Литтл Бентли. Господство

   Она улыбнулась самой себе. Омаха. Там было полно мужиков. И постоянных любовников, и на одну ночь тоже. Она никогда не применяла никаких контрацептивов. Презервативы и спирали ей не нравились, потому что она не терпела никаких помех, препятствующих полному контакту, а регулярно употреблять противозачаточные пилюли у нее никогда не хватало терпения. В общем, она верила в удачу, или судьбу, или во что-то еще и принимала вещи такими, какие они есть.
   И она была рада, что забеременела. Она была рада, что родила Диона. Она не знала, что было бы с ней сейчас без него. «Умерла бы, наверное, – предположила она. – Превысила бы дозу. Или бы очередной хахаль прикончил».
   Сын развернул газонокосилку и начал двигаться к дому. Увидев ее в окне, помахал. Она помахала в ответ.
   В дороге Дион спрашивал, почему они едут именно в Напу, и она не нашлась, что ему ответить. Почему они направлялись сюда? Как он правильно утверждал, не было абсолютно никакого резона начинать новую жизнь непременно в этом месте. У нее здесь ни знакомых, ни родственников, а специальность такая, что работу можно найти в любом среднем или даже маленьком городе. Она сказала ему, что здесь не хуже, чем в любом другом месте, что ей просто захотелось уехать подальше, но правда состояла в том, что…
   Она была позвана.
   Позвана. Именно так она об этом думала. С точки зрения здравого смысла это был полнейший абсурд, но она подчинилась душевному порыву. В воскресном приложении к журналу «Аризона рипаблик» она увидела статью о винодельческой долине в Калифорнии и почувствовала, что район этот ее притягивает, буквально «тащит» к себе. В течение двух недель, пока в ней зрела идея о переезде, она была нервозна и беспокойна. Идея эта вторгалась в ее повседневные мысли, и временами ей казалось, что она сходит с ума. Наконец она приняла решение перебраться туда. Все выглядело так, будто внутренний голос говорил ей, что она должна переехать в Напу. Вначале она с этим боролась, но в конце концов сдалась. Она всегда доверяла своим инстинктам.
   Конечно, сюда ли, или еще в какое другое место, но они все равно должны были уехать. В любом случае у нее уже не было выбора. Из банка она ушла не по собственному желанию, как сказала Диону. Ее уволили и пригрозили судебным преследованием. Дион, хотя и делал вид, что верит ей на все сто, наверняка что-то подозревал и, возможно, догадывался о большем, чем она открыла ему. Однако она все же сомневалась, что его догадки были хоть сколько-нибудь близки к тому ужасному, что являлось правдой. И беда в том, что мальчику только шестнадцать и, если все всплывет, он будет серьезно и надолго, а может быть, навсегда травмирован. Совершенно понятно, что, если бы в эту историю не вмешался управляющий банком, она наверняка сидела бы сейчас в тюрьме или находилась под следствием.
   «И что со мной не так? – удивлялась она. – Почему со мной постоянно приключаются такие вещи? И ведь я пыталась жить нормальной жизнью. Пыталась. Наверное, это все моя дурость».
   Как только она делала попытку пойти прямой и верной дорогой, всегда находился кто-то или что-то. Это подстерегало ее за углом и сбивало с истинного пути. Но и сама она вовсе не была безупречной. Большая часть всего, что с ней случалось, происходило из-за ее ошибок. Она сама виновата. Казалось, над нею тяготел какой-то рок, судьба все время отказывалась ей улыбнуться.
   Ну а теперь это все позади. На этот раз все будет иначе. Она не станет приниматься за старое, забудет прежние привычки. Первый раз в жизни она собирается стать для Диона такой матерью, о какой он мечтает. Такой матерью, какую он заслуживает.
   Она сделала последний глоток кофе, вытряхнула осадок в раковину, а затем прошла в спальню, чтобы переодеться.

Глава 3

   – Ну что, сегодня первый день?!
   Дион кивнул и сел за стол завтракать. Перед ним стоял кувшин с апельсиновым соком, два тоста с ореховым маслом и два вида каши, на выбор. Он взглянул на маму, стоящую у плиты и наливающую себе в чашку кофе. Она была заметно взволнована. Особо разговорчивой она бывает только в двух ситуациях – либо когда ее вынуждают к этому, либо когда очень сильно обеспокоена. Обычно они завтракают в молчании – каждый погружен в свои мысли.
