Страница:
Контора расположилась в небольшом каркасном домике, затерявшемся среди чахлых сосен, которые устлали крышу и землю коричневыми шишками. За давно не стриженным кустарником перед домом проглядывают холодильники с газировкой и машины для льда. В листве валяются брошенные детьми велосипеды, а старинным качелям уже вряд ли можно доверять. Некрасивая собачка, помесь кого-то с кем-то, влачащая на себе тяжкую историю бесконечных пометов, поднимается на дряхлые ноги и смотрит на нас с перекошенного крыльца.
— Странно, мне казалось, нас должен встретить Стэнфилд. — Открываю дверь.
— Пойду разведаю, как там и что. — Марино вылезает из пикапа, внимательно разглядывая окрестности.
Из каминной трубы выползает тонкая струйка дыма, от ветра стелющаяся почти горизонтально; за окном перемигиваются кричащие рождественские гирлянды. Чувствую, за нами наблюдают. Заколебалась штора, где-то в доме зазвонил телефон. Мы ждем на крыльце, когда откроют. Собака понюхала мою ладонь и лизнула. Тут Марино решил-таки заявить о себе: мощно заколотил в дверь и заорал:
— Эй, кто-нибудь дома? — Отчаянно молотит кулаком. — Откройте, полиция!
— Иду, иду, — пропел нетерпеливый женский голос. Недружелюбное усталое лицо показалось в щелке приоткрытой двери: цепочка от воров все еще в замке и туго натянута.
— Миссис Киффин — это вы? — спрашивает Марино.
— А вы кто? — отвечает вопросом на вопрос.
— Капитан Марино, ричмондская полиция. Это доктор Скарпетта.
— А доктора зачем с собой привели? — Она нахмурилась и подняла на меня взгляд из своей темной щели. Какое-то шевеление у нее в ногах: из-за юбки выглянуло детское личико и хитровато, как гномик, улыбнулось. — Зак, марш в дом. — Маленькие голые ручки с грязными ногтями обвились вокруг маминой коленки. — Пошел! — Малыш отцепился и исчез.
— Нам понадобится осмотреть номер, в котором случился пожар, — говорит Марино. — Сюда должен был подъехать детектив Стэнфилд из округа Джеймс-Сити. Не видели его?
— Никаких полицейских с утра не показывалось. — Она хлопает дверью, раздается позвякивание дверной цепочки, дверь снова открывается — на этот раз широко, и хозяйка выходит на порог, попутно запихивая руки в рукава красной клетчатой куртки, какие носят лесорубы; в пальцах позвякивает кольцо с ключами. Она оборачивается и громко командует: — Чтобы из дома ни шагу! Зак, в тесто не лазить! Скоро вернусь. — Закрывает дверь. — Еще не видела, чтобы кто-нибудь так обожал сдобное тесто, как этот мальчишка, — сообщает она, пока мы спускаемся по ступенькам. — Бывает, покупаю готовое тесто. Однажды оставила на столе, прихожу — хитрец отвернул упаковку, как шкурку у банана, и сидит уплетает. Уже половину умял, когда я подоспела. Вот и говорю: ты что делаешь-то? Здесь же сырые яйца, ясно тебе?
Бев Киффин лет сорок — сорок пять. Она хороша кричащей красотой, как официантка в придорожной забегаловке или круглосуточном кафе. Волосы у нее осветлены до предела и завиты, словно кудряшки на французском пуделе, на щеках глубокие ямочки, фигура полная, раздавшаяся. Похоже, женщина пробивная, точно постоянно на стреме и готова защищаться — так бывает у людей, которых сильно потрепала жизнь. И еще я бы сказала, дамочка себе на уме — ни одному ее слову не поверю.
— Мне здесь, знаете, проблемы не нужны, — поверяет нам хозяйка. — Вот еще забот недоставало. Так и едут, так и едут. Пялятся, а то и фотографируют. Спасения нет: утром, днем, даже ночью им не спится.
— О ком вы? — спрашивает Марино.
— Да просто народ всякий в машинах, притормозят у дорожки, смотрят. Некоторые вылезают побродить по окрестностям, разнюхивают что-то. Вот прошлой ночью меня шум разбудил: проехал кто-то. В два ночи-то.
Марино раскуривает сигарету. Мы идем вслед за Киффин по заросшей, тенистой от сосен дорожке, хлюпающей снежной грязью, мимо старых домов-автоприцепов, ржавеющих тут, как негодные к плаванию корабли. Возле столика для пикников раскиданы чьи-то пожитки, и с первого взгляда может показаться, будто кто-то из отдыхающих не потрудился за собой убрать перед отъездом. Однако при ближайшем рассмотрении в глаза бросаются совершенно необычные вещи: странное сочетание игрушек, кукол, книжек в мягкой обложке, простыней, двух подушек, одеяла и двойной детской коляски — все промокло и перепачкано в грязи. Да только не кажутся эти вещи бесполезными предметами, с которыми сознательно распрощались хозяева. Их будто случайно оставили на расправу всем ветрам. Повсюду разбросаны мелкие клочки от хрустящих оберток, которые я тут же связываю с прилипшим к обожженной спине первой жертвы фрагментом. Когда-то это было оберткой в синем, белом и ярко-оранжевом тонах, порванной на узкие полоски, словно ее теребили в руках, пытаясь успокоить нервы.
— Кто-то очень торопился съехать, — замечает Марино.
Киффин глядит на меня.
— Смылись, не заплатив за место? — предполагает полицейский.
— О нет. — Такое чувство, что она торопится поскорее увести нас к маленькому, кричаще оформленному административному зданию мотеля, проглядывающему сквозь деревья прямо по курсу. — Уплатили, как и положено, заранее. Здесь в палатке жила семейка с двумя малышами, да вдруг взяли да и припустили отсюда. И вещи почему-то побросали. Не понимаю. Ну, например, детская колясочка очень неплохая. А потом, само собой, все снегом завалило.
Внезапный порыв ветра взметнул в воздух цветные обрывки, как конфетти. Я подошла ближе и поддала ногой подушку, чтобы перевернуть ее. Присела на корточки, взглянуть поближе, и в нос ударил едкий кислый запах. На подушку налипли волосы — длинные, тонкие и очень бледные, почти совсем без пигмента. Сердце вдруг опустилось, будто рядом ударили в гулкий басовый барабан. Беру клочки обертки в руку, верчу в пальцах. Гибкий, податливый, но прочный материал — сразу не порвешь, если только не потянуть за рельефный запаянный шов. Тут попадаются и крупные куски. Ясно, от шоколадного батончика с арахисом и карамелью, «Пей-Дей» называется; даже читается адрес сайта «Хершис». И на одеяле тоже волосы: черные, короткие — как видно, паховые. И еще несколько длинных и бледных.
