Страница:
– Исходя из последней болезни вашей жены, Рафферти, я, как врач, настаиваю на том, чтобы вы не позволяли ей делать тяжелую работу. – Томас знал, что его слова не возымеют никакого действия. Упрямый, тупоголовый Рафферти никогда не следовал его советам.
Рафферти мрачно окинул его взглядом.
– А я настаиваю, чтобы ты занимался своими делами. – Затем он добавил в свою защиту: – Я даю ей крышу и кормлю ее. За это можно и мешки потаскать.
Рафферти взвалил на себя последний мешок, оттащил его в конец повозки и отвязал лошадей.
– Марш в фургон, – скомандовал он жене.
– Позвольте помочь вам, миссис Рафферти, – обратился Томас к Кэтлин, когда она собиралась взобраться на повозку.
– Ей не нужны помощники, – огрызнулся Рафферти.
Как только Кэтлин поднялась, он стегнул лошадей так, что они рванули с места и Кэтлин тяжело упала на дно повозки. Томас и Кин молча смотрели, как повозка уносится прочь. Повернувшись к Маккензи, Томас с удивлением обнаружил, что его всегда беспристрастное лицо на этот раз перекошено от гнева.
Перекрывая звуки музыки, небольшая группка мужчин оживленно обсуждала недавнюю инаугурацию президента Гранта. Вполуха прислушиваясь к говорящим, Томас следил глазами за Роури Коллахен, которая меняла партнеров с каждым танцем.
При одном взгляде на нее у Томаса захватывало дух. Она была в светло-зеленом платье с белыми оборками из тюля. Труднее всего было оторвать глаза от округлостей ее груди. По последнему крику французской моды у Роури были узкие буфы на рукавах, глубокое, просто дразнящее декольте и обнаженные плечи. Все это рождало в нем отнюдь не платонические чувства, и Томас решил собрать всю свою волю, чтобы переключиться на разговор о высоких политических материях.
Но приманка была слишком аппетитной, чтобы ее можно было так просто игнорировать. Томас снова стал следить за танцующими, и тут увидел Кина Маккензи. Томас направился к Кину, одиноко стоявшему у стены.
– Держишь стенку, Кин? – дружески поддразнил его Томас. – Никогда прежде не видел тебя на танцах.
– И никогда не увидишь, – лаконично отрезал Кин.
– Ты не выносишь вида танцующих людей?
– А тебе это нравится? Прыгать, как пьяный олень?
Томас собрался было начать речь в защиту танцев, но осуществить это намерение ему помешала громкая музыка, призванная привлечь внимание и установить всеобщую тишину. Все взгляды устремились к центру зала, куда вышел мэр города.
– Леди и джентльмены! Настало время, которого мы все так ждали, – общий танец!
После этих слов поднялась суматоха. Под звуки банджо и скрипок танцевавшие отправились искать своих самых желанных партнеров. Одна просидевшая все танцы дама с широкой улыбкой поспешно направилась к Томасу.
– Доктор Грэхем? – с надеждой спросила Кларисса Хамфри.
Томас улыбнулся супруге мэра и принял приглашение.
– С удовольствием, мэм. – Он взял ее за руку и повел к центру зала.
Те, кому не довелось получить партнера на этот танец, выстроились у стены, глядя, как танцоры строятся в квадраты.
Мэр стал хлопать в такт музыке.
– Поклонитесь вашим партнершам, – произнес он приятным вибрирующим голосом, который в свое время столь помог ему стать мэром. – Джентльмены обнимают дам, затем делают круг направо.
Смех над неловкостью танцующих, в котором слышалась зависть, перекрыл на мгновение музыку оркестра.
– А теперь дамы поворачиваются и идут в обратную сторону. Все ступают в такт.
От деревянного потолка гулко отдавалось эхо шагов десятков мужских ботинок. Музыка постепенно стала живее, как и танец, и настроение танцующих. Мужчины вели себя отнюдь не как на балу, и их партнерши нередко вскрикивали, но без особого недовольства.
– А теперь возьмитесь за руки и сделайте круг налево, слушая музыку и попадая в такт, – торжественно выкрикнул мэр.
Зрители решили тоже поучаствовать в танце, хлопая в ладоши или притоптывая. Роури пленительно смеялась и, кружась, переходила от партнера к партнеру; ее рыжие волосы летали по плечам то вправо, то влево.
– Дамы переходят в центр, мужчины отступают от центра, – пропел Хамфри. – Настало время попрощаться, потому что здесь вы меняете партнера.
– До свидания, Роури, – произнес счастливчик телеграфист, которому выпала удача кружиться с ней последним.
– До свидания, Рэнди. – Она весело махнула ему, и ее зеленые глаза блеснули озорством.
– Все дамы берутся за руки и идут по кругу, – объявил мэр. – Это выглядит очень здорово, барышни, и потому вы это сделаете еще раз.
Дамы продолжили танец до его команды остановиться, после чего им надлежало поприветствовать нового партнера.
– Дамы делают круг вокруг партнера. А теперь – джентльмены, в другом направлении.
К изумлению Роури, она вдруг оказалась лицом к лицу с доктором Грэхемом.
– Замечательный танец, мисс Коллахен, – сказал он с улыбкой. Они рассмеялись, глядя друг на друга.
Когда танец подходил к концу, мэр снова подал голос.
– А теперь, джентльмены, хватит время терять, в благодарность за танец можно дам поцеловать.
Поднялась суматоха с криками и визгом. Томас обхватил Роури за талию.
– Я очень рад, что в конце танца встретился с вами, мисс Коллахен.
Он медленно наклонил к ней голову. Она закрыла глаза и слегка подалась вперед. Но затем в изумлении посмотрела на него, ощутив легкий поцелуй в щеку.
– Благодарю вас, мэм, – проговорил он поспешно.
Его губы тронула улыбка: похоже, он догадался, чего она ждала. Смущенная этим, она кивнула:
– Благодарю вас, доктор Грэхем. – Затем повернулась и медленно пошла от него прочь.
Томас последовал за ней и, догнав, взял за руку.
– Думаю, нам обоим не помешает глотнуть свежего воздуха, мисс Коллахен.
Роури позволила ему провести себя до ближайшей двери, но, оказавшись снаружи, поспешно выдернула руку и пошла вперед.
Томас не отставал, отметив про себя, как замечательно покачиваются при ходьбе ее бедра. Она остановилась у дерева и прислонилась к стволу.
Мягкий свет луны превратил ее рыжие волосы в серебристые. Томас тихо произнес:
– Не сердитесь на меня, Роури.
Этот глубокий, ровный, чарующий голос подействовал на нее опьяняюще. Вся ее обида растворилась с первым же его словом.
