Страница:
Я поворачиваюсь и улыбаюсь ей. Окруженная свечами, она словно озаряется внутренним светом. И начинает петь вместе со своим Фрэнком: «Ты так прекрасна сегодня».
Грейер закрывает глаза, и я еще чуточку больше влюбляюсь в нее.
Неделю спустя я бодро шагаю вслед за миссис N. и своим воспитанником по тому же коридору, который нам пришлось пробежать в вечер Хэллоуина. Искусственная паутина сменилась зелеными ветками и подмигивающими цветными огоньками. Миссис N. толкает тяжелую дверь офиса мистера N.
— Входи, дорогая. Мистер N. встает, четко освещенный заходящим солнцем, льющимся в огромные, от пола до потолка, окна позади его письменного стола. Я снова потрясена его способностью излучать спокойную силу независимо от того, темно или светло в этой комнате.
Он смотрит в сторону Грейера, но как бы сквозь него:
— Привет, парень.
Грейер пытается отдать пакет с рождественскими подарками, собранными для благотворительной организации, которую поддерживает фирма его отца, но мистер N. уже схватился за нервно заверещавший телефон.
Я беру пакет и наклоняюсь, чтобы расстегнуть сложные застежки на куртке Грейера.
— Джастин говорила что-то насчет печенья в конференц-зале. Почему бы вам пока не отвести Грейера туда? Я поговорю и тут же приду, — распоряжается мистер N., прикрыв рукой микрофон.
Миссис N. роняет свою норку на диван, и мы идем на звуки рождественских гимнов, доносящиеся из-за двойных дверей в конце коридора.
Миссис N. — сказочное видение в зеленом костюме от Мое кино, украшенном ягодками остролиста и пуговицами в форме листочков омелы. В довершение всего каблуки ее туфель представляют собой миниатюрные снежки, с оленем в одном и Санта-Клаусом в другом. Я тихо радуюсь, что меня не заставили одеться снеговиком и прицепить красный нос.
С королевской улыбкой миссис N. открывает двери конференц-зала, в дальнем конце которого сидит небольшая компания женщин, по всей видимости, секретарш. Перед ними открытая банка печенья. Из магнитофона несется бодрая мелодия.
— О, простите. Я думала, тут рождественская вечеринка, — говорит миссис N., останавливаясь у стола.
— Хотите печенье? Я сама пекла, — предлагает жизнерадостная краснощекая особа с сережками в виде елочных лампочек.
— О… — бормочет сконфуженная миссис N.
Дверь снова распахивается, едва не ударив меня и Грейера. Я растерянно моргаю при виде мисс Чикаго. Она как ни Похоже, Грейер помнит.
— Ты не носишь трусов.
О Иисусе сладчайший!
Но в этот момент двери распахиваются, и проем заполняет солидная фигура мистера N.
— Звонит Эд Стросс. Хочет уточнить кое-что в контракте, — обращается он к мисс Чикаго.
— Прекрасно, — кивает она с улыбкой и медленно идет к выходу мимо миссис N., бросив на прощание: — Всем веселого Рождества. — И, оказавшись рядом с мистером N., добавляет: — Так приятно познакомиться наконец со всей вашей семьей.
Мистер N., стиснув зубы, быстро поворачивается и захлопывает за собой дверь.
— Папа, подожди!
Грейер пытается догнать отца, но чашка с виноградным соком выскальзывает из рук, фиолетовые капли падают на рубашку, а на бежевом ковре расплывается огромное пятно. Немедленно поднимается суматоха. Множество пальцев тянется к Грейеру с бумажными салфетками, смоченными минеральной водой. Он жалобно хнычет.
— Няня, буду вам крайне благодарна, если вы станете повнимательнее приглядывать за ним. Пойдите умойте его. Я буду ждать в машине, — цедит миссис N., ставя нетронутую чашку с кофе на стол, словно отказавшаяся от яблока Белоснежка.
Она величественно плывет к двери, но оборачивается и растягивает губы в сияющей улыбке, предназначенной секретаршам:
— До следующей недели!
На следующий день, после обеда, Грейер, слезая со стульчика, объявляет о своих планах:
— Славить Христа.
— Что?
в чем не бывало подплывает к миссис N. Облегающий фланелевый костюм оставляет ровно столько простора воображению, сколько наряд, бывший на ней в вечер Хэллоуина.
— Я что-то слышала о печенье, — объявляет она, но тут в зал врывается приземистая брюнетка, подтолкнувшая всех нас почти к самому столу.
— Миссис N., — бормочет брюнетка, слегка задыхаясь.
— Джастин! Веселого Рождества! — приветствует миссис N.
— Привет, веселого Рождества, не хотите пойти на кухню? Выпить кофе?
— Что за глупости, Джастин! — улыбается мисс Чикаго. — Кофе и здесь есть.
Она подходит к столику с хромированным чайником и пластиковыми чашками.
— Не узнаешь, с чего это они так тянут с этими цифрами?
— Уверены, что не хотите пойти со мной, миссис N.?
— Джастин?
Мисс Чикаго поднимает бровь, и Джастин медленно бредет к двойным дверям.
— Мы не слишком рано? — справляется миссис N.
— Рано? — удивляется мисс Чикаго, наливая две чашки кофе. — О чем вы?
— О семейной рождественской вечеринке.
— Но это же на следующей неделе! Странно, разве муж не сказал вам? Какой стыд! — Она со смехом протягивает ей чашку.
Грейер протискивается мимо голых коленей мисс Чикаго с явной целью пробраться к другому концу стола и выманить у секретарш парочку печений.
— Э… да… должно быть, муж перепутал даты… — лепечет миссис N. заикаясь.
— Мужчины! — фыркает мисс Чикаго.
Миссис N. перекладывает пластиковую чашку в левую руку.
— Простите, мы с вами знакомы?
— Лайза. Лайза Ченович, — улыбается мисс Чикаго. — Исполнительный директор чикагского филиала.
— Вот как… очень рада.
— Простите, что не смогла быть на вашем званом ужине: я слышала, что все было замечательно. К сожалению, ваш муж — настоящий рабовладелец! Настоял, чтобы я немедленно вернулась в Иллинойс.
Она наклоняет голову набок и сыто улыбается, словно кошка, сожравшая канарейку.
— Подарочные пакеты — просто чудо. И всем ужасно понравились ручки.
— Вот как…
Миссис N., словно защищаясь, поспешно прикрывает рукой ключицы.
— Вы работаете с моим мужем?
Я немедленно решаю, что моя святая обязанность — помочь Грейеру выбрать обсыпанного сахаром оленя.
— Я возглавляю команду, занимающуюся слиянием с «Мидвест мьючел». Ну не ужас ли?.. Впрочем, вы, конечно, уже все знаете.
— Совершенно верно, — кивает миссис N., но голос выдает ее неуверенность.
