Эд Макбейн
Озорство

   Посвящается Джуди и Майклу Корнерам.
   Город, описанный на страницах книги, — плод авторского воображения. Персонажи и места, где они действуют, вымышлены.
   Только описание работы полицейских основано на повседневной практике расследования преступлений.

Глава 1

   Ночь. Стрелки на светящемся циферблате часов показывали десять минут третьего. Дождь прекратился около полуночи, а то бы он и носа не высунул из дома. Потому что писаки в дождь не работают, боятся, видите ли, намочить свои краскопульты. Писаки чертовы, а вернее, стеномараки.
   И каждый новый стеномарака малюет рядом с тем, что намарал его предшественник. Таким образом чистая белая стена постепенно покрывается абракадаброй из каких-то слов и имен, которые и прочитать-то невозможно.
   Этой ночью он нашел совершенно новую стену. Она еще не просохла и пахла свежей штукатуркой.
   Новые стены, словно магниты, притягивают к себе писак.
   Поставьте новую стену или новый забор, и не пройдет и десяти минут, как на ней чистого места не останется, — все будет замалевано. Это для них что-то вроде наркотика, предположил он. Он где-то читал про взломщиков, которые обворовывали квартиры, а напоследок загаживали обувь хозяев.
   К материальному ущербу прибавляли моральный. Мало того, что обирали людей, так еще портили то, что оставляли за ненадобностью. Знай, мол, наших! Стеномараки ничем не лучше тех взломщиков. Человек, размалевывающий краскопультом стену или забор, плюет в души своим землякам.
   Хоть бы снова не пошел дождь.
   Где-то далеко сверкали молнии, гремел гром, но у него теплилась надежда, что гроза обойдет стороной место, где он стоял в засаде, ожидая, что вот-вот кто-нибудь появится.
   Это была улица с двусторонним движением, пролегавшая под эстакадой. Ни один стеномарака не станет работать там, где его творение увидят немногие. Они обычно выбирают улицы и дороги с оживленным движением, им нужен постоянный наплыв зрителей, восхищающихся или ужасающихся их потрясающей стенописью. Листья еще не распустились, так что под деревьями укрыться было невозможно. И нигде не было даже намека на спасительную тень. Только голые ветки нависали над бульваром, по которому время от времени проносились машины, сверля ночную темень огнями своих фар. Весна в этом году запаздывала. Двадцать третье марта, понедельник, затянутое облаками небо. Хотя весна и пришла, согласно календарю, три дня назад, но это нисколько не мешало дождю лить как из ведра, правда, с перерывами. И холодно к тому же. Он расхаживал под холодным, пронизывающим дождем и обдумывал план своих действий.
   Этой ночью первый из них откроет счет.
   Если он, конечно, появится.
   Ну, а если сегодня никто не появится, он выйдет на охоту завтра.
   Он не будет за ними гоняться, а будет спокойно их поджидать.
   Стольких, сколько он сочтет нужным, постигнет кара.
   Троих будет вполне достаточно. Одного, потом еще одного и еще одного.
   Он думал, что писаки делают свою грязную работу только по ночам. А разве это не так? Никто никогда не видел их за работой при солнечном свете. Днем они, вероятно, разведывают, где появилась новая стена или поставили новый забор, а ночью возвращаются туда и делают пакость. Если этой ночью никто из них не появится, он все равно подстережет пакостника и сыграет с ним свою маленькую шутку.
   Поймает его на месте преступления — и бац! Он нащупал в кармане пальто револьвер «смит и вессон» 38-го калибра.
   Теперь молнии сверкали на большом отдалении, еле слышно грохотал гром.
   Наверху, по еще не просохшему покрытию дороги, проехал автомобиль. В такой пронизывающий холод хорошо быть дома, лежать в теплой постели, а не ждать здесь какого-то осла, которому не сидится дома.
