Орсини смотрел с полным доверием на Цезаря и теперь уже не сомневался в его искренности. В особенности его привлекала мысль, что Лукреция может быть в самом ближайшем будущем его женой.
   - Вы говорили о свержении старейшего представителя Италии так легко, точно дело идет о том, чтобы сорвать с дерева зрелый плод, - с некоторой нерешительностью возразил Паоло, - вы забываете, что он находится в тесном союзе с победоносным королем Франции.
   - Тем более я считаю его своим врагом. Для того, чтобы вернуть себе расположение французского короля, я принужден был поддерживать план женитьбы принца Феррарского на моей сестре, - этого брака желал Людовик Двенадцатый. Но теперь мне, в угоду этим друзьям, придется отказаться от большой части моего личного имущества, потому что его святейшество, конечно, пожелает наградить им мужа своей любимой дочери. Само собой разумеется, что эта перспектива не особенно радует меня. Флорентийскую республику тоже поддерживают французы, однако это не мешает друзьям Пьетро Медичи надеяться на его возвращение. Понятно, дорогой Паоло, никто из наших юбилейных гостей не должен ничего знать об этом разговоре. Если вы верите мне и хотите вступить со мной в союз, то Феррара и все феррарцы в наших руках. Прежде всего, мы посадим во Флоренции Медичи, и его святейшество подпишет ваше брачное свидетельство.
   Ослепленный любовью Паоло верил каждому слову Цезаря который продолжал развивать свой план с такими подробностями, что трудно было усомниться в его искренности. В конце концов ему удалось убедить Паоло стать его союзником.
   Когда беседа Цезаря и Паоло подходила к концу, они заметили, что музыка, игравшая танцы, внезапно прекратилась.
   - Вероятно, Лукрецию обидело наше долгое отсутствие, - проговорил герцог Романьи, - и она решила окончить бал. Пойдемте скорее! Но, прежде чем мы расстанемся, позвольте, Паоло, обнять вас и скрепить нашу дружбу родственным поцелуем.
   Орсини принужденно улыбнулся, и новые приятели разошлись в разные стороны, как только приблизились к освещенному пространству.
   "А теперь, - радостно подумал Цезарь, глядя с презрением на удалявшегося Орсини, - все карты снова в моих руках. Лукреция ни за что не согласится на брак с Паоло, когда увидит, что ее хотят взять силой. Папа еще не настолько кроток, чтобы при первом грубом требовании поступиться своей властью в пользу мятежников. Вителли заняты в Ареццо. Орсини разгневали французов тем, что хотят снова предоставить власть своему родственнику. Неаполю грозит война. Одним словом, все обстоятельства складываются в мою пользу! Нужно только действовать, не теряя времени"!
   ГЛАВА XII
   Паоло, войдя в грот, вспомнил слова Цезаря, что Лукреция, вероятно, обиделась на их долгое отсутствие, и стал тотчас разыскивать ее, но узнал, что она внезапно уехала с частью своей свиты и просила гостей оставаться до тех пор, пока им будет угодно. Ревнивый влюбленный начал искать глазами Альфонсо и к своему изумлению тотчас же увидел его на том же месте, на котором он сидел, когда Паоло вышел из грота. Лебофора не было среди гостей, так как Лукреция попросила его проводить ее до носилок.
   Для Паоло весь праздник потерял всякий интерес, и он отдал своим людям приказ собираться домой. Поднявшаяся при этом суета вывела Альфонсо из задумчивости. Он быстро поднялся и ушел из грота. Однако, не успел он пройти несколько шагов, как встретился с Лебофором, который возвращался обратно, исполнив почетную обязанность.
   - Что же, благоволение красавицы к вам не дошло до такой степени, чтобы пригласить вас в Ватикан? - насмешливо спросил Альфонсо.
   - Прошу вас, любезный друг, оставить подобные шутки! - недовольным голосом ответил Лебофор.
   - Неужели вы не оказали прекрасной даме этой маленькой услуги? Неужели вы не проводили бы ее до самого дворца, если бы она пожелала этого?
