Маккаммон Роберт. Жизнь мальчишки (Том 1)

   В этом было что-то, связанное с человеческой природой и пределом способности к самообладанию. За годы спокойной жизни мы привыкли верить, что являемся хозяевами своего жилища и местности, его окружающей, что Бог дал нам Землю с тем, чтобы мы, люди, на ней правили. Эта иллюзия так же дорога и необходима нам, как свет по ночам. На самом деле правда куда ужаснее: наши тела так же хрупки и непрочны, как молодые деревца под напором урагана, а наши дорогие жилища недалеко ушли от чахлого сухостоя. Мы пытаемся уйти корнями в содрогающуюся от внутреннего трепета землю, мы живем там, где поднимались и рассыпались в прах горы и где превращались в туманную мглу доисторические моря. Мы и построенные нами города недолговечны; да и сама Земля - лишь проходящий поезд. Когда вы стоите по колени в мутной илистой воде, которая быстро поднимается вам до пояса, и слышите в темноте, как кричат со всех сторон люди, тщетно пытающиеся сдержать напор неумолимого течения, вы наконец понимаете истину: вам не победить никогда. На исчезавшем под напором Текумсы берегу не было ни одного человека, который хоть на секунду верил бы в то, что реку можно остановить. Так было всегда, так случилось и в этот раз. Но, несмотря ни на что, работа продолжалась. Грузовик, полный лопат и другого инструмента, прибыл от магазина мистера Вандеркампа. Мистер Вандеркамп-младший тут же принялся выдавать людям инструмент, записывая имена на листке, укрепленном на дощечке с зажимом. Дамба из земли и мешков с песком продолжала расти навстречу воде, которая проникала сквозь расселины в людской постройке подобно коричневому супу, вытекающему наружу сквозь дыры на месте зубов в старческом рту. Поднимавшаяся вода скрыла пряжку моего ремня.
   В небесах зигзагами полыхали молнии. Вслед за каждой вспышкой раздавался скрежещущий удар грома такой силы, что нельзя было расслышать даже пронзительного визга испуганных женщин.
   - Как близко ударило! - крикнул преподобный Лавой, сжимавший в руках лопату. Он был очень похож на свежевылепленного из глины Адама.
   - Свет гаснет! - крикнула через несколько секунд какая-то чернокожая женщина. И действительно, Братон и Зефир начали медленно погружаться во тьму. В нескольких десятках окон мигнул и погас свет. Через мгновение весь мой родной городок лежал во тьме: невозможно было различить, где небо, а где вода. Где-то вдалеке, так далеко, как только можно было разглядеть, хотя и определенно в пределах Зефира, в окне какого-то дома затеплился огонек, словно пламя мерцающей свечи. С минуту я неотступно следил, как далекий огонек перемещался из одного окна в другое. Довольно скоро я понял, что смотрю на окна особняка мистера Мурвуда Такстера, находившегося в возвышенном конце Тэмпл-стрит.
   Дальнейшее я сперва почувствовал, а затем увидел. Появившийся слева от меня человек некоторое время молча меня рассматривал. На незнакомце был длинный дождевик, человек этот держал руки глубоко в карманах. Вслед за ударом грома поднялся сильный ветер, разметавший мокрые полы дождевика незнакомого человека, и я похолодел, вспомнив фигуру, которую заметил в то знаменательное утро на берегу озера Саксон.
   Постояв немного рядом с нами, незнакомец двинулся в сторону работавших у дамбы. Человек был очень высок - я был уверен, что это мужчина, - в движениях его чувствовалась целеустремленность. Два фонарных луча на мгновение скрестились в воздухе, словно в фехтовальном поединке, и в то же мгновение человек в дождевике вошел в перекрестие света. Лучи не позволили мне увидеть его лицо, но зато я разглядел кое-что другое.
   Голова незнакомца была покрыта шляпой-федорой, с которой каплями стекала дождевая вода. Шляпная лента была скреплена серебряной пряжкой размером с полдоллара, а из-под пряжки торчало маленькое декоративное перо.
   Перо, потемневшее от сырости, но блеснувшее в свете фонарей явственным изумрудным отливом.
   Точно таким же, как и у пера, которое я отлепил от подошвы кеда в то утро у озера Саксон.
   Мои мысли понеслись со скоростью света. Могло ли быть так, что под пряжкой этой шляпы когда-то была пара декоративных перьев, пока ветер не вырвал одно из них?
