Страница:
ностальгические воспоминания породили волну названий в стиле "ретро". Теперь
"Деловым двором" стал уютный ресторанчик на углу Большого проспекта и
Крепостного переулка.
Они сидели в уютном кабинете, рассчитанном на восемь человек. Дорогая
мягкая мебель, обитые шелком стены, приглушенный свет из замаскированных
светильников создавали непринужденную и немного интимную атмосферу. Интиму
можно было добавить, потому что дверь запиралась на защелку, а вышколенные
официанты без вызова не входили. Но Юмашев и К, не приглашали высококлассных
девочек, в терпеливом ожидании прогуливающихся по мраморному вестибюлю или
попивающих соки у обтянутой натуральной кожей стойки бара. Они остались
наедине и с аппетитом обедали, хотя прием пищи в данном случае являлся не
самоцелью, а одной из форм приятного и доверительного общения.
-- Как это называется? -- поинтересовался К., когда подали раскаленные
керамические горшочки, покрытые вместо крышек слегка подгоревшими лепешками.
-- Чанахи. -- Банкир отодрал припеченный к горшочку край лепешки и
сунул ложку в клубы поднимающегося пара.
К. последовал его примеру. Ему не хотелось делать то, что обязательно
следовало сделать. Во-первых, Юмашев был своим. Во-вторых, он сам виноват,
что в горячке выболтал строго конфиденциальную информацию. Но банкир ее
воспринял, и в этом состояла его вина, обусловливающая обязательные и
непреложные последствия.
Ароматный золотистый отвар был обильно сдобрен душистым перцем,
разваренные кусочки мяса, картофеля и овощей таяли на языке. Обжигаясь, К.
жадно заглатывал ложку за ложкой, время от времени припадая к фужеру с
холодной минералкой, но это мало помогало: рот горел, и трудно было понять
-- от перца или температуры.
-- Надо завернуть в лепешку зелень и откусывать маленькими кусочками,
вот так, -- Юмашев показал. -- Тогда богаче ощущается вкус...
Гость попробовал.
-- Действительно...
Сигнал вызова оторвал его от приятного занятия.
-- Мы закончили, -- сказал невидимый абонент. -- Он ничего не знал. Жду
на связи.
Ничего не ответив, К, отключился. Суровая деловая жизнь вмешивалась в
обычное человеческое времяпрепровождение, напоминая о делах печальных,
неприятных, но необходимых. И все же трогать Юмашева не хотелось. В конце
концов, это не какаято мелкая сошка, подлежащая обязательной зачистке в силу
непрогнозируемого поведения. Банкир относился к категории секретоносителей
высшей категории и знал правила игры.
Сейчас Юмашев завороженно смотрел на микрорацию, точно такую, какую
накануне они с Тимохиным утопили в реке. Все, что было связано с изящным
приборчиком: и напряженное ожидание результатов акции, и подстроенная
оперативниками ловушка, в которую они за малым не попались, и бойня в
"Маленьком Париже" -- все это сейчас всколыхнулось в душе и требовало
выхода.
-- Почему вы вспомнили про него через столько лет? -- внезапно задал он
вопрос, который задавать не следовало. Не следовало проявлять никакой
заинтересованности, нельзя было напоминать о своем знании, в сложившейся
ситуации необходимо было все забыть, вполне искренне и по-настоящему. Вопрос
показывал, что он не забыл. Очень серьезная ошибка. Но Юмашев никогда не --
был оперативником.
-- Почему? -- К, с прежним аппетитом вновь принялся за чанахи. Хотя
фамилии не назывались, оба прекрасно понимали, о ком идет речь.
-- Он же носильщик, курьер. Получил, отвез, отдал. Обкатанная привычная
схема, отклониться от нее даже на миллиметр невозможно. Он никогда и не
отклонялся. В очередной рейс отправился как обычно, его проводили,
проконтролировали вылет. Обычный рейс, но необычный день -- 19 августа
девяносто первого. В Москве танки, социальный катаклизм, все рушится...
Самолет вернули. А здесь уже неразбериха: жгут документы, переделывают
паспорта, каждый прикрывает свою задницу... Кавардак, людей на местах нет,
телефоны не отвечают, система контроля не действует... И он выпал из жесткой
схемы...
К, рассказывал очень подробно, чтобы успокоить свою совесть. И сам
заново анализировал произошедшее. Он в очередной раз прихлебнул минералку.
Спиртного К, не употреблял, Юмашев тоже не стал заказывать водку. Чанахи
кончилось, и гость отодвинул горшочек.
-- Все думали, что он передал чемоданчик, как всегда. Блокировку
сознания по инерции провели, но в спешке, с большими огрехами. Он должен был
две недели находиться под медицинским контролем и только после закрепления
запасного уровня с сопровождением отправиться к месту новой жизни. А поехал
сразу и без сопровождения. И вместо Красногорска оказался здесь, в
Тиходонске.
К, промокнул салфеткой жирные губы.
-- Его никто не курировал, как положено, никто не знал, что он
отклонился от маршрута. Заниматься этим попросту стало некому: распалась
Система, умерли люди... Когда писались приказы и составлялись инструкции,
такого просто нельзя было предположить! Но это произошло... На пять лет про
него забыли.
-- А почему завертелась карусель? Еще когда прибыл Бачурин, я понял,
что это неспроста, -- спросил Юмашев, не подозревая, что до предела
облегчает задачу собеседника.
-- Да потому, что я встретил человека, который должен был получить
посылку! И узнал, что он ничего не получал! А когда тот услышал, какой кусок
вырвали у него изо рта, он чуть не съел меня!
-- Как "чуть не съел"?
К, сделал неопределенный жест.
-- В самом прямом смысле. Это очень своеобразный человек. Хотя в свое
время был большим другом Советского Союза.
Он вздохнул, потянулся, хрустнул длинными сильными пальцами.
-- Так выяснилось, что чемоданчик по назначению не дошел. После этого и
завертелось...
-- Да-а, -- протянул Юмашев, не зная, что сказать.
-- Закажи кофе. И какое-нибудь пирожное.
К, был сладкоежкой. В конце концов, у каждого есть свои слабости.
-- Да-да, конечно, -- банкир потянулся к кнопке звонка.
-- И еще. Мне нужна будет машина до аэродрома.
-- Уже уезжаешь? -- удивился Юмашев.
-- А что мне здесь делать? Его и так вовсю ищут, даже по телевизору
показывали. Наверное, найдут... Я тебя попрошу держать это под контролем,
как только его захватят, позвони, я тут же прилечу. И напомни Крамскому о
нашей договоренности, он знает о какой.
