Литтл Бентли. Господство

   А может быть, это было?
   И это ее пугало.
   В ее снах часто фигурировал отец. Пенелопа видела исключительно живую картину, которая настойчиво повторялась в нескольких ночных кошмарах: ее отец голый, он кричит, ее матери его удерживают, а мать Марго прильнула к нему и плотоядно слизывает кровь из огромной раны у него на груди.
   Девушка села в постели. Во рту было сухо. Она похлопала ладонью по столику, пытаясь нащупать стакан с соком. Но, как назло, сегодня она его принести забыла.
   Пенелопа сбросила одеяло и встала. Конечно, напиться можно было и в ванной, воспользовавшись стаканчиком для полоскания зубов, но водопроводной водой она лишь полоскала рот. Она знала, что вода везде одинакова, из одного источника, но пить в помещении, где находится унитаз, было неприятно.
   Придется отправиться на кухню.
   Пенелопа как можно тише открыла дверь комнаты и вышла в коридор. Впервые в жизни она шла по темному ночному дому, где царила полная тишина. Утром, в полдень, вечером – всегда кто-то чем-нибудь занимался, было много движения, звуков, шумов. Но теперь, когда матери спали, когда все огни были погашены, эта смешанная с мраком тишина казалась зловещей. Она просто давила.
   Она не хотела никого будить, поэтому, не включая свет, держась за стену, на ощупь стала спускаться вниз по лестнице. Откуда-то снизу, от одного из незашторенных окон, возможно из кухни, исходило рассеянное голубое свечение, что делало окружающую тьму еще более глубокой. Руки покрылись мурашками, и она уже почти была готова вернуться в свою комнату. Что-то жуткое было сейчас во всей обстановке, и хотя она прожила здесь всю свою жизнь, тысячу раз шастала туда и обратно по лестнице, в данный момент все здесь было чужим.
   Усилием воли Пенелопа заставила себя спуститься дальше вниз. В самом деле, она же не ребенок, который боится темноты. Ничего здесь такого нет, все, как и днем. К тому же охранная система делает их дом самым безопасным местом к западу от Пентагона. Никто не может здесь притаиться и спрятаться. Никто не может сюда войти.
   Она и не боялась, что кто-то сюда войдет.
   Пытаясь рассуждать логично, она старалась убедить себя в том, что вовсе не испытывает страха, что ей нечего опасаться, кругом все тихо и спокойно.
   Однако она была очень напряжена. Значит, не все поддавалось логике, значит, все же что-то было не так.
   Она достигла нижней ступеньки и поспешила направо через дверь на кухню. Здесь наконец Пенелопа включила небольшой светильник над плитой. Как она и полагала, свет развеял ее испуг. Вокруг находились знакомые предметы: прилавок, раковина, холодильник, плита, – а вся атмосфера враждебной ирреальности, которая существовала всего секунду назад, оказалась полностью рассеянной.
   Ничто так не отпугивает привидения, как свет.
   Она открыла шкаф с посудой, взяла стакан и налила из кувшина сок.
   За окном, что над раковиной, мелькнула какая-то фигура. Появилась и пропала.
   Пенелопа вскочила и почти выронила стакан, успев его подхватить только в последнее мгновение. Ее первой мыслью было: привидение. Она лишь успела заметить что-то светлое, странной формы, с замедленными движениями.
   Потом она услышала знакомый звук охранной сигнализации на входной двери и в слабом круге света за окном увидела мать Марго.
   Что она там делает в такую поздноту? Куда ходила?
   Пенелопа застыла со стаканом в руке. Дверь отворилась, и в кухню прошла мать Марго. Она взглянула на девушку и, не сказав ни слова, быстро и бесшумно прошла мимо, как будто ее здесь не было.
   Пенелопа тоже не произнесла ни слова, просто смотрела, как бледный силуэт матери растаял в темноте холла. Тревога снова охватила ее – блузка матери была порвана.
   Она была измазана кровью.

