергетических комплексов начинают оставлять свет в помещении, когда выходят, только по тем соображениям, что это все-таки завод и энергии тут навалом.
Надо учитывать и то, что Совету иногда приходится предпринимать, чтобы бороться с таким отношением. Мне не следует рассчитывать на то, что мне позволят вернуться наверх, если я сейчас останусь здесь, а также на то, что мне позволят вернуться сюда, если я сейчас отправлюсь на поверхность. Мое нынешнее решение, каким бы оно ни было, безопаснее рассматривать как необратимое.
Но осознание этого факта ничуть не облегчило мою проблему, даже если отбросить в сторону политическую философию и мораль.
Существует ли какая-либо вероятность того, что Совет станет настаивать на включении станции в общую структуру и подключении ее к планетарной энергетической сети?
Никакой. Сам процесс подключения и так уже достаточно непрактичен. Если учесть ту небольшую долю энергии, которая затрачивается здесь на фотосинтез, и даже если местное население согласится на уровень рационирования энергии, принятый на поверхности, то пройдут еще десятилетия, пока окупятся энергетические затраты на подключение их к сети. Если они вообще окупятся.
Все это означало, что транспондеры, которые я с такими трудами разместил здесь, представляют собой усилие, затраченное впустую.
Итак - оставаться мне или нет? Хотелось ли мне жить здесь или все же при свете солнца? Я все еще не знал.
Я ощущал большой соблазн положиться полностью на решение Мари, но Мари не обнародовала свое решение.
Берта можно было не принимать в расчет - а что касается Мари, она никогда его и не принимала. Можно было подумать, что к этому времени она уже поняла, что Джои для нее - пустой номер.
Но почему бы ей не намекнуть мне об этом?
И она намекнула. Ей надоело ждать, пока я приду к какому-нибудь решению, и заговорила снова. Поначалу мне показалось, что она сменила тему разговора.
– Как вы думаете, что теперь будет делать Берт? Останется здесь или вернется? - спросила она.
Я был рад отложить на время вопросы, на которые не было ответов.
«Он уже пробыл здесь целый год, пока не начались все наши дела, - напомнил я, - Я не думаю, что в последние несколько минут у него возникнет непреодолимое желание изменить свое решение. Я так понимаю, что теперь у него еще меньше причин возвращаться».
Одновременно я вопросительно поднял брови, обращаясь к Джои. Он прочитал записку, как всегда, пожал плечами, затем кивнул. Комментарий Мари явился для нас откровением.
– Я бы так не сказала,- заметила она.- Кто-нибудь из вас должен сказать ему, что я его понимаю. Мне бы не хотелось, чтобы он слишком огорчался из-за всех этих недоразумений.
Я взглянул на Джои. Он посмотрел на меня и поднял одну бровь с той стороны лица, что была повернута в сторону от субмарины. Ни один из нас никогда раньше и не думал, что прощение может зависеть не от того, чточеловек сделал, а от того, почемуон это сделал.
Я снова обратился к блокноту и написал:
«Если ты действительно так считаешь, то я ему скажу. Я остаюсь, чтобы помогать Джои, так что достаточно часто буду встречаться и с Бертом. Я лингвист не хуже него и, может быть, смогу как-то распутать эту отвратительную замену нормальной системы коммуникации».
Я предпочел не добавлять никаких комментариев насчет интересных для меня преподавательниц языка. Если Мари снова переменит свои намерения, хотя бы просто из ревности, то я никогда уже не смогу принимать какие-либо решения. И после кошмарного периода неизвестности, который этому предшествовал, было бы жалко упускать нынешнюю возможность.
И хотя здесь не было девичьих голосов, все равно были девушки. Всего в нескольких футах от меня находилась одна очень миловидная особа, и она смотрела на нас, будто бы зная, о чем идет речь.