   Сегодня же новая жизнь начиналась для них обоих.
   – Ты волнуешься?
   – Не очень.
   – Честно?
   – Больше боюсь, чем волнуюсь. – Он налил себе стакан сока.
   – Тебе вовсе нечего бояться. Все идет прекрасно.
   Он выпил сок.
   – А ты не нервничаешь?
   – Немного, – призналась она, садясь на стул рядом с ним. Он заметил, что она надела легкое облегающее платье, которое подчеркивало, что она не носит лифчика. – Но ведь, по-моему, очень естественно слегка волноваться поначалу. Наверное, после первых десяти минут будет казаться, что ты здесь уже всю свою жизнь.
   «Для тебя возможно», – подумал Дион, но не сказал ничего. Он хотел бы быть немного похожим на маму, хотя бы иногда.
   А ей хотелось хотя бы немного быть похожей на него.
   – Давай же, – сказала она, – поторопись с едой. Я подвезу тебя до школы.
   – Не надо. Я дойду сам.
   – Ты так хочешь?
   Он кивнул.
   – Стесняешься, что мамочка подвозит тебя, да? – Она улыбнулась. – Понимаю. Ну, в таком случае тебе тем более надо поторопиться. Ведь туда пешком минут пятнадцать или двадцать, я думаю.
   Он положил себе в тарелку кашу.
   – Хорошо, может быть, сделаем так: ты подвезешь меня только часть пути.
   Она засмеялась.
   – Договорились.

* * *

   Здание школы было выложено из красного кирпича. Такие редко встречаются в жизни, чаще в кино. Вернее, только в кино. В двухэтажном главном корпусе с широкими коридорами размещались и классные комнаты, и административные помещения. Сзади располагалось футбольное поле. К главному корпусу примыкало строение с башней и часами, где находился актовый зал. Спортзал находился от этих двух зданий на некотором расстоянии. Он был построен значительно позже, но из-за серого бетона выглядел гораздо безобразнее, нежели остальные сооружения.
   Дион стоял на противоположной стороне улицы, ожидая звонка и одновременно страшась его. Во рту было сухо, ладони вспотели, и он проклинал тот день, когда маме пришла в голову сумасбродная идея уехать из Аризоны. Он всегда испытывал неловкость при знакомстве с новыми людьми. Круг его приятелей в прежней школе, в Месе, был весьма ограничен, а ведь он проучился там довольно долго. Перейти в новую школу, начинать все с самого начала… это будет очень непросто.
   Во всяком случае, хорошо, что это не в середине учебного года. Он благодарил судьбу хотя бы за это. Было бы значительно хуже, если бы ему предстояло войти в класс, в котором уже все освоились, где отношения установились и сцементировались по крайней мере на год. А так он начнет занятия вместе со всеми. Конечно, он будет новеньким, но в какой-то степени на равных с остальными. У него есть шанс. Наверное, и еще кто-то придет из других школ в это лето. Они, как и он, станут искать, с кем познакомиться.
   Дион перешел улицу и по ступенькам поднялся в здание. Первый день в новой школе всегда страшновато, но одновременно и интересно. В Напе он не знал абсолютно никого, и это означало, что ни у кого не было о нем предвзятых мыслей. То есть за ним ничего не тянулось, никакого хвоста. Он был для всех чистым листом бумаги и, сообразуясь с обстоятельствами, мог изобразить на этом листе все, что хотел. Немного вранья, соответствующая одежда, и вполне возможно выдать себя за спортсмена, или рубаху-парня, или… в общем, за кого угодно.
   Теоретически.
   Дион криво усмехнулся. Он знал себя довольно хорошо, чтобы претендовать на заметное место в школьной иерархии. Атлетом он не был, писаным красавцем тоже, на роль школьного забавника или клоуна не годился. Он был достаточно развит, но не настолько, чтобы это гарантировало ему всеобщее признание. Сколько бы ни старался он себя переделать, какую бы маску ни пытался надеть, все равно его подлинная натура всегда побеждала.
   Популярной личностью и всеобщим любимчиком он никогда здесь не станет.
   Но как раз именно это его и устраивает. Все в порядке. Он привык к такому положению.