   - Я отдал бы ей последнюю каплю крови, если бы она потребовала этого! горячо воскликнул англичанин. - Однако не забывайте, что вы говорите о невесте моего друга. Я несомненно имел бы честь проводить донну Лукрецию до ее дворца, если бы ей не вздумалось посетить своего духовника, куда я не мог отправиться вслед за ней.
   - О, какой поздний визит! Ведь теперь уже полночь! Сознайтесь, Реджинальд, вы дорого дали бы, если бы могли быть духовником этой красавицы? - с горькой иронией спросил Альфонсо.
   - Скорее роль духовника подходит вам, как рыцарю святого Иоанна, возразил англичанин, не понимая намека Альфонсо. - Что касается меня, то, клянусь Пресвятой Девой, я был бы счастлив сделаться какой-нибудь вещью, каким-нибудь предметом, находящимся постоянно возле донны Лукреции. С какой радостью я был бы цветком на ее груди, хотя бы узнал, что к вечеру завяну, или птицей в клетке, висящей в ее комнате, или собакой, лежащей у ее ног и чувствующей прикосновение ее нежной, мягкой руки к своей голове, или подушкой, на которой покоится во сне ее жена!
   - Пусть Паоло будет осторожен: я боюсь, что ты задушишь своей страстью его невесту, - произнес Альфонсо. - Скажи откровенно, мой друг, это фея Моргана хотела превратить тебя в цветок, касающийся ее груди, или в подушку, на которой покоится ее голова? Она обещала тебе это?
   Лицо Лебофора вспыхнуло.
   - Ну, мало ли, что она, в качестве феи Морганы, предлагала разным лицам! - смущенно ответил он. - Она многих приглашала к себе, в том числе и меня.
   - А у тебя не хватило мужества напомнить ей о ее обещании? Вероятно, с этой целью она просила тебя проводить ее! - с заметным волнением проговорил Альфонсо.
   - Разве можно напоминать такой высокопоставленной даме о том, что говорилось шутя, во время маскарада? - возразил англичанин. - Впрочем, правда, она даже заставила меня сделать это. К моему величайшему изумлению, она потребовала, чтобы я рассказал ей все, что говорила фея Моргана, в чем она была, хотела, чтобы я повторил каждое ее слово, причем иногда мне пришлось порядочно краснеть.
   - Неужели же ты - такой новичок в любовных приключениях, что не напомнил ей о ее приглашении?
   - Я сам не знаю, как это вышло! Она, между прочим, спросила, что предсказала вам фея Моргана, и добавила, что собирается исполнить все обещания этой щедрой феи.
   - И после этого ты все-таки ушел, не солоно хлебавши? - почти с негодованием воскликнул Альфонсо. - Она ведь прямо сказала тебе, чего ей хочется! Ну, имея такого соперника, Орсини может спать спокойно!
   - Во всяком случае, если бы меня поцеловала женщина, как вас в гроте Эгерии, можете быть уверены, что я не стал бы рассказывать об этом всему свету!
   - Можешь молчать, сколько тебе угодно. Я и так знаю, что твоя обожаемая Лукреция - далеко не ледяная сосулька! - с трудом скрывая бешенство, ответил Альфонсо. - Ну, иди к своим друзьям, а я отправлюсь в гостиницу.
   Товарищи по оружию разошлись в разные стороны далеко не с такими дружескими чувствами, как бывало раньше. Альфонсо придумал новый план для того, чтобы удостовериться в недостойном поведении Лукреции. Англичанин сказал, что она отправилась к своему духовнику. Никто не мешал Альфонсо последовать за ней и, пользуясь уединенностью места и разными скрытыми закоулками, - подсмотреть и подслушать, чем вызван этот подозрительный визит.
   Когда рыцарь приблизился и развалинам, в которых обитал отец Бруно, он сейчас же увидел носилки Лукреции, освещенные факелами. Приказав остановиться, она надела длинную испанскую мантилью, закрывавшую ее лицо и фигуру, и соскочила с носилок. Ей навстречу выбежал Биккоццо, и в сопровождении его она быстрыми шагами вошла в одну из башен. Пользуясь знанием кратчайшего пути к келье отца Бруно, изученного в первое посещение, Альфонсо теперь намного опередил Лукрецию и Биккоццо. Пока те шли по лабиринту узких проходов, принц храбро подошел к открытому отверстию, заменявшему окно в келье монаха, и, спрятавшись в высоком кустарнике, видел все, что делается внутри кельи.