Но здесь все было по-другому. Даже без ограничений в расходе энергии, заходящих так далеко, что это начинает волновать соседей, смог бы я спокойно прожить всю жизнь в таких условиях? Не слишком ли меня будет тревожить мысль о черном, бушующем океане между мною и всем тем, с чем я родился и жил наверху? Или, если я здесь не останусь, не слишком ли часто между мной и моей спокойной жизнью будет втираться мысль о том, чего я мог бы достичь здесь, внизу?
Я не мог найти ответы на эти вопросы. Даже если я пытался отвлечься от всех личностных факторов - не только тех, что были связаны с Мари, но также всех, которые хоть в какой-то мере можно назвать корыстными, - я все равно не мог.
Наверху у меня была постоянная работа в Совете. Эта работа была полезной и даже важной, и мне она нравилась. Хотя я мог бы заниматься полезной работой и здесь, и она наверняка мне понравилась бы. Вознаграждение, если снова посмотреть с точки зрения корысти, мало что значило и там, и здесь. С тех пор как было введено рационирование энергии, богатство как таковое стало бессмысленным, и здесь я не замечал признаков плутократии. Хотя, возможно, я их просто не заметил; я так мало знаю об этом месте.
Конечно, я мог бы узнать больше. Ни одно из решений не является необратимым. Единственная вещь, которую нельзя переиграть обратно, уже была со мной произведена - мой кашлятельный рефлекс отсутствовал, и мне всю жизнь теперь придется есть с осторожностью, независимо от того, где я буду жить - там или здесь.
Может быть, мне следует остаться, побольше узнать о здешней жизни, а там уж и думать о возвращении. В конце концов, нет никаких причин, по которым нельзя было бы поддерживать связь с поверхностью. Я поднял глаза и собирался было написать ответ Мари, но меня снова стали обуревать мысли.
Возможна ли какая-либо связь вообще? Джои указал на серьезные причины, почему Совет не хочет, чтобы сведения о станции распространились на суше, хотя он и выразился несколько по-другому.
Колония была местом, где рационирование энергии, каким бы реальным оно ни было математически, просто не являлось сознательным фактором жизни. Население, как это подчеркнула Мари, было похоже на группу французских аристократов в мире черни. Наверху общепринятая мораль требовала жесткого отношения к пользованию энергией, в то время как здесь в такой морали не нуждались; люди даже не поняли бы ее необходимости.
Если слишком много людей с поверхности посетят это место и сведения о нем распространятся достаточно широко, случится беда. Даже если новости будут опубликованы осторожно и разумно, что очень сомнительно, то множество людей из внешнего мира захотят или переселиться сюда, или построить еще больше сооружений, работающих на вулканическом тепле, чтобы «каждый мог получить больше». Уже забытое рассуждение «почему я не могу иметь столько же, сколько он» заставит людей требовать чего-то вроде современного эквивалента философского камня, если воспользоваться терминами тех времен, когда богатство выражалось в количестве металла, а не энергии.
Средний гражданин поймет, почему Совет никогда не станет строить сооружения, отнимающие энергию у неистощимого источника внутри Земли. Я не хочу показаться циничным, но я знаю, что есть одна вещь, на которую Совет никогда не согласится. Он никогда не сделает ничего такого, из-за чего рационирование энергии могло бы стать ненужным.
Но если отбросить цинизм, Совет совершенно прав. Принятое десятилетия назад решение о том, что единственная надежда человечества заключается в термоядерном синтезе, оказалось вполне разумным. Мы знаем, что решение этой проблемы состоит не только в инженерных деталях, как тогда думали. Слишком многие факторы этого процесса нестабильны по своей природе, если только их не удерживает, к примеру, как минимум масса небольшой звезды. Решим ли мы когда-либо эту проблему вообще - это только вопрос веры. Но если все же решим, для этого потребуются все наши усилия - максимум того, что может предложить человек.