Она повернулась к нему. Ее ясные глаза вблизи были такими удивительными, что у Томаса перехватило дыхание.
– Почему я должна на вас сердиться, доктор?
– Вас трудно понять, мисс Коллахен, – выдавил Томас, как только к нему вернулась способность говорить.
Она подняла брови.
– Трудно? Почему?
– Я, наверное, не знаю настоящей Роури Коллахен. Я видел молодую даму в джинсах и ботинках, которая решительно лезла на гору. А теперь вдруг – поразительно красивая девушка, одетая по последней парижской моде, с веером вместо винчестера.
– Что особенного в том, что женщины принаряжаются для танцев, доктор Грэхем?
Он почувствовал знакомый дурманящий запах лаванды.
– Я говорю не о нарядах. Она мягко улыбнулась.
– Но вы наверняка знаете, что каждая женщина играет несколько ролей, доктор.
Томас предпочел неопределенно улыбнуться, вместо того чтобы говорить о своих знакомствах с женщинами, и сменил тему:
– Доктор. Доктор Грэхем. Как формально. А почему вы не зовете меня Ти Джей?
Роури эта мысль показалась абсурдной.
– Я не могу вас так называть. Это было бы как обращение к моему отцу. – Она опустила голову и искоса взглянула на него, уперев сложенный веер в щеку. – У вас же есть имя?
– Томас Джефферсон Грэхем к вашим услугам, мэм.
– О нет! – воскликнула она, округлив глаза. Томас поднял руку.
– Не говорите мне. Я догадаюсь сам. Вашего отца зовут Томас Джефферсон.
Роури медленно кивнула, и они оба рассмеялись.
– Похоже, у нас с вами из-за этого будут проблемы. Но вас, конечно, не всегда звали по инициалам? – спросила она.
– Ну, когда я был моложе и мать хотела меня наказать, она называла меня Томас.
– Томас. – На мгновение она замерла, как бы прислушиваясь, как звучит это имя. – Мне это нравится. Это имя подходит вам много лучше, чем Ти Джей. Могу я звать вас Томас?
– Был бы очень рад, мэм.
– Думаю, ваша мать скучает без вас, Томас.
– Моя мать умерла, мэм. Как и отец, двенадцать лет назад.
Она опустила глаза.
– О, прошу прощения. Я знаю, как тяжело об этом вспоминать. Моя мать умерла год назад.
– Очень жаль это слышать, мэм.
Она как бы почувствовала исходящее от него тепло.
– А где ваш дом, Томас?
– В Виргинии. Когда я вернулся из армии, я отправился туда и стал практиковать в Уильямсбурге.
– И что заставило вас покинуть Виргинию и отправиться на Запад? – Она снова двинулась вперед.
– Строительство трансконтинентальной дороги грех упустить. Это одно из величайших событий в истории. Всего несколько лет назад страна была разделена, шла гражданская война; сейчас же Восточное побережье соединяется с Западным, и теперь страна будет единой, как никогда.
Роури остановилась у дерева и прислонилась к нему.
– Это действительно для вас так важно?
– Для меня было гораздо легче съездить в Европу, чем на Западное побережье Америки. Железная дорога изменит все. – Он улыбнулся и добавил извиняющимся тоном: – Для вас, наверное, все это скучно?
– Нисколько. Я никогда не смотрела на дорогу с такой точки зрения. Мой отец относится к ней совсем иначе.
– Я это заметил. – Он помолчал. – Когда мне предложили участвовать в этом деле, я согласился. – Томас взял ее за руку. – Но я уже много рассказал про себя. Расскажите мне о Роури Коллахен. Что она хочет от жизни?
Роури улыбнулась и снова пошла вперед.
– Ну, особо много я об этом не думала. Мне всегда было хорошо здесь. Я очень люблю наше ранчо и не могу себе представить, что буду жить где-нибудь еще. – Она рассмеялась. – И в Европе я не была, не то что вы, Томас. Всю свою жизнь я прожила здесь, в штате Юта, кроме двух лет, когда мама отправила меня в Миссури, чтобы я окончила там школу. Я с большим нетерпением ждала возвращения в «Округ Си». – Они остановились у дуба. – Моя мама до замужества была учительницей, и она учила нас дома – и меня, и Кина.
– Кина? – с удивлением переспросил Томас. Роури кивнула.
– Мать Кина была нашей кухаркой. Мы выросли вместе в «Округе Си». – И она тихо добавила: – Я, наверное, выросла очень избалованной.
– В самом деле? Я этого не заметил, – произнес он, улыбнувшись.
– Это не моя вина, – быстро проговорила она. – Мне всегда давали то, что я хотела.
Он взглянул на нее, и она почувствовала, как забилось ее сердце.
– А что, к примеру, вы хотели, мэм? В ее глазах появилось удивление.
– Мэм? Так формально? Скажите еще – мисс Коллахен, – упрекнула она его, уходя от ответа на вопрос. – А почему не Роури?
– Роури. – В его устах это имя звучало как музыка. – А сколько вам лет, Роури?
Ее сердце забилось сильнее от теплого взгляда его карих глаз, но она продолжала смело глядеть в них.
– Мне двадцать один.
– И вам до сих пор не приходила мысль выйти замуж?
– Приходила, но вместе с мыслью, что это можно сделать лишь по любви. – Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. – А любви у меня никогда не было.
В свете луны ее глаза поблескивали, как изумруды. Глубоко вздохнув, она спросила:
– А как вы, Томас? Не могу поверить, что вы не были женаты. – И она задержала дыхание, со страхом ожидая ответа.
– Нет, я не был женат, – медленно проговорил он. – Я тоже думаю, что это должно быть только по любви. – Он наклонился ближе.
Она почувствовала, что его мужское обаяние захватывает ее целиком, как ветер былинку. Томас поднял руку, медленно провел пальцем по нежной коже ее щеки и остановил его у губ.
– Вы так удивительно красивы, Роури, – произнес он тихо. Голос его глубоко проник в нее и заставил напрячься каждую клеточку. Она вдруг поняла, что неосознанно тянется к нему.
Томас взял ее лицо в ладони.
– Роури, Роури. – Это прозвучало как стон. – От вас зажигается кровь, Роури Коллахен.
Было видно, каких сил ему стоит отпустить ее. Он отступил на шаг. – Доброй ночи, рыжее искушение.
Глава 4
Рафферти мрачно окинул его взглядом.
– А я настаиваю, чтобы ты занимался своими делами. – Затем он добавил в свою защиту: – Я даю ей крышу и кормлю ее. За это можно и мешки потаскать.
Рафферти взвалил на себя последний мешок, оттащил его в конец повозки и отвязал лошадей.