   Бруно сидел за большим каменным столом, заваленным латинскими и еврейскими рукописями, и писал что-то на огромном листе пергамента. По-видимому, устав от работы, он откинулся на спинку кресла, держа перо в руках. Среди мертвой тишины, царившей вокруг, до него внезапно донеслись звуки музыки, игравшей танцы перед гротом Эгерии.
   - Ее окружает веселье, - тихо проговорил доминиканец, мрачно глядя в одну точку. - Может быть, в этой зачумленной атмосфере загорается ее кровь греховной страстью? Но что мне за дело до этого? - вдруг воскликнул он, вскакивая с места. - Я опять забываю, что не должен думать о ней, опять совершаю грех! Мне снова мерещится сатана в образе этой прекрасной женщины! Но, если я даже и грешу, что из того? За прикосновение к ней можно согласиться на вечные ужасные пытки! Господи, спаси раба Твоего от искушения, избави его от этих ужасных мыслей! Я - монах, отшельник, для меня должны существовать лишь молитвы да книги, написанные во славу Божию. На чем я остановился?
   Отец Бруно опустился на стул, обмакнул перо в чернила, и только приготовился писать, как в келью вошел Биккоццо и доложил, что его желает видеть донна Лукреция.
   - Добрый вечер, отец мой, - раздался чарующий голос молодой женщины, появившейся вслед за Биккоццо. - Не пугайтесь! Возвращаясь из своих садов Эгерии, я зашла к вам, чтобы положить на ваш алтарь несколько лучших цветов. Кроме того, мне нужно сказать вам несколько слов наедине. Отец Биккоццо, оставьте нас!
   Молодая женщина сбросила мантилью. Биккоццо несколько секунд стоял неподвижно, пораженный ее красотой, а затем повернулся и двери, чтобы исполнить желание красавицы.
   - Биккоццо, приказываю тебе оставаться здесь, - сказал отец Бруно, но затем, вдруг устыдясь своей слабости, смущенно пробормотал: - или лучше ступай вниз и смотри, чтобы никто не мешал мне. Ах, это ты, дочь моя? Я тебя не узнал сразу. Что с тобой? Почему эти слезы? Ты совершила какой-нибудь тяжкий грех? Ведь я только вчера исповедовал тебя и отпустил тебе все твои грехи.
   - О, отец мой! Я тяжело согрешила, - ответила молодая женщина, заливаясь слезами. Она была рада, что Биккоццо ушел, не подозревая, что ее исповедь слушает Альфонсо. - Я согрешила и глубоко раскаиваюсь. Я даже сама нашла для себя достойное наказание.
   - Ты раскаиваешься в своем поступке, или жалеешь, что он не дал тех результатов, которых ты ждала? Женщины часто смешивают эти два чувства. Однако, в чем дело, дочь моя? Стань на колени, как полагается!
   Лукреция послушалась и опустилась у стула, на котором сидел монах, устремив свой взгляд на Распятие.
   - Вы предостерегали меня, святой отец, и, если бы я последовала вашему указанию, мне не пришлось бы испытать такое унижение. Во всем виновато мое женское тщеславие, - заговорила Лукреция, заливаясь слезами. - Вы приказывали мне, да я и сама знаю, что грешно искушать иоаннита, полудуховное лицо, и вот Бог покарал меня. Рыцарь открыто, перед всеми, презрительно отвернулся от меня.
   - Кто он? О ком ты говоришь, дочь моя? - спросил отец Бруно со злобным удивлением посмотрев на Лукрецию.
   - О рыцаре святого Иоанна, спасшем мне жизнь!
   - Что же случилось с ним? Говори скорее! Твоим нежным щечкам давно пора покоиться на мягких подушках, иначе они завтра не будут так свежи, как их соперницы-розы! - нежно сказал монах.
