Страница:
Биккоццо испугался, услышав, что на монастырских часах пробила полночь. Он извинился перед гостем за свою болтливость в то время, как рыцарь, несомненно, нуждается в отдыхе, и начал торопливо приготовлять для него постель. Альфонсо напомнил монаху о лампе, и тот, рассыпаясь в благодарностях, шатаясь, отправился наверх.
Через несколько минут он вернулся и сообщил гостю, что отец Бруно так погружен в молитву, что не слышал его прихода и не заметил другой лампы. После этого веселый монах и Альфонсо улеглись спать.
ГЛАВА IV
На утро юбилейного торжества принца Альфонсо разбудили грохот орудий и звон колоколов. Биккоццо стоял у очага и приготовлял завтрак. Отец Бруно уже ушел, так как хотел видеть процессию монахов своего ордена, и перед уходом отдал приказ не беспокоить рыцаря. Альфонсо пошел купаться в прозрачной воде ручейка, пока Биккоццо приготовлял завтрак, а когда вернулся, был поражен, в какой степени изменилось настроение монаха. Он уже больше не болтал так, как накануне, и еле отвечал на вопросы гостя. В конце концов Биккоццо признался, что он очень озабочен: он боялся, что отец Бруно вызовет возмущение своей проповедью, вследствие чего, несмотря на сильную протекцию Лукреции, и сам он, и его друзья могут дорого поплатиться. Бруно ушел из дома, ничего не евши, и посоветовал Биккоццо не сопровождать его в тот день. Тем не менее, монах твердо решил сейчас же после завтрака пойти искать своего господина. Альфонсо охотно пошел бы вместе с ним, но, вспомнив о своем условленном свидании с Мириам, расстался с Биккоццо в том месте, где нужно было свернуть к форуму. Собственно, Альфонсо мало рассчитывал на то, что Мириам сдержит свое обещание, да притом уверенность в виновности Лукреции настолько поглотила его, что все остальное казалось ему лишь праздным любопытством.
На форуме собралась уже значительная толпа людей разных сословий и положений, и Альфонсо пожелал в душе, чтобы Мириам не пришла. Прождав напрасно молодую еврейку довольно значительное время, он начал разыскивать ее среди праздничной толпы, когда убедился, что Мириам нет на площади, то решил пойти к ней в гетто. Он вспомнил, что она жила в доме, где помещается аптека, а потому он мог войти туда, не возбуждая ничьего подозрения, как будто желая купить лекарство. Он рассчитывал на то, что, может быть, ему удастся каким-нибудь образом напомнить молодой девушке о данном ею обещании.
Подойдя к воротам гетто, Альфонсо узнал от часового, что в течение всей праздничной недели ни один христианин не может войти в пределы гетто. Однако, Альфонсо не так легко отказывался от раз задуманного намерения. Увидев, что он не может проникнуть через ворота, он пошел к обход, чтобы добраться до дома Мириам таким же путем, каким он вышел оттуда накануне. Но и здесь его ожидало разочарование. Вода в канале стояла так высоко, что совершенно преграждала доступ. Это обстоятельство заставило рыцаря предположить, что евреи узнали о его посещении и умышленно подняли воду в канале. Само собой, разумеется, что тревога Альфонсо относительно судьбы Мириам после этого еще усилилась.
С целью узнать что-нибудь о безумной еврейке, рыцарь вернулся на площадь, где собралась толпа со всех концов города. Обедню должны были служить в старом константиновском соборе, но так как последний не мог вместить всех жаждущих попасть туда, то лишь часть паломников проникла в храм, остальные же стояли на площади и через широко открытые двери собора старались увидеть и услышать то, что происходит в храме. Благодаря своему полумонашескому одеянию и физической силе, Альфонсо удалось сравнительно легко пробраться, сквозь толпу и войти в базилику.
Служба не начиналась, так как папа и его двор были еще в Ватикане, где Александр VI принимал поздравления от высокопоставленных гостей. Альфонсо с любопытством осматривался вокруг и был крайне поражен, заметив, что на него обращено внимание присутствующих. Как только один из пажей, равнодушно озиравших толпу, увидел его, он быстро подошел к нему и почтительно спросил, не он ли того Альфонсо Равенна. Принц, принявший это имя для того, чтобы отвлечь от себя любопытство, ответил утвердительно и паж радостно убежал куда-то. Через несколько минут явился церемониймейстер Бурхард.
- Его святейшество желает видеть вас, - обратился он к Альфонсо. Следуйте за мной!
Опираясь на свой серебряный жезл, Бурхард пошел вперед, но рыцарь не спешил последовать за ним. Только когда церемониймейстер, дойдя до дверей Ватикана, оглянулся и повелительным жестом вторично пригласил Альфонсо войти, он не счел возможным отказаться от приглашения.
Широкая лестница из мрамора спускалась вниз и вела в огромный зал, где на троне восседал Александр. Глазам Альфонсо представилась грандиознейшая картина. К папскому престолу тянулась непрерывная цепь роскошно одетых знатных особ в духовном и светском платьях. Все подходили по очереди к трону, целовали ногу папы и, поздравив его, отходили назад, где позади трона образовалась уже целая толпа нарядных гостей. Когда Альфонсо вошел в зал, к ногам папы склонялась донна Лукреция, которую сопровождала свита из красивейших знатных дам Рима. Его святейшество поднял молодую женщину, нежно поцеловал ее и посадил рядом с собой с правой стороны. Когда Лукреция откинулась на спинку кресла, ее взоры встретились вдруг со взглядом Альфонсо. Она вздрогнула, и яркая краска залила ее щеки, но в следующее же мгновение она побледнела, как мраморное изваяние. Рыцарь сильно волновался, подходя к трону папы, чувствуя, что на него обращены взоры всех присутствующих. Лукреция между тем, овладела собой. На ее прекрасном лице выражалось удовольствие, в чудных глазах сверкали слезы. Когда Альфонсо склонился к ногам папы, она радостно воскликнула:
- Это - он! О, святой отец, если моя жизнь имеет для тебя какую-нибудь ценность, то взгляни на этого благородного рыцаря, спасшего меня!