– Марш в фургон, – скомандовал он жене.
– Позвольте помочь вам, миссис Рафферти, – обратился Томас к Кэтлин, когда она собиралась взобраться на повозку.
– Ей не нужны помощники, – огрызнулся Рафферти.
Как только Кэтлин поднялась, он стегнул лошадей так, что они рванули с места и Кэтлин тяжело упала на дно повозки. Томас и Кин молча смотрели, как повозка уносится прочь. Повернувшись к Маккензи, Томас с удивлением обнаружил, что его всегда беспристрастное лицо на этот раз перекошено от гнева.
Перекрывая звуки музыки, небольшая группка мужчин оживленно обсуждала недавнюю инаугурацию президента Гранта. Вполуха прислушиваясь к говорящим, Томас следил глазами за Роури Коллахен, которая меняла партнеров с каждым танцем.
При одном взгляде на нее у Томаса захватывало дух. Она была в светло-зеленом платье с белыми оборками из тюля. Труднее всего было оторвать глаза от округлостей ее груди. По последнему крику французской моды у Роури были узкие буфы на рукавах, глубокое, просто дразнящее декольте и обнаженные плечи. Все это рождало в нем отнюдь не платонические чувства, и Томас решил собрать всю свою волю, чтобы переключиться на разговор о высоких политических материях.
Но приманка была слишком аппетитной, чтобы ее можно было так просто игнорировать. Томас снова стал следить за танцующими, и тут увидел Кина Маккензи. Томас направился к Кину, одиноко стоявшему у стены.
– Держишь стенку, Кин? – дружески поддразнил его Томас. – Никогда прежде не видел тебя на танцах.
– И никогда не увидишь, – лаконично отрезал Кин.
– Ты не выносишь вида танцующих людей?
– А тебе это нравится? Прыгать, как пьяный олень?
Томас собрался было начать речь в защиту танцев, но осуществить это намерение ему помешала громкая музыка, призванная привлечь внимание и установить всеобщую тишину. Все взгляды устремились к центру зала, куда вышел мэр города.
– Леди и джентльмены! Настало время, которого мы все так ждали, – общий танец!
После этих слов поднялась суматоха. Под звуки банджо и скрипок танцевавшие отправились искать своих самых желанных партнеров. Одна просидевшая все танцы дама с широкой улыбкой поспешно направилась к Томасу.
– Доктор Грэхем? – с надеждой спросила Кларисса Хамфри.
Томас улыбнулся супруге мэра и принял приглашение.
– С удовольствием, мэм. – Он взял ее за руку и повел к центру зала.
Те, кому не довелось получить партнера на этот танец, выстроились у стены, глядя, как танцоры строятся в квадраты.
Мэр стал хлопать в такт музыке.
– Поклонитесь вашим партнершам, – произнес он приятным вибрирующим голосом, который в свое время столь помог ему стать мэром. – Джентльмены обнимают дам, затем делают круг направо.
Смех над неловкостью танцующих, в котором слышалась зависть, перекрыл на мгновение музыку оркестра.
– А теперь дамы поворачиваются и идут в обратную сторону. Все ступают в такт.
От деревянного потолка гулко отдавалось эхо шагов десятков мужских ботинок. Музыка постепенно стала живее, как и танец, и настроение танцующих. Мужчины вели себя отнюдь не как на балу, и их партнерши нередко вскрикивали, но без особого недовольства.
– А теперь возьмитесь за руки и сделайте круг налево, слушая музыку и попадая в такт, – торжественно выкрикнул мэр.
Зрители решили тоже поучаствовать в танце, хлопая в ладоши или притоптывая. Роури пленительно смеялась и, кружась, переходила от партнера к партнеру; ее рыжие волосы летали по плечам то вправо, то влево.
– Дамы переходят в центр, мужчины отступают от центра, – пропел Хамфри. – Настало время попрощаться, потому что здесь вы меняете партнера.
– До свидания, Роури, – произнес счастливчик телеграфист, которому выпала удача кружиться с ней последним.
– До свидания, Рэнди. – Она весело махнула ему, и ее зеленые глаза блеснули озорством.
– Все дамы берутся за руки и идут по кругу, – объявил мэр. – Это выглядит очень здорово, барышни, и потому вы это сделаете еще раз.
Дамы продолжили танец до его команды остановиться, после чего им надлежало поприветствовать нового партнера.
– Дамы делают круг вокруг партнера. А теперь – джентльмены, в другом направлении.
К изумлению Роури, она вдруг оказалась лицом к лицу с доктором Грэхемом.
– Замечательный танец, мисс Коллахен, – сказал он с улыбкой. Они рассмеялись, глядя друг на друга.
Когда танец подходил к концу, мэр снова подал голос.
– А теперь, джентльмены, хватит время терять, в благодарность за танец можно дам поцеловать.
Поднялась суматоха с криками и визгом. Томас обхватил Роури за талию.
– Я очень рад, что в конце танца встретился с вами, мисс Коллахен.
Он медленно наклонил к ней голову. Она закрыла глаза и слегка подалась вперед. Но затем в изумлении посмотрела на него, ощутив легкий поцелуй в щеку.
– Благодарю вас, мэм, – проговорил он поспешно.
Его губы тронула улыбка: похоже, он догадался, чего она ждала. Смущенная этим, она кивнула:
– Благодарю вас, доктор Грэхем. – Затем повернулась и медленно пошла от него прочь.
Томас последовал за ней и, догнав, взял за руку.
– Думаю, нам обоим не помешает глотнуть свежего воздуха, мисс Коллахен.
Роури позволила ему провести себя до ближайшей двери, но, оказавшись снаружи, поспешно выдернула руку и пошла вперед.
Томас не отставал, отметив про себя, как замечательно покачиваются при ходьбе ее бедра. Она остановилась у дерева и прислонилась к стволу.
Мягкий свет луны превратил ее рыжие волосы в серебристые. Томас тихо произнес:
– Не сердитесь на меня, Роури.
Этот глубокий, ровный, чарующий голос подействовал на нее опьяняюще. Вся ее обида растворилась с первым же его словом.
Она повернулась к нему. Ее ясные глаза вблизи были такими удивительными, что у Томаса перехватило дыхание.
– Почему я должна на вас сердиться, доктор?
– Вас трудно понять, мисс Коллахен, – выдавил Томас, как только к нему вернулась способность говорить.
Она подняла брови.
– Трудно? Почему?
– Я, наверное, не знаю настоящей Роури Коллахен. Я видел молодую даму в джинсах и ботинках, которая решительно лезла на гору. А теперь вдруг – поразительно красивая девушка, одетая по последней парижской моде, с веером вместо винчестера.