   - Мне трудно говорить о том, о чем даже подумать стыдно, - прошептала Лукреция. - Сегодня во время карнавала...
   - Ты играла позорную роль, как я слышал, - прервал ее монах. - Ты держала себя неприлично с этим мальчишкой-англичанином.
   - Значит, та фея, которая почему-то хотела казаться мной, ввела и вас в заблуждение, отче? - спросила Лукреция, положив свою нежную руку на корявые пальцы монаха. - Нет, я играла другую роль, еще худшую, и очень боялась, чтобы вы не узнали меня. Вы не видели сицилийской танцовщицы?
   - Да, мне кажется, я встретил это жалкое отродье, сосуд всевозможных пороков на Капитолийской площади, - после некоторого раздумья, холодным тоном ответил монах. - Она привлекала к себе внимание грязной, разнузданной черни своими сладострастными движениями. Она все время кривлялась перед толпой.
   - Нет, вы не правы. Я вовсе не кривлялась. Чем я заслужила такое мнение? - воскликнула Лукреция.
   - Ты бредишь, моя дочь? Причем ты тут? - спросил монах, освобождая свою руку из-под ее нежных пальцев.
   - О, дорогой отец Бруно, выслушайте меня! - умоляющим тоном проговорила Лукреция, насильно овладевая рукой монаха. Я хотела завлечь иоаннита, чтобы посмеяться над ним в присутствии всего двора, и для этого назначила ему свидание в гроте Эгерии!
   - Но тот не пришел на него, и потому ты теперь раскаиваешься в своем поступке?
   - О, нет, он пришел!
   - Пришел? Не шути такими вещами! Ты знаешь, что этим погубишь его. Снова прольется кровь, снова раскроется страшная пасть и проглотит его. Не губи иоаннита. Ты знаешь, что у меня есть тоже основание любить этого человека!
   - Это чувство заставило и меня позабыть об опасности, - воскликнула Лукреция. - Я сознаюсь вам во всем. Он пришел... да, да, но выказал мне такое презрение, что я готова была провалиться сквозь землю. Правда, он не знал, кто я, но, говоря с моей воображаемой фрейлиной, он называл позорными именами как ее, так и ее госпожу - Лукрецию. А затем на меня нашло какое-то затмение и я поцеловала его в лоб, как целую ваши руки.
   С последними словами молодая женщина почтительно прикоснулась губами к рукам монаха.
   - Ах ты, развратница!.. - не помня себя от гнева, закричал отец Бруно, дико сверкая глазами. - Ты ведешь себя, как последняя продажная женщина. Убирайся отсюда, я не хочу больше ничего слышать! Я могу с ума сойти от того, что услышу от тебя в следующую минуту. Уходи прочь, пока я не убил тебя. Я считаю святым делом удержать тебя от пропасти куда ты стремишься, а этого можно достигнуть, лишь убив тебя собственными руками.
   - Что вы говорите, отче? - воскликнула Лукреция, густо краснея, - Ваш гнев лучше всего доказывает мой позор. Поверьте, что я еще не совсем потеряла стыд. Я отважилась на этот поцелуй только в глубокой темноте. О, если бы вы знали, как я наказана за свой поступок! Этот рыцарь святого Иоанна перед всем двором насмеялся надо мной, рассказав, что произошло в гроте Эгерии.
   - Нельзя верить твоим словам, лживая женщина. Как могла ты поцеловать его в лоб, когда он выше тебя? Он, значит, наклонился?
   - Разве я сказала "в лоб"? Я хотела сказать "в губы". Я, собственно, намеревалась поцеловать его в лоб, но как-то случилось, что мне подвернулись губы. Ведь дело происходило в темноте! - пробормотала Лукреция, потупясь.
   - Ну, вот это скорее похоже на правду! - с горькой улыбкой заметил монах. - Для того, чтобы ты могла поцеловать иоаннита даже в губы, он все-таки должен был наклониться к тебе, то есть сознательно принять участие в твоем позоре.