   Да приходи же наконец, подумал он, не стоять же мне тут всю ночь. Этак и воспаление легких схватить можно. Он плохо переносил начало весны, его любимым временем года была осень. Все, что хотя бы отдаленно напоминало об осени, ласкало его душу. В осени все ясно, нет ничего неопределенного, и ты смело смотришь в будущее. А март, апрель — о них и вспоминать противно. Третий день весны. Казалось бы, о зиме можно было бы забыть, но леденящий холод пробирал до костей. Только засунутая в карман рука ощущала тепло от ореховой рукоятки револьвера.
   Одного, потом еще одного и еще одного.
   И залечь на дно.
   Только сейчас до него дошло, что дело могло затянуться надолго. Как он об этом раньше не подумал? Кто знает, когда заявится писака и заявится ли вообще. Можно простоять тут всю ночь напролет, а никто и не подумает прийти. И придется тогда дежурить здесь Бог знает сколько ночей.
   Ждать в темноте, пока...
   Наконец-то.
   По улице кто-то шел. Мальчишка семнадцати-восемнадцати лет. Засунув руки в карманы, он оглядывался по сторонам. На уме у него какая-то пакость — это уж точно. Вот он нырнул в тень, отбрасываемую эстакадой, и в это время снова вдалеке сверкнула молния. На этот раз расстояние поглотило звук громового раската. Еще одна машина, разбрызгивая лужи, пронеслась по эстакаде, огни ее фар скользнули по голым веткам деревьев. Он еще дальше отступил в тень.
   Мальчишка был одет в джинсы и черную кожаную куртку.
   На ногах высокие кроссовки. Обернулся, посмотрел через плечо. Потом снова обернулся, посмотрел направо, налево, прямо перед собой. Остановился под эстакадой, вынул из кармана электрический фонарик. Луч света заплясал по чистой, недавно оштукатуренной стене. Лицо мальчишки расплылось в ухмылке, словно он узрел обнаженную красотку.
   Так он и стоял, водя лучом фонарика по стене, внимательно осматривая все ее пространство. Его глаза и луч фонарика словно насиловали девственно чистую стену. Потом он сунул руку под полу куртки, достал оттуда краскопульт и отступил от стены на несколько шагов, чтобы лучше примериться.
   В левой руке он держал фонарик, в правой — краскопульт.
   Наконец нашел место для своего шедевра.
   На стену брызнула красная краска. Он вывел букву П, потом А, потом У. За его спиной послышался шорох, мальчишка резко обернулся и увидел мужчину в черной широкополой, надвинутой на самые глаза шляпе и темном пальто с поднятым воротником. В руке у него был револьвер.
   — Вот, — произнес мужчина.
   И дважды выстрелил ему в лицо.
   Не проронив ни звука, мальчишка рухнул на тротуар под эстакадой. Из ран на лице потекла кровь. Рядом с его телом валялся краскопульт. Снова прогремел выстрел, на этот раз пуля вошла мальчишке в грудь. Мужчина нагнулся, рукой в перчатке поднял краскопульт, нажал на пусковую кнопку, вмонтированную в крышку, и залил красной краской кровь, медленно растекавшуюся по лицу и груди его жертвы. Красная краска смешалась с красной кровью. А в это время, пробуравив ночную тьму огнями своих фар, по эстакаде пронеслась еще одна машина и скрылась вдали, там, где недавно сверкали молнии.
* * *
   В середине ночи дождь перешел в снег. Вот так в том году начиналась весна. В девять часов утра снег все еще валил.
   — Подумаешь невидаль, — произнес Паркер. — Я помню, как однажды даже на Пасху шел снег.
   — Снег 23-го марта — невероятно, — отозвался Клинг.
   — Но уж если на Пасху такое могло случиться, — талдычил Паркер.
   — А я помню, как в каком-то году евреи и христиане праздновали Пасху в один и тот же день, — вмешался в разговор Мейер.
   — Всякое бывает, — сказал Карелла.
   — Это потому, что еврейская Пасха произошла от христианской, — бездумно сболтнул Паркер.