   Дион стоял у входа в классную комнату и внимательно изучал ее номер, чтобы еще раз убедиться, туда ли попал. Он прекрасно знал, что это тот самый, его класс, но все равно решил действовать с предельной осторожностью. Потому что в первый раз. А то, чего доброго, перепутаешь, попадешь не туда, придется вставать, уходить, приходить… Мимо уже шли в класс ребята, они обходили его, некоторые слегка задевали. Он тешил себя надеждой – конечно, это глупо, но все же хотелось верить, – что эта школа в Напе окажется такой, какие бывают в комедийных сериалах, где доброжелательные одноклассники, заметив его смущение и неловкость, будут прикладывать все силы, чтобы он почувствовал себя как дома. Нет, такого счастья ему не видать как своих ушей. Уже сейчас было видно, что его игнорировали. Его просто не замечали.
   Чувствуя, что потеет, он вошел в класс и быстро осмотрелся, чтобы оценить обстановку. Все парты по центру были заняты, осталось только несколько мест в последнем ряду. Ну и конечно, весь первый ряд был полностью свободен.
   Он отправился назад.
   Там легче спрятаться.
   Устроившись на средней парте из трех пустующих прямо за угрюмым на вид парнем в грязной футболке и сильно накрашенной девицей с латиноамериканской внешностью, Дион окинул глазами класс. Он ожидал, что ребята здесь будут покруче, чем в Месе. Все-таки Калифорния. Но окружавшие его школьники выглядели довольно провинциально. Почти все. Разве что у ребят волосы были чуть длиннее, а девочки на первый взгляд более небрежны. Очевидно, последняя волна моды, которая прошла через Финикс и устремилась в Южную Калифорнию, только краешком задела северную часть «золотого» штата.^[8]
   Дион просмотрел расписание занятий: американская политика, алгебра, классическая мифология, мировая экономика, история рок-музыки и английский. Он выбрал стандартные дисциплины, которые необходимы при подготовке для поступления в колледж.^[9] Единственный предмет из всего перечня, который обещает хоть какое-то развлечение, – это история рок-музыки. Остальные – обычные книжные академические курсы, хотя лучше уж пусть будет мифология, чем иностранный язык. Из двух зол приходится выбирать меньшее.
   Хорошо, что хоть физвоспитание в этой школе не обязательный предмет. Это пока единственное, что его порадовало. В спорте он больших успехов не достиг, и это его всегда смущало.
   Ничем особенно не примечательный парень с белокурыми волосами средней длины бросил книги на парту и сел рядом. Его глаза безразлично скользнули по Диону.
   – Привет, – с улыбкой произнес Дион.
   Парень посмотрел на него и фыркнул:
   – Здравствуй, здравствуй, х… мордастый. Так ведь, кажется, тебя зовут?
   Дион думал всего секунду, прежде чем решиться броситься в атаку.
   – Ты прав, именно так меня назвала твоя мама прошлой ночью.
   Парень смотрел на него несколько мгновений, а затем рассмеялся и внезапно стал похож на одного из героев телесериала.
   Итак, вот он, его первый приятель в Напе.
   Если, конечно, смех этот правильно понят.
   – А на самом деле как тебя зовут? – спросил парень.
   – Дион.
   – А я Кевин. А это, – он сделал приглашающий жест, охватывающий комнату, – наша преисподняя.

* * *

   Не так уж все оказалось плохо. Предмет, конечно, скучный, зато учитель вроде бы хороший, а поскольку сегодня первый день занятий, преподаватель отпустил их пораньше.
   – Ты куда сейчас направляешься? – спросил Кевин, когда они вышли в коридор.
   – На алгебру.
   – Ну что ж, давай, давай.
   – А что у тебя сегодня?
   – Английский. Потом классическая мифология, потом физо, потом история рок-музыки, а потом экономика.
   – Похоже, у нас с тобой вместе будут еще два общих урока, – сказал Дион. – Мифология и история рок-музыки.
   Кевин нахмурился.
   – Что значит «вместе»? Что значит «у нас с тобой»? Кто мы с тобой, по-твоему, такие? Два педика, что ли?
   – Я не имел в виду… – начал Дион, заволновавшись.
   – Не суетись, приятель, и смахни пыль с ушей, – отозвался Кевин, покачав головой. – Я пошел. – Он двинулся вперед по коридору и исчез в толпе, которая начала выливаться из дверей классов, когда прозвенел звонок.
   Дион тупо стоял и молчал. По-видимому, он совершил какую-то ошибку, нарушил какие-то традиции, характерные для этих мест, субкультуры, перешел некую грань, сказал неправильное слово, причем в неподходящий момент, и тем самым обидел нового приятеля. Весь урок математики Дион просидел огорченным. Но когда час спустя на уроке мифологии он занял свободное место у окна, Кевин сел рядом как ни в чем не бывало.