А эти усилия прекратятся, едва лишь произойдет нечто такое, что поможет предотвратить истощение источников энергии. Человечество только и делало, что растрачивало ресурсы, пока угроза не оказалась буквально у порога. Если могучая вулканическая энергия отодвинет эту угрозу, то давление обстоятельств пойдет на убыль. И, оставляя в стороне несомненный обвал морали, который за этим последует, работы по термоядерному синтезу прекратятся. Они, может быть, и будут, продолжаться номинально, но работаостановится. Люди слишком небрежны; лучшие операторы энергетических комплексов начинают оставлять свет в помещении, когда выходят, только по тем соображениям, что это все-таки завод и энергии тут навалом.
Надо учитывать и то, что Совету иногда приходится предпринимать, чтобы бороться с таким отношением. Мне не следует рассчитывать на то, что мне позволят вернуться наверх, если я сейчас останусь здесь, а также на то, что мне позволят вернуться сюда, если я сейчас отправлюсь на поверхность. Мое нынешнее решение, каким бы оно ни было, безопаснее рассматривать как необратимое.
Но осознание этого факта ничуть не облегчило мою проблему, даже если отбросить в сторону политическую философию и мораль.
Существует ли какая-либо вероятность того, что Совет станет настаивать на включении станции в общую структуру и подключении ее к планетарной энергетической сети?
Никакой. Сам процесс подключения и так уже достаточно непрактичен. Если учесть ту небольшую долю энергии, которая затрачивается здесь на фотосинтез, и даже если местное население согласится на уровень рационирования энергии, принятый на поверхности, то пройдут еще десятилетия, пока окупятся энергетические затраты на подключение их к сети. Если они вообще окупятся.
Все это означало, что транспондеры, которые я с такими трудами разместил здесь, представляют собой усилие, затраченное впустую.
Итак - оставаться мне или нет? Хотелось ли мне жить здесь или все же при свете солнца? Я все еще не знал.
Я ощущал большой соблазн положиться полностью на решение Мари, но Мари не обнародовала свое решение.
Берта можно было не принимать в расчет - а что касается Мари, она никогда его и не принимала. Можно было подумать, что к этому времени она уже поняла, что Джои для нее - пустой номер.
Но почему бы ей не намекнуть мне об этом?
И она намекнула. Ей надоело ждать, пока я приду к какому-нибудь решению, и заговорила снова. Поначалу мне показалось, что она сменила тему разговора.
– Как вы думаете, что теперь будет делать Берт? Останется здесь или вернется? - спросила она.
Я был рад отложить на время вопросы, на которые не было ответов.
«Он уже пробыл здесь целый год, пока не начались все наши дела, - напомнил я, - Я не думаю, что в последние несколько минут у него возникнет непреодолимое желание изменить свое решение. Я так понимаю, что теперь у него еще меньше причин возвращаться».
Одновременно я вопросительно поднял брови, обращаясь к Джои. Он прочитал записку, как всегда, пожал плечами, затем кивнул. Комментарий Мари явился для нас откровением.
– Я бы так не сказала,- заметила она.- Кто-нибудь из вас должен сказать ему, что я его понимаю. Мне бы не хотелось, чтобы он слишком огорчался из-за всех этих недоразумений.
Я взглянул на Джои. Он посмотрел на меня и поднял одну бровь с той стороны лица, что была повернута в сторону от субмарины. Ни один из нас никогда раньше и не думал, что прощение может зависеть не от того, чточеловек сделал, а от того, почемуон это сделал.
Я снова обратился к блокноту и написал:
«Если ты действительно так считаешь, то я ему скажу. Я остаюсь, чтобы помогать Джои, так что достаточно часто буду встречаться и с Бертом. Я лингвист не хуже него и, может быть, смогу как-то распутать эту отвратительную замену нормальной системы коммуникации».
Я предпочел не добавлять никаких комментариев насчет интересных для меня преподавательниц языка. Если Мари снова переменит свои намерения, хотя бы просто из ревности, то я никогда уже не смогу принимать какие-либо решения. И после кошмарного периода неизвестности, который этому предшествовал, было бы жалко упускать нынешнюю возможность.