- Встань и дай обнять себя, храбрый герой! Даже в героической хронике Диаца эль Кампеацора немного таких подвигов, как твоя борьба с буйволом, проговорил Александр VI. Он положил свою руку, украшенную бриллиантами, на плечо рыцаря. - Я должен поблагодарить тебя также за освобождение Паоло Орсини. Скажи, чем вознаградить тебя?
- Все люди, ваше святейшество, - лишь жалкое, безвольное орудие в руках Высшей Силы. Поступают ли они хорошо, или дурно, - их не за что ни вознаграждать, ни карать, и я прошу вас не приписывать мне никакой заслуги. Слепой случай привел мою лошадь и кинжал в соприкосновение с взбесившимся животным.
- А я все-таки чувствую себя обязанной вам, синьор рыцарь, это ваша храбрость, а не случай, спасла мою жизнь, - заметила Лукреция с обворожительной улыбкой, слегка краснея, отчего стала еще прелестнее. - В доказательство своей признательности я избираю вас своим рыцарем на предстоящий турнир!
С последними словами молодая женщина сняла со своей шеи серебристую ленту и накинула ее на плечо Альфонсо.
Сердце рыцаря сильно забилось, щеки вспыхнули, и он сознавал, что не в состоянии побороть свое страстное чувство к этому очаровательному созданию. Но вдруг его взоры встретились с таким сверкающим, бешеным от ревности взглядом монаха, что Альфонсо невольно вздрогнул. Он узнал отца Бруно, и вспомнил весь ночной разговор с ним. Усилием воли он подавил свое волнение, и со спокойным видом обратился и Лукреции:
- Вы видите, донна, что мне не подобает бороться в честь земной красоты, - проговорил он. - О, я готов отдать последнюю каплю крови в честь духовной красоты феррарских женщин и думаю, что этим доказываю им, как высоко я почитаю скромность и душевную чистоту, образцом которой является Пресвятая Дева Мария. Земную же красоту я считаю искушением дьявола, ядом, поднесенным в золотом сосуде.
С этими словами рыцарь так сильно рванул ленту, что в его руках оказалось несколько кусков.
Во время речи иоаннита лицо Лукреции несколько раз меняло выражение. Она сначала смотрела на иоаннита с немым удивлением, затем краска стыда и обиды вспыхнула на ее щеках, но в следующее же мгновение ее взор принял гордое выражение и на губах заиграла насмешливая улыбка. Она взяла из рук Альфонсо, стоявшего перед ней на коленях, свою изорванную ленту и обвела взглядом находившихся вокруг нее молодых рыцарей.
- Во времена Карла Великого и короля Артура к женщинам относились иначе, - с очаровательной улыбкой заметила она, обращаясь к Бембо, насколько можно судить по сонетам, составленным в честь любви и феррарских женщин. Если не все в Италии забыли эти поэтические сказания, то я надеюсь найти и сегодня человека, который согласится быть моим рыцарем несмотря на то, что, по мнению рыцаря святого Иоанна, я - полная противоположность его идеалу женщины.
- Хотя этот рыцарь и из Феррары, донна, но он забыл феррарскую поговорку: "Кто не может есть персики, тот не должен их и нюхать", несколько смущенно ответил Бембо. - Иоанниты - монахи, и им незачем рядиться в рыцарские доспехи.
- Удостойте меня, донна, этим драгоценным подарком, - проговорил Паоло Орсини, становясь на колени перед Лукрецией и страстно целуя конец ленты.
- Вы были бы, синьор Паоло, моим рыцарем по принуждению, возразила Лукреция, закусывая губы. - Нет, я надеюсь, что сэр Реджинальд не откажется достать для меня первый приз.
Лебофор с сияющим от счастья лицом склонился к ногам красавицы и поклялся святым Георгием, что будет сражаться в честь ее, пока только будет в состоянии сидеть в седле и держать в руках шпагу. Лукреция взглянула на английского рыцаря с такой нежной улыбкой, что Альфонсо почувствовал в сердце острые уколы ревности.
Многочисленные голоса среди молодежи выразили желание тоже сражаться в честь Лукреции.
- Нет, нет, я не хочу отнимать у других дам возможность сделаться королевами праздника, - возразила Лукреция. - Что касается меня, то я жертвую драгоценный венок, если его достанет мне сэр Реджинальд, - Пресвятой Деве Марии, в честь которой воздвигну храм в том месте, где случай спас меня от взбешенного буйвола.
- Не так-то легко оказаться победителем на турнире, гораздо легче заколоть быка, - насмешливо за метил Цезарь Борджиа, с удовольствием видя мрачную тень на лице своего отца. - Осмелюсь заметить вашему святейшеству, обратился он к нему, - что уже довольно поздно.
- Рыцарь, ты - не полумонах, а монах вполне, - сказал папа принцу Альфонсо, не скрывая своего неудовольствия. - В твои годы я предпочел бы сражаться на десяти турнирах, чем отклонил бы предложение такой очаровательной дамы.
Папа взглянул на свою дочь с необыкновенной нежностью и гордостью, а затем сделал нетерпеливый знак церемониймейстеру. Тот слегка оттолкнул Альфонсо от трона, чтобы дать место другим, еще не принесшим его святейшеству своих поздравлений.
К трону склонилась могучая фигура Вителлоццо, причем в зале раздался звон от его военного вооружения.
- Это вы, синьор ди Кастелло? - с изумлением воскликнул папа и отодвинул свою ногу, точно собираясь оттолкнуть от себя вооруженного великана.
- Я явился сюда, чтобы почтительно поцеловать эту святую стопу! проговорил Вителлоццо.
- Это - неслыханное нахальство! - возмутился папа. - Это, вероятно, вы, синьоры Орсини, посоветовали ему искать милости у меня, после того, как он грозил свергнуть меня с трона? - гневно обратился он к представителям семьи Орсини.
- Нет, святой отец, синьор ди Кастелло пришел сюда по моему совету, - с горькой улыбкой заявил Цезарь. - Ведь теперь мы все будем братья.
- Скажите, святой отец, что должен я сделать для того, чтобы получить ваше прощение? - спросил Вителлоццо.
- Отпусти своих разбойников и скажи своим вассалам, что христианину не подобает поднимать руку на своих ближних, если даже их господин требует этого! - гневно ответил Александр, вставая со своего места.
Герцог обменялся с Паоло озабоченным взглядом, а Вителлоццо поднялся с колен и стал рядом с Орсини.