   Мейер не счел нужным отвечать на такую чушь.
   А мрачное серое мартовское небо засыпало город снегом.
   За зарешеченными окнами, отгораживавшими комнату детективов от бурного житейского моря, начинался унылый, но сулящий всякие неожиданности день.
   Энди Паркер просматривал составленный ночной сменой протокол о смерти пачкуна. В документе было сказано, что патрульные полицейские обнаружили ранним утром труп мальчишки. Убитого звали Альфред о Херрера, уличная кличка Паук. Вероятно, он и пытался написать на стене ПАУК, когда кто-то выпустил ему две пули в лицо и, одну в грудь, а потом разукрасил его красной краской. Так ему, чертовому писаке, и надо, подумал Паркер, но вслух ничего не сказал.
   И почему это город должен тратить время и деньги на розыск того, кто это сделал? Было бы из-за кого поднимать весь этот сыр-бор.
   — Будем уведомлять близких родственников об этом, или как? — вопросил он, ни к кому персонально не обращаясь.
   — Если нас не опередили, — ответил Карелла.
   — Вот это-то я и хочу знать, — вздохнул Паркер. — Уиллис отпечатал протокол. Может быть, он уже звонил кому-нибудь, а?
   — Там что-нибудь об этом сказано?
   — Ничего не сказано.
   — Какой-нибудь близкий родственник указан?
   — Нет.
   — А как же они тогда идентифицировали труп?
   — По водительским правам.
   — Ну так в водительских правах должен быть указан адрес.
   — Нет у меня его водительских прав, — вспылил Паркер. — Есть только протокол Уиллиса, а в нем сказано, что труп идентифицирован по водительским правам.
   — Позвони-ка ты лучше в Отдел учета имущества, — посоветовал Клинг. — Узнай, не попали ли к ним его права.
   — А почему бы мне не позвонить самому Уиллису и не спросить у него, уведомлял он родственников или нет, а?
   — Он, наверное, спит без задних ног, — тактично предположил Мейер.
   — Тем хуже для него, — разозлился Паркер. — Бросил мне это дерьмо на стол, чтобы я его разрабатывал до конца, а вот приложить к нему записку, из которой мне было бы ясно, уведомил он близких родственников или нет, не удосужился. У кого-нибудь есть номер его телефона?
   — Какая муха тебя укусила? — спросил Клинг, но полистал свою записную книжку и сообщил Паркеру номер телефона Уиллиса.
   Паркер бросился к аппарату и начал крутить диск. Только после четвертой попытки ему удалось поднять с постели Уиллиса. И не подумав извиниться, он сразу перешел к делу.
   Уиллис рассказал ему, как моторизованный полицейский патруль нашел труп утром в начале седьмого и отвез его в морг.
   Смена кончалась, и поэтому родственников не уведомили. Паркер спросил Уиллиса, знает ли он, куда девались мальчишкины водительские права. Тут Уиллис окончательно проснулся.
   — А зачем тебе понадобились его права? — с раздражением спросил он.
   — Мне нужен его адрес.
   — Его адрес записан в протоколе, — растолковал коллеге Уиллис. — Я перепечатал его из водительских прав.
   — Неужели, — только и смог произнести Паркер.
   — Как раз под его именем. Ты что не посмотрел в графу «адрес»?
   — Только сейчас увидел, — пробормотал Паркер.
   — Нужно было внимательно прочитать первую страницу протокола, а не будить только что уснувшего человека! — рявкнул Уиллис.
   — Да, я должен был сделать это, — проговорил Паркер и, услышав резкий, словно разгневанный, щелчок на другом конце провода, уставился на аппарат. Потом пожал плечами и повернулся к Карелле. — Адрес, оказывается, был записан в протоколе. Не поищешь ли ты номер его телефона в справочнике?
   — А ты что сам не знаешь, как это делается? — поинтересовался Карелла.
   — Мне тяжело звонить матери мальчишки, сообщать ей, что его больше нет в живых.
