Корнуэлл Патриция. Черная метка

   – Не пропущу его ни за что на свете.
   Мы облачились в двойные халаты, перчатки, бахилы, хирургические шапочки и маски с защитными стеклами. У нас не было противогазов, потому что я в них не верила. И кроме того, ни один из моих подчиненных не осмеливался тайно пользоваться носовыми фильтрами, хотя копы делали это постоянно. Если судебно-медицинский эксперт не может справиться с неприятными аспектами своей работы, он должен найти себе другое занятие.
   Более того, запахи были важны. Каждый мог рассказать собственную историю. Сладковатый запах мог означать применение этилхлорвинола, а хлоралгидрат напоминал запах груш. Присутствие обоих препаратов могло указывать на передозировку снотворных, а запах чеснока – на мышьяк. Фенолы и нитробензол напоминали соответственно об эфире и гуталине, а этиленгликоль пахнет точно так же, как антифриз, потому что это он и есть. Выделение потенциально значимых запахов из ужасного зловония грязных тел и гниющей плоти очень напоминает археологические изыскания. Концентрируешься на том, что есть, а не на жалком состоянии материала.
   Декомпозиционный зал, как мы его называли, был уменьшенной копией патологоанатомического театра. Там была установлена отдельная вентиляционная система, стоял свой холодильник и единственный передвижной патологоанатомический стол, который можно было пристыковывать к большой раковине. Все, включая шкафы и двери, было изготовлено из нержавеющей стали. Стены и пол облицованы водостойким акриловым покрытием, способным выдержать самую суровую мойку чистящими средствами и хлоркой. Автоматические двери открывались с помощью больших стальных кнопок, на которые можно было нажимать не пальцем, а локтем.
   Когда за нами закрылись двери декомпозиционного зала, я испуганно вздрогнула, увидев там Андерсон, присевшую на краешек стола. Каталка с упакованным в мешок распухшим телом стояла в центре зала. Труп – это улика. Я никогда не позволяла детективам оставаться наедине с необследованным телом, по крайней мере после того, как в деле О. Джей Симпсона в ненадлежащем исполнении обязанностей обвинили всех, кроме подсудимого.
   – Что вы здесь делаете, и где Чак?
   Чак Раффин, отвечавший за работу морга, давно должен быть здесь, проверяя хирургические инструменты, маркируя пробирки и подготавливая все нужные документы.
   – Он впустил меня и куда-то отошел.
   – Впустил вас и куда-то отошел? Как давно это случилось?
   – Минут двадцать назад, – ответила Андерсон, напряженно глядя на Марино.
   – Неужели я вижу носовые фильтры, или это мне только кажется? – ласково осведомился тот.
   На верхней губе Андерсон осталась капелька вазелина.
   – Видишь промышленные дезодораторы там, наверху? – Марино небрежно указал на специальную вентиляционную систему в потолке. – И знаешь что, Андерсон? Она ни черта не поможет, когда расстегнут этот мешок.
   – Я не собираюсь здесь оставаться.
   Это было очевидно. Она даже не надела хирургические перчатки.
   – Здесь нельзя находиться без защитной одежды, – сказала я.
   – Я просто хотела предупредить, что буду разговаривать со свидетелями. Когда обнаружите причину смерти, сообщите мне по пейджеру, – заявила она.
   – Каких свидетелей? Брей посылает тебя в Бельгию? – спросил Марино. Защитное стекло его маски запотело от дыхания.
   Я ни на секунду не сомневалась, что она пришла сюда, в это не слишком приятное место, не для того, чтобы о чем-то меня предупредить. Андерсон появилась у нас с какой-то другой целью, не имеющей отношения к этому делу. Я посмотрела на темно-красный пластиковый мешок, надеясь убедиться в его нетронутости, и подумала, что у меня начинается мания преследования. Взглянув на настенные часы, увидела, что уже почти девять.
   – Позвоните мне, – бросила Андерсон, словно приказывая.
