Страница:
Флейж послал шутливый поклон Киху, приглашая его обследовать кромку воды; Дуз и Борб, молчаливо объединившись, двинулись по следам умчавшихся животных. Юрг придирчиво оглядел близлежащую дюну — похоже, ее основанием служили развалины древнего сооружения — подобия ацтекской пирамиды, чьи уступы были немилосердно сглажены ветром и песком. Основание пирамиды казалось не менее ста метров по каждой из сторон; по высота ступеней доходила только до колена, а ширина достигала полутора метров. Даже если бы эта пологая лестница так не располагала к восшествию на ее вершину, Юрг все равно полез бы вверх, движимый исключительно врожденным общечеловеческим инстинктом, повинуясь которому каждый индивидуум, прекрасно отдающий себе отчет в том, что «умный в гору не пойдет», совершает прямо противоположное. Большинство делает это безотчетно, некоторые пытаются найти теоретическое обоснование.
— Знаешь, Пы, — проговорил командор, забираясь на первую ступень, — когда бог создал человека, он предопределил ему движение по горизонтали и предостерег от взгляда вверх. Дьявол не замедлил этим воспользоваться…
«Отсюда-то и появилось выражение: куда тебя черти понесли?» — закончил он мысленно. Смысла в его восхождении не было ни малейшего: они прекрасно разглядели все окрестности сверху. Вероятно, просто хотелось размяться.
— Ладно, я сейчас спущусь, — проговорил он, испытывая неподдельное сострадание к полнотелому крепышу, истекающему потом в своем непроницаемом полускафандре. — Еще пару ступенек… О, четыреста чертей и яйца в майонезе!
А это и в самом деле было яйцо. Зарытое в горячий песок, оно треснуло под ногой и выбросило, как плевок, струйку вонючего желтка. Величины оно было приличной — пожалуй, крупнее страусиного. Какая-то сообразительная птичка а может, и ящерица — заложила здесь кладку, понадеявшись на иллюзорную неприступность пирамиды. И напрасно. Юрг перепрыгнул на следующую ступень, дабы не вляпаться по второму разу, и присел, свесив ноги и соображая, что лучше: попросить Пы перенести его на мелководье или дать яичной корочке подсохнуть, дабы потом она отвалилась сама собой. Инстинктивное тяготение к варианту «само собой» перевесило — видимо, оно тоже было заложено в человеческой сути от Адама. Под таким сумасшедшим солнцем нужно было подождать всего пару минут. Пару тоскливых минут, отнюдь не подслащенных воспоминанием о восторженной готовности ко всем чудесам запредельных миров, обещанных ему Звездными Анналами, по всей видимости, составленными доисторическими фантазерами, дорвавшимися до межзвездных перелетов лишь в силу врожденных способностей.
— Послушай-ка, братец, — спросил он у изнывавшего от дисциплинированности Пы. — А что вы обычно делаете на таких вот планетах?
— Как что? — изумился тот. — Купаемся.
Командор вздохнул. Ни магия, ни подвиги им не светили.
— Ладно, — сказал он. — Можете сигать в воду, только проверьте ее семь раз на безопасность. Я к вам скоро присоединюсь, заодно и обувку помою.
— Эгей! — заорал Пы, рассылая голос веером по всему пляжу. Братцы-первопроходцы, купаемся!!!
В следующий миг он был уже у кромки воды, посеребренной сверкающим просом песчаных метелок. Почти замкнутый залив представлял собой кристально прозрачную лужу без малейших признаков живности. Конечно, могли тут водиться и бесцветные медузы, грозящие смертельно ядовитыми стрекалами, но врожденная невосприимчивость к ядам делала джасперян по-детски беззаботными.
— Щща проверим водичку… — крикнул Пы, прыгая на одной ноге, освобождаясь таким образом от сапога и получая одновременно то несказанное детское удовольствие, какое доставляют прыжки на таких вот небольших планетках с уменьшенной силой тяжести. Вот так безмятежно, по-заячьи прыгать — это все равно как испускать бессмысленные восторженные вопли в солнечном июньском лесу, где каждый шелушащийся от смолистой избыточности ствол рождает серебряное эхо, жадно поглощаемое мхом и зубчатыми трилистниками земляники.
Слева и справа запрыгали еще две пары, и Пы, уже расстегнувший пояс и взявшийся за штаны, небрежно бросил:
— А чего командора-то не прихватили?
— Командора? А где он?
Пы растерянно оглянулся:
— Да вон, на ступенях… — и замер, держась обеими руками за спущенные штаны: командора на песчаной пирамиде не было.
Мгновенный уничтожающий взгляд, которым наградил его Дуз, словно стегнул его одновременно по голой заднице и по розовым вспыхнувшим щекам. Он не в первый раз ощущал на себе не очень-то лестные взгляды своих товарищей, но такое откровенное презрение было для него внове.
Поэтому, растерянный и оскорбленный, он переметнулся на песчаные ступени последним.
— Вот… — он потыкал пальцем в плотный песок, устилавший каменную, подозрительно ровную поверхность. — Вот тут он сидел. А вон там, ниже, в яйцо врюхался… Эк воняет, тухлое было…
— Не мог же он провалиться! — Флейж несколько раз топнул, но неотзывчивость камня неоспоримо свидетельствовала об абсурдности такого предположения.
— Тихо! — велел Дуз.
Все замерли, но кроме легкой, достаточно тошнотворной вони, в воздухе не витало ничего.
— Надо было взять с собой Кукушонка… — скрипнул зубами Дуз.
— Но есть Шоео! Если у него тонкий нюх… — Ких не успел закончить фразу и исчез, ринувшись в обосновавшуюся в центре пляжа трехглавую конструкцию спаянных воедино корабликов.
Дружинники не успели перевести дыхание, как он появился снова с только что разбуженным зверьком на руках.
— Тепло-то как… — блаженно прощебетал пушистый комочек, разворачиваясь и подставляя белым лучам шелковистое брюшко.
— Шоенчик, милый, не время ловить кайф! — Ких опустил зверька на песок. Ты можешь по запаху определить, куда пропал ваш командор? Он только что сидел на этом месте.
Выразительная мордочка сразу как-то заострилась, пушистый хвост напрягся и вытянулся стрункой. Шоео повел головой влево, потом вправо, вбирая в себя целый веер запахов, потом приподнялся, как суслик, и уперся взглядом в стеночку, ведущую к следующей ступени.
— Да тут камень? — досадливо крикнул Флейж и что было силы саданул сапогом в песчаный отвес.
