Несколько минут спустя поезд метро мчит меня вниз по Лексингтон-авеню, неумолимо приближая к колледжу и скучному однообразию моей собственной жизни. Я съежилась на пластиковом сиденье. В голове мелькают картинки безупречно чистых и абсолютно невыразительных помещений, по которым меня только что водили. Калейдоскоп моментальных снимков вскоре, однако, грубо обрывается появлением мужчины или женщины, а иногда и обоих, бредущих по вагону со всеми своими пожитками в замызганном пакете и выпрашивающих мелочь. Постепенно мой постисполнительско-актерский адреналин снижается до нормы, я кладу рюкзак на колени, и… и тут всплывают весьма неудобоваримые вопросы.
   Интересно, как получается, что умная взрослая женщина становится одной из тех, чье стерильное королевство сводится к ящичкам с бельем, разложенным в алфавитном порядке, и импортированным из Франции заменителям молочной продукции? Где в этом доме ребенок? Как отыскать мать в этой женщине?
   И каким образом во все это впишусь я?
   Рано или поздно в каждой работе наступает такой поворотный момент, когда мы с ребенком кажемся единственными трехмерными персонажами, передвигающимися на шахматных досках черно-белого мрамора, расставленных в этих квартирах. Делающими совершенно неизбежным очередное столкновение с… кем?
   Оглядываясь назад, я понимаю, что это вполне подходящая ситуация для своеобразного обмена фигурами. Им нужна ты. Тебе нужна работа.
   Но выполнять эту работу хорошо означает потерять ее.
   В самую точку!!!

Часть I
ОСЕНЬ

Глава 1
НЯНЯ НА ПРОДАЖУ

   Затем, громко фыркнув (это, судя по всему, означало, что решение принято), она объявила:
   — Я принимаю ваше предложение.
   — И, клянусь всем на свете, — чуть позже призналась миссис Бэнкс мужу, — можно подумать, она оказала нам огромную честь!
Памела Трэверс. Мэри Поппинс

   — Привет, это Алексис из Лиги Родителей. Я звоню, чтобы проверить, получили ли вы разосланные нами руководства…
   Блондиночка, добровольно отбывающая время за столом справок, поднимает окольцованный пальчик, делая мне знак подождать, пока она распространяется по телефону.
   — Да, верно, в этом году мы хотели бы видеть ваших девочек в юбках подлиннее, по меньшей мере до двадцати дюймов. Мы по-прежнему получаем жалобы от матерей из школы для мальчиков рядом с… Прекрасно. Рада это слышать. До свидания.
   Она размашисто вычеркивает фамилию Спенс в списке из трех пунктов и обращает свой взор на меня:
   — Простите, что заставила вас ждать. С началом учебного года у нас тут просто головы кругом идут.
   Она обводит второй пункт — «Бумажные полотенца» — и рассеянно спрашивает:
   — Чем могу вам помочь?
   — Я хотела оставить объявление насчет няни, только вот доска, похоже, куда-то исчезла, — объясняю я слегка смущенно, поскольку пользуюсь этой доской с тринадцати лет.
   — Нам пришлось стащить ее вниз, пока красили фойе, да так мы и не собрались принести обратно. Давайте я вас провожу.
   Она ведет меня в центральную комнату, где мамаши, примостившись за партами, наводят справки о частных школах. Передо мной открывается все многообразие Верхнего Ист-Сайда: половина женщин в костюмах от Шанель и туфлях от Маноло Бланика, другая половина — в шестисотдолларовых твидовых жакетах, имеющих такой вид, словно их обладательниц в любую минуту могут попросить организовать благотворительные кухни.
   Алексис показывает на доску для объявлений, водруженную на месте портрета Мэри Кассарт[10], прислоненного к стене.
   — Сейчас здесь некоторый хаос, — извиняется она, когда другая женщина поднимает голову от цветочной аранжировки, с которой возится поблизости, — но не волнуйтесь. Множество прелестных девушек приходят сюда в поисках работы, так что вы без труда найдете кого-нибудь.
   Она начинает теребить нитку жемчуга.
   — Ваш сын, случайно, не учится в Бакли? У вас такое знакомое лицо. Я Алексис…
   — Привет, — перебиваю я. — Я Нэнни. Собственно говоря, я присматривала за девочками Глисонов. Кажется, они жили рядом с вами.
   Приподняв брови, Алексис окидывает меня оценивающим взглядом:
   — Вот как… няня? Верно, — бормочет она, прежде чем ретироваться за свою парту.