— Батончики «Пей-Дей», — сообщаю Марино. Расстегиваю сумку, а сама поглядываю на Киффин. — Случайно, не знаете любителя шоколадок, который пустые обертки рвет?
— Во всяком случае, у меня дома таких нет, — отрезает сухо, словно я ее в чем-то обвиняю. Или Зака-сладкоежку.
Алюминиевого чемоданчика для выезда на место преступления у меня с собой не было — трупа-то нет. Зато я всегда держу в рюкзаке набор инструментов на непредвиденный случай: мощный морозильник с одноразовыми перчатками, пакетики для улик, тампоны, крохотную пробирку дистиллированной воды и среди прочего — набор для гильз. Снимаю с него крышку. Это ведь просто-напросто маленькая прозрачная капсула из пластика. В нее-то и кладу три волоска с подушки и два с одеяла. Запечатываю капсулу в прозрачный пластиковый пакет для сбора улик.
— Можно кое-что спросить? — обращается ко мне Киффин. — Зачем это вам?
— Да я сейчас тут все соберу и в лабораторию отправлю. — Марино вдруг заговорил вполголоса, спокойно, как бывалый картежник. Он прекрасно знает, как надо управляться с Киффин, а сейчас настало самое время ее спровадить, потому что ему тоже слишком хорошо известно, как выглядят волосы страдающих гипертрихозом. Похожи на детские, длинные, без пигмента, недоразвитые... Только вот у младенцев они не бывают шести-семи дюймов длиной, как волосы Шандонне, рассыпанные на сценах его преступлений. Не исключено, что Жан-Батист побывал в этом палаточном лагере.
— Вы сами здесь заправляете? — спрашивает хозяйку мой напарник.
— Да в основном.
— Когда исчезло семейство из палатки? Погодка сейчас уж больно не подходящая для отдыха на открытом воздухе.
— Жили еще до снега. На прошлой неделе.
— Вы так и не выяснили, почему эти люди неожиданно решили съехать? — продолжает Марино вкрадчивым голосом.
— Не слышала о них с тех пор. И след простыл.
— Нам потребуется осмотреть брошенные вещи.
Киффин дует на голые озябшие руки, чтобы согреться, ежится, прячась от ветра. Она оглядывается на свой домик, гадая, какую еще неприятность уготовила для нее и ее семьи судьба. Марино машет мне рукой, приглашая идти за ним.
— Ждите здесь, — велит он Киффин. — Мы сейчас вернемся. Надо кое-что забрать из машины. Только ничего не трогайте, поняли?
Она смотрит нам вслед. Мы идем, тихо переговариваемся. За несколько часов до того, как Шандонне объявился на моем пороге, Марино во главе группы быстрого реагирования прочесывал местность в поисках Оборотня. Тогда же они и обнаружили его ричмондское логово: негодяй прятался в перестраивающемся особняке возле реки Джеймс, совсем неподалеку от моего коттеджного городка. Мы полагали, что в дневное время маньяк выходил редко, если вообще выходил, и определить его перемещения не удавалось, поскольку он отсиживался в доме и обходился тем, что имелось там. До сего момента никому из нас и в голову не приходило, что у Шандонне было еще одно лежбище.
— Думаешь, он их распугал, чтобы самому воспользоваться палаткой? — Марино отпирает пикап и тянется в заднюю часть кабины, где, как мне известно, он держит, кроме всего прочего, и помповое ружье. — Потому что должен тебе сказать, док, в том доме на Джеймсе повсюду валялись обертки. Все было завалено фантиками от шоколадных батончиков. — Он вытаскивает красный ящик для инструментов и захлопывает дверь. — Похоже, серьезно на сахар подсел.
— А ты не рассмотрел, какие именно? — Вспомнилось, как Шандонне хлестал пепси на допросе.
— Да сладкие батончики. Не помню, может, и «Пей-Дей». Карамель, арахис. Такие маленькие пакетики. И знаешь, что самое интересное? Все обертки порваны в клочья.
— Господи, — бормочу я: мороз пробрал до самых костей. — Не исключено, что у него пониженный сахар в крови. — Строгий научный подход убережет меня от паники. Тут же стаей летучих мышей в душе взметнулся страх.
— Какого черта здесь понадобилось этому подонку? — гадает Марино, пристально глядя в направлении Киффин, ждущей нас в некотором удалении. — И как он сюда добрался? Может, у него все-таки есть машина?
— А в доме, где скрывался Шандонне, был какой-нибудь транспорт? — задаю встречный вопрос, направляясь к одинокой фигурке в красной шотландке, у которой пар изо рта выходит — такая холодина.
— Владельцы особняка не стали оставлять машины. Решили подождать, пока работы закончатся, — разъясняет Марино так, чтобы не услышала хозяйка мотеля. — Может, угнал что-нибудь, а потом оставил в неприметном местечке? Я-то думал, что поганец даже водить не умеет, учитывая, что большую часть жизни он прятался в парижских подземельях семейного особняка.
— Н-да. Сплошь одни предположения, — бормочу я, припомнив рассказ Шандонне о том, как он управлял одной из тех зеленых мотоциклеток для уборки французских тротуаров. Тогда эта история показалась мне невероятной, хотя во всем остальном я даже не усомнилась.
Мы снова у столика для пикников, Марино ставит на землю свой ящик и открывает его. Вытаскивает рабочие кожаные перчатки, надевает их и встряхивает один за другим сразу несколько прочных, рассчитанных на пятьдесят галлонов, мешков для мусора. Три пакета мы наполняем, а четвертый он разрезает и в куски черного полиэтилена обертывает детскую коляску, после чего заклеивает все скотчем. Попутно он объясняется с Киффин: мол, не исключено, что семейство, проживавшее в палатке, кто-то спугнул. Он подкидывает идею — мол, незнакомец, возможно, решил самовольно использовать местечко для своих нужд, хотя 5ы даже и на одну ночь. Не сложилось ли у хозяйки ощущения, что здесь творится что-то необычное? Не появлялась ли поблизости какая-нибудь незнакомая машина? Капитан излагает все это с таким видом, точно ему и в голову прийти не могло, будто управляющая мотелем способна исказить факты или попрать истину.
Естественно, мы знаем, что Шандонне не мог здесь быть после субботы; он тогда уже сидел за решеткой.