   Один фонарный луч, побежденный, отступил. Другой, поколебавшись, тоже метнулся прочь. Человек в шляпе с зеленым пером и дождевике ушел прочь в темноту.
   - Мама? - позвал я. - Мама?
   Незнакомец все дальше и дальше уходил от нас, а ведь он стоял от меня всего в восьми футах. На ходу он поднял руку, чтобы придержать шляпу.
   - Мама? - снова позвал я. Наконец, расслышав меня за всем творящимся шумом, она наклонилась ко мне и спросила:
   - Что такое?
   - Мне кажется.., мне кажется...
   Но я не знал в тот момент, что в точности мне казалось и как выразить словами чувства, что я испытывал. Ведь точно сказать, был ли этот человек именно тем, кого я видел на опушке у озера, я не мог.
   Незнакомец уходил от нас, шаг за шагом, по бедра в коричневой темной воде.
   Вырвав руку из маминой ладони, я бросился следом за ним - Эй, Кори! встревоженно крикнула она. - Кори! Постой, куда ты? Сейчас же дай мне руку!
   Я слышал ее, но и не думал подчиниться. Вокруг меня плескалась вода и заходилась водоворотами. Я рвался вперед.
   - Кори! - что было сил закричала мама, уже не на шутку перепуганная. Сейчас же вернись!
   Я не мог терять ни секунды, мне необходимо было увидеть лицо незнакомца.
   - Мистер! - выкрикнул я что было сил. Но вокруг стоял такой шум от дождя, бушующей реки и суеты вокруг дамбы, что ничего не было слышно; незнакомец не расслышал меня. Но даже если он и слышал мои крики, я был уверен, что он не оглянется. Я чувствовал, как течение Текумсы срывает с моих ног ботинки. Я по пояс увяз в холодной жидкой грязи. Человек в дождевике направлялся к бывшему берегу реки, туда, где находился мой отец. Лучи фонарей метались из стороны в сторону, прыгали и ходили кругами; их пляшущий свет время от времени падал на мужчину, разглядеть которого теперь я стремился больше всего на свете. В одно из таких мгновений, оказавшись на свету, он что-то вытащил из кармана.
   Что-то, блеснувшее металлом в его правой руке. Что-то, имевшее хищные острые очертания. Мое сердце ушло в пятки.
   Человек в темном дождевике и шляпе направлялся к реке, чтобы найти там моего отца. Он планировал эту встречу; он искал ее давным-давно, наверное, еще с тех пор, как отец бросился в озеро вслед за тонувшей машиной. Сейчас ситуация была как нельзя на руку преступнику: эти шум, и суета, и дождливая тьма, под покровом которых он мог ударить отца ножом в спину и уйти незамеченным. Я попытался найти отца взглядом, но не смог этого сделать; в дожде и мечущемся свете фонарей вообще невозможно было кого-то узнать, все люди казались безликими силуэтами, одинаково блестевшими от воды. Выхода не было.
   Незнакомец преодолевал течение гораздо быстрее меня. Из последних сил рванувшись вперед, я стал сражаться с рекой, но через мгновение мои ноги потеряли сцепление с дном, и я нырнул в густую грязевую жижу, сомкнувшуюся у меня над головой. Я забился, пытаясь ухватиться за что-нибудь и вынырнуть, но вокруг была только расползающаяся грязь, и некуда было упереться ногами. Я не мог вздохнуть, грудь моя разрывалась, а страх стискивал сердце ледяными когтями. Я бил руками и лихорадочно греб, но потом судьба смилостивилась надо мной: чья-то крепкая рука подхватила меня и подняла вверх, к вожделенному воздуху, который я принялся торопливо глотать, пока грязь и вода стекали с меня ручьями.
   - Я вытащил тебя, паренек, - сказал мне чей-то голос. - Все в порядке, успокойся.
   - Кори! Где ты? Что с тобой?
   Это был голос моей матери, в котором звучала не просто тревога, а самый неподдельный страх. Я снова стоял по пояс в воде, но мои ноги упирались в земную твердь. Я вытер с лица воду и грязь и, взглянув вверх, увидел над собой лицо доктора Кертиса Пэрриша, на котором тоже были дождевик и непромокаемая шляпа. Шляпа без всякой ленты и зеленого пера. Я оглянулся по сторонам в поисках фигуры, которую только что пытался догнать, но она уже слилась с тьмой и дождем, смешалась с людьми, мельтешившими у расползавшейся дамбы. Незнакомец ушел туда, и с ним туда отправился нож, который он сжимал в руке. Нож, который он достал из кармана и приготовил к удару.