   По-видимому, резкая выходка Кевина была здесь вполне обычным явлением. По-видимому, так здесь принято.
   Надо бы это запомнить.
   Дион внимательно рассматривал присутствующих. Кевин следовал за его взглядом и комментировал каждую персону, которая попадала в поле его зрения, кратко сообщая незначительные сведения и сплетни, обрисовывая их личные причуды, но сразу же замолк, когда вошел учитель. Мистер Холбрук – высокий, тощий мужчина с костлявым птичьим лицом – положил свой портфель на стол и направился прямо к доске, где начал писать крупными печатными буквами свою фамилию.
   А за несколько секунд до преподавателя в классе появилась девушка в модном школьном платье. Девушка… из сна Диона.
   Дион протер глаза и задержал дыхание. Сходство было поразительное, но он тут же отметил и некоторую разницу. У вошедшей вьющиеся волосы свободно спадали на плечи, а у той, во сне, они были прямые и завязаны в узел. И тем не менее сходство налицо. Его взгляд проследовал за девушкой. Она села на свободное место во втором ряду. Она была симпатичная, можно сказать красивая. Да нет же, она была просто прекрасна. В ней чувствовалась некоторая сдержанность, или, точнее сказать, скрытая внутренняя скромность, почти застенчивость, что делало ее еще более привлекательной и выгодно отличало от ее копии во сне.
   Он хотел спросить Кевина, кто это такая, но по тишине, царящей в классе, строгому виду учителя у доски было ясно, что разговоры сейчас неуместны.
   Дион смирился с тем, что весь длинный час придется провести в неведении. Зато можно на нее смотреть. Кратко представившись, мистер Холбрук сделал перекличку, и Дион выяснил, что ее зовут Пенелопа. Пенелопа Аданем. Какое славное имя! Традиционное, банальное, старомодное – называйте как хотите, но он сразу понял, что оно ему очень нравится.
   Как и все остальные, Пенелопа оглядывалась на того, чье имя называли, и Дион, еще не осознавая почему, начал нервничать. Просто список приближался к букве «С».
   – Семел, – провозгласил учитель. – Дион.
   – Здесь, – отозвался молодой человек. Он уставился на парту, не решаясь взглянуть на нее. Когда мистер Холбрук произнес следующую фамилию и Дион наконец поднял голову, ее внимание было переключено на того ученика.
   «Какие у нее легкие, воздушные движения», – подумал он.
   Время тянулось медленно, преподаватель что-то монотонно бубнил, и Дион, отключившись от этого неразборчивого рассказа, остановил свой взгляд на затылке Пенелопы.
   «Может быть, завтра ухитрюсь сесть поближе», – промелькнуло в голове.
   Как бы долго ни длился урок, но звонок все же прозвенел, причем неожиданно и громко. Дион медленно поднялся со своего места, глядя, как Пенелопа собирается и берет свои книги. Когда она встала, на ее не очень тесных брюках сохранился отпечаток ее ягодиц.
   Кевин заметил объект внимания Диона и покачал головой.
   – Ты слишком торопишься причалить к берегу острова Лесбос, приятель.
   Дион удивленно посмотрел на него.
   – Что?
   – Она предпочитает филейную часть.
   – Филейную? Я что-то не понял.
   – Не понял, не понял. Кость, которая у тебя в штанах, ей не нужна. Теперь понял?
   – Ты врешь.
   Кевин пожал плечами.
   – Я просто называю вещи своими именами.
   – Она не может быть лесбиянкой.
   Кевин небрежно схватил за рукав проталкивающегося мимо них к двери паренька, вернее сказать, тяжеленного парня, державшего в руках всего лишь одну тонюсенькую папочку.
   – Хэнк, как насчет Пенелопы Аданем?
   Здоровяк осклабился.
   – Это специалистка по девочкам.
   Кевин отпустил рукав Хэнка и повернулся к Диону.
   – Понял?
   Лесбиянка, Ну просто не укладывалось в голове, но и не верить он тоже не мог. Дион смотрел, как она выходит из класса и исчезает в переполненном холле. Лесбиянка. Как все удивительно. Ему еще никогда не приходилось встречаться с девушкой, такой красивой и с такими странными наклонностями, но теперь придется покрепче разогреть свое воображение, чтобы представить ее обнаженной, да еще и в постели с женщиной. Чем они там занимаются? На это его фантазии не хватало. Он мог мысленно нарисовать себе подобную картину только в общих чертах.