— Поверьте, было совсем нелегко заставить их согласиться на восемь процентов. Такой успех! Должно быть, эта история доставила вам немало бессонных ночей, — продолжает она, сочувственно покачивая своей тициановской головкой. — Но я сказала ему, что, если отодвинуть дату распродажи и сэкономить издержки на ликвидацию, они могут дрогнуть. Они в самом деле дрогнули. Подняли лапки и уже не сопротивлялись.
Миссис N. стоит очень прямо, крепко сжимая чашку.
— Да, он очень много работает.
Мисс Чикаго направляется к нашему концу стола, бесшумно ступая лодочками из кожи ящерицы по мягкому ковру.
— А ты — Грейер. Помнишь меня? — спрашивает она наклоняясь.
— Я хочу славить Христа. Устрою свое собственное Рождество. Я стучу в дверь, ты открываешь, и я изливаю сердце в песне.
Удивительно, что он все запомнил! Целая неделя прошла с того вечера у бабушки, но она, очевидно, каким-то образом умеет оставаться в душах и памяти встреченных на долгом пути людей.
— Ладно, за какую дверь мне встать?
— Моей ванной, — бросает он на ходу, решительно устремляясь к своему крылу. Я иду следом и, как велено, встаю за дверью ванной. Слышится тихий стук.
— Да? Кто там?
— НЯНЯ, ты должна просто открывать дверь! Ничего не говори, открывай, и все!
— Есть, сэр! Слушаюсь!
Я сажусь на край ванны и принимаюсь изучать волосы в поисках посеченных концов, подозревая, что игра, похоже, сильно затянется.
Снова стук. Я подаюсь вперед и толкаю дверь, едва не сбив Грейера с ног.
— НЯНЯ, как не стыдно! Ты меня чуть не ударила! Нехорошо! Давай снова.
Одиннадцать стуков спустя я наконец все делаю правильно и вознаграждаюсь оглушительным воплем, призванным изобразить «С днем рождения» и сотрясающим оконные стекла.
— Гровер, почему бы тебе заодно не потанцевать? — спрашиваю я, когда последние звуки затихают. — Им понравится!
При этом я надеюсь, что благодаря движениям он немного истощит свою неутомимую энергию, устанет и скорее успокоится.
— Христославы не танцуют. Они изливают сердце в песне, — наставительно поясняет он, подбочениваясь. — Закрой дверь, и я постучу.
Значит, все сначала!
Мы славим Христа примерно с полчаса, пока я не вспоминаю о присутствии домоправительницы Конни и не посылаю Грейера к ней. Он мчится по квартире, во все легкие распевая «С днем рождения», перекрывая ревущий пылесос, а после пяти раундов с Конни снова возвращается терзать меня.
— Хочешь поиграть в карты?
— Нет. Хочу славить Христа. Идем в ванную.
— Только если ты будешь танцевать.
— Ну уж нет, НИКАКИХ танцев, пока я славлю Христа!
— Пойдем, мистер, позвоним бабушке.
Один короткий звонок, и Грейер уже и танцует, и поет: «Пришли Христа мы славить средь зелени ветвей». Меня осеняет чудесная идея.
Пока я в последний раз осматриваю христославский наряд Грейера перед выходом на большую сцену (водолазка в зеленую и красную полоску, фетровые оленьи рога, яркие подтяжки), врывается миссис N. в сопровождении нагруженного коробками Рамона. Ее щеки раскраснелись, глаза блестят.
— О, что там только творится! Зоопарк, настоящий зоопарк. Я едва не подралась с женщиной в «Хамачер Шлеммер», — положите сюда, Рамон, — из-за последнего штопора. Но все же вовремя опомнилась и уступила: не стоит опускаться до ее уровня. По-моему, она приезжая. Кстати, я нашла у Гуччи изумительные бумажники. Интересно, в Кливленде поймут, что это Гуччи?.. Спасибо, Рамон. Надеюсь, им понравится. Грейер, что ты делал, пока меня не было?
— Ничего, — бормочет он, шаркая тапочкой у стойки для зонтиков.
— До обеда мы пекли печенье без сахара, украшали его, а потом разучивали гимны, и я читала ему «Ночь перед Рождеством» на французском, — поясняю я, пытаясь освежить его память.
— О, замечательно! Хорошо бы кто-нибудь почитал мне!
Она снимает свою норку и едва не вручает Району.
— Это все, Рамон, спасибо. А ты, Грейер, чем займешься?
— Я собиралась позволить Грейеру попрактиковаться в пении гимнов…
— Хочу славить Христа!
— …петь для пожилых людей, тех, кто живет в этом доме и кому не хватает праздничного веселья.
Миссис N. ослепительно улыбается:
— О, превосходно! Какой у меня хороший мальчик! И кроме того, это его з-а-й-м-е-т. У меня столько дел! Развлекайтесь!
Я позволяю Грейеру нажать кнопку лифта.
— Какой этаж, няня?
— Давай начнем с твоего друга на одиннадцатом!
Приходится позвонить трижды, прежде чем из квартиры слышится «Иду!». И когда дверь открывается, я понимаю, что не зря терпела полуторачасовую «практику». Г.С. возникает на пороге в выцветших зеленых шортах и поношенной футболке, протирая заспанные глаза.
— ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ, ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ СРЕДИ ЗЕЛЕНИ ВЕТВЕЙ!
Покрасневший от натуги Грейер раскачивается, дирижируя себе так усердно, что рога кивают в такт. На какую-то секунду мне даже показалось, что вот сейчас он в самом деле изольет свое сердце в песне.
— ПУСТЬ РАДОСТЬ И ЛЮБОВЬ ПРИДУТ К ВАМ!
Его голосок разносится по вестибюлю, отражаясь от любой поверхности, так что кажется, здесь собрался хор темпераментных христославов. Нет… что-то вроде буйства. Ошибочно предположив, что гимн подходит к концу, Г.С. наклоняется и открывает рот.
— И ГОСПОДЬ БЛАГОСЛОВИТ ВАС!!!
Беспечность дорого стоила Г.С., поскольку Грейер, потея от усилий и брызжа слюной, выдает еще более громкий финал.
— Что же, Грейер. И тебе доброго утра.
Грейер бессильно плюхается на пол, пытаясь отдышаться. Я очаровательно улыбаюсь. Будем откровенны: у меня тут своя цель имеется. Я здесь, чтобы назначить Свидание. Настоящее Свидание со временем, местом и всем остальным.
— Мы ходим по квартирам с рождественскими гимнами… — начинаю я.
— Славим Христа, — пищит тонкий раздраженный голос откуда-то с пола.
— Славим Христа по всему дому.
— А можно мне теперь печенье?
Грейер садится, исполненный решимости получить награду.
— Конечно, — кивает Г.С. — Входите. Не обращайте внимания на мой вид.
Так и быть, если ты настаиваешь.