   — Ничего, учись, — отрезал Карелла.
   — Что за проклятый жребий мне достался, — пробормотал Паркер. Выдвинув ящик своего стола, он достал оттуда потрепанный телефонный справочник. — В нашем городе, возможно, живет тысяч десять человек, зовущихся Херрера, — сказал он телефонному справочнику и сокрушенно покачал головой.
   Все, что говорил Паркер, или балансировало на тончайшей грани откровенной дерзости или же было откровенной дерзостью. Это зависело от того, кому из присутствующих он высказывал свои мысли. Вот Мейер, например, мог бы обидеться, если бы его назвали жуликоватым еврейским отродьем. И поэтому Паркер заявил во всеуслышание, что еврейская Пасха произошла от христианской, и удовольствовался этим. Зато Стив Карелла, носивший фамилию с гласной на конце, хотя и не был испанцем, взбеленился бы, если кто-нибудь только намекнул бы, что город кишит латиноамерикашками. И Паркер, получив от него недвусмысленный отказ, пожаловался на свою судьбу телефонному справочнику — и все.
   Оказалось, что Паркер ошибся в своих расчетах.
   В справочнике значилось не десять тысяч Херрер, а всего лишь сто сорок шесть. Но только в этом районе города. Труп писаки нашли на территории их района, но из этого вовсе не следовало, что он и жил здесь, а не в одном из других четырех районов огромного беспокойного города. И Паркеру не оставалось теперь ничего другого, как обзвонить всех этих сто сорок шесть Херрер и потратить на это поганое дело весь рабочий день. И ради чего? Только для того, чтобы сообщить какой-то бабе, которая и по-английски-то вряд ли говорит, что сдох ее паршивый сын и что так ему и надо?
   Как иногда он жалел, что был таким добросовестным.
   Удача улыбнулась ему на сорок четвертом номере, и он поздравил себя с успехом. Время приближалось к полудню, пора было идти обедать.
   Женщину звали Каталина Херрера. Паркер спросил, есть ли у нее сын по имени Альфредо Херрера.
   — Да, есть, — ответила она. — А кто это звонит?
   Так и есть, сильный испанский акцент.
   — Детектив Эндрю Паркер из 87-го участка, — представился он. — Вашему сыну 18 лет?
   — Да, восемнадцать. Что-нибудь...
   — Он родился четырнадцатого сентября?
   — Да. А что?..
   — Он погиб, — сказал Паркер.
   Потом разъяснил ей, где находится труп, и спросил, могла бы она с ним встретиться, чтобы произвести опознание.
   Положил трубку и объявил остальным детективам, что отправляется обедать.
   — Смотри, как хорошо справился с этим делом, — похвалил его Карелла.
   — Польщен, — улыбнулся Паркер и вышел из комнаты.
   — Однажды по Тихому океану, вдали от всех берегов, плыл корабль, — начал Мейер. — Это было во Вторую мировую войну. Громкоговоритель захрипел и голосом старшего боцмана объявил: «Все на ют! Все на ют!»
   — Я, кажется, уже слышал эту историю, — сообщил Клинг.
   — Про матроса Шаворски? — спросил Мейер.
   — Нет.
   — Когда все матросы собрались на юте, боцман говорит им: «Вольно. Мы только что получили радиограмму из Штатов. Матрос О'Нейл, ваша мать умерла». Это дошло до капитана. Он вызывает боцмана в свою каюту и делает ему внушение: «Не годится вот так вываливать печальные новости. Ребята оторваны от дома, так что в подобных ситуациях будьте с ними поделикатнее». Боцман откозырял и говорит:
   «Есть, сэр. Прошу прощения, сэр. В следующий раз, если случится такое, сэр, обещаю быть тактичнее».
   — Ты уверен, что я это не слышал? — спросил Клинг.