Раздался хруст, слюдяные осколки, покрытые тонким слоем приклеившегося к поверхности песка, обнаружили чернеющую за ними дыру. Борб, стоящий на самом краю неширокой террасы, повторил движение Флейжа — и тут за слюдяным экраном открылся ведущий вниз наклонный лаз. Дружинники принялись молотить по замаскированным окнам, и скоро слюдяные осколки открыли им не менее дюжины отверстий, выстроившихся в ряд, так что ацтекская пирамида разом превратилась в подобие архаичного дота двухвековой давности — впрочем, джасперянам, не знакомым с земными историческими фильмами, такое сравнение прийти в голову и не могло.
— Но не мог же командор сам собой сюда провалиться… — растерянно пробормотал Пы.
— Естественно. Тем более что кто-то задвинул за ним эту заслонку, согласился Дуз. — Шоео, принюхайся — куда нам?..
— Здесь! — зверек, напряженный, как фокстерьер в погоне за уткой, уже ринулся в наклонный лаз, но Дуз успел ухватить его за хвост:
— Хоп! Без команды никуда. Ты еще понадобишься. Ких, ты самый юркий, пойдешь первым; как только очутишься внизу, доложишь обстановку. Чуть что не так — возвращайся. Ну, пошел!
Ких переложил десинтор из кобуры за пазуху, старательно прикрыв, чтобы не запорошило песком, и нырнул в дыру ногами вперед. Некоторое время он скользил относительно плавно, пересчитывая спиной гребенчатые уступчики, позволявшие обитателям пирамиды взбираться по довольно круто уходящей вниз трубе; струйки песка, обгоняя его, успевали, шурша по плечам, умчаться вниз, как бы оповещая хозяев дома о его прибытии. Но когда каблуки его сапог врезались в кучку песка, а всемогущий офит, перейдя на инфракрасное видение, позволил сориентироваться в обстановке, никаких следов владетелей этого подземелья он не обнаружил.
— Глубина — три моих роста, — коротко доложил он, посылая на поверхность свой голос. — Впереди горизонтальный коридор. Пусто. Продолжаю двигаться по направ…
Гулкий, ухающий удар уже не мог быть передан им наверх — но Дуз и Флейж, лежавшие на животе, свесив головы в дыру, отпрянули, когда прямо в лицо дохнуло сухой пылью пополам с ощущением беды. Шелестящий гул песчаного обвала достиг их ушей секундой позже…
Наверное, этот шум, подкрепленный упругим толчком, распространившимся на все подземелье, и привел Юрга в чувство. А может быть, пренеприятнейшее ощущение, когда кто-то пытался загнать тупой гвоздь в синтериклоновую перчатку на его левой руке.
— Не старайся, она непробиваемая, — как-то машинально прохрипел он, одновременно радуясь тому, что горловые хрящи, выходит, не повреждены.
— Врешь, — уверенно отпарировали откуда-то сзади.
В первый миг не было ничего, кроме дошедшего до икоты изумления: голос говорил по-русски. Но, с трудом побарывая непроизвольную пульсацию изрядно-таки травмированного горла, командор, окончательно пришедший в себя, сообразил, что это — всего лишь милость транслейтора. Он рванулся, пытаясь подняться, и не смог: запястья и щиколотки резануло топкими, но абсолютно лишенными упругости путами. Он слегка поерзал спиной по гладкой поверхности того, на чем он лежал, и не без удивления почувствовал под лопатками неширокую доску. Значит, если ему посчастливится освободиться, он еще будет куда-то падать. Что излишне. Так что не мешает срочно выяснить обстановку в тех пределах, в которых его голова способна поворачиваться. В помещении царил скорее полусвет, чем полумрак: окошко в потолке, забранное плетенной из веток решеткой, было затянуто то ли рядном, то ли матовым стеклом и с трудом пропускало солнечные лучи. Вторым ощущением была тошнотворная вонь, приносимая откуда-то издалека равномерными порциями, точно кто-то гнал ее сюда плавными махами крыльев. За головой шелестели и топотали. Уменьшенная сила тяжести — значит, аборигены не должны быть обременены могучей мускулатурой.
Юрг медленно повернул голову влево, к умельцу, все еще старавшемуся загнать какое-то острие в накрепко прикрученную к поперечной доске ладонь. Раздалось раздраженное шипение, и туземец… Нет, все-таки командор ожидал увидеть какое-то лицо, хотя бы издали напоминающее человеческое. Но на него уставилась крайне злобная крупная морда, более всего схожая с кроличьей. Выпуклые красные глаза пуговично поблескивали из редкой бесцветной шерстки; там, где полагалось бы находиться носу, прятались в морщинах и вибриссах множественные крупные поры; полуоткрытая белесая пасть обнажала клыки, вряд ли принадлежащие травоядному, и над всем этим безобразием возвышались кожистые уши торчком, под каждым из которых болталась розовая индюшиная серьга. Красавец, одним словом. Между передними лапками упруго покачивался какой-то свернутый жгут; как только существо заметило, что пленник повернул голову, жгут развернулся и хлестко ударил командора по лицу — прежде чем у него посыпались искры из глаз, командор успел заметить на конце этого хвоста кисточку шевелящихся щупалец. Вот этим-то его и захлестнули вокруг шеи, так что он не смог даже крикнуть и, теряя сознание, только смог порадоваться, что жесткий воротник не позволил сломать шейные позвонки. Хорошее дело скафандр, даже самый легкий: вот и сейчас капюшон, спружинив, спас его от явного сотрясения мозга.
Юрг набрал в легкие побольше воздуха:
— Я приказываю тебе освободить меня, пока на тебя не обрушились кары моих верных слуг! — заорал он во всю командорскую мощь, надеясь не столько на адекватность перевода, сколько на то, что его крик будет услышан дружинниками.
Где-то за головой послышалось хлюпанье, переведенное транслейтером как лающий смех. Шлеп, шлеп — кажется, эти зверюги передвигались короткими прыжками. Да, так и есть: справа в поле зрения возник более крупный абориген, и его движения выдавали в нем родственника исполинского тушкана.
— Я тебе не враг! — крикнул Юрг, с ужасом сознавая, что в Военно-воздушной академии совершенно катастрофически упустили такую дисциплину, как «общение с инопланетными туземцами неканонического вида».
Тушкан бесцеремонно ощупал привязанные ноги.
— Говорливая обезьяна, — промолвил он удовлетворенно. — Мясистая. Жира мало. Тухнуть долго.
Отрывистые фразы, звучавшие как выстрелы-дуплеты, могли бы вогнать в ледяной пот кого угодно; но одновременно всплыл в памяти китайский кулинарный рецепт приготовления «тухлых яиц». Если эти зверотушканы предпочитают пованивающую человечинку, то тут их ожидает непредвиденное затруднение: раскрыть скафандр им не удастся. Для этого пришлось бы набрать двузначный код под клапаном нагрудного кармана… черт, не сообщил этой цифры Дузу! Кретин. И в следующую экспедицию все пойдут в шлемофонах с рациями. Это уж непременно. Но пока надо было как-то выпутываться из сложившейся ситуации, если не сказать — катастрофического положения.