-- Конечно, -- кивнул Юмашев. Владевшее им последние часы напряжение
спало, и он испытал облегчение. -- Может, по рюмочке ликера? Или коньячку?
-- Ликера, -- благодушно согласился К. Чувствовалось, что он тоже стал
спокойней.
Официант принес кофе и пирожные и тут же получил новый заказ.
-- Только не какую-нибудь химию, -- предостерег Юмашев. -- Натуральный
ликер!
Почтительно кивнув, официант исчез. Черный кофе соблазнительно дымился
в белых чашечках, словно на телерекламе.
-- Позови кого-нибудь из своих, -- попросил К. и потянулся к сахарнице.
Юмашев повернулся к двери. Длинный палец нажал на завиток перстня, и
маленькая капелька упала в чашку банкира.
-- Слушаю вас, -- четко обозначился на пороге кабинета Тимохин.
-- Мне нужна машина на час. Без сопровождения, только водитель.
Проинструктируйте, чтобы он беспрекословно исполнял мои указания.
-- Сделаем!
Начальник СБ исчез. Официант принес ликер.
-- За успехи, -- предложил хозяин.
-- За успехи, -- согласился гость.
Они чокнулись и принялись смаковать кофе с ликером. Отличный обед
получил достойное завершение.
Одеваясь, К, сильно взмахнул пальто и смахнул со стола чашки, рюмки и
две тарелки.
-- На счастье, -- сказал банкир.
У выхода из "Делового двора" они попрощались. К, задержал теплую руку
банкира в своей, испытующе глядя ему в лицо. Оно чуть порозовело, выдавая
хорошее самочувствие и высокий жизненный тонус. Тропин уже всосался в
слизистую рта и стенки желудка. В течение двух-трех суток он загустит кровь,
и тромб закупорит сердечную или мозговую артерию. Потому у К, был столь
жадно-ищущий взгляд. Но обнаружить никаких признаков обреченности в облике
Юмашева он не смог.
Сев в джип начальника СБ, К, поехал в северную часть города. На одном
из перекрестков он приказал остановиться, и в машину подсели трое
молчаливых, серьезного вида мужчин с длинными дорожными сумками в руках.
-- На военный аэродром, -- скомандовал К.
Через час выкрашенный в защитный цвет "Як-40", бортовой номер 05,
взлетел, сделал вираж и взял курс на Москву.
Квартира была почти полностью такой, как он видел во сне. Правда,
потолки пониже, да обычные, а не арочные окна. Две просторные комнаты,
квадратный холл, большая кухня. Старая мебель шестидесятых годов: прямые
плоскости, сдвижные стекла, полировка. Все в приличном состоянии, только
пыль кругом. Странно, за шесть лет пыли должно было скопиться гораздо
больше... И потом, кто платил за свет, газ, телефон, кто ремонтировал краны?
Он направился к шифоньеру и, взявшись за ручку дверцы, вдруг
опережающим зрением увидел содержимое: кожаное, на подстежке, пальто,
длинный плащ с погончиками на приподнятых плечах, серый и черный костюмы,
пара брюк... Его вещи, которые он носил в той, прошлой жизни.
Макс распахнул дверцу. Действительно... Все было на месте, только
сильно сдвинуто вправо, будто оставшимся пространством пользовались другие
люди. Шесть пустых вешалок и одна со стареньким женским халатом подтверждали
такое предположение. Из костюмов ему больше нравился серый, он надел пиджак,
подошел к зеркалу. Чуть тесноват, и покрой устарел: однобортный,
приталенный, удлиненный, с высоким шлицем.
Машинально сунул руку во внутренний карман: записная книжка, две
авторучки. Тут же в мозгу прозвучал сигнал тревоги: настоящая ручка только
одна, вторая -- опасное оружие! Осторожно извлек обе, сразу определил, какая
настоящая, а какая нет. Осмотрел "стрелку". На вид обычная многоцветная
шариковая ручка, но он знал, как она устроена на самом деле, где выключается
предохранитель и что надо нажать для выстрела.
Быстро пролистав записную книжку, обнаружил несколько десятков
телефонов совершенно неизвестных ему людей. Практически все номера были
московскими. Фамилия Бачурин показалась знакомой. Подумав несколько минут,
он достал привезенную из Тиходонска визитную карточку. Точно, Бачурин
Евгений Петрович, только в карточке пять телефонов, а в книжке один и совсем
другой. Вот вообще человек без фамилии, только начальная буква: К. Михаил
Анатольевич. А вот почему-то на букву А -- Смулева Маша... Сердце пропустило
удар, он понял, что это ЕЕ телефон. Набрать? Прислушавшись к себе, он понял,
что совершенно не готов к разговору. О чем можно говорить с девушкой из сна?
Захотелось выпить. За Лапиным такого не водилось. Макс уверенно прошел
к секретеру, точно зная, что находится в баре: белый мартини, несколько
початых бутылок виски, французское сухое вино, скорее всего "Бордо". Но на
этот раз он ошибся. Кроме наполовину опорожненной поллитровки "Русской", там
ничего не оказалось. Это был уже прямой сигнал о том, что здесь жили
посторонние люди. С другими вкусами, но достаточно дисциплинированные, чтобы
не шарить по карманам чужой одежды и тем самым сохранить себе жизнь.
Водку Макс пить не стал, а продолжил обследование квартиры. Внимание
привлек письменный стол, он открыл правую тумбу, вытащил средний ящик,
перевернул... Его действиями руководила все та же опережающая
осведомленность, и когда он поддевал дно, то знал, что это вовсе не дно, а
искусно подобранная по текстуре и тщательно подогнанная фанерка --
простейший, но достаточно надежный тайник.
Так и оказалось. Когда фанерка отскочила, Макс увидел три паспорта, два
в голубых обложках -- советские дипломатические. И в темно-зеленой --
американский. Во всех красовалась его собственная фотография, только фамилии
разные: Валерий Сергеевич Остапенко, Макс Витальевич Карданов, Роберт Уильям
Смит... Кроме паспортов, он обнаружил несколько пропусков --
заламинированные прямоугольники с затейливым красочным рисунком, водяными
знаками, цветной фотографией и типографским текстом. В те времена, когда
цветные ксероксы и лазерные принтеры были сверхдорогой экзотической
диковинкой, а громоздкие, с вечной вонью нашатыря, аппараты
электрографического копирования, все эти рожающие бледно-серые копии ВЭГИ и
РЭМы прятались за железными, с сигнализацией, дверями и находились под
строгим и непрерывным надзором КГБ и разрешительной системы МВД, -- один вид
этих документов внушал несомненное доверие и почтительный трепет.