   — Почем я знаю, что ты слышал, а что не слышал? Через пару месяцев голос боцмана снова объявляет по громкоговорителю: «Все на ют! Все на ют!» Матросы собрались на юте, и боцман говорит им: «Мы только что получили радиограмму из Штатов. Все, чьи матери живы, шаг вперед. Матрос Шаворски, не торопитесь».
   Карелла покатился со смеху.
   — Ничего не понял, — захлопал глазами Клинг.
   — Наверное, потому, что ты уже слышал это, — съязвил Мейер.
   — Нет, я не помню, что когда-нибудь слышал этот анекдот, я просто не понял его смысл.
   — Он пришел мне на ум, когда я послушал, как Паркер разговаривал с матерью погибшего парнишки, — сообщил ему Мейер.
   — Погибшего парнишку звали Шаворски?
   — Отстань, — попросил его Мейер.
   — А мне показалось, что у него латиноамериканская фамилия.
   — Отстань, — повторил Мейер и подбежал к зазвонившему на его столе телефону.
   — Шаворски — совершенно не звучит по-испански или по-итальянски, — сказал Клинг и подмигнул Карелле.
   — Да ну тебя! Кончай! — отмахнулся от него Мейер и поднял телефонную трубку. — Восемьдесят седьмой участок, Детектив Мейер, — представился он. Выслушал, кивнул головой и сказал: — Подождите секундочку, пожалуйста. Стив, тебя. Четвертую.
   Карелла нажал на четвертую кнопку, вмонтированную в параллельный телефон, который стоял на его столе, и взял трубку.
   — Детектив Карелла, — сказал он.
   — Доброе утро, — послышался приятный голос. — Или уже день?
   — Половина первого, сэр, — уточнил Карелла, взглянув на стенные часы. — Чем могу служить?
   — Говорите, пожалуйста, погромче, — попросил голос. — Я немного туговат на ухо.
* * *
   Лейтенант сыскной полиции Питер Бернс заявил троице, что они и так уже потратили слишком много времени на это дело.
   — Мне бы не хотелось, чтобы снова объявился Глухой или брат Глухого. Не желаю больше ни минуты тратить на его проклятые глупости. Мужик вообразил, что он может звонить в участок, когда ему в голову взбредет. В котором часу он звонил?
   — Около полудня, — ответил Карелла.
   Трое детективов стояли изломанным полукругом возле стола Бернса. Снегопад прекратился, и слабые солнечные лучи робко проникали через окна в угловой кабинет лейтенанта, навевая весеннее настроение маленькой компании служителей правопорядка. Детективу второго класса высокому и стройному Стиву Карелле — темные волосы и карие глаза делали его немного похожим на азиата. Детективу второго класса Мейеру Мейеру, такому же высокому, как Карелла, или даже чуть выше его, плотному, лысому и голубоглазому, с выражением неистощимого терпения на круглом лице. Берту Клингу, любимчику следовательского отдела, белокурому, с глазами цвета лесных орешков и простодушным взглядом деревенского жителя, хотя он и изучил уже большой развращенный город вдоль и поперек. Всем им было около тридцати, одному чуть больше, другому чуть меньше.
   И все они были уверены, что Глухой снова появился на их горизонте, один только лейтенант начисто отметал эту вероятность.
   — Что он сказал? — спросил Бернс.
   — Сказал, что дал с нами маху.
   — Дал с нами маху, — безучастно повторил Бернс и покачал головой. В свои сорок с небольшим лейтенант уже начал проявлять своенравие. Несколько лет назад он бы только приветствовал появление Глухого, Его розыск оживил бы скучную работу детективов, в которой все было известно наперед. Но теперь... теперь Бернс не увидел бы в нечастых появлениях Глухого, превращавших его ребят в компанию недотеп, ничего кроме дерзкого вызова. Он возникал словно джинн из бутылки, и они начисто лишались способности предугадывать его действия. Они выбились из сил, пытаясь помешать ему совершить последнюю проделку, но их действия были какими-то неуклюжими, их будто заворожили. И если бы не неизвестно откуда свалившаяся удача, Глухой натянул бы им носы, — овладел бы городом, когда бы ему это заблагорассудилось, и для собственного удовольствия уничтожил бы половину населения.