   - Где папа? - в ужасе пролепетал я, дрожа как осиновый лист. - Мне нужно обязательно разыскать папу!
   - Тихо, тихо, успокойся. - Доктор Пэрриш положил руку мне на плечо. В другой руке он держал фонарь. - Том где-то там. Вон там.
   Доктор осветил лучом фонаря группу из нескольких человек, с головы до ног перемазанных в глине.
   Сторона, в которую указал он, была совсем не та, за которую ушел незнакомец и шляпе с зеленым пером. Но там, куда показывал мне док Пэрриш, я заметил отца - он копал рядом с нефом и мистером Ярброу.
   - Видишь его?
   - Да, сэр.
   Я снова завертел головой, отыскивая таинственную фигуру в дождевике и шляпе-Федоре.
   - Кори, больше не смей убегать от меня! - прикрикнула на меня мама. - Ты меня чуть не до смерти напугал!
   Отыскав мою руку, она стиснула ее своей маленькой ладонью как тисками.
   Док Пэрриш был грузный человек от сорока трех до сорока девяти лет, с квадратной крепкой челюстью и носом, расплющенным с тех пор, как он сержантом в армии занимался боксом и был чемпионом. Той же крепкой рукой, что достала меня со дна подводной ямы, он передал меня в мамины объятия. У дока Пэрриша были густые брови цвета стали, и в каштановых волосах под полями его непромокаемой шляпы пробивалась седина.
   - Шеф Марчетте сказал мне, что в местной школе открыли спортивный зал, сказал док Пэрриш маме, - там можно разместиться. Туда уже принесли керосиновые лампы и несколько одеял и матрасов. Вода быстро поднимается, и женщины и дети должны идти туда, чтобы укрыться на случай беды.
   - Нам тоже нужно туда пойти?
   - Думаю, что это будет разумнее всего в данной ситуации. Ни вы, ни Кори тут не сможете ничем помочь, так что лучше вам уйти в безопасное место.
   Док Пэрриш снова указал своим фонарем, на этот раз прочь от реки на баскетбольную площадку, превратившуюся в болото, туда, где мы оставили свою машину.
   - Туда приезжает грузовик и забирает всех, кто хочет укрыться в спортивном зале. Через несколько минут там как раз должна появиться очередная машина.
   - Нужно сказать папе, что мы уезжаем, - он думает, что мы еще здесь, запротестовал я, потому что шляпа с зеленым пером вес еще не выходила у меня из головы.
   - Я ему передам. Уверен, Тому будет спокойней, если он узнает, что оба вы в безопасности, и скажу честно, Ребекка: если дело пойдет так и дальше, то к утру мы сможем из окон ловить рыбу.
   Дополнительных приглашений нам не требовалось.
   - Моя Бриджит уже там, - сказал доктор Пэрриш. - Поспешите на следующий грузовик. Вот, возьмите.
   Док Пэрриш отдал маме свой фонарь, и мы заторопились прочь от разбушевавшейся Текумсы к баскетбольной площадке.
   - Держи меня за руку и ни в коем случае не отпускай! - кричала мама, когда речные воды забурлили вокруг нас. Оглянувшись назад, я сумел разобрать только мутные пятна света, двигавшиеся в потемках, и блики на темных струях.
   - Смотри лучше под ноги! - снова прикрикнула на меня мама.
   Где-то в стороне, там, где должен был бороться с паводком отец, внезапно раздались приглушенные крики, повторявшие хором что-то однообразное. Тогда я еще не знал, в чем было дело, но, как потом оказалось, именно в тот момент волна с пенным гребнем перехлестнула через вершину рукотворной дамбы в самом, как казалось, ее высоком месте, уровень воды мгновенно поднялся, по поверхности пошла пена - и люди неожиданно оказались по локти в бурлившей воде, бешено несшейся вокруг. В луче фонаря среди пены, вспучивавшейся тины, грязи и брызг внезапно блеснула крупная чешуя в коричневых разводах, и кто-то истошно завопил: "Змея!" В следующее мгновение этот человек под напором могучего течения опрокинулся на спину и стал тонуть. Мистер Стэлко, менеджер из "Лирика", постарел на десяток лет, когда, пытаясь найти тонувшего под водой, с испугом обнаружил, что его ладонь легла на скользкое, стремительно несшееся мимо него в вихрях взбесившейся воды гибкое вытянутое тело диаметром не менее бревна. Мистер Стэлко онемел и одновременно испражнился жидким в штаны, но когда он наконец нашел в себе силы исторгнуть из легких крик, чудовищное земноводное уже исчезло, унесенное разливом на улицы Братона.