— Каждый, кто попробует моего мяса, умрет страшной смертью! — громогласно пообещал Юрг.
— Обезьяна невежественна. Обезьяна несъедобна.
Ну слава тебе, господи!
— Тогда на кой черт я вам сдался?
— Раздавил яйцо. Снесешь яйцо. Я решил.
Ну и тон — прямо «так говорит Заратустра».
— Пардон, мсье, яйца нести не обучен. — Юргу стало даже смешно.
— Все не.
Где-то за пределами изголовья возникло шушуканье — голосов было не меньше пяти. Удалось различить: «Радость есть» — «Двое много» — «Радость вдвойне» «Уфекалимся зело» — «Всемилостив верховный» — «Нажраться, нажраться…» Все-таки каннибализмом припахивало. И куда подевались верные собратья по разномастному и разнокалиберному оружию?
— Люди! Сюда!!! — заорал он, отталкиваясь спиной от жесткой доски.
— Люди нет. Песок бух. Бух сверху, — проинформировали его.
Разорвать путы снова не удалось. Насчет результативности «бух» он сильно сомневался, но дружинников что-то задерживало. Юрг прикрыл глаза, сосредотачиваясь.
— Обезьяна спит! Сон сказочен! Сон чудорожден! Слава верховному!
Голоса заверещали так, что могли бы разбудить мумию, вздремнувшую веков так пятьдесят назад. Если они считают, что на него снизошел магически наведенный сон, то и пусть себе заблуждаются. Придется копить силы, чтобы потом разочаровать этих тушканов. Хотя уже закрадывалось сомнение в том, кто в конце концов останется разочарованным. Конечно, в защитных силах скафандра сомневаться не приходится, но открытое лицо… Ведь достаточно красноглазым хозяевам проявить капельку гостеприимства и попытаться его накормить бр-р-р… Кстати, они, кажется, именно на жратве и зациклились — гомон, который они подняли, складывался из каких-то писков и хрюканий, звучащих по-разному, но запарившийся транслейтор, не в силах подобрать земных эквивалентов, монотонно переводил: «Еда, еда. Еда, еда. Еда…»
— Я милостив, — снизошел наконец крупный тушкан. — Нажремся вдвое. Потом предадимся.
Уши у него порозовели и выросли сантиметров на десять. Чему он собирался предаться, осталось тайной — вся стая с гоготом двинулась мимо крестообразной дыбы, на которой был распят командор, причем каждый норовил кисточкой на конце хвоста погладить его по лицу. Почти всем это удавалось, и когда шлепающий топоток замер в невидимом для Юрга проходе, вся кожа у него подергивалась от едкой слизи, словно он с размаху врезался лицом в медузу-стрекишницу.
Ну дела. Домечтался о троллях и гоблинах. Так что же предпринять? Он в который раз дернулся, стараясь если не разорвать, то хотя бы ослабить веревки, и снова напрасно. Зато слева послышался едва уловимый стон — так нечаянно выдает себя совершенно обессилевшее животное.
— Эй, кто там?
Надежда вспыхнула — и разом погасла, когда Юрг повернул голову и разглядел то, что до сих пор загораживал от него тушкан с острым шипом, трудившийся над его левой рукой. Да, это был еще один пленник, тоже распятый, с дымчатой шерсткой и бессильно свисавшими вниз ушками, впрочем, ухо отсюда виделось только одно.
— Ты кто, страдалец? Говори, не бойся, все ушли!
— Сын яйца. Яйца черепахи.
— И давно ты здесь?
— Некормлен трижды.
Характерный отсчет времени.
— И как ты думаешь, что с нами собираются делать?
— Засеять отрыжкой.
— Фу, черт! Все равно не понял. Объясни поподробнее.
— Обезьяна глупа, — вздохнул дымчатый хвостатик. — Яйцо расти. Обезьяна питать. Обезьяна протухнуть. Яйцо греться.
Его вдруг заколотило от ужаса прежде, чем память подсказала термин эндотрофное размножение. Комиксы-ужастики, будоражившие детское воображение на продолжении трех веков, вдруг начали приобретать кошмарную, осязаемую реальность. Хотя какая-то часть разума усиленно противилась этому, навязывая вариант бредового состояния (виртуальная реальность исключалась ввиду явного отсутствия цивилизации компьютерного уровня).
Юрг на всякий случай прикусил губу — стало больно. Нет, не сон. Но разум продолжал беспомощно, по-щенячьи тыркаться в поисках альтернативного варианта объяснения всего происходящего.
— Слушай, сын яйца черепахи, я совершенно запутался. Если вот эти красноглазые собираются откладывать яйца, то кто же они — выходит, женщины?
— Женщины — кто? — переспросил пленник, старательно выговаривая явно незнакомое слово.
— Ну вот эти, которые нас сцапали, — это самцы или самки?
— Самцы — непонятно. Самки — непонятно.
— О, черт… Отложим. Сейчас главное: как выпутаться из этой катавасии. Соображай, чей-то сын! Как нам спастись?
— Спастись никак.
И тут снова возникла надежда — на сей раз в форме поросячьего визга. Кто-то катился по боковому, невидимому для Юрга проходу, точно вышвырнутый пинком щенок, и непереводимо голосил. Впрочем, добравшись до пленников, он несколько раз хлестнул себя хвостом по бокам и уже вполне членораздельно пожаловался:
— Мало еды. Не покормили. Говорят — молод. Рыбье дерьмо.
Ага, до изысканных выражений цивилизация здесь уже поднялась.
— Молодой человек, — проговорил командор, прилагая все усилия к тому, чтобы голос звучал как только возможно убедительнее и проникновеннее. — Юрг добрый. Юрг тебя накормит. Накормит сытно.
Пушистое рыльце ткнулось в его плечо.
— Чем, чем?
— Вот что захочешь — то и получишь. Много-много.
— Где, где?
— У меня на животе коробочка… Нашел? Пальчики на лапках имеются? Вот и открой. Доставай, доставай, штука это тяжелая, но для получения еды совершенно необходимая… Так. Вот этот ствол… ну трубочка… палец, если угодно… Ага, понял. Направь прямо в потолок, и еда свалится сверху. Не валится? А, смотри: там видна красная кнопочка… Ягодка, если угодно. Нажимай! Сильнее!
Громыхнуло будь здоров — калибратор стоял на бронебойном разряде. Оставалось только надеяться, что в районе потолочного окна, осколки которого все еще продолжали сыпаться прямо на Юрга, никого из дружинников в этот момент не было. Поросячий визг взметнулся — и затих в том же направлении, откуда появился. И почти сразу же два голоса синхронно рявкнули:
— Командор, не стреляй! Свои!