   При одном только его имени ребята впадали в прострацию. Как бы он ни называл себя — L. Sordo (вместо El sordo, что значит Глухой по-испански), Taubman (вместо der taube mann, что значит Глухой по-немецки) или Dennis Dove, а чаще просто Den Dove (вместо den dove, что значит Глухой пошведски), — одно его присутствие в городе превращало детективов 87-го участка в ни на что не годных полицейских.
   — Что он еще сказал? — спросил Бернс, чувствуя, что его настроение портится, а терпение истощается.
   Он сидел за столом, в полосе солнечного света, и выглядел как человек, способный побить всякого в рукопашной схватке. Маленькое плотное тело, скуластое лицо, толстые цепкие руки, волосы с сильной проседью, искрившиеся на солнце суровые голубые глаза с затаившимся в них любопытством, хотя он и пытался убедить ребят, что этот проклятый глухой тип его абсолютно не интересует.
   — Сказал, что прошло много времени...
   — Мммм, — промычал Бернс и с кислой миной кивнул головой.
   — ...но он помнит, как крепко мы его любим...
   — Еще бы.
   — ...и он знает, что мы ждем его с распростертыми объятиями и наши сердца поют от радости.
   — Как же!
   — А еще он сказал, что нам недолго осталось ждать, когда он нас снова одурачит.
   — Мммм. А что показал АОН?
   Так сокращенно назывался автоматический определитель номера, вот уже почти две недели красовавшийся на рабочем столе каждого детектива. Прежде сыщики видели этот прибор только на экранах телевизоров в коммерческих фильмах.
   Жертва-красотка говорила по телефону звонившему ей негодяю, что ей известно, откуда он ей звонит, и тут — о чудо! — на дисплее ее аппарата возникал номер его телефона.
   А теперь АОН стал обязательной принадлежностью комнаты детективов, и отпала необходимость долго и нудно устанавливать номера телефонов звонящих в участок людей. Они перед вами — на дисплее!
   — Пустой номер, — ответил Мейер. — Мы проверили его по справочнику. Автомобильный радиотелефон, принадлежащий женщине по имени Мэри Календар.
   — Вы звонили по этому номеру? Хотя неважно, меня это не интересует.
   — Я звонил, — сказал Карелла. — Получил сообщение, что абонент покинул автомобиль и переместился за пределы зоны надежной идентификации.
   — Это значит, что он отключил питание. А та женщина? Мэри?..
   — Календар. Я узнал из справочника номер ее домашнего телефона, — доложил Карелла. — Расспросил ее, и она мне сказала, что радиотелефон был похищен сегодня из ее машины.
   — С этим все ясно. Он пользовался краденым телефоном.
   — По крайней мере один раз. Не исключено, что потом он позвонит с другого телефона.
   — Я не хочу, чтобы вы отвечали.
   — Как же мы можем не отве?..
   — Тогда вешайте трубку, как только поймете, что это он звонит.
   — Так мы его никогда не поймаем, Пит.
   — А мне все равно, поймаем мы его или нет. Не желаю ничего предпринимать для этого. Что он еще сказал?
   — Ничего больше не сказал.
   — Назвал свое имя? — спросил Бернс, продолжая розыгрыш.
   — Да, назвал, — ответил Карелла.
   — Сказал вам свое имя!?
   — Я спросил: «Кто звонит?», а он...
   — Сказал вам свое имя? — изумился Бернс.
   — Он ответил: «Можете называть меня Сэнсоном».
   — Сэмсон?
   — Сэнсон. Н, а не М. — Он произнес по буквам: С — Э — Н — С — О — Н.
   — Сэнсон, — произнес Бернс. — Нужно поискать эту фамилию в телефонных справочниках.
   — Поискали, — сообщил Клинг.
   — Во всех пяти справочниках, — прибавил Мейер.