   Где-то рядом с нами раздался женский крик, и мама сказала мне:
   - Обожди.
   Кто-то приближался к нам с громким плеском, неся высоко над головой масляную лампу. Капли дождя, ударявшие в раскаленное стекло лампы, с шипением превращались в пар. Это была женщина, негритянка.
   - Помогите мне, умоляю! - крикнула нам она.
   - В чем дело? - торопливо спросила мама и направила фонарь, которым снабдил нас док Пэрриш, прямо в испуганное лицо молодой негритянки с широко распахнутыми в ужасе глазами. Я впервые видел эту женщину, но мама узнала ее:
   - Нила Кастиль? Это ты?
   - Да, миссис, это я, Нила. А вы кто?
   - Ребекка Мэкинсон. Когда-то я читала твоей матери книги.
   Должно быть, это было задолго до моего рождения, сообразил я.
   - С моим отцом несчастье, миз Ребекка! - запричитала Нила Кастиль. Должно быть, у него сдало сердце.
   - Где он?
   - В нашем доме! Вон там!
   Нила, вокруг талии которой бурлила вода, указала рукой в темноту.
   - Он не может подняться!
   - Я поняла, Нила. Успокойся.
   Моя мама, воплощение ужаса перед силами природы в человеческом облике, мгновенно и удивительно превращалась в само спокойствие, как только находился кто-то, кого требовалось успокаивать. Это, насколько я понимал, было частью существа любого взрослого, но уразуметь это мальчишке было не дано. В минуты опасности мама могла проявить качества, которых нет и не было в деде Джейберде: храбрость и отвагу.
   - Веди нас, Нила, - сказала моя мама молодой негритянке.
   Вода уже врывалась в двери домов Братона. Дом Нилы Кастиль, как и большинство других домов в Братоне, представлял собой вытянутую в длину одноэтажную щитовую лачугу. Мы медленно продвигались вслед за Нилой. Вокруг нас бурлила вода. Как только мы вошли в дом, Нила позвала:
   - Гэвин! Я вернулась!
   В свете масляной лампы Нилы и маминого фонаря мы увидели чернокожего старика, бессильно раскинувшегося в кресле, с ногами по колени в воде. Вокруг плавали газеты и журналы. Худющие руки старика сильно стискивали рубашку на груди возле сердца, его черное, как эбонит, лицо было искажено болью, а глаза были плотно зажмурены. Рядом с креслом, держа старого негра за руку, стоял маленький мальчик, лет семи-восьми, тоже темнокожий.
   - Мама, дедушка плачет, - сообщил он Ниле Кастиль.
   - Я знаю, Гэвин. Папа, я привела людей. Нила Кастиль поставила лампу на столик, стоявший рядом с креслом.
   - Ты слышишь меня, папа?
   - 0-о-ох-х-х, - застонал старый негр. - На этот раз меня крепко прихватило.
   - Сейчас мы поможем вам подняться. Оставаться в доме опасно, нужно выбираться наружу.
   - Нет, дорогуша.
   Старик покачал головой:
   - - Ноги.., отказали.
   - Что же нам делать? - спросила Нила, в ужасе взглянув на мою мать, и я увидел, как в глазах у нее блестят слезы.
   Река уже вовсю осваивалась в домике Нилы. Снаружи грохотал гром, и комната то и дело озарялась вспышками молний. Если бы это представление было частью телевизионного шоу, сейчас наступало самое время для рекламы, Но в настоящей жизни нет места паузам.
   - Нам нужно инвалидное кресло-каталка, - сказала моя мама. - Где нам его раздобыть?
   Нила ответила, что у них кресла-каталки нет, но они несколько раз брали кресло взаймы у соседей и, она почти уверена, оно стоит у них на крыльце.
   - Кори, ты остаешься здесь, - сказала мама и вручила мне масляную лампу. Наступил мой черед быть храбрым, хотел я этого или нет. Мама и Нила ушли я унесли с собой фонарь, а я остался в комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.
   - Я Гэвин Кастиль, - сказал негритенок.
   - А я Кори Мэкинсон, - ответил я.
   Нелегко заводить знакомство, когда ты стоишь по пояс в бурлящей коричневой воде и мигающий свет жалкой лампы не может разогнать тьму в углах.
   - А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, - объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. - Ему нездоровится.
   - Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?
   - Потому, паренек, - ответил мне мистер Торнберри, с трудом приподнимая голову, - что это мой дом. Мой дом. И я не испугаюсь какой-то проклятой реки.
   - Но все ушли из своих домов, - заметил я. Все, находившиеся в здравом уме, хотел сказать я.
   - За всех я не отвечаю, они могут драпать, если им так хочется, отозвался мистер Торнберри, в котором я почуял то же необъяснимое и непробиваемое упрямство мула, которым отличался мой дед Джейберд, Сказав это, старик скривился от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные слезящиеся глаза и уставился на меня. Его лицо казалось черепом, таким было оно худым.
   - В этом доме умерла моя Рабинэль. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь отправляться умирать в больницу к белым людям.
   - Но ведь вы т собираетесь умирать? - с тревогой спросил я его.
   Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.
   - Я хочу умереть в своем собственном доме, - наконец ответил он.
   - Вода вес прибывает, - проговорил я. - Если не поторопиться, то можно утонуть.
   Старик осклабился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную ручку внука, сжимавшую его ладонь.
   - Деда водит меня на мультики! - сообщил мне стоявший уже по горлышко в воде Гэвин, прикованный к большой черной руке. - Обычно мы смотрим "Веселые мелодии".
   - Багса Банни, - подхватил старик. - Мы любим ходить на старину Багса Банни и его дружка-заику, что похож на свинью. Верно, внучок?
   - Верно, сэр, - отчеканил Гэвин и улыбнулся. - И скоро мы пойдем на мультики опять, верно? Верно, деда?
   Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин не собирался отпускать его руку ни за что.
   И тогда я понял, что такое настоящая смелость. Это когда ты любишь кого-то больше самого себя.
   Вскоре вернулись мама и Нила Кастиль с креслом-каталкой.
   - Тебе просто нужно пересесть в него, папочка, - принялась упрашивать старика Нила. - Мы отвезем тебя туда, куда, говорит миз Ребекка, приезжает грузовик и всех забирает.
   Мистер Торнберри глубоко и натужно вздохнул, на несколько секунд задержал вдох и только потом выдохнул.
   - Проклятие. - прошептал он. - Старый мотор у старого дурня.
   На последнем слове его голос чуть дрогнул.
   - Сейчас мы вам поможем, - сказала ему мама. Мистер Торнберри кивнул.
   - Ладио, - проговорил он. - Пора смываться, верно? Мама с Нилой пересадили мистера Торнберри в кресло-каталку. Одного этого хватило, чтобы и мама, и Нила Кастиль доняли, что хоть мистер Торнберри и казался с виду состоявшим из одних костей, но в нем было немало весу и катить кресло, в котором он сидел, предстояло против сильного и бурного течения, преодолевая напор. Кроме того, я видел и другое серьезное затруднение - на улице, высоко залитой водой, Гэвину наверняка будет с головой. Течение мгновенно унесет его, словно кукурузный початок. Кто поможет ему удержаться на плаву?
   - Сначала мы отвезем твоего отца, Нила, а потом вернемся за мальчиками, приняла решение мама. - Кори, встаньте с Гэвином вот на этот стол, ты будешь держать лампу.
   Столешницу уже омывали волны паводка, но пока на ней можно было стоять, не замочив ног. Я послушно забрался на стол и помог залезть Гэвину. Там мы застыли рядом, я с масляной лампой в руках - два мальчугана на деревянном островке посреди взбесившейся реки.
   - Вот так, отлично, - сказала мне мама. - Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь уйти, не дождавшись меня, то я тебе на заду живого места не оставлю, устрою такую порку, что ты запомнишь на всю жизнь. Понятно?
   - Да, мэм.
   - Гэвин, мы сейчас вернемся, - напутствовала Нила Кастиль своего сына. Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты понял меня?
   - Да, мэм, - отозвался писклявым голосом Гэвин.
   - Ребятишки, слушайтесь своих мам, - подал голос мистер Торнберри. В горле у него что-то хрустело и скрежетало от боли. - Не будете слушаться - я отхожу по попам вас обоих.
   - Слушаюсь, сэр, - хором ответили мы с Гэвином. Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко.
   Навалившись на ручки, мама и Нила Кастиль, каждая со своей стороны, принялись толкать кресло против потока коричневой жижи, втекавшей в комнату через дверь. Мама, кроме того, еще освещала путь фонарем. Кресло пришлось наклонить назад, и голова мистера Торнберри откинулась на спинку так, что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как мама кряхтит от напряжения.