Глава 35

   Хортон рассматривал пустую винную бутылку. Она стояла в кухне на столе, и он с тупым недоумением смотрел на нее уже почти двадцать минут, все пытаясь сообразить, почему это она пустая.
   Пытаясь понять, когда же он ее выпил.
   Но он ее выпил, это точно, потому что был пьян, и этот факт при всем желании отрицать было невозможно. Подробности происшедшего Хортон вспомнить никак не мог, хоть убей: сколько ему потребовалось времени, чтобы прикончить эту бутылку, и, самое главное, где он ее достал?
   Полное затмение.
   Это его тревожило. И серьезно. Уж чего-чего, а алкоголиков он за свою жизнь насмотрелся, ему были известны все симптомы этой, с позволения сказать, болезни, но он-то, спрашивается, при чем? Ну, в последнее время он чаще стал прикладываться к бутылке, ну и что? Вопрос о том, чтобы хоть раз потерять над собой контроль, перед ним, кажется, никогда не стоял.
   В этом-то и была вся проблема – все это случилось каким-то образом помимо его воли.
   Тут было что-то совсем другое, вовсе не алкоголизм. Все дело тут в вине.
   Аданем.
   Вино, производимое фирмой лесбиянок. Он, конечно, слышал о нем, может быть, даже видел где-то бутылку с этикеткой этой фирмы, но, насколько ему было известно, для обычной публики оно было недоступно.
   Но ведь эту бутылку он купил в магазине. Хортон мог даже поклясться, что знает в каком.
   Или не знает? Полной уверенности не было.
   Хортон с раздражением протер глаза. Эффект, произведенный на него этим вином, отличался от действия других алкогольных напитков, которые он когда-либо употреблял прежде. Вместо ощущения одиночества и покинутости, которое обычно охватывало его после выпивки, когда он оставался один на один со своей тоской, сейчас им овладело чувство… какого-то странного единения, – с кем и зачем, он не понимал, – чувство общности со всем остальным миром, вызванное опьяняющим действием выпитого вина. И от этого бросало в дрожь.
   Кроме того, он пришел… хм, в сексуальное возбуждение. И это тоже было крайне необычным. Во всяком случае, для него. Как это бывает с другими, он не знал, но для него алкоголь был чем угодно, только не снадобьем, возбуждающим желание. Наоборот, в пьяном состоянии Хортон неизменно становился абсолютно беспомощным. Сейчас он вдруг ни с того ни с сего вспомнил, как однажды им с Лаурой пришла в голову блажь заняться чем-то эксцентрично-извращенным. Перед этим, правда, они изрядно поддали. Инициатива исходила от нее. Она пожелала, чтобы он приковал ее наручниками к спинке кровати и изнасиловал. Причем обязательно грубо. Он с радостью повиновался, но, подойдя к постели, где она в наручниках, выгнувшись, распростерлась перед ним, ничего не смог сделать. И все из-за алкоголя.
   Теперь же одного воспоминания об этом случае оказалось достаточно, чтобы возникла сильнейшая эрекция. Член болезненно вдавился в трусы, и Хортон подумал, что, если бы все это происходило сейчас, просьба Лауры была бы удовлетворена в самом лучшем виде.
   Хортон взял бутылку. Она удобно умещалась в руке, как-то очень знакомо, и он предположил, что пил из горла, держа ее вот так вот, в руке, хотя точно вспомнить, что делал это, не мог.
   Полное затмение.
   Что же, черт возьми, случилось?
   Зазвонил телефон.
   Он мигом поднялся на ноги, мгновенно протрезвев, и поспешил из кухни в гостиную, где стоял телефон. Звонить могли только из одного места – полицейского управления, и периферийная система его мозга, повинуясь какому-то особому инстинкту полицейского, автоматически привела его в норму, в значительной степени нейтрализовав опьянение.
   Он схватил трубку сразу же после второго звонка.
   – Хортон.
   – Лейтенант? Это Дитс. Я сейчас в управлении. У нас тут… хм… у нас тут, похоже, двойное убийство…
   – Короче. Что случилось?
   – Двое старшеклассников. Разорваны на части.
   Во рту у Хортона пересохло.
   – Где?
   – На Южной улице.
   – Я выезжаю.