   За ней, зашипев, плотно закрылись двери. Я подняла трубку внутреннего телефона и вызвала Розу.
   – Где Чак? – поинтересовалась я.
   – Бог его знает, – ответила Роза, не пытаясь даже скрыть свое презрение к нему.
   – Найдите его и скажите, чтобы немедленно явился сюда. Он меня уже достал. И отмечайте его телефонные звонки. Регистрируйте все.
   – Я всегда так делаю.
   – Он дождется, что я его уволю, – сказала я Марино, повесив трубку. – Ленивый и абсолютно безответственный, а раньше он таким не был.
   – Он стал еще более ленивым и безответственным, чем раньше, – поправил меня Марино. – Этот парень что-то задумал, док. И кстати, к твоему сведению, он пытается поступить на работу в полицию.
   – Вот и хорошо, – заметила я. – Можете забирать его.
   – Он один из тех, кто сходит с ума по форменной одежде, оружию и мигалкам, – сказал Марино, когда я стала расстегивать мешок.
   Голос Марино начал терять уверенность. Он изо всех сил пытался сохранить самообладание.
   – Ты как? – спросила я.
   – Нормально.
   Оглушающе ударило зловоние.
   – Черт возьми! – выругался Марино, когда я сняла покрывающие тело простыни. – Проклятый сучий ублюдок!
   Иногда тела разлагались до такой степени, что становились сюрреалистичной смердящей смесью неестественных цветов и запахов, способной вывернуть человека наизнанку или послать в обморок.
   Марино отбежал к столу, стараясь быть как можно дальше от каталки, и я едва смогла удержаться от смеха. Он выглядел очень смешно в хирургическом одеянии. Когда он натягивал бахилы, то шаркал, как бы скользя по полу, а поскольку хирургическая шапочка с трудом умещалась на его лысеющей голове, она сморщивалась, как гофрированная бумага. Через пятнадцать минут Марино, как правило, сдергивал ее.
   – Он же не виноват, что находится в таком состоянии, – напомнила я.
   Марино не обращал внимания на мои слова, запихивая в нос воздушные фильтры.
   Двери открылись, и вошел Чак Раффин, держа в руках рентгеновские снимки.
   – Не стоило приводить сюда постороннего, а потом исчезать, – сказала я Раффину гораздо сдержаннее, чем следовало бы. – Особенно начинающего детектива.
   – Я не знал, что она начинающая.
   – А ты что думал? – спросил Марино. – Она появляется здесь в первый раз и выглядит лет на тринадцать.
   – Это точно, что она плоскогрудая. Позвольте доложить, что мне такие не нравятся, – заявил Раффин с важным видом. – Внимание, лесбиянки! Тревога! Тревога! Тревога!
   – Мы не оставляем посторонних наедине с телами, не прошедшими исследования. В том числе полицейских. Опытных или неопытных. – Мне хотелось немедленно уволить его.
   – Знаю. – Он хотел показаться сообразительным. – О. Джей Симпсон и подброшенные улики.
   Раффин был высоким стройным юношей с апатичными карими глазами и непослушными, вечно растрепанными светлыми волосами, придававшими ему взъерошенный вид, который так нравится женщинам. Ему не удалось сразу очаровать меня, и он больше не пытался этого сделать.
   – Во сколько пришла детектив Андерсон? – спросила я. Вместо ответа он прошелся по залу, щелкая выключателями проекторов. Они засветились тусклым светом.
   – Извините, что опоздал. Я разговаривал по телефону. У меня болеет жена.
   Он уже столько раз оправдывался нездоровьем жены, что она была или неизлечимо больна, или страдала синдромом Мюнхгаузена, или находилась при смерти.
   – Наверное, Рене не осталась... – начал Раффин, имея в виду Андерсон.
   – Рене? – прервал его Марино. – Не знал, что вы с ней так близко знакомы.
   Раффин по одному начал вынимать рентгеновские снимки из больших коричневых конвертов.