Один пропуск разрешал Максу Витальевичу Карданову проходить в любые
помещения, блоки и сектора, другой запрещал контроль и досмотр его машины,
вещей и следующих с ним лиц, третий обязывал руководителей органов КГБ, МВД,
командиров воинских частей, представителей власти и управления, гражданских
начальников всех рангов оказывать ему полное содействие.
Неприятно резко зазвонил телефон. Человек со множеством фамилий на миг
застыл, но тут же встал и направился к аппарату. В нем почти ничего не
осталось от Лапина, а то, что осталось, уже не определяло его поведения,
поэтому он знал: это не случайный звонок, кто-то хочет связаться с ним и
знает, что он находится здесь. Человек резко снял трубку.
-- Да! -- с непривычной для себя грубоватой властностью бросил он.
-- Здравствуйте, Макс Витальевич! -- раздался незнакомый мужской голос.
-- Вы вернулись так неожиданно, мы даже не поверили, когда узнали...
"Как узнали?" -- хотел спросить Лапин, но для Карданова это не было
тайной. Позвонила добрая соседка Валентина Андреевна. Очевидно, она состояла
на связи и имела соответствующее задание.
-- Вы попали удачно -- квартира освободилась, и мы не собираемся ее
больше занимать, ведь скоро они вернутся...
Максу хотелось спросить -- кто и откуда должен вернуться, но из смысла
разговора явствовало, что он должен это знать, значит, задавать такой вопрос
было нельзя.
-- Когда они должны вернуться?
-- Тридцатилетний срок истекает в девяносто девятом, но новый адвокат
обещает добиться помилования уже в этом году.
-- Да, два года по сравнению с тридцатью решают все вопросы, -- туманно
сказал Макс, понимая, что его слова можно толковать как угодно.
-- Не обижайтесь, пожалуйста. Мы делали все возможное, но, к сожалению,
оказались бессильны...
Мужчина на другом конце провода был молод и, судя по интонациям, очень
старался произвести благоприятное впечатление.
-- Я не обижаюсь.
-- Вас искали прежние коллеги. Они оставили Валентине Андреевне
телефоны, по ним мы установили, кто они такие. Но Валентина Андреевна им
звонить не станет, она звонит только нам. Вы понимаете?
-- Да.
Догадка Карданова полностью подтвердилась.
-- У вас есть проблемы? Пока вы работали в Экспедиции, кураторство
приостанавливалось, а потом вы исчезли, не дав о себе знать. Но мы помним о
своих обязательствах и готовы их выполнять.
Были ли у него проблемы? Пожалуй, нет. Потому что проблемы возникают на
фоне обычной человеческой жизни. А его жизнь сплошь состояла из одних
проблем. Его проблемой была жизнь. Или жизнь была его проблемой. В подобных
случаях никто не может помочь...
-- Алло, Макс Витальевич! Вы меня слышите?
-- Слышу.
Какая-то мысль навязчиво вертелась в подсознании, но не улавливалась,
как тонкий, на грани восприятия, комариный зуд.
-- У меня нет проблем.
-- Отлично. Телефончик наш не забыли?
-- Я много ездил, все записи растерял... Напомните на всякий случай.
Невидимый молодой человек с расстановкой продиктовал цифры, Макс
записал их в лежащем на телефонном столике блокноте с вырванными листками.
Комариный зуд становился все явственней и осознаваемой. Кураторство,
круглосуточный телефон, дядя Леша.
-- А как Алексей Иванович? -- неожиданно для себя спросил он у готового
отключиться собеседника.
Тот не удивился.
-- Подполковник Веретнев уже год на пенсии. Но часто бывает у нас, он
все такой же бодрый и энергичный, любит давать советы. Хотя это вы испытали
на себе в полной мере, не так ли?
-- Пожалуй... Напомните мне и его номер.
Окончив разговор, Макс снова заглянул в свою записную книжку. Оба
только что полученных телефона в ней были. Первый обозначался словом
"Центр", а второй незнакомой еще минуту назад фамилией "Веретнев". Он вырвал
листок со свежими записями и следующий за ним, на котором могли
пропечататься цифры, разорвал на мелкие клочки и спустил в унитаз. Судя по
состоянию блокнота, с ним так обходились постоянно.
Теперь надо было вернуть в прежнее состояние тайник. Макс подошел к
перевернутому ящику. Под грозными пропусками белел какой-то прямоугольник
очень белой и даже на вид плотной бумаги. Фотография! Медленно-медленно он
повернул ее изображением к себе.
Безупречно ровный изумрудный газон, солдат королевской гвардии в
красно-черном мундире с белым поясом и надвинутой на глаза черной мохнатой
шапке, сзади величавая твердыня Виндзорского замка... А на переднем плане
мужчина и женщина с мальчиком лет четырех-пяти. Женщина небольшого роста и
довольно хрупкая, в белом платье с синим бантом, белой шляпке и босоножках
на танкетке, она улыбается, закрываясь левой рукой от бьющего в глаза
солнца, а правой держит ладошку мальчика в матросском костюмчике, который
смотрит в объектив не по-детски серьезно и печально. За другую ладошку
держится худощавый мужчина со спортивной фигурой, в легких светлых брюках,
рубашке апаш и теннисных туфлях. Он тоже широко и счастливо улыбается.
Лапин -- Карданов -- Остапенко -- Смит безошибочно понял, что на снимке
они. А между ними -- он сам. В любой своей ипостаси он всегда был крепок на
слезу и стойко переносил неприятности и удары судьбы. Но сейчас почему-то
ему захотелось плакать. Он встал, прошел к бару и прямо из горлышка
отхлебнул противную, неважно очищенную водку. Один глоток, второй, третий...
Срабатывал принцип "чем хуже, тем лучше": по мере того как он без закуски и
перерывов вливал в себя обжигающую жидкость, его отпускало -- таял в груди
ледяной ком и переставала звенеть опасно натянутая струна.
Он уже много лет не пил, особенно так, и сразу опьянел. Чуть
покачиваясь, отнес на кухню пустую бутылку, подошел к телефону и набрал
номер подполковника Веретнева. Он не знал, как к нему обращаться и каким из
имен назваться, но, когда Алексей Иванович отозвался, на волю вырвался
детдомовец Сережа Лапин.
-- Дядя Леша, это я! -- закричал он и заплакал навзрыд.
Москва, 15 мая 1969 года, 11 часов. Первое главное управление КГБ СССР,
кабинет начальника ПГУ.
-- Почему вы не поставили вопрос об их отзыве в феврале, когда
поступила информация из МИ-5? -- Дочитав последнюю шифрограмму,
генерал-полковник Бондаревекий в упор посмотрел на начальника нелегальной
службы. У него всегда был тяжелый взгляд, а сейчас Сергееву показалось, что
шеф настроен откровенно враждебно.