   – А впрочем, можешь попробовать, – предложил, уходя, Хэнк. – Поработай ручками в штанишках. Во-первых, это всегда помогает. А во-вторых, когда она увидит твой оттопыренный банан, возможно, будет твоя.
   – Да, – добавил Кевин. – Но имей в виду, когда спустишь штаны и она увидит, какая там у тебя венская сосиска торчит, ты, конечно, такого пендаля под зад получишь, что «мама» не успеешь сказать.
   Дион засмеялся. Филе, банан, венская сосиска. Ему нравилось, как изобретательно в этой школе определяют всякие непристойности. В Аризоне парней всегда называли либо «козел», либо «солоп», а девчонок «стервами», основным же существительным, характеризующим все остальное, было «дерьмо». Например, погода была либо жаркая, как дерьмо, либо холодная, как дерьмо; человек был либо тупой, как дерьмо, либо умный, как дерьмо; работа была тяжелой, как дерьмо, либо легкой, как дерьмо. В Месе слово «дерьмо» могло означать совершенно противоположные качества человека или какого-то события.
   Здесь же язык был богаче и ярче, интереснее и, можно даже сказать, культурнее.
   Наверное, и люди тоже.
   Ему уже нравилось жить в Калифорнии.
   – Пошли, – сказал Кевин, – поедим чего-нибудь.
   Дион кивнул.
   – Отлично. Веди.

Глава 4

   Автобус подвез ее прямо к воротам. Пенелопа переложила книги в левую руку, достала ключ, открыла черный ящик и правой рукой набрала кодовую комбинацию. Ворота винного завода медленно пошли вбок. Теплый послеполуденный воздух смешивался с терпким ароматом свежесобранного винограда. Это повисшее над землей опьяняющее благоухание было таким крепким, что его не мог развеять даже легкий ветер. Глубоко дыша, по извивающейся асфальтовой дорожке она направилась к дому. Запах винограда Пенелопа любила больше, чем любой другой: больше, чем глубокий, сильный дух только что отжатого сока или терпкого аромата бродящего вина, когда начинается процесс ферментации. Ей приходилось слышать, что память обоняния самая сильная, что обонятельные ассоциации содержат в себе наибольшую эмоциональную силу, и она верила этому. Так, естественный аромат только что собранного винограда всегда ассоциировался у нее с детством, веселыми счастливыми ощущениями, не связанными ни с какими особенными, определенными событиями. Уже в который раз она подумала, как хорошо, что ее матери владеют этим винным заводом.
   Шла она медленно. Впереди искрились блики солнечного света на стеклах и металлических корпусах автомобилей, оставленных на стоянке. Справа от нее, на винограднике, несколько групп поденных рабочих собирали первый урожай винограда. Она знала, в последующие несколько недель количество рабочих значительно увеличится, и в начале октября их будет столько, что яблоку негде будет упасть.
   Одна из женщин, работавшая ближе к дорожке, перестав срезать гроздья, посмотрела на нее. Пенелопа улыбнулась и помахала ей рукой, сборщица вернулась к работе, даже не кивнув девушке в ответ. Смущенная Пенелопа поспешила, вперед. Ей было известно, что большая часть рабочих были иностранцами-нелегалами, и мало кто из них говорил по-английски. За ними следил строгий, специально нанятый управляющий, задача которого заключалась только в том, чтобы заставлять их работать с полной отдачей. Конечно, нанимать нелегалов противозаконно, но мать Марго, похоже, такие пустяки не заботили. Она помнила, как однажды поинтересовалась о ежедневной заработной плате этих людей. Ее мать ответила кратко: «Достаточно».
   Но Пенелопа сомневалась в этом. И видимо, именно поэтому многие поденные рабочие ее не любят. Она никогда не обижала их, даже словом плохим не обмолвилась, но они, вероятно, считали, что она такая же, как и ее мамочка.
   С другой стороны, люди, работавшие на винном заводе постоянно, относились к ней, как к принцессе, как к особе королевской крови, принимали ее слишком серьезно и как-то по-особенному.
   А в общем, никто здесь не относился к ней нормально, как к обычному человеку.