   Я отключаюсь от назойливой, бессмысленной трескотни женщин, чтобы пробежать глазами объявления, вывешенные другими нянями:
   Приходящая няня нуждается в детях.
   Очень любит малышей.
   Пылесосит.
   Я смотреть за вашими детьми.
   Много лет работы.
   Вы мне звонить.
   Доска до того пестрит листочками, что я, борясь с угрызениями совести, прилепляю свой лист поверх чьей-то розовой бумажки с нарисованной фломастерами каймой, но при этом честно стараюсь убедиться, что закрыты только маргаритки, а сама информация осталась нетронутой.
   Жаль, что я не могу объяснить этим женщинам простую истину: секрет объявлений кроется не в украшательстве. Все дело в пунктуации: главное — побольше восклицаний. И хотя мое объявление представляет собой скромную карточку три на пять и даже без ухмыляющейся рожицы, я щедро усеяла его восклицательными знаками, заканчивая описание каждого из своих завидных качеств обещанием сияющей улыбки и непоколебимой положительности.
   Няня на старте!
   Выпускница школы Чапина свободна по будням
   (неполный рабочий день)!
   Превосходные рекомендации!
   Специализация в области дошкольного воспитания! (NYU)[11].
   Единственное, чего мне не хватает, — летающего зонтика.
   Я наскоро проверяю орфографию, застегиваю рюкзак, прощаюсь с Алексис и, бодро спустившись по мраморным ступенькам, окунаюсь в несусветную жару.
   Бреду по Парк-авеню. Солнце все еще не поднялось настолько чтобы положить конец параду колясок. Я прохожу мимо множества маленьких человечков, обливающихся потом на своих липких сиденьях. Беднягам до того жарко, что они на время забыли о своих обычных дорожных спутниках: одеяльцах и игрушках, засунутых в боковые карманы колясок. Я не выдерживаю и хмыкаю при виде малыша, который небрежно отмахивается от протянутой коробки с соком, словно хочет сказать: «Сейчас мне не до этого!»
   Остановившись на переходе из-за красного света, я лениво разглядываю магазинные витрины — глаза Парк-авеню. С точки зрения плотности населения — это Средний Запад Манхэттена. Все, что высится надо мной, — комнаты, комнаты и комнаты. И все пустые. Туалетные, гардеробные, музыкальные, гостевые, и где-то в вышине, правда, затрудняюсь сказать точнее, кролик по имени Артур имеет шестнадцать квадратных футов в полном своем распоряжении.
   Я пересекаю 72-ю улицу, прохожу под сенью голубого навеса Поло-Мэншн и сворачиваю в Центральный парк. Помедлив перед детской площадкой, где неугомонные ребятишки из кожи вон лезут, несмотря на жару, я достаю из рюкзака бутылочку воды. Как раз в эту самую минуту что-то врезается мне в ногу. Я опускаю глаза и хватаю нарушителя покоя — старомодный деревянный обруч.
   — Эй, это мое!
   Малыш лет четырех скатывается с пригорка, где чуть раньше вместе с родителями позировал для портрета. Его матросская шапочка катится по траве.
   — Это мой обруч! — объявляет он.
   — Ты уверен?
   Он озадаченно смотрит на меня.
   — Похоже на колесо от фургона. — Я верчу обруч в руках, возношу его над белокурой головкой. — Или на нимб? А может, на большую пиццу?
   Протягиваю обруч мальчику, знаком показывая, что тот может его взять. Он широко улыбается мне и стискивает обруч.
   — Ты глупая!
   И тащит игрушку обратно на пригорок, не обращая внимания на мать, наклонившуюся, чтобы подобрать шапочку.
   — Простите, — говорит она, стряхивая пыль с возвращенного трофея, — надеюсь, он вас не побеспокоил?..
   Она прикрывает ладонью светло-голубые глаза.
   — Нет, что вы, вовсе нет.
   — Ой, ваша юбка…
   Она с ужасом смотрит вниз.
   — Ничего страшного, — смеюсь я, смахивая следы, оставленные обручем. — Я работаю с детьми, так что привыкла ко всяким неожиданностям.
   — О, правда?
   Она поворачивается спиной к мужу и белокурой женщине, стоящей чуть в стороне от фотографа с коробкой сока для мальчика. Няня, так я полагаю, где-то поблизости?
   — Понимаете, семья уехала в Лондон на лето, так что…
   — Мы готовы! — нетерпеливо окликает отец.
