Страница:
— Их можно будет продать в Лондоне. Этим займется наш приятель Робин. Но я уверен, что сей корыстолюбивый джентльмен постарается, чтобы в наши руки попало не более семи-восьми сотен фунтов.
Я кивнул.
— Потом примерно с дюжину первоклассных полотен, общей стоимостью еще в тысячу фунтов. Четыре пары каминных часов, отлитых из чистого золота, и восемь золотых распятий, семь подсвечников, обеденный сервиз из чистого золота на девяносто персон, шестнадцать шпаг с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями. По мнению эконома все это стоит восемь тысяч фунтов. Золотые слитки уже под замком, а ключи переданы тебе. Мы нашли четыре сотни книг и восемь католических требников с рисунками, выполненными по золоту. Кроме того мы обнаружили восемь тысяч ярдов самых роскошных тканей и сундук, полный страусиных перьев. Общая стоимость захваченной добычи за исключением золотых слитков по самым скромным подсчетам составляет двадцать одну тысячу фунтов стерлингов. [40]
Джон не проявил к моему сообщению особого интереса.
— Отличные новости для наших почтенных джентльменов дома, — сказал он. — Добычу мы выгрузим в Марселе. У нас там есть торговый агент. Кое-что можно будет сбыть во Франции, но большая часть будет отправлена в Лондон. — Он ухмыльнулся. — А золото в слитках мы оставим себе. Наши люди предпочитают получить свою долю золотом. Если тебя это интересует, Роджер, ты и сам получишь тяжелый кошель.
Я отдал ему список и уже приготовился уйти, когда внезапно он положил руку мне на плечо. Я понял, что он хочет что-то сказать мне, но не знает как это сделать.
— Я не рассказывал тебе, что произошло, когда я задержался в Эпплби Корт, — начал он и кашлянул, чтобы прочистить горло. — Сэр Бартлеми был в панике. Его страшно напугали события в Лондоне, и он решил, что я должен переждать, пока все страсти не улягутся. Он держал меня в маленькой комнатушке в надвратной башне, но раза два-три я все-таки видел членов его семейства.
Джон замолчал, с несчастным видом глядя на меня.
— Даю тебе слово, Роджер, в том нет моей вины, но я так влюбился в Кэти, что никогда не сумею излечиться от этого чувства. Я никогда не встречал равной ей. Да что я говорю? Ты и сам это отлично знаешь. Как-то вечером я потихоньку выбрался в Узйланд Спинни подышать свежим воздухом… и она тоже пришла туда. Я рассказываю тебе это потому, что хочу быть с тобой до конца честным. Ты имеешь право знать все. Мы беседовали всего несколько минут клянусь честью не больше четверти часа. Она обещала мне ждать возвращения «Королевы Бесс». Я спросил ее про тебя. Если бы ты слышал, как она отзывается о тебе, ты бы, наверное, лопнул от гордости. Но, Роджер, факт остается фактом — влюблена она в меня.
Я ожидал этого, тем не менее слова Джона потрясли меня. Рушился весь мой мир. Последние несколько, месяцев лишили меня многих прежних иллюзий и вот теперь мне пришлось узнать, что привязанность ко мне Кэти была такой же иллюзией, как и многое другое. На мгновение я почувствовал боль в сердце, но потом она сменилась гневом. Джон знал, что я люблю Кэти и она в какой-то мере отвечает на мое чувство. Он не должен был допускать, чтобы в его сердце зародилось и укрепилось романтическое чувство к ней. Если бы еще во время своей первой встречи с ней в Эпплби Корт он не показал, ей, как она понравилась ему, Кэти вскоре освободилась бы от обаяния его личности.
Но почти сразу же чувство гнева исчезло. Я понял, что Джон ничего не мог с собой поделать. Он влюбился в нее, вот и все. Нельзя было винить и Кэти. Джон был национальным героем, романтической личностью. Он неожиданно вошел в ее жизнь и перевернул в ней все. Ее полудетская привязанность ко мне разумеется не устояла перед обаянием Джона Уорда. То, что случилось, было неизбежно.
— Сэр Бартлеми об этом знает? — спросил я.
— Избави Бог! — воскликнул Джон. — У него совсем иные планы относительно будущего Кэти. И это единственное, что утешает мою больную совесть во всем этом деле. Ибо для тебя так же как и для меня нет места в этих планах. Он надеется на блестящую партию для своей маленькой Кэти. Младший отпрыск семейства Пири из Грейт Ланнингтона без единого пенни в кармане ему совсем не подходит.
Я кивнул, соглашаясь с ним. Даже в те минуты, когда я позволял своим романтическим мечтам увлечь меня, где-то в глубине сознания постоянно маячила мысль о том, что честолюбивые надежды отца Кэти могут помешать моему счастью.
— Я сделал все, чтобы у нее не было никаких неприятностей, — прибавил Джон. — В тот вечер, когда она встретила меня в Уэйланд Спинни выпал снег, и я боялся, что нас выдадут следы. Поэтому на обратном пути она шла первой, а я шел за нею след в след. — На его лице появилось мечтательная улыбка. — Наверное именно тогда я окончательно и потерял голову. Я ведь собирался сохранить мои чувства к ней в тайне. Но ты поймешь меня, Роджер… Она была укутана в горностаевую накидку, глаза у нее искрились. Она была похожа на маленькую снежную фею… Все мои благие намерения растаяли как дым. Я сказал ей, что люблю ее, и ни время, ни самые суровые испытания не вытеснят ее образ из моего сердца. Клянусь честью, я ничего не мог поделать с собой, Роджер.
— Рад, что ты проявил такую заботу и внимание к Кэти, — сказал я, — но не считаешь ли ты, что тебе и дальше следует вести себя в таком же духе?
Джон нахмурился и недоуменно посмотрел на меня. Он явно не понял, что я имею в виду, но потом облегченно вздохнул, кивнул головой и расхохотался.
— Ты имеешь в виду сеньориту? Но поверь мне, дружище, это все глупости. Просто у этой дамы сложилось обо мне крайне превратное впечатление. Я не мог допустить, чтобы так продолжалось и попытался доказать ошибочность ее мнения. Ведь должен же был я доказать ей, что не все англичане неотесанные жестокие варвары. Только поэтому я и уделял ей столько времени. Клянусь тебе это так.
— Ну, еще бы, а то, что она так хороша собой к делу, разумеется, не относится, — заметил я. — Тем не менее я уверен в одном — узнай Кэти про донну Кристину, она наверняка предпочла бы, чтобы у той сохранилось превратное впечатление об англичанах.