   - Неужели? Значит, он искал моего поцелуя? - с невольной радостью воскликнула Лукреция.
   - Он приблизительно одного роста со мной! - проговорил монах, и его лицо приняло какое-то странное выражение.
   - Да, только вы опускаете голову, как подобает духовному лицу, а он держит ее высоко, подобно юному Марсу. Вы прощаете меня, отче, не правда ли? Ответьте на мой униженный поцелуй поцелуем всепрощения.
   С последними словами Лукреция прижала руку отца Бруно к своим губам.
   - Тебя простить? Ну, нет! Ты слишком искушаешь мое терпение. Уходи отсюда, ступай к своему родному отцу!., пусть он прощает тебе твои многочисленные грехи. Уходи.
   - Что ты о себе воображаешь, отец Бруно, чего ты бесишься? - гневно сказала Лукреция, внезапно изменив тон. Она вскочила с колен и продолжала. Как ты смеешь издеваться надо мной, после того, как я открываю тебе каждый потайной утолок своей души? Не нужны мне ни твое прощение, ни твоя помощь. Я сама скажу иоанниту, какая опасность ждет его. Во время нашего свидания в гроте за деревом стоял герцог Цезарь и слышал весь наш разговор.
   - Герцог Романьи? - с видимым удовольствием воскликнул монах. - Каким образом он попал туда?
   - Он действительно поверил или, может быть, сделал вид, что верит, будто я - странствующая танцовщица. Подслушав мой разговор со старухой, которую я посылала за иоаннитом, он сам явился на свидание, - дрожа всем телом, ответила Лукреция. - Необходимо предупредить феррарца об угрожающей ему опасности.
   - Цезарю не за что мстить ему, если ты говоришь правду, что рыцарь с презрением отвернулся от тебя.
   - Да, но он потом сказал при всех, что я поцеловала его, а Цезарь никак не может перенести это.
   - Ты искренне раскаиваешься в своем поступке? - спросил монах.
   - Наложите на меня какое угодно покаяние, но ради Бога предупредите феррарца об опасности! - воскликнула Лукреция, опускаясь на колени. - Я даже согласна, если это необходимо, чтобы он уехал из Рима.
   - Иоаннит не сделает этого. У меня уже был разговор с ним по поводу опасности, грозящей ему здесь, но он ответил, что ни за что не уедет отсюда, пока не исполнит данного ему поручения! - задумчиво возразил отец Бруно.
   - Вы знаете, какое у него поручение? - испуганно спросила молодая женщина.
   - Может быть, Господь готовит тебе горькую чашу с целью заставить тебя отречься от мирской суеты, покончить со всеми ужасами, виной которых является твоя красота, и прийти под Его святую защиту. Знаю ли я, зачем приехал феррарец? Я-то знаю, а вот тебе, должно быть, неизвестно, зачем он явился в Рим.
   - Нет, он сам рассказал мне. Его послал принц феррарский для того, чтобы, чтобы... нет, я это не могу сказать, - прошептала Лукреция, закрывая свое лицо рукой монаха.
   - Успокойся, дочь моя, он не в состоянии будет исполнить свое поручение, - нежно и тихо проговорил отец Бруно.
   - А вы прощаете меня, отче? - спросила Лукреция и, встретив взгляд духовника, отшатнулась в ужасе - так необычно было выражение его лица. Монах молчал.
   - Да говорите же, вы пугаете меня! Пресвятая Дева, он умер!.. Биккоццо, Биккоццо!
   - Тише, тише, дочь моя, - слабым голосом остановил ее отец Бруно. - Я немного ослабел от поста и бессонных ночей, но теперь уже все прошло. Уходи отсюда, прекрасный дьявол! Как ты смеешь так искушать меня своим сладострастием! - вдруг хрипло закричал монах.
   - Простите меня, отче, иначе я навсегда лишусь спокойствия! - просила Лукреция ласковым, умоляющим голосом, по-видимому, не подозревая истинной причины волнения отца Бруно и приписывая все своему проступку.