Видя дурное настроение папы, церемониймейстер поспешил закончить процедуру поздравлений, а затем весь двор в торжественном шествии отправился в церковь святого Петра.
ГЛАВА V
Желая отвлечь от себя внимание, Альфонсо незаметно ушел из дворца и спрятался в одном из темных углов храма. Вскоре он услышал перезвон колоколов и залпы пушек, возвещавшие приближение папского шествия. За несколько минут до его появления раздалось отдаленное грустное и нежное пение. Под роскошным балдахином, представлявшим собой небо, усыпанное звездами из драгоценных камней, несли на троне папу, который, вытянув руки вперед, благословлял коленопреклоненную толпу. Папу окружала масса епископов, затем следовала придворная свита, за ней паломники высокого ранга в разнообразных дорогих нарядах, за ними монахи с факелами и монахини с зажженными восковыми свечами. После монахов и монахинь показалась Лукреция в сопровождении придворных дам, затем Цезарь с женой и многочисленной свитой. Альфонсо заметил, что с одной стороны Лукреции шел Паоло Орсини, а с другой - Реджинальд Лебофор. Прекрасный английский рыцарь, одевавшийся всегда очень роскошно, теперь превзошел самого себя.
Но больше всех поражал своей внешностью герцог Романьи. Он был в атласе и парче, расшитой жемчугом и бриллиантами. Герцогская шапка была украшена рубинами, величиной с орех. С его плеч спускалась роскошная пурпурная королевская мантия, отделанная горностаем.
Оставаясь в своем углу, Альфонсо был уверен, что его не заметят главные действующие лица церемонии, но судьбе угодно было распорядиться так, что он оказался прямо напротив Лукреции.
В эту минуту понеслись звуки, точно волнующееся море, сотен гармоничных голосов. Папа сошел со своего трона, чтобы лично отслужить обедню. С какими разнообразными мыслями и чувствами ни собрался сюда народ, никто не мог не подпасть под влияние этой высокоторжественной обстановки.
Когда по окончании обедни, его святейшество начал благословлять народ, Альфонсо невольно опустился на колени и в ту минуту был так же горячо убежден, как любой паломник-фанатик, что сам Господь благословляет его. Однако, это восторженное настроение исчезло, как только рыцарь поднял голову и увидел отца Бруно, который, сопровождаемый большим количеством доминиканцев, готовился взойти на украшенную цветами кафедру, чтобы после проповеди прочесть юбилейное папское послание, оглашения которого с нетерпением ожидали паломники. Его бледное лицо имело страдающее и решительное выражение, как у человека, ожидающего казни, но преодолевшего страх. Взойдя на кафедру, он некоторое время молчал, обводя взорами толпу. Альфонсо видел, что мужество не изменило монаху, и подумал с некоторым удовольствием о том, какой неприятный сюрприз ожидает папу и его двор. Булла оставалась непрочитанной, - по-видимому, отец Бруно оставил ее для заключения своей речи.
Монах начал с предисловия на латинском языке, описывая в мрачных, отталкивающих красках современное состояние христианского общества и религии. Казалось, что вернулся сам Данте и читает отрывки своей "Божественной комедии". Бруно говорил о первых чистых временах христианства, когда идолы исчезали, как дым. Теперь же снова начали поклоняться идолам и, именуя себя христианами, совершают преступления подобно язычникам.
После этого предисловия монах-аскет нарисовал картину современного ему общества, далеко-далеко стоящего от идеалов христианства. Горячая проповедь монаха уничтожала все на своем пути, как лава вулкана. Он громил тщеславие, жажду славы, плотскую любовь и в ужасном виде изображал нравы современного духовенства.
Изумление присутствующих возрастало с каждой минутой. Так как монах говорил вообще, не касаясь личностей, то папа Александр слушал его с видным благоволением. Эта необыкновенная речь повышала настроение толпы с каждой минутой все больше и больше. Но вдруг Бруно остановился, как бы собираясь с силами для того, чтобы совершить героический поступок. Его взоры, обводившие толпу, точно призывая к вниманию, остановились на Лукреции Борджиа, которая задумчиво смотрела на Альфонсо и даже не заметила, что монах перестал говорить.
Слова, которые собирался произнести Бруно, застряли у него в горле. Он судорожно, глубоко вздохнул и продолжал молчать. Лукреция вздрогнула, как бы проснувшись от сна, и подняла удивленный взор на проповедника. Бруно снова заговорил, но совершенно неожиданно на другую тему. Он упомянул о милости Божьей к верным слугам церкви и, кстати, рассказал о том, что на его жизнь покушался неизвестный человек. Монах расточал необыкновенные похвалы по адресу рыцаря, спасшего его, и Альфонсо боялся, как бы проповедник не назвал имени того лица, которое наняло убийцу.
Лукреция не могла удержаться от слез, а среди толпы слушателей пронесся шепот одобрения. Монах продолжал свой рассказ с возрастающим воодушевлением. Он говорил так, что можно было предположить, что он считает Орсини подстрекателем преступления.
- Моей смерти желал один человек, которому было неприятно, что я отрицательно отношусь к предполагаемому браку между двумя высокопоставленными лицами, - сказал Бруно, - но я все же скажу: не следует допускать третий брак после того, как Господь ясно показал, что Он не желает этого. Два первых брака произошли без Божьего благословения, не нужно вызывать вновь гнев Творца Небесного, иначе Он немедленно покарает непокорных Ему.
Эти слова произвели на слушателей неодинаковое впечатление. Цезарь улыбался, а папа сердито смотрел на него, как будто считал, что эта проповедь - дело рук Цезаря. Герцог Гравина вскочил с места и схватился за рукоятку шпаги, но Паоло остановил его, прошептав, что не следует принимать намек на свой счет. Лукреция не пыталась скрывать свое волнение и, закрыв руками лицо, тихо плакала.
В заключение монах объявил, что прощает своих врагов, и перешел на чисто религиозную тему, показывая необыкновенную начитанность и остроумное толкование текстов Священного Писания.
Окончив проповедь, Бруно взял буллу, сорвал печать и прочел ее громким, внятным голосом.
Наступило глубокое молчание. Слушатели молились про себя в ожидании, когда глава доминиканцев опустится на колени и произнесет благодарственную молитву, что требовалось по уставу службы. Но Бруно стоял неподвижно, погруженный в свои думы.
