– А крюк где? – вымолвил он.
– Потеряли, брат, – придав лицу кислую мину, сообщил я, не поняв, о чем идет речь.
– Ну ладно. – Пожав плечами, он наскоро обмотал швартов вокруг тумбы с кольцом.
А через несколько минут мы впятером, оставив Секера за старшего на шхуне и стараясь придать физиономиям как можно более беспечное выражение, сошли на берег, вроде бы совсем безобидный, но, вполне возможно, таивший немалые опасности.
Вслед за матросом появились еще несколько местных аборигенов.
Их одежда заметно отличалась от нашей, но не так уж чтобы сильно.
Примерно как если бы на московской улице появились люди в черкесках и папахах. Ну хоть спасибо и на этом.
– Как добрались? – первым нарушил молчание старший абориген с всклокоченной бородой, на котором было напялено что-то вроде шерстяного одеяла с дырой для головы (отчего он малость походил на бродягу).
– Спасибо, благополучно, – ответила за всех Мидара.
– Ну, тогда добро пожаловать на Оргей, – бросил тот.
– А не подскажешь ли дружище, где тут можно остановиться? – деловым тоном спросил я у матроса.
Он уставился на меня широко раскрытыми глазами, похоже, не поняв вопроса.
Я встревожился: что, если мы выдали себя незнанием каких-нибудь элементарных правил – к примеру, тут имеется раз и навсегда установленный порядок, вроде того, что моряки обязаны останавливаться в каких-нибудь припортовых гостиницах?
– Так ведь вы это… уже… стоите вот тут! – наконец сообщил он, сопроводив свое высказывание вымученной улыбкой.
– Да нет, – пришла мне на помощь капитан. – Где мы тут можем переночевать?
– А, – кивнул парень, – так это вам надо прямо по улице, – широко взмахнул он рукой. – Там заведение Хукада. Там и поесть, и переночевать можно. А вы надолго к нам?
– Пока не знаю, – отрезала Мидара. – Как получится.
Когда матрос отвернулся, она выразительно показала мне кулак.
Следуя указанным маршрутом и ощущая спинами любопытные взгляды, мы зашагали переулком, гордо поименованным улицей.
Неожиданности на этом не кончились: по дороге нам встретились двое, облик которых нас изрядно удивил. То, что на них были широкие и длинные, не по погоде, плащи до пят, наподобие тех, которые в «ужастиках» выведены как униформа вурдалаков, – еще так-сяк. И длинные волосы, крашенные в ярко-малиновое (не думаю, что тут водятся люди, у которых такой цвет от природы), – тоже, в общем, мелочь. Но главное – их лица скрывали маски цвета индиго, расшитые золотыми узорами, с узкой прорезью для глаз, обрамленные красной тесьмой. Кажется, это были мужчина и женщина.
Наконец мы обнаружили трехэтажное овальное здание, вокруг которого витал слабый запах кухни.
Должно быть, это и было искомое заведение.
Мы вошли. Ничего особенного. Низкий потолок, низкие столики, низкие табуретки и скамьи вдоль стен. Стойки бара – изобретения, известного почти во всех мирах, – тут не было.
Посетителей тоже не было, не наблюдалось и хозяина. Впрочем, он появился буквально через пару минут – из незаметной, замаскированной под резной орнамент двери в дальней стене. Невысокий пожилой человек, одетый в длинную безрукавку и – вот новость – длинную юбку, украшенную синими и шафранными узорами. На бледном лице его довольно странно смотрелись явно негритянские губы и крючковатый восточный нос, в полном соответствии с избитой фразой, придававший физиономии нечто хищное. Вид его, впрочем, излучал умеренную приветливость.
– Добрый день, уважаемые, и вы, достойнейшая, – обратился он к нам, отдельно поклонившись Мидаре, кажется, чутьем старого лакея угадав, кто главный. – Я Юка Хукад, хозяин этого самого заведения. Что вам угодно? Хотите плотно поесть или просто перекусить?
Взгляд его придирчиво и с явным любопытством обежал нас одного за другим.
Должно быть, выглядели мы хотя и не слишком привычно на его взгляд, но, во всяком случае, не слишком чужеродно.
– Просто перекусим, для начала, – ответил за всех Ингольф. – А вообще-то, мы бы тут не прочь остановиться.
– Вы не из Громану? – спросил хозяин, только кивнув.
На всякий случай я промычал в ответ что-то неопределенное.