   - Тебя простить, дорогая, дивная Лукреция? О, Боже, спаси меня, дай мне какой-нибудь знак, что Ты здесь, что Ты существуешь! Пусть разразится гром, или я с ума сойду...
   Альфонсо невольно сделал резкое движение, отчего камень с разрушенной стены скатился в отверстие окна кельи монаха и с шумом упал на пол посреди комнаты.
   Доминиканец быстро оттолкнул Лукрецию в сторону и бросился на колени перед алтарем.
   - Да благословенно будет имя Господне во веки веков! - в экстазе воскликнул он, и начал горячо молиться.
   Лукреция с удивлением смотрела на монаха. Когда он поднялся с колен, то был поражен, каким чистым, невинным созданием казалась эта женщина!
   - Забудь все, что я говорил, дочь моя! - смущенно пробормотал доминиканец. - Твоя душа так дорога мне, что я в отчаянии забыл свою обязанность духовника. Иди с Богом, а я пока придумаю для тебя достойное покаяние.
   - А вы исполните просьбу, отче?
   - Да, я повторю свое предостережение. Жизнь этого иоаннита имеет и для меня значение! - изменившимся голосом прибавил монах. - Однако, не забывай, дочь моя, что этот феррарец выказал тебе презрение при всем народе, а теперь всеми силами старается найти какие-нибудь доказательства, чтобы покрыть твое имя позором навеки.
   - Да, я возненавижу его так же, как он ненавидит меня! - со вздохом ответила Лукреция, закутываясь своей мантильей. - Я никогда не забуду своей собственной глупости и той бессердечной жестокости, с которой он выставил меня на позор перед всеми окружающими. Я его так же презираю, как он презирает меня.
   Отец Бруно с горькой улыбкой взял лампу и пошел провожать свою духовную дочь. Все это было сделано так быстро, что Альфонсо еле успел спрятаться.
   ГЛАВА ХIII
   На следующий день на площади Равона, в своем дворце, Орсини устраивали бой быков. Вокруг всей площади были устроены сиденья, покрытые дорогой материей и украшенные флагами. На возвышении стояла палатка, предназначенная для папского двора. Она была сделана из пурпурного шелка, а внутри обита такого же цвета бархатом и белым атласом. Чтобы скрыть папу от взоров любопытной толпы, открытая сторона была завешена золотой сеткой.
   Альфонсо, не желая принимать участие в празднике в качестве гостя, последовал за толпой, стремившейся посмотреть торжество. Он был в мрачном настроении, не хотел, чтобы его видели, и все время прятался среди народа. Когда он подошел к площади, почти все места для сидения были уже заняты. Свита папы в блестящих мундирах заняла приготовленные для нее ложи. Через золотую сетку павильона Альфонсо увидел папу рядом с Лукрецией, окруженной своими фрейлинами. Из мужчин был лишь один - англичанин Лебофор. Альфонсо спросил стоявших около него людей, почему рыцарь солнца не принимает участия в бое быков, и ему ответили, что англичанин не обладает нужной для этого ловкостью, а потому отказался от турнира. Этот ответ поразил Альфонсо. Он знал, что Реджинальд отличался необыкновенным искусством в этом деле, и ничего так не любил, как опасную борьбу и триумф после победы.
   Арена была усыпана белым песком. Из большого фонтана все время лилась струя розовой воды и смачивала песок для того, чтобы не было пыли.
   Среди всадников, сидевших на горячих лошадях, находились герцог Романьи и Паоло Орсини. На Цезаре был черный бархатный костюм с огненно-красными бантами, а на Орсини - белый (цвет Лукреции), отделанный ярко-красным (цвет дома Орсини) и зеленым. Эти цвета должны были служить символом любви и надежды.
   Маршал турнира представил Лукреции шестнадцать всадников и попросил у нее разрешения начать бой быков. Лебофор откинул в сторону золотую сетку, и Лукреция вместе со своими фрейлинами приветствовала героев. Альфонсо заметил, что молодая женщина холодно отнеслась к Орсини, отчего лицо англичанина засияло радостью.