- Посмотрите, что делается там с этим учеником Савонаролы, недовольным тоном обратился Александр к одному из своих приближенных, - а благодарственную молитву мы прочтем сами.
Папа поднялся, в сопровождении кардиналов и прелатов подошел к алтарю и сильным, звучным голосом произнес слова молитвы. Вслед за ним последовал и герцог Романьи, который по окончании молитвы попросил позволения кое-что пожертвовать в пользу церкви и высыпал из маленькой коробочки много драгоценных камней.
- Вот вполне королевский подарок! - восторженно воскликнул церковный казначей. - Какой прекрасный пример для других!
- Карл Великий давал больше. Вот если я получу корону на западе, то буду поступать также, как он, - смеясь, ответил Цезарь.
Альфонсо не переставал смотреть на Бруно, который с бледным, утомленным лицом, опираясь на плечо Биккоццо, спускался теперь с кафедры. Вдруг раздался удар, потрясший всю церковь до основания. В честь юбилейного праздника приказано было звонить в огромный старый колокол базилики. Внезапно язык этого колокола сорвался, и большой кусок железа полетел с высоты башни вниз, проломил потолок церкви и упал непосредственно к ногам папы, раздробив мрамор пола. Куски штукатурки с потолка и осколки мрамора осыпали папу и его приближенных.
Невообразимая паника воцарилась среди присутствующих. Боялись, что рухнет все здание церкви, все заволновались, бросились к выходам, а тут еще распространился слух, что папа убит. Началась настоящая паника.
В первую же минуту происшествия Лукреция, оставив свое безопасное место, с громким, пронизывающим криком ужаса бросилась к своему отцу и упала в его объятия в бессознательном состоянии. Александр со свойственным лишь ему необыкновенным самообладанием положил на пол у своих ног, бесчувственную дочь и, несмотря на то, что ожидал, что вот-вот разрушится весь храм, громким, спокойным голосом прочитал молитву. Услышав голос папы, толпа мгновенно затихла в торжественном молчании, и могучий "аминь" раздавшийся в конце молитвы, показал, что сердца молящихся бьются в унисон.
С невыразимой нежностью Александр поднял свою дочь, наконец очнувшуюся от обморока, и она покрыла слезами и поцелуями его руки. Альфонсо показалось, что из глаз папы тоже покатились слезы в ответ на излияния Лукреции. Пока приближенные Александра приносили ему поздравления по поводу чудесного избавления от опасности, Альфонсо вышел на середину храма и, скрытый толпой громко произнес:
- Вершина церкви святого Петра стоит еще, но если ее сейчас же не укрепить и не перестроить всего здания, то скоро от нее останутся одни развалины. То же самое верующие христиане, произойдет и с нами. Укрепим христианство, исправим его по заветам Великого Учителя, иначе оно превратится в руины.
- Это хорошо сказано! - воскликнул Цезарь. - Я считаю, что каждый из нас, кто сколько может, должен пожертвовать на восстановление храма святого Петра. Это было бы поистине христианским поступком. А пока, святой отец, успокойте сердца верных сынов церкви, покажитесь народу, собравшемуся на площади. Нужно, чтобы все видели, что ваше святейшество милостью Божьей остались невредимы.
- Мы отправимся торжественной процессией в церковь Пресвятой Богородицы и принесем Царице Небесной благодарственную жертву, - сказал Александр немного утомленным голосом. - Успокойся, моя дорогая Лукреция! Орсини, помогите ей идти!
На площади раздалось радостное ликование толпы, когда она увидела папу во главе процессии, отправлявшейся к храму Пресвятой Девы. Альфонсо не последовал за процессией. Церковь быстро опустела, и рыцарь остался один, погруженный в свои мысли. Он думал о страстной любви Лукреции к отцу, о необыкновенном самообладании папы в такой страшный момент, о храбрости доминиканца, не побоявшегося пойти против папы и обвинить Орсини. Альфонсо только не мог понять, почему доминиканец так расхваливал его, между тем, как должен был чувствовать ревность к нему. Монах видел, что Лукреция оказала предпочтение Альфонсо перед другими. Вдруг его осенила мысль: он ясно понял, почему Бруно так превозносил его. Он хотел вызвать таким образом ненависть герцога Романьи к нему, принцу Альфонсо, и заставить его отомстить ему.
Подняв голову, принц неожиданно увидел доминиканца, стоявшего рядом с Биккоццо у алтаря и рассматривавшего разбитую мраморную плиту. На лице Бруно выражалась бессильная бешеная злоба. Однако, заметив приближающегося к нему рыцаря, он быстро овладел собой.
- Вы действительно, кажется, считаете свою жизнь скорее несчастьем, чем благом, - иронически обратился Альфонсо к доминиканцу. - По крайней мере, своими неуместными похвалами по адресу лица, спасшего вам жизнь, вы привлекли ему врага, что, конечно, сделали умышленно.
- Да, я причинил тебе временное зло, - согласился монах, - а ты навеки сделал меня несчастным.
- Я? - удивленно воскликнул Альфонсо.
- Да, ты! В моей душе боролись два начала - добро и зло. Добро победило. Но вот явился ты - и зло воскресло с новой силой. Ты заставил меня отказаться от моей великой задачи. Ты второй, но еще более коварный, Иуда. Я хотел, - продолжал с горькой улыбкой доминиканец, - заставить всех собравшихся христиан сбросить с трона Родриго Борджиа, который при помощи дьявола и больших денег повелевает нами, под именем Александра Шестого. Его поступки позорят Христа, представителем которого он является перед народом, бросают тень на всех христиан.
- Уведи своего господина отсюда, он сошел с ума! - обратился Альфонсо к Биккоццо.
- Если бы он съел кусочек чего-нибудь, ему стало бы лучше. Ведь в течение тридцати четырех часов у него во рту не было маковой росинки! озабоченно заметил Биккоццо.
- Я не голоден, и не чувствую никаких физических мучений! - возразил Бруно. - Жгите меня на огне - я не испытаю никакой боли. Ведь мои душевные страдания так велики, что заглушают все на свете. Ты не должен сердиться на меня, рыцарь! Я спас тебя, - теперь же для тебя этот город будет самым страшным местом. Ты в большом подозрении у Цезаря, и если останешься здесь, то неминуемо погибнешь. Если же ты все-таки считаешь, что я виноват перед тобой, то приходи ко мне за возмездием.