Джон расстегнул кожаный кисет, висевший на поясе и достал оттуда трубку и добрую щепоть табака. Такой красивой трубки мне видеть еще не приходилось. У нее был длинный изогнутый черенок и украшенный алмазами чубук. Джон начал набивать трубку табаком, бросая на меня взгляды, в которых сквозило любопытство, смешанное с раздражением.
— Итак, теперь у меня уже два наставника в вопросах морали, — произнес он, — мало мне Сноуда, который целыми днями читает мне лекции. Теперь еще и ты! — Он принялся уминать табак большим пальцем. — Запомни раз и навсегда — в море свои законы. Как только исчезает берег за кормой — мораль, которая царит на суше становится для моряков пустым звуком. Как ты думаешь, почему я ослабляю вожжи дисциплины, когда мой корабль приходит в какой-нибудь порт? Потому что люди есть люди и этим все сказано. Не будь ко мне чересчур суров, Роджер. Я могу бегать за дюжиной женщин, среди которых и такая красавица как донна Кристина и все же в душе оставаться верным любимой девушке.
Я не поверил ему и прямо сказал об этом. Джон нетерпеливо отмахнулся от моих аргументов.
— Ты сам убедишься в этом, — заявил он. — Вот подожди, побудешь в море месяцев семь-восемь, тебе первая встречная деревенская девчонка покажется Венерой, выходящей из морской пены. Сейчас ты мне, конечно, не веришь, но потом убедишься в моей правоте.
Джон растянулся в кресле и стал энергично раскуривать свою трубку. Было душно, он снял брыжи. Кружевной воротник падал ему на плечи, оставляя шею открытой. На его камзоле тонкого зеленого шелка золотом были вышиты силуэты бегущих по морю парусников. Ноги его как всегда туго без единой морщинки были обтянуты зеленым трико. Он менял их ежедневно. Их запас в его гардеробе был поистине неисчерпаем.
— Поэтому прошу тебя, предоставь заботиться о моей нравственности Джоралемону Сноуду, и мы по-прежнему останемся с тобой добрыми друзьями. Не пытайся переделать природу человека, Роджер.
Такие речи я слышал всю свою жизнь. Моряки, с которыми я беседовал на причале нашего города говорили то же самое, только в еще более грубой и откровенной форме. Подобные же фразы срывались и с уст капитанов, которых приглашал в дом мой отец. Ребята, с которыми я ходил в школу также были убеждены в естественности и обоснованности мужских привилегий. Мне это не казалось столь неоспоримым. Я был уверен, что слова «честь» и «рыцарство» не пустой звук. Рыцари короля Артура, [41] проводившие жизнь в странствиях, оставались верны своим нареченным. Неужели морской ветер растлевал людей, вместо того, чтобы делать их более благородными и верными?
Джон поднялся и вытер лицо тонким льняным платком. Царившая духота угнетала и его.
— Через несколько дней мы обогнем мыс Кап-Бланк и увидим перед собой белые крыши Гулетты. Эти неверные построили свои хижины на камнях, по которым ступали воины Ганнибала. [42] Полагаю, человеку, который как ты получил классическое образование, здесь будет довольно интересно. Что касается меня, то я терпеть не могу эту страну. Мне кажется, что если я останусь здесь надолго, то просто свихнусь. Нет, мне по сердцу скалы Кента или зеленые холмы Корнуэлла.
— Или Уэйланд Спинни, когда все кругом занесено снегом, — добавил я.
Он внимательно посмотрел на меня, очевидно пытаясь понять, какие именно чувства побудили меня сделать это замечание.
— Я — англичанин и вкусы у меня типично английские. Люблю свежий холодный ветер и зелень лугов после дождя. Люблю добрую английскую еду и крепкие напитки. И предпочитаю серые глаза черным.
— Темнее глаз этой сеньориты я еще не видел.
— В таком случае не заглядывай в них слишком глубоко, — весело посоветовал он, — иначе легко можешь утонуть.
Вечером я направился в корабельную тюрьму, навестить Клима. На нижней палубе было так темно, что мне пришлось поднести факел к самой решетке, чтобы разглядеть его. Клим сидел в углу, обхватив голову руками. Он находился в таком подавленном состоянии духа, что даже не реагировал, когда при качке трюмная вода заливали ему ступни ног. Вонь там стояла невыразимая.
— Клим! — позвал я.
Он поднял голову. Я увидел, что обе его руки прикованы цепями к стене. Он сидел на низких нарах, слегка прикрытых отсыревшей соломой.
— Это Роджер Близ, — сказал я.
На опухшем лице Клима отразилось какое-то подобие чувства.
— Голенастый, — хрипло прошептал Клим, -вызволи меня отсюда. Скажи капитану, что я не сделал ничего худого. Ведь это был всего-навсего какой-то хоген-моген (так называли наши матросы голландцев). Понимаешь, «хоген-моген». — Клим, насколько я понимаю, гордился своим английским происхождением и считал всех иностранцев людьми второго сорта. То, что какой-то голландец, «хоген-моген» попытался отбить у него женщину, необычайно больно ударило его по самолюбию и он искренне не мог понять, за что его подвергли наказанию.
— Тебе не следовало пускать в ход нож, Клим, — сказал я.
— Но Голенастый, ведь это всего-навсего «хоген-моген», — тупо поспорил он.
Я поднял факел и стал осматривать узилище. Кроме Клима здесь было еще несколько пленников, прикованных к стене, на расстоянии шести футов друг от друга. Все это были существа, искалеченные жизнью и своими собратьями — людьми. Глаза у них дико горели. Один из них начал что-то злобно бормотать, обращаясь ко мне.
— За что меня посадили сюда вместе с испанцами и португальцами! — негодовал Клим. — Я убил дюжину испанцев. Дюжину. Ты же сам это видел. За что меня здесь держат?
Было ясно, что похвалы, полученные Климом за храбрость, проявленную во время последнего боя ударили ему в голову. Клим вообразил себя великим героем. Полагаю, именно поэтому он так болезненно воспринял попытку голландца отнять у него испанку.
Теперь уже все пленники громко требовали от меня чего-то, и этот гам внезапно привел Клима в бешенство. Ругаясь последними словами, он яростно попытался освободиться от цепей.
— Легче, парень, легче, — кричал я, стараясь перекричать шум. Я поговорю с капитаном Уордом, но он ничего не сможет сделать для тебя, если будешь продолжать так вести себя.
— Со мной нельзя обращаться как с каким-нибудь «хогеном-могеном» или португальцем! Скажи это капитану, Голенастый, Скажи ему это.