* * *

   Огни поисковых фонарей и красно-голубые мигалки патрульных машин освещали часть дороги между входом на винный завод Аданем и старым ранчо Митчелла. Хортон стоял у перегораживающего дорогу щита рядом с холодильным фургоном и курил. Вдохнув дым, он ощутил знакомое действие табака на легкие. Тепло. Выдохнул и посмотрел на «додж-дарт», где Мак-Комбер и еще один полицейский в форме посыпали все порошком для снятия отпечатков. Полчаса назад кто-то обнаружил машину и позвонил. Обеспокоенные родители обоих школьников уже обратились в управление несколько часов назад, и когда номер найденного автомобиля совпал с номером машины разыскиваемых, Дитс и Мак-Комбер были посланы сюда.
   Меньше чем за пять минут они обнаружили тела.
   Вернее, то, что от них осталось.
   Хортон глубоко затянулся сигаретой, пытаясь не думать о собранной куче мяса и костей, которую уже запаковали и погрузили в холодильный фургон. Подобные зверства со взрослыми тоже вызывали ужас, но школьники, дети… Он посмотрел на небо и уже в миллион сто первый раз подумал, где же это там скрывается Бог. Если Он все видит, то как позволяет свершаться такой мерзости?
   Он ненавидел эту чертову работу.
   Хоть бы эти скоты сделали перерыв, что ли.
   Но на сей раз было обнаружено нечто весьма интересное. Причем нашел его этот тупица Дитс.
   Орудие убийства. С отпечатками.
   Кровавыми отпечатками.
   Хортон швырнул окурок на асфальт, за загородку, и направился к черно-белой патрульной полицейской машине. Орудие убийства все еще лежало на капоте, там, где он его оставил. Оно было уложено в пакет, завязано, готово к отправке в лабораторию: бутылка из-под вина Аданем.
   Он взял пакет, вспомнил бутылку, которая все еще стояла у него на кухонном столе, и поежился.
   – Лейтенант.
   Хортон вздрогнул от голоса, чуть не уронив пакет. Напустив на себя безразличный вид, он повернулся к офицеру следственной группы.
   – Да.
   – Вы уже закончили?
   Хортон посмотрел на найденную улику и неторопливо кивнул:
   – Да. Я уже закончил. Это все в вашем распоряжении.