Через несколько минут он вернулся и сообщил гостю, что отец Бруно так погружен в молитву, что не слышал его прихода и не заметил другой лампы. После этого веселый монах и Альфонсо улеглись спать.
ГЛАВА IV
На утро юбилейного торжества принца Альфонсо разбудили грохот орудий и звон колоколов. Биккоццо стоял у очага и приготовлял завтрак. Отец Бруно уже ушел, так как хотел видеть процессию монахов своего ордена, и перед уходом отдал приказ не беспокоить рыцаря. Альфонсо пошел купаться в прозрачной воде ручейка, пока Биккоццо приготовлял завтрак, а когда вернулся, был поражен, в какой степени изменилось настроение монаха. Он уже больше не болтал так, как накануне, и еле отвечал на вопросы гостя. В конце концов Биккоццо признался, что он очень озабочен: он боялся, что отец Бруно вызовет возмущение своей проповедью, вследствие чего, несмотря на сильную протекцию Лукреции, и сам он, и его друзья могут дорого поплатиться. Бруно ушел из дома, ничего не евши, и посоветовал Биккоццо не сопровождать его в тот день. Тем не менее, монах твердо решил сейчас же после завтрака пойти искать своего господина. Альфонсо охотно пошел бы вместе с ним, но, вспомнив о своем условленном свидании с Мириам, расстался с Биккоццо в том месте, где нужно было свернуть к форуму. Собственно, Альфонсо мало рассчитывал на то, что Мириам сдержит свое обещание, да притом уверенность в виновности Лукреции настолько поглотила его, что все остальное казалось ему лишь праздным любопытством.
На форуме собралась уже значительная толпа людей разных сословий и положений, и Альфонсо пожелал в душе, чтобы Мириам не пришла. Прождав напрасно молодую еврейку довольно значительное время, он начал разыскивать ее среди праздничной толпы, когда убедился, что Мириам нет на площади, то решил пойти к ней в гетто. Он вспомнил, что она жила в доме, где помещается аптека, а потому он мог войти туда, не возбуждая ничьего подозрения, как будто желая купить лекарство. Он рассчитывал на то, что, может быть, ему удастся каким-нибудь образом напомнить молодой девушке о данном ею обещании.
Подойдя к воротам гетто, Альфонсо узнал от часового, что в течение всей праздничной недели ни один христианин не может войти в пределы гетто. Однако, Альфонсо не так легко отказывался от раз задуманного намерения. Увидев, что он не может проникнуть через ворота, он пошел к обход, чтобы добраться до дома Мириам таким же путем, каким он вышел оттуда накануне. Но и здесь его ожидало разочарование. Вода в канале стояла так высоко, что совершенно преграждала доступ. Это обстоятельство заставило рыцаря предположить, что евреи узнали о его посещении и умышленно подняли воду в канале. Само собой, разумеется, что тревога Альфонсо относительно судьбы Мириам после этого еще усилилась.
С целью узнать что-нибудь о безумной еврейке, рыцарь вернулся на площадь, где собралась толпа со всех концов города. Обедню должны были служить в старом константиновском соборе, но так как последний не мог вместить всех жаждущих попасть туда, то лишь часть паломников проникла в храм, остальные же стояли на площади и через широко открытые двери собора старались увидеть и услышать то, что происходит в храме. Благодаря своему полумонашескому одеянию и физической силе, Альфонсо удалось сравнительно легко пробраться, сквозь толпу и войти в базилику.
Служба не начиналась, так как папа и его двор были еще в Ватикане, где Александр VI принимал поздравления от высокопоставленных гостей. Альфонсо с любопытством осматривался вокруг и был крайне поражен, заметив, что на него обращено внимание присутствующих. Как только один из пажей, равнодушно озиравших толпу, увидел его, он быстро подошел к нему и почтительно спросил, не он ли того Альфонсо Равенна. Принц, принявший это имя для того, чтобы отвлечь от себя любопытство, ответил утвердительно и паж радостно убежал куда-то. Через несколько минут явился церемониймейстер Бурхард.
- Его святейшество желает видеть вас, - обратился он к Альфонсо. Следуйте за мной!
Опираясь на свой серебряный жезл, Бурхард пошел вперед, но рыцарь не спешил последовать за ним. Только когда церемониймейстер, дойдя до дверей Ватикана, оглянулся и повелительным жестом вторично пригласил Альфонсо войти, он не счел возможным отказаться от приглашения.
Широкая лестница из мрамора спускалась вниз и вела в огромный зал, где на троне восседал Александр. Глазам Альфонсо представилась грандиознейшая картина. К папскому престолу тянулась непрерывная цепь роскошно одетых знатных особ в духовном и светском платьях. Все подходили по очереди к трону, целовали ногу папы и, поздравив его, отходили назад, где позади трона образовалась уже целая толпа нарядных гостей. Когда Альфонсо вошел в зал, к ногам папы склонялась донна Лукреция, которую сопровождала свита из красивейших знатных дам Рима. Его святейшество поднял молодую женщину, нежно поцеловал ее и посадил рядом с собой с правой стороны. Когда Лукреция откинулась на спинку кресла, ее взоры встретились вдруг со взглядом Альфонсо. Она вздрогнула, и яркая краска залила ее щеки, но в следующее же мгновение она побледнела, как мраморное изваяние. Рыцарь сильно волновался, подходя к трону папы, чувствуя, что на него обращены взоры всех присутствующих. Лукреция между тем, овладела собой. На ее прекрасном лице выражалось удовольствие, в чудных глазах сверкали слезы. Когда Альфонсо склонился к ногам папы, она радостно воскликнула:
- Это - он! О, святой отец, если моя жизнь имеет для тебя какую-нибудь ценность, то взгляни на этого благородного рыцаря, спасшего меня!
- Встань и дай обнять себя, храбрый герой! Даже в героической хронике Диаца эль Кампеацора немного таких подвигов, как твоя борьба с буйволом, проговорил Александр VI. Он положил свою руку, украшенную бриллиантами, на плечо рыцаря. - Я должен поблагодарить тебя также за освобождение Паоло Орсини. Скажи, чем вознаградить тебя?