Киффин нам не помощница. Говорит, ничего необычного не заметила. Разве что однажды утром пошла за дровами, и палатки уже не было, а пожитки по-прежнему валялись, ну, во всяком случае, некоторая их часть. Поклясться она не может, однако чем больше мой спутник напирает, тем больше ей кажется, что заметила она исчезновение палатки что-то около восьми утра в прошлую пятницу. Накануне ночью Шандонне расправился с Дианой Брэй и потом скрылся в округе Джеймс-Сити. Решил затаиться? Представляю, как он появился у палатки, когда там находилась молодая пара с двумя ребятишками. Одного взгляда на него достаточно, чтобы побросать пожитки и смыться на машине от греха подальше. Тут уж не до сборов.
Несем мусорные мешки к мариновскому пикапу и укладываем их в задней части кузова. Киффин тем временем поджидает нашего возвращения, руки держит в карманах куртки, лицо порозовело на холоде. До мотеля рукой подать, он за сосновой рощицей, маленькое белое строение, больше напоминающее коробку: два этажа и двери, выкрашенные под цвет вечнозеленой хвои. За мотелем — снова лес, а за ним — речушка, берущая свое начало от Джеймс-Ривер.
— А сейчас у вас сколько постояльцев? — обращается Марино к владелице этой кошмарной дыры для туристов.
— Сейчас-то? Человек тринадцать, если еще кто-нибудь не выселился. Многие просто оставляют в комнате ключ, и я узнаю, что они уехали, только когда прихожу убираться. Слушайте, у меня курево дома осталось, — обращается она к полицейскому, не глядя на него. — Не угостите?
Марино опускает ящик с инструментом на дорожку. Вытряхивает из пачки сигарету и подносит зажигалку. Верхняя губа Киффин морщится, как гофрированная бумага: она втягивает дым, глубоко забирая воздух, и выдувает его, скривив набок рот. Как хочется курить! Сломанный локоть ноет от холода. Из головы не выходит то семейство из палатки: какой ужас им довелось пережить — если перед ними действительно предстал Шардонне и семья вообще существует. Если он пришел туда сразу после убийства Брэй, то куда делась его одежда? Наверняка маньяк вымазался кровью с ног до головы. Так что же, он вышел из дома покойницы и прямиком сюда, весь в крови, спугнул людей из палатки, и никто не догадался позвонить в полицию и даже словечком ни с кем не перемолвился?
— А сколько постояльцев здесь было позапрошлой ночью, когда начался пожар? — Марино берет свой ящик, и мы вновь пускаемся в путь.
— Не могу сказать точно. — Она отвечает уклончиво. — Не знаю, кто оставался в мотеле. Въехало одиннадцать, включая его.
— Вы имеете в виду того человека, который погиб при пожаре? — Теперь моя очередь задавать вопросы.
Киффин бросает на меня косой взгляд.
— Вот-вот.
— Расскажите поподробнее, — просит Марино, когда мы приостановились, чтобы осмотреться, а потом пошли дальше. — Вы видели, как он приехал? Так же как и нас? Судя по всему, здесь подъезд прямо к вашему дому.
Она останавливается и качает головой:
— Нет, сэр. Машины не видала. В дверь постучали, и я открыла. Попросила его пройти в соседнее помещение — контора у меня там — и вышла к нему. Приятный такой мужчина, хорошо одет, не похож на обычную клиентуру.
— Он назвался? — спрашивает Марино.
— Платил наличными.
— Значит, если кто-то платит наличными, вы не заставляете его ничего заполнять?
— По желанию могут. Но не обязательно. У меня специальный формуляр для въезжающих: заполняете его, и я отрываю квиток. Так этот сказал, что квитанция ему не нужна.
— Акцента не заметили, ничего такого?
— Говорил он как-то... не местный будто.
— А откуда он, вы не смогли бы определить? С севера? Или иностранец? — продолжает Марино, приостановившись под соснами.
Хозяйка осматривается, думает и курит, а мы идем вслед за ней по грязной размытой тропинке, которая ведет на парковку у мотеля.
— Ну, не совсем ярко выраженный южанин, — решает она. — Хотя и на иностранца не похож. И вообще он не очень-то был общителен. Только по мере надобности. Знаете, похоже, словно он торопился куда-то или нервничал. Очень неразговорчивый тип. — Звучит надуманно, слишком неестественно. У нее даже интонация другая стала.
— А в этих прицепах кто-нибудь живет? — спрашивает Марино.
— Сдаю их. Сейчас на своих никто не приезжает. Кемпинговый сезон закрылся.
— Может быть, снимают?
— Нет. Все пустые.
Перед мотелем, возле автомата с кокой, кто-то выставил кресло с рваной обивкой. На стоянке несколько машин, американских, не первой свежести: «гранада», «эл-ти-ди» и «понтиак-файерберд». И никакого намека на владельцев.
— Кого обычно принимаете в такой сезон? — интересуюсь я.
— Всех вперемешку, — отвечает Киффин; мы идем напрямик через парковку к южному концу здания.
Осматриваю мокрый асфальт.
— Бывает, с женой кто повздорит. В это время года полно таких. Люди суетятся, бывает, кто-то сам уходит, кого-то из дома выгоняют, вот и нужно перекантоваться. Или кто-нибудь едет издалека родных навестить и по пути останавливается переночевать. Или когда река разливается, как пару месяцев назад было, приезжают с домашними животными — я пускаю. Да и туристы заглядывают.
— А посмотреть Уильямсберг и Джеймстаун приезжают? — спрашиваю я.
— Порядком. Всем интересно на Джеймстаун поглазеть. С тех пор как там начали могилы раскапывать... Удивляюсь, что их туда так тянет?
Глава 22
— Странно, мне казалось, нас должен встретить Стэнфилд. — Открываю дверь.
— Пойду разведаю, как там и что. — Марино вылезает из пикапа, внимательно разглядывая окрестности.
Из каминной трубы выползает тонкая струйка дыма, от ветра стелющаяся почти горизонтально; за окном перемигиваются кричащие рождественские гирлянды. Чувствую, за нами наблюдают. Заколебалась штора, где-то в доме зазвонил телефон. Мы ждем на крыльце, когда откроют. Собака понюхала мою ладонь и лизнула. Тут Марино решил-таки заявить о себе: мощно заколотил в дверь и заорал:
— Эй, кто-нибудь дома? — Отчаянно молотит кулаком. — Откройте, полиция!
— Иду, иду, — пропел нетерпеливый женский голос. Недружелюбное усталое лицо показалось в щелке приоткрытой двери: цепочка от воров все еще в замке и туго натянута.