   — Иду! — весело отзывается она и снова оборачивается ко мне. — Видите ли, — объясняет она, понизив голос, — нам как раз необходима женщина, которая согласилась бы помочь, хотя бы неполный день…
   — В самом деле? Неполный день — это замечательно, потому что у меня в этом семестре большая нагрузка…
   — Как с вами связаться?
   Я роюсь в рюкзаке, пытаясь выудить ручку и обрывок бумаги, на котором и пишу номер телефона.
   — Вот… готово!
   Я отдаю ей ключ, и она незаметно сует его в карман платья, прежде чем поправить головную повязку в длинных темных волосах.
   — Превосходно, — любезно улыбается она. — Была рада познакомиться. Я позвоню.
   Она делает несколько шагов вверх по склону и тут же останавливается.
   — О, до чего же глупо с моей стороны! Я — миссис N.
   Я возвращаю улыбку, прежде чем женщина успевает занять свое место в затеянной фотографом живой картине. Солнце пробивается сквозь листву, бросая рябую тень на три силуэта. Ее муж, в белом костюме из ткани в крепированную полоску, величественно возвышается посредине, опустив руку на голову сына. Жена жмется к нему.
   Блондинка выступает вперед с расческой, и малыш машет мне рукой, заставляя ее повернуться и проследить за его взглядом. Пока она подносит руку к глазам, чтобы получше меня разглядеть, я показываю ей спину и продолжаю свое путешествие через парк.
   Бабушка приветствует меня в дверях. Сегодня на ней полотняный китель в стиле Мао Цзэдуна и жемчуга.
   — Дорогая! Заходи! Я как раз заканчиваю свои тай-чи!
   Она целует меня в обе щеки, крепко обнимает и качает головой:
   — Солнышко, да ты вся мокрая! Хочешь принять душ? Нет ничего лучше, чем слушать, как бабушка перечисляет все прелести современного быта.
   — Может, просто холодное обтирание?
   — Я знаю, что тебе нужно.
   Она берет меня за руку, сплетает свои пальцы с моими и ведет в ванную комнату для гостей. Я всегда любовалась, как маленькие лампочки антикварной хрустальной люстры освещают мебельный ситец глубокого персикового цвета. Но мои любимицы — бумажные французские куклы в рамках. В Детстве я устраивала под раковиной салон, для которого бабушка поставляла не только настоящий чай, но и темы для бесед с моими прелестными французскими гостьями.
   Она сует мои руки под кран и поливает запястья холодной водой.
   — Точки теплового равновесия, — объясняет она, садясь на унитаз и скрещивая ноги. И оказывается права: мне тут же становится прохладнее. — Ты ела?
   — Завтракала.
   — Как насчет обеда?
   — Сейчас только одиннадцать, бабушка!
   — Разве? Я на ногах с четырех. Спасибо Господу за Европу, иначе и поговорить было бы не с кем.
   — Как поживаешь? — улыбаюсь я.
   — Вот уже два месяца, как мне семьдесят четыре! Так и поживаю!
   Бабушка становится в балетную позицию и приподнимает штанины.
   — Это называется «сафо». Сделала сегодня утром педикюр в салоне Арден[12]. Как по-твоему? Не чересчур ли?
   Она шевелит пальчиками с коралловыми ноготками.
   — Фантастика! Ужасно сексуально! Ладно, как бы мне ни хотелось провести здесь остаток дня, придется тащиться в город и приносить жертвы Богам Обучения!
   Я закрываю кран и театрально отряхиваю руки над тазиком. Бабушка протягивает мне полотенце.
   — Знаешь, когда-то я была в Вассаре[13], но что-то не припомню таких бесед, какие вы, нынешние, ведете сейчас.
   Она имеет в виду мою бесконечную историю тет-а-те-тов с администрацией Нью-Йоркского университета. Я плетусь за ней на кухню.
   — Сегодня я готова. Захватила карточку социального страхования, водительские права, паспорт, ксерокопию свидетельства о рождении, все письменные извещения, полученные от них, и сообщение о приеме в университет. В этот раз мне никто не посмеет сказать, что я не хожу на лекции,
   не сдала экзамены за последний семестр, не заплатила за последний год обучения, за пользование библиотекой, не имею правильного ИНН, номера социального страхования, адреса, нужных документов и что скорее всего попросту не существую.
   — О-хо-хо… — бормочет она, открывая холодильник. — Бурбон?
   — Неплохо бы апельсинового сока.
   — Дети! — Бабушка закатывает глаза и тычет пальцем в стоящий на полу старый кондиционер. — Дорогая, позволь мне позвать швейцара, чтобы он помог тебе его вынести.
   — Нет, ба, сама справлюсь, — заверяю я, отважно пытаясь подхватить прибор. — Ладно, что поделать, придется вернуться с Джошем и забрать это.
   — Джошуа? — вопрошает она, поднимая брови. — Твой маленький синеволосый дружок? Он весит пять фунтов, да и то в мокром виде!
   — Ну, если мы не хотим, чтобы па опять надорвался, все-таки придется обратиться за помощью к нему. Других знакомых мужчин у меня нет.
   — Я каждое утро распеваю за тебя буддистские молитвы, дорогая, — заверяет бабушка, потянувшись к стакану. — Давай я наскоро приготовлю тебе яйца «бенедикт»!
   Я смотрю на старые стенные часы.
   — Времени нет, бабушка. Нужно добраться до университета, пока очередь к секретарю не протянулась по всему кварталу.
   Она снова целует меня в обе щеки.
   — В таком случае приводи своего Джошуа к семи, и я накормлю вас нормальным обедом, а то ты скоро превратишься в привидение!
   Джош стонет и медленно переворачивается на спину, едва не теряя сознание после того, как роняет кондиционер У моей двери.
   — Ты соврала! — натужно хрипит он. — Сказала, что это на третьем этаже!
   — И что же? — удивляюсь я, привалившись к перилам и отряхивая руки.
   Джош ухитряется приподнять голову ровно на дюйм.
   — А то, что пролетов всего шесть. Два пролета на этаж, что, формально говоря, и составляет шесть этажей.
   — Ты помогал мне переехать из обще…
   — Да, и как это… а-а, вспомнил, там был лифт!
   — Хочешь хорошую новость? Заруби себе на носу: я не собираюсь никуда уезжать отсюда. Ни сейчас, ни после. Можешь навестить меня, когда мы оба состаримся и поседеем. — Я вытираю пот со лба.
   — Забудь! Я буду вечно торчать у твоей двери, сверкая лысиной с остатками синих волос!
   Он откидывает голову.
   — Вперед, — кряхчу я, подтягиваясь на перилах. — Холодное пиво ждет!
   Отпираю все три замка и открываю дверь. Квартира представляет собой нечто вроде машины, долго жарившейся на солнце, и мы поспешно отступаем, чтобы выпустить в коридор первую волну спертого воздуха.
   — Чарлин, должно быть, захлопнула окна перед уходом, — поясняю я.
   — И оставила плиту включенной, — добавляет он, входя за мной в крохотную прихожую, носящую заодно и гордое звание кухни.
   — Добро пожаловать в мой полностью упакованный чулан. Можно приветствовать тебя крендельком?
   Я роняю ключи рядом с двухконфорочной плитой.
   — Сколько платишь за это местечко? — интересуется Джош.
   — Лучше тебе не знать, — отмахиваюсь я, и мы дружно принимаемся потихоньку толкать кондиционер через всю комнату.
   — А где знойная сожительница?
   — Джош, не все стюардессы — знойные создания. У некоторых вполне почтенный вид.
   — Она из таких? — удивляется Джош.
   — Не останавливайся. Вперед!
   Мы возобновляем процесс.
   — Нет… она действительно знойная девушка, но мне не нравится, что ты заранее предполагаешь это, даже не видя ее. Утром она улетела во Францию, Испанию или что-то в этом роде, — объясняю я, пока мы огибаем угол, направляясь к моей половине комнаты, изогнутой буквой L.
   — Джордж! — восклицает Джош при виде моего кота, в полном отчаянии распростертого на теплом деревянном полу. Кот едва поднимает серую взлохмаченную голову и жалобно мяучит.
   Джош распрямляется и подолом футболки вытирает пот со лба.
   — Куда поставить эту дрянь?
   Я показываю на верх оконной рамы.
   — ЧТО? У тебя крыша поехала!
   — Этому трюку я научилась на авеню. По крайней мере не заслоняет вид. Те, у кого не имеется центрального отопления, готовы из кожи вон лезть, чтобы это скрыть, дорогой, — объясняю я, сбрасывая босоножки.
   — Какой еще вид?
   — Если вжать лицо в стекло и взглянуть налево, можно увидеть кусочек реки.
   — Эй, ты права.
   Он отходит от окна.
   — Послушай… вся эта затея, именуемая «Джош-прилаживает-тяжелую-штуковину-над-стеклянным-листом», не состоится, и не проси, нянюшка. Я иду за пивом. За мной, Джордж!
   Он направляется на кухню, а Джордж крадется следом. Я пользуюсь моментом, чтобы выхватить из открытого ящичка чистый топ и стянуть пропотевший. Прячась за коробками, чтобы переодеться, мельком ловлю лихорадочное подмигивание красного глазка своего автоответчика, стоящего на полу. О, да в нем кончилась лента!
   — Снова включила свою машинку?
   Джош протягивает мне запотевшую банку «Короны».
   — Пришлось. Повесила сегодня объявление насчет работы, и мамаши потеряли покой.
   Я делаю глоток, проскальзываю между коробками и нажимаю на кнопку «play».
   Комнату заполняет женский голос:
   — Привет, это Мими ван Оуэн. Видела ваше объявление в Лиге. Нужна помощница для ухода за сыном. Неполный рабочий день… ну, вы понимаете. Может, два, три, четыре дня в неделю, по полдня или дольше. Иногда ночи или уик-энды, или и то и другое. Когда у вас найдется время. Но предупреждаю, ребенок находится под моим постоянным надзором!
   — Что же, это очевидно, Мими, — кивает Джош, садясь рядом на пол.
   — ПриветяЭннСмитищунянюкотораямоглабыприсмот-ретьзамоимпятилетнимсыномоченьспокойныймальчикихо-зяйствоунаснебольшоеноналаженное…
   — Фу-у-у!
   Джош загораживается руками, и я перехожу к следующему сообщению.
   — Привет. Я Бетти Поттер. Видела ваше объявление в Лиге Родителей. У меня пятилетняя дочь Стантон, трехлетний мальчик Тинфолд, десятимесячный Джейс, и я нуждаюсь в срочной помощи, поскольку снова беременна. Правда, в объявлении вы не упоминали о жалованье, но я плачу шесть.
   — Шесть американских долларов? — потрясенно спрашиваю я у аппарата.
   — Эй, Бетти, я знаю чокнутую шлюху на Вашингтон-сквер, которая делает это за четвертак, — сообщает Джош, потягивая пиво.
   Привет, это миссис N. Мы встречались утром в парке. Позвоните мне, когда сумеете. Я хотела бы подробнее побеседовать о той работе, которую вы ищете. У нас есть няня… Кейтлин, но она собирается сократить часы работы, а кроме того, вы произвели большое впечатление на нашего сына Грейера. С нетерпением жду разговора. До свидания.
   — Эта похожа на нормальную. Свяжись с ней.
   — Считаешь? — спрашиваю я, и тут трезвонит телефон, да так пронзительно, что мы оба подскакиваем. — Алло? — изрекаю я деловым официальным тоном истинной няни, пытаясь всего двумя слогами донести до слушателя собственную респектабельность.
   — Алло? — передразнивает мать мне в тон. — Как прошла операция «Кондиционер»?
   — Ой, это ты? — вздыхаю я облегченно. — Прекрасно…
   — Подожди минуту.
   Я слышу шарканье.
   — Пришлось отодвинуть Софи: она упорно садится в двух дюймах от кондиционера.
   Я улыбаюсь, представляя нашего четырнадцатилетнего спрингера с длинными, развевающимися ушами.
   — Да отойди же, Софи… Теперь она придавила задом представленные на гранты работы.
   Я припадаю к банке.
   — Как там у вас?..
   — Хм-м… это слишком угнетающе. Лучше расскажи что-нибудь веселенькое.
   С тех пор как к власти пришли республиканцы, материнская Коалиция за Организацию Женских Убежищ получает еще меньше денег, чем обычно.
   — У меня несколько забавных посланий от жаждущих помощи мамаш, — сообщаю я.
   — Я думала, мы это уже обсудили.
   Откуда только взялся прежний адвокатский тон!
   — Стоит только начать, и через несколько дней снова станешь вскакивать в три утра, боясь, что маленькая принцесса провалит урок степа или джем-сейшн с далай-ламой…
   — Мама! Ма! Я еще даже не ходила на собеседования! Кроме того, в этом году я собираюсь работать неполный День, потому что у меня диплом…
   — Именно! Именно диплом! В этом году у тебя диплом, точно так же как в прошлом была интернатура, а в позапрошлом — социологическое исследование. Не понимаю, почему ты не подумаешь об академической работе? Могла бы спросить своего руководителя, не нужны ли ему ассистенты! Или поискать что-нибудь подходящее в научной библиотеке!
   — Мама, это мы уже проходили, причем не один раз! — кричу я, закатывая глаза. — На такие должности устроиться почти невозможно: у доктора Кларксона уже есть аспирант на полной стипендии, и этого вполне хватает. Кроме того, они платят всего шесть долларов в час, причем «грязными»! Мама, любая моя легальная работа принесет одни гроши, пока я не получу диплом, если, разумеется, не попробовать себя в стриптизе!
   Джош начинает крутить бедрами и стягивать воображаемый лифчик.
   Матери повезло получить должность ассистента, которая и оставалась за ней все четыре года аспирантуры. Но в те времена квартира около Коламбас-авеню стоила столько же, сколько я теперь плачу за коммунальные услуги.
   — Ну что, в который раз потолкуем о ценах на недвижимость?
   — В таком случае, Господи Боже мой, проще торговать косметикой в «Блумингдейл». Пробиваешь время прихода, мило улыбаешься, смотришься куколкой и получаешь денежки.
   Она и представить себе не в состоянии, что такая девица способна в три утра просыпаться в холодном поту, гадая, наложен ли на ночь увлажняющий крем.
   — Ма, мне нравится работать с детьми. И кроме того, для споров на улице чересчур жарко.
   — Пообещай мне, что подумаешь, прежде чем соглашаться выполнять работу. Не хочу, чтобы ты пачками глотала валиум только потому, что какая-то особа, не знающая, куда девать деньги, бросила своего ребенка на тебя, а сама по мчалась развлекаться в Канны!
   Я честно думаю об этом, пока мы с Джошем прослушиваем все сообщения, пытаясь по голосу определить мамашу, не слишком склонную к подобным приключениям.
   В понедельник, по пути на свидание с миссис N., я успеваю забежать в свой любимый магазинчик канцелярских принадлежностей, чтобы пополнить запас клейких листочков для записей. Сегодня в моей записной книжке лежат только два таких: крохотный розовый, с напоминанием купить пачку листков, и зеленый, на котором начертано: «Кафе, миссис N., 11.15».
   Я отрываю розовый листочек, бросаю его в урну и продолжаю путь на юг, к кондитерской «Вкус месяца», где назначена встреча. На Парк-авеню мне начинают попадаться шикарные дамы в осенних костюмах, держащие в отягощенных кольцами ручках листки почтовой бумаги с монограммами. Каждую сопровождает энергично кивающая темнокожая женщина ростом поменьше.
   — Ба-а-а-а-ле-е-е-ет! По-ни-ма-е-те? — грубо орет на кивающую спутницу проходящая мимо особа. — По понедельникам уДжозефины ба-а-а-а-ле-е-е-е-е-ет!
   Я сочувственно улыбаюсь женщине в униформе, дабы показать свою солидарность. Что тут скрывать: такая вот дрессировка — штука поганая. И становится еще поганее в зависимости от того, на кого приходится пахать.
   Работа няни бывает трех типов.
   Тип А — обеспечить «время парочкам», иначе говоря, несколько ночей в неделю дать отдохнуть людям, работающим днем и воспитывающим детей по вечерам.
   Тип В — обеспечить «время продыха», то есть несколько дней в неделю помогать женщине, которая день и ночь не спускает с ребенка глаз.
   Тип С — тяжелее всего — двадцать четыре часа в сутки (а если можно, и дольше) обеспечивать «свободное время» для женщины, которая не желает ни работать, ни воспитывать ребенка. При этом для всех остается загадкой, чем занимается она сама.
   — В агентстве сказали, вы умеете готовить. Умеете вы готовить? — допрашивает на следующем углу женщина, облаченная в костюм от Пуччи, очередную потенциальную няню.
   Мать, поручающая вам работу типа А, сама женщина деловая, относится ко мне как к профессионалу, то есть уважительно. Она знает, что я пришла выполнять свои обязанности, и поэтому, проведя по квартире, оставляет список телефонных номеров, по которым следует звонить в экстренных случаях, и срочно улепетывает. Это наилучший вариант, на который может надеяться няня. Ребенок рыдает по матери самое большее минут пятнадцать, после чего не успевает оглянуться, как мы уже заняты игрой.
   Мать, которой требуются услуги типа В, может и не работать в офисе, зато она бывает со своим ребенком достаточно времени, чтобы понять, какой это труд, и после одного дня, проведенного со мной и детьми, предоставляет мне полную свободу действий.
   — Это номер химчистки, а это — цветочного магазина и поставщика провизии.
   — А как насчет доктора для детей? — тихо спрашивает стоящая рядом со мной мексиканка.
   — А… это… получите на следующей неделе.