Любопытно: что такое это Громану? Уж больно заговорщицки подмигивал он мне левым глазом, задавая этот вопрос. Или мне показалось? Вдруг у них с этим Громану идет война или готова вспыхнуть с часу на час? А может, Громану – это местное-сословие, каста или рыцарский орден?
– А откуда? – решил проявить настойчивость собеседник.
– С моря, – веско ответил Орминис.
Хозяин, согласно кивнув, скрылся за дверью, а я, заметив в дальнем углу предмет, весьма меня заинтересовавший, поспешил туда.
Это был глобус – маленький, уже неновый, на высокой неуклюжей подставке. На время забыв о прочем, я принялся его рассматривать.
На ультрамариновом фоне океанов, занимавших тут заметно меньше, чем обычно, места, расположились континенты, чьи очертания можно было узнать не без труда.
На севере и юге все было заштриховано тонкими косыми линиями на белом фоне, наподобие защитной сетки на бумажных купюрах. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться – те края покрыты ледником.
В похожих континуумах бывать мне приходилось.
Рассеянно я созерцал россыпь больших островов на юге Тихого океана и беспорядочную смесь воды и суши в Карибском море, огромный массив земли, соединенный узким перешейком с материком на месте Британских островов, и цепь огромных озер, протянувшуюся через всю Сибирь с востока на запад, вдоль края ледников.
Глобус покрывали разноцветные пятна стран, хотя от меня не укрылось, что большая часть территорий, хотя и разнообразно окрашенных, была обведена толстой серебристой линией. Некоторое время я сосредоточенно вглядывался в прямоугольники красного цвета с символами местного языка – несомненно, обозначавшими города. Что интересно, такие же знаки попадались и на бирюзовом фоне местных океанов.
В одном месте, где-то восточнее Астрахани, такая же надпись украшала большой овал серебристого цвета, что наводило на определенные мысли.
К ножке глобуса была приделана штанга, на которой крепился шар поменьше, в кратерах и горных цепях на сером фоне, – несомненно, Луна. И украшала поверхность спутника планеты россыпь уже знакомых прямоугольников с надписями. Я покачал головой: городов там успели построить немало – побольше, чем я наблюдал в бинокль.
Заодно стало понятно, что за чертовщина тут творится со звездами и пятнами на Луне. То ли из-за ледников, пусть и чуть-чуть, но перераспределивших массу Земли, то ли еще по какой причине, земная ось тут имела заметно иной угол наклона.
Увлекшись, я не сразу обнаружил, что рядом со мной и позади стоят мои товарищи, тоже рассматривая карту мира, где мы оказались.
Мидара внимательно изучила глобус, а потом спросила с явной толикой превосходства над недалекими мужчинами:
– Это, конечно, интересно, а вот чем мы будем расплачиваться с этим типом за еду и ночлег? Мы не поторопились?
Впрочем, к тому времени, когда хозяин вернулся, у нас уже был выработан план, как выйти из этого затруднительного положения. И на этот раз миссия выяснить, что и как, была возложена на меня.
– Э-э, уважаемый, – деликатно взял я его за рукав, – где тут можно продать золото?
Он осторожно посмотрел на меня, исподлобья, как бы прикидывая, чего от меня можно ожидать и вообще – что я за тип.
– Мы это… не забудем… насчет благодарности… – полушепотом произнес я.
Он думал еще несколько секунд.
– Сделаем, – наконец кивнул он и как ни в чем не бывало вновь скрылся на кухне.
Повернувшись, я обнаружил, что Ингольф зачем-то сел на корточки и сосредоточенно шарит под одним из столиков.
Но прежде чем я спросил, в чем дело, он уже выпрямился.
– Взгляни. – Он протянул мне несколько металлических бляшек. – Кажется, я нашел здешние деньги: тут под столом валялись.
Монеты были непривычной овальной формы (в большинстве миров придерживаются традиционной круглой), выполнены из светлого твердого металла. Вдоль волнистого края – узор из крошечных семилучевых звездочек.
С одной стороны на них было отчеканено лицо какого-то старца с чуть монголоидными чертами, в высокой тиаре и с длинной узкой бородой. С другой – стилизованный длинношеий дракон, раскинувший перепончатые крылья и вцепившийся в собственный хвост. Внутри – выпуклый кружок. Четырехугольные звезды и полумесяц по краям навели меня на мысль (как выяснилось позднее – вполне правильную), что чудище обвивается вокруг Земли.
На ребре была какая-то надпись, но из-за крошечных размеров букв я даже не сумел толком разглядеть знаки.