— Миссис Киффин — это вы? — спрашивает Марино.
— А вы кто? — отвечает вопросом на вопрос.
— Капитан Марино, ричмондская полиция. Это доктор Скарпетта.
— А доктора зачем с собой привели? — Она нахмурилась и подняла на меня взгляд из своей темной щели. Какое-то шевеление у нее в ногах: из-за юбки выглянуло детское личико и хитровато, как гномик, улыбнулось. — Зак, марш в дом. — Маленькие голые ручки с грязными ногтями обвились вокруг маминой коленки. — Пошел! — Малыш отцепился и исчез.
— Нам понадобится осмотреть номер, в котором случился пожар, — говорит Марино. — Сюда должен был подъехать детектив Стэнфилд из округа Джеймс-Сити. Не видели его?
— Никаких полицейских с утра не показывалось. — Она хлопает дверью, раздается позвякивание дверной цепочки, дверь снова открывается — на этот раз широко, и хозяйка выходит на порог, попутно запихивая руки в рукава красной клетчатой куртки, какие носят лесорубы; в пальцах позвякивает кольцо с ключами. Она оборачивается и громко командует: — Чтобы из дома ни шагу! Зак, в тесто не лазить! Скоро вернусь. — Закрывает дверь. — Еще не видела, чтобы кто-нибудь так обожал сдобное тесто, как этот мальчишка, — сообщает она, пока мы спускаемся по ступенькам. — Бывает, покупаю готовое тесто. Однажды оставила на столе, прихожу — хитрец отвернул упаковку, как шкурку у банана, и сидит уплетает. Уже половину умял, когда я подоспела. Вот и говорю: ты что делаешь-то? Здесь же сырые яйца, ясно тебе?
Бев Киффин лет сорок — сорок пять. Она хороша кричащей красотой, как официантка в придорожной забегаловке или круглосуточном кафе. Волосы у нее осветлены до предела и завиты, словно кудряшки на французском пуделе, на щеках глубокие ямочки, фигура полная, раздавшаяся. Похоже, женщина пробивная, точно постоянно на стреме и готова защищаться — так бывает у людей, которых сильно потрепала жизнь. И еще я бы сказала, дамочка себе на уме — ни одному ее слову не поверю.
— Мне здесь, знаете, проблемы не нужны, — поверяет нам хозяйка. — Вот еще забот недоставало. Так и едут, так и едут. Пялятся, а то и фотографируют. Спасения нет: утром, днем, даже ночью им не спится.
— О ком вы? — спрашивает Марино.
— Да просто народ всякий в машинах, притормозят у дорожки, смотрят. Некоторые вылезают побродить по окрестностям, разнюхивают что-то. Вот прошлой ночью меня шум разбудил: проехал кто-то. В два ночи-то.
Марино раскуривает сигарету. Мы идем вслед за Киффин по заросшей, тенистой от сосен дорожке, хлюпающей снежной грязью, мимо старых домов-автоприцепов, ржавеющих тут, как негодные к плаванию корабли. Возле столика для пикников раскиданы чьи-то пожитки, и с первого взгляда может показаться, будто кто-то из отдыхающих не потрудился за собой убрать перед отъездом. Однако при ближайшем рассмотрении в глаза бросаются совершенно необычные вещи: странное сочетание игрушек, кукол, книжек в мягкой обложке, простыней, двух подушек, одеяла и двойной детской коляски — все промокло и перепачкано в грязи. Да только не кажутся эти вещи бесполезными предметами, с которыми сознательно распрощались хозяева. Их будто случайно оставили на расправу всем ветрам. Повсюду разбросаны мелкие клочки от хрустящих оберток, которые я тут же связываю с прилипшим к обожженной спине первой жертвы фрагментом. Когда-то это было оберткой в синем, белом и ярко-оранжевом тонах, порванной на узкие полоски, словно ее теребили в руках, пытаясь успокоить нервы.
— Кто-то очень торопился съехать, — замечает Марино.
Киффин глядит на меня.
— Смылись, не заплатив за место? — предполагает полицейский.
— О нет. — Такое чувство, что она торопится поскорее увести нас к маленькому, кричаще оформленному административному зданию мотеля, проглядывающему сквозь деревья прямо по курсу. — Уплатили, как и положено, заранее. Здесь в палатке жила семейка с двумя малышами, да вдруг взяли да и припустили отсюда. И вещи почему-то побросали. Не понимаю. Ну, например, детская колясочка очень неплохая. А потом, само собой, все снегом завалило.
Внезапный порыв ветра взметнул в воздух цветные обрывки, как конфетти. Я подошла ближе и поддала ногой подушку, чтобы перевернуть ее. Присела на корточки, взглянуть поближе, и в нос ударил едкий кислый запах. На подушку налипли волосы — длинные, тонкие и очень бледные, почти совсем без пигмента. Сердце вдруг опустилось, будто рядом ударили в гулкий басовый барабан. Беру клочки обертки в руку, верчу в пальцах. Гибкий, податливый, но прочный материал — сразу не порвешь, если только не потянуть за рельефный запаянный шов. Тут попадаются и крупные куски. Ясно, от шоколадного батончика с арахисом и карамелью, «Пей-Дей» называется; даже читается адрес сайта «Хершис». И на одеяле тоже волосы: черные, короткие — как видно, паховые. И еще несколько длинных и бледных.
— Батончики «Пей-Дей», — сообщаю Марино. Расстегиваю сумку, а сама поглядываю на Киффин. — Случайно, не знаете любителя шоколадок, который пустые обертки рвет?
— Во всяком случае, у меня дома таких нет, — отрезает сухо, словно я ее в чем-то обвиняю. Или Зака-сладкоежку.
Алюминиевого чемоданчика для выезда на место преступления у меня с собой не было — трупа-то нет. Зато я всегда держу в рюкзаке набор инструментов на непредвиденный случай: мощный морозильник с одноразовыми перчатками, пакетики для улик, тампоны, крохотную пробирку дистиллированной воды и среди прочего — набор для гильз. Снимаю с него крышку. Это ведь просто-напросто маленькая прозрачная капсула из пластика. В нее-то и кладу три волоска с подушки и два с одеяла. Запечатываю капсулу в прозрачный пластиковый пакет для сбора улик.
— Можно кое-что спросить? — обращается ко мне Киффин. — Зачем это вам?