– Что особенного в том, что женщины принаряжаются для танцев, доктор Грэхем?
Он почувствовал знакомый дурманящий запах лаванды.
– Я говорю не о нарядах. Она мягко улыбнулась.
– Но вы наверняка знаете, что каждая женщина играет несколько ролей, доктор.
Томас предпочел неопределенно улыбнуться, вместо того чтобы говорить о своих знакомствах с женщинами, и сменил тему:
– Доктор. Доктор Грэхем. Как формально. А почему вы не зовете меня Ти Джей?
Роури эта мысль показалась абсурдной.
– Я не могу вас так называть. Это было бы как обращение к моему отцу. – Она опустила голову и искоса взглянула на него, уперев сложенный веер в щеку. – У вас же есть имя?
– Томас Джефферсон Грэхем к вашим услугам, мэм.
– О нет! – воскликнула она, округлив глаза. Томас поднял руку.
– Не говорите мне. Я догадаюсь сам. Вашего отца зовут Томас Джефферсон.
Роури медленно кивнула, и они оба рассмеялись.
– Похоже, у нас с вами из-за этого будут проблемы. Но вас, конечно, не всегда звали по инициалам? – спросила она.
– Ну, когда я был моложе и мать хотела меня наказать, она называла меня Томас.
– Томас. – На мгновение она замерла, как бы прислушиваясь, как звучит это имя. – Мне это нравится. Это имя подходит вам много лучше, чем Ти Джей. Могу я звать вас Томас?
– Был бы очень рад, мэм.
– Думаю, ваша мать скучает без вас, Томас.
– Моя мать умерла, мэм. Как и отец, двенадцать лет назад.
Она опустила глаза.
– О, прошу прощения. Я знаю, как тяжело об этом вспоминать. Моя мать умерла год назад.
– Очень жаль это слышать, мэм.
Она как бы почувствовала исходящее от него тепло.
– А где ваш дом, Томас?
– В Виргинии. Когда я вернулся из армии, я отправился туда и стал практиковать в Уильямсбурге.
– И что заставило вас покинуть Виргинию и отправиться на Запад? – Она снова двинулась вперед.
– Строительство трансконтинентальной дороги грех упустить. Это одно из величайших событий в истории. Всего несколько лет назад страна была разделена, шла гражданская война; сейчас же Восточное побережье соединяется с Западным, и теперь страна будет единой, как никогда.
Роури остановилась у дерева и прислонилась к нему.
– Это действительно для вас так важно?
– Для меня было гораздо легче съездить в Европу, чем на Западное побережье Америки. Железная дорога изменит все. – Он улыбнулся и добавил извиняющимся тоном: – Для вас, наверное, все это скучно?
– Нисколько. Я никогда не смотрела на дорогу с такой точки зрения. Мой отец относится к ней совсем иначе.
– Я это заметил. – Он помолчал. – Когда мне предложили участвовать в этом деле, я согласился. – Томас взял ее за руку. – Но я уже много рассказал про себя. Расскажите мне о Роури Коллахен. Что она хочет от жизни?
Роури улыбнулась и снова пошла вперед.
– Ну, особо много я об этом не думала. Мне всегда было хорошо здесь. Я очень люблю наше ранчо и не могу себе представить, что буду жить где-нибудь еще. – Она рассмеялась. – И в Европе я не была, не то что вы, Томас. Всю свою жизнь я прожила здесь, в штате Юта, кроме двух лет, когда мама отправила меня в Миссури, чтобы я окончила там школу. Я с большим нетерпением ждала возвращения в «Округ Си». – Они остановились у дуба. – Моя мама до замужества была учительницей, и она учила нас дома – и меня, и Кина.
– Кина? – с удивлением переспросил Томас. Роури кивнула.
– Мать Кина была нашей кухаркой. Мы выросли вместе в «Округе Си». – И она тихо добавила: – Я, наверное, выросла очень избалованной.
– В самом деле? Я этого не заметил, – произнес он, улыбнувшись.
– Это не моя вина, – быстро проговорила она. – Мне всегда давали то, что я хотела.
Он взглянул на нее, и она почувствовала, как забилось ее сердце.
– А что, к примеру, вы хотели, мэм? В ее глазах появилось удивление.
– Мэм? Так формально? Скажите еще – мисс Коллахен, – упрекнула она его, уходя от ответа на вопрос. – А почему не Роури?
– Роури. – В его устах это имя звучало как музыка. – А сколько вам лет, Роури?
Ее сердце забилось сильнее от теплого взгляда его карих глаз, но она продолжала смело глядеть в них.
– Мне двадцать один.
– И вам до сих пор не приходила мысль выйти замуж?
– Приходила, но вместе с мыслью, что это можно сделать лишь по любви. – Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. – А любви у меня никогда не было.
В свете луны ее глаза поблескивали, как изумруды. Глубоко вздохнув, она спросила:
– А как вы, Томас? Не могу поверить, что вы не были женаты. – И она задержала дыхание, со страхом ожидая ответа.
– Нет, я не был женат, – медленно проговорил он. – Я тоже думаю, что это должно быть только по любви. – Он наклонился ближе.
Она почувствовала, что его мужское обаяние захватывает ее целиком, как ветер былинку. Томас поднял руку, медленно провел пальцем по нежной коже ее щеки и остановил его у губ.
– Вы так удивительно красивы, Роури, – произнес он тихо. Голос его глубоко проник в нее и заставил напрячься каждую клеточку. Она вдруг поняла, что неосознанно тянется к нему.
Томас взял ее лицо в ладони.
– Роури, Роури. – Это прозвучало как стон. – От вас зажигается кровь, Роури Коллахен.
Было видно, каких сил ему стоит отпустить ее. Он отступил на шаг. – Доброй ночи, рыжее искушение.
Глава 4
Палаточный городок переезжал по крайней мере раз в неделю. Время его нахождения на одном месте определялось тем, насколько успешно шла прокладка железной дороги.
В его центре всегда стояли три громадных вагона, один из которых был спальным, а в двух других располагались контора, кухня и столовая.
Эти три вагона как бы формировали узкую черную голову серебристой змеи железной дороги, медленно ползущей через весь континент.
На некотором расстоянии от вагонов, но достаточно близко к ним, чтобы иметь защиту от индейцев и диких животных, были разбиты палатки рабочих, которые предпочли, несмотря на опасность, жизнь за пределами спального вагона с его теснотой и духотой.
На одном конце городка неизменно огораживался большой загон для нескольких дюжин лошадей и мулов – главной тягловой силы при сооружении дороги. В другом конце выстраивалось множество повозок со съестными припасами и необходимыми дорожникам материалами.