Мы следуем за облаченным в шорты хозяином в точно такую же квартиру, как и у N., только двумя этажами выше. То есть расположение комнат такое же, но обстановка… никогда бы не подумала, что мы находимся в одном и том же здании. Стены в прихожей выкрашены в кирпично-красный цвет и декорированы в стиле «Нэшнл джиогрэфик», то есть черно-белыми снимками, развешанными между расписными циновками. На полу выстроились кроссовки, весь ковер в собачьей шерсти. Мы проходим на кухню и едва не спотыкаемся об огромного седеющего желтого Лабрадора, растянувшегося на полу.
— Грейер, ты ведь знаешь Макса, верно?
Грейер садится на корточки и с нехарактерной для него нежностью гладит уши Макса. Собачий хвост дружелюбно барабанит по кафелю. Я оглядываюсь: вместо пустого пространства посреди кухни, как у миссис N., здесь стоит старый обеденный стол, с одного конца загроможденный выпусками «Тайме».
— Печенье? Кто-нибудь хочет печенья? — спрашивает ГС, размахивая расписанной рождественскими сюжетами банкой печенья от Дейвиса, которую выхватил из горы праздничной выпечки на буфете. Грейер немедленно мчится к нему, а я вынуждаю себя сосредоточиться.
— Только одно, Гровер.
— О Господи!
— Хочешь молока?
Г.С. лезет в холодильник и наливает полный стакан.
— Большое спасибо, — говорю я. — Эй, Грейер, может быть, ты хочешь что-то сказать нашему хозяину?
— Спасибо, — мямлит он с полным ртом.
— Нет, парень, это тебе спасибо. Самое малое, что я могу сказать после такого мощного исполнения. — Он улыбается мне: — Даже вспомнить не могу, когда мне пели в последний раз, если не считать дня рождения.
— Я и сейчас могу! Могу спеть «С днем рождения».
Грейер ставит стакан на пол и складывает перед собой руки, готовясь начать.
— Погоди-ка! Здесь мы уже все спели, — вмешиваюсь я.
— Грейер, сегодня у меня не день рождения. Но обещаю пригласить тебя, чтобы ты спел.
«Надеюсь, и меня тоже».
— Ладно. Пойдем, няня. Пора славить Христа. Пойдем.
Грейер вручает Г.С. пустой стакан, вытирает губы рукой в перчатке и направляется к двери.
Я без всякой охоты поднимаюсь из-за стола.
— Простите, что так и не добралась до вас той ночью. Вечеринка затянулась допоздна.
— Пустяки, вы ничего не потеряли. В «Затем» был закрытый прием, так что мы просто пошли поесть пиццы в «Рубин».
В тот «Рубин», что находится ровно в двадцати футах от моего крыльца?! Что за невезение!
— Сколько вы пробудете дома? — спрашиваю я не моргнув глазом.
— НЯ-НЯ! Лифт пришел!
— Всего неделю. А потом мы летим в Африку.
Лифт ждет, мое сердце колотится.
— Что же, если будете свободны в этот уик-энд, я пока никуда не уезжаю, — бормочу я, ступив в кабину.
— Договорились, — отвечает он от двери.
— Договорились!
Я киваю головой, и дверь закрывается.
— ДОГОВОРИЛИСЬ, — распевает Грейер, разогреваясь к следующему концерту.
Едва сдерживаясь, чтобы не написать свой телефон на клочке бумаги и подсунуть под его дверь, я покидаю дом 721 на Парк-авеню, зная, что шансы увидеть Г.С. до того, как он отправится в Африку, равны нулю. Черт!
Вечером я заставляю Сару, приехавшую домой на рождественские каникулы, сопровождать меня на праздничную вечеринку, которую устраивают мои однокурсники. Вся квартира увешана яркими фонариками в форме перца-халапеньо, и кто-то наклеил вырезанный из бумаги огромный пенис на изображение Санта-Клауса в гостиной.
Меньше пяти минут уходит на то, чтобы решить, что нас не прельщают светлый «Будвайзер», охлаждающийся в ванне, горсть кукурузных чипсов в прозрачной мисочке, а также великодушные предложения быстрого орального секса от мальчиков из студенческого братства.
Мы встречаем Джоша на лестнице.
— Тоска? — осведомляется он.
— Это как посмотреть, — поясняет Сара. — Конечно, я, как и все девушки, обожаю играть в стриптиз, но…
— Сара! — восклицает Джош, обнимая ее. — Вперед, я уже облизываюсь!
Несколько часов спустя я, ослабевшая от мартини и переживаний, сижу в угловой кабинке «Затем» и пересказываю Саре историю с рождественскими песнями, пока Джош клеит какую-то модную девицу у стойки бара.
— А потом… он дал ему печенье. Это должно что-то означать, верно?
Мы обсасываем каждый нюанс пятиминутной беседы, пока окончательно не лишаем встречу всякого смысла, даже если таковой до этого и присутствовал.
— А потом он сказал «договорились», и я ответила «договорились».
Субботнее утро я встречаю лежа в туфлях на кровати, с жутким похмельем и ужасным сознанием того, что у меня остался всего один день, чтобы купить подарки для родных, семейства N. и тех малышей, за которыми я присматривала все эти годы. Девочки Глисонов уже прислали две позолоченные ручки и камешек, на котором краской выведено мое имя. Пора ответить тем же. Нужно собраться и встать.
Я пожираю тост с томатным соусом, выпиваю литр воды, заглатываю двойной эспрессо в угловом кафе, и тру-ля-ля! Жива, готова к подвигам и полна Праздничного Духа.
Час спустя я вываливаюсь из «Варне энд Ноубл джуни-ор», облегчив бумажник на добрых сто пятьдесят долларов. Волей-неволей приходится заняться математикой. Шагая по Парк-авеню, я складываю, делю, умножаю… Черт с ним, с Парижем, мне позарез необходим этот дурацкий бонус, чтобы выкрутиться и оплатить радости Рождества!
Направляюсь вниз, по Мэдисон-авеню, в «Бергдорф», купить свечу от Риго для миссис N. Пусть самую крошечную, но она по крайней мере поймет, что это не дешевка.
Стоя в очереди за самым главным — серебряной оберткой, я стараюсь сообразить, что подарить четырехлетнему Малышу, у которого все есть. Что может сделать его по-настоящему счастливым, кроме появления отца, согласившегося украшать верхние ветки? Ну… может, ночник? Потому что он боится темноты. Или рамку для автобусного билета, в которую можно положить знаменитую карточку, прежде чем она распадется на молекулы.
Поскольку я как раз нахожусь на углу 55-й улицы и Пятой авеню, логичнее всего перейти улицу, где в «Сворсе» имеется гигантская секция «Улицы Сезам», и отыскать там ночник в виде Гровера, но я не могу, не могу, не могу.