Узнав, что Джон уже пошел спать, я направился к его каюте и тихонько постучал в дверь. Сначала никто не отзывался, но потом я услышал голос Джона.
— Кто там?
— Это Роджер Близ, капитан Уорд.
— А-а. — Через мгновение он приоткрыл дверь на несколько дюймов и пристально посмотрел на меня. Каюта была погружена в темноту.
Я рассказал ему все, что видел и слышал внизу и постарался как можно убедительнее изложить просьбу о немедленном освобождении Клима.
— Этот парень возомнил о себе невесть что, — проворчал Джон, — но моряк он неплохой, да и бился в этот раз как дьявол. Наверное, я совершаю ошибку, но так уж и быть. На этот раз я тебе уступлю, Роджер. Скажи, чтобы его выпустили. Думаю ты не заснешь, пока не передашь это распоряжение. Так что можешь идти прямо за ним, а завтра я сам побеседую с этим Балбесом и постараюсь вдолбить ему в голову хоть какие-то представления о дисциплине.
Дверь захлопнулась с подозрительной быстротой. Несколько мгновений я стоял на месте. В воздухе явно ощущался слабый аромат духов. И напрасно я старался убедить себя в том, что ничего не чувствую… Потом я спустился вниз и передал приказание капитана освободить Клима.
14
Я кивнул.
— Потом примерно с дюжину первоклассных полотен, общей стоимостью еще в тысячу фунтов. Четыре пары каминных часов, отлитых из чистого золота, и восемь золотых распятий, семь подсвечников, обеденный сервиз из чистого золота на девяносто персон, шестнадцать шпаг с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями. По мнению эконома все это стоит восемь тысяч фунтов. Золотые слитки уже под замком, а ключи переданы тебе. Мы нашли четыре сотни книг и восемь католических требников с рисунками, выполненными по золоту. Кроме того мы обнаружили восемь тысяч ярдов самых роскошных тканей и сундук, полный страусиных перьев. Общая стоимость захваченной добычи за исключением золотых слитков по самым скромным подсчетам составляет двадцать одну тысячу фунтов стерлингов. [40]
Джон не проявил к моему сообщению особого интереса.
— Отличные новости для наших почтенных джентльменов дома, — сказал он. — Добычу мы выгрузим в Марселе. У нас там есть торговый агент. Кое-что можно будет сбыть во Франции, но большая часть будет отправлена в Лондон. — Он ухмыльнулся. — А золото в слитках мы оставим себе. Наши люди предпочитают получить свою долю золотом. Если тебя это интересует, Роджер, ты и сам получишь тяжелый кошель.
Я отдал ему список и уже приготовился уйти, когда внезапно он положил руку мне на плечо. Я понял, что он хочет что-то сказать мне, но не знает как это сделать.
— Я не рассказывал тебе, что произошло, когда я задержался в Эпплби Корт, — начал он и кашлянул, чтобы прочистить горло. — Сэр Бартлеми был в панике. Его страшно напугали события в Лондоне, и он решил, что я должен переждать, пока все страсти не улягутся. Он держал меня в маленькой комнатушке в надвратной башне, но раза два-три я все-таки видел членов его семейства.
Джон замолчал, с несчастным видом глядя на меня.
— Даю тебе слово, Роджер, в том нет моей вины, но я так влюбился в Кэти, что никогда не сумею излечиться от этого чувства. Я никогда не встречал равной ей. Да что я говорю? Ты и сам это отлично знаешь. Как-то вечером я потихоньку выбрался в Узйланд Спинни подышать свежим воздухом… и она тоже пришла туда. Я рассказываю тебе это потому, что хочу быть с тобой до конца честным. Ты имеешь право знать все. Мы беседовали всего несколько минут клянусь честью не больше четверти часа. Она обещала мне ждать возвращения «Королевы Бесс». Я спросил ее про тебя. Если бы ты слышал, как она отзывается о тебе, ты бы, наверное, лопнул от гордости. Но, Роджер, факт остается фактом — влюблена она в меня.
Я ожидал этого, тем не менее слова Джона потрясли меня. Рушился весь мой мир. Последние несколько, месяцев лишили меня многих прежних иллюзий и вот теперь мне пришлось узнать, что привязанность ко мне Кэти была такой же иллюзией, как и многое другое. На мгновение я почувствовал боль в сердце, но потом она сменилась гневом. Джон знал, что я люблю Кэти и она в какой-то мере отвечает на мое чувство. Он не должен был допускать, чтобы в его сердце зародилось и укрепилось романтическое чувство к ней. Если бы еще во время своей первой встречи с ней в Эпплби Корт он не показал, ей, как она понравилась ему, Кэти вскоре освободилась бы от обаяния его личности.
Но почти сразу же чувство гнева исчезло. Я понял, что Джон ничего не мог с собой поделать. Он влюбился в нее, вот и все. Нельзя было винить и Кэти. Джон был национальным героем, романтической личностью. Он неожиданно вошел в ее жизнь и перевернул в ней все. Ее полудетская привязанность ко мне разумеется не устояла перед обаянием Джона Уорда. То, что случилось, было неизбежно.
— Сэр Бартлеми об этом знает? — спросил я.
— Избави Бог! — воскликнул Джон. — У него совсем иные планы относительно будущего Кэти. И это единственное, что утешает мою больную совесть во всем этом деле. Ибо для тебя так же как и для меня нет места в этих планах. Он надеется на блестящую партию для своей маленькой Кэти. Младший отпрыск семейства Пири из Грейт Ланнингтона без единого пенни в кармане ему совсем не подходит.
Я кивнул, соглашаясь с ним. Даже в те минуты, когда я позволял своим романтическим мечтам увлечь меня, где-то в глубине сознания постоянно маячила мысль о том, что честолюбивые надежды отца Кэти могут помешать моему счастью.
— Я сделал все, чтобы у нее не было никаких неприятностей, — прибавил Джон. — В тот вечер, когда она встретила меня в Уэйланд Спинни выпал снег, и я боялся, что нас выдадут следы. Поэтому на обратном пути она шла первой, а я шел за нею след в след. — На его лице появилось мечтательная улыбка. — Наверное именно тогда я окончательно и потерял голову. Я ведь собирался сохранить мои чувства к ней в тайне. Но ты поймешь меня, Роджер… Она была укутана в горностаевую накидку, глаза у нее искрились. Она была похожа на маленькую снежную фею… Все мои благие намерения растаяли как дым. Я сказал ей, что люблю ее, и ни время, ни самые суровые испытания не вытеснят ее образ из моего сердца. Клянусь честью, я ничего не мог поделать с собой, Роджер.