Глава 36

   Эйприл проснулась совершенно разбитая и в то же время в состоянии сильного сексуального возбуждения.
   Она перевернулась, чтобы посмотреть на часы на столике, но сколько сейчас – восемь тридцать или девять тридцать, – понять не смогла. Тогда, потянувшись, она стала шарить рукой по полу, пока пальцы не наткнулись на еще не совсем пустую бутылку. Там оставалось несколько капель, и она приложила горлышко ко рту, чтобы слизнуть их языком.
   Господи, вкусно-то как.
   Левая рука скользнула под одеяло, к промежности. Эйприл начала лениво себя поглаживать. Там все уже было влажно, уже начала сокращаться вагина, и она вдруг осознала, что ее нужно наполнить. Как можно скорее. Лучше всего прямо сейчас. Немедленно.
   Откуда-то из глубины дома, из кухни, до нее донеслись звуки: шум льющейся воды в раковине, звяканье посуды. Она перестала работать пальцами и уронила бутылку на пол. Полежала с секунду неподвижно, затем сделала глубокий вдох, закрыла и тут же открыла глаза и села, откинувшись на спинку кровати. Ей отчетливо вспомнились события прошлой ночи. То, о чем рассказали Маргарет и Марго.
   Дион?
   Это казалось невозможным.
   Ей не хотелось, чтобы это стало возможным.
   Но это было правдой. Вот почему она так напилась. Прикончив первую бутылку, она все повторяла себе, что просто хочет, чтобы стало хорошо, что после долгого пребывания в смирительной рубашке необходимо немного расслабиться, но на самом деле пила она не поэтому, а чтобы забыться, чтобы выбросить из головы то, что ей рассказали о сыне.
   Потому что она знала: все так и есть на самом деле.
   Узнав правду, она переступила последнюю черту. На подсознательном уровне она давно об этом догадывалась, поэтому, когда ей все разъяснили, Эйприл не была шокирована. Удивлена – другое дело, но не шокирована, и, главное, сразу же поверила. Немедленно. Всему.
   – Мам. – В дверь постучал Дион.
   Она не ответила.
   – Мама. Уже почти десять. Ты встаешь?
   Десять? Она скосила глаза на часы. Они показывали не восемь тридцать, а девять тридцать.
   – Мама.
   Она снова ощутила, что между ногами что-то трепещет. Ее сжигало сводящее с ума желание, она сбросила одеяло и встала голая лицом к двери, не говоря ни слова, почти надеясь, что Дион откроет дверь, войдет и увидит, но, когда он снова произнес «мама», поворачивая ручку двери, она быстро проговорила:
   – Я встаю! Не входи! Я не одета!
   – Хорошо.
   Услышав, как он отошел от двери и начал спускаться в холл, она почувствовала стыд за то, что была готова предстать перед сыном в таком виде. Что побудило ее к такому поступку? Что с ней происходит?
   К чему эти вопросы? Она прекрасно знала, почему действовала именно так, прекрасно понимала, что с ней происходит. Эйприл продолжала стоять и глядеть на закрытую дверь, а ее пальцы скользнули вниз по телу, по волосам, туда, к влажной мягкости.

* * *

   В воскресенье утром закадрить мужика довольно трудно.
   Не то чтобы невозможно, но трудно.
   Эйприл оставила Диона дома со списком поручений и уехала. До сих пор она этого избегала, и все как-то обходилось. Но сегодня стало совершенно невмоготу. В двух первых заведениях, которые она посетила, ничего путного обнаружить не удалось – обычные посетители баров, любители выпить, в основном пожилые мужчины. Но третий заход оказался удачным. Просто по-настоящему повезло. Она нашла красивого, атлетически сложенного молодого человека, в самом соку, только-только созревшего, уже, несомненно, попробовавшего, но в основном еще вполне нетронутого.
   Она села рядом, выпила с ним, поговорила, чуть-чуть, слегка, коснулась его, и вскоре он, как и следовало ожидать, предложил поехать к нему. Она охотно согласилась.
   И вот теперь он лежал перед ней в постели обнаженный и хныкал. Простыни были все покрыты… не стоит, видимо, упоминать сейчас, в чем были эти простыни. Она посмотрела на него с грустной удовлетворенностью и нежно шевельнула пальцами его волосы. От ее прикосновения он вздрогнул, и этот отклик вызвал в ней прилив теплоты.
   Она уже собиралась одеваться – ведь пора возвращаться домой, но неожиданно ей захотелось еще.
   Она взглянула на часы. Три тридцать. Еще есть время. Раньше шести Дион ее дома не ждет.
   Она встала перед ним на колени, потянулась и ухватила его вздутый, окровавленный пенис.
   – Нет, – закричал он. – Больше не надо.
   Она улыбнулась ему и нежно похлопала по щеке.
   – Надо.

* * *

   По дороге домой она остановилась у «Тако Белл», чтобы купить на ужин несколько лепешек.
   Домой она прибыла вовремя, как раз чтобы посмотреть программу «60 минут».