Сами обитатели городка считали его центром палатку, в которой разместился салун. Стойка бара в нем представляла собой одну-единственную длинную доску, опирающуюся на бочки, но именно здесь строители могли собраться вечером, пропустить по стаканчику и потолковать.
В конце каждой недели хозяин салуна Джек О'Брайен привозил из города около дюжины разряженных дам, которые оставались здесь с субботнего вечера до утра понедельника. За небольшую мзду прораб разрешал пользоваться койками спального вагона, и дамы получали возможность развлечь строителей после тяжелой недели.
В понедельник утром работа начиналась как, обычно и – тяжелая, монотонная – продолжалась до наступления сумерек субботнего вечера.
Так что с ранним рассветом в понедельник, когда лагерь только начал шевелиться, продирая глаза после бурного уик-энда, в нем работал только один человек – Мичелин Дэннехи.
Мичелина, невысокого ростом и хрупкого телосложения, можно было принять за одного из эльфов или гномов, которые, как говорят легенды, живут среди покрытых изумрудной травой холмов его родной Ирландии.
Из семи сыновей своих родителей он родился именно седьмым и вряд ли мог рассчитывать получить в наследство хотя бы клочок земли. Когда на Ирландию в пятидесятых годах обрушился «картофельный голод», Мичелин решил перестать рыться в песке в поисках чудом сохранившихся картофелин и отправился в Америку, где мог отвести душу, изготовляя картофельные блюда в разных железнодорожных компаниях. Так незаметно пролетело пятнадцать лет, и за эти годы он перепробовал, пожалуй, все способы приготовления картофеля, которые только существуют на планете.
Волосы у Мичелина давно стали белыми, как его поварской колпак. За исключением круглых ярко-синих глаз на его лице почти ничего нельзя было рассмотреть – все скрывали густая борода и пышные усы. Довольно густо разрослись и его брови, сходившиеся на переносице над красным мясистым носом с заметными голубоватыми прожилками.
Когда из-за гор показался краешек солнечного диска, Мичелин дал три коротких свистка, что служило сигналом к завтраку. Поскольку подобной автоматизации сам он не доверял, то, высунувшись из окна и сложив руки рупором, изо всех сил выкрикнул:
– Идите есть!
Рабочие не заставили себя ждать. Получая из рук Мичелина и его помощников тарелки с мясом, бобами и картофелем, они усаживались на длинные скамейки по обеим сторонам столов, на которых уже были расставлены подносы с хлебом и чашки с дымящимся кофе. Меню здесь разнообразилось редко.
– Опять картошка! – вслух возмутился один из строителей в выцветшей форме солдата конфедератов. – Дэннехи, я когда-нибудь увижу кашу?
Его поддержали еще несколько бывших солдат-южан, на что Мичелин добродушно ответил:
– Ладно, детки, не шумите, послушайте своего папу и кушайте картошку. Она лучше всего вернет вам бодрость после вашей ночной смены.
Майкл Рафферти слушал эту словесную перепалку молча. Ему не нравилось, что в его бригаде много бывших солдат, но Мичелин Дэннехи не нравился ему еще больше, поскольку этот малый плохо держал язык за зубами и повсюду болтал, что Рафферти дает прорабу деньги за спальный вагон.
Увидев возможность хоть как-то отомстить, Рафферти решил вставить свое слово.
– Думаю, мать Дэннехи давала ему сосать картошку, а не свою титьку, – прорычал он.
Дорожники охотно засмеялись на эту острую приправу к их завтраку.
– Если это и так, – гневно поднял бровь Мичелин, – и все Дэннехи всегда питались картошкой, то все Рафферти выкапывали из земли желуди.
Дорожники засмеялись снова, тем более охотно, что это замечание адресовалось одному из начальников.
– Не искушай судьбу, карлик, – пригрозил ему обозлившийся Рафферти.
Но глаза Мичелина вспыхнули еще ярче, и он подлил масла в огонь:
– И, найдя желудь, радостно хрюкали.
Над этими словами захохотали все, кто их расслышал. Рафферти же отнесся к ним отнюдь не так добродушно. Он отодвинул свою тарелку и, сжав кулаки, вскочил на ноги. Первой его мыслью было ударить этого ехидного повара в зубы, но он сразу сообразил, что это уронит его в глазах всей бригады. Драться с таким маленьким человечком было не по правилам. Правда, почему-то эти правила не распространялись на его собственную беззащитную жену.
– Ладно, поели и хватит. Пошли, – хрипло приказал он и направился к двери вагона.
Со сноровкой, приобретенной за долгие годы работы, Дэннехи вместе с помощниками довольно быстро накормили завтраком и остальные бригады. Когда последние из рабочих еще дожевывали свои порции, он уже приступил к приготовлению обеда.
В это время Кэтлин Рафферти, стоя у входа в свою палатку, смотрела, как поезд уходит прочь, увозя Майкла и его бригаду к концу дороги в десяти милях от городка.
Она улыбнулась, когда свежий утренний ветер мягко сдул волосы ей на лицо.
Это время дня Кэтлин любила больше всего. Лагерь затихал, покинутый сотнями своих обитателей, которые вернутся обратно лишь на закате, наполняя городок криками и шумом.
Ее взгляд упал на загон, в котором Кин Маккензи отвязывал свою лошадь, чтобы отправиться в дорогу. По тому, как легко он вскочил в седло, было видно: если не родился, то вырос он среди лошадей.
Проезжая мимо Кэтлин, Кин приложил пальцы к шляпе и поклонился.
– Доброго вам утра, миссис Рафферти.
– И вам того же, мистер Маккензи, – ответила она и потом долго смотрела ему вслед, пока он не пустил лошадь в галоп и не скрылся за поворотом.
И тут лицо Кэтлин залила краска стыда. Она подумала, что ее мысли о Кине Маккензи сами по себе уже нарушение супружеской верности, а для ее веры – один из самых тяжких проступков. Однако, хоть это и грех, она никак не могла перебороть себя и перестать думать о разведчике компании.
Майкла Рафферти Кэтлин ненавидела еще с детства, когда их родители были соседями. Она часто вспоминала зеленые поля своей далекой родины. Ее дом в Келсо, маленькой деревушке в графстве Керри, выходил окнами прямо на море, и Кэтлин любила в ясные дни сидеть на утесе, наблюдая, как волны накатывают на берег и разбиваются о камни далеко внизу.
Ее родители были очень бедны, но они любили свою дочь, и она выросла, ни в чем не нуждаясь. Потом она начала помогать родителям, продавая шерсть от овец с их фермы.