— Рад, что ты проявил такую заботу и внимание к Кэти, — сказал я, — но не считаешь ли ты, что тебе и дальше следует вести себя в таком же духе?
Джон нахмурился и недоуменно посмотрел на меня. Он явно не понял, что я имею в виду, но потом облегченно вздохнул, кивнул головой и расхохотался.
— Ты имеешь в виду сеньориту? Но поверь мне, дружище, это все глупости. Просто у этой дамы сложилось обо мне крайне превратное впечатление. Я не мог допустить, чтобы так продолжалось и попытался доказать ошибочность ее мнения. Ведь должен же был я доказать ей, что не все англичане неотесанные жестокие варвары. Только поэтому я и уделял ей столько времени. Клянусь тебе это так.
— Ну, еще бы, а то, что она так хороша собой к делу, разумеется, не относится, — заметил я. — Тем не менее я уверен в одном — узнай Кэти про донну Кристину, она наверняка предпочла бы, чтобы у той сохранилось превратное впечатление об англичанах.
Джон расстегнул кожаный кисет, висевший на поясе и достал оттуда трубку и добрую щепоть табака. Такой красивой трубки мне видеть еще не приходилось. У нее был длинный изогнутый черенок и украшенный алмазами чубук. Джон начал набивать трубку табаком, бросая на меня взгляды, в которых сквозило любопытство, смешанное с раздражением.
— Итак, теперь у меня уже два наставника в вопросах морали, — произнес он, — мало мне Сноуда, который целыми днями читает мне лекции. Теперь еще и ты! — Он принялся уминать табак большим пальцем. — Запомни раз и навсегда — в море свои законы. Как только исчезает берег за кормой — мораль, которая царит на суше становится для моряков пустым звуком. Как ты думаешь, почему я ослабляю вожжи дисциплины, когда мой корабль приходит в какой-нибудь порт? Потому что люди есть люди и этим все сказано. Не будь ко мне чересчур суров, Роджер. Я могу бегать за дюжиной женщин, среди которых и такая красавица как донна Кристина и все же в душе оставаться верным любимой девушке.
Я не поверил ему и прямо сказал об этом. Джон нетерпеливо отмахнулся от моих аргументов.
— Ты сам убедишься в этом, — заявил он. — Вот подожди, побудешь в море месяцев семь-восемь, тебе первая встречная деревенская девчонка покажется Венерой, выходящей из морской пены. Сейчас ты мне, конечно, не веришь, но потом убедишься в моей правоте.
Джон растянулся в кресле и стал энергично раскуривать свою трубку. Было душно, он снял брыжи. Кружевной воротник падал ему на плечи, оставляя шею открытой. На его камзоле тонкого зеленого шелка золотом были вышиты силуэты бегущих по морю парусников. Ноги его как всегда туго без единой морщинки были обтянуты зеленым трико. Он менял их ежедневно. Их запас в его гардеробе был поистине неисчерпаем.
— Поэтому прошу тебя, предоставь заботиться о моей нравственности Джоралемону Сноуду, и мы по-прежнему останемся с тобой добрыми друзьями. Не пытайся переделать природу человека, Роджер.
Такие речи я слышал всю свою жизнь. Моряки, с которыми я беседовал на причале нашего города говорили то же самое, только в еще более грубой и откровенной форме. Подобные же фразы срывались и с уст капитанов, которых приглашал в дом мой отец. Ребята, с которыми я ходил в школу также были убеждены в естественности и обоснованности мужских привилегий. Мне это не казалось столь неоспоримым. Я был уверен, что слова «честь» и «рыцарство» не пустой звук. Рыцари короля Артура, [41] проводившие жизнь в странствиях, оставались верны своим нареченным. Неужели морской ветер растлевал людей, вместо того, чтобы делать их более благородными и верными?
Джон поднялся и вытер лицо тонким льняным платком. Царившая духота угнетала и его.
— Через несколько дней мы обогнем мыс Кап-Бланк и увидим перед собой белые крыши Гулетты. Эти неверные построили свои хижины на камнях, по которым ступали воины Ганнибала. [42] Полагаю, человеку, который как ты получил классическое образование, здесь будет довольно интересно. Что касается меня, то я терпеть не могу эту страну. Мне кажется, что если я останусь здесь надолго, то просто свихнусь. Нет, мне по сердцу скалы Кента или зеленые холмы Корнуэлла.
— Или Уэйланд Спинни, когда все кругом занесено снегом, — добавил я.
Он внимательно посмотрел на меня, очевидно пытаясь понять, какие именно чувства побудили меня сделать это замечание.
— Я — англичанин и вкусы у меня типично английские. Люблю свежий холодный ветер и зелень лугов после дождя. Люблю добрую английскую еду и крепкие напитки. И предпочитаю серые глаза черным.
— Темнее глаз этой сеньориты я еще не видел.
— В таком случае не заглядывай в них слишком глубоко, — весело посоветовал он, — иначе легко можешь утонуть.
Вечером я направился в корабельную тюрьму, навестить Клима. На нижней палубе было так темно, что мне пришлось поднести факел к самой решетке, чтобы разглядеть его. Клим сидел в углу, обхватив голову руками. Он находился в таком подавленном состоянии духа, что даже не реагировал, когда при качке трюмная вода заливали ему ступни ног. Вонь там стояла невыразимая.
— Клим! — позвал я.
Он поднял голову. Я увидел, что обе его руки прикованы цепями к стене. Он сидел на низких нарах, слегка прикрытых отсыревшей соломой.
— Это Роджер Близ, — сказал я.
На опухшем лице Клима отразилось какое-то подобие чувства.
— Голенастый, — хрипло прошептал Клим, -вызволи меня отсюда. Скажи капитану, что я не сделал ничего худого. Ведь это был всего-навсего какой-то хоген-моген (так называли наши матросы голландцев). Понимаешь, «хоген-моген». — Клим, насколько я понимаю, гордился своим английским происхождением и считал всех иностранцев людьми второго сорта. То, что какой-то голландец, «хоген-моген» попытался отбить у него женщину, необычайно больно ударило его по самолюбию и он искренне не мог понять, за что его подвергли наказанию.
— Тебе не следовало пускать в ход нож, Клим, — сказал я.
— Но Голенастый, ведь это всего-навсего «хоген-моген», — тупо поспорил он.
Я поднял факел и стал осматривать узилище. Кроме Клима здесь было еще несколько пленников, прикованных к стене, на расстоянии шести футов друг от друга. Все это были существа, искалеченные жизнью и своими собратьями — людьми. Глаза у них дико горели. Один из них начал что-то злобно бормотать, обращаясь ко мне.