Спустя короткое время в дверях опять появился хозяин, несший на подносе тарелочки с салатом из крабов и мелко нарезанных тушеных овощей и узкие бокалы с янтарно-желтым напитком, запах которого не оставлял никаких сомнений – пиво, оно и на Оргее пиво.
В качестве бесплатного презента от заведения нам подали корзинку с мелкими пупырчатыми плодами с запахом арбуза и земляники.
Дождавшись, пока мы поедим, он спросил, будут ли уважаемые господа смотреть номера и желают ли они поселиться вместе или порознь.
Обстановка номера показалась мне, против опасений, довольно уютной.
Несколько квадратных комнат, вытянувшихся анфиладой и соединенных арочными проемами. Узкие стрельчатые окна от пола до потолка давали достаточно света.
Вдоль стен комнаты вытянулись уже знакомые низкие диванчики без спинок. Комнаты соединялись раздвижными дверями, как в японских интерьерах. Матовые бра на стенах. В углу самой большой комнаты стоял аппарат величиной с большую тумбочку, с нишей, внутри которой был большой белый экран из пластика.
Потолки, правда, были низковаты – даже я, подняв руку, мог дотянуться ладонью, а уж Ингольф едва не задевал их макушкой.
Не успели мы как следует осмотреться, как в дверь постучали.
На пороге появился тот самый тип, которого мы встретили на причале.
В руках у него была усыпанная блестками небольшая сумка, а на физиономии – средней силы доброжелательность.
– Приятели, так это ваша сковородка там, у пристани? – спросил он, даже не поздоровавшись.
– Наверное, наша, коль скоро мы на ней приплыли, – хмуро замети Ингольф. – А что?
– Я знаю хмыря, который отвалит вам за эту лайбу двадцать тысяч, – заговорщически понизив голос, сообщил парень.
– Да ну? – нарочито изумился я, не имея представления, много это или мало. – И кто же это такой богатый?
– Один чокнутый дядя-коллекционер. Большой оригинал – мечтает иметь парусную яхту ручной работы из дерева. Да еще не по спецзаказу, а натуральную. Уж ему говорили: деревянные суда разве что в Африке да на Сахуле найти можно, или там в Хай Бразил. Даже в Толлане их лет двадцать как строить перестали… Так чего, получаем двадцать тысяч – яхта наша, деньги ваши? Двадцать штук – как вам? Не куркур драный надул, правильно ведь говорю?
– Наличными? – осторожно спросил я.
– Ну ты даешь, друг! – Он расхохотался. – Сказанул тоже – наличными! Ты еще золотом потребуй по весу. Шути да знай меру, а то уже и не смешно. Как водится: кредитной карточкой на предъявителя. Так что, пятнадцать и по рукам?
– Ты вроде говорил – двадцать… – пробурчал Орминис, не обращая внимания на предостерегающие знаки, которые делала ему за спиной гостя Мидара.
– Поговорим об этом потом… Завтра-завтра, не сегодня, сегодня я не принимаю, – вступила она в разговор в следующий момент, с размаху и довольно чувствительно хлопнув незваного гостя по плечу и не особо деликатно выпихнув за дверь.
После этого нам пришлось выслушать короткую лекцию, как надо поступать со всякими проходимцами, готовыми облапошить новичков.
– Таких в каждом порту полно. Первый год плаваете, что ли? – закончила она.
Почему-то мы почти сразу забыли о нахале.
Мидара с Таей оккупировали ванную, а остальные ожидали своей очереди. Орминис с Ингольфом даже устроились на диване и задремали, похрапывая. Одним словом, мы активно обживали номер.
В дверь опять деликатно постучали, и заглянувший к нам слуга – сутулый тип лет под пятьдесят – спросил, не желаем ли мы пообедать. Получив утвердительный ответ, он исчез и появился спустя минут сорок.
Он быстро сервировал стол, извлекая миски и еду из двух алюминиевых корзин, пожелал нам приятного аппетита и удалился.
Мы, к этому времени успев смыть усталость и морскую соль, принялись за обед, состоявший, как выяснилось, из грибов размером с человеческую голову, обжаренных в пряностях и соусе, тушеных моллюсков с кашей из тушеных и растертых в пюре овощей и икорной похлебки.
На десерт полагались какие-то стеклянные горшочки с узким горлышком и вставленной тонкой пластиковой трубкой, наполненные чем-то коричневым на вид и горячим на ощупь. Так мы познакомились с местным чаем.