Восемь лет назад, ища отбившегося ягненка, она повстречала пьяного Майкла Рафферти, который ее изнасиловал; когда выяснилось, что у нее будет ребенок, родители и местный священник настояли на том, чтобы он женился. После венчания каждый день ее жизни, прожитый с пьяным животным в человеческом облике, был для нее настоящим адом.
– Доброе утро, уважаемая, – внезапно прервал ее воспоминания голос с ирландским акцентом.
Смущенно улыбнувшись, она повернулась к повару:
– Доброе утро, Мичелин.
Мичелин Дэннехи держал в руке тарелку. Усы не могли скрыть его улыбку.
– Я принес вам немного горячего, Кэтлин.
– Это очень любезно с вашей стороны, Мичелин, но, честное слово, я нисколько не голодна.
– Но вы должны есть, уважаемая, чтобы набраться сил, – настаивал он.
Здоровье Кэтлин заботило Мичелина больше, чем всех докторов. Все в городке знали, как грубо Рафферти обходится со своей женой.
Мичелин взял Кэтлин за руку и отвел к изогнувшемуся дереву.
– Сядьте здесь и съешьте все, пока не остыло.
Решив, что сопротивляться не стоит, Кэтлин отломила хлеб и принялась за картошку. Мясо и бобы она оставила нетронутыми.
Мичелин тем временем изучал ее лицо, стараясь определить, нет ли на нем новых следов жестокого обращения.
– Я вижу, этот черт не трогал вас на этой неделе.
Его прямота ее не покоробила. Мичелина она считала единственным, кому можно довериться, и была с ним откровеннее, чем со священником.
Почтенный же служитель церкви, приезжавший каждую неделю для того, чтобы отслужить мессу, был очень участлив, но когда она рассказала, как обращается с ней муж, он напомнил ей о клятве, которую она давала при венчании, и призвал во всем покоряться мужу и судьбе. Позднее, когда она чуть не умерла от побоев, этот добрый слуга Господа указал ей, что она должна сохранить семью.
В отчаянии и одиночестве, которые она испытывала, только один человек выразил ей свое сочувствие – Мичелин Дэннехи. Его участие помогало ей выносить весь ужас замужества.
– В конце недели я Рафферти почти и не видела, – подтвердила она со вздохом. Оба знали, что ее муж посвятил это время посещению приезжих проституток.
Чувствуя, что еда больше не лезет ей в горло, Кэтлин вернула тарелку.
– Спасибо, Мичелин.
Он вздохнул, взглянув на почти нетронутую еду, и укоризненно произнес:
– Эх, Кэтлин, что с вами можно поделать? – Похлопав ее по руке, Мичелин поднялся. – Я приду и позже, уважаемая.
Улыбаясь, она смотрела, как маленький повар возвращается в вагон-кухню, чтобы вернуться к своим обязанностям, затем устало поднялась и направилась к себе в палатку.
Первое, что бросилось ей в глаза, – это лежащая на койке рубашка. Муж приказал пришить пуговицы, оторванные одной из его «подруг» в порыве страсти.
Кэтлин подошла к небольшому чемоданчику, в котором хранила все свои нехитрые ценности, и достала маленькую плетеную корзиночку. В ней были игла и нитка, но пуговиц там не оказалось.
В это же время пятью милями севернее палаточного городка Т. Дж. Коллахен внимательно смотрел на свою дочь, сидящую по другую сторону обеденного стола.
– Я больше не хочу слышать, что моя дочь шляется с кем-то из этой швали с железной дороги.
– Папа, я не шлялась. Я и доктор Грэхем вышли подышать свежим воздухом, – возразила Роури. – Нас не было не больше пяти минут. А если любопытную жену банкира это так взволновало, почему она не вышла следом, чтобы последить за нами?
– Леди не будет зря наговаривать. И я не говорил тебе, что это сообщила мне Агата Пэбблс.
Роури сорвала с груди салфетку, в ее зеленых глазах блеснул гнев.
– Ты этого мог и не говорить. Я и так знаю, что она сюда приезжала. Кроме того, должна сказать, что доктор Грэхем – настоящий джентльмен.
– Ты что, знаешь о нем все? – язвительно заметил отец.
– Но и ты не знаешь о нем ничего плохого, – парировала Роури.
– Он работает на железной дороге. Для меня этого достаточно.
Некоторое время отец и дочь молча смотрели друг другу в глаза: оба были с характером и не привыкли уступать.
– С тех пор, как умерла мама, ты стал ненавидеть всех, кто со мной встречается. Ты весь пожелтел от своих подозрений. Первым был Кин…
Коллахен ударил кулаком по столу, обрывая ее, отчего из чашки расплескалось кофе. Лицо Коллахена побагровело, глаза, казалось, вылезли из орбит.
– Я запретил произносить это имя в моем доме! Ты что, не слышала?
– А я не прислуга, чтобы выполнять приказы. И давно уже не ребенок.
– В этом тебе повезло, упрямица, а то бы я тебе сейчас здорово всыпал!
С этой угрозой его гнев угас. Какие бы серьезные огорчения Роури ни доставляла ему в детстве, он никогда не поднимал на нее руку.
Роури почувствовала неловкость за свою резкость. Тем не менее она будет стоять на своем, поскольку намеревается встречаться с Томасом Грэхемом и дальше, и столько, сколько пожелает.
– Папа, ты никогда меня не бил, – мягко сказала она.
Коллахену стало неудобно, но он считал, что последнее слово должно всегда оставаться за отцом:
– Немножко всыпать тебе бы не помешало. Ты совсем не похожа на мать.
И он опустил голову, вспомнив жену. Ее трагическая смерть нанесла ему рану, которая не зажила до сих пор.
Когда-то, в далеком 1842-м, Томас Коллахен покинул штат Миссури всего с одной запасной рубашкой, перекинутой через плечо. Он обосновался в Юте и заложил здесь «Округ Си». Годы тяжелой работы и упорство в преодолении трудностей позволили сделать ранчо прибыльным. Спустя пять лет, ко времени, когда в этих местах появились мормоны, «Округ Си» был уже одним из самых больших ранчо в штате Юта.
В молодую, очень деликатную Сару Ковентри, которую он встретил у мормонов, он влюбился с первого взгляда. Она ответила ему взаимностью и, порвав со своей религией, вышла замуж за владельца ранчо. Коллахен оставался верен ей все время их супружества, и даже после ее смерти в мыслях у него не было других женщин.
В его центре всегда стояли три громадных вагона, один из которых был спальным, а в двух других располагались контора, кухня и столовая.
Эти три вагона как бы формировали узкую черную голову серебристой змеи железной дороги, медленно ползущей через весь континент.
На некотором расстоянии от вагонов, но достаточно близко к ним, чтобы иметь защиту от индейцев и диких животных, были разбиты палатки рабочих, которые предпочли, несмотря на опасность, жизнь за пределами спального вагона с его теснотой и духотой.