Глава 37

   В понедельник после обеда Диона исключили из школы на три дня за драку.
   За драку, подумать только. Дело в том, что ему вообще еще ни разу в жизни не приходилось драться. В начальной школе иногда приставали ребята поздоровее, но он всегда как-то избегал потасовок: либо просто удирал, либо не являлся на заранее условленное место, либо исхитрялся как-то еще. Приходилось напрягать мозги, чтобы не быть битым.
   Но на этот раз зачинщиком драки был он сам.
   Все получилось так быстро, он даже не помнит как. Всего только минуту назад все было спокойно. Они – Дион, Кевин, Пол и Рик – сидели после обеда на крышке стола и трепались, а уже в следующее мгновение Дион с Полом, сцепившись, катались по каменному полу. Пол отпустил какую-то шутку насчет того, что Пенелопа лесбиянка, он стал защищать ее, ответив соответствующим образом. Произошел взаимный обмен любезностями. Затем они схватились.
   Дион не мог припомнить, чтобы он как бы сознательно решил причинить Полу физическую боль, просто он внезапно ринулся со сжатыми кулаками на этого парня и к тому времени, когда Кевин и Рик их разняли, уже раскровенил тому морду.
   Собралась толпа, и Дион, улавливая краем уха комментарии, понял, что ребята его поддерживают, что они на его стороне. Каждый удар, который он наносил противнику, сопровождался взрывом возгласов одобрения.
   Ну а потом их остановили.
   Собравшиеся школьники с почти нескрываемым обожанием молча смотрели на него, а он стоял с бешено бьющимся сердцем, учащенно дыша. Потом явился мистер Бертон, куратор класса, и повел его в свой кабинет. Кто кого одолел, Дион сейчас не осознавал – скорее всего он, но это было не важно. Всего несколько дней назад он и помыслить не мог о чем-то подобном, но теперь почему-то вовсе не удивлялся тому, что произошло, напротив, был вполне доволен собой. Мистер Бертон усадил его на стул и сказал, что его исключают из школы на три дня.
   Дион оцепенело кивнул.
   Куратор улыбнулся.
   – Я делаю это, потому что должен. Понимаешь? Если бы все зависело от меня лично, я бы тебе позволил его просто убить.
   Дион вздрогнул.
   – Что?
   Мистер Бертон выдвинул ящик стола, извлек бутылку с вином и вытащил пробку.
   – Я знаю, как это бывает. Мы все должны играть в эти маленькие игры.
   У Диона перехватило дыхание – он вдруг понял, что куратор пьян. Мистер Бертон сделал еще глоток, и Дион разглядел, что вино то же самое, что на ужине у Пенелопы. Приятно ударяющее в голову, вкусное. А какой чудесный аромат! Очень захотелось выпить, но, когда куратор неожиданно ему предложил, он отрицательно замотал головой.
   – Ну, давай же, не стесняйся, – пробормотал мистер Бертон с легкой усмешкой.
   Дион уже практически чувствовал вкус напитка во рту и одновременно знакомое трепетание в промежности, но все же сумел заставить себя произнести:
   – Нет.
   Куратор снова надолго приложился к бутылке.
   – Понимаю, – проворчал он, наконец оторвавшись от нее. – Ну что ж, мне больше останется. – Он махнул рукой в сторону двери. – Ты свободен. – А затем, подмигнув, добавил: – Ты исключен. Пошел вон отсюда.
   Дион поднялся со стула и вышел. Он уже миновал школьные ворота, уже направлялся домой, когда его начали одолевать сомнения.
   «В самом деле, что это на меня нашло? – думал он, вспоминая случившееся. – Что заставило меня полезть в драку? Ведь такого сроду не было.
   Избить кого-нибудь? Причинить кому-нибудь боль?
   И чтобы это мне нравилось?
   И эта странная встреча с куратором…»
   Здесь что-то не так. Происходят какие-то странные вещи, которые взаимосвязаны, но ему не удавалось собрать их воедино. Дион был расстроен. Это все равно что взяться решать задачу по математике, почти уловить ход решения, но не суметь довести его до конца.
   Это имело также какое-то отношение к его снам. И к матерям Пенелопы. И к маме. И к вину.
   Когда он подошел к дому, его сердце снова бешено стучало.
   Но на сей раз это была не храбрость.
   Это был страх.