- Все люди, ваше святейшество, - лишь жалкое, безвольное орудие в руках Высшей Силы. Поступают ли они хорошо, или дурно, - их не за что ни вознаграждать, ни карать, и я прошу вас не приписывать мне никакой заслуги. Слепой случай привел мою лошадь и кинжал в соприкосновение с взбесившимся животным.
- А я все-таки чувствую себя обязанной вам, синьор рыцарь, это ваша храбрость, а не случай, спасла мою жизнь, - заметила Лукреция с обворожительной улыбкой, слегка краснея, отчего стала еще прелестнее. - В доказательство своей признательности я избираю вас своим рыцарем на предстоящий турнир!
С последними словами молодая женщина сняла со своей шеи серебристую ленту и накинула ее на плечо Альфонсо.
Сердце рыцаря сильно забилось, щеки вспыхнули, и он сознавал, что не в состоянии побороть свое страстное чувство к этому очаровательному созданию. Но вдруг его взоры встретились с таким сверкающим, бешеным от ревности взглядом монаха, что Альфонсо невольно вздрогнул. Он узнал отца Бруно, и вспомнил весь ночной разговор с ним. Усилием воли он подавил свое волнение, и со спокойным видом обратился и Лукреции:
- Вы видите, донна, что мне не подобает бороться в честь земной красоты, - проговорил он. - О, я готов отдать последнюю каплю крови в честь духовной красоты феррарских женщин и думаю, что этим доказываю им, как высоко я почитаю скромность и душевную чистоту, образцом которой является Пресвятая Дева Мария. Земную же красоту я считаю искушением дьявола, ядом, поднесенным в золотом сосуде.
С этими словами рыцарь так сильно рванул ленту, что в его руках оказалось несколько кусков.
Во время речи иоаннита лицо Лукреции несколько раз меняло выражение. Она сначала смотрела на иоаннита с немым удивлением, затем краска стыда и обиды вспыхнула на ее щеках, но в следующее же мгновение ее взор принял гордое выражение и на губах заиграла насмешливая улыбка. Она взяла из рук Альфонсо, стоявшего перед ней на коленях, свою изорванную ленту и обвела взглядом находившихся вокруг нее молодых рыцарей.
- Во времена Карла Великого и короля Артура к женщинам относились иначе, - с очаровательной улыбкой заметила она, обращаясь к Бембо, насколько можно судить по сонетам, составленным в честь любви и феррарских женщин. Если не все в Италии забыли эти поэтические сказания, то я надеюсь найти и сегодня человека, который согласится быть моим рыцарем несмотря на то, что, по мнению рыцаря святого Иоанна, я - полная противоположность его идеалу женщины.
- Хотя этот рыцарь и из Феррары, донна, но он забыл феррарскую поговорку: "Кто не может есть персики, тот не должен их и нюхать", несколько смущенно ответил Бембо. - Иоанниты - монахи, и им незачем рядиться в рыцарские доспехи.
- Удостойте меня, донна, этим драгоценным подарком, - проговорил Паоло Орсини, становясь на колени перед Лукрецией и страстно целуя конец ленты.
- Вы были бы, синьор Паоло, моим рыцарем по принуждению, возразила Лукреция, закусывая губы. - Нет, я надеюсь, что сэр Реджинальд не откажется достать для меня первый приз.
Лебофор с сияющим от счастья лицом склонился к ногам красавицы и поклялся святым Георгием, что будет сражаться в честь ее, пока только будет в состоянии сидеть в седле и держать в руках шпагу. Лукреция взглянула на английского рыцаря с такой нежной улыбкой, что Альфонсо почувствовал в сердце острые уколы ревности.
Многочисленные голоса среди молодежи выразили желание тоже сражаться в честь Лукреции.
- Нет, нет, я не хочу отнимать у других дам возможность сделаться королевами праздника, - возразила Лукреция. - Что касается меня, то я жертвую драгоценный венок, если его достанет мне сэр Реджинальд, - Пресвятой Деве Марии, в честь которой воздвигну храм в том месте, где случай спас меня от взбешенного буйвола.
- Не так-то легко оказаться победителем на турнире, гораздо легче заколоть быка, - насмешливо за метил Цезарь Борджиа, с удовольствием видя мрачную тень на лице своего отца. - Осмелюсь заметить вашему святейшеству, обратился он к нему, - что уже довольно поздно.
- Рыцарь, ты - не полумонах, а монах вполне, - сказал папа принцу Альфонсо, не скрывая своего неудовольствия. - В твои годы я предпочел бы сражаться на десяти турнирах, чем отклонил бы предложение такой очаровательной дамы.
Папа взглянул на свою дочь с необыкновенной нежностью и гордостью, а затем сделал нетерпеливый знак церемониймейстеру. Тот слегка оттолкнул Альфонсо от трона, чтобы дать место другим, еще не принесшим его святейшеству своих поздравлений.
К трону склонилась могучая фигура Вителлоццо, причем в зале раздался звон от его военного вооружения.
- Это вы, синьор ди Кастелло? - с изумлением воскликнул папа и отодвинул свою ногу, точно собираясь оттолкнуть от себя вооруженного великана.
- Я явился сюда, чтобы почтительно поцеловать эту святую стопу! проговорил Вителлоццо.
- Это - неслыханное нахальство! - возмутился папа. - Это, вероятно, вы, синьоры Орсини, посоветовали ему искать милости у меня, после того, как он грозил свергнуть меня с трона? - гневно обратился он к представителям семьи Орсини.
- Нет, святой отец, синьор ди Кастелло пришел сюда по моему совету, - с горькой улыбкой заявил Цезарь. - Ведь теперь мы все будем братья.
- Скажите, святой отец, что должен я сделать для того, чтобы получить ваше прощение? - спросил Вителлоццо.
- Отпусти своих разбойников и скажи своим вассалам, что христианину не подобает поднимать руку на своих ближних, если даже их господин требует этого! - гневно ответил Александр, вставая со своего места.
Герцог обменялся с Паоло озабоченным взглядом, а Вителлоццо поднялся с колен и стал рядом с Орсини.
Видя дурное настроение папы, церемониймейстер поспешил закончить процедуру поздравлений, а затем весь двор в торжественном шествии отправился в церковь святого Петра.