— Где вас только черти носили, своих-то… — буркнул Юрг, уже не делая попыток освободиться собственными силами.
Встревоженные физиономии Дуза и Борба возникли в потолочной дыре, и Юрг уставился на них с таким восторгом, словно одна рожа принадлежала Венере Милосской, а другая — Сикстинской мадонне. Или наоборот — соображал он сейчас только в одном направлении.
— Да отвяжите вы меня, черт побери!
Джасперяне попрыгали сверху, как кузнечики.
— Если б не разряд — еще сутки проискали бы, — бормотал Флейж, перепиливая веревки. — Кругом заросли стеклянных метелок, даже Шоео не проползти… Готово!
— Десинтор мой поищите, он где-то на полу, — кинул командор, спуская ноги со своего гостеприимного ложа. — О дьявол, до чего же хочется вставить этим тварям здоровенный фитиль!
— За чем же дело стало? — осведомился Ких, да и на лицах остальных дружинников отразилась живейшая готовность посодействовать.
— Да не виноваты они, — вздохнул Юрг. — Угораздило ж их родиться яйцекладущими. Заскоки эволюции. Пошли отсюда.
Он поймал себя на том, что начал разговаривать фразами, состоящими только из двух слов.
— Да, чуть не забыл: этого, примолкшего, тоже развяжите.
Развязали.
— Все наверх!
На плотном песке, заляпанном стекловидными, уже застывшими натеками все, что осталось от прозрачных метелок, — освобожденный пленник показался совсем жалким. Сейчас было видно, что позвоночник у аборигенов плавно закруглялся, так что хвост торчал не сзади, а спереди, являя собой еще одну хватательную конечность. Правда, не у этой особи — дымчатый тушкан трясся всем тельцем, прижимая к груди что-то вроде растрепанной веревки; уши у него тоже висели, точно тряпочные.
— Скажи-ка нам на прощание, приятель, — обратился к нему Юрг, — есть ли на вашей земле еще такие же, как мы?
— Как вы. Есть, есть. Сколько угодно.
— Где?! — воскликнули сразу шесть голосов.
— Как — где? На деревьях.
М-да. Разведка, похоже, была закончена.
— Ну прощай, яйцекладущий, — сказал Юрг. — Желаю вам когда-нибудь дозреть до млекопитания. И держи уши торчком!
Тушкан перестал трястись и задышал тяжело, даже с каким-то жужжанием, словно гигантский шмель, готовящийся взлететь.
— Это вовсе и не уши! — выдал он гигантскую фразу и покраснел, как вареный рак.
X. Королевские сады
— Знаешь, Пы, — проговорил командор, забираясь на первую ступень, — когда бог создал человека, он предопределил ему движение по горизонтали и предостерег от взгляда вверх. Дьявол не замедлил этим воспользоваться…
«Отсюда-то и появилось выражение: куда тебя черти понесли?» — закончил он мысленно. Смысла в его восхождении не было ни малейшего: они прекрасно разглядели все окрестности сверху. Вероятно, просто хотелось размяться.
— Ладно, я сейчас спущусь, — проговорил он, испытывая неподдельное сострадание к полнотелому крепышу, истекающему потом в своем непроницаемом полускафандре. — Еще пару ступенек… О, четыреста чертей и яйца в майонезе!
А это и в самом деле было яйцо. Зарытое в горячий песок, оно треснуло под ногой и выбросило, как плевок, струйку вонючего желтка. Величины оно было приличной — пожалуй, крупнее страусиного. Какая-то сообразительная птичка а может, и ящерица — заложила здесь кладку, понадеявшись на иллюзорную неприступность пирамиды. И напрасно. Юрг перепрыгнул на следующую ступень, дабы не вляпаться по второму разу, и присел, свесив ноги и соображая, что лучше: попросить Пы перенести его на мелководье или дать яичной корочке подсохнуть, дабы потом она отвалилась сама собой. Инстинктивное тяготение к варианту «само собой» перевесило — видимо, оно тоже было заложено в человеческой сути от Адама. Под таким сумасшедшим солнцем нужно было подождать всего пару минут. Пару тоскливых минут, отнюдь не подслащенных воспоминанием о восторженной готовности ко всем чудесам запредельных миров, обещанных ему Звездными Анналами, по всей видимости, составленными доисторическими фантазерами, дорвавшимися до межзвездных перелетов лишь в силу врожденных способностей.
— Послушай-ка, братец, — спросил он у изнывавшего от дисциплинированности Пы. — А что вы обычно делаете на таких вот планетах?
— Как что? — изумился тот. — Купаемся.
Командор вздохнул. Ни магия, ни подвиги им не светили.
— Ладно, — сказал он. — Можете сигать в воду, только проверьте ее семь раз на безопасность. Я к вам скоро присоединюсь, заодно и обувку помою.
— Эгей! — заорал Пы, рассылая голос веером по всему пляжу. Братцы-первопроходцы, купаемся!!!
В следующий миг он был уже у кромки воды, посеребренной сверкающим просом песчаных метелок. Почти замкнутый залив представлял собой кристально прозрачную лужу без малейших признаков живности. Конечно, могли тут водиться и бесцветные медузы, грозящие смертельно ядовитыми стрекалами, но врожденная невосприимчивость к ядам делала джасперян по-детски беззаботными.
— Щща проверим водичку… — крикнул Пы, прыгая на одной ноге, освобождаясь таким образом от сапога и получая одновременно то несказанное детское удовольствие, какое доставляют прыжки на таких вот небольших планетках с уменьшенной силой тяжести. Вот так безмятежно, по-заячьи прыгать — это все равно как испускать бессмысленные восторженные вопли в солнечном июньском лесу, где каждый шелушащийся от смолистой избыточности ствол рождает серебряное эхо, жадно поглощаемое мхом и зубчатыми трилистниками земляники.
Слева и справа запрыгали еще две пары, и Пы, уже расстегнувший пояс и взявшийся за штаны, небрежно бросил:
— А чего командора-то не прихватили?
— Командора? А где он?
Пы растерянно оглянулся:
— Да вон, на ступенях… — и замер, держась обеими руками за спущенные штаны: командора на песчаной пирамиде не было.
Мгновенный уничтожающий взгляд, которым наградил его Дуз, словно стегнул его одновременно по голой заднице и по розовым вспыхнувшим щекам. Он не в первый раз ощущал на себе не очень-то лестные взгляды своих товарищей, но такое откровенное презрение было для него внове.
Поэтому, растерянный и оскорбленный, он переметнулся на песчаные ступени последним.