Чай тут был, конечно, не тот, что у меня дома или на базе. Уж и не знаю, из чьих листьев его заваривали, но по вкусу он не слишком походил на то, что я привык называть этим словом. Хотя надо отдать должное: бодрил он не хуже нормального.
И употребляли его через трубку, как коктейль через соломинку. При этом в чай могли добавить все что угодно: вино, ром, ликер и даже пиво.
Но на этот раз чай был пустой.
Неудивительно, что после сытной еды нас потянуло в сон.
И лишь спустя немало часов расслабленного безделья и полудремы, когда в окна номера уже вовсю светил закат, Мидаре пришло в голову, что надо бы навестить оставшихся на «Чайке» товарищей.
Мы спустились в холл, служивший одновременно харчевней, и Дмитрий отправился на причал.
Вернулся он спустя несколько минут, буквально гоня перед собой всех остававшихся до этого на судне – Рихарда, Тронка, Секера, Ильдико и Файтах, волочивших узлы и сумки с вещами.
По их словам, к ним явился важный дядька и передал распоряжение Мидары: собрать барахло и покинуть корабль, проданный хозяйкой ему лично.
При этом он размахивал какой-то бумагой вполне солидного вида, на которой было отпечатано лицо Мидары – словно живое.
Они почему-то поверили ему и, собравшись, отправились в гостиницу, но по дороге присели отдохнуть на скамью на перекрестке и чуть вздремнули… И проснулись почему-то только сейчас. И вот явились сюда.
Чтобы понять, что мы стали жертвами вульгарного жульничества и воровства, не нужно было много времени. Чтобы осознать, что случилась самая настоящая катастрофа, – его потребовалось не намного больше.
«Вот теперь – все!» Именно эта мысль была написана на лицах всех моих товарищей.
Мы только сутки пробыли в этом мире, а уже лишились всего того, чем владели.
Исчезло наше судно. Исчезло оружие, припасы – все, вплоть до запасных трусов. Исчезла большая часть золота, за вычетом дюжины вещиц.
Но неужели ничего нельзя сделать? Прошло не так много времени – часов пять-шесть. До берега миль сто пятьдесят. Даже на буксире наша коробочка не даст больше двадцати узлов – прочность корпуса не та. Значит, если сейчас поднять на ноги полицию, можно еще успеть…
Стоп!! Вот как раз привлекать к этому делу полицию мы не должны – если не хотим лишиться свободы, а то и жизни. Но неужели наша дряхлая посудина и впрямь представляет такую ценность, что ради нее следовало идти на такой сложный обман?
Первые минуты мы еще не могли сполна осознать все случившееся.
Но потом началось нечто невообразимое.
Наша команда, прежде даже в самых тяжелых ситуациях обычно сохранявшая хладнокровие и способность к осмысленным действиям, перестала существовать, рассыпавшись на отдельных личностей, очень напоминающих заблудившихся в лесу детей.
Таисия, стоически перенесшая тюремную неволю, просто села в углу и начала плакать, с каждой секундой все громче и жалобнее. Совсем скоро плач перешел в захлебывающиеся рыдания. Мидара кинулась успокаивать ее, но без толку. Вырвавшись из ее рук, девушка кинулась на пол, вцепившись в затоптанный ковер, и продолжила истерику.
Ее плач словно послужил детонатором.
Ингольф – обычно самый невозмутимый из нас, – вдруг взревев, кинулся с воздетыми кулаками на сжавшихся буквально в комок Секера и Тронка, выкрикивая разные неподобающие выражения.
С великим трудом мне, Дмитрию и Орминису с подключившимся Рихардом удалось оттащить его и усадить на диван (оттаскивать разъяренного викинга от его добычи – удовольствие, скажу вам, ниже среднего).
После этого мы занялись Рихардом, которому Ингольф случайно заехал локтем в бок, и тут уж пришлось успокаивать попытавшуюся наброситься на скандинава Ильдико.
Тем временем Мидара, метавшаяся между Таей и нами, в конце концов, видимо, махнув на нас рукой, встряхнула Секера и начала было допрашивать его: как все случилось и с какой стати они вот так поверили этому типу.
Мы тем временем попеременно то урезонивали хнычущую Ильдико, проклинавшую на все лады судьбу, что свела ее и брата с нами, то успокаивали Ингольфа, норовившего биться головой о стену.
А потом дверь номера открылась, и на пороге появилась наша судьба.