ГЛАВА V
Желая отвлечь от себя внимание, Альфонсо незаметно ушел из дворца и спрятался в одном из темных углов храма. Вскоре он услышал перезвон колоколов и залпы пушек, возвещавшие приближение папского шествия. За несколько минут до его появления раздалось отдаленное грустное и нежное пение. Под роскошным балдахином, представлявшим собой небо, усыпанное звездами из драгоценных камней, несли на троне папу, который, вытянув руки вперед, благословлял коленопреклоненную толпу. Папу окружала масса епископов, затем следовала придворная свита, за ней паломники высокого ранга в разнообразных дорогих нарядах, за ними монахи с факелами и монахини с зажженными восковыми свечами. После монахов и монахинь показалась Лукреция в сопровождении придворных дам, затем Цезарь с женой и многочисленной свитой. Альфонсо заметил, что с одной стороны Лукреции шел Паоло Орсини, а с другой - Реджинальд Лебофор. Прекрасный английский рыцарь, одевавшийся всегда очень роскошно, теперь превзошел самого себя.
Но больше всех поражал своей внешностью герцог Романьи. Он был в атласе и парче, расшитой жемчугом и бриллиантами. Герцогская шапка была украшена рубинами, величиной с орех. С его плеч спускалась роскошная пурпурная королевская мантия, отделанная горностаем.
Оставаясь в своем углу, Альфонсо был уверен, что его не заметят главные действующие лица церемонии, но судьбе угодно было распорядиться так, что он оказался прямо напротив Лукреции.
В эту минуту понеслись звуки, точно волнующееся море, сотен гармоничных голосов. Папа сошел со своего трона, чтобы лично отслужить обедню. С какими разнообразными мыслями и чувствами ни собрался сюда народ, никто не мог не подпасть под влияние этой высокоторжественной обстановки.
Когда по окончании обедни, его святейшество начал благословлять народ, Альфонсо невольно опустился на колени и в ту минуту был так же горячо убежден, как любой паломник-фанатик, что сам Господь благословляет его. Однако, это восторженное настроение исчезло, как только рыцарь поднял голову и увидел отца Бруно, который, сопровождаемый большим количеством доминиканцев, готовился взойти на украшенную цветами кафедру, чтобы после проповеди прочесть юбилейное папское послание, оглашения которого с нетерпением ожидали паломники. Его бледное лицо имело страдающее и решительное выражение, как у человека, ожидающего казни, но преодолевшего страх. Взойдя на кафедру, он некоторое время молчал, обводя взорами толпу. Альфонсо видел, что мужество не изменило монаху, и подумал с некоторым удовольствием о том, какой неприятный сюрприз ожидает папу и его двор. Булла оставалась непрочитанной, - по-видимому, отец Бруно оставил ее для заключения своей речи.
Монах начал с предисловия на латинском языке, описывая в мрачных, отталкивающих красках современное состояние христианского общества и религии. Казалось, что вернулся сам Данте и читает отрывки своей "Божественной комедии". Бруно говорил о первых чистых временах христианства, когда идолы исчезали, как дым. Теперь же снова начали поклоняться идолам и, именуя себя христианами, совершают преступления подобно язычникам.
После этого предисловия монах-аскет нарисовал картину современного ему общества, далеко-далеко стоящего от идеалов христианства. Горячая проповедь монаха уничтожала все на своем пути, как лава вулкана. Он громил тщеславие, жажду славы, плотскую любовь и в ужасном виде изображал нравы современного духовенства.
Изумление присутствующих возрастало с каждой минутой. Так как монах говорил вообще, не касаясь личностей, то папа Александр слушал его с видным благоволением. Эта необыкновенная речь повышала настроение толпы с каждой минутой все больше и больше. Но вдруг Бруно остановился, как бы собираясь с силами для того, чтобы совершить героический поступок. Его взоры, обводившие толпу, точно призывая к вниманию, остановились на Лукреции Борджиа, которая задумчиво смотрела на Альфонсо и даже не заметила, что монах перестал говорить.
Слова, которые собирался произнести Бруно, застряли у него в горле. Он судорожно, глубоко вздохнул и продолжал молчать. Лукреция вздрогнула, как бы проснувшись от сна, и подняла удивленный взор на проповедника. Бруно снова заговорил, но совершенно неожиданно на другую тему. Он упомянул о милости Божьей к верным слугам церкви и, кстати, рассказал о том, что на его жизнь покушался неизвестный человек. Монах расточал необыкновенные похвалы по адресу рыцаря, спасшего его, и Альфонсо боялся, как бы проповедник не назвал имени того лица, которое наняло убийцу.
Лукреция не могла удержаться от слез, а среди толпы слушателей пронесся шепот одобрения. Монах продолжал свой рассказ с возрастающим воодушевлением. Он говорил так, что можно было предположить, что он считает Орсини подстрекателем преступления.
- Моей смерти желал один человек, которому было неприятно, что я отрицательно отношусь к предполагаемому браку между двумя высокопоставленными лицами, - сказал Бруно, - но я все же скажу: не следует допускать третий брак после того, как Господь ясно показал, что Он не желает этого. Два первых брака произошли без Божьего благословения, не нужно вызывать вновь гнев Творца Небесного, иначе Он немедленно покарает непокорных Ему.
Эти слова произвели на слушателей неодинаковое впечатление. Цезарь улыбался, а папа сердито смотрел на него, как будто считал, что эта проповедь - дело рук Цезаря. Герцог Гравина вскочил с места и схватился за рукоятку шпаги, но Паоло остановил его, прошептав, что не следует принимать намек на свой счет. Лукреция не пыталась скрывать свое волнение и, закрыв руками лицо, тихо плакала.
В заключение монах объявил, что прощает своих врагов, и перешел на чисто религиозную тему, показывая необыкновенную начитанность и остроумное толкование текстов Священного Писания.
Окончив проповедь, Бруно взял буллу, сорвал печать и прочел ее громким, внятным голосом.
Наступило глубокое молчание. Слушатели молились про себя в ожидании, когда глава доминиканцев опустится на колени и произнесет благодарственную молитву, что требовалось по уставу службы. Но Бруно стоял неподвижно, погруженный в свои думы.
- Посмотрите, что делается там с этим учеником Савонаролы, недовольным тоном обратился Александр к одному из своих приближенных, - а благодарственную молитву мы прочтем сами.