   - Разрешаю вам вступить в борьбу, рыцари, и от души желаю полного успеха, - с обворожительной улыбкой проговорила Лукреция, подавая Орсини большой железный ключ. - Однако, почему среди вас нет рыцаря святого Иоанна? Может быть, он боится в борьбе с быками потерять ту славу, которую приобрел во время охоты на буйволов?
   - Вам, донна, вероятно, это лучше известно - мрачно ответил Паоло, что касается меня, то я мало интересуюсь тайными побуждениями иоаннита.
   Лукреция высокомерно поклонилась, а Паоло передал маршалу ключ от конюшни, в которой находились быки. Для большего удовольствия публики на арену сразу выпустили четырех быков, самых бешеных. Раздался громкий шум труб и литавр, и со страшным ревом по арене завертелись четыре черных, как уголь, быка. Зрелище казалось настолько интересным, что даже папа высунул голову вперед из палатки, и напряженно следил за борьбой.
   Альфонсо не принимал никакого участия в этом зрелище. Он стоял равнодушно, когда публика громко выражала свои восторги по адресу Орсини, который, несмотря на страшную опасность, схватил быка за рога и обмотал их белыми лентами в честь Лукреции. Он смотрел безучастно, когда толпа зааплодировала Цезарю, снесшему одним взмахом кинжала голову самого бешеного животного.
   В конце боя трудно было решить, кому принадлежит пальма первенства Паоло или герцогу Романьи. Цезарь поспешил великодушно отказаться от награды в пользу своего друга Орсини. Приз состоял из великолепного меча, и, держа этот приз в руках, Паоло опустился на колени перед дамой своего сердца.
   Александр VI удостоил похвалой храброго рыцаря, а Лукреция приняла подарок с более благосклонной улыбкой, чем обыкновенно. Протянув свою руку, чтоб взять подарок Паоло, она взглянула с чарующей улыбкой на Лебофора, и перевела затем свой взгляд на толпу. На одно мгновение ее взор встретился с взглядом Альфонсо, но последний поспешил скрыться среди публики.
   - Завтра я буду сражаться этим мечом с теми рыцарями, которые не отдают дани богине любви, в особенности с самым упрямым из них, рыцарем святого Иоанна, - весело сказала Лукреция, обращаясь к Паоло. - Но, так как этот меч слишком тяжел для того, чтобы я могла прикрепить его к своему поясу, а вы очень устали, я отдам его на сохранение сэру Реджинальду Лебофору.
   С этими словами Лукреция передала меч англичанину и держала его при этом таким образом, что Лебофор должен был вместе с мечом взять и ее руку. Так, по крайней мере, думал Альфонсо, видевший эту сцену.
   По окончании боя быков на арену вышли четверо герольдов в ярких костюмах, и объявили всему народу, что завтра, в честь юбилейного торжества и дня рождения донны Лукреции, будет турнир в Колизее. Приз его святейшества состоит из бриллиантового венка, стоящего пятнадцать тысяч золотых дукатов. Этот приз получит тот рыцарь, которого признают победителем все дамы, герцог Романьи в качестве председателя турнира, герольды и маршалы.
   После этого торжественного сообщения пришли два других герольда с гербами герцога Романьи и пригласили всех жителей Рима, а также приезжих гостей, на праздник во дворец к герцогу, где дано будет блестящее представление. После этого толпа разошлась, а двор отправился в палаццо Массими, где Орсини устроили парадный обед.
   Альфонсо в удрученном настроении вернулся в свою гостиницу. Всю прошлую ночь он думал о событиях дня. Его мучила мысль, что он жестоко оскорбил Лукрецию, но он старался успокоить себя тем, что, хотя многие его подозрения оказались неосновательными, все же красавица не могла оправдаться в том обвинении, которое, главным образом, позорило ее. Он припоминал выражение ревности у Цезаря, упреки монаха по адресу молодой женщины, рассказ еврейки об убийстве Джованни Борджиа, который, вероятно, погиб от руки ревнивого Цезаря, и его озлобление против Лукреции заглушило чувство раскаяния. Кокетство молодой женщины с англичанином заставляло сердце Альфонсо сжиматься от какого-то горького и неприятного чувства.