— Вот… — он потыкал пальцем в плотный песок, устилавший каменную, подозрительно ровную поверхность. — Вот тут он сидел. А вон там, ниже, в яйцо врюхался… Эк воняет, тухлое было…
— Не мог же он провалиться! — Флейж несколько раз топнул, но неотзывчивость камня неоспоримо свидетельствовала об абсурдности такого предположения.
— Тихо! — велел Дуз.
Все замерли, но кроме легкой, достаточно тошнотворной вони, в воздухе не витало ничего.
— Надо было взять с собой Кукушонка… — скрипнул зубами Дуз.
— Но есть Шоео! Если у него тонкий нюх… — Ких не успел закончить фразу и исчез, ринувшись в обосновавшуюся в центре пляжа трехглавую конструкцию спаянных воедино корабликов.
Дружинники не успели перевести дыхание, как он появился снова с только что разбуженным зверьком на руках.
— Тепло-то как… — блаженно прощебетал пушистый комочек, разворачиваясь и подставляя белым лучам шелковистое брюшко.
— Шоенчик, милый, не время ловить кайф! — Ких опустил зверька на песок. Ты можешь по запаху определить, куда пропал ваш командор? Он только что сидел на этом месте.
Выразительная мордочка сразу как-то заострилась, пушистый хвост напрягся и вытянулся стрункой. Шоео повел головой влево, потом вправо, вбирая в себя целый веер запахов, потом приподнялся, как суслик, и уперся взглядом в стеночку, ведущую к следующей ступени.
— Да тут камень? — досадливо крикнул Флейж и что было силы саданул сапогом в песчаный отвес.
Раздался хруст, слюдяные осколки, покрытые тонким слоем приклеившегося к поверхности песка, обнаружили чернеющую за ними дыру. Борб, стоящий на самом краю неширокой террасы, повторил движение Флейжа — и тут за слюдяным экраном открылся ведущий вниз наклонный лаз. Дружинники принялись молотить по замаскированным окнам, и скоро слюдяные осколки открыли им не менее дюжины отверстий, выстроившихся в ряд, так что ацтекская пирамида разом превратилась в подобие архаичного дота двухвековой давности — впрочем, джасперянам, не знакомым с земными историческими фильмами, такое сравнение прийти в голову и не могло.
— Но не мог же командор сам собой сюда провалиться… — растерянно пробормотал Пы.
— Естественно. Тем более что кто-то задвинул за ним эту заслонку, согласился Дуз. — Шоео, принюхайся — куда нам?..
— Здесь! — зверек, напряженный, как фокстерьер в погоне за уткой, уже ринулся в наклонный лаз, но Дуз успел ухватить его за хвост:
— Хоп! Без команды никуда. Ты еще понадобишься. Ких, ты самый юркий, пойдешь первым; как только очутишься внизу, доложишь обстановку. Чуть что не так — возвращайся. Ну, пошел!
Ких переложил десинтор из кобуры за пазуху, старательно прикрыв, чтобы не запорошило песком, и нырнул в дыру ногами вперед. Некоторое время он скользил относительно плавно, пересчитывая спиной гребенчатые уступчики, позволявшие обитателям пирамиды взбираться по довольно круто уходящей вниз трубе; струйки песка, обгоняя его, успевали, шурша по плечам, умчаться вниз, как бы оповещая хозяев дома о его прибытии. Но когда каблуки его сапог врезались в кучку песка, а всемогущий офит, перейдя на инфракрасное видение, позволил сориентироваться в обстановке, никаких следов владетелей этого подземелья он не обнаружил.
— Глубина — три моих роста, — коротко доложил он, посылая на поверхность свой голос. — Впереди горизонтальный коридор. Пусто. Продолжаю двигаться по направ…
Гулкий, ухающий удар уже не мог быть передан им наверх — но Дуз и Флейж, лежавшие на животе, свесив головы в дыру, отпрянули, когда прямо в лицо дохнуло сухой пылью пополам с ощущением беды. Шелестящий гул песчаного обвала достиг их ушей секундой позже…
Наверное, этот шум, подкрепленный упругим толчком, распространившимся на все подземелье, и привел Юрга в чувство. А может быть, пренеприятнейшее ощущение, когда кто-то пытался загнать тупой гвоздь в синтериклоновую перчатку на его левой руке.
— Не старайся, она непробиваемая, — как-то машинально прохрипел он, одновременно радуясь тому, что горловые хрящи, выходит, не повреждены.
— Врешь, — уверенно отпарировали откуда-то сзади.
В первый миг не было ничего, кроме дошедшего до икоты изумления: голос говорил по-русски. Но, с трудом побарывая непроизвольную пульсацию изрядно-таки травмированного горла, командор, окончательно пришедший в себя, сообразил, что это — всего лишь милость транслейтора. Он рванулся, пытаясь подняться, и не смог: запястья и щиколотки резануло топкими, но абсолютно лишенными упругости путами. Он слегка поерзал спиной по гладкой поверхности того, на чем он лежал, и не без удивления почувствовал под лопатками неширокую доску. Значит, если ему посчастливится освободиться, он еще будет куда-то падать. Что излишне. Так что не мешает срочно выяснить обстановку в тех пределах, в которых его голова способна поворачиваться. В помещении царил скорее полусвет, чем полумрак: окошко в потолке, забранное плетенной из веток решеткой, было затянуто то ли рядном, то ли матовым стеклом и с трудом пропускало солнечные лучи. Вторым ощущением была тошнотворная вонь, приносимая откуда-то издалека равномерными порциями, точно кто-то гнал ее сюда плавными махами крыльев. За головой шелестели и топотали. Уменьшенная сила тяжести — значит, аборигены не должны быть обременены могучей мускулатурой.
Юрг медленно повернул голову влево, к умельцу, все еще старавшемуся загнать какое-то острие в накрепко прикрученную к поперечной доске ладонь. Раздалось раздраженное шипение, и туземец… Нет, все-таки командор ожидал увидеть какое-то лицо, хотя бы издали напоминающее человеческое. Но на него уставилась крайне злобная крупная морда, более всего схожая с кроличьей. Выпуклые красные глаза пуговично поблескивали из редкой бесцветной шерстки; там, где полагалось бы находиться носу, прятались в морщинах и вибриссах множественные крупные поры; полуоткрытая белесая пасть обнажала клыки, вряд ли принадлежащие травоядному, и над всем этим безобразием возвышались кожистые уши торчком, под каждым из которых болталась розовая индюшиная серьга. Красавец, одним словом. Между передними лапками упруго покачивался какой-то свернутый жгут; как только существо заметило, что пленник повернул голову, жгут развернулся и хлестко ударил командора по лицу — прежде чем у него посыпались искры из глаз, командор успел заметить на конце этого хвоста кисточку шевелящихся щупалец. Вот этим-то его и захлестнули вокруг шеи, так что он не смог даже крикнуть и, теряя сознание, только смог порадоваться, что жесткий воротник не позволил сломать шейные позвонки. Хорошее дело скафандр, даже самый легкий: вот и сейчас капюшон, спружинив, спас его от явного сотрясения мозга.