   . Медленно, но верно кресло-каталка продвигалась по направлению к двери, где уже заходилась водоворотами река. У деревянных ступеней вода дошла мистеру Торнберри до шеи, ему в лицо то и дело летели брызги.
   Мама и Нила Кастиль покатили кресло по улице, и на этот раз течение помогало им толкать их груз. Я никогда не думал о маме как о физически сильном человеке. Думаю, вы и сами знаете, что никогда нельзя узнать, на что человек способен, до тех пор, пока он это сам не докажет.
   - Кори? - позвал меня Гэвин, как только мы с ним остались вдвоем.
   - Что, Гэвин?
   - Я не умею плавать.
   Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда рядом с Гэвином больше не было дедушки и ему не для кого было храбриться, он задрожал.
   - Не беспокойся, - ответил я. - Тебе и не придется никуда плыть.
   Я так надеялся.
   Мы принялись ждать дальше. Я от души надеялся, что мама и Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заливала мои размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз знает песню "На макушке старой трубы", которую тут же запел тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.
   Пение Гэвина - на самом деле больше напоминавшее плач - привлекло чье-то внимание, кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме - у меня перехватило от страха дыхание, и я поспешно направил туда фонарь.
   В воде бултыхалась небольшая рыжая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блеснули. Хрипло дыша, он немедленно поплыл в нашу сторону через комнату, среди журналов, газет и всякой всячины. Дыхание собаки было настолько громким, что отдавалось под сводами комнаты.
   - Давай, приятель, я тебя подхвачу! - принялся подбадривать я псину, которая явно выбивалась из сил и нуждалась в помощи. - Держи лампу! - крикнул я Гэвину и отдал ему фонарь.
   Через дверь прокатилась новая волна; собака тихонько заскулила, когда вода приподняла и опустила ее. Перекатившись через стол, волна разбилась о стену.
   - Давай, приятель, поднатужься! - снова крикнул я и наклонился, чтобы подхватить пса, бившего лапами по воде. Я поймал одну из его передних лап. Собака заглянула в мои глаза, в желтом свете лампы ее вываленный язык казался очень розовым - должно быть, так новообращенный христианин мог взывать к Спасителю.
   Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал, как под моими ногами заколебался стол.
   Собака в моих руках коротко вздрогнула и замерла.
   Одновременно с этим раздался отчетливый хруст.
   И все.
   Вот так быстро.
   Сразу же после этого передняя половина туловища собаки, увлеченная моими руками, вырвалась из воды, ровно половина, без задних лап и хвоста, без всего того, что шло после половины спины; ничего, только ужасный красный срез с болтавшимися лохмотьями мяса, крови и обрывками дымившихся кишок.
   Пес коротко всхлипнул. И умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, глаза неумолимо не отпускали моего лица - и эту агонию, которой я был свидетель, я запомнил на всю жизнь.
   Я заорал - что в точности я в тот момент кричал, конечно же, не помню - и уронил то, что только что было целой собакой, а теперь стало жутким обрубком, обратно в воду. Останки собаки рухнули вниз, подняв тучу брызг, ушли с глаз под воду и снова всплыли, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Я услышал, как рядом со мной что-то прокричал Гэвин: нтовататаковатаббыыы? ничего другого я не расслышал. Вокруг трупа собаки, внутренности которой тянулись за ней наподобие страшного хвоста, внезапно забурлила вода, и я увидел, как на поверхности показалось чье-то огромное продолговатое тело.
   Существо было покрыто чешуей, формой напоминавшей бриллианты и цветом палую листву: бледно-коричневого, ярко-пурпурного, сочно-золотого и зеленовато-коричневого оттенков. Все цвета реки тоже были здесь: от водоворотов тинной охры до лунно-розового тихих заводей. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших крупных рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не меньше ствола старого дуба, медленно переворачивавшееся в воде и явно получавшее удовольствие от приятного купания. Я был почти парализован этим зрелищем, несмотря на то что рядом вопил от ужаса Гэвин. Я отлично знал, кого вижу перед собой. Хотя мое сердце отчаянно колотилось, я не мог сделать и глотка воздуха. И тогда, и сейчас мне кажется, что Божьей твари прекрасней я никогда не видел и не увижу.
   Потом мне вспомнился зазубренный клык, глубоко ушедший в кусок дерева, что показывал мне мистер Скалли. Был ли Мозес красив или нет, но собаку он располосовал надвое в считанные мгновения.