   – Чак, во сколько пришла Андерсон? – повторила я.
   – Если точно... – он на мгновение задумался, – то где-то после восьми.
   – И ты впустил ее в морг, зная, что все будут на совещании? – спросила я, в то время как он вставлял рентгеновские снимки в проекторы. – Зная, что в морге никого не будет, что на столах лежат документы и личные вещи?
   – Она никогда не была в морге, поэтому я устроил ей короткую экскурсию. Кроме того, с ней был я. Заодно посчитал таблетки.
   Он имел в виду бесчисленное количество таблеток, которые были прописаны и поступали к нам вместе с трупами. Раффин должен был подсчитывать их и отправлять в канализацию.
   – Ух ты, – воскликнул он, – только посмотрите на это!
   Рентгенограммы с разных углов показывали металлические скобки на левой стороне челюсти. Они были видны так же ясно, как швы на теннисном мячике.
   – У "человека из контейнера" была сломана челюсть. Этого достаточно, чтобы его опознать, доктор Скарпетта?
   – Если нам удастся раздобыть старые снимки.
   – Это всегда нелегко, – сказал Раффин. Он делал все, чтобы отвлечь меня, поскольку понимал, что попал в неприятность.
   Я просмотрела нечеткие формы носовых пазух и костей, но не увидела других переломов, деформаций или странностей. Однако, когда очистила зубы, обнаружила дополнительный бугорок Карабелли. На всех молярах имеется четыре центра кальцификации. На этом их пять.
   – Что такое Карабелли? – осведомился Марино.
   – Какой-то человек. Не знаю, кто он. – Я указала на зуб. – Верхняя челюсть. Лингвальные и мезиальные или направлены в сторону языка и вперед.
   – Надо думать, это хорошо, – заметил Марино. – Хотя я не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь.
   – Необычная характеристика, – объяснила я. – Не говоря уже о строении носовых пазух и сломанной челюсти. У нас достаточно сведений, чтобы идентифицировать его хоть дюжину раз, если найдем пожизненные снимки.
   – Мы разговариваем на разных языках, док, – напомнил мне Марино. – Черт побери, у тебя здесь лежат люди со стеклянными глазами, деревянными ногами, пластинками в черепе, перстнями-печатками – да хоть с чем, – но мы не можем их опознать, потому что не было заявлений об исчезновении. Или, может быть, они были, но пропали. Или мы не можем найти историю болезни или рентгеновский снимок.
   – Здесь и здесь пломбы, – сказала я, показывая пару металлических пломб, ярко высвечивающихся на полупрозрачном фоне коренных зубов. – Похоже, он заботился о своих зубах. Ногти аккуратно пострижены. Давай переложим его на стол. Нужно поторапливаться. Он становится только хуже.

Глава 12

   По-лягушачьи выпученные глаза, волосы и борода отслаивались вместе с верхним слоем потемневшей кожи. Голова безжизненно болталась, из тела вытекали остатки жидкости, когда я взяла труп под коленями, а Раффин под мышками. Мы с трудом переложили тело на передвижной стол, в то время как Марино удерживал каталку.
   – По идее преимущество этих новых столов должно заключаться в том, чтобы избавить нас от подобного труда, – запыхавшись, сказала я.
   Еще не все службы перевозки разобрались в нововведении. Они привозили тела на носилках и перекладывали их на любую подвернувшуюся под руку старую каталку, вместо того чтобы разместить труп на одном из столов для вскрытия, который можно подкатить к мойке. Пока что мои рационализаторские усилия были почти безрезультатными.
   – Эй, Чаки-малыш, я слышал, что ты собираешься служить у нас, – заговорил Марино.
   – Кто сказал? – Раффин явно испугался и немедленно перешел к обороне.
   – Ходят слухи, – ответил Марино.
   Раффин промолчал. Он промывал каталку водой. Потом насухо протер ее полотенцем и накрыл чистой простыней, в то время как я фотографировала тело.