* * *

   Неожиданно пришла Пенелопа. Сразу после окончания последнего урока. Утром в классе он ее не видел, на обеде они тоже не встретились, и Дион решил, что она заболела и осталась дома. Оказавшись дома, он сразу же набрал ее номер, но, попав на автоответчик, повесил трубку, так и не передав никакого сообщения.
   Девушка появилась с Веллой, и теперь они обе – Велла несколько нервозно, Пенелопа с любопытством – оглядывали все вокруг. Она была здесь впервые, и Дион жалел, что не успел хотя бы немного прибраться. Через кухонную дверь были видны тарелки, до сих пор громоздившиеся в раковине после завтрака; на полу в гостиной валялись пустые банки от коки и старые газеты. Ничего себе будет первое впечатление.
   Она улыбнулась.
   – Значит, вот что ты называешь своим домом.
   Он покраснел.
   – Обычно здесь много чище, – произнес он извиняясь. – Если бы ты предупредила, что придешь, я бы тут слегка навел порядок.
   Пенелопа засмеялась.
   – Я, наоборот, хотела застать тебя в твоей естественной среде обитания.
   Велла, глядя смущенно в окно, произнесла:
   – Мы услышали, что случилось, и решили зайти. Кроме того, нам сказали, что ты исключен.
   Его лицо загорелось. Дион хотел все объяснить, но не знал, как это сделать, хотел извиниться, но не понимал за что. Поэтому он просто стоял и тупо кивал, глядя на Веллу, избегая встречаться взглядом с Пенелопой.
   – Все в порядке, – успокоила Велла. – У нас в школе никто Пола особенно не любит, так что ты теперь настоящий герой.
   Но по ее тону Дион мог судить, что героем она его вовсе не считает.
   – Так получилось, – выговорил он упавшим голосом и посмотрел на Пенелопу. – Он назвал тебя лесбиянкой.
   Она покраснела.
   – Ладно. – Он решил сменить тему. – Хотите, девочки, что-нибудь выпить? Коку? Сэвен-ап? Доктор Пеппер?
   Велла покачала головой:
   – Нет, нет Нам надо идти. Мне ведь положено прямо из школы домой. Я и так уже нарушила график. Если я хоть немного опоздаю, мама сойдет с ума.
   – Я думала, что ты захочешь прогуляться, – быстро проговорила Пенелопа. – Велла может подбросить нас ко мне, а вечером я отвезу тебя домой.
   – Тогда мы должны поторопиться, – сказала Велла.
   Дион кивнул, широко улыбнувшись Пенелопе:
   – Сейчас. Надо только оставить маме записку.
   Десять минут спустя Велла высадила их у ворот винного завода. Они попрощались. Пенелопа поблагодарила подругу, Велла отъехала, и девушка, открыв черный ящичек, набрала код. Делая это, она нахмурилась, и Дион легонько коснулся ее плеча, стараясь, чтобы жест этот не выглядел слишком интимным, потому что был уверен, что, как только они приблизились к воротам, за ними непрерывно следит телевизионная камера.
   – Что-то не так? – спросил он.
   Пенелопа сначала вроде бы заколебалась, но потом утвердительно кивнула.
   Ворота медленно пошли вбок, и они вышли на дорожку.
   – Так в чем дело? – повторил Дион.
   Она повернула к нему лицо.
   – В моих матерях.
   Он почувствовал, как усиленно забилось сердце. Слова Пенелопы его не удивили, наоборот, ему показалось, что именно это он и ожидал услышать в ответ.
   – А что с ними?
   Она потупилась.
   – Что-то такое, чего я сама не понимаю. – Они медленно двигались по дорожке. Девушка рассказала ему о том, что случилось в субботу ночью, после того как она вернулась домой, описала, как явилась домой после полуночи мать Марго, не скрыв, что она была в разорванной окровавленной блузке. – Я люблю своих матерей, – закончила она, – но я их не знаю. – А затем, глубоко вздохнув, добавила: – И я… я их боюсь.