— За что меня посадили сюда вместе с испанцами и португальцами! — негодовал Клим. — Я убил дюжину испанцев. Дюжину. Ты же сам это видел. За что меня здесь держат?
Было ясно, что похвалы, полученные Климом за храбрость, проявленную во время последнего боя ударили ему в голову. Клим вообразил себя великим героем. Полагаю, именно поэтому он так болезненно воспринял попытку голландца отнять у него испанку.
Теперь уже все пленники громко требовали от меня чего-то, и этот гам внезапно привел Клима в бешенство. Ругаясь последними словами, он яростно попытался освободиться от цепей.
— Легче, парень, легче, — кричал я, стараясь перекричать шум. Я поговорю с капитаном Уордом, но он ничего не сможет сделать для тебя, если будешь продолжать так вести себя.
— Со мной нельзя обращаться как с каким-нибудь «хогеном-могеном» или португальцем! Скажи это капитану, Голенастый, Скажи ему это.
Узнав, что Джон уже пошел спать, я направился к его каюте и тихонько постучал в дверь. Сначала никто не отзывался, но потом я услышал голос Джона.
— Кто там?
— Это Роджер Близ, капитан Уорд.
— А-а. — Через мгновение он приоткрыл дверь на несколько дюймов и пристально посмотрел на меня. Каюта была погружена в темноту.
Я рассказал ему все, что видел и слышал внизу и постарался как можно убедительнее изложить просьбу о немедленном освобождении Клима.
— Этот парень возомнил о себе невесть что, — проворчал Джон, — но моряк он неплохой, да и бился в этот раз как дьявол. Наверное, я совершаю ошибку, но так уж и быть. На этот раз я тебе уступлю, Роджер. Скажи, чтобы его выпустили. Думаю ты не заснешь, пока не передашь это распоряжение. Так что можешь идти прямо за ним, а завтра я сам побеседую с этим Балбесом и постараюсь вдолбить ему в голову хоть какие-то представления о дисциплине.
Дверь захлопнулась с подозрительной быстротой. Несколько мгновений я стоял на месте. В воздухе явно ощущался слабый аромат духов. И напрасно я старался убедить себя в том, что ничего не чувствую… Потом я спустился вниз и передал приказание капитана освободить Клима.
14
Мы догнали «Королеву Бесс» с подветренной стороны острова Зимбра, и Джон отдал распоряжение группе матросов вместе с ним вернуться на наш корабль.
Я тоже вошел в эту группу. Большая часть раненых умерла, остальные в помощи на нуждались, поэтому наш хирург Микл и Джоралемон Сноуд также были включены в эту группу.
Я был рад перемене. Ночевал я в главной каюте на жестком диване. Еду мне приносили нерегулярно, работать приходилось без отдыха. И в то же время я испытывал некоторое сожаление. Просторные палубы огромного корабля, казалось хранили какую-то тайну. Каждый день — предвкушение интересных находок, любопытных документов.
Никаких приготовлений к переезду мне делать было не нужно. На борт «Санта Катерины» я явился с одной абордажной саблей, а уходил с несколькими безделушками и связкой старых документов, найденных мною в потайных ящиках высоких шкафчиков кипарисового и сандалового дерева. Пьянчуга возвращался вместе с нами, и был этому очень рад. Клима же, напротив, оставляли на «Санта Катерине». Думаю, Джон сделал это нарочно. В конце концов, должен же был Клим понести какое-то наказание.
Он воспринял это с чувством глубокой обиды. Приказ не оставлял никаких сомнений в том, что команде, оставленной на захваченном судне придется нести бессменную вахту. Им не будет предоставлена возможность сойти на берег, не придется свести знакомство с женщинами Туниса, о чем они с таким вожделением мечтали. Клима особенно оскорбило то, что хирурга Микла тоже перевели на «Королеву Бесс». Он уважал только солдат, которые непосредственно принимают участие в бою.
— Этот шарлатан только и умеет, что разбитые черепушки латать, — прорычал Клим, когда я попытался успокоить его. — Остался бы лучше с теми беднягами в лазарете. Попроси капитана, чтобы он взял меня вместо него. Что я буду здесь делать со своим золотом? Здесь же одни испанцы и португальцы!
Насколько я понимал, именно наличие золота в кошельке делало для Клима перспективу остаться на захваченном судне столь удручающей и оскорбительной. Я попытался убедить его в том, что у него будет еще много возможностей потратить свое золото, но тут внезапно мое внимание было привлечено любопытной сценой, которая разыгралась тут же на палубе. Джон стоял на шкафуте, отдавая последние приказания перед тем как покинуть судно. К нему приблизилась служанка донны Кристины, нагруженная целым ворохом вещей своей госпожи и прошептала что-то. Лицо Джона вытянулось от удивления. Выслушав его ответ, пышнотелая служанка решительно замотала головой. Я был заинтригован происходящим, пытаясь понять, что же все-таки происходит. И тут появилась сама донна Кристина.
Я сразу же догадался, в чем дело, и несмотря на невольную симпатию к своему другу, едва удержался, чтобы не рассмеяться. Молодая испанка в накинутой на голову кружевной мантильи сжимала в руках распятие. Она тоже направилась к Джону. Двигалась она с удивительной грацией и легкостью. Даже издалека было видно, какое у нее серьезное и решительное лицо.
Я услышал ответ Джона.
— Дорогая леди, это невозможно, я не могу позволить это.
Она продолжала вполголоса что-то говорить. Лицо капитана все больше выражало смущение. Потом он махнул мне рукой, приглашая подойти.
— Роджер, — сказал он по-английски, и по его лицу я понял, что он уже исчерпал все свои доводы, — наша прелестная пленница приняла решение ехать с нами. Я собирался отправить ее в Кадис, откуда она на первом же корабле сможет отплыть в Тринидад. Она наотрез отказалось даже обсуждать это. Ты умеешь убеждать лучше, чем я. Постарайся уговорить своенравную девчонку. Втолкуй ты ей, что так поступать не годится.
Девушка грустно улыбнулась.
— Я немного говорю по-английски, — произнесла она, — я не все поняла, но мне ясно, что вы сердитесь на меня. Но мне это безразлично. Я сойду на берег вместе с вами. Ничто не изменит моего решения.
Джон снова смущенно перешел на испанский. Он неважно владел этим языком и с трудом подбирал слова.
— Милое дитя, — сказал он, — меня тревожат последствия вашего решения. — Он обратился ко мне. — Роджер, прошу тебя, постарайся убедить ее. Мы же отвечаем за ее безопасность. Тунис-гнусная и опасная дыра, вместилище всех пороков. Она не может там жить.