На одном конце городка неизменно огораживался большой загон для нескольких дюжин лошадей и мулов – главной тягловой силы при сооружении дороги. В другом конце выстраивалось множество повозок со съестными припасами и необходимыми дорожникам материалами.
Сами обитатели городка считали его центром палатку, в которой разместился салун. Стойка бара в нем представляла собой одну-единственную длинную доску, опирающуюся на бочки, но именно здесь строители могли собраться вечером, пропустить по стаканчику и потолковать.
В конце каждой недели хозяин салуна Джек О'Брайен привозил из города около дюжины разряженных дам, которые оставались здесь с субботнего вечера до утра понедельника. За небольшую мзду прораб разрешал пользоваться койками спального вагона, и дамы получали возможность развлечь строителей после тяжелой недели.
В понедельник утром работа начиналась как, обычно и – тяжелая, монотонная – продолжалась до наступления сумерек субботнего вечера.
Так что с ранним рассветом в понедельник, когда лагерь только начал шевелиться, продирая глаза после бурного уик-энда, в нем работал только один человек – Мичелин Дэннехи.
Мичелина, невысокого ростом и хрупкого телосложения, можно было принять за одного из эльфов или гномов, которые, как говорят легенды, живут среди покрытых изумрудной травой холмов его родной Ирландии.
Из семи сыновей своих родителей он родился именно седьмым и вряд ли мог рассчитывать получить в наследство хотя бы клочок земли. Когда на Ирландию в пятидесятых годах обрушился «картофельный голод», Мичелин решил перестать рыться в песке в поисках чудом сохранившихся картофелин и отправился в Америку, где мог отвести душу, изготовляя картофельные блюда в разных железнодорожных компаниях. Так незаметно пролетело пятнадцать лет, и за эти годы он перепробовал, пожалуй, все способы приготовления картофеля, которые только существуют на планете.
Волосы у Мичелина давно стали белыми, как его поварской колпак. За исключением круглых ярко-синих глаз на его лице почти ничего нельзя было рассмотреть – все скрывали густая борода и пышные усы. Довольно густо разрослись и его брови, сходившиеся на переносице над красным мясистым носом с заметными голубоватыми прожилками.
Когда из-за гор показался краешек солнечного диска, Мичелин дал три коротких свистка, что служило сигналом к завтраку. Поскольку подобной автоматизации сам он не доверял, то, высунувшись из окна и сложив руки рупором, изо всех сил выкрикнул:
– Идите есть!
Рабочие не заставили себя ждать. Получая из рук Мичелина и его помощников тарелки с мясом, бобами и картофелем, они усаживались на длинные скамейки по обеим сторонам столов, на которых уже были расставлены подносы с хлебом и чашки с дымящимся кофе. Меню здесь разнообразилось редко.
– Опять картошка! – вслух возмутился один из строителей в выцветшей форме солдата конфедератов. – Дэннехи, я когда-нибудь увижу кашу?
Его поддержали еще несколько бывших солдат-южан, на что Мичелин добродушно ответил:
– Ладно, детки, не шумите, послушайте своего папу и кушайте картошку. Она лучше всего вернет вам бодрость после вашей ночной смены.
Майкл Рафферти слушал эту словесную перепалку молча. Ему не нравилось, что в его бригаде много бывших солдат, но Мичелин Дэннехи не нравился ему еще больше, поскольку этот малый плохо держал язык за зубами и повсюду болтал, что Рафферти дает прорабу деньги за спальный вагон.
Увидев возможность хоть как-то отомстить, Рафферти решил вставить свое слово.
– Думаю, мать Дэннехи давала ему сосать картошку, а не свою титьку, – прорычал он.
Дорожники охотно засмеялись на эту острую приправу к их завтраку.
– Если это и так, – гневно поднял бровь Мичелин, – и все Дэннехи всегда питались картошкой, то все Рафферти выкапывали из земли желуди.
Дорожники засмеялись снова, тем более охотно, что это замечание адресовалось одному из начальников.
– Не искушай судьбу, карлик, – пригрозил ему обозлившийся Рафферти.
Но глаза Мичелина вспыхнули еще ярче, и он подлил масла в огонь:
– И, найдя желудь, радостно хрюкали.
Над этими словами захохотали все, кто их расслышал. Рафферти же отнесся к ним отнюдь не так добродушно. Он отодвинул свою тарелку и, сжав кулаки, вскочил на ноги. Первой его мыслью было ударить этого ехидного повара в зубы, но он сразу сообразил, что это уронит его в глазах всей бригады. Драться с таким маленьким человечком было не по правилам. Правда, почему-то эти правила не распространялись на его собственную беззащитную жену.
– Ладно, поели и хватит. Пошли, – хрипло приказал он и направился к двери вагона.
Со сноровкой, приобретенной за долгие годы работы, Дэннехи вместе с помощниками довольно быстро накормили завтраком и остальные бригады. Когда последние из рабочих еще дожевывали свои порции, он уже приступил к приготовлению обеда.
В это время Кэтлин Рафферти, стоя у входа в свою палатку, смотрела, как поезд уходит прочь, увозя Майкла и его бригаду к концу дороги в десяти милях от городка.
Она улыбнулась, когда свежий утренний ветер мягко сдул волосы ей на лицо.
Это время дня Кэтлин любила больше всего. Лагерь затихал, покинутый сотнями своих обитателей, которые вернутся обратно лишь на закате, наполняя городок криками и шумом.
Ее взгляд упал на загон, в котором Кин Маккензи отвязывал свою лошадь, чтобы отправиться в дорогу. По тому, как легко он вскочил в седло, было видно: если не родился, то вырос он среди лошадей.
Проезжая мимо Кэтлин, Кин приложил пальцы к шляпе и поклонился.
– Доброго вам утра, миссис Рафферти.
– И вам того же, мистер Маккензи, – ответила она и потом долго смотрела ему вслед, пока он не пустил лошадь в галоп и не скрылся за поворотом.
И тут лицо Кэтлин залила краска стыда. Она подумала, что ее мысли о Кине Маккензи сами по себе уже нарушение супружеской верности, а для ее веры – один из самых тяжких проступков. Однако, хоть это и грех, она никак не могла перебороть себя и перестать думать о разведчике компании.
Майкла Рафферти Кэтлин ненавидела еще с детства, когда их родители были соседями. Она часто вспоминала зеленые поля своей далекой родины. Ее дом в Келсо, маленькой деревушке в графстве Керри, выходил окнами прямо на море, и Кэтлин любила в ясные дни сидеть на утесе, наблюдая, как волны накатывают на берег и разбиваются о камни далеко внизу.