— Да я сейчас тут все соберу и в лабораторию отправлю. — Марино вдруг заговорил вполголоса, спокойно, как бывалый картежник. Он прекрасно знает, как надо управляться с Киффин, а сейчас настало самое время ее спровадить, потому что ему тоже слишком хорошо известно, как выглядят волосы страдающих гипертрихозом. Похожи на детские, длинные, без пигмента, недоразвитые... Только вот у младенцев они не бывают шести-семи дюймов длиной, как волосы Шандонне, рассыпанные на сценах его преступлений. Не исключено, что Жан-Батист побывал в этом палаточном лагере.
— Вы сами здесь заправляете? — спрашивает хозяйку мой напарник.
— Да в основном.
— Когда исчезло семейство из палатки? Погодка сейчас уж больно не подходящая для отдыха на открытом воздухе.
— Жили еще до снега. На прошлой неделе.
— Вы так и не выяснили, почему эти люди неожиданно решили съехать? — продолжает Марино вкрадчивым голосом.
— Не слышала о них с тех пор. И след простыл.
— Нам потребуется осмотреть брошенные вещи.
Киффин дует на голые озябшие руки, чтобы согреться, ежится, прячась от ветра. Она оглядывается на свой домик, гадая, какую еще неприятность уготовила для нее и ее семьи судьба. Марино машет мне рукой, приглашая идти за ним.
— Ждите здесь, — велит он Киффин. — Мы сейчас вернемся. Надо кое-что забрать из машины. Только ничего не трогайте, поняли?
Она смотрит нам вслед. Мы идем, тихо переговариваемся. За несколько часов до того, как Шандонне объявился на моем пороге, Марино во главе группы быстрого реагирования прочесывал местность в поисках Оборотня. Тогда же они и обнаружили его ричмондское логово: негодяй прятался в перестраивающемся особняке возле реки Джеймс, совсем неподалеку от моего коттеджного городка. Мы полагали, что в дневное время маньяк выходил редко, если вообще выходил, и определить его перемещения не удавалось, поскольку он отсиживался в доме и обходился тем, что имелось там. До сего момента никому из нас и в голову не приходило, что у Шандонне было еще одно лежбище.
— Думаешь, он их распугал, чтобы самому воспользоваться палаткой? — Марино отпирает пикап и тянется в заднюю часть кабины, где, как мне известно, он держит, кроме всего прочего, и помповое ружье. — Потому что должен тебе сказать, док, в том доме на Джеймсе повсюду валялись обертки. Все было завалено фантиками от шоколадных батончиков. — Он вытаскивает красный ящик для инструментов и захлопывает дверь. — Похоже, серьезно на сахар подсел.
— А ты не рассмотрел, какие именно? — Вспомнилось, как Шандонне хлестал пепси на допросе.
— Да сладкие батончики. Не помню, может, и «Пей-Дей». Карамель, арахис. Такие маленькие пакетики. И знаешь, что самое интересное? Все обертки порваны в клочья.
— Господи, — бормочу я: мороз пробрал до самых костей. — Не исключено, что у него пониженный сахар в крови. — Строгий научный подход убережет меня от паники. Тут же стаей летучих мышей в душе взметнулся страх.
— Какого черта здесь понадобилось этому подонку? — гадает Марино, пристально глядя в направлении Киффин, ждущей нас в некотором удалении. — И как он сюда добрался? Может, у него все-таки есть машина?
— А в доме, где скрывался Шандонне, был какой-нибудь транспорт? — задаю встречный вопрос, направляясь к одинокой фигурке в красной шотландке, у которой пар изо рта выходит — такая холодина.
— Владельцы особняка не стали оставлять машины. Решили подождать, пока работы закончатся, — разъясняет Марино так, чтобы не услышала хозяйка мотеля. — Может, угнал что-нибудь, а потом оставил в неприметном местечке? Я-то думал, что поганец даже водить не умеет, учитывая, что большую часть жизни он прятался в парижских подземельях семейного особняка.
— Н-да. Сплошь одни предположения, — бормочу я, припомнив рассказ Шандонне о том, как он управлял одной из тех зеленых мотоциклеток для уборки французских тротуаров. Тогда эта история показалась мне невероятной, хотя во всем остальном я даже не усомнилась.
Мы снова у столика для пикников, Марино ставит на землю свой ящик и открывает его. Вытаскивает рабочие кожаные перчатки, надевает их и встряхивает один за другим сразу несколько прочных, рассчитанных на пятьдесят галлонов, мешков для мусора. Три пакета мы наполняем, а четвертый он разрезает и в куски черного полиэтилена обертывает детскую коляску, после чего заклеивает все скотчем. Попутно он объясняется с Киффин: мол, не исключено, что семейство, проживавшее в палатке, кто-то спугнул. Он подкидывает идею — мол, незнакомец, возможно, решил самовольно использовать местечко для своих нужд, хотя 5ы даже и на одну ночь. Не сложилось ли у хозяйки ощущения, что здесь творится что-то необычное? Не появлялась ли поблизости какая-нибудь незнакомая машина? Капитан излагает все это с таким видом, точно ему и в голову прийти не могло, будто управляющая мотелем способна исказить факты или попрать истину.
Естественно, мы знаем, что Шандонне не мог здесь быть после субботы; он тогда уже сидел за решеткой.
Киффин нам не помощница. Говорит, ничего необычного не заметила. Разве что однажды утром пошла за дровами, и палатки уже не было, а пожитки по-прежнему валялись, ну, во всяком случае, некоторая их часть. Поклясться она не может, однако чем больше мой спутник напирает, тем больше ей кажется, что заметила она исчезновение палатки что-то около восьми утра в прошлую пятницу. Накануне ночью Шандонне расправился с Дианой Брэй и потом скрылся в округе Джеймс-Сити. Решил затаиться? Представляю, как он появился у палатки, когда там находилась молодая пара с двумя ребятишками. Одного взгляда на него достаточно, чтобы побросать пожитки и смыться на машине от греха подальше. Тут уж не до сборов.
Несем мусорные мешки к мариновскому пикапу и укладываем их в задней части кузова. Киффин тем временем поджидает нашего возвращения, руки держит в карманах куртки, лицо порозовело на холоде. До мотеля рукой подать, он за сосновой рощицей, маленькое белое строение, больше напоминающее коробку: два этажа и двери, выкрашенные под цвет вечнозеленой хвои. За мотелем — снова лес, а за ним — речушка, берущая свое начало от Джеймс-Ривер.
— А сейчас у вас сколько постояльцев? — обращается Марино к владелице этой кошмарной дыры для туристов.