   – Позволь тебя предупредить, – продолжал Марино, – что это совсем не то, чем кажется.
   – Чак, – сказала я, – нам нужны пленки к "Поляроиду".
   – Несу.
   – Действительность всегда немного другая, – говорил Марино снисходительным тоном. – Ты будешь ездить на дерьмовых автомобилях всю ночь напролет, и скоро тебе это до смерти надоест. На тебя будут плевать, ругаться, недооценивать, а в это время всякие уроды будут строить из себя политиков, целовать зады, сидеть в роскошных кабинетах и играть в гольф с разными шишками.
   Сквозило, в кране капала вода. Я зарисовала металлические скобки и лишний бугорок и очень захотела, чтобы прошла депрессия. Несмотря на все мои знания о работе человеческого организма, я не понимала, как печаль может начаться в мозгу и распространиться на тело, как соматическая инфекция, разъедая и воспаляя организм, вызывая оцепенение и, наконец, разрушая карьеру и семью или, в некоторых печальных случаях, физическую личную жизнь.
   – Хорошие шмотки, – пробормотал Раффин. – Ар-ма-ни. Никогда не видел такое вблизи.
   – Одни его туфли и ремень из крокодиловой кожи стоят порядка тысячи долларов, – заметила я.
   – Правда? – удивился Марино. – Наверное, это его и убило. Жена покупает ему подарок на день рождения, он узнает, сколько это стоит, и в результате получает инфаркт. Не возражаешь, если я закурю, док?
   – Возражаю. Какая температура была в Антверпене, когда отплыл теплоход? Ты спрашивал Шоу?
   – Ночью девять, днем семнадцать, – ответил Марино. – Та же дурацкая теплая погода, как и везде. Если не поменяется, с тем же успехом могу провести Рождество вместе с Люси в Майами. Или придется устанавливать пальму вместо елки в гостиной.
   Упоминание о Люси заставило сердце сжаться. У нее всегда был сложный характер. Очень немногие понимали ее, даже если считали, что хорошо ее знают. За громадным интеллектуальным потенциалом, сверхвысокими достижениями и тягой к риску скрывался легкоранимый ребенок, воевавший с драконами, которых боялись остальные. В нее вселяла ужас возможность оказаться брошенной – реальная или мнимая. Люси всегда первой отвергала дружбу.
   – Вы когда-нибудь замечали, что перед смертью люди одеваются небрежно? – спросил Чак. – Интересно почему?
   – Слушай, я надену свежие перчатки и отойду в уголок, – сказал Марино. – Мне нужно покурить.
   – За исключением прошлой весны, когда убили детей, возвращавшихся со школьного бала, – продолжал говорить Чак. – Парень в синем смокинге и с цветком в петлице.
   Под ремнем морщился пояс джинсов.
   – Брюки велики в поясе, – указала я, отмечая этот факт в форме. – Возможно, на один-два размера. Наверное, он похудел.
   – Трудно сказать, какой размер он носил, – вставил Марино. – Сейчас его живот больше моего.
   – Его распирают газы, – сказала я.
   – Жаль, что у вас нет такого оправдания, – осмелел Раффин.
   – Сто пятьдесят сантиметров, вес сорок пять килограммов. Если учесть потерю жидкости, он должен был весить порядка семидесяти килограммов, – подсчитала я. – Мужчина средних размеров, который, как я говорила, мог похудеть, судя по одежде. На одежде странные волосы длиной около двадцати сантиметров, бледно-желтого цвета.
   Я вывернула левый карман джинсов и обнаружила те же волосы, серебряные щипцы для сигар и зажигалку. Осторожно положила их на чистый лист бумаги, чтобы не смазать вероятные отпечатки пальцев. В правом кармане лежали две пятифранковые монеты, английский фунт и множество свернутых иностранных банкнот, которые не были мне знакомы.