Ее родители были очень бедны, но они любили свою дочь, и она выросла, ни в чем не нуждаясь. Потом она начала помогать родителям, продавая шерсть от овец с их фермы.
Восемь лет назад, ища отбившегося ягненка, она повстречала пьяного Майкла Рафферти, который ее изнасиловал; когда выяснилось, что у нее будет ребенок, родители и местный священник настояли на том, чтобы он женился. После венчания каждый день ее жизни, прожитый с пьяным животным в человеческом облике, был для нее настоящим адом.
– Доброе утро, уважаемая, – внезапно прервал ее воспоминания голос с ирландским акцентом.
Смущенно улыбнувшись, она повернулась к повару:
– Доброе утро, Мичелин.
Мичелин Дэннехи держал в руке тарелку. Усы не могли скрыть его улыбку.
– Я принес вам немного горячего, Кэтлин.
– Это очень любезно с вашей стороны, Мичелин, но, честное слово, я нисколько не голодна.
– Но вы должны есть, уважаемая, чтобы набраться сил, – настаивал он.
Здоровье Кэтлин заботило Мичелина больше, чем всех докторов. Все в городке знали, как грубо Рафферти обходится со своей женой.
Мичелин взял Кэтлин за руку и отвел к изогнувшемуся дереву.
– Сядьте здесь и съешьте все, пока не остыло.
Решив, что сопротивляться не стоит, Кэтлин отломила хлеб и принялась за картошку. Мясо и бобы она оставила нетронутыми.
Мичелин тем временем изучал ее лицо, стараясь определить, нет ли на нем новых следов жестокого обращения.
– Я вижу, этот черт не трогал вас на этой неделе.
Его прямота ее не покоробила. Мичелина она считала единственным, кому можно довериться, и была с ним откровеннее, чем со священником.
Почтенный же служитель церкви, приезжавший каждую неделю для того, чтобы отслужить мессу, был очень участлив, но когда она рассказала, как обращается с ней муж, он напомнил ей о клятве, которую она давала при венчании, и призвал во всем покоряться мужу и судьбе. Позднее, когда она чуть не умерла от побоев, этот добрый слуга Господа указал ей, что она должна сохранить семью.
В отчаянии и одиночестве, которые она испытывала, только один человек выразил ей свое сочувствие – Мичелин Дэннехи. Его участие помогало ей выносить весь ужас замужества.
– В конце недели я Рафферти почти и не видела, – подтвердила она со вздохом. Оба знали, что ее муж посвятил это время посещению приезжих проституток.
Чувствуя, что еда больше не лезет ей в горло, Кэтлин вернула тарелку.
– Спасибо, Мичелин.
Он вздохнул, взглянув на почти нетронутую еду, и укоризненно произнес:
– Эх, Кэтлин, что с вами можно поделать? – Похлопав ее по руке, Мичелин поднялся. – Я приду и позже, уважаемая.
Улыбаясь, она смотрела, как маленький повар возвращается в вагон-кухню, чтобы вернуться к своим обязанностям, затем устало поднялась и направилась к себе в палатку.
Первое, что бросилось ей в глаза, – это лежащая на койке рубашка. Муж приказал пришить пуговицы, оторванные одной из его «подруг» в порыве страсти.
Кэтлин подошла к небольшому чемоданчику, в котором хранила все свои нехитрые ценности, и достала маленькую плетеную корзиночку. В ней были игла и нитка, но пуговиц там не оказалось.
В это же время пятью милями севернее палаточного городка Т. Дж. Коллахен внимательно смотрел на свою дочь, сидящую по другую сторону обеденного стола.
– Я больше не хочу слышать, что моя дочь шляется с кем-то из этой швали с железной дороги.
– Папа, я не шлялась. Я и доктор Грэхем вышли подышать свежим воздухом, – возразила Роури. – Нас не было не больше пяти минут. А если любопытную жену банкира это так взволновало, почему она не вышла следом, чтобы последить за нами?
– Леди не будет зря наговаривать. И я не говорил тебе, что это сообщила мне Агата Пэбблс.
Роури сорвала с груди салфетку, в ее зеленых глазах блеснул гнев.
– Ты этого мог и не говорить. Я и так знаю, что она сюда приезжала. Кроме того, должна сказать, что доктор Грэхем – настоящий джентльмен.
– Ты что, знаешь о нем все? – язвительно заметил отец.
– Но и ты не знаешь о нем ничего плохого, – парировала Роури.
– Он работает на железной дороге. Для меня этого достаточно.
Некоторое время отец и дочь молча смотрели друг другу в глаза: оба были с характером и не привыкли уступать.
– С тех пор, как умерла мама, ты стал ненавидеть всех, кто со мной встречается. Ты весь пожелтел от своих подозрений. Первым был Кин…
Коллахен ударил кулаком по столу, обрывая ее, отчего из чашки расплескалось кофе. Лицо Коллахена побагровело, глаза, казалось, вылезли из орбит.
– Я запретил произносить это имя в моем доме! Ты что, не слышала?
– А я не прислуга, чтобы выполнять приказы. И давно уже не ребенок.
– В этом тебе повезло, упрямица, а то бы я тебе сейчас здорово всыпал!
С этой угрозой его гнев угас. Какие бы серьезные огорчения Роури ни доставляла ему в детстве, он никогда не поднимал на нее руку.
Роури почувствовала неловкость за свою резкость. Тем не менее она будет стоять на своем, поскольку намеревается встречаться с Томасом Грэхемом и дальше, и столько, сколько пожелает.
– Папа, ты никогда меня не бил, – мягко сказала она.
Коллахену стало неудобно, но он считал, что последнее слово должно всегда оставаться за отцом:
– Немножко всыпать тебе бы не помешало. Ты совсем не похожа на мать.
И он опустил голову, вспомнив жену. Ее трагическая смерть нанесла ему рану, которая не зажила до сих пор.
Когда-то, в далеком 1842-м, Томас Коллахен покинул штат Миссури всего с одной запасной рубашкой, перекинутой через плечо. Он обосновался в Юте и заложил здесь «Округ Си». Годы тяжелой работы и упорство в преодолении трудностей позволили сделать ранчо прибыльным. Спустя пять лет, ко времени, когда в этих местах появились мормоны, «Округ Си» был уже одним из самых больших ранчо в штате Юта.
В молодую, очень деликатную Сару Ковентри, которую он встретил у мормонов, он влюбился с первого взгляда. Она ответила ему взаимностью и, порвав со своей религией, вышла замуж за владельца ранчо. Коллахен оставался верен ей все время их супружества, и даже после ее смерти в мыслях у него не было других женщин.