-- Виктор Сергеевич, наш источник не давал стопроцентной гарантии, что
речь идет именно о Птицах. А с учетом их разведывательных перспектив, в
особенности контакта с Беном, принимать крайние меры по неполным материалам
было сочтено нецелесообразным. Я вам докладывал наше решение, и вы его
одобрили...
Бондаревекий едва заметно поморщился. Недавно ему стукнуло пятьдесят
три, из них тринадцать лет он руководил разведкой. Чуть полноватое овальное
лицо, большой, увеличенный залысинами лоб, плавающие под веками зрачки
светло-серых глаз, нос "уточкой" и выраженные носогубные морщины,
спускающиеся к углам большого, жестко сжатого рта, -- все вместе это
производило впечатление уверенного и чуть презрительного ожидания. Волосы с
годами редели, но не седели, и сохранившийся еще чубчик мыском выдавался
вперед и тщательно зачесывался вправо.
-- Мы дали Птицам указание приостановить деятельность, свернуть
оперативные контакты, прервать до особого распоряжения все связи с Беном,
спрятать шифры, спецчернила, аппаратуру. То есть приняли меры для полной
безопасности замкнутой на них сети, -- продолжил доклад Сергеев, Он только
подходил к "полтиннику" и имел на погонах пока одну шитую звезду
генерал-майора. В отличие от начальника ПГУ у него была густая, но
совершенно седая шевелюра, ровной линией проводящая границу большого
плоского лба. Прямые брови, глубоко посаженные глаза с навсегда сложившимся
прищуром много знающего человека, длинный прямой нос, нависающий над верхней
губой, округлый, с почти затянувшейся ямочкой подбородок.
От этих двух людей зависели карьеры, судьбы и жизни сотен разбросанных
по всему миру официальных разведчиков, действующих под посольскими
прикрытиями, нелегально внедренных в чужую страну офицеров, живущих на свой
страх и риск, и агентов, рискующих больше всех и обреченных в случае провала
на ненависть сограждан и несмываемый ярлык предателя своего народа,
передающийся по наследству детям, а в консервативных странах и внукам.
Решение, принятое в этом кабинете, заставляло крохотные фигурки на шахматной
доске мира дергаться, напрягать нервы и мышцы, преодолевать естественные
чувства брезгливости и отвращения, рисковать, лгать, актерствовать и
лицемерить, нарушать все библейские заповеди ради выполнения задания Родины,
хотя вся Родина -- миллионы рабочих, колхозников, служащих, творческой
интеллигенции, студентов, учащихся пенсионеров -- понятия не имела ни о
каком задании. Родина в подобных случаях персонифицировалась в
генерал-полковнике Бондаревском и генерал-майоре Сергееве, хотя их решения и
санкционировались Председателем КГБ, а в особо важных случаях докладывались
даже в Центральном Комитете.
Но и Бондаревский с Сергеевым, и тем более высокое начальство, не
говоря о цековских небожителях, не вникали в детали планируемой оперативной
игры и суть сложных комбинаций. Они считали главным -- определить
направление работы. Дав задание Паре вступить в доверительные отношения с
сенатором Паттерсоном, они с удовлетворением читали шифрограмму о том, что
цель достигнута.
Как Хелен стаскивала трусики в придорожном мотеле под жадным взглядом
шестидесятипятилетнего теряющего потенцию старика, как ворочалась под
стокилограммовой тушей, как пыталась нащупать и пробудить к жизни вялое
мужское достоинство, как чмокала переполняющимся слюной ртом, ощущая густой
запах пота от огромной, покрытой седыми волосами мошонки, и сдерживая позывы
рвоты, как метался по берегу Питер, зная о том, что происходит за
зашторенными окнами симпатичного фанерного домика, -- все это в шифрограмме
не описывалось, да руководство и не интересовало. Потому что существовала
коммунистическая мораль и парткомы нелегальной службы, ПГУ и КГБ в целом
призваны были блюсти ее, требуя от разведчиков высоконравственного поведения
в любых условиях. Официально предполагалось, что Хелен добилась дружбы с
сенатором, заманив его самой передовой в мире марксистско-ленинской
идеологией. Как она ухитрилась это сделать, не раскрывая принадлежности к
советской разведке, было непонятно и потому выводилось за скобки и
оставлялось без рассмотрения, как все непонятное.
-- И что вы скажете по последней шифровке? -- спросил начальник ПГУ.
Она поступила сегодня утром. Птицы сообщали о плотном наружном наблюдении,
прослушивании телефонов и других признаках близкого и неминуемого ареста.
-- Я думаю, Виктор Сергеевич, они не склонны паниковать. Наверняка
опасения обоснованны. Они не могли нигде проколоться, скорей всего это
предательство. Кто-то из перебежчиков. Сейчас мы анализируем, кто мог
располагать косвенной информацией.
-- А их просьба? -- Недобрые глаза генерал-полковника испытующе
рассматривали Сергеева.
Тот ненадолго задумывался, хотя уже "обсосал" ситуацию со всех сторон.
-- Их вытащить невозможно, Виктор Сергеевич. А пацана -- можно
попробовать. Хотя это большой риск.
-- А оставлять его с ними -- меньший риск? -- Бондаревский достал пачку
привозного "Мальборо", закурил, развеял дым рукой, прищурился. -- Они просто
перейдут на ту сторону всей семьей. Даже если не захотят добровольно, МИ-5
сумеет их принудить, манипулируя мальчишкой. А мы не можем рисковать Беном.
Это вопрос большой политики. Мнение ЦК будет однозначным: сделать все, чтобы
Бен уцелел! Уцелел любой ценой! Мальчишку надо вытаскивать...
Генерал-полковник щелчком сбил зажигалку, она со стуком опрокинулась на
полированную поверхность стола.
-- Я никогда не читал столь вызывающих шифрограмм...
Начальник управления нелегальной разведки ничего не ответил.
Птицы поставили ультиматум: забрать сына и обеспечить ему нормальные
условия жизни. Только в этом случае они гарантируют молчание. Они собирались
проверять, в каких условиях будет жить мальчик. Если Центр не выполнит своих
обязательств, они тут же забудут про свои. Это действительно было
неслыханной дерзостью.
-- С другой стороны, их можно понять... -- Начальник ПТУ глубоко
затянулся и с силой выпустил дым так, что белесое облако окутало Сергеева.
Тот не переносил запаха табака и у себя в управлении запретил курить, но
сейчас приходилось терпеть.
-- Натянутые нервы, стрессовая ситуация, беспокойство за сына... И все
же почти угрожающий тон... Мы бы и так позаботились о мальчике. Но у них
ведь нет родственников, значит, вариант один -- детский дом. А каковы у нас
детдома? Мне кажется, они несколько отличаются от английских...