Донна Кристина покачала головой.
— Все это мне известно. У меня нет иллюзий на этот счет. Но я должна ехать с вами. Другого пути у меня нет.
Я попытался помочь Джону.
— Обстоятельства могут заставить капитана Уорда долгое время находиться в открытом море. Мы не можем объяснить вам причин вынуждающих его это сделать, сеньорита. Таким образом в Тунисе вас никто защитить не сможет. Вы рискуете попасть в руки язычников.
— Я отлично переношу морские путешествия. Вы — его друг, дон Роджер, и поэтому я прошу вас, объясните ему положение, в котором я оказалось. Я не могу ехать в Америку. Мой отец откажется от меня. Нравится мне это или нет, но я должна следовать за вами, каковы бы ни были последствия. Мне все равно, останетесь ли вы в Тунисе, или уйдете в море.
На Джона было жалко смотреть. Сегодня он нарядился в костюм из желтого атласа с голубыми вставками и сейчас его вконец расстроенное и смущенное лицо представляло разительный контраст с яркими цветами пышного одеяния. Он с молчаливой мольбой обернулся ко мне.
— Но ведь мы англичане, а вы — испанка, — продолжал настаивать я. — Подумали вы о том, как трудно будет вам находиться на одном корабле с врагами вашей страны?
— Я не жду ни счастья, ни безмятежного покоя, — ответила она.
Потом, помолчав немного добавила тихо, но взволнованно.
— Поймите, я никак не могу остаться здесь. Оглянитесь и вы поймете причину. Посмотрите как все они смотрят на нас. Мои соотечественники не разговаривают со мной уже много дней. Когда я прохожу мимо, женщины демонстративно подбирают юбки и отворачиваются, а в глазах мужчин я читаю презрение. Они знают. Время не властно над чувствами моих соотечественников, если речь идет о ненависти. Она становится лишь глубже. Теперь понимаете?
Достаточно было лишь одного взгляда на наших пленников, стоявших вдоль перил одной из верхних палуб, чтобы убедиться в ее правоте. Они стояли неподвижно, будто манекены. Губы их были плотно сжаты, черные глаза мрачно сверкали. В их абсолютном молчании было что-то неестественное. В нем ощущалось больше ненависти, чем в потоке ругани и оскорблений, который они могли бы вылить на нее.
Изящным движением Джон снял шляпу и широко взмахнул ею так, что огромный голубой плюмаж из страусиных перьев коснулся палубы.
— Я буду счастлив взять вас с собой, донна Кристина, — произнес он.
Больше нам на корабле делать было нечего. Джон первым спускался по веревочной лестнице в шлюпку. За ним следовала девушка. Движения ее были легки и изящны. Прежде чем начать спускаться, я взглянул наверх и с удивлением увидел, что группа пленников на верхней палубе не двинулась с места. Внезапно чей-то голос полный долго сдерживаемой ненависти выкрикнул.
— Английские собаки!
И тут словно плотину прорвало. На нас обрушился поток ругательств и проклятий, при этом испанцы бешено жестикулировали. Часть этой хулы предназначалась нам, но основная доля безусловно была адресована девушке. Чаще всего повторялось одно слово, и я понял, что той ночью у дверей каюты Джона я не ошибся.
Мы рассаживались в шлюпке. Джон усмехнулся.
— Не смогли больше сдерживаться.
Он уселся на корме с донной Кристиной. Даже не оглядываясь назад, я знал, что он держит ее за руку. Джоралемон Сноуд сел рядом со мной. На его длинном худом лице застыло выражение крайнего неодобрения.
— Должно быть совсем сошел с ума! — прошептал он мне на ухо, — жениться он на ней собирается, что ли? Большой бедой все это обернется, попомни мои слова, Роджер. Околдовала она его своими черными глазищами!
— Если уж кто-нибудь повинен в колдовстве, так это Джон, — коротко ответил я.
На следующее утро я проснулся на рассвете с радостью ощущая под ногами палубу «Королевы Бесс». Джон задумчиво мерил верхнюю палубу крупными шагами. Он был в шлеме и нагруднике. При каждом шаге длинная шпага била его по икрам.
— Знаешь, Роджер, — обратился он ко мне, — всякий раз, когда я вынужден зайти в этот порт, настроение у меня — хуже некуда. Бей Туниса — человек на редкость хитрый и коварный. Он заверяет меня в дружбе, но я вижу его насквозь. Мягко стелет, да жестко спать. Я могу использовать гавань Туниса как базу и вести боевые действия против испанцев, но за это должен обучать его подданных плавать на таких вот кораблях как наш и пользоваться квадратными парусами. Таким образом я вынужден обучать этих неверных собак как воевать против флотов христианских держав. Мне это как нож острый, но иного выхода у нас нет. Все порты цивилизованных стран для нас закрыты. Домой в Англию я идти не могу. Постоянно крейсировать в открытом море мы тоже не можем. Видишь, в каком трудном мы положении? Нам нужно достаточно времени, для того, чтобы очистить корпус и днище судна от наросших на них водорослей и моллюсков. Мы должны быть в полной боевой готовности, ведь впереди нас ждут суровые испытания. Именно об этом мы и должны в первую очередь думать.
— Я слышал, что в Тунисе находится множество христиан, отрекшихся от своей веры и принявших ислам. Если ты откажешься, бей наймет их, чтобы обучать своих моряков.
— Верно, — ответил Джон. — И это немного смягчает угрызения совести. Но дело не только в этом. В свое время этот мерзавец пролил немало крови и должно быть полагает, что английские моряки могут пригодиться ему в случае серьезной опасности. Кроме того он очень честолюбив и хочет, чтобы Тунис стал самым важным портом на всем африканском побережье. Так или иначе, но мы ему очень нужны, и потому вполне можем использовать в нашей игре. Тем более, что и он нам нужен не меньше.
Джон остановился и указал прямо вперед, где на зеленой береговой линии выделялась белая колонна.
— Гулетта, — произнес он. — Тебе будет на что посмотреть сегодня, Роджер. Холм Сиди— бу— Саид был свидетелем событий, которые оказали влияние на ход мировой истории.
— Эд-Дин, известный под прозвищем Барбаросса, много раз пересекал эти воды. Он как и мы использовал Тунис в качестве базы в борьбе с испанцами. Его людям не нужно было иного флага, если рыжая борода их капитана, стоявшего на мостике, развивалась по ветру. Что такое честь, старый мерзавец не знал даже по наслышке и сострадания в его душе искать было бесполезно, но флотоводцем он был отменным. Он и нам мог бы преподать пару уроков.
— И даже Дрейку? — спросил я.
Джон укоризненно взглянул на меня.
— Барбаросса бороздил моря в течение двадцати пяти лет, но даже в самые свои удачные минуты ему не встать было вровень с сэром Френсисом Дрейком. Тебе бы пора запомнить, Роджер, что наш великий капитан был на десять голов выше любого флотоводца. Он разметал бы флот Барбароссы как игрушечных корабликов на Хэмстедском пруде и прибил бы его рыжую бороду к мачте его собственного флагмана.
К нам присоединилась донна Кристина, и мы вместе разглядывали белые крыши Гулетты, медленно поднимавшиеся за голубой кромкой теплого синего моря. Джон взял ее под руку и подвел к поручням палубы. Я услышал как он объясняет ей, что Гулетта — это только порт, а сам город Тунис расположен в нескольких милях за портом на озере, по которому могут плавать лишь очень мелкие суда. Мимо нас к гавани скользила изящная мавританская галера. На ее мачтах развевались разноцветные флаги. Слышались громкие гортанные крики команды. Прозвучал залп пушки, установленной на носу. Джон подозвал меня.
Я тоже вошел в эту группу. Большая часть раненых умерла, остальные в помощи на нуждались, поэтому наш хирург Микл и Джоралемон Сноуд также были включены в эту группу.
Я был рад перемене. Ночевал я в главной каюте на жестком диване. Еду мне приносили нерегулярно, работать приходилось без отдыха. И в то же время я испытывал некоторое сожаление. Просторные палубы огромного корабля, казалось хранили какую-то тайну. Каждый день — предвкушение интересных находок, любопытных документов.
Никаких приготовлений к переезду мне делать было не нужно. На борт «Санта Катерины» я явился с одной абордажной саблей, а уходил с несколькими безделушками и связкой старых документов, найденных мною в потайных ящиках высоких шкафчиков кипарисового и сандалового дерева. Пьянчуга возвращался вместе с нами, и был этому очень рад. Клима же, напротив, оставляли на «Санта Катерине». Думаю, Джон сделал это нарочно. В конце концов, должен же был Клим понести какое-то наказание.
Он воспринял это с чувством глубокой обиды. Приказ не оставлял никаких сомнений в том, что команде, оставленной на захваченном судне придется нести бессменную вахту. Им не будет предоставлена возможность сойти на берег, не придется свести знакомство с женщинами Туниса, о чем они с таким вожделением мечтали. Клима особенно оскорбило то, что хирурга Микла тоже перевели на «Королеву Бесс». Он уважал только солдат, которые непосредственно принимают участие в бою.
— Этот шарлатан только и умеет, что разбитые черепушки латать, — прорычал Клим, когда я попытался успокоить его. — Остался бы лучше с теми беднягами в лазарете. Попроси капитана, чтобы он взял меня вместо него. Что я буду здесь делать со своим золотом? Здесь же одни испанцы и португальцы!
Насколько я понимал, именно наличие золота в кошельке делало для Клима перспективу остаться на захваченном судне столь удручающей и оскорбительной. Я попытался убедить его в том, что у него будет еще много возможностей потратить свое золото, но тут внезапно мое внимание было привлечено любопытной сценой, которая разыгралась тут же на палубе. Джон стоял на шкафуте, отдавая последние приказания перед тем как покинуть судно. К нему приблизилась служанка донны Кристины, нагруженная целым ворохом вещей своей госпожи и прошептала что-то. Лицо Джона вытянулось от удивления. Выслушав его ответ, пышнотелая служанка решительно замотала головой. Я был заинтригован происходящим, пытаясь понять, что же все-таки происходит. И тут появилась сама донна Кристина.
Я сразу же догадался, в чем дело, и несмотря на невольную симпатию к своему другу, едва удержался, чтобы не рассмеяться. Молодая испанка в накинутой на голову кружевной мантильи сжимала в руках распятие. Она тоже направилась к Джону. Двигалась она с удивительной грацией и легкостью. Даже издалека было видно, какое у нее серьезное и решительное лицо.
Я услышал ответ Джона.
— Дорогая леди, это невозможно, я не могу позволить это.
Она продолжала вполголоса что-то говорить. Лицо капитана все больше выражало смущение. Потом он махнул мне рукой, приглашая подойти.
— Роджер, — сказал он по-английски, и по его лицу я понял, что он уже исчерпал все свои доводы, — наша прелестная пленница приняла решение ехать с нами. Я собирался отправить ее в Кадис, откуда она на первом же корабле сможет отплыть в Тринидад. Она наотрез отказалось даже обсуждать это. Ты умеешь убеждать лучше, чем я. Постарайся уговорить своенравную девчонку. Втолкуй ты ей, что так поступать не годится.
Девушка грустно улыбнулась.
— Я немного говорю по-английски, — произнесла она, — я не все поняла, но мне ясно, что вы сердитесь на меня. Но мне это безразлично. Я сойду на берег вместе с вами. Ничто не изменит моего решения.
Джон снова смущенно перешел на испанский. Он неважно владел этим языком и с трудом подбирал слова.
— Милое дитя, — сказал он, — меня тревожат последствия вашего решения. — Он обратился ко мне. — Роджер, прошу тебя, постарайся убедить ее. Мы же отвечаем за ее безопасность. Тунис-гнусная и опасная дыра, вместилище всех пороков. Она не может там жить.
Донна Кристина покачала головой.
— Все это мне известно. У меня нет иллюзий на этот счет. Но я должна ехать с вами. Другого пути у меня нет.
Я попытался помочь Джону.
— Обстоятельства могут заставить капитана Уорда долгое время находиться в открытом море. Мы не можем объяснить вам причин вынуждающих его это сделать, сеньорита. Таким образом в Тунисе вас никто защитить не сможет. Вы рискуете попасть в руки язычников.
— Я отлично переношу морские путешествия. Вы — его друг, дон Роджер, и поэтому я прошу вас, объясните ему положение, в котором я оказалось. Я не могу ехать в Америку. Мой отец откажется от меня. Нравится мне это или нет, но я должна следовать за вами, каковы бы ни были последствия. Мне все равно, останетесь ли вы в Тунисе, или уйдете в море.
На Джона было жалко смотреть. Сегодня он нарядился в костюм из желтого атласа с голубыми вставками и сейчас его вконец расстроенное и смущенное лицо представляло разительный контраст с яркими цветами пышного одеяния. Он с молчаливой мольбой обернулся ко мне.
— Но ведь мы англичане, а вы — испанка, — продолжал настаивать я. — Подумали вы о том, как трудно будет вам находиться на одном корабле с врагами вашей страны?
— Я не жду ни счастья, ни безмятежного покоя, — ответила она.
Потом, помолчав немного добавила тихо, но взволнованно.
— Поймите, я никак не могу остаться здесь. Оглянитесь и вы поймете причину. Посмотрите как все они смотрят на нас. Мои соотечественники не разговаривают со мной уже много дней. Когда я прохожу мимо, женщины демонстративно подбирают юбки и отворачиваются, а в глазах мужчин я читаю презрение. Они знают. Время не властно над чувствами моих соотечественников, если речь идет о ненависти. Она становится лишь глубже. Теперь понимаете?
Достаточно было лишь одного взгляда на наших пленников, стоявших вдоль перил одной из верхних палуб, чтобы убедиться в ее правоте. Они стояли неподвижно, будто манекены. Губы их были плотно сжаты, черные глаза мрачно сверкали. В их абсолютном молчании было что-то неестественное. В нем ощущалось больше ненависти, чем в потоке ругани и оскорблений, который они могли бы вылить на нее.
Изящным движением Джон снял шляпу и широко взмахнул ею так, что огромный голубой плюмаж из страусиных перьев коснулся палубы.
— Я буду счастлив взять вас с собой, донна Кристина, — произнес он.
Больше нам на корабле делать было нечего. Джон первым спускался по веревочной лестнице в шлюпку. За ним следовала девушка. Движения ее были легки и изящны. Прежде чем начать спускаться, я взглянул наверх и с удивлением увидел, что группа пленников на верхней палубе не двинулась с места. Внезапно чей-то голос полный долго сдерживаемой ненависти выкрикнул.
— Английские собаки!
И тут словно плотину прорвало. На нас обрушился поток ругательств и проклятий, при этом испанцы бешено жестикулировали. Часть этой хулы предназначалась нам, но основная доля безусловно была адресована девушке. Чаще всего повторялось одно слово, и я понял, что той ночью у дверей каюты Джона я не ошибся.
Мы рассаживались в шлюпке. Джон усмехнулся.
— Не смогли больше сдерживаться.
Он уселся на корме с донной Кристиной. Даже не оглядываясь назад, я знал, что он держит ее за руку. Джоралемон Сноуд сел рядом со мной. На его длинном худом лице застыло выражение крайнего неодобрения.
— Должно быть совсем сошел с ума! — прошептал он мне на ухо, — жениться он на ней собирается, что ли? Большой бедой все это обернется, попомни мои слова, Роджер. Околдовала она его своими черными глазищами!
— Если уж кто-нибудь повинен в колдовстве, так это Джон, — коротко ответил я.
На следующее утро я проснулся на рассвете с радостью ощущая под ногами палубу «Королевы Бесс». Джон задумчиво мерил верхнюю палубу крупными шагами. Он был в шлеме и нагруднике. При каждом шаге длинная шпага била его по икрам.
— Знаешь, Роджер, — обратился он ко мне, — всякий раз, когда я вынужден зайти в этот порт, настроение у меня — хуже некуда. Бей Туниса — человек на редкость хитрый и коварный. Он заверяет меня в дружбе, но я вижу его насквозь. Мягко стелет, да жестко спать. Я могу использовать гавань Туниса как базу и вести боевые действия против испанцев, но за это должен обучать его подданных плавать на таких вот кораблях как наш и пользоваться квадратными парусами. Таким образом я вынужден обучать этих неверных собак как воевать против флотов христианских держав. Мне это как нож острый, но иного выхода у нас нет. Все порты цивилизованных стран для нас закрыты. Домой в Англию я идти не могу. Постоянно крейсировать в открытом море мы тоже не можем. Видишь, в каком трудном мы положении? Нам нужно достаточно времени, для того, чтобы очистить корпус и днище судна от наросших на них водорослей и моллюсков. Мы должны быть в полной боевой готовности, ведь впереди нас ждут суровые испытания. Именно об этом мы и должны в первую очередь думать.
— Я слышал, что в Тунисе находится множество христиан, отрекшихся от своей веры и принявших ислам. Если ты откажешься, бей наймет их, чтобы обучать своих моряков.
— Верно, — ответил Джон. — И это немного смягчает угрызения совести. Но дело не только в этом. В свое время этот мерзавец пролил немало крови и должно быть полагает, что английские моряки могут пригодиться ему в случае серьезной опасности. Кроме того он очень честолюбив и хочет, чтобы Тунис стал самым важным портом на всем африканском побережье. Так или иначе, но мы ему очень нужны, и потому вполне можем использовать в нашей игре. Тем более, что и он нам нужен не меньше.
Джон остановился и указал прямо вперед, где на зеленой береговой линии выделялась белая колонна.
— Гулетта, — произнес он. — Тебе будет на что посмотреть сегодня, Роджер. Холм Сиди— бу— Саид был свидетелем событий, которые оказали влияние на ход мировой истории.
— Эд-Дин, известный под прозвищем Барбаросса, много раз пересекал эти воды. Он как и мы использовал Тунис в качестве базы в борьбе с испанцами. Его людям не нужно было иного флага, если рыжая борода их капитана, стоявшего на мостике, развивалась по ветру. Что такое честь, старый мерзавец не знал даже по наслышке и сострадания в его душе искать было бесполезно, но флотоводцем он был отменным. Он и нам мог бы преподать пару уроков.
— И даже Дрейку? — спросил я.
Джон укоризненно взглянул на меня.
— Барбаросса бороздил моря в течение двадцати пяти лет, но даже в самые свои удачные минуты ему не встать было вровень с сэром Френсисом Дрейком. Тебе бы пора запомнить, Роджер, что наш великий капитан был на десять голов выше любого флотоводца. Он разметал бы флот Барбароссы как игрушечных корабликов на Хэмстедском пруде и прибил бы его рыжую бороду к мачте его собственного флагмана.
К нам присоединилась донна Кристина, и мы вместе разглядывали белые крыши Гулетты, медленно поднимавшиеся за голубой кромкой теплого синего моря. Джон взял ее под руку и подвел к поручням палубы. Я услышал как он объясняет ей, что Гулетта — это только порт, а сам город Тунис расположен в нескольких милях за портом на озере, по которому могут плавать лишь очень мелкие суда. Мимо нас к гавани скользила изящная мавританская галера. На ее мачтах развевались разноцветные флаги. Слышались громкие гортанные крики команды. Прозвучал залп пушки, установленной на носу. Джон подозвал меня.