— Сейчас-то? Человек тринадцать, если еще кто-нибудь не выселился. Многие просто оставляют в комнате ключ, и я узнаю, что они уехали, только когда прихожу убираться. Слушайте, у меня курево дома осталось, — обращается она к полицейскому, не глядя на него. — Не угостите?
Марино опускает ящик с инструментом на дорожку. Вытряхивает из пачки сигарету и подносит зажигалку. Верхняя губа Киффин морщится, как гофрированная бумага: она втягивает дым, глубоко забирая воздух, и выдувает его, скривив набок рот. Как хочется курить! Сломанный локоть ноет от холода. Из головы не выходит то семейство из палатки: какой ужас им довелось пережить — если перед ними действительно предстал Шардонне и семья вообще существует. Если он пришел туда сразу после убийства Брэй, то куда делась его одежда? Наверняка маньяк вымазался кровью с ног до головы. Так что же, он вышел из дома покойницы и прямиком сюда, весь в крови, спугнул людей из палатки, и никто не догадался позвонить в полицию и даже словечком ни с кем не перемолвился?
— А сколько постояльцев здесь было позапрошлой ночью, когда начался пожар? — Марино берет свой ящик, и мы вновь пускаемся в путь.
— Не могу сказать точно. — Она отвечает уклончиво. — Не знаю, кто оставался в мотеле. Въехало одиннадцать, включая его.
— Вы имеете в виду того человека, который погиб при пожаре? — Теперь моя очередь задавать вопросы.
Киффин бросает на меня косой взгляд.
— Вот-вот.
— Расскажите поподробнее, — просит Марино, когда мы приостановились, чтобы осмотреться, а потом пошли дальше. — Вы видели, как он приехал? Так же как и нас? Судя по всему, здесь подъезд прямо к вашему дому.
Она останавливается и качает головой:
— Нет, сэр. Машины не видала. В дверь постучали, и я открыла. Попросила его пройти в соседнее помещение — контора у меня там — и вышла к нему. Приятный такой мужчина, хорошо одет, не похож на обычную клиентуру.
— Он назвался? — спрашивает Марино.
— Платил наличными.
— Значит, если кто-то платит наличными, вы не заставляете его ничего заполнять?
— По желанию могут. Но не обязательно. У меня специальный формуляр для въезжающих: заполняете его, и я отрываю квиток. Так этот сказал, что квитанция ему не нужна.
— Акцента не заметили, ничего такого?
— Говорил он как-то... не местный будто.
— А откуда он, вы не смогли бы определить? С севера? Или иностранец? — продолжает Марино, приостановившись под соснами.
Хозяйка осматривается, думает и курит, а мы идем вслед за ней по грязной размытой тропинке, которая ведет на парковку у мотеля.
— Ну, не совсем ярко выраженный южанин, — решает она. — Хотя и на иностранца не похож. И вообще он не очень-то был общителен. Только по мере надобности. Знаете, похоже, словно он торопился куда-то или нервничал. Очень неразговорчивый тип. — Звучит надуманно, слишком неестественно. У нее даже интонация другая стала.
— А в этих прицепах кто-нибудь живет? — спрашивает Марино.
— Сдаю их. Сейчас на своих никто не приезжает. Кемпинговый сезон закрылся.
— Может быть, снимают?
— Нет. Все пустые.
Перед мотелем, возле автомата с кокой, кто-то выставил кресло с рваной обивкой. На стоянке несколько машин, американских, не первой свежести: «гранада», «эл-ти-ди» и «понтиак-файерберд». И никакого намека на владельцев.
— Кого обычно принимаете в такой сезон? — интересуюсь я.
— Всех вперемешку, — отвечает Киффин; мы идем напрямик через парковку к южному концу здания.
Осматриваю мокрый асфальт.
— Бывает, с женой кто повздорит. В это время года полно таких. Люди суетятся, бывает, кто-то сам уходит, кого-то из дома выгоняют, вот и нужно перекантоваться. Или кто-нибудь едет издалека родных навестить и по пути останавливается переночевать. Или когда река разливается, как пару месяцев назад было, приезжают с домашними животными — я пускаю. Да и туристы заглядывают.
— А посмотреть Уильямсберг и Джеймстаун приезжают? — спрашиваю я.
— Порядком. Всем интересно на Джеймстаун поглазеть. С тех пор как там начали могилы раскапывать... Удивляюсь, что их туда так тянет?
Глава 22
Номер семнадцать расположен на первом этаже в самом конце коридора. Через всю дверь тянется ярко-желтая полицейская лента, которой опечатывают место преступления. Это крыло здания ближе к опушке дремучего леса, отделяющего мотель от магистрали.
Что меня сейчас интересует, так это заросли и любая растительность на асфальте прямо перед окнами номера, откуда спасатели, судя по всему, вытаскивали тело. Тут грязь, опавшая листва, сигаретные окурки. Я все думаю: тот кусок обертки от шоколадного батончика, который прилип к спине погибшего, изначально находился в номере или подобран здесь, на парковке? Если он прилип еще в комнате, значит, его туда занес убийца. Либо преступник прогуливался рядом или непосредственно на покинутой площадке для кемпинга в какой-то момент времени, предшествующий убийству. Правда, не исключено, что этот клочок бумаги некоторое время пролежал в номере — вдруг сама Киффин его туда занесла, когда пришла убраться после предыдущего жильца. Вещдоки — дело тонкое. Надо непременно учитывать их происхождение и не делать поспешных выводов, судя лишь по месту, где улика была обнаружена. К примеру, волокна ткани на теле могли попасть туда с одежды убийцы, который подцепил их где-нибудь на ковре, где они остались после какого-нибудь другого постояльца. Тот же, в свою очередь, мог их подцепить на сиденье автомобиля.
— Особые пожелания к номеру были? — спрашиваю я Киффин, пока она перебирает ключи на кольце.
— Просил что-нибудь тихое и уединенное. А семнадцатый — как раз такой: соседние номера пустуют, верхний тоже не занят. Что у вас с рукой?
— Поскользнулась. Гололедица.
— Ой-ой. Гипс-то надолго?
— Да скоро уже снимут.
— У вас не сложилось впечатления, что он был не один? — спрашивает ее мой спутник.
— Никого не видела. — С Марино она откровенно неприветлива, а вот со мной — куда дружелюбнее. Хозяйка то и дело заглядывает мне в лицо, и я все больше проникаюсь уверенностью, что она меня видела либо в газетах, либо по телевизору. — Так вы сказали, вы по каким болезням? — любопытствует она.
— Я судмедэксперт.