   – Ты думаешь…
   – Я думаю, что они могли убить моего отца.
   Они остановились и посмотрели друг на друга. От заводских зданий подул легкий ветерок, он донес тихий музыкальный говор испанской речи, а также звуки заводившейся машины.
   – У меня нет никаких доказательств, – быстро продолжила она. – Абсолютно ничего не произошло. Просто у меня такое чувство, что… – Она замолкла, посмотрела по сторонам, не подслушивает ли кто, и добавила приглушенным голосом: – Вчера я притворилась больной и осталась в своей комнате. Я хотела, чтобы ты сегодня зашел ко мне, но не только потому что… ну ты сам знаешь почему, а главным образом из-за того, что я боюсь возвращаться одна из школы. – Пенелопа перевела дыхание, на ее глазах появились слезы. – Я просто не знаю, что делать.
   – Тебе надо было мне позвонить.
   – Я не могла.
   – Вот почему тебя сегодня не было в школе?
   – Я пришла после обеда. Утро я… я провела в библиотеке.
   Дион облизнул губы.
   – Я могу чем-нибудь помочь?
   – Не знаю.
   Он коснулся ее. Сначала робко, а затем обнял и прижал к себе. Она заплакала.
   Дион ощутил ее дрожь, когда она, всхлипывая, прислонилась к его плечу. Он понимал, что нужно утешать, что нужно сочувствовать, но… он опять возбудился и ничего не мог с этим поделать. В штанах снова стало тесно, джинсы распирало от возбуждения. Пенелопа должна была бы заметить, но, кажется, сейчас ей было не до этого, и он прижал ее еще сильнее, еще ближе.
   Неожиданно он вспомнил о мужчине, которого мама привела тогда домой и который был убит. Сравнение показалось ему слишком близким. Он заколебался – не рассказать ли обо всем Пенелопе, но решил, что она еще больше расстроится. Сам он об этом инциденте с приятелем мамы пытался забыть, во всяком случае, не думать, но Пенелопа на поведение своих матерей реагировала совершенно иначе. Дион попытался представить, что значит для нее жить с людьми, которых она подозревает в убийстве отца. Подняв голову, он посмотрел на здания в греческом стиле в конце подъездной дорожки и поежился.
   Слишком многое уже произошло и происходит в данный момент и, видимо, произойдет дальше. Что можно предпринять в подобных обстоятельствах, он не знал. Ситуация очень и очень непростая. Эту проблему не разрешить легким поворотом ключа в замочной скважине. Нет. Он не мог запросто пойти в полицию и рассказать о своих странных таинственных снах, о том, что в Напе творится что-то жуткое и что Пенелопа почему-то считает своих матерей убийцами. Он ничем не мог поделиться даже с матерью, потому что… хм, потому что у него было предчувствие, что она тоже каким-то образом причастна ко всем событиям. Он мог, наверное, открыться Кевину, но и тот практически не имел возможности что-то сделать и как-то помочь, так же как и он сам.
   Если бы знать, хоть в каком направлении следует действовать?
   В этом-то и была загвоздка. Это и был наиболее трудный момент во всем этом деле. Ведь, в сущности, ничего не происходило. Ничего конкретного, во всяком случае. Были намеки, предчувствия, разного рода подозрения, но ничего определенного, за что можно было ухватиться и доказать постороннему, разумно мыслящему человеку, что эти страхи имеют под собой реальную почву.
   Вот и Пенелопа тоже боится.