Чтобы прийти к нам на этот раз, она выбрала облик человека в лиловой форме с нашивками на обеих рукавах, ярко начищенной бляхой на шее, в рогатой пилотке и с большой кобурой на белой портупее.
Войдя, он чуть поклонился, бесстрастно оглядел все происходящее, а потом произнес слова, прозвучавшие для нас приговором:
– Уважаемые, прошу предъявить документы…
Выслушав нашу наскоро слепленную – по ходу разговора – историю, где фигурировала похищенная шхуна, на которой остались все наши бумаги, он нахмурился. Похоже, то, что мы, перебивая друг друга, рассказали ему, одновременно и вызвало в нем подозрения, и поставило в тупик.
После короткого раздумья он вытащил из болтавшегося на длинном ремне футляра мобильный телефон – формой, габаритами и цветом смахивающий на небольшой кирпич – и куда-то позвонил, принявшись косноязычно излагать нашу историю. Телефон что-то хрипло квакал в ответ – таков был местный язык в своем первозданном, не измененным лингвестром звучании.
Посреди разговора он повернулся к нам и спросил, откуда мы.
«Двум смертям не бывать», – промелькнуло у меня.
– Мы из Громану, – торопливой скороговоркой сообщил я, боясь, как бы кто-нибудь из нас не ляпнул какую-нибудь несусветную чушь и не выдал себя.
Он с толикой недоверия скользнул по мне взглядом и сообщил человеку на другом конце радиоволны, что мы появились тут из этого самого Громану.
Затем спрятал телефон и сухо сообщил, что мы должны до особого распоряжения оставаться тут и не покидать гостиницу, а еще лучше – отведенные нам апартаменты.
В окно мы увидели, как он уселся на велосипед и куда-то уехал.
Первой оцепенение стряхнула с себя Мидара.
Она выскочила из номера, оставив нас полушепотом (почему-то) обсуждать, что делать дальше, и явилась, запыхавшись, спустя двадцать с небольшим минут.
– Значит, так, парни, раз мы теперь из этого самого Громану, то хотя бы узнайте, что это такое…
Однако слишком много узнать о жизни этого архипелага, что лежит милях в ста к западу от Оргея, мы не успели. К гостинице подкатил выкрашенный в красный цвет фургон о шести колесах, на крыше которого возвышалась пулеметная башенка.
Оттуда вышли трое полицейских, немолодых и обрюзгших, и направились к дверям гостиницы.
С обреченным видом Тронк отправился отпирать дверь номера, готовясь впустить незваных гостей.
Нас деловито загрузили в заднее отделение броневичка – обитый желтым пластиком ящик, где мы тесно уселись на узкой скамье, сваренной из дюралевых труб.
Пять минут – до полицейского участка тут было совсем недалеко, – и нас выпустили, чтобы сразу загнать в дверь обшарпанного двухэтажного дома под клиновидной восьмиугольной крышей.
Мы устроились на такой же узкой скамье, разве что не из металла, а из ободранного дерева, в полутемном холле, под присмотром еще одного полицейского – на этот раз молодого, но с печатью все той же скуки на лице.
А те трое, что привели нас сюда, поднялись наверх по винтовой лестнице. И с ними – Мидара и Орминис: их незаметно, но ловко отделили от нас.
А мы остались обдумывать свое положение.
А оно было – хуже придумать трудно. Мы потеряли корабль, имущество и деньги. И в довершение всего оказались на крючке у местной полиции.
И теперь оставалось только сидеть и ждать решения своей судьбы. Нет ничего хуже этого ощущения бессилия: ты полностью беспомощен и, даже если вывернешься наизнанку, не сумеешь сделать ничего. Даже десятиминутный допрос – настоящий допрос – расколет любого из нас как орех.
Время от времени на лестнице появлялся полицейский и вызывал кого-то из нас, коверкая имена до неузнаваемости.
При этом никого не выпускали обратно, словно в детской страшилке про кабинет зубного врача, где стояло черное кресло, бесследно глотавшее пациентов, особенно пионеров.
Хотя все может объясняться куда проще и прозаичнее: их по мере допроса оттаскивают в местную кутузку.
Но вот наконец вызвали и меня. Войдя в узкий и длинный, как гроб, кабинет местного шерифа, я, к своей радости, увидел всех спутников, рядком усевшихся на диване у стены. Руки их были свободны от наручников, но держались они скованно и напряженно.
– Ну, давайте, рассказывайте, – бросил хозяин кабинета, указывая на стул.