Папа поднялся, в сопровождении кардиналов и прелатов подошел к алтарю и сильным, звучным голосом произнес слова молитвы. Вслед за ним последовал и герцог Романьи, который по окончании молитвы попросил позволения кое-что пожертвовать в пользу церкви и высыпал из маленькой коробочки много драгоценных камней.
- Вот вполне королевский подарок! - восторженно воскликнул церковный казначей. - Какой прекрасный пример для других!
- Карл Великий давал больше. Вот если я получу корону на западе, то буду поступать также, как он, - смеясь, ответил Цезарь.
Альфонсо не переставал смотреть на Бруно, который с бледным, утомленным лицом, опираясь на плечо Биккоццо, спускался теперь с кафедры. Вдруг раздался удар, потрясший всю церковь до основания. В честь юбилейного праздника приказано было звонить в огромный старый колокол базилики. Внезапно язык этого колокола сорвался, и большой кусок железа полетел с высоты башни вниз, проломил потолок церкви и упал непосредственно к ногам папы, раздробив мрамор пола. Куски штукатурки с потолка и осколки мрамора осыпали папу и его приближенных.
Невообразимая паника воцарилась среди присутствующих. Боялись, что рухнет все здание церкви, все заволновались, бросились к выходам, а тут еще распространился слух, что папа убит. Началась настоящая паника.
В первую же минуту происшествия Лукреция, оставив свое безопасное место, с громким, пронизывающим криком ужаса бросилась к своему отцу и упала в его объятия в бессознательном состоянии. Александр со свойственным лишь ему необыкновенным самообладанием положил на пол у своих ног, бесчувственную дочь и, несмотря на то, что ожидал, что вот-вот разрушится весь храм, громким, спокойным голосом прочитал молитву. Услышав голос папы, толпа мгновенно затихла в торжественном молчании, и могучий "аминь" раздавшийся в конце молитвы, показал, что сердца молящихся бьются в унисон.
С невыразимой нежностью Александр поднял свою дочь, наконец очнувшуюся от обморока, и она покрыла слезами и поцелуями его руки. Альфонсо показалось, что из глаз папы тоже покатились слезы в ответ на излияния Лукреции. Пока приближенные Александра приносили ему поздравления по поводу чудесного избавления от опасности, Альфонсо вышел на середину храма и, скрытый толпой громко произнес:
- Вершина церкви святого Петра стоит еще, но если ее сейчас же не укрепить и не перестроить всего здания, то скоро от нее останутся одни развалины. То же самое верующие христиане, произойдет и с нами. Укрепим христианство, исправим его по заветам Великого Учителя, иначе оно превратится в руины.
- Это хорошо сказано! - воскликнул Цезарь. - Я считаю, что каждый из нас, кто сколько может, должен пожертвовать на восстановление храма святого Петра. Это было бы поистине христианским поступком. А пока, святой отец, успокойте сердца верных сынов церкви, покажитесь народу, собравшемуся на площади. Нужно, чтобы все видели, что ваше святейшество милостью Божьей остались невредимы.
- Мы отправимся торжественной процессией в церковь Пресвятой Богородицы и принесем Царице Небесной благодарственную жертву, - сказал Александр немного утомленным голосом. - Успокойся, моя дорогая Лукреция! Орсини, помогите ей идти!
На площади раздалось радостное ликование толпы, когда она увидела папу во главе процессии, отправлявшейся к храму Пресвятой Девы. Альфонсо не последовал за процессией. Церковь быстро опустела, и рыцарь остался один, погруженный в свои мысли. Он думал о страстной любви Лукреции к отцу, о необыкновенном самообладании папы в такой страшный момент, о храбрости доминиканца, не побоявшегося пойти против папы и обвинить Орсини. Альфонсо только не мог понять, почему доминиканец так расхваливал его, между тем, как должен был чувствовать ревность к нему. Монах видел, что Лукреция оказала предпочтение Альфонсо перед другими. Вдруг его осенила мысль: он ясно понял, почему Бруно так превозносил его. Он хотел вызвать таким образом ненависть герцога Романьи к нему, принцу Альфонсо, и заставить его отомстить ему.
Подняв голову, принц неожиданно увидел доминиканца, стоявшего рядом с Биккоццо у алтаря и рассматривавшего разбитую мраморную плиту. На лице Бруно выражалась бессильная бешеная злоба. Однако, заметив приближающегося к нему рыцаря, он быстро овладел собой.
- Вы действительно, кажется, считаете свою жизнь скорее несчастьем, чем благом, - иронически обратился Альфонсо к доминиканцу. - По крайней мере, своими неуместными похвалами по адресу лица, спасшего вам жизнь, вы привлекли ему врага, что, конечно, сделали умышленно.
- Да, я причинил тебе временное зло, - согласился монах, - а ты навеки сделал меня несчастным.
- Я? - удивленно воскликнул Альфонсо.
- Да, ты! В моей душе боролись два начала - добро и зло. Добро победило. Но вот явился ты - и зло воскресло с новой силой. Ты заставил меня отказаться от моей великой задачи. Ты второй, но еще более коварный, Иуда. Я хотел, - продолжал с горькой улыбкой доминиканец, - заставить всех собравшихся христиан сбросить с трона Родриго Борджиа, который при помощи дьявола и больших денег повелевает нами, под именем Александра Шестого. Его поступки позорят Христа, представителем которого он является перед народом, бросают тень на всех христиан.
- Уведи своего господина отсюда, он сошел с ума! - обратился Альфонсо к Биккоццо.
- Если бы он съел кусочек чего-нибудь, ему стало бы лучше. Ведь в течение тридцати четырех часов у него во рту не было маковой росинки! озабоченно заметил Биккоццо.
- Я не голоден, и не чувствую никаких физических мучений! - возразил Бруно. - Жгите меня на огне - я не испытаю никакой боли. Ведь мои душевные страдания так велики, что заглушают все на свете. Ты не должен сердиться на меня, рыцарь! Я спас тебя, - теперь же для тебя этот город будет самым страшным местом. Ты в большом подозрении у Цезаря, и если останешься здесь, то неминуемо погибнешь. Если же ты все-таки считаешь, что я виноват перед тобой, то приходи ко мне за возмездием.