   — И нашли целых двенадцать Сэнсонов в...
   — Нет, — прервал его Бернс. — Нет, будь я проклят! Запрещаю вам опрашивать этих людей! Он снова затеял с нами подлую игру, но на этот раз мы ему не поддадимся! Возвращайтесь к делам, которые расследовали до его звонка. А если он опять позвонит, вешайте трубку.
   — Я вот как раз думал... — проговорил Карелла.
   — Не желаю слушать, что ты там думал.
   — Ладно, лейтенант.
   — Так о чем же ты думал?
   — До первого апреля осталось только девять дней.
   — Ну и что?
   — Первоапрельский День Дураков, — уточнил Карелла.
* * *
   Мужчина, стоявший на носу 10-метрового судна модели Крис Крафт был высокого роста, светловолосый, загорелый.
   Со слуховым аппаратом в правом ухе. Он зафрахтовал судно на имя Harry Gimperde, причем последний слог фамилии он произносил на французский манер — перд, как в созвучном французском слове merde, а первый слог как начало слова gimlet или конец слова begin. Гарри Гимперд. Если непрерывно произносить Гарри Гимперд, Гарри Гимперд, Гарри Гимперд, Гарри Гимперд, то получалось Hearing Impaired — плохой слух.
   Заполнявшей документы служащей фирмы-фрахтователя и в голову не пришло, что блондин со слуховым аппаратом отправляется в маленькое увеселительное плавание, чтобы чуточку скрасить скуку задуманного им важного дела. Девица, составившая компанию мистеру Гимперду, предназначалась для этой же цели и привнесла бы пикантность в путешествие после успешного завершения дела. Она нисколько не сомневалась, что Глухого действительно зовут Гарри Гимперд, и воображала, что у него денег куры не клюют. Ведь только богачи могут позволить себе иметь радиотелефон и зафрахтовать такое большое судно. Она думала так вовсе не потому, что никогда прежде не ступала на палубу судна, ни большого, ни малого. И теперь она молила Бога только об одном: чтобы он ниспослал хорошую погоду. А вообще-то лучше было бы любоваться кораблями с берега. Потом ей вдруг показалось, что мужчина, который назвался Гарри Гимперд ом, не уделяет ей достаточного внимания, хотя налил ей полный стакан французского шампанского и уютно устроил ее на заднице — так он именовал корму — яхты.
   Она восседала на подушках, а рядом с ее локтем в ведерке со льдом охлаждалась бутылка с шампанским. Сам же Глухой пошел на нос судна и смотрел оттуда на берег.
   Дом, за которым наблюдал Глухой, находился вблизи северного берега Айсолы. Строение чем-то напоминало большой барак, но было выполнено не из жести, а из бетона. Оно состояло в основном из двух частей — прямоугольной нижней и купольной верхней. И в общем производило очень неплохое впечатление. На верху обращенного к реке прямоугольного фасада, там, где он соединялся с куполом, сверкали на солнце буквы из нержавеющей стали:
   ДЕПАРТАМЕНТ САНИТАРИИ
   Здание это открыло свои двери в январе и выглядело девственно свежим и чистым, хотя его и обволакивали клубы дыма, валившего из двух труб, которые высились на обратной стороне здания. Яхта стояла на стремнине и то и дело подпрыгивала на высоких волнах. Из-за этого здание постоянно выходило из поля зрения бинокля, но Глухой упрямо продолжал наблюдение.
   Наблюдать за зданием он начал 15-го января, почти сразу же после официального открытия департамента. Непрерывная слежка продолжалась целую неделю. Глухой пытался выяснить, в какие дни, кроме первой субботы каждого месяца, в департамент санитарии прибывают служащие других ведомств и посетители. В течение всего этого времени он видел только служащих департамента в элегантных зеленых форменных костюмах и громадные грузовики для перевозки мусора и отбросов. 28-го января он снова начал слежку, но перед ним были только те же служащие и те же грузовики.