И спорю с собой, что быстрее: поехать на поезде в Куинс, в другой магазин игрушек, или рискнуть окунуться в бедлам, творящийся на площади в несколько тысяч футов, всего в квартале отсюда. Вопреки здравому смыслу тащусь через Пятую авеню, чтобы встать в очередь, где, похоже, мерзнет целое население штата Небраска, прежде чем высокий игрушечный солдатик помогает мне миновать вращающиеся двери.
— Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир, — монотонно и неустанно бубнят скрытые динамики, отчего звуки словно теряют реальность и превращаются в пискливое пение, как будто исходящее у меня из головы. И даже оно не в силах заглушить надсадные вопли:
— Но я это хооооочу! Кууупи!!!
А ведь на этом этаже только плюшевые игрушки!
Зато наверху царит полный хаос: дети стреляют из лазерных автоматов, швыряются игрушками, спортивным снаряжением, толкаются, дерутся… Я смотрю на родителей. На их лицах такое же смиренно-мученическое выражение, как у меня: «Ничего не поделаешь, придется через это пройти» Продавцы, отправляющиеся на ленч, осторожно пробираются сквозь толпу, очевидно, надеясь выйти из испытания без видимых физических увечий. Я почти ползу в угол «Улицы Сезам», где распростерлась на полу маленькая девочка лет трех, громко рыдающая от несправедливости всего сущего.
— Может, Санта принесет это тебе, Салли.
— НееееЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! — воет она.
— Чем могу помочь? — спрашивает продавщица, нацепившая красную блузку и застывшую улыбку.
— Ищу ночник-Гровер.
— По-моему, мы продали всего Гровера.
После получасового стояния в очереди что-то подсказывает мне, что это не совсем так.
— Давайте посмотрим.
— Да, давайте.
Мы идем в секцию ночников, где перед нами предстает целая стена Гроверов.
— Простите, все сразу же ушло, — говорит она, качая головой, и поворачивается, чтобы отойти.
— Да вот же он, — произношу я, поднимая ночник.
— А-а, этот синий парень?
Именно синий!
Нет, не стоит заводиться. Никто в «Варне энд Ноубл джуниор» даже не слышал о «Дил-дил-крокодил». Да и тут то же самое. Не драться же теперь с ней!
Стоя в очереди на упаковку подарков, я пользуюсь возможностью попрактиковаться на рыдающих детишках в трансцендентальной медитации.
В понедельник утром миссис N. просовывает голову в кухню, где я режу фрукты.
— Няня, вы мне очень Нужны. Я ездила в «Сакс» за подарками для обслуги и, как последняя дурочка, забыла чеки на бонус. Я оставила пакеты в камере хранения и поэтому прошу вас вложить туда чеки. Только, умоляю, не перепутайте. На конверте написаны имена. Джастин получает сумочку от Гуччи, миссис Баттерс — хозяйственную сумку, домоправительница — спортивную, а бумажники — для преподавателей музыки и французского. Обязательно потребуйте подарочную обертку и скорее возвращайтесь домой, лучше на такси.
— Без проблем, — откликаюсь я, взволнованно прикидывая, куда впишусь сама. Между Гуччи и спортивной сумкой?!
Во вторник Грейер пригласил в гости Эллисон, очаровательную китаяночку из своего класса, которая с гордостью объявляет всем любопытным, что у нее два папы!
— Здравствуйте, няня, — неизменно приветствует она, приседая. — Как ваши занятия? У вас шикарные туфли.
Она просто убивает меня!
Стоит мне приняться за мытье кружек из-под горячего какао, как звонит телефон.
— Алло? — говорю я, аккуратно вешая полотенце на дверку духового шкафа.
— Нэнни? — нерешительно шепчет кто-то.
— Да, — отвечаю я растерянно.
— Это Джастин, из офиса мистера N. Я так рада, что застала вас! Не могли бы вы сделать мне одолжение?
— Разумеется, — отвечаю я.
— Мистер N. просил меня выбрать кое-что для миссис N., а я не знаю точно, какого дизайнера и какие цвета она предпочитает.
Похоже, бедняжка в полной панике.
— Не знаю, — бормочу я, озадаченная. И почему не смогла запомнить вкусы и размеры работодательницы? — Погодите немного.
Я иду в хозяйскую спальню и беру отводную трубку.
— Джастин!
— Да? — шепчет она.
«Интересно, где она прячется? Под столом или в дамской комнате?»
— Ждите, сейчас пойду в чулан.
На самом деле «чулан» — это большая шоколадно-коричневая гардеробная с длинной бархатной скамьей. Паранойя миссис N. дошла до такой степени, что она твердо убеждена, будто я не только ежедневно шарю здесь, но и прямо в эту минуту надеваю ее нижнее белье. На самом деле я обливаюсь холодным потом и гадаю, не стоит ли попросить Джастин перезвонить через несколько минут, а самой пока связаться с миссис N. и убедиться, что в данный момент она далеко-далеко от дома.
Но несмотря на все страхи, я принимаюсь ворошить содержимое шкафов и отвечать на вопросы Джастин:
— Размер два… Эррера… Ив Сен-Лоран… Обувь — семь с половиной, Феррагамо, Шанель… Сумочки все от Гермеса, никаких внешних карманов, и она ненавидит «молнии»… Не знаю, может быть, жемчуг? Она любит жемчуг.
И так далее и тому подобное.
— Вы моя спасительница! — изливается Джастин. — Да, еще одно. Грейер занимается химией?
— Химией?
— Мистер N. велел купить ему набор для химических опытов и туфельки от Гуччи.
— Да ну?
Мы дружно смеемся.
— «Король-лев», — поясняю я. — Он обожает все, что имеет отношение к «Королю-льву», «Аладдину», «Винни-Пуху». Ему ведь всего четыре.
— Еще раз спасибо, Нэнни. Веселого Рождества!
Повесив трубку; я оглядываю гору кашемировых свитеров. Подумать только, для каждого выделены отдельная обертка и чистый ящичек! Целую стенку занимают туфли, в которые втиснуты атласные треугольнички. На вешалках-тремпелях висят ряды осенних, зимних и весенних костюмов, рассортированных слева направо по оттенкам, от светлых к темным. Я нерешительно выдвигаю ящичек. Каждая пара трусиков или чулок, каждый лифчик лежат в застегивающихся на «молнию» мешочках с этикетками: «Лифчик, Анро, белый», «Чулки, Фогал, черные».
С ума сойти!
В дверь звонят, и я подскакиваю футов на шестнадцать, Немного прихожу в себя, только когда Грейер впускает Генри, отца Эллисон. Закрываю ящичек и спокойно выхожу в холл, где Генри ошеломленно наблюдает, как Грейер и Эллисон пытаются удушить друг друга новыми шарфами.
— О'кей, Элли, я начинаю готовить ужин. Пойдем со мной, поможешь.
Ему наконец удается поймать ее, зажать между коленями и завязать шарф.
Я снимаю с вешалки ее маленькое суконное пальтишко. Генри нахлобучивает на нее шапку, берет на руки и тащит в вестибюль.
— Попрощайся с Эллисон, Грейер, — приказываю я, и он принимается энергично махать руками.
— До свидания, Грейер. Спасибо за прекрасный день. Au revoir, няня! — кричит она, как только двери лифта открываются.
— Спасибо, няня, — кивает Генри, разворачиваясь и случайно въезжая ботиночком Эллисон прямо в еще одного члена семьи N.
Грейер закрывает глаза, и я еще чуточку больше влюбляюсь в нее.
Неделю спустя я бодро шагаю вслед за миссис N. и своим воспитанником по тому же коридору, который нам пришлось пробежать в вечер Хэллоуина. Искусственная паутина сменилась зелеными ветками и подмигивающими цветными огоньками. Миссис N. толкает тяжелую дверь офиса мистера N.
— Входи, дорогая. Мистер N. встает, четко освещенный заходящим солнцем, льющимся в огромные, от пола до потолка, окна позади его письменного стола. Я снова потрясена его способностью излучать спокойную силу независимо от того, темно или светло в этой комнате.
Он смотрит в сторону Грейера, но как бы сквозь него:
— Привет, парень.
Грейер пытается отдать пакет с рождественскими подарками, собранными для благотворительной организации, которую поддерживает фирма его отца, но мистер N. уже схватился за нервно заверещавший телефон.
Я беру пакет и наклоняюсь, чтобы расстегнуть сложные застежки на куртке Грейера.
— Джастин говорила что-то насчет печенья в конференц-зале. Почему бы вам пока не отвести Грейера туда? Я поговорю и тут же приду, — распоряжается мистер N., прикрыв рукой микрофон.
Миссис N. роняет свою норку на диван, и мы идем на звуки рождественских гимнов, доносящиеся из-за двойных дверей в конце коридора.
Миссис N. — сказочное видение в зеленом костюме от Мое кино, украшенном ягодками остролиста и пуговицами в форме листочков омелы. В довершение всего каблуки ее туфель представляют собой миниатюрные снежки, с оленем в одном и Санта-Клаусом в другом. Я тихо радуюсь, что меня не заставили одеться снеговиком и прицепить красный нос.
С королевской улыбкой миссис N. открывает двери конференц-зала, в дальнем конце которого сидит небольшая компания женщин, по всей видимости, секретарш. Перед ними открытая банка печенья. Из магнитофона несется бодрая мелодия.
— О, простите. Я думала, тут рождественская вечеринка, — говорит миссис N., останавливаясь у стола.
— Хотите печенье? Я сама пекла, — предлагает жизнерадостная краснощекая особа с сережками в виде елочных лампочек.
— О… — бормочет сконфуженная миссис N.
Дверь снова распахивается, едва не ударив меня и Грейера. Я растерянно моргаю при виде мисс Чикаго. Она как ни Похоже, Грейер помнит.
— Ты не носишь трусов.
О Иисусе сладчайший!
Но в этот момент двери распахиваются, и проем заполняет солидная фигура мистера N.
— Звонит Эд Стросс. Хочет уточнить кое-что в контракте, — обращается он к мисс Чикаго.
— Прекрасно, — кивает она с улыбкой и медленно идет к выходу мимо миссис N., бросив на прощание: — Всем веселого Рождества. — И, оказавшись рядом с мистером N., добавляет: — Так приятно познакомиться наконец со всей вашей семьей.
Мистер N., стиснув зубы, быстро поворачивается и захлопывает за собой дверь.
— Папа, подожди!
Грейер пытается догнать отца, но чашка с виноградным соком выскальзывает из рук, фиолетовые капли падают на рубашку, а на бежевом ковре расплывается огромное пятно. Немедленно поднимается суматоха. Множество пальцев тянется к Грейеру с бумажными салфетками, смоченными минеральной водой. Он жалобно хнычет.
— Няня, буду вам крайне благодарна, если вы станете повнимательнее приглядывать за ним. Пойдите умойте его. Я буду ждать в машине, — цедит миссис N., ставя нетронутую чашку с кофе на стол, словно отказавшаяся от яблока Белоснежка.
Она величественно плывет к двери, но оборачивается и растягивает губы в сияющей улыбке, предназначенной секретаршам:
— До следующей недели!
На следующий день, после обеда, Грейер, слезая со стульчика, объявляет о своих планах:
— Славить Христа.
— Что?
в чем не бывало подплывает к миссис N. Облегающий фланелевый костюм оставляет ровно столько простора воображению, сколько наряд, бывший на ней в вечер Хэллоуина.
— Я что-то слышала о печенье, — объявляет она, но тут в зал врывается приземистая брюнетка, подтолкнувшая всех нас почти к самому столу.
— Миссис N., — бормочет брюнетка, слегка задыхаясь.
— Джастин! Веселого Рождества! — приветствует миссис N.
— Привет, веселого Рождества, не хотите пойти на кухню? Выпить кофе?
— Что за глупости, Джастин! — улыбается мисс Чикаго. — Кофе и здесь есть.
Она подходит к столику с хромированным чайником и пластиковыми чашками.
— Не узнаешь, с чего это они так тянут с этими цифрами?
— Уверены, что не хотите пойти со мной, миссис N.?
— Джастин?
Мисс Чикаго поднимает бровь, и Джастин медленно бредет к двойным дверям.
— Мы не слишком рано? — справляется миссис N.
— Рано? — удивляется мисс Чикаго, наливая две чашки кофе. — О чем вы?
— О семейной рождественской вечеринке.
— Но это же на следующей неделе! Странно, разве муж не сказал вам? Какой стыд! — Она со смехом протягивает ей чашку.
Грейер протискивается мимо голых коленей мисс Чикаго с явной целью пробраться к другому концу стола и выманить у секретарш парочку печений.
— Э… да… должно быть, муж перепутал даты… — лепечет миссис N. заикаясь.
— Мужчины! — фыркает мисс Чикаго.
Миссис N. перекладывает пластиковую чашку в левую руку.
— Простите, мы с вами знакомы?
— Лайза. Лайза Ченович, — улыбается мисс Чикаго. — Исполнительный директор чикагского филиала.
— Вот как… очень рада.
— Простите, что не смогла быть на вашем званом ужине: я слышала, что все было замечательно. К сожалению, ваш муж — настоящий рабовладелец! Настоял, чтобы я немедленно вернулась в Иллинойс.
Она наклоняет голову набок и сыто улыбается, словно кошка, сожравшая канарейку.
— Подарочные пакеты — просто чудо. И всем ужасно понравились ручки.
— Вот как…
Миссис N., словно защищаясь, поспешно прикрывает рукой ключицы.
— Вы работаете с моим мужем?
Я немедленно решаю, что моя святая обязанность — помочь Грейеру выбрать обсыпанного сахаром оленя.
— Я возглавляю команду, занимающуюся слиянием с «Мидвест мьючел». Ну не ужас ли?.. Впрочем, вы, конечно, уже все знаете.
— Совершенно верно, — кивает миссис N., но голос выдает ее неуверенность.
— Поверьте, было совсем нелегко заставить их согласиться на восемь процентов. Такой успех! Должно быть, эта история доставила вам немало бессонных ночей, — продолжает она, сочувственно покачивая своей тициановской головкой. — Но я сказала ему, что, если отодвинуть дату распродажи и сэкономить издержки на ликвидацию, они могут дрогнуть. Они в самом деле дрогнули. Подняли лапки и уже не сопротивлялись.
Миссис N. стоит очень прямо, крепко сжимая чашку.
— Да, он очень много работает.
Мисс Чикаго направляется к нашему концу стола, бесшумно ступая лодочками из кожи ящерицы по мягкому ковру.
— А ты — Грейер. Помнишь меня? — спрашивает она наклоняясь.
— Я хочу славить Христа. Устрою свое собственное Рождество. Я стучу в дверь, ты открываешь, и я изливаю сердце в песне.
Удивительно, что он все запомнил! Целая неделя прошла с того вечера у бабушки, но она, очевидно, каким-то образом умеет оставаться в душах и памяти встреченных на долгом пути людей.
— Ладно, за какую дверь мне встать?
— Моей ванной, — бросает он на ходу, решительно устремляясь к своему крылу. Я иду следом и, как велено, встаю за дверью ванной. Слышится тихий стук.
— Да? Кто там?
— НЯНЯ, ты должна просто открывать дверь! Ничего не говори, открывай, и все!
— Есть, сэр! Слушаюсь!
Я сажусь на край ванны и принимаюсь изучать волосы в поисках посеченных концов, подозревая, что игра, похоже, сильно затянется.
Снова стук. Я подаюсь вперед и толкаю дверь, едва не сбив Грейера с ног.
— НЯНЯ, как не стыдно! Ты меня чуть не ударила! Нехорошо! Давай снова.
Одиннадцать стуков спустя я наконец все делаю правильно и вознаграждаюсь оглушительным воплем, призванным изобразить «С днем рождения» и сотрясающим оконные стекла.
— Гровер, почему бы тебе заодно не потанцевать? — спрашиваю я, когда последние звуки затихают. — Им понравится!
При этом я надеюсь, что благодаря движениям он немного истощит свою неутомимую энергию, устанет и скорее успокоится.
— Христославы не танцуют. Они изливают сердце в песне, — наставительно поясняет он, подбочениваясь. — Закрой дверь, и я постучу.
Значит, все сначала!
Мы славим Христа примерно с полчаса, пока я не вспоминаю о присутствии домоправительницы Конни и не посылаю Грейера к ней. Он мчится по квартире, во все легкие распевая «С днем рождения», перекрывая ревущий пылесос, а после пяти раундов с Конни снова возвращается терзать меня.
— Хочешь поиграть в карты?
— Нет. Хочу славить Христа. Идем в ванную.
— Только если ты будешь танцевать.
— Ну уж нет, НИКАКИХ танцев, пока я славлю Христа!
— Пойдем, мистер, позвоним бабушке.
Один короткий звонок, и Грейер уже и танцует, и поет: «Пришли Христа мы славить средь зелени ветвей». Меня осеняет чудесная идея.
Пока я в последний раз осматриваю христославский наряд Грейера перед выходом на большую сцену (водолазка в зеленую и красную полоску, фетровые оленьи рога, яркие подтяжки), врывается миссис N. в сопровождении нагруженного коробками Рамона. Ее щеки раскраснелись, глаза блестят.
— О, что там только творится! Зоопарк, настоящий зоопарк. Я едва не подралась с женщиной в «Хамачер Шлеммер», — положите сюда, Рамон, — из-за последнего штопора. Но все же вовремя опомнилась и уступила: не стоит опускаться до ее уровня. По-моему, она приезжая. Кстати, я нашла у Гуччи изумительные бумажники. Интересно, в Кливленде поймут, что это Гуччи?.. Спасибо, Рамон. Надеюсь, им понравится. Грейер, что ты делал, пока меня не было?
— Ничего, — бормочет он, шаркая тапочкой у стойки для зонтиков.
— До обеда мы пекли печенье без сахара, украшали его, а потом разучивали гимны, и я читала ему «Ночь перед Рождеством» на французском, — поясняю я, пытаясь освежить его память.
— О, замечательно! Хорошо бы кто-нибудь почитал мне!
Она снимает свою норку и едва не вручает Району.
— Это все, Рамон, спасибо. А ты, Грейер, чем займешься?
— Я собиралась позволить Грейеру попрактиковаться в пении гимнов…
— Хочу славить Христа!
— …петь для пожилых людей, тех, кто живет в этом доме и кому не хватает праздничного веселья.
Миссис N. ослепительно улыбается:
— О, превосходно! Какой у меня хороший мальчик! И кроме того, это его з-а-й-м-е-т. У меня столько дел! Развлекайтесь!
Я позволяю Грейеру нажать кнопку лифта.
— Какой этаж, няня?
— Давай начнем с твоего друга на одиннадцатом!
Приходится позвонить трижды, прежде чем из квартиры слышится «Иду!». И когда дверь открывается, я понимаю, что не зря терпела полуторачасовую «практику». Г.С. возникает на пороге в выцветших зеленых шортах и поношенной футболке, протирая заспанные глаза.
— ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ, ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ СРЕДИ ЗЕЛЕНИ ВЕТВЕЙ!
Покрасневший от натуги Грейер раскачивается, дирижируя себе так усердно, что рога кивают в такт. На какую-то секунду мне даже показалось, что вот сейчас он в самом деле изольет свое сердце в песне.
— ПУСТЬ РАДОСТЬ И ЛЮБОВЬ ПРИДУТ К ВАМ!
Его голосок разносится по вестибюлю, отражаясь от любой поверхности, так что кажется, здесь собрался хор темпераментных христославов. Нет… что-то вроде буйства. Ошибочно предположив, что гимн подходит к концу, Г.С. наклоняется и открывает рот.
— И ГОСПОДЬ БЛАГОСЛОВИТ ВАС!!!
Беспечность дорого стоила Г.С., поскольку Грейер, потея от усилий и брызжа слюной, выдает еще более громкий финал.
— Что же, Грейер. И тебе доброго утра.
Грейер бессильно плюхается на пол, пытаясь отдышаться. Я очаровательно улыбаюсь. Будем откровенны: у меня тут своя цель имеется. Я здесь, чтобы назначить Свидание. Настоящее Свидание со временем, местом и всем остальным.
— Мы ходим по квартирам с рождественскими гимнами… — начинаю я.
— Славим Христа, — пищит тонкий раздраженный голос откуда-то с пола.
— Славим Христа по всему дому.
— А можно мне теперь печенье?
Грейер садится, исполненный решимости получить награду.
— Конечно, — кивает Г.С. — Входите. Не обращайте внимания на мой вид.
Так и быть, если ты настаиваешь.
Мы следуем за облаченным в шорты хозяином в точно такую же квартиру, как и у N., только двумя этажами выше. То есть расположение комнат такое же, но обстановка… никогда бы не подумала, что мы находимся в одном и том же здании. Стены в прихожей выкрашены в кирпично-красный цвет и декорированы в стиле «Нэшнл джиогрэфик», то есть черно-белыми снимками, развешанными между расписными циновками. На полу выстроились кроссовки, весь ковер в собачьей шерсти. Мы проходим на кухню и едва не спотыкаемся об огромного седеющего желтого Лабрадора, растянувшегося на полу.
— Грейер, ты ведь знаешь Макса, верно?
Грейер садится на корточки и с нехарактерной для него нежностью гладит уши Макса. Собачий хвост дружелюбно барабанит по кафелю. Я оглядываюсь: вместо пустого пространства посреди кухни, как у миссис N., здесь стоит старый обеденный стол, с одного конца загроможденный выпусками «Тайме».
— Печенье? Кто-нибудь хочет печенья? — спрашивает ГС, размахивая расписанной рождественскими сюжетами банкой печенья от Дейвиса, которую выхватил из горы праздничной выпечки на буфете. Грейер немедленно мчится к нему, а я вынуждаю себя сосредоточиться.
— Только одно, Гровер.
— О Господи!
— Хочешь молока?
Г.С. лезет в холодильник и наливает полный стакан.
— Большое спасибо, — говорю я. — Эй, Грейер, может быть, ты хочешь что-то сказать нашему хозяину?
— Спасибо, — мямлит он с полным ртом.
— Нет, парень, это тебе спасибо. Самое малое, что я могу сказать после такого мощного исполнения. — Он улыбается мне: — Даже вспомнить не могу, когда мне пели в последний раз, если не считать дня рождения.
— Я и сейчас могу! Могу спеть «С днем рождения».
Грейер ставит стакан на пол и складывает перед собой руки, готовясь начать.
— Погоди-ка! Здесь мы уже все спели, — вмешиваюсь я.
— Грейер, сегодня у меня не день рождения. Но обещаю пригласить тебя, чтобы ты спел.
«Надеюсь, и меня тоже».
— Ладно. Пойдем, няня. Пора славить Христа. Пойдем.
Грейер вручает Г.С. пустой стакан, вытирает губы рукой в перчатке и направляется к двери.
Я без всякой охоты поднимаюсь из-за стола.
— Простите, что так и не добралась до вас той ночью. Вечеринка затянулась допоздна.
— Пустяки, вы ничего не потеряли. В «Затем» был закрытый прием, так что мы просто пошли поесть пиццы в «Рубин».
В тот «Рубин», что находится ровно в двадцати футах от моего крыльца?! Что за невезение!
— Сколько вы пробудете дома? — спрашиваю я не моргнув глазом.
— НЯ-НЯ! Лифт пришел!
— Всего неделю. А потом мы летим в Африку.
Лифт ждет, мое сердце колотится.
— Что же, если будете свободны в этот уик-энд, я пока никуда не уезжаю, — бормочу я, ступив в кабину.
— Договорились, — отвечает он от двери.
— Договорились!
Я киваю головой, и дверь закрывается.
— ДОГОВОРИЛИСЬ, — распевает Грейер, разогреваясь к следующему концерту.
Едва сдерживаясь, чтобы не написать свой телефон на клочке бумаги и подсунуть под его дверь, я покидаю дом 721 на Парк-авеню, зная, что шансы увидеть Г.С. до того, как он отправится в Африку, равны нулю. Черт!
Вечером я заставляю Сару, приехавшую домой на рождественские каникулы, сопровождать меня на праздничную вечеринку, которую устраивают мои однокурсники. Вся квартира увешана яркими фонариками в форме перца-халапеньо, и кто-то наклеил вырезанный из бумаги огромный пенис на изображение Санта-Клауса в гостиной.
Меньше пяти минут уходит на то, чтобы решить, что нас не прельщают светлый «Будвайзер», охлаждающийся в ванне, горсть кукурузных чипсов в прозрачной мисочке, а также великодушные предложения быстрого орального секса от мальчиков из студенческого братства.
Мы встречаем Джоша на лестнице.
— Тоска? — осведомляется он.
— Это как посмотреть, — поясняет Сара. — Конечно, я, как и все девушки, обожаю играть в стриптиз, но…
— Сара! — восклицает Джош, обнимая ее. — Вперед, я уже облизываюсь!
Несколько часов спустя я, ослабевшая от мартини и переживаний, сижу в угловой кабинке «Затем» и пересказываю Саре историю с рождественскими песнями, пока Джош клеит какую-то модную девицу у стойки бара.
— А потом… он дал ему печенье. Это должно что-то означать, верно?
Мы обсасываем каждый нюанс пятиминутной беседы, пока окончательно не лишаем встречу всякого смысла, даже если таковой до этого и присутствовал.
— А потом он сказал «договорились», и я ответила «договорились».
Субботнее утро я встречаю лежа в туфлях на кровати, с жутким похмельем и ужасным сознанием того, что у меня остался всего один день, чтобы купить подарки для родных, семейства N. и тех малышей, за которыми я присматривала все эти годы. Девочки Глисонов уже прислали две позолоченные ручки и камешек, на котором краской выведено мое имя. Пора ответить тем же. Нужно собраться и встать.
Я пожираю тост с томатным соусом, выпиваю литр воды, заглатываю двойной эспрессо в угловом кафе, и тру-ля-ля! Жива, готова к подвигам и полна Праздничного Духа.
Час спустя я вываливаюсь из «Варне энд Ноубл джуни-ор», облегчив бумажник на добрых сто пятьдесят долларов. Волей-неволей приходится заняться математикой. Шагая по Парк-авеню, я складываю, делю, умножаю… Черт с ним, с Парижем, мне позарез необходим этот дурацкий бонус, чтобы выкрутиться и оплатить радости Рождества!
Направляюсь вниз, по Мэдисон-авеню, в «Бергдорф», купить свечу от Риго для миссис N. Пусть самую крошечную, но она по крайней мере поймет, что это не дешевка.
Стоя в очереди за самым главным — серебряной оберткой, я стараюсь сообразить, что подарить четырехлетнему Малышу, у которого все есть. Что может сделать его по-настоящему счастливым, кроме появления отца, согласившегося украшать верхние ветки? Ну… может, ночник? Потому что он боится темноты. Или рамку для автобусного билета, в которую можно положить знаменитую карточку, прежде чем она распадется на молекулы.