"Деловым двором" стал уютный ресторанчик на углу Большого проспекта и
Крепостного переулка.
Они сидели в уютном кабинете, рассчитанном на восемь человек. Дорогая
мягкая мебель, обитые шелком стены, приглушенный свет из замаскированных
светильников создавали непринужденную и немного интимную атмосферу. Интиму
можно было добавить, потому что дверь запиралась на защелку, а вышколенные
официанты без вызова не входили. Но Юмашев и К, не приглашали высококлассных
девочек, в терпеливом ожидании прогуливающихся по мраморному вестибюлю или
попивающих соки у обтянутой натуральной кожей стойки бара. Они остались
наедине и с аппетитом обедали, хотя прием пищи в данном случае являлся не
самоцелью, а одной из форм приятного и доверительного общения.
-- Как это называется? -- поинтересовался К., когда подали раскаленные
керамические горшочки, покрытые вместо крышек слегка подгоревшими лепешками.
-- Чанахи. -- Банкир отодрал припеченный к горшочку край лепешки и
сунул ложку в клубы поднимающегося пара.
К. последовал его примеру. Ему не хотелось делать то, что обязательно
следовало сделать. Во-первых, Юмашев был своим. Во-вторых, он сам виноват,
что в горячке выболтал строго конфиденциальную информацию. Но банкир ее
воспринял, и в этом состояла его вина, обусловливающая обязательные и
непреложные последствия.
Ароматный золотистый отвар был обильно сдобрен душистым перцем,
разваренные кусочки мяса, картофеля и овощей таяли на языке. Обжигаясь, К.
жадно заглатывал ложку за ложкой, время от времени припадая к фужеру с
холодной минералкой, но это мало помогало: рот горел, и трудно было понять
-- от перца или температуры.
-- Надо завернуть в лепешку зелень и откусывать маленькими кусочками,
вот так, -- Юмашев показал. -- Тогда богаче ощущается вкус...
Гость попробовал.
-- Действительно...
Сигнал вызова оторвал его от приятного занятия.
-- Мы закончили, -- сказал невидимый абонент. -- Он ничего не знал. Жду
на связи.
Ничего не ответив, К, отключился. Суровая деловая жизнь вмешивалась в
обычное человеческое времяпрепровождение, напоминая о делах печальных,
неприятных, но необходимых. И все же трогать Юмашева не хотелось. В конце
концов, это не какаято мелкая сошка, подлежащая обязательной зачистке в силу
непрогнозируемого поведения. Банкир относился к категории секретоносителей
высшей категории и знал правила игры.
Сейчас Юмашев завороженно смотрел на микрорацию, точно такую, какую
накануне они с Тимохиным утопили в реке. Все, что было связано с изящным
приборчиком: и напряженное ожидание результатов акции, и подстроенная
оперативниками ловушка, в которую они за малым не попались, и бойня в
"Маленьком Париже" -- все это сейчас всколыхнулось в душе и требовало
выхода.
-- Почему вы вспомнили про него через столько лет? -- внезапно задал он
вопрос, который задавать не следовало. Не следовало проявлять никакой
заинтересованности, нельзя было напоминать о своем знании, в сложившейся
ситуации необходимо было все забыть, вполне искренне и по-настоящему. Вопрос
показывал, что он не забыл. Очень серьезная ошибка. Но Юмашев никогда не --
был оперативником.
-- Почему? -- К, с прежним аппетитом вновь принялся за чанахи. Хотя
фамилии не назывались, оба прекрасно понимали, о ком идет речь.
-- Он же носильщик, курьер. Получил, отвез, отдал. Обкатанная привычная
схема, отклониться от нее даже на миллиметр невозможно. Он никогда и не
отклонялся. В очередной рейс отправился как обычно, его проводили,
проконтролировали вылет. Обычный рейс, но необычный день -- 19 августа
девяносто первого. В Москве танки, социальный катаклизм, все рушится...
Самолет вернули. А здесь уже неразбериха: жгут документы, переделывают
паспорта, каждый прикрывает свою задницу... Кавардак, людей на местах нет,
телефоны не отвечают, система контроля не действует... И он выпал из жесткой
схемы...
К, рассказывал очень подробно, чтобы успокоить свою совесть. И сам
заново анализировал произошедшее. Он в очередной раз прихлебнул минералку.
Спиртного К, не употреблял, Юмашев тоже не стал заказывать водку. Чанахи
кончилось, и гость отодвинул горшочек.
-- Все думали, что он передал чемоданчик, как всегда. Блокировку
сознания по инерции провели, но в спешке, с большими огрехами. Он должен был
две недели находиться под медицинским контролем и только после закрепления
запасного уровня с сопровождением отправиться к месту новой жизни. А поехал
сразу и без сопровождения. И вместо Красногорска оказался здесь, в
Тиходонске.
К, промокнул салфеткой жирные губы.
-- Его никто не курировал, как положено, никто не знал, что он
отклонился от маршрута. Заниматься этим попросту стало некому: распалась
Система, умерли люди... Когда писались приказы и составлялись инструкции,
такого просто нельзя было предположить! Но это произошло... На пять лет про
него забыли.
-- А почему завертелась карусель? Еще когда прибыл Бачурин, я понял,
что это неспроста, -- спросил Юмашев, не подозревая, что до предела
облегчает задачу собеседника.
-- Да потому, что я встретил человека, который должен был получить
посылку! И узнал, что он ничего не получал! А когда тот услышал, какой кусок
вырвали у него изо рта, он чуть не съел меня!
-- Как "чуть не съел"?
К, сделал неопределенный жест.
-- В самом прямом смысле. Это очень своеобразный человек. Хотя в свое
время был большим другом Советского Союза.
Он вздохнул, потянулся, хрустнул длинными сильными пальцами.
-- Так выяснилось, что чемоданчик по назначению не дошел. После этого и
завертелось...
-- Да-а, -- протянул Юмашев, не зная, что сказать.
-- Закажи кофе. И какое-нибудь пирожное.
К, был сладкоежкой. В конце концов, у каждого есть свои слабости.
-- Да-да, конечно, -- банкир потянулся к кнопке звонка.
-- И еще. Мне нужна будет машина до аэродрома.
-- Уже уезжаешь? -- удивился Юмашев.
-- А что мне здесь делать? Его и так вовсю ищут, даже по телевизору
показывали. Наверное, найдут... Я тебя попрошу держать это под контролем,
как только его захватят, позвони, я тут же прилечу. И напомни Крамскому о
нашей договоренности, он знает о какой.
-- Конечно, -- кивнул Юмашев. Владевшее им последние часы напряжение
спало, и он испытал облегчение. -- Может, по рюмочке ликера? Или коньячку?
-- Ликера, -- благодушно согласился К. Чувствовалось, что он тоже стал
спокойней.
Официант принес кофе и пирожные и тут же получил новый заказ.
-- Только не какую-нибудь химию, -- предостерег Юмашев. -- Натуральный
ликер!
Почтительно кивнув, официант исчез. Черный кофе соблазнительно дымился
в белых чашечках, словно на телерекламе.
-- Позови кого-нибудь из своих, -- попросил К. и потянулся к сахарнице.
Юмашев повернулся к двери. Длинный палец нажал на завиток перстня, и
маленькая капелька упала в чашку банкира.
-- Слушаю вас, -- четко обозначился на пороге кабинета Тимохин.
-- Мне нужна машина на час. Без сопровождения, только водитель.
Проинструктируйте, чтобы он беспрекословно исполнял мои указания.
-- Сделаем!
Начальник СБ исчез. Официант принес ликер.
-- За успехи, -- предложил хозяин.
-- За успехи, -- согласился гость.
Они чокнулись и принялись смаковать кофе с ликером. Отличный обед
получил достойное завершение.
Одеваясь, К, сильно взмахнул пальто и смахнул со стола чашки, рюмки и
две тарелки.
-- На счастье, -- сказал банкир.
У выхода из "Делового двора" они попрощались. К, задержал теплую руку
банкира в своей, испытующе глядя ему в лицо. Оно чуть порозовело, выдавая
хорошее самочувствие и высокий жизненный тонус. Тропин уже всосался в
слизистую рта и стенки желудка. В течение двух-трех суток он загустит кровь,
и тромб закупорит сердечную или мозговую артерию. Потому у К, был столь
жадно-ищущий взгляд. Но обнаружить никаких признаков обреченности в облике
Юмашева он не смог.
Сев в джип начальника СБ, К, поехал в северную часть города. На одном
из перекрестков он приказал остановиться, и в машину подсели трое
молчаливых, серьезного вида мужчин с длинными дорожными сумками в руках.
-- На военный аэродром, -- скомандовал К.
Через час выкрашенный в защитный цвет "Як-40", бортовой номер 05,
взлетел, сделал вираж и взял курс на Москву.
Квартира была почти полностью такой, как он видел во сне. Правда,
потолки пониже, да обычные, а не арочные окна. Две просторные комнаты,
квадратный холл, большая кухня. Старая мебель шестидесятых годов: прямые
плоскости, сдвижные стекла, полировка. Все в приличном состоянии, только
пыль кругом. Странно, за шесть лет пыли должно было скопиться гораздо
больше... И потом, кто платил за свет, газ, телефон, кто ремонтировал краны?
Он направился к шифоньеру и, взявшись за ручку дверцы, вдруг
опережающим зрением увидел содержимое: кожаное, на подстежке, пальто,
длинный плащ с погончиками на приподнятых плечах, серый и черный костюмы,
пара брюк... Его вещи, которые он носил в той, прошлой жизни.
Макс распахнул дверцу. Действительно... Все было на месте, только
сильно сдвинуто вправо, будто оставшимся пространством пользовались другие
люди. Шесть пустых вешалок и одна со стареньким женским халатом подтверждали
такое предположение. Из костюмов ему больше нравился серый, он надел пиджак,
подошел к зеркалу. Чуть тесноват, и покрой устарел: однобортный,
приталенный, удлиненный, с высоким шлицем.
Машинально сунул руку во внутренний карман: записная книжка, две
авторучки. Тут же в мозгу прозвучал сигнал тревоги: настоящая ручка только
одна, вторая -- опасное оружие! Осторожно извлек обе, сразу определил, какая
настоящая, а какая нет. Осмотрел "стрелку". На вид обычная многоцветная
шариковая ручка, но он знал, как она устроена на самом деле, где выключается
предохранитель и что надо нажать для выстрела.
Быстро пролистав записную книжку, обнаружил несколько десятков
телефонов совершенно неизвестных ему людей. Практически все номера были
московскими. Фамилия Бачурин показалась знакомой. Подумав несколько минут,
он достал привезенную из Тиходонска визитную карточку. Точно, Бачурин
Евгений Петрович, только в карточке пять телефонов, а в книжке один и совсем
другой. Вот вообще человек без фамилии, только начальная буква: К. Михаил
Анатольевич. А вот почему-то на букву А -- Смулева Маша... Сердце пропустило
удар, он понял, что это ЕЕ телефон. Набрать? Прислушавшись к себе, он понял,
что совершенно не готов к разговору. О чем можно говорить с девушкой из сна?
Захотелось выпить. За Лапиным такого не водилось. Макс уверенно прошел
к секретеру, точно зная, что находится в баре: белый мартини, несколько
початых бутылок виски, французское сухое вино, скорее всего "Бордо". Но на
этот раз он ошибся. Кроме наполовину опорожненной поллитровки "Русской", там
ничего не оказалось. Это был уже прямой сигнал о том, что здесь жили
посторонние люди. С другими вкусами, но достаточно дисциплинированные, чтобы
не шарить по карманам чужой одежды и тем самым сохранить себе жизнь.
Водку Макс пить не стал, а продолжил обследование квартиры. Внимание
привлек письменный стол, он открыл правую тумбу, вытащил средний ящик,
перевернул... Его действиями руководила все та же опережающая
осведомленность, и когда он поддевал дно, то знал, что это вовсе не дно, а
искусно подобранная по текстуре и тщательно подогнанная фанерка --
простейший, но достаточно надежный тайник.
Так и оказалось. Когда фанерка отскочила, Макс увидел три паспорта, два
в голубых обложках -- советские дипломатические. И в темно-зеленой --
американский. Во всех красовалась его собственная фотография, только фамилии
разные: Валерий Сергеевич Остапенко, Макс Витальевич Карданов, Роберт Уильям
Смит... Кроме паспортов, он обнаружил несколько пропусков --
заламинированные прямоугольники с затейливым красочным рисунком, водяными
знаками, цветной фотографией и типографским текстом. В те времена, когда
цветные ксероксы и лазерные принтеры были сверхдорогой экзотической
диковинкой, а громоздкие, с вечной вонью нашатыря, аппараты
электрографического копирования, все эти рожающие бледно-серые копии ВЭГИ и
РЭМы прятались за железными, с сигнализацией, дверями и находились под
строгим и непрерывным надзором КГБ и разрешительной системы МВД, -- один вид
этих документов внушал несомненное доверие и почтительный трепет.
Один пропуск разрешал Максу Витальевичу Карданову проходить в любые
помещения, блоки и сектора, другой запрещал контроль и досмотр его машины,
вещей и следующих с ним лиц, третий обязывал руководителей органов КГБ, МВД,
командиров воинских частей, представителей власти и управления, гражданских
начальников всех рангов оказывать ему полное содействие.
Неприятно резко зазвонил телефон. Человек со множеством фамилий на миг
застыл, но тут же встал и направился к аппарату. В нем почти ничего не
осталось от Лапина, а то, что осталось, уже не определяло его поведения,
поэтому он знал: это не случайный звонок, кто-то хочет связаться с ним и
знает, что он находится здесь. Человек резко снял трубку.
-- Да! -- с непривычной для себя грубоватой властностью бросил он.
-- Здравствуйте, Макс Витальевич! -- раздался незнакомый мужской голос.
-- Вы вернулись так неожиданно, мы даже не поверили, когда узнали...
"Как узнали?" -- хотел спросить Лапин, но для Карданова это не было
тайной. Позвонила добрая соседка Валентина Андреевна. Очевидно, она состояла
на связи и имела соответствующее задание.
-- Вы попали удачно -- квартира освободилась, и мы не собираемся ее
больше занимать, ведь скоро они вернутся...
Максу хотелось спросить -- кто и откуда должен вернуться, но из смысла
разговора явствовало, что он должен это знать, значит, задавать такой вопрос
было нельзя.
-- Когда они должны вернуться?
-- Тридцатилетний срок истекает в девяносто девятом, но новый адвокат
обещает добиться помилования уже в этом году.
-- Да, два года по сравнению с тридцатью решают все вопросы, -- туманно
сказал Макс, понимая, что его слова можно толковать как угодно.
-- Не обижайтесь, пожалуйста. Мы делали все возможное, но, к сожалению,
оказались бессильны...
Мужчина на другом конце провода был молод и, судя по интонациям, очень
старался произвести благоприятное впечатление.
-- Я не обижаюсь.
-- Вас искали прежние коллеги. Они оставили Валентине Андреевне
телефоны, по ним мы установили, кто они такие. Но Валентина Андреевна им
звонить не станет, она звонит только нам. Вы понимаете?
-- Да.
Догадка Карданова полностью подтвердилась.
-- У вас есть проблемы? Пока вы работали в Экспедиции, кураторство
приостанавливалось, а потом вы исчезли, не дав о себе знать. Но мы помним о
своих обязательствах и готовы их выполнять.
Были ли у него проблемы? Пожалуй, нет. Потому что проблемы возникают на
фоне обычной человеческой жизни. А его жизнь сплошь состояла из одних
проблем. Его проблемой была жизнь. Или жизнь была его проблемой. В подобных
случаях никто не может помочь...
-- Алло, Макс Витальевич! Вы меня слышите?
-- Слышу.
Какая-то мысль навязчиво вертелась в подсознании, но не улавливалась,
как тонкий, на грани восприятия, комариный зуд.
-- У меня нет проблем.
-- Отлично. Телефончик наш не забыли?
-- Я много ездил, все записи растерял... Напомните на всякий случай.
Невидимый молодой человек с расстановкой продиктовал цифры, Макс
записал их в лежащем на телефонном столике блокноте с вырванными листками.
Комариный зуд становился все явственней и осознаваемой. Кураторство,
круглосуточный телефон, дядя Леша.
-- А как Алексей Иванович? -- неожиданно для себя спросил он у готового
отключиться собеседника.
Тот не удивился.
-- Подполковник Веретнев уже год на пенсии. Но часто бывает у нас, он
все такой же бодрый и энергичный, любит давать советы. Хотя это вы испытали
на себе в полной мере, не так ли?
-- Пожалуй... Напомните мне и его номер.
Окончив разговор, Макс снова заглянул в свою записную книжку. Оба
только что полученных телефона в ней были. Первый обозначался словом
"Центр", а второй незнакомой еще минуту назад фамилией "Веретнев". Он вырвал
листок со свежими записями и следующий за ним, на котором могли
пропечататься цифры, разорвал на мелкие клочки и спустил в унитаз. Судя по
состоянию блокнота, с ним так обходились постоянно.
Теперь надо было вернуть в прежнее состояние тайник. Макс подошел к
перевернутому ящику. Под грозными пропусками белел какой-то прямоугольник
очень белой и даже на вид плотной бумаги. Фотография! Медленно-медленно он
повернул ее изображением к себе.
Безупречно ровный изумрудный газон, солдат королевской гвардии в
красно-черном мундире с белым поясом и надвинутой на глаза черной мохнатой
шапке, сзади величавая твердыня Виндзорского замка... А на переднем плане
мужчина и женщина с мальчиком лет четырех-пяти. Женщина небольшого роста и
довольно хрупкая, в белом платье с синим бантом, белой шляпке и босоножках
на танкетке, она улыбается, закрываясь левой рукой от бьющего в глаза
солнца, а правой держит ладошку мальчика в матросском костюмчике, который
смотрит в объектив не по-детски серьезно и печально. За другую ладошку
держится худощавый мужчина со спортивной фигурой, в легких светлых брюках,
рубашке апаш и теннисных туфлях. Он тоже широко и счастливо улыбается.
Лапин -- Карданов -- Остапенко -- Смит безошибочно понял, что на снимке
они. А между ними -- он сам. В любой своей ипостаси он всегда был крепок на
слезу и стойко переносил неприятности и удары судьбы. Но сейчас почему-то
ему захотелось плакать. Он встал, прошел к бару и прямо из горлышка
отхлебнул противную, неважно очищенную водку. Один глоток, второй, третий...
Срабатывал принцип "чем хуже, тем лучше": по мере того как он без закуски и
перерывов вливал в себя обжигающую жидкость, его отпускало -- таял в груди
ледяной ком и переставала звенеть опасно натянутая струна.
Он уже много лет не пил, особенно так, и сразу опьянел. Чуть
покачиваясь, отнес на кухню пустую бутылку, подошел к телефону и набрал
номер подполковника Веретнева. Он не знал, как к нему обращаться и каким из
имен назваться, но, когда Алексей Иванович отозвался, на волю вырвался
детдомовец Сережа Лапин.
-- Дядя Леша, это я! -- закричал он и заплакал навзрыд.
Москва, 15 мая 1969 года, 11 часов. Первое главное управление КГБ СССР,
кабинет начальника ПГУ.
-- Почему вы не поставили вопрос об их отзыве в феврале, когда
поступила информация из МИ-5? -- Дочитав последнюю шифрограмму,
генерал-полковник Бондаревекий в упор посмотрел на начальника нелегальной
службы. У него всегда был тяжелый взгляд, а сейчас Сергееву показалось, что
шеф настроен откровенно враждебно.
-- Виктор Сергеевич, наш источник не давал стопроцентной гарантии, что
речь идет именно о Птицах. А с учетом их разведывательных перспектив, в
особенности контакта с Беном, принимать крайние меры по неполным материалам
было сочтено нецелесообразным. Я вам докладывал наше решение, и вы его
одобрили...
Бондаревекий едва заметно поморщился. Недавно ему стукнуло пятьдесят
три, из них тринадцать лет он руководил разведкой. Чуть полноватое овальное
лицо, большой, увеличенный залысинами лоб, плавающие под веками зрачки
светло-серых глаз, нос "уточкой" и выраженные носогубные морщины,
спускающиеся к углам большого, жестко сжатого рта, -- все вместе это
производило впечатление уверенного и чуть презрительного ожидания. Волосы с
годами редели, но не седели, и сохранившийся еще чубчик мыском выдавался
вперед и тщательно зачесывался вправо.
-- Мы дали Птицам указание приостановить деятельность, свернуть
оперативные контакты, прервать до особого распоряжения все связи с Беном,
спрятать шифры, спецчернила, аппаратуру. То есть приняли меры для полной
безопасности замкнутой на них сети, -- продолжил доклад Сергеев, Он только
подходил к "полтиннику" и имел на погонах пока одну шитую звезду
генерал-майора. В отличие от начальника ПГУ у него была густая, но
совершенно седая шевелюра, ровной линией проводящая границу большого
плоского лба. Прямые брови, глубоко посаженные глаза с навсегда сложившимся
прищуром много знающего человека, длинный прямой нос, нависающий над верхней
губой, округлый, с почти затянувшейся ямочкой подбородок.
От этих двух людей зависели карьеры, судьбы и жизни сотен разбросанных
по всему миру официальных разведчиков, действующих под посольскими
прикрытиями, нелегально внедренных в чужую страну офицеров, живущих на свой
страх и риск, и агентов, рискующих больше всех и обреченных в случае провала
на ненависть сограждан и несмываемый ярлык предателя своего народа,
передающийся по наследству детям, а в консервативных странах и внукам.
Решение, принятое в этом кабинете, заставляло крохотные фигурки на шахматной
доске мира дергаться, напрягать нервы и мышцы, преодолевать естественные
чувства брезгливости и отвращения, рисковать, лгать, актерствовать и
лицемерить, нарушать все библейские заповеди ради выполнения задания Родины,
хотя вся Родина -- миллионы рабочих, колхозников, служащих, творческой
интеллигенции, студентов, учащихся пенсионеров -- понятия не имела ни о
каком задании. Родина в подобных случаях персонифицировалась в
генерал-полковнике Бондаревском и генерал-майоре Сергееве, хотя их решения и
санкционировались Председателем КГБ, а в особо важных случаях докладывались
даже в Центральном Комитете.
Но и Бондаревский с Сергеевым, и тем более высокое начальство, не
говоря о цековских небожителях, не вникали в детали планируемой оперативной
игры и суть сложных комбинаций. Они считали главным -- определить
направление работы. Дав задание Паре вступить в доверительные отношения с
сенатором Паттерсоном, они с удовлетворением читали шифрограмму о том, что
цель достигнута.
Как Хелен стаскивала трусики в придорожном мотеле под жадным взглядом
шестидесятипятилетнего теряющего потенцию старика, как ворочалась под
стокилограммовой тушей, как пыталась нащупать и пробудить к жизни вялое
мужское достоинство, как чмокала переполняющимся слюной ртом, ощущая густой
запах пота от огромной, покрытой седыми волосами мошонки, и сдерживая позывы
рвоты, как метался по берегу Питер, зная о том, что происходит за
зашторенными окнами симпатичного фанерного домика, -- все это в шифрограмме
не описывалось, да руководство и не интересовало. Потому что существовала
коммунистическая мораль и парткомы нелегальной службы, ПГУ и КГБ в целом
призваны были блюсти ее, требуя от разведчиков высоконравственного поведения
в любых условиях. Официально предполагалось, что Хелен добилась дружбы с
сенатором, заманив его самой передовой в мире марксистско-ленинской
идеологией. Как она ухитрилась это сделать, не раскрывая принадлежности к
советской разведке, было непонятно и потому выводилось за скобки и
оставлялось без рассмотрения, как все непонятное.
-- И что вы скажете по последней шифровке? -- спросил начальник ПГУ.
Она поступила сегодня утром. Птицы сообщали о плотном наружном наблюдении,
прослушивании телефонов и других признаках близкого и неминуемого ареста.
-- Я думаю, Виктор Сергеевич, они не склонны паниковать. Наверняка
опасения обоснованны. Они не могли нигде проколоться, скорей всего это
предательство. Кто-то из перебежчиков. Сейчас мы анализируем, кто мог
располагать косвенной информацией.
-- А их просьба? -- Недобрые глаза генерал-полковника испытующе
рассматривали Сергеева.
Тот ненадолго задумывался, хотя уже "обсосал" ситуацию со всех сторон.
-- Их вытащить невозможно, Виктор Сергеевич. А пацана -- можно
попробовать. Хотя это большой риск.
-- А оставлять его с ними -- меньший риск? -- Бондаревский достал пачку
привозного "Мальборо", закурил, развеял дым рукой, прищурился. -- Они просто
перейдут на ту сторону всей семьей. Даже если не захотят добровольно, МИ-5
сумеет их принудить, манипулируя мальчишкой. А мы не можем рисковать Беном.
Это вопрос большой политики. Мнение ЦК будет однозначным: сделать все, чтобы
Бен уцелел! Уцелел любой ценой! Мальчишку надо вытаскивать...
Генерал-полковник щелчком сбил зажигалку, она со стуком опрокинулась на
полированную поверхность стола.
-- Я никогда не читал столь вызывающих шифрограмм...
Начальник управления нелегальной разведки ничего не ответил.
Птицы поставили ультиматум: забрать сына и обеспечить ему нормальные
условия жизни. Только в этом случае они гарантируют молчание. Они собирались
проверять, в каких условиях будет жить мальчик. Если Центр не выполнит своих
обязательств, они тут же забудут про свои. Это действительно было
неслыханной дерзостью.
-- С другой стороны, их можно понять... -- Начальник ПТУ глубоко
затянулся и с силой выпустил дым так, что белесое облако окутало Сергеева.
Тот не переносил запаха табака и у себя в управлении запретил курить, но
сейчас приходилось терпеть.
-- Натянутые нервы, стрессовая ситуация, беспокойство за сына... И все
же почти угрожающий тон... Мы бы и так позаботились о мальчике. Но у них
ведь нет родственников, значит, вариант один -- детский дом. А каковы у нас
детдома? Мне кажется, они несколько отличаются от английских...