— А-а. — Ее лицо проясняется. — Как Куинси. Обожаю этот сериал. Помните серию, как он все узнал о человеке по одной-единственной косточке? — Она поворачивает ключ в замке и открывает дверь. В нос ударяет едкий запах недавнего пожара. — Мне так эта серия больше всего понравилась. Вы только представьте: угадал пол, расу и даже чем на жизнь парень зарабатывал. А уж о фигуре я вообще молчу. И главное, как он умер, когда — и все по какой-то несчастной косточке! — Нашему взгляду предстала темная, прокопченная, как шахта, комната. — Вы не представляете, сколько мне теперь убытков, — жалуется хозяйка, когда мы, минуя ее, проходим внутрь. — Страховка на такое не распространяется. Деловые все стали.
— Я бы вас попросил подождать снаружи, — говорит ей Марино.
Свет сюда проникает лишь из коридора через дверной проем, и в темноте удается различить очертания двойной раздвижной кровати. В центре — будто кратер, матрас прогорел до самых пружин. Капитан включает фонарик, и комнату рассекает длинный белый луч, освещая сначала платяной шкаф по правую руку от дверного проема, где стою я. На деревянной рейке болтаются две гнутые проволочные вешалки для одежды. Санузел — слева от входа, а у стены прямо напротив кровати — комод с зеркалом. На нем что-то лежит, какая-то книга. Открыта. Марино подходит поближе, светит на страницы.
— Гидеоновская Библия, — говорит он.
Свет движется в дальний угол комнаты, где примостились два стула и небольшой столик у окна. Тут же и черный ход. Полицейский раздвигает шторы, и тусклый солнечный свет лениво просачивается в комнату. Похоже, при пожаре пострадала только кровать, которая тлела, испуская тяжелый едкий дым и зачернив все вокруг густой копотью. Неожиданный подарок для судебной экспертизы.
— Всю комнату прокоптило, — изумленно произношу я.
— М-м? — Марино шарит фонариком по углам, а я выуживаю мобильный телефон. Никаких следов того, что Стэнфилд пытался отыскать в этой комнате пальчики, нет. Впрочем, ему простительно. Большинство следователей на его месте посчитали бы, что толстый слой сажи и густой дым уничтожат любые следы, хотя в действительности дело обстоит с точностью наоборот. Жар и сажа способствуют проявлению скрытых отпечатков; я даже знаю старый лабораторный метод, который так и называется — «окуривание». Его используют для непористых поверхностей, таких как полированные металлы. При наложении традиционных опудривающих средств, как правило, срабатывает тефлоновый эффект. Фактически скрытые отпечатки переносятся на объект, поскольку на кожном рисунке пальцев и ладоней имеются сальные частицы. Именно они-то и остаются на дверной ручке, бокале, оконном стекле. Жар размягчает сальные частицы, и к ним накрепко пристают копоть и сажа. А остывая, частички твердеют и запечатлеваются на поверхности; легким движением кисти с них легко удаляется сажа, совсем как обыкновенный пыльный порошок. Когда еще не изобрели специальных напылителей и не было альтернативных источников света, отпечатки пальцев нередко проявляли, сжигая смолянистые сосновые опилки, камфару и магний. Очень вероятно, что под слоем сажи в этой комнате скрыта целая галактика следов, уже за нас обработанных.
Звоню на домашний номер шефу отдела дактилоскопии Нейлсу Вандеру, вкратце обрисовываю ситуацию, и он обещает через пару часов подъехать в мотель. Марино нашел себе другое занятие: его внимание привлек пятачок света над кроватью, куда он направил свой фонарик.
— Хрень господня, — бормочет он. — Док, не подойдешь сюда? — Луч осветил два закопченных рым-болта, вкрученных в потолок на расстоянии примерно трех футов друг от друга.
— Эй! — Пит окликает Киффин сквозь дверной проем.
Та заглядывает в номер и смотрит на освященное фонариком пятно на потолке.
— Вы не в курсе, зачем тут эти болты?
Хозяйка меняется в лице, начинает писклявить — я уже заметила, так бывает, когда она пытается увильнуть от ответа:
— Впервые вижу. Интересно, как они туда попали?
— Вы когда последний раз заходили в этот номер? — интересуется Марино.
— Да за пару дней до того, как вселился клиент. Я здесь прибирала за последним постояльцем — в смысле, который до него тут жил.
— А тогда болтов не было?
— Я не заметила, даже если и были.
— Миссис Киффин, пока попрошу вас не уходить — на случай, если возникнут еще вопросы.
Мы с Марино надеваем перчатки. Он расправляет пальцы: резина растягивается и с хлопком садится на место. Из окна открывается вид на бассейн с грязной мутной водой. Напротив кровати — маленький телевизор «Зенит» на подставке с приклеенной к нему запиской-памяткой гостям: «Уходя, выключи из сети». В общем, номер как раз такой, как и описывал Стэнфилд; только вот он забыл упомянуть раскрытую гидеоновскую Библию на комоде. Да еще ни словом не обмолвился о том, что справа от кровати есть электрическая розетка, а рядом на ковре валяются два выдернутых шнура: один — от лампы на ночном столике, а другой — от магнитолы с часами. Старый прибор, даже еще не цифровой. Когда выдернули провод, стрелки показывали 3:12.
Марино просит Киффин снова зайти в номер.
— Как вы сказали, в котором часу въехал постоялец? — спрашивает он.
— Ох, ну где-то в три. — Она тупо глядит на часы. — Он, видать, как только вселился, сразу выключил часы и лампу, так, что ли? Странно. Разве что розетка понадобилась. Бывает, публика деловая нахлынет, с переносными компьютерами.
Что меня сейчас интересует, так это заросли и любая растительность на асфальте прямо перед окнами номера, откуда спасатели, судя по всему, вытаскивали тело. Тут грязь, опавшая листва, сигаретные окурки. Я все думаю: тот кусок обертки от шоколадного батончика, который прилип к спине погибшего, изначально находился в номере или подобран здесь, на парковке? Если он прилип еще в комнате, значит, его туда занес убийца. Либо преступник прогуливался рядом или непосредственно на покинутой площадке для кемпинга в какой-то момент времени, предшествующий убийству. Правда, не исключено, что этот клочок бумаги некоторое время пролежал в номере — вдруг сама Киффин его туда занесла, когда пришла убраться после предыдущего жильца. Вещдоки — дело тонкое. Надо непременно учитывать их происхождение и не делать поспешных выводов, судя лишь по месту, где улика была обнаружена. К примеру, волокна ткани на теле могли попасть туда с одежды убийцы, который подцепил их где-нибудь на ковре, где они остались после какого-нибудь другого постояльца. Тот же, в свою очередь, мог их подцепить на сиденье автомобиля.