   Низко над головой парила чайка с гроздью полузасохшего винограда в клюве. Девушка внимательно проследила за направлением ее полета: птица пронеслась над стоянкой машин, над зданиями завода к невысоким горам позади него и устроилась, наконец, на каком-то дереве в центре леса.
   Лес.
   Посмотрев в сторону леса, туда, где деревья обозначали границу их владений, она почувствовала, как по коже поползли мурашки. Пенелопа быстро отвернулась и поспешила к дому.
   По территории их большого хозяйства ей позволялось ходить куда угодно. Она давно облазила и обошла все, что могла, знала здесь каждый угол, но еще с тех пор, когда она была маленькой, ей строго-настрого запрещали входить в лес. Ей неоднократно повторяли и внушали одно и то же: в лесу опасно, там много диких зверей, там водятся страшные волки и пумы. Однако она ни разу не читала и не слышала, чтобы в этих местах на человека напал хоть какой-нибудь зверь. Разумеется, в долине Напы случались происшествия. Недалеко от Ясного озера, например, несколько лет назад голодный горный лев напал на трехлетнюю девочку и покалечил ее, а около озера Берриесс медведи сильно напугали туристов. Пенелопа не раз видела, как во время уик-эндов в лес по многочисленным тропинкам направлялись отдыхающие. И все было спокойно.
   Девушка понимала, что ей не разрешалось ходить в лес из-за отца.
   Такой строгий и неукоснительный запрет должен был бы побудить ее сбежать в лес при первой же возможности. Наверняка большинство ее приятелей так бы и поступили. Но было в этом лесу что-то, что вызывало в ней чувство инстинктивного страха, чувство, которое существовало у нее уже давно, еще до того, как матери начали пугать ее грозящей опасностью. Каждый раз, когда она смотрела через забор, опутанный колючей проволокой, отгораживающий заднюю часть их владений, в сторону видневшихся за лугом деревьев, Пенелопа чувствовала, как у нее поднимаются волосы на затылке, а руки покрываются гусиной кожей.
   Страх и теперь охватил ее. Она мгновенно выбросила эти мысли из головы, быстро прошагала по дорожке, взлетела по ступенькам, проскочила между двумя дорическими колоннами, вбежала в холл с высоким потолком и дальше мимо лестницы, прямо на кухню.
   Громко объявив: «Я пришла», – она бросила свои книги на колоду для рубки мяса и открыла холодильник, чтобы взять банку коки.
   Из кладовой, вытирая руки о передник, выглянула мать Фелиция. Она выглядела усталой и бледной, а темные круги под глазами выделялись сегодня сильнее, чем обычно.
   – Ну, как все прошло? – спросила она. – Как твой первый день?
   – Все было прекрасно, мама, – улыбнулась Пенелопа.
   – Просто прекрасно и все? Не удивительно, не захватывающе интересно, не изумительно, а просто прекрасно?
   – А чего ты хочешь? Это ведь только первый день.
   – А как учителя?
   – Еще не знаю. Трудно сказать, пока не закончится первая неделя. – Она посмотрела в окно кухни на здание винного завода. – А где все?
   Мать Фелиция пожала плечами.
   – Сегодня как раз начали отжимать виноград. Ты же знаешь, этот день всегда хлопотный.
   Пенелопа кивнула, удовлетворенная тем, что здесь нет остальных ее матерей. Она постаралась объяснить матерям, что она уже в выпускном классе, что уже почти взрослая, и просила хотя бы раз не создавать никакой проблемы из ее похода в школу. По-видимому, они поняли ее намек.
   – Появились ли у тебя какие-нибудь новые приятели, знакомые? – продолжила мать, моя руки над раковиной.
   – Я виделась с Веллой, а также с Лианой и Дженифер.
   – Я спросила о новых.
   Пенелопа покраснела. Она допила свою коку и бросила пустую банку в мешок для мусора у плиты.
   – Я понимаю, на что ты намекаешь. Так вот: нет. Из мальчиков я пока ни с кем не познакомилась. И видимо, на этой неделе свиданий у меня не предвидится. Но ведь это только первый день, чего же ты ожидаешь?
   – Я не имела в виду…
   Пенелопа вздохнула.
   – Я знаю. Но не беспокойся, выпускной вечер еще только через восемь месяцев.
   – Это вовсе не то, что я хотела…
   – Что хотела?
   Ее мать попыталась беззаботно рассмеяться, но эффект оказался обратным – смех получился искусственным.
   – Не имеет значения. Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз.