Страница:
Первые слова, слетевшие с его языка, прозвучали странно и хрипло, но он продолжал говорить и голос его постепенно зазвенел и обрел силу…
Мне все твердили: «Дальше нет пути.
Здесь твой предел. Здесь край цивилизаций.
Построй амбар и дом, зерно расти.
Здесь сытый рай ты можешь обрести.
Лишь укрепи границу у акаций».
Но глас в ночи рождался, как порыв:
«Неведомое скрыто за пределом…»
Как совесть, слаб, но властен был призыв:
«Отправься в путь, раба в себе изжив.
Преодоленью быть твоим уделом».
Так дней лихих открылась череда…
Коня и груз я потерял в дороге,
Не раз еще ждала меня беда,
И удалялась горная гряда,
Но, изнуренный, встал я на пороге.
И марш за маршем брал я высоту,
Глотку воды, пучку травы был рад я —
Но все ж презрел запретную черту.
Я вызнал тайну, я догнал мечту,
И горный воздух стал моей наградой.
Вот ваши крики: «Дальше нет пути!»
Для отрицанья пут я избран ныне.
Я пересек ухабы и хребты.
Мне ветер шепчет: «Это сделал ты!»
И Бог один простит мою гордыню.note 1
Он продолжал читать, огонь старой поэмы наполнял его вены своим светом, унося вверх к незнакомым звездам. Он забыл прошлое, столетие раскаяния и грусти, забыл даже о присутствии Лэрри, который не произнося ни звука, во все глаза смотрел на него сквозь скачущие языки пламени. Древний призыв, манивший его к мирам, на которые не ступала нога человека, с того момента, как он впервые обрел свою силу, сейчас звучал в нем подобно музыке. Последняя строфа поэмы слетела с его языка как гимн…
Вот ваши крики: «Дальше нет пути!»
Для отрицанья пут я избран ныне.
Я пересек ухабы и хребты.
Мне ветер шепчет: «Это сделал ты!»
И Бог простит мою гордыню.
Генри медленно приходил в себя после водопада чувств и воспоминаний, вызванных древними словами, и сейчас он ясно видел себя: впервые за сто лет он стоял лицом к лицу с самим собой и видел, что пламя никогда не покидало его. Оно оставалось в нем, все это время, это пламя освещало ему путь вперед, только вперед, всегда вперед к новым мирам. Благородный огонь, так он всегда думал, — но во имя него совершались преступления.
— Дульчи, — пробормотал он вслух. — О, Дульчи.
Он покачал головой, как человек, стряхивающий остатки сна, и посмотрел на костер.
На противоположной стороне сидел ошеломленный Лэрри, по-прежнему не сводя с него глаз. Худощавое молодое лицо его было настолько неподвижным, что, казалось, юноша окаменел.
— Это стихотворение, — сказал Генри, — называется «Первопроходец». Старый землянин по имени Редьярд Киплинг написал его еще в 1800 году нашей эры или примерно в то время.
— Думаю, я почти понимаю, капитан, — сказал Лэрри.
Генри резко засмеялся.
— Мальчик, кто из нас что-либо понимает? — проворчал он, и чары, которые связывали двух мужчин на мгновение, рассеялись… Но не совсем, так как Лэрри по-прежнему смотрел на Генри глазами человека, увидевшего, как ожила и обрела плоть легенда.
— Капитан… — прошептал Лэрри. — Вы никогда не умрете.
— Ложись и поспи, — пробормотал Генри, укладываясь. — На рассвете мы уходим.
На рассвете они выбрались через заблокированный проход на холод, под серым ледяным небом.
— Ночь была длинной, — сказал Лэрри. — Похоже, что здесь сейчас уже за полдень.
Генри дошел до конца долины и посмотрел на снег.
— Отпечатки ног и следы гусениц, но сейчас нет никаких следов жизни. Похоже, что они сдались и убрались отсюда.
— Что мы теперь будем делать?
— Сначала проведем разведку местности, может, где-нибудь поблизости валяются какие-то полезные куски от Боло. Затем отправимся в путь.
— Пешком? — посмотрел на него Лэрри. В Панго-Ри? Двенадцать сотен миль.
— У тебя есть другие идеи?
— Нет, я… — юноша заколебался. — Я подумал, может, нам дать сигнал о помощи. Соберем что-то вроде коммуникатора. Не обязательно экран, любой передатчик сгодится.
— Мы ничего не будем делать, — ответил Генри. — Нас могут перехватить не те люди и явиться сюда. Нет, — он покачал головой. — Это исключено. Мы пойдем пешком. Давай осмотрим остатки машины, пока совсем не стемнело, и будем искать след. Ночью мы будем не так заметны.
Они прошли по почерневшему снегу, добрались до линии холмов, ступили в район скал и льда.
Генри остановился, прислушиваясь и вглядываясь прищуренными глазами в сгущающиеся сумерки.
— Возможно, я был слишком оптимистичен, — сказал он.
— Оптимистичен? — Худое лицо Лэрри напряглось.
— Турбодвигатели! — рявкнул Генри. — Ты слышишь? Здесь мы должны разойтись. Пользуйся компасом, иди на юг, я присоединюсь к тебе, как только собью этих гончих со следа.
— Вы хотите сказать, я должен идти один, — в голосе юноши зазвучали панические нотки.
Генри кивнул.
— Сейчас я жалею, что втравил тебя в это дело, Лэрри. Но ты здесь. Возьми бластер… — он протянул ему оружие. — И помни, я сказал тебе, что сам буду решать свои проблемы. Удачи тебе.
— Подождите! Я не могу…
— Лучше иди, Лэрри. Расходимся! — он повернулся и быстрым шагом пошел в сторону возвышенности. Сжав бластер в руке, Бартоломью стоял и смотрел ему вслед.
Со стороны нависшей карнизом над хребтом плиты послышался шум. На фоне красного вечернего неба возник силуэт крепкого с лохматой головой мужчины. Генри упал на живот. В поле зрения показались контуры низкого гусеничного вездехода. Послышался треск, затем усиленный громкоговорителем голос произнес:
— Успокойтесь и будьте умницами, и никто ничего не потеряет. Я вас честно предупреждаю. У меня двадцать человек. А вас всего двое. Так что давайте договоримся: вы по-хорошему сдаетесь, мы с вами по-хорошему обращаемся. Бросьте оружие и вставайте так, чтобы были видны обе руки.
Генри сунул руку в накладной карман, достал из него зеленую капсулу. Он проглотил ее, затем вынул из кармана пистолет, отполз немного, прячась за большими каменными глыбами. Раздались грубые голоса. Слева от Генри замигал свет, матовый бело-голубой кинжал, рассекающий густеющие сумерки. Луч изменил направление, поиграл на покрытой скальными обломками земле, метнулся вверх по склону, отбрасывая на лед красно-черные тени. Когда свет чуть не коснулся его головы, Генри вжался в камень, попятился назад. Снова послышались крики. Вспыхнул второй луч. Из вездехода вниз по склону посыпались люди, растягиваясь цепью, чтобы окружить свою жертву. Луч задвигался, его ноги отбросили плотную тень.
Лежа плашмя среди нагромождений валунов, скатившихся к подножию возвышающейся над деревьями скалы, Генри прислушивался к крикам своих преследователей. Если бы ему удалось добраться до вершины, может быть он и ушел бы от них…
Капитан двинулся вперед, стараясь пригнуться как можно ниже. Перед ним в каменной стене зияла расщелина. Генри скатился в нее, напряг спину, схватился за выступ вверху, стал подтягиваться. Раненую руку пронзила острая боль, по запястью потекла кровь, горячая, как расплавленный свинец. Генри выругался, сделал еще одну попытку; мокрая от крови ладонь соскользнула. Капитан бросился вперед, промахнулся и с грохотом упал на камни. Рядом кто-то закричал. Затопали ноги, и в поле зрения показался человек.
— Не двигаться! — голос его был похож на нож, врезающийся прямо в кость. Раздался пронзительный свист. Со всех сторон Генри обступили люди, заблестели стволы пистолетов. Окружавшая его картина стала словно отдаляться. Начала действовать проглоченная им капсула. Послышался рев турбодвигателей. Вездеход подъехал ближе, ему в лицо ударил свет. Машина остановилась. С нее спрыгнул человек, подошел к нему. На фоне ослепляющего света он казался просто черным силуэтом.
— Это он, Таскер? — спросил кто-то.
— Конечно, он, ты что надеялся увидеть здесь какую-нибудь толстуху из цирка? — ответил силуэт низким голосом и ткнул Генри рукой.
— Эй, деревенщина, где твой сосунок? Вы заставили меня поволноваться, пропали, как сквозь землю провалились. Где вы были?
Генри ничего не отвечал; молча он произносил слова самовнушения, которые будут усилены гипнотическим наркотиком: «Я не могу говорить, я не могу говорить…».
— Я с тобой разговариваю, скотина! — рявкнул здоровяк и сделал шаг вперед. — Я тебя спросил, где твой щенок.
Генри смотрел, как тяжелый кулак сжался, качнулся назад…
Капитан ловко увернулся и изо всех сил двинул противника прямо под ребро. Тот согнулся пополам, и Генри нанес ему удар прямо в голову. Плоть под его кулаком показалась ему такой же нематериальной, как дым. Кто-то завопил. Тяжелый удар по шее заставил его упасть на колени. Он увидел замахнувшуюся для удара ногу и успел отвернуть лицо. Острые обломки скалы впились ему в колени, но капитан уже начинал чувствовать пока еще слабое действие наркотика.
Грубые руки подняли его. Здоровяк стоял перед ним, прижав одну руку к животу и вытирая рот другой.
— Как я пропустил твой удар, — сказал он сквозь сжатые зубы. — А теперь к делу. У тебя есть бирки от межевых знаков, давай их мне.
Генри молча покачал головой. Несколько мужчин держали его сзади за руки. Здоровяк размахнулся и ударил его тыльной стороной ладони. Голова капитана качнулась.
— Обыскать его, — заорал Таскер.
Грубые руки обшарили Генри, вывернули его карманы. Голова капитана гудела от наркотика и полученных ударов. Из раны на лбу стекала кровь.
— При нем ничего нет, Таскер…
— Давай по-хорошему, скотина! — сказал Таскер. — Ты думаешь, мы с тобой всю ночь будем возиться?
— Что с ним такое? — произнес тонкий голос. — Он слова не проронил.
— Да. Они называют это психологией. Ребята, считающие себя крутыми, думают, что так легче: если не начинать говорить, не нужно будет следить за тем, где остановиться. — Он ударил Генри еще раз. — Конечно, этот умник знает, что все не так просто. Он знает, что у нас есть кое-что, что заставит произнести речь даже железную обезьяну. Он просто изображает из себя этакого непробиваемого…
Еще один удар обрушился на капитана.
— Мне это нравится, — добавил Таскер, — это помогает мне отвлечься от боли в желудке.
— Слушай, Таскер, мы теряем время. Где пацан? — заорал кто-то.
— Наверное, прячет где-то свою задницу. В темноте он далеко не уйдет. Когда мы обработаем этого умника, у нас будет достаточно времени, чтобы отыскать щенка. А пока почему бы нам немного не развлечься?
— Да, этот гад пробуравил Пора из его же собственного пистолета…
— К черту Скэнди, этого вонючего скунса. Эта сволочь свалила меня…
— Таскер расставил ноги и нанес капитану удар сначала левой, потом правой в желудок.
Боль от ударов казалась Генри такой же размытой, как звук на плохо чувствительной ленте. Его язык был огромным, тяжелым, послушным аутогипнотическому воздействию. Что-то мягкое подняло его руки над головой. Пульсация в голове и груди казалась не более чем далекими ударами барабана. Капитан заморгал, увидев перед глазами тяжелую челюсть Таскера.
— Этот сукин сын ведет себя как-то не так, Гас, — заревел он.
Невысокий человечек с темными губами и белыми волосами подошел ближе, внимательно посмотрел на Генри. Затем оттянул ему веки, наклонился и понюхал.
— Ага! Ну и хитрец! Босс, он по уши накачан наркотиками. Думаю, что-то угнетающее центральную нервную систему и оказывающее гипнотическое действие, — он перевел глаза на Генри. — Это так, крошка?
Генри посмотрел на коротышку. Его зрение пока еще не сильно ухудшилось. Он шевелил пальцами и мог контролировать свои движения. Если представится случай, будет приятно двинуть Таскера еще раз.
Его ударили по лицу подушкой.
— Не имеет смысла его бить, он ничего не чувствует, — сказал коротышка.
— Влей в него немного своих капелек, Гас! — рявкнул Таскер. — Он запечатался. Ладно. Я знаю, как срывать печати.
— У меня нет ничего, что могло бы нейтрализовать этот наркотик. Придется ждать, пока он не перестанет действовать.
— Ждать! Черт возьми! — прорычал Таскер. — Я должен действовать. Сейчас!
— Конечно, он слышит все, что мы говорим, — глаза коротышки изучали лицо Генри. — Скажи ему, что ты переломаешь ему ноги, разрежешь его на кусочки. Конечно, он не почувствует этого — но будет знать, что вы делаете и, если очень постарается, то сможет сбросить гипнотическое внушение молчать.
Лицо Таскера приблизилось.
— Ты все слышал, не так ли, умник? Как тебе нравится идея насчет того, чтобы немного поработать над тобой ножом? Или сломать тебе парочку костей? Вот так, например… — Он оскалил зубы, поднял руку вверх и рубанул ею с ужасной силой. Генри услышал, как хрустнула ключица и несмотря на наркотик, почувствовал боль.
— Будь осторожен. Так можешь свалить его… — коротышка схватил Генри за запястье.
— Пульс нормальный, — прокомментировал он. — У него очень крепкое телосложение, но можно попробовать легкое принуждение.
— Принуждение… Ну ладно, — проговорил он. — У тебя вроде есть скальпель, правда, Гас?
— Гм… Хорошая идея, — коротышка ушел.
Глаза Таскера сузились до щелочек и были похожи на ножевые раны в трупе.
— К черту щенка, — сказал он мягко. — Где шахта? — Он ждал, раскрыв рот, дыша на Генри перегаром. — Я ползал по этой земле, как муравей, говорю тебе откровенно, умник. Но не видел ни одной шахты, и в мои планы не входит ждать…
«Если бы он подошел ближе», — подумал Генри.
— Так что, родной, лучше выкладывай. Это твой последний шанс…
Генри дернул ногой. Таскер отскочил назад. Вошел Гас и сунул ему в руку короткий нож с блестящим, острым, как бритва, лезвием. Таскер отвел руку так, что на него упал свет. Блеск металла отразился в глазах капитана.
— Ну ладно, умник, — произнес он мурлыкающим голосом…
Генри повис на веревках, сеть боли опутала его тело, словно раскаленные добела провода. Сердце стучало о ребра, как будто работала какая-то сломанная машина.
— Придется тебе остановиться, — сказал Гас. — Действие наркотика кончается. Он потерял очень много крови.
— Светает, — прокричал кто-то. — Послушай, Таскер, нам надо разыскать щенка.
— Ты что, думаешь, я забыл об этом? — проревел верзила. — Что это за человек? Я делал все, разве что кишки не выпускал, а он не издал ни звука. Где эти чертовы бирки, ты, сын одноногой проститутки? — Перед глазами Генри появился окровавленный кулак, сжимающий скальпель. — Слушай меня! У меня есть обезболивающее средство. Оно действует быстро. Как только ты скажешь, где бирки, я тебе его дам.
Голос, доносившийся до Генри, вызывал всего лишь легкое раздражение. Его мысли были далеко, они бродили по залитому солнцем берегу пруда с драгоценными камнями.
— Хорошо, умник, — Таскер был совсем близко, глаза его были безумными. — У меня в запасе есть кое-что.
Он поднес скальпель к лицу капитана.
— Я устал от этих игр. Говори сейчас же, или я выну твой глаз, как ложку с кашей из тарелки.
— Лучше дай мне заклеить некоторые из его ран, — сказал Гас. — Кроме того, мне нужен доктор, тип О, плюс, альфа три. Иначе он умрет.
— Хорошо, только поторапливайся, — Таскер повернулся к мужчинам, расположившимся на поляне.
— Эй, ребята, рассыпьтесь и отыщите пацана. Слим, возьми машину и отправляйся на восток. А ты, Гриз, — на запад. Остальные — на юг…
Генри почувствовал прикосновение пальцев, провода натянулись. Казалось, его зубы — это электроцепь, которая замыкалась каждый раз, когда вздымалась его грудь.
Заревели турбодвигатели, вездеходы на высоких колесах двинулись в разные стороны. На небе появились розовые пятна. Генри вздохнул, почувствовал, как в бок впились стальные крючья: это двигались сломанные ребра.
Коротышка насвистывал какую-то однообразную мелодию, накладывая скобки при помощи блестящего инструмента, напоминающего щипцы дантиста. Его острые концы пронзали кожу Генри с резкой болью, сопровождавшейся странным ощущением, похожим на прикосновение птичьего пера. Рядом, ворча себе что-то под нос, стоял мужчина. Его кровь стекала в банку, висевшую на низкой ветке. Гас закончил накладывать скобки, повернулся к донору, вытащил длинную иглу, всадил ее в руку Генри, обнажив в улыбке почерневшие зубы.
— Он все чувствует, Таскер. Он почти готов…
На площадке было тихо. Бормотала спросонок ранняя говорящая ящерица. На фоне жемчужно-серого неба проступали темные очертания деревьев. Вдруг стало очень холодно. Генри задрожал. Словно тупая стальная спица пробивала себе путь вдоль его позвоночника к основанию черепа, подгоняемая ударами сердца.
— Где ты спрятал бирки? — Таскер поднял скальпель.
Генри почувствовал, как металл прикоснулся к его веку. Давление усилилось.
— Последний шанс, умник, — лицо Таскера почти коснулось лица капитана. — Где твой щенок?
Генри попытался отстраниться, но его голова была словно впаяна в свинец. Таскер зарычал. В левом глазу Генри вспыхнул свет, фонтан огня, который жег, жег…
— Смотри, он теряет сознание, — голоса стали затихать, удаляться, смешались с ревом, в котором Генри поплыл, словно корабль в штормовое море, кружась, погружаясь все ниже и ниже в черноту.
Перед левой стороной лица Генри повисло красно-черное покрывало. В жемчужном тумане двигались неясные тени. Резкие голоса смолкали, прогоняя окутывающий, как вата, сон.
— …Я нашел его, — говорил Гас. Его голос звучал настойчиво. — …Вон там… Спрятался за твоим вездеходом…
Ему что-то ответили, но слишком тихо, чтобы можно было разобрать слова.
— Тебе незачем волноваться. Мы твои друзья, — продолжал Гас.
— Мои ребята бегают по всей округе, разыскивая тебя, — проговорил Таскер сердечно, — думаю, ты все это время прятался где-то здесь, правда?
— Где капитан? — голос Бартоломью напоминал писк.
— Не надо о нем волноваться. Скажи, бирки случайно не у тебя?
— Где он, черт возьми? — взорвался Бартоломью.
Генри безжизненно висел на веревках, которыми его запястья были привязаны к борту вездехода. Двигая здоровым глазом, он смог разглядеть фигуру Таскера, который стоял к нему спиной, широко расставив ноги, и положив руки на бедра. Бартоломью видно не было. Слева от Таскера капитан увидел Гаса.
— Эй, юноша, проследите за своим языком, — заревел Таскер. — Мы здесь, чтобы тебе помочь, тебе, как я уже говорил… — он двинулся вперед и исчез из поля зрения.
— Оставьте меня в покое, — приказал Бартоломью. Голос его слегка дрожал.
— Послушай-ка меня, храбрец. Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что к чему, — проговорил Таскер. — Мы здесь, чтобы помочь тебе. Мы отвезем тебя в Панго-Ри, где ты зарегистрируешь свою заявку…
— Я хочу видеть капитана Генри. Что вы с ним сделали?
— Конечно… — проговорил Таскер послушно. — Он здесь…
По покрытому жестким снегом хребту заскрипели шаги. Появился Бартоломью, высокая фигура, рассекающая стелющийся под нависшими скалами туман. Увидев Генри, он резко остановился. Его рот открылся. Он прикрыл его ладонью.
— Эй, не принимай все так близко к сердцу, — доброжелательно сказал Таскер. — Ты что, раньше никогда не видел крови?
— Вы… вы… невероятное чудовище… — выпалил Бартоломью.
— Слушай, я тебя уже однажды просил не разговаривать со мной таким образом. Интересно, как ты думаешь, зачем мы здесь, от нечего делать? Этот парень упрямится, не хочет сотрудничать. Я сделал то, что вынужден был сделать. Ты можешь сказать своему предку, что мы перепробовали все способы. А теперь отдавай бирки и будем убираться отсюда.
— Боже мой… — Бартоломью не сводил глаз с Генри: больные глаза на бледном лице.
— Что, животик слабоват? Тогда не смотри на него, я позову ребят и…
— Пес вонючий… — спотыкаясь, Бартоломью отошел.
— Эй ты, ничтожная прилизанная комнатная собачонка! — Голос Таскера превратился в рев. — У меня приказ доставить тебя целым и невредимым к твоему папочке — но это не значит, что я не могу выпороть тебя, как следует…
В поле зрения появился Гас, который сзади быстро приближался к Бартоломью. Грохнул выстрел. Коротышка споткнулся, упал лицом вниз, дернулся разок и замер.
На мгновение повисла мертвая тишина. Затем раздался рев Таскера.
— Ну ты, безмозглый маменькин сынок, явился и пристрелил лучшего из когда-либо продававших наркотики врачей. Ты что спятил или?..
— Освободите его, — услышал Генри голос Бартоломью. — Я хочу отнести его в вашу машину. Там будет палата…
— Слушай, ты, негодяй, — заскрипел Таскер. — Тот факт, что эта птичка жива, меня как раз не устраивает, ты понял? Ты, наверное, совсем сдурел. Твой старик…
— Перестань упоминать моего отца в своей вонючей болтовне… О такого мерзавца, как ты, он и ноги не стал бы вытирать…
— Не стал бы, ага… Слушай, ты, придурковатый сосунок, как ты думаешь, кто нас сюда послал?
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что с нашим мальчиком немного круто обошлись из-за его же доброты. Он твоего папашу раскрутил на половинную дележку и хорошо прижал его, заставив послать сюда своего щенка, подстраховываясь. Но старик не привык быть добреньким с теми, кто выкручивает ему руки. Он приказал нашему умнику застолбить участок, а после этого мы должны были отнять у него бирки и привезти их ему, а заодно и тебя прихватить вместе с ними. И я должен сказать, крошка, тебе чертовски повезло, что твой старик тот, кто он есть, иначе я привязал бы тебя рядышком с этим типом!
— Вы говорите, вас послал сюда мой отец?
— Именно так, юноша. Твой старик хороший деляга.
— Вы лжете! Он не мог сказать вам, куда идти, я сам не знал…
— Ты многого не знаешь, сынок. Например, о маячке, который поместили в те замечательные ботинки, которые на тебе. Умник обыграл ребят в Панго-Ри. Ладно, это ничего не изменило. Твой левый каблук стал посылать сигнал, едва ты продырявил атмосферу, — он хихикнул. — Что ты на это скажешь, мальчик?
— Я тебе покажу, — проговорил Бартоломью. Он появился в поле зрения Генри, высокая, стройная фигура с пистолетом в руке.
— Эй, стой… — начал Таскер.
Бартоломью поднял пистолет и выстрелил Таскеру в лицо.
Генри лежал на земле, глядя вверх на бледный свет, посеребривший небо на востоке. Заработали турбодвигатели, завыли, набирая обороты. Бартоломью спрыгнул с машины, наклонился над ним.
— Капитан, вы меня слышите?
Генри сделал глубокий вдох и попытался пошевелить языком. Во рту у него находилось пять фунтов мертвого мяса. По всему телу ползли огненные муравьи, впиваясь в его плоть. Глубоко внутри разбухала, разрастаясь, боль. Он попробовал еще раз, раздалось что-то похожее на хрюканье.
— Вы серьезно ранены, капитан. Я сейчас попытаюсь втащить вас в машину.
Генри почувствовал под собой руки Бартоломью. Раскаленные ножи пронзили тело. Затем он понял, что его ноги волочатся по земле. Тяжелое дыхание Бартоломью резало ему слух.
— Я должен попытаться поднять вас на борт, капитан.
Он почувствовал под своей грудью плечо юноши, его поднимали. Боль разбухала, взорвалась, превратилась в облако мелкой пыли, заполнившей Вселенную…
Он снова лежал на спине, чувствуя под собой люльку вездехода. Она подпрыгивала, подпрыгивала. Небо было водянисто-серое, тяжелое от снега.
— Мы скоро будем там, капитан, — говорил Бартоломью. — Уже недалеко. Мы скоро будем там…
Машина неслась на высокой скорости, турбодвигатели ревели, меняя тон, когда земля резко уходила вверх.
— Еще чуть-чуть, капитан, — сказал Бартоломью, — и с вами все будет в порядке.
Теперь машина ползла, увязая в глубоком снегу. Вдруг тряска, которая наполняла Вселенную с начала времен, прекратилась, словно беззвучно разбился огромный кристалл. Во внезапную тишину хлынула боль. Генри чувствовал, что в лицо ему бьет снег.
Голос проткнул его, как нож.
— Я вернусь через минуту, надо расчистить вход.
Холод обжигал ему лицо, словно замерзшее лезвие топора. Какие глубокие удары наносил падающий топор! Но удары становились слабее, стихали, словно останавливался маятник на древних часах…
Генри заморгал. Его левый глаз склеился. Казалось, на мозг давит тяжелый груз. Вдали послышался тихий гул, переросший в непрекращающийся рев. Он напомнил Генри о водопаде, который он видел однажды на планете с низкой силой тяжести. Галатея, так она называлась. Широкая река извивалась по равнине и падала в узкое ущелье, рассыпаясь в окрашенный всеми цветами радуги занавес, вас окутывали мельчайшие капельки, мягкие и теплые.
Но сейчас капли были холодными, и они секли его, словно град…
Бартоломью стоял над ним. К его щекам прилипли хлопья снега, они таяли, стекали струйками с подбородка. Его корабельный костюм намок, плечи замерзли.
— Я снова буду вас поднимать, капитан…
Движение, боль, запах какого-то растения.
— Будете в порядке, капитан… — говорил Бартоломью, — в порядке…
Мне все твердили: «Дальше нет пути.
Здесь твой предел. Здесь край цивилизаций.
Построй амбар и дом, зерно расти.
Здесь сытый рай ты можешь обрести.
Лишь укрепи границу у акаций».
Но глас в ночи рождался, как порыв:
«Неведомое скрыто за пределом…»
Как совесть, слаб, но властен был призыв:
«Отправься в путь, раба в себе изжив.
Преодоленью быть твоим уделом».
Так дней лихих открылась череда…
Коня и груз я потерял в дороге,
Не раз еще ждала меня беда,
И удалялась горная гряда,
Но, изнуренный, встал я на пороге.
И марш за маршем брал я высоту,
Глотку воды, пучку травы был рад я —
Но все ж презрел запретную черту.
Я вызнал тайну, я догнал мечту,
И горный воздух стал моей наградой.
Вот ваши крики: «Дальше нет пути!»
Для отрицанья пут я избран ныне.
Я пересек ухабы и хребты.
Мне ветер шепчет: «Это сделал ты!»
И Бог один простит мою гордыню.note 1
Он продолжал читать, огонь старой поэмы наполнял его вены своим светом, унося вверх к незнакомым звездам. Он забыл прошлое, столетие раскаяния и грусти, забыл даже о присутствии Лэрри, который не произнося ни звука, во все глаза смотрел на него сквозь скачущие языки пламени. Древний призыв, манивший его к мирам, на которые не ступала нога человека, с того момента, как он впервые обрел свою силу, сейчас звучал в нем подобно музыке. Последняя строфа поэмы слетела с его языка как гимн…
Вот ваши крики: «Дальше нет пути!»
Для отрицанья пут я избран ныне.
Я пересек ухабы и хребты.
Мне ветер шепчет: «Это сделал ты!»
И Бог простит мою гордыню.
Генри медленно приходил в себя после водопада чувств и воспоминаний, вызванных древними словами, и сейчас он ясно видел себя: впервые за сто лет он стоял лицом к лицу с самим собой и видел, что пламя никогда не покидало его. Оно оставалось в нем, все это время, это пламя освещало ему путь вперед, только вперед, всегда вперед к новым мирам. Благородный огонь, так он всегда думал, — но во имя него совершались преступления.
— Дульчи, — пробормотал он вслух. — О, Дульчи.
Он покачал головой, как человек, стряхивающий остатки сна, и посмотрел на костер.
На противоположной стороне сидел ошеломленный Лэрри, по-прежнему не сводя с него глаз. Худощавое молодое лицо его было настолько неподвижным, что, казалось, юноша окаменел.
— Это стихотворение, — сказал Генри, — называется «Первопроходец». Старый землянин по имени Редьярд Киплинг написал его еще в 1800 году нашей эры или примерно в то время.
— Думаю, я почти понимаю, капитан, — сказал Лэрри.
Генри резко засмеялся.
— Мальчик, кто из нас что-либо понимает? — проворчал он, и чары, которые связывали двух мужчин на мгновение, рассеялись… Но не совсем, так как Лэрри по-прежнему смотрел на Генри глазами человека, увидевшего, как ожила и обрела плоть легенда.
— Капитан… — прошептал Лэрри. — Вы никогда не умрете.
— Ложись и поспи, — пробормотал Генри, укладываясь. — На рассвете мы уходим.
На рассвете они выбрались через заблокированный проход на холод, под серым ледяным небом.
— Ночь была длинной, — сказал Лэрри. — Похоже, что здесь сейчас уже за полдень.
Генри дошел до конца долины и посмотрел на снег.
— Отпечатки ног и следы гусениц, но сейчас нет никаких следов жизни. Похоже, что они сдались и убрались отсюда.
— Что мы теперь будем делать?
— Сначала проведем разведку местности, может, где-нибудь поблизости валяются какие-то полезные куски от Боло. Затем отправимся в путь.
— Пешком? — посмотрел на него Лэрри. В Панго-Ри? Двенадцать сотен миль.
— У тебя есть другие идеи?
— Нет, я… — юноша заколебался. — Я подумал, может, нам дать сигнал о помощи. Соберем что-то вроде коммуникатора. Не обязательно экран, любой передатчик сгодится.
— Мы ничего не будем делать, — ответил Генри. — Нас могут перехватить не те люди и явиться сюда. Нет, — он покачал головой. — Это исключено. Мы пойдем пешком. Давай осмотрим остатки машины, пока совсем не стемнело, и будем искать след. Ночью мы будем не так заметны.
Они прошли по почерневшему снегу, добрались до линии холмов, ступили в район скал и льда.
Генри остановился, прислушиваясь и вглядываясь прищуренными глазами в сгущающиеся сумерки.
— Возможно, я был слишком оптимистичен, — сказал он.
— Оптимистичен? — Худое лицо Лэрри напряглось.
— Турбодвигатели! — рявкнул Генри. — Ты слышишь? Здесь мы должны разойтись. Пользуйся компасом, иди на юг, я присоединюсь к тебе, как только собью этих гончих со следа.
— Вы хотите сказать, я должен идти один, — в голосе юноши зазвучали панические нотки.
Генри кивнул.
— Сейчас я жалею, что втравил тебя в это дело, Лэрри. Но ты здесь. Возьми бластер… — он протянул ему оружие. — И помни, я сказал тебе, что сам буду решать свои проблемы. Удачи тебе.
— Подождите! Я не могу…
— Лучше иди, Лэрри. Расходимся! — он повернулся и быстрым шагом пошел в сторону возвышенности. Сжав бластер в руке, Бартоломью стоял и смотрел ему вслед.
Со стороны нависшей карнизом над хребтом плиты послышался шум. На фоне красного вечернего неба возник силуэт крепкого с лохматой головой мужчины. Генри упал на живот. В поле зрения показались контуры низкого гусеничного вездехода. Послышался треск, затем усиленный громкоговорителем голос произнес:
— Успокойтесь и будьте умницами, и никто ничего не потеряет. Я вас честно предупреждаю. У меня двадцать человек. А вас всего двое. Так что давайте договоримся: вы по-хорошему сдаетесь, мы с вами по-хорошему обращаемся. Бросьте оружие и вставайте так, чтобы были видны обе руки.
Генри сунул руку в накладной карман, достал из него зеленую капсулу. Он проглотил ее, затем вынул из кармана пистолет, отполз немного, прячась за большими каменными глыбами. Раздались грубые голоса. Слева от Генри замигал свет, матовый бело-голубой кинжал, рассекающий густеющие сумерки. Луч изменил направление, поиграл на покрытой скальными обломками земле, метнулся вверх по склону, отбрасывая на лед красно-черные тени. Когда свет чуть не коснулся его головы, Генри вжался в камень, попятился назад. Снова послышались крики. Вспыхнул второй луч. Из вездехода вниз по склону посыпались люди, растягиваясь цепью, чтобы окружить свою жертву. Луч задвигался, его ноги отбросили плотную тень.
Лежа плашмя среди нагромождений валунов, скатившихся к подножию возвышающейся над деревьями скалы, Генри прислушивался к крикам своих преследователей. Если бы ему удалось добраться до вершины, может быть он и ушел бы от них…
Капитан двинулся вперед, стараясь пригнуться как можно ниже. Перед ним в каменной стене зияла расщелина. Генри скатился в нее, напряг спину, схватился за выступ вверху, стал подтягиваться. Раненую руку пронзила острая боль, по запястью потекла кровь, горячая, как расплавленный свинец. Генри выругался, сделал еще одну попытку; мокрая от крови ладонь соскользнула. Капитан бросился вперед, промахнулся и с грохотом упал на камни. Рядом кто-то закричал. Затопали ноги, и в поле зрения показался человек.
— Не двигаться! — голос его был похож на нож, врезающийся прямо в кость. Раздался пронзительный свист. Со всех сторон Генри обступили люди, заблестели стволы пистолетов. Окружавшая его картина стала словно отдаляться. Начала действовать проглоченная им капсула. Послышался рев турбодвигателей. Вездеход подъехал ближе, ему в лицо ударил свет. Машина остановилась. С нее спрыгнул человек, подошел к нему. На фоне ослепляющего света он казался просто черным силуэтом.
— Это он, Таскер? — спросил кто-то.
— Конечно, он, ты что надеялся увидеть здесь какую-нибудь толстуху из цирка? — ответил силуэт низким голосом и ткнул Генри рукой.
— Эй, деревенщина, где твой сосунок? Вы заставили меня поволноваться, пропали, как сквозь землю провалились. Где вы были?
Генри ничего не отвечал; молча он произносил слова самовнушения, которые будут усилены гипнотическим наркотиком: «Я не могу говорить, я не могу говорить…».
— Я с тобой разговариваю, скотина! — рявкнул здоровяк и сделал шаг вперед. — Я тебя спросил, где твой щенок.
Генри смотрел, как тяжелый кулак сжался, качнулся назад…
Капитан ловко увернулся и изо всех сил двинул противника прямо под ребро. Тот согнулся пополам, и Генри нанес ему удар прямо в голову. Плоть под его кулаком показалась ему такой же нематериальной, как дым. Кто-то завопил. Тяжелый удар по шее заставил его упасть на колени. Он увидел замахнувшуюся для удара ногу и успел отвернуть лицо. Острые обломки скалы впились ему в колени, но капитан уже начинал чувствовать пока еще слабое действие наркотика.
Грубые руки подняли его. Здоровяк стоял перед ним, прижав одну руку к животу и вытирая рот другой.
— Как я пропустил твой удар, — сказал он сквозь сжатые зубы. — А теперь к делу. У тебя есть бирки от межевых знаков, давай их мне.
Генри молча покачал головой. Несколько мужчин держали его сзади за руки. Здоровяк размахнулся и ударил его тыльной стороной ладони. Голова капитана качнулась.
— Обыскать его, — заорал Таскер.
Грубые руки обшарили Генри, вывернули его карманы. Голова капитана гудела от наркотика и полученных ударов. Из раны на лбу стекала кровь.
— При нем ничего нет, Таскер…
— Давай по-хорошему, скотина! — сказал Таскер. — Ты думаешь, мы с тобой всю ночь будем возиться?
— Что с ним такое? — произнес тонкий голос. — Он слова не проронил.
— Да. Они называют это психологией. Ребята, считающие себя крутыми, думают, что так легче: если не начинать говорить, не нужно будет следить за тем, где остановиться. — Он ударил Генри еще раз. — Конечно, этот умник знает, что все не так просто. Он знает, что у нас есть кое-что, что заставит произнести речь даже железную обезьяну. Он просто изображает из себя этакого непробиваемого…
Еще один удар обрушился на капитана.
— Мне это нравится, — добавил Таскер, — это помогает мне отвлечься от боли в желудке.
— Слушай, Таскер, мы теряем время. Где пацан? — заорал кто-то.
— Наверное, прячет где-то свою задницу. В темноте он далеко не уйдет. Когда мы обработаем этого умника, у нас будет достаточно времени, чтобы отыскать щенка. А пока почему бы нам немного не развлечься?
— Да, этот гад пробуравил Пора из его же собственного пистолета…
— К черту Скэнди, этого вонючего скунса. Эта сволочь свалила меня…
— Таскер расставил ноги и нанес капитану удар сначала левой, потом правой в желудок.
Боль от ударов казалась Генри такой же размытой, как звук на плохо чувствительной ленте. Его язык был огромным, тяжелым, послушным аутогипнотическому воздействию. Что-то мягкое подняло его руки над головой. Пульсация в голове и груди казалась не более чем далекими ударами барабана. Капитан заморгал, увидев перед глазами тяжелую челюсть Таскера.
— Этот сукин сын ведет себя как-то не так, Гас, — заревел он.
Невысокий человечек с темными губами и белыми волосами подошел ближе, внимательно посмотрел на Генри. Затем оттянул ему веки, наклонился и понюхал.
— Ага! Ну и хитрец! Босс, он по уши накачан наркотиками. Думаю, что-то угнетающее центральную нервную систему и оказывающее гипнотическое действие, — он перевел глаза на Генри. — Это так, крошка?
Генри посмотрел на коротышку. Его зрение пока еще не сильно ухудшилось. Он шевелил пальцами и мог контролировать свои движения. Если представится случай, будет приятно двинуть Таскера еще раз.
Его ударили по лицу подушкой.
— Не имеет смысла его бить, он ничего не чувствует, — сказал коротышка.
— Влей в него немного своих капелек, Гас! — рявкнул Таскер. — Он запечатался. Ладно. Я знаю, как срывать печати.
— У меня нет ничего, что могло бы нейтрализовать этот наркотик. Придется ждать, пока он не перестанет действовать.
— Ждать! Черт возьми! — прорычал Таскер. — Я должен действовать. Сейчас!
— Конечно, он слышит все, что мы говорим, — глаза коротышки изучали лицо Генри. — Скажи ему, что ты переломаешь ему ноги, разрежешь его на кусочки. Конечно, он не почувствует этого — но будет знать, что вы делаете и, если очень постарается, то сможет сбросить гипнотическое внушение молчать.
Лицо Таскера приблизилось.
— Ты все слышал, не так ли, умник? Как тебе нравится идея насчет того, чтобы немного поработать над тобой ножом? Или сломать тебе парочку костей? Вот так, например… — Он оскалил зубы, поднял руку вверх и рубанул ею с ужасной силой. Генри услышал, как хрустнула ключица и несмотря на наркотик, почувствовал боль.
— Будь осторожен. Так можешь свалить его… — коротышка схватил Генри за запястье.
— Пульс нормальный, — прокомментировал он. — У него очень крепкое телосложение, но можно попробовать легкое принуждение.
— Принуждение… Ну ладно, — проговорил он. — У тебя вроде есть скальпель, правда, Гас?
— Гм… Хорошая идея, — коротышка ушел.
Глаза Таскера сузились до щелочек и были похожи на ножевые раны в трупе.
— К черту щенка, — сказал он мягко. — Где шахта? — Он ждал, раскрыв рот, дыша на Генри перегаром. — Я ползал по этой земле, как муравей, говорю тебе откровенно, умник. Но не видел ни одной шахты, и в мои планы не входит ждать…
«Если бы он подошел ближе», — подумал Генри.
— Так что, родной, лучше выкладывай. Это твой последний шанс…
Генри дернул ногой. Таскер отскочил назад. Вошел Гас и сунул ему в руку короткий нож с блестящим, острым, как бритва, лезвием. Таскер отвел руку так, что на него упал свет. Блеск металла отразился в глазах капитана.
— Ну ладно, умник, — произнес он мурлыкающим голосом…
Генри повис на веревках, сеть боли опутала его тело, словно раскаленные добела провода. Сердце стучало о ребра, как будто работала какая-то сломанная машина.
— Придется тебе остановиться, — сказал Гас. — Действие наркотика кончается. Он потерял очень много крови.
— Светает, — прокричал кто-то. — Послушай, Таскер, нам надо разыскать щенка.
— Ты что, думаешь, я забыл об этом? — проревел верзила. — Что это за человек? Я делал все, разве что кишки не выпускал, а он не издал ни звука. Где эти чертовы бирки, ты, сын одноногой проститутки? — Перед глазами Генри появился окровавленный кулак, сжимающий скальпель. — Слушай меня! У меня есть обезболивающее средство. Оно действует быстро. Как только ты скажешь, где бирки, я тебе его дам.
Голос, доносившийся до Генри, вызывал всего лишь легкое раздражение. Его мысли были далеко, они бродили по залитому солнцем берегу пруда с драгоценными камнями.
— Хорошо, умник, — Таскер был совсем близко, глаза его были безумными. — У меня в запасе есть кое-что.
Он поднес скальпель к лицу капитана.
— Я устал от этих игр. Говори сейчас же, или я выну твой глаз, как ложку с кашей из тарелки.
— Лучше дай мне заклеить некоторые из его ран, — сказал Гас. — Кроме того, мне нужен доктор, тип О, плюс, альфа три. Иначе он умрет.
— Хорошо, только поторапливайся, — Таскер повернулся к мужчинам, расположившимся на поляне.
— Эй, ребята, рассыпьтесь и отыщите пацана. Слим, возьми машину и отправляйся на восток. А ты, Гриз, — на запад. Остальные — на юг…
Генри почувствовал прикосновение пальцев, провода натянулись. Казалось, его зубы — это электроцепь, которая замыкалась каждый раз, когда вздымалась его грудь.
Заревели турбодвигатели, вездеходы на высоких колесах двинулись в разные стороны. На небе появились розовые пятна. Генри вздохнул, почувствовал, как в бок впились стальные крючья: это двигались сломанные ребра.
Коротышка насвистывал какую-то однообразную мелодию, накладывая скобки при помощи блестящего инструмента, напоминающего щипцы дантиста. Его острые концы пронзали кожу Генри с резкой болью, сопровождавшейся странным ощущением, похожим на прикосновение птичьего пера. Рядом, ворча себе что-то под нос, стоял мужчина. Его кровь стекала в банку, висевшую на низкой ветке. Гас закончил накладывать скобки, повернулся к донору, вытащил длинную иглу, всадил ее в руку Генри, обнажив в улыбке почерневшие зубы.
— Он все чувствует, Таскер. Он почти готов…
На площадке было тихо. Бормотала спросонок ранняя говорящая ящерица. На фоне жемчужно-серого неба проступали темные очертания деревьев. Вдруг стало очень холодно. Генри задрожал. Словно тупая стальная спица пробивала себе путь вдоль его позвоночника к основанию черепа, подгоняемая ударами сердца.
— Где ты спрятал бирки? — Таскер поднял скальпель.
Генри почувствовал, как металл прикоснулся к его веку. Давление усилилось.
— Последний шанс, умник, — лицо Таскера почти коснулось лица капитана. — Где твой щенок?
Генри попытался отстраниться, но его голова была словно впаяна в свинец. Таскер зарычал. В левом глазу Генри вспыхнул свет, фонтан огня, который жег, жег…
— Смотри, он теряет сознание, — голоса стали затихать, удаляться, смешались с ревом, в котором Генри поплыл, словно корабль в штормовое море, кружась, погружаясь все ниже и ниже в черноту.
Перед левой стороной лица Генри повисло красно-черное покрывало. В жемчужном тумане двигались неясные тени. Резкие голоса смолкали, прогоняя окутывающий, как вата, сон.
— …Я нашел его, — говорил Гас. Его голос звучал настойчиво. — …Вон там… Спрятался за твоим вездеходом…
Ему что-то ответили, но слишком тихо, чтобы можно было разобрать слова.
— Тебе незачем волноваться. Мы твои друзья, — продолжал Гас.
— Мои ребята бегают по всей округе, разыскивая тебя, — проговорил Таскер сердечно, — думаю, ты все это время прятался где-то здесь, правда?
— Где капитан? — голос Бартоломью напоминал писк.
— Не надо о нем волноваться. Скажи, бирки случайно не у тебя?
— Где он, черт возьми? — взорвался Бартоломью.
Генри безжизненно висел на веревках, которыми его запястья были привязаны к борту вездехода. Двигая здоровым глазом, он смог разглядеть фигуру Таскера, который стоял к нему спиной, широко расставив ноги, и положив руки на бедра. Бартоломью видно не было. Слева от Таскера капитан увидел Гаса.
— Эй, юноша, проследите за своим языком, — заревел Таскер. — Мы здесь, чтобы тебе помочь, тебе, как я уже говорил… — он двинулся вперед и исчез из поля зрения.
— Оставьте меня в покое, — приказал Бартоломью. Голос его слегка дрожал.
— Послушай-ка меня, храбрец. Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что к чему, — проговорил Таскер. — Мы здесь, чтобы помочь тебе. Мы отвезем тебя в Панго-Ри, где ты зарегистрируешь свою заявку…
— Я хочу видеть капитана Генри. Что вы с ним сделали?
— Конечно… — проговорил Таскер послушно. — Он здесь…
По покрытому жестким снегом хребту заскрипели шаги. Появился Бартоломью, высокая фигура, рассекающая стелющийся под нависшими скалами туман. Увидев Генри, он резко остановился. Его рот открылся. Он прикрыл его ладонью.
— Эй, не принимай все так близко к сердцу, — доброжелательно сказал Таскер. — Ты что, раньше никогда не видел крови?
— Вы… вы… невероятное чудовище… — выпалил Бартоломью.
— Слушай, я тебя уже однажды просил не разговаривать со мной таким образом. Интересно, как ты думаешь, зачем мы здесь, от нечего делать? Этот парень упрямится, не хочет сотрудничать. Я сделал то, что вынужден был сделать. Ты можешь сказать своему предку, что мы перепробовали все способы. А теперь отдавай бирки и будем убираться отсюда.
— Боже мой… — Бартоломью не сводил глаз с Генри: больные глаза на бледном лице.
— Что, животик слабоват? Тогда не смотри на него, я позову ребят и…
— Пес вонючий… — спотыкаясь, Бартоломью отошел.
— Эй ты, ничтожная прилизанная комнатная собачонка! — Голос Таскера превратился в рев. — У меня приказ доставить тебя целым и невредимым к твоему папочке — но это не значит, что я не могу выпороть тебя, как следует…
В поле зрения появился Гас, который сзади быстро приближался к Бартоломью. Грохнул выстрел. Коротышка споткнулся, упал лицом вниз, дернулся разок и замер.
На мгновение повисла мертвая тишина. Затем раздался рев Таскера.
— Ну ты, безмозглый маменькин сынок, явился и пристрелил лучшего из когда-либо продававших наркотики врачей. Ты что спятил или?..
— Освободите его, — услышал Генри голос Бартоломью. — Я хочу отнести его в вашу машину. Там будет палата…
— Слушай, ты, негодяй, — заскрипел Таскер. — Тот факт, что эта птичка жива, меня как раз не устраивает, ты понял? Ты, наверное, совсем сдурел. Твой старик…
— Перестань упоминать моего отца в своей вонючей болтовне… О такого мерзавца, как ты, он и ноги не стал бы вытирать…
— Не стал бы, ага… Слушай, ты, придурковатый сосунок, как ты думаешь, кто нас сюда послал?
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что с нашим мальчиком немного круто обошлись из-за его же доброты. Он твоего папашу раскрутил на половинную дележку и хорошо прижал его, заставив послать сюда своего щенка, подстраховываясь. Но старик не привык быть добреньким с теми, кто выкручивает ему руки. Он приказал нашему умнику застолбить участок, а после этого мы должны были отнять у него бирки и привезти их ему, а заодно и тебя прихватить вместе с ними. И я должен сказать, крошка, тебе чертовски повезло, что твой старик тот, кто он есть, иначе я привязал бы тебя рядышком с этим типом!
— Вы говорите, вас послал сюда мой отец?
— Именно так, юноша. Твой старик хороший деляга.
— Вы лжете! Он не мог сказать вам, куда идти, я сам не знал…
— Ты многого не знаешь, сынок. Например, о маячке, который поместили в те замечательные ботинки, которые на тебе. Умник обыграл ребят в Панго-Ри. Ладно, это ничего не изменило. Твой левый каблук стал посылать сигнал, едва ты продырявил атмосферу, — он хихикнул. — Что ты на это скажешь, мальчик?
— Я тебе покажу, — проговорил Бартоломью. Он появился в поле зрения Генри, высокая, стройная фигура с пистолетом в руке.
— Эй, стой… — начал Таскер.
Бартоломью поднял пистолет и выстрелил Таскеру в лицо.
Генри лежал на земле, глядя вверх на бледный свет, посеребривший небо на востоке. Заработали турбодвигатели, завыли, набирая обороты. Бартоломью спрыгнул с машины, наклонился над ним.
— Капитан, вы меня слышите?
Генри сделал глубокий вдох и попытался пошевелить языком. Во рту у него находилось пять фунтов мертвого мяса. По всему телу ползли огненные муравьи, впиваясь в его плоть. Глубоко внутри разбухала, разрастаясь, боль. Он попробовал еще раз, раздалось что-то похожее на хрюканье.
— Вы серьезно ранены, капитан. Я сейчас попытаюсь втащить вас в машину.
Генри почувствовал под собой руки Бартоломью. Раскаленные ножи пронзили тело. Затем он понял, что его ноги волочатся по земле. Тяжелое дыхание Бартоломью резало ему слух.
— Я должен попытаться поднять вас на борт, капитан.
Он почувствовал под своей грудью плечо юноши, его поднимали. Боль разбухала, взорвалась, превратилась в облако мелкой пыли, заполнившей Вселенную…
Он снова лежал на спине, чувствуя под собой люльку вездехода. Она подпрыгивала, подпрыгивала. Небо было водянисто-серое, тяжелое от снега.
— Мы скоро будем там, капитан, — говорил Бартоломью. — Уже недалеко. Мы скоро будем там…
Машина неслась на высокой скорости, турбодвигатели ревели, меняя тон, когда земля резко уходила вверх.
— Еще чуть-чуть, капитан, — сказал Бартоломью, — и с вами все будет в порядке.
Теперь машина ползла, увязая в глубоком снегу. Вдруг тряска, которая наполняла Вселенную с начала времен, прекратилась, словно беззвучно разбился огромный кристалл. Во внезапную тишину хлынула боль. Генри чувствовал, что в лицо ему бьет снег.
Голос проткнул его, как нож.
— Я вернусь через минуту, надо расчистить вход.
Холод обжигал ему лицо, словно замерзшее лезвие топора. Какие глубокие удары наносил падающий топор! Но удары становились слабее, стихали, словно останавливался маятник на древних часах…
Генри заморгал. Его левый глаз склеился. Казалось, на мозг давит тяжелый груз. Вдали послышался тихий гул, переросший в непрекращающийся рев. Он напомнил Генри о водопаде, который он видел однажды на планете с низкой силой тяжести. Галатея, так она называлась. Широкая река извивалась по равнине и падала в узкое ущелье, рассыпаясь в окрашенный всеми цветами радуги занавес, вас окутывали мельчайшие капельки, мягкие и теплые.
Но сейчас капли были холодными, и они секли его, словно град…
Бартоломью стоял над ним. К его щекам прилипли хлопья снега, они таяли, стекали струйками с подбородка. Его корабельный костюм намок, плечи замерзли.
— Я снова буду вас поднимать, капитан…
Движение, боль, запах какого-то растения.
— Будете в порядке, капитан… — говорил Бартоломью, — в порядке…
6
Сон звал в свои объятья, но сначала нужно было что-то сделать. Он пытался вспомнить, что. Казалось, сознание легко ускользает от него, возвращается в мягкий далекий сон…
Генри снова напрягся, заставляя себя думать о чрезвычайно важном.
ВЕЗДЕХОД ИХ ВЫДАСТ. ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НЕГО… К ВОСТОКУ, ПРИМЕРНО В ТРЕХ МИЛЯХ ОТСЮДА, ЕСТЬ ВЫСОКИЕ МОРСКИЕ УТЕСЫ…
А ЕЩЕ ТАМ БУДУТ ЛЕТАТЬ ПТИЦЫ, ПАРЯ, РАСКИНУВ ШИРОКИЕ КРЫЛЬЯ, БЕЛЫЕ И МОЛЧАЛИВЫЕ ПОД ВЫСОКИМ СОЛНЦЕМ.
Генри снова напрягся, заставляя себя думать о чрезвычайно важном.
ВЕЗДЕХОД ИХ ВЫДАСТ. ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НЕГО… К ВОСТОКУ, ПРИМЕРНО В ТРЕХ МИЛЯХ ОТСЮДА, ЕСТЬ ВЫСОКИЕ МОРСКИЕ УТЕСЫ…
А ЕЩЕ ТАМ БУДУТ ЛЕТАТЬ ПТИЦЫ, ПАРЯ, РАСКИНУВ ШИРОКИЕ КРЫЛЬЯ, БЕЛЫЕ И МОЛЧАЛИВЫЕ ПОД ВЫСОКИМ СОЛНЦЕМ.