   – Ни бумажника, ни паспорта, ни ювелирных изделий, – подытожила я.
   – Определенно похоже на грабеж, – предположил Марино. – Если бы не содержимое карманов. Это не имеет смысла. Если бы его ограбили, отобрали бы все.
   – Чак, ты еще не звонил доктору Боутрайту? – спросила я.
   Это был один из одонтологов – судебных дантистов, которых мы обычно вызывали для консультаций из Виргинского медицинского колледжа.
   – Позвони сейчас.
   Он стянул перчатки и подошел к телефону. Я услышала, как он один за другим открывает ящики стола.
   – Вы не видели телефонную книжку?
   – Это тебя нужно спросить, – ответила я раздраженно, – поскольку ты за нее отвечаешь.
   – Сейчас вернусь.
   Раффин опять куда-то убежал, и Марино проводил его взглядом.
   – Тупой как осел, – прокомментировал он.
   – Не знаю, что с ним делать, – сказала я, – потому что в действительности он не тупой, Марино. В этом-то и проблема.
   – Ты спрашивала, что с ним происходит? Ну, вроде как нет ли у него провалов в памяти, нарушений внимания или чего-нибудь подобного? Может, он ушибся головой или слишком часто занимается онанизмом.
   – Специально не расспрашивала.
   – Не забудь, что в прошлом месяце он спустил пулю в канализацию, док. Потом вел себя, как будто это была твоя вина, что, конечно же, чистейшая ерунда. Я хочу сказать, что при этом присутствовал.
   Я боролась с мокрыми скользкими джинсами мертвеца, пытаясь их снять.
   – Не хочешь мне помочь?
   Мы осторожно стянули джинсы, сняли трусы, носки и футболку, и я положила их на покрытую простыней каталку. Я тщательно осмотрела их в поисках разрывов, дыр и других очевидных трасологических улик. Обратила внимание, что задняя часть брюк была намного грязнее, чем передняя. Задники туфель потерлись.
   – Джинсы, черные трусы и футболка от Армани или Версаче. Трусы вывернуты наизнанку, – продолжала я опись. – Туфли, ремень и носки – от Армани. Видишь грязь и потертости? – показала я. – Возможно, его волочили под мышки.
   – Мне тоже пришла в голову эта мысль, – сказал Марино.
   Минут через пятнадцать открылась дверь, вошел Раффин с телефонной книжкой в руке и постучал ею по шкафу.
   – Я что-нибудь пропустил?
   – Сейчас мы обследуем одежду через "люма-лайт", потом высушим, чтобы ею могли заняться трасологи, – недружелюбно проинструктировала я Чака. – Обсуши его личные вещи феном и упакуй.
   Он натянул перчатки.
   – Десять четыре. Принято, – ответил он бодро.
   – Похоже, ты уже готовишься к экзаменам в полицейскую академию? – поддразнил его Марино. – Молодец!

Глава 13

   Я полностью погрузилась в исследование трупа, настолько разложившегося, что он едва напоминал человеческое тело.
   Смерть сняла с этого человека всякую защиту, и бактерии из желудочно-кишечного тракта бесконтрольно наводнили организм, ферментируя, вызывая брожение и заполняя все пространство газами. Бактерии разрушали стенки клеток и превращали кровь в венах и артериях в зеленовато-черную кашицу, делая кровеносную систему, которая просвечивала сквозь обесцвеченную кожу, похожей на реки с притоками и ручьями.
   Области тела, которые были скрыты под одеждой, были в гораздо лучшем состоянии, чем руки и голова.
   – Не дай Бог встретить такого вечером в темном переулке, – произнес Раффин, глядя на мертвеца.
   – Он в этом не виноват, – ответила я.
   – Знаешь что, Чаки-малыш, – сказал Марино, – когда ты умрешь, тоже будешь страшным как смертный грех.
   – Нам известно, в каком месте трюма находился контейнер? – спросила я Марино.
   – На пару рядов вниз.
   – А что насчет погодных условий во время двухнедельного плавания?
   – Мягкая, от шестнадцати до двадцати одного. Проклятый ураган Эль-Ниньо. Народ ходит за рождественскими подарками в чертовых шортах.
   – Значит, вы думаете, что этот парень умер на борту и кто-то засунул его в контейнер? – спросил Раффин.
   – Нет, я так не думаю, Чаки-малыш.
   – Меня зовут Чак.
   – В зависимости от того, с кем ты разговариваешь. Вот в чем проблема, Чаки-малыш. Если у тебя в трюме тонны контейнеров, набитых как сельди в бочке, расскажи, как можно засунуть мертвеца в один из них, – произнес Марино. – Тебе не удастся даже открыть дверь. Плюс нетронутая пломба.
   Я придвинула ближе хирургическую лампу и, глядя в увеличительное стекло, пинцетом и тампонами собрала волокна и инородные вещества.
   – Чак, нужно проверить, сколько у нас осталось формалина, – сказала я. – Вчера его было мало. Или ты уже позаботился об этом?
   – Еще нет.
   – Не вдыхай его пары, – заметил Марино. – Они уже вредно сказываются на твоих мозгах.
   Формалин, или раствор формальдегида, – химически активный реактив, который использовался для "фиксации" тканей и органов. Он убивал ткани и чрезвычайно сильно раздражал дыхательные пути, кожу и глаза.
   – Пойду проверю формалин, – сказал Раффин.
   – Не сейчас, – запретила ему я. – Подожди, пока мы закончим. Позвони Клете и спроси, ушла ли Андерсон. Мне не нужно, чтобы она здесь расхаживала.
   – Я позвоню, – предложил Марино.
   – Должен признаться, мне немного невдомек, почему такие девочки гоняются за убийцами, – обратился Раффин к Марино. – Когда вы начинали, они, наверное, занимались только проверкой парковочных счетчиков.
   Марино направился к телефону.
   – Сними перчатки, – бросила я вслед, потому что он всегда забывал это делать, сколько напоминаний "Только чистые руки" я бы ни вывешивала.
   Я медленно передвинула увеличительное стекло и остановилась. Колени были испачканные, с содранной кожей, как будто человек стоял голыми ногами на шершавой грязной поверхности. Проверила локти. Они тоже были грязными и ободранными, но об этом трудно было говорить определенно, поскольку кожа почти полностью разложилась. Я обмакнула тампон в стерильную воду в тот момент, когда Марино повесил трубку. Услышала, как он разрывает упаковку новой пары перчаток.
   – Андерсон ушла, – сообщил он. – Клета сказала, что с полчаса назад.
   – А что вы думаете о культуристках? – спросил Раффин Марино. – Видели мышцы на руках Андерсон?
   Я положила рядом с трупом шестидюймовую линейку, чтобы обозначить масштаб, и начала снимать тридцатипятимиллиметровой фотокамерой с макрообъективом. Нашла грязные области на внутренней части рук и промокнула их тампоном.
   – Интересно, было ли полнолуние, когда корабль отошел от Антверпена? – произнес Марино.
   – Я так думаю: если хочешь жить в мире мужчин, надо быть такой же сильной, как мужчина, – продолжал гнуть свое Раффин.
   Журчала бегущая вода, звенели стальные инструменты.
   – Сегодня будет новолуние, – сказала я. – Бельгия находится в Восточном полушарии, но лунный цикл у нас одинаковый.
   – Значит, могло быть полнолуние, – заключил Марино.
   Я понимала, куда он клонит, и мое молчание служило предостережением не затрагивать тему оборотней.
   – Что между вами случилось, Марино? Ты проиграл свою должность в армрестлинг? – спросил Раффин, обвязывая бечевкой связку полотенец.
   Марино уставился на него в упор.
   – Ну конечно, раз она детектив, а вы опять ходите в форме, – продолжал Раффин, ухмыляясь.
   – Ты со мной разговариваешь?
   – Вы же слышали, что с вами. – Раффин открыл стеклянную дверцу шкафчика.
   – Наверное, я старею. – Марино сорвал хирургическую шапочку и швырнул ее в мусорную корзину. – Слух у меня не тот, что был раньше. Но если я не ошибся, ты только что здорово разозлил меня.
   – Что вы думаете о женщинах, которых показывают по ящику? Что насчет женщин, соревнующихся в армрестлинге? – говорил Раффин.
   – Заткнись! – приказал Марино.
   – Вы, одинокий человек, пошли бы гулять с такой женщиной?
   Раффин никогда не любил Марино, а теперь имел шанс проявить свою нелюбовь, или считал, что имел шанс, потому что эгоцентрический мир Раффина вращался вокруг очень непрочной оси. С его ограниченной точки зрения, Марино проиграл, поэтому над ним можно издеваться. Пора его проучить.
   – Вопрос в том, пойдет ли такая женщина с вами? – У Раффина не хватило ума выбежать прочь из зала. – Или вообще какая-нибудь женщина?..
   Марино подошел к нему вплотную. Они стояли так близко, что чуть не соприкасались пластиковыми масками.
   – Хочу дать тебе совет, придурок! – угрожающе проговорил Марино. – Заткни свою вонючую пасть, прежде чем она встретится с моим кулаком. И больше не показывай свой щенячий гонор, если не хочешь, чтобы он тебе навредил.
   Чак покраснел как рак, и в это время двери раскрылись и вошел Нейлс Уандер с дактилоскопической краской, картой и валиком.
   – Сейчас же прекратите, – приказала я Марино и Раффину. – Иначе выгоню обоих.
   – Доброе утро, – сказал Уандер, словно оно и в самом деле было добрым.
   – У него сильно отслоилась кожа, – сообщила я.
   – Значит, будет проще.
   Уандер заведовал дактилоскопической лабораторией и мало чему удивлялся. Ему нередко приходилось сбрасывать червей, чтобы взять отпечатки с разложившихся трупов, он не морщился, когда отрезал пальцы у обгоревших останков и относил их в банке к себе в лабораторию.
   Я познакомилась с ним сразу, когда начала здесь работать, и с того времени он совсем не постарел и не изменился. Он был лысым, высоким и неуклюжим, всегда ходил в слишком просторных халатах, которые кружились и развевались, когда он торопливо шагал по коридору.
   Уандер надел резиновые перчатки и подержал, изучая, ладони покойника, поворачивая их то в одну, то в другую сторону.
   – Легче всего будет снять кожу с рук, – решил он.
   Когда тело находится в таком плохом состоянии, верхний слой кожи соскальзывает как перчатки, и кстати, его и называют "перчатками". Уандер работал быстро, снимая кожу с каждой руки и натягивая ее на собственные руки в резиновых перчатках. Надев на себя, в каком-то смысле, руки покойника, он обработал каждый палец краской и накатал их на дактилоскопическую карту. Он снял кожу, аккуратно сложил ее на хирургическом подносе и стащил резиновые перчатки, прежде чем направиться к себе в лабораторию.
   – Чак, положи это в формалин, – попросила я. – Кожу нужно сохранить.
   Он угрюмо отвинтил крышку пластиковой банки.
   – Давайте перевернем его.
   Марино помог перевернуть тело лицом вниз. Там я тоже нашла грязь, в основном на ягодицах, и взяла с них мазки. Больше повреждений не было за исключением пятна на левой верхней части спины, которое казалось темнее, чем окружавшая его кожа. Я внимательно посмотрела на него через увеличительное стекло, стараясь заглушить собственные мысли, как делаю всегда, когда изучаю повреждения правильной формы, укусы или другие ускользающие от внимания улики. Этот процесс напоминал ныряние с аквалангом в условиях почти нулевой видимости. Все, что я могла сейчас разобрать, – это неясные тени и формы.