Юрг набрал в легкие побольше воздуха:
— Я приказываю тебе освободить меня, пока на тебя не обрушились кары моих верных слуг! — заорал он во всю командорскую мощь, надеясь не столько на адекватность перевода, сколько на то, что его крик будет услышан дружинниками.
Где-то за головой послышалось хлюпанье, переведенное транслейтером как лающий смех. Шлеп, шлеп — кажется, эти зверюги передвигались короткими прыжками. Да, так и есть: справа в поле зрения возник более крупный абориген, и его движения выдавали в нем родственника исполинского тушкана.
— Я тебе не враг! — крикнул Юрг, с ужасом сознавая, что в Военно-воздушной академии совершенно катастрофически упустили такую дисциплину, как «общение с инопланетными туземцами неканонического вида».
Тушкан бесцеремонно ощупал привязанные ноги.
— Говорливая обезьяна, — промолвил он удовлетворенно. — Мясистая. Жира мало. Тухнуть долго.
Отрывистые фразы, звучавшие как выстрелы-дуплеты, могли бы вогнать в ледяной пот кого угодно; но одновременно всплыл в памяти китайский кулинарный рецепт приготовления «тухлых яиц». Если эти зверотушканы предпочитают пованивающую человечинку, то тут их ожидает непредвиденное затруднение: раскрыть скафандр им не удастся. Для этого пришлось бы набрать двузначный код под клапаном нагрудного кармана… черт, не сообщил этой цифры Дузу! Кретин. И в следующую экспедицию все пойдут в шлемофонах с рациями. Это уж непременно. Но пока надо было как-то выпутываться из сложившейся ситуации, если не сказать — катастрофического положения.
— Каждый, кто попробует моего мяса, умрет страшной смертью! — громогласно пообещал Юрг.
— Обезьяна невежественна. Обезьяна несъедобна.
Ну слава тебе, господи!
— Тогда на кой черт я вам сдался?
— Раздавил яйцо. Снесешь яйцо. Я решил.
Ну и тон — прямо «так говорит Заратустра».
— Пардон, мсье, яйца нести не обучен. — Юргу стало даже смешно.
— Все не.
Где-то за пределами изголовья возникло шушуканье — голосов было не меньше пяти. Удалось различить: «Радость есть» — «Двое много» — «Радость вдвойне» «Уфекалимся зело» — «Всемилостив верховный» — «Нажраться, нажраться…» Все-таки каннибализмом припахивало. И куда подевались верные собратья по разномастному и разнокалиберному оружию?
— Люди! Сюда!!! — заорал он, отталкиваясь спиной от жесткой доски.
— Люди нет. Песок бух. Бух сверху, — проинформировали его.
Разорвать путы снова не удалось. Насчет результативности «бух» он сильно сомневался, но дружинников что-то задерживало. Юрг прикрыл глаза, сосредотачиваясь.
— Обезьяна спит! Сон сказочен! Сон чудорожден! Слава верховному!
Голоса заверещали так, что могли бы разбудить мумию, вздремнувшую веков так пятьдесят назад. Если они считают, что на него снизошел магически наведенный сон, то и пусть себе заблуждаются. Придется копить силы, чтобы потом разочаровать этих тушканов. Хотя уже закрадывалось сомнение в том, кто в конце концов останется разочарованным. Конечно, в защитных силах скафандра сомневаться не приходится, но открытое лицо… Ведь достаточно красноглазым хозяевам проявить капельку гостеприимства и попытаться его накормить бр-р-р… Кстати, они, кажется, именно на жратве и зациклились — гомон, который они подняли, складывался из каких-то писков и хрюканий, звучащих по-разному, но запарившийся транслейтор, не в силах подобрать земных эквивалентов, монотонно переводил: «Еда, еда. Еда, еда. Еда…»
— Я милостив, — снизошел наконец крупный тушкан. — Нажремся вдвое. Потом предадимся.
Уши у него порозовели и выросли сантиметров на десять. Чему он собирался предаться, осталось тайной — вся стая с гоготом двинулась мимо крестообразной дыбы, на которой был распят командор, причем каждый норовил кисточкой на конце хвоста погладить его по лицу. Почти всем это удавалось, и когда шлепающий топоток замер в невидимом для Юрга проходе, вся кожа у него подергивалась от едкой слизи, словно он с размаху врезался лицом в медузу-стрекишницу.
Ну дела. Домечтался о троллях и гоблинах. Так что же предпринять? Он в который раз дернулся, стараясь если не разорвать, то хотя бы ослабить веревки, и снова напрасно. Зато слева послышался едва уловимый стон — так нечаянно выдает себя совершенно обессилевшее животное.
— Эй, кто там?
Надежда вспыхнула — и разом погасла, когда Юрг повернул голову и разглядел то, что до сих пор загораживал от него тушкан с острым шипом, трудившийся над его левой рукой. Да, это был еще один пленник, тоже распятый, с дымчатой шерсткой и бессильно свисавшими вниз ушками, впрочем, ухо отсюда виделось только одно.
— Ты кто, страдалец? Говори, не бойся, все ушли!
— Сын яйца. Яйца черепахи.
— И давно ты здесь?
— Некормлен трижды.
Характерный отсчет времени.
— И как ты думаешь, что с нами собираются делать?
— Засеять отрыжкой.
— Фу, черт! Все равно не понял. Объясни поподробнее.
— Обезьяна глупа, — вздохнул дымчатый хвостатик. — Яйцо расти. Обезьяна питать. Обезьяна протухнуть. Яйцо греться.
Его вдруг заколотило от ужаса прежде, чем память подсказала термин эндотрофное размножение. Комиксы-ужастики, будоражившие детское воображение на продолжении трех веков, вдруг начали приобретать кошмарную, осязаемую реальность. Хотя какая-то часть разума усиленно противилась этому, навязывая вариант бредового состояния (виртуальная реальность исключалась ввиду явного отсутствия цивилизации компьютерного уровня).
Юрг на всякий случай прикусил губу — стало больно. Нет, не сон. Но разум продолжал беспомощно, по-щенячьи тыркаться в поисках альтернативного варианта объяснения всего происходящего.
— Слушай, сын яйца черепахи, я совершенно запутался. Если вот эти красноглазые собираются откладывать яйца, то кто же они — выходит, женщины?
— Женщины — кто? — переспросил пленник, старательно выговаривая явно незнакомое слово.
— Ну вот эти, которые нас сцапали, — это самцы или самки?
— Самцы — непонятно. Самки — непонятно.
— О, черт… Отложим. Сейчас главное: как выпутаться из этой катавасии. Соображай, чей-то сын! Как нам спастись?
— Спастись никак.
И тут снова возникла надежда — на сей раз в форме поросячьего визга. Кто-то катился по боковому, невидимому для Юрга проходу, точно вышвырнутый пинком щенок, и непереводимо голосил. Впрочем, добравшись до пленников, он несколько раз хлестнул себя хвостом по бокам и уже вполне членораздельно пожаловался:
— Мало еды. Не покормили. Говорят — молод. Рыбье дерьмо.
Ага, до изысканных выражений цивилизация здесь уже поднялась.
— Молодой человек, — проговорил командор, прилагая все усилия к тому, чтобы голос звучал как только возможно убедительнее и проникновеннее. — Юрг добрый. Юрг тебя накормит. Накормит сытно.
Пушистое рыльце ткнулось в его плечо.
— Чем, чем?
— Вот что захочешь — то и получишь. Много-много.
— Где, где?
— У меня на животе коробочка… Нашел? Пальчики на лапках имеются? Вот и открой. Доставай, доставай, штука это тяжелая, но для получения еды совершенно необходимая… Так. Вот этот ствол… ну трубочка… палец, если угодно… Ага, понял. Направь прямо в потолок, и еда свалится сверху. Не валится? А, смотри: там видна красная кнопочка… Ягодка, если угодно. Нажимай! Сильнее!
Громыхнуло будь здоров — калибратор стоял на бронебойном разряде. Оставалось только надеяться, что в районе потолочного окна, осколки которого все еще продолжали сыпаться прямо на Юрга, никого из дружинников в этот момент не было. Поросячий визг взметнулся — и затих в том же направлении, откуда появился. И почти сразу же два голоса синхронно рявкнули:
— Командор, не стреляй! Свои!
— Где вас только черти носили, своих-то… — буркнул Юрг, уже не делая попыток освободиться собственными силами.
Встревоженные физиономии Дуза и Борба возникли в потолочной дыре, и Юрг уставился на них с таким восторгом, словно одна рожа принадлежала Венере Милосской, а другая — Сикстинской мадонне. Или наоборот — соображал он сейчас только в одном направлении.
— Да отвяжите вы меня, черт побери!
Джасперяне попрыгали сверху, как кузнечики.
— Если б не разряд — еще сутки проискали бы, — бормотал Флейж, перепиливая веревки. — Кругом заросли стеклянных метелок, даже Шоео не проползти… Готово!
— Десинтор мой поищите, он где-то на полу, — кинул командор, спуская ноги со своего гостеприимного ложа. — О дьявол, до чего же хочется вставить этим тварям здоровенный фитиль!
— За чем же дело стало? — осведомился Ких, да и на лицах остальных дружинников отразилась живейшая готовность посодействовать.
— Да не виноваты они, — вздохнул Юрг. — Угораздило ж их родиться яйцекладущими. Заскоки эволюции. Пошли отсюда.
Он поймал себя на том, что начал разговаривать фразами, состоящими только из двух слов.
— Да, чуть не забыл: этого, примолкшего, тоже развяжите.
Развязали.
— Все наверх!
На плотном песке, заляпанном стекловидными, уже застывшими натеками все, что осталось от прозрачных метелок, — освобожденный пленник показался совсем жалким. Сейчас было видно, что позвоночник у аборигенов плавно закруглялся, так что хвост торчал не сзади, а спереди, являя собой еще одну хватательную конечность. Правда, не у этой особи — дымчатый тушкан трясся всем тельцем, прижимая к груди что-то вроде растрепанной веревки; уши у него тоже висели, точно тряпочные.
— Скажи-ка нам на прощание, приятель, — обратился к нему Юрг, — есть ли на вашей земле еще такие же, как мы?
— Как вы. Есть, есть. Сколько угодно.
— Где?! — воскликнули сразу шесть голосов.
— Как — где? На деревьях.
М-да. Разведка, похоже, была закончена.
— Ну прощай, яйцекладущий, — сказал Юрг. — Желаю вам когда-нибудь дозреть до млекопитания. И держи уши торчком!
Тушкан перестал трястись и задышал тяжело, даже с каким-то жужжанием, словно гигантский шмель, готовящийся взлететь.
— Это вовсе и не уши! — выдал он гигантскую фразу и покраснел, как вареный рак.
X. Королевские сады
Почему каждый раз, когда он возвращается на Игуану, это происходит вечером? Совпадение?
— Где принцесса? — спросил он, отпрыгивая от спешащего с кувшином козьего молока серва, которого он едва не сбил с ног, появляясь на голубом ковре неувядаемого Бирюзового Дола.
— Ее высочество купается. — Эрм все больше входил в роль сенешаля.
— Где?
Эрм испуганно округлил глаза и поджал губы — спрашивать об этом кого-либо, кроме членов семейства, он уже считал неприличным.
Если и дальше так пойдет, то церемонность отношений в боевой дружине может помешать ее боеспособности. Да и вообще… Если бы он сейчас возвращался к себе в космодромную гостиницу, то прямо повалил бы в бар, собрал вокруг себя ребят и признался: ну, братцы, я ведь, честно говоря, наклал в скафандр под самый подвздошный клапан… Впрочем, Стамену он так и скажет.
Но тут разом отхлынуло все: и джасперянская галантность, и космодромное балагурство. Стамен. Каждый раз, когда он возвращался вечером от Стамена…
Он вылетел за двойные ворота, словно его несла неведомая на Земле всепроникающая сила джасперян. Начало просеки, коротенький перешеек, соединяющий почти отвесный конус горы, увенчанной Бирюзовым Долом, с плавно изгибающимся массивом протяженного острова — заросший кустами можжевелоподобного хвойника участок, уже окрещенный Загривком Игуаны. К морю можно было спуститься и с южной стороны, где из воды выступали причудливые утесы, черные по вечерам, но под дневным солнцем обретающие феерическую яшмовую пестроту, и с северной, с крошечным песчаным пляжем, над которым двумя великолепными террасами природа позаботилась о пристанищах для кротких небодливых коз и грозных крылатых коней. Судя по перестукам и повизгиваниям пил, сервы не собирались прерывать строительство стойл и загонов даже на ночь.
Юрг уверенно свернул налево. Здесь не было протоптанных тропинок, и приходилось спускаться к морю, цепляясь за колкие ветви, оставляющие на ладонях полоски смолы, клейкой и сладкой, как рахат-лукум. Он не торопился, потому что уже знал, как все произойдет: совершенно неожиданно из-за корявого ствола или каменного когтя скального выступа покажется лицо, узкое смуглое лицо, замершее в очарованном бережении предназначенной для него страсти, и неотвратимо повторится все то, что могло быть только сладостной карой за его еретические слова: «Я хотел бы хоть один день прожить без волшебства…»
Наверх Юрг глянул нечаянно — подвернулась нога, и он заскользил по усыпанному порыжелыми иголками склону. И лицо, глядящее на него сверху, он сначала и не узнал, столько было в нем нежного отчаяния, словно она по собственной воле прощалась с ним навсегда. И еще что-то, неуловимое и странное, что волновало его каждый раз, так и оставаясь неосознанным…
Обломившийся сучок впился ему в бок, и он раскинул руки, чтобы хоть за что-нибудь уцепиться и остановить падение. Ему это удалось, и он снова вскинул глаза вверх — пусто.
— Сэнни, выходи! — крикнул он. — Я тебя видел!
Можжевеловый склон замер в вечерних лучах, вбирая последние крохи тепла и света.
— Сэнни! — повторил он уже с досадой. — Ну прямо как маленькая… Раз-два-три-четыре-пять, я полез тебя искать!
Вверх, как всегда, карабкаться было проще, чем катиться вниз. Суховатые пряди мха временами оставались у него в руках, обнажая смуглые пятна притаившегося под ними песчаника, и Юргу уже начинало казаться, что виденное им лицо было просто игрой вечерних теней на причудливом склоне; подкрепил это предположение чей-то голос, призывавший его, по-видимому, с просеки.
— Да здесь я, здесь, — отозвался он, сознавая, что на сей раз интуиция решительно и бесповоротно показала ему кукиш.
Рядом возник Борб и разом оборвал его гимнастические упражнения, препроводив с крутого склона прямо на порог их маленького корабельного замка. Вся дружина была уже в сборе вокруг моны Сэниа, которая, отжимая мокрые волосы одной рукой, другой старалась не расплескать полную кружку молока. По тому, как медленно и осторожно закрывал свой рот Флейж при появлении командора, последнему стало очевидно, что ключевые моменты их похождений на трижды-распято-проклятой планете уже доложены, и не без юмора. А он-то ломал себе голову, что бы такое поневиннее наврать жене, чтобы не слишком ее напугать!
— Где принцесса? — спросил он, отпрыгивая от спешащего с кувшином козьего молока серва, которого он едва не сбил с ног, появляясь на голубом ковре неувядаемого Бирюзового Дола.
— Ее высочество купается. — Эрм все больше входил в роль сенешаля.
— Где?
Эрм испуганно округлил глаза и поджал губы — спрашивать об этом кого-либо, кроме членов семейства, он уже считал неприличным.
Если и дальше так пойдет, то церемонность отношений в боевой дружине может помешать ее боеспособности. Да и вообще… Если бы он сейчас возвращался к себе в космодромную гостиницу, то прямо повалил бы в бар, собрал вокруг себя ребят и признался: ну, братцы, я ведь, честно говоря, наклал в скафандр под самый подвздошный клапан… Впрочем, Стамену он так и скажет.
Но тут разом отхлынуло все: и джасперянская галантность, и космодромное балагурство. Стамен. Каждый раз, когда он возвращался вечером от Стамена…
Он вылетел за двойные ворота, словно его несла неведомая на Земле всепроникающая сила джасперян. Начало просеки, коротенький перешеек, соединяющий почти отвесный конус горы, увенчанной Бирюзовым Долом, с плавно изгибающимся массивом протяженного острова — заросший кустами можжевелоподобного хвойника участок, уже окрещенный Загривком Игуаны. К морю можно было спуститься и с южной стороны, где из воды выступали причудливые утесы, черные по вечерам, но под дневным солнцем обретающие феерическую яшмовую пестроту, и с северной, с крошечным песчаным пляжем, над которым двумя великолепными террасами природа позаботилась о пристанищах для кротких небодливых коз и грозных крылатых коней. Судя по перестукам и повизгиваниям пил, сервы не собирались прерывать строительство стойл и загонов даже на ночь.
Юрг уверенно свернул налево. Здесь не было протоптанных тропинок, и приходилось спускаться к морю, цепляясь за колкие ветви, оставляющие на ладонях полоски смолы, клейкой и сладкой, как рахат-лукум. Он не торопился, потому что уже знал, как все произойдет: совершенно неожиданно из-за корявого ствола или каменного когтя скального выступа покажется лицо, узкое смуглое лицо, замершее в очарованном бережении предназначенной для него страсти, и неотвратимо повторится все то, что могло быть только сладостной карой за его еретические слова: «Я хотел бы хоть один день прожить без волшебства…»
Наверх Юрг глянул нечаянно — подвернулась нога, и он заскользил по усыпанному порыжелыми иголками склону. И лицо, глядящее на него сверху, он сначала и не узнал, столько было в нем нежного отчаяния, словно она по собственной воле прощалась с ним навсегда. И еще что-то, неуловимое и странное, что волновало его каждый раз, так и оставаясь неосознанным…
Обломившийся сучок впился ему в бок, и он раскинул руки, чтобы хоть за что-нибудь уцепиться и остановить падение. Ему это удалось, и он снова вскинул глаза вверх — пусто.
— Сэнни, выходи! — крикнул он. — Я тебя видел!
Можжевеловый склон замер в вечерних лучах, вбирая последние крохи тепла и света.
— Сэнни! — повторил он уже с досадой. — Ну прямо как маленькая… Раз-два-три-четыре-пять, я полез тебя искать!
Вверх, как всегда, карабкаться было проще, чем катиться вниз. Суховатые пряди мха временами оставались у него в руках, обнажая смуглые пятна притаившегося под ними песчаника, и Юргу уже начинало казаться, что виденное им лицо было просто игрой вечерних теней на причудливом склоне; подкрепил это предположение чей-то голос, призывавший его, по-видимому, с просеки.
— Да здесь я, здесь, — отозвался он, сознавая, что на сей раз интуиция решительно и бесповоротно показала ему кукиш.
Рядом возник Борб и разом оборвал его гимнастические упражнения, препроводив с крутого склона прямо на порог их маленького корабельного замка. Вся дружина была уже в сборе вокруг моны Сэниа, которая, отжимая мокрые волосы одной рукой, другой старалась не расплескать полную кружку молока. По тому, как медленно и осторожно закрывал свой рот Флейж при появлении командора, последнему стало очевидно, что ключевые моменты их похождений на трижды-распято-проклятой планете уже доложены, и не без юмора. А он-то ломал себе голову, что бы такое поневиннее наврать жене, чтобы не слишком ее напугать!