Я сел и заблеял – иного слова не подберешь – историю, наскоро сочиненную нами за неполный час, пока мы ждали полицейских.
А сам думал: что надо делать, чтобы выпутаться из того положения, в котором мы оказались?
Ударить этого толстого борова в мундире ребром ладони по шее, и в тот же момент мои товарищи набросятся на расслабившегося у стены второго полицейского и скрутят его, не дав поднять тревогу.
Потом выйти из участка, по пути обезвредив тех четверых, что устроились в дежурке… Я скосил глаза на сидевших на диване друзей. Нет, никто из них не был в настроении скручивать кого-то и прорываться с боем куда бы то ни было.
Вместо этого я напряженно ждал, что страж порядка вдруг перегнется через стол, и, сцапав меня за шиворот, прорычит: «А ну, мерзавец, признавайся!»
Я буквально ощущал, что он не верит нам ни капли. Но почему бы ему нам не поверить, в самом деле? Ведь мы же не грабители, взятые на месте преступления?
Разве нет в этом мире людей, не преступников, которым тем не менее не с руки афишировать свою жизнь и биографию?
– Ладно, – внезапно оборвал мои невнятные излияния на полуслове инспектор. – Я не знаю, кто вы и как случилось, что вы ухитрились потерять документы вместе с вашей яхтой. Но вы нигде не числитесь, ни в каких розыскных списках, и предъявить вам нечего – это для меня главное. Приятели, – продолжил он, – я служу закону тридцать с лишним лет и повидал всякое. И поэтому знаю: не всякого нарушителя хватай. Случается, поспешность вредит как нарушителю, так и закону, и неизвестно – кому больше. Поэтому я оставлю вас в покое. Но, конечно, и вы должны будете пойти мне навстречу… – Он замолчал, словно раздумывая, в чем именно должно заключаться это «навстречу».
«Слава богу, – подумал я. – Началось с прочувствованного разговора за жизнь, а закончилось тривиальным предложением дать на лапу. Да здравствуют все взяточники во всех мирах!»
Мидара, мгновенно сообразив, к чему идет, выложила на стол и подтолкнула полицейскому извлеченную из кармана вещицу – платиновую, с несколькими небольшими бриллиантами чистой воды.
– И как это следует понимать? – официально спросил начальник полиции.
– Эту вещь мы совершенно случайно нашли на полу в заведении, где остановились, – как ни в чем не бывало сообщила Мидара. – Мы, как вы, надеюсь, верите, честные люди, и чужого нам не надо. Она ведь может быть краденой, так что мы передаем ее вам.
Он некоторое время созерцал побрякушку, потом небрежно смахнул ее в ящик стола.
– Ладно. Вижу, вы действительно честные ребята, которым не повезло. Короче, я знаю одного человека, который сможет вам помочь. С документами. Он живет в Лигэле, туда я советую вам отправиться… – Вот, – щелчком пальца он пустил в нашу сторону по полированному столу шестиугольную визитную карточку лилового цвета.
Местных цифр и букв мы не разобрали, но он зачем-то назвал адрес вслух:
– Квартал двадцать пять, улица Синяя, магазин Кора Синада. Спросите Бакора. Скажете: от дядюшки Пира. Покажете ему вот эту карту. Обязательно покажете. Без нее… – Он не стал углубляться в тему. – А пока я выпишу вам временные удостоверения на предъявителя, для тех, кто желает сменить имя и лицо.
Получив через час с небольшим свои временные удостоверения – большие карточки с нашими объемными фото, но без имен, – мы сели на паром, шедший на материк.
Чтобы купить билет, мы продали платиновую серьгу, оказавшуюся у Дмитрия.
Старое корыто было в пути двое суток. За это время оно достигло берега, вошло в устье небольшой реки, поднялось километров на сто пятьдесят и наконец остановилось у запущенного и грязного причала в одном из пригородов Лигэла. Оттуда мы еще несколько часов тряслись на здоровенной колымаге, именуемой автобусом.
Величиной с большегрузный трейлер, двухпалубный и трехсекционный, с резиновыми гармошками сочленений, своим цветом и загрязненностью напоминавший шкуру дохлого динозавра, он был похож на гибрид самосвала с вагоном самой паршивой электрички.
Грязный внутри немного менее, чем снаружи, с воняющим неизменной хлоркой туалетом и замызганным буфетом, где в автоматах продавались слабое пиво, похожее на прокисший лимонад, заправленный для пены стиральным порошком, и подогретое желе в картонных стаканчиках, сделанное неизвестно из чего.