— Особые пожелания к номеру были? — спрашиваю я Киффин, пока она перебирает ключи на кольце.
— Просил что-нибудь тихое и уединенное. А семнадцатый — как раз такой: соседние номера пустуют, верхний тоже не занят. Что у вас с рукой?
— Поскользнулась. Гололедица.
— Ой-ой. Гипс-то надолго?
— Да скоро уже снимут.
— У вас не сложилось впечатления, что он был не один? — спрашивает ее мой спутник.
— Никого не видела. — С Марино она откровенно неприветлива, а вот со мной — куда дружелюбнее. Хозяйка то и дело заглядывает мне в лицо, и я все больше проникаюсь уверенностью, что она меня видела либо в газетах, либо по телевизору. — Так вы сказали, вы по каким болезням? — любопытствует она.
— Я судмедэксперт.
— А-а. — Ее лицо проясняется. — Как Куинси. Обожаю этот сериал. Помните серию, как он все узнал о человеке по одной-единственной косточке? — Она поворачивает ключ в замке и открывает дверь. В нос ударяет едкий запах недавнего пожара. — Мне так эта серия больше всего понравилась. Вы только представьте: угадал пол, расу и даже чем на жизнь парень зарабатывал. А уж о фигуре я вообще молчу. И главное, как он умер, когда — и все по какой-то несчастной косточке! — Нашему взгляду предстала темная, прокопченная, как шахта, комната. — Вы не представляете, сколько мне теперь убытков, — жалуется хозяйка, когда мы, минуя ее, проходим внутрь. — Страховка на такое не распространяется. Деловые все стали.
— Я бы вас попросил подождать снаружи, — говорит ей Марино.
Свет сюда проникает лишь из коридора через дверной проем, и в темноте удается различить очертания двойной раздвижной кровати. В центре — будто кратер, матрас прогорел до самых пружин. Капитан включает фонарик, и комнату рассекает длинный белый луч, освещая сначала платяной шкаф по правую руку от дверного проема, где стою я. На деревянной рейке болтаются две гнутые проволочные вешалки для одежды. Санузел — слева от входа, а у стены прямо напротив кровати — комод с зеркалом. На нем что-то лежит, какая-то книга. Открыта. Марино подходит поближе, светит на страницы.
— Гидеоновская Библия, — говорит он.
Свет движется в дальний угол комнаты, где примостились два стула и небольшой столик у окна. Тут же и черный ход. Полицейский раздвигает шторы, и тусклый солнечный свет лениво просачивается в комнату. Похоже, при пожаре пострадала только кровать, которая тлела, испуская тяжелый едкий дым и зачернив все вокруг густой копотью. Неожиданный подарок для судебной экспертизы.
— Всю комнату прокоптило, — изумленно произношу я.
— М-м? — Марино шарит фонариком по углам, а я выуживаю мобильный телефон. Никаких следов того, что Стэнфилд пытался отыскать в этой комнате пальчики, нет. Впрочем, ему простительно. Большинство следователей на его месте посчитали бы, что толстый слой сажи и густой дым уничтожат любые следы, хотя в действительности дело обстоит с точностью наоборот. Жар и сажа способствуют проявлению скрытых отпечатков; я даже знаю старый лабораторный метод, который так и называется — «окуривание». Его используют для непористых поверхностей, таких как полированные металлы. При наложении традиционных опудривающих средств, как правило, срабатывает тефлоновый эффект. Фактически скрытые отпечатки переносятся на объект, поскольку на кожном рисунке пальцев и ладоней имеются сальные частицы. Именно они-то и остаются на дверной ручке, бокале, оконном стекле. Жар размягчает сальные частицы, и к ним накрепко пристают копоть и сажа. А остывая, частички твердеют и запечатлеваются на поверхности; легким движением кисти с них легко удаляется сажа, совсем как обыкновенный пыльный порошок. Когда еще не изобрели специальных напылителей и не было альтернативных источников света, отпечатки пальцев нередко проявляли, сжигая смолянистые сосновые опилки, камфару и магний. Очень вероятно, что под слоем сажи в этой комнате скрыта целая галактика следов, уже за нас обработанных.
Звоню на домашний номер шефу отдела дактилоскопии Нейлсу Вандеру, вкратце обрисовываю ситуацию, и он обещает через пару часов подъехать в мотель. Марино нашел себе другое занятие: его внимание привлек пятачок света над кроватью, куда он направил свой фонарик.
— Хрень господня, — бормочет он. — Док, не подойдешь сюда? — Луч осветил два закопченных рым-болта, вкрученных в потолок на расстоянии примерно трех футов друг от друга.
— Эй! — Пит окликает Киффин сквозь дверной проем.
Та заглядывает в номер и смотрит на освященное фонариком пятно на потолке.
— Вы не в курсе, зачем тут эти болты?
Хозяйка меняется в лице, начинает писклявить — я уже заметила, так бывает, когда она пытается увильнуть от ответа:
— Впервые вижу. Интересно, как они туда попали?
— Вы когда последний раз заходили в этот номер? — интересуется Марино.
— Да за пару дней до того, как вселился клиент. Я здесь прибирала за последним постояльцем — в смысле, который до него тут жил.
— А тогда болтов не было?
— Я не заметила, даже если и были.
— Миссис Киффин, пока попрошу вас не уходить — на случай, если возникнут еще вопросы.
Мы с Марино надеваем перчатки. Он расправляет пальцы: резина растягивается и с хлопком садится на место. Из окна открывается вид на бассейн с грязной мутной водой. Напротив кровати — маленький телевизор «Зенит» на подставке с приклеенной к нему запиской-памяткой гостям: «Уходя, выключи из сети». В общем, номер как раз такой, как и описывал Стэнфилд; только вот он забыл упомянуть раскрытую гидеоновскую Библию на комоде. Да еще ни словом не обмолвился о том, что справа от кровати есть электрическая розетка, а рядом на ковре валяются два выдернутых шнура: один — от лампы на ночном столике, а другой — от магнитолы с часами. Старый прибор, даже еще не цифровой. Когда выдернули провод, стрелки показывали 3:12.
Марино просит Киффин снова зайти в номер.
— Как вы сказали, в котором часу въехал постоялец? — спрашивает он.
— Ох, ну где-то в три. — Она тупо глядит на часы. — Он, видать, как только вселился, сразу выключил часы и лампу, так, что ли? Странно. Разве что розетка понадобилась. Бывает, публика деловая нахлынет, с переносными компьютерами.