Поскольку я как раз нахожусь на углу 55-й улицы и Пятой авеню, логичнее всего перейти улицу, где в «Сворсе» имеется гигантская секция «Улицы Сезам», и отыскать там ночник в виде Гровера, но я не могу, не могу, не могу.
И спорю с собой, что быстрее: поехать на поезде в Куинс, в другой магазин игрушек, или рискнуть окунуться в бедлам, творящийся на площади в несколько тысяч футов, всего в квартале отсюда. Вопреки здравому смыслу тащусь через Пятую авеню, чтобы встать в очередь, где, похоже, мерзнет целое население штата Небраска, прежде чем высокий игрушечный солдатик помогает мне миновать вращающиеся двери.
— Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир, — монотонно и неустанно бубнят скрытые динамики, отчего звуки словно теряют реальность и превращаются в пискливое пение, как будто исходящее у меня из головы. И даже оно не в силах заглушить надсадные вопли:
— Но я это хооооочу! Кууупи!!!
А ведь на этом этаже только плюшевые игрушки!
Зато наверху царит полный хаос: дети стреляют из лазерных автоматов, швыряются игрушками, спортивным снаряжением, толкаются, дерутся… Я смотрю на родителей. На их лицах такое же смиренно-мученическое выражение, как у меня: «Ничего не поделаешь, придется через это пройти» Продавцы, отправляющиеся на ленч, осторожно пробираются сквозь толпу, очевидно, надеясь выйти из испытания без видимых физических увечий. Я почти ползу в угол «Улицы Сезам», где распростерлась на полу маленькая девочка лет трех, громко рыдающая от несправедливости всего сущего.
— Может, Санта принесет это тебе, Салли.
— НееееЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! — воет она.
— Чем могу помочь? — спрашивает продавщица, нацепившая красную блузку и застывшую улыбку.
— Ищу ночник-Гровер.
— По-моему, мы продали всего Гровера.
После получасового стояния в очереди что-то подсказывает мне, что это не совсем так.
— Давайте посмотрим.
— Да, давайте.
Мы идем в секцию ночников, где перед нами предстает целая стена Гроверов.
— Простите, все сразу же ушло, — говорит она, качая головой, и поворачивается, чтобы отойти.
— Да вот же он, — произношу я, поднимая ночник.
— А-а, этот синий парень?
Именно синий!
Нет, не стоит заводиться. Никто в «Варне энд Ноубл джуниор» даже не слышал о «Дил-дил-крокодил». Да и тут то же самое. Не драться же теперь с ней!
Стоя в очереди на упаковку подарков, я пользуюсь возможностью попрактиковаться на рыдающих детишках в трансцендентальной медитации.
В понедельник утром миссис N. просовывает голову в кухню, где я режу фрукты.
— Няня, вы мне очень Нужны. Я ездила в «Сакс» за подарками для обслуги и, как последняя дурочка, забыла чеки на бонус. Я оставила пакеты в камере хранения и поэтому прошу вас вложить туда чеки. Только, умоляю, не перепутайте. На конверте написаны имена. Джастин получает сумочку от Гуччи, миссис Баттерс — хозяйственную сумку, домоправительница — спортивную, а бумажники — для преподавателей музыки и французского. Обязательно потребуйте подарочную обертку и скорее возвращайтесь домой, лучше на такси.
— Без проблем, — откликаюсь я, взволнованно прикидывая, куда впишусь сама. Между Гуччи и спортивной сумкой?!
Во вторник Грейер пригласил в гости Эллисон, очаровательную китаяночку из своего класса, которая с гордостью объявляет всем любопытным, что у нее два папы!
— Здравствуйте, няня, — неизменно приветствует она, приседая. — Как ваши занятия? У вас шикарные туфли.
Она просто убивает меня!
Стоит мне приняться за мытье кружек из-под горячего какао, как звонит телефон.
— Алло? — говорю я, аккуратно вешая полотенце на дверку духового шкафа.
— Нэнни? — нерешительно шепчет кто-то.
— Да, — отвечаю я растерянно.
— Это Джастин, из офиса мистера N. Я так рада, что застала вас! Не могли бы вы сделать мне одолжение?
— Разумеется, — отвечаю я.
— Мистер N. просил меня выбрать кое-что для миссис N., а я не знаю точно, какого дизайнера и какие цвета она предпочитает.
Похоже, бедняжка в полной панике.
— Не знаю, — бормочу я, озадаченная. И почему не смогла запомнить вкусы и размеры работодательницы? — Погодите немного.
Я иду в хозяйскую спальню и беру отводную трубку.
— Джастин!
— Да? — шепчет она.
«Интересно, где она прячется? Под столом или в дамской комнате?»
— Ждите, сейчас пойду в чулан.
На самом деле «чулан» — это большая шоколадно-коричневая гардеробная с длинной бархатной скамьей. Паранойя миссис N. дошла до такой степени, что она твердо убеждена, будто я не только ежедневно шарю здесь, но и прямо в эту минуту надеваю ее нижнее белье. На самом деле я обливаюсь холодным потом и гадаю, не стоит ли попросить Джастин перезвонить через несколько минут, а самой пока связаться с миссис N. и убедиться, что в данный момент она далеко-далеко от дома.
Но несмотря на все страхи, я принимаюсь ворошить содержимое шкафов и отвечать на вопросы Джастин:
— Размер два… Эррера… Ив Сен-Лоран… Обувь — семь с половиной, Феррагамо, Шанель… Сумочки все от Гермеса, никаких внешних карманов, и она ненавидит «молнии»… Не знаю, может быть, жемчуг? Она любит жемчуг.
И так далее и тому подобное.
— Вы моя спасительница! — изливается Джастин. — Да, еще одно. Грейер занимается химией?
— Химией?
— Мистер N. велел купить ему набор для химических опытов и туфельки от Гуччи.
— Да ну?
Мы дружно смеемся.
— «Король-лев», — поясняю я. — Он обожает все, что имеет отношение к «Королю-льву», «Аладдину», «Винни-Пуху». Ему ведь всего четыре.
— Еще раз спасибо, Нэнни. Веселого Рождества!
Повесив трубку; я оглядываю гору кашемировых свитеров. Подумать только, для каждого выделены отдельная обертка и чистый ящичек! Целую стенку занимают туфли, в которые втиснуты атласные треугольнички. На вешалках-тремпелях висят ряды осенних, зимних и весенних костюмов, рассортированных слева направо по оттенкам, от светлых к темным. Я нерешительно выдвигаю ящичек. Каждая пара трусиков или чулок, каждый лифчик лежат в застегивающихся на «молнию» мешочках с этикетками: «Лифчик, Анро, белый», «Чулки, Фогал, черные».
С ума сойти!
В дверь звонят, и я подскакиваю футов на шестнадцать, Немного прихожу в себя, только когда Грейер впускает Генри, отца Эллисон. Закрываю ящичек и спокойно выхожу в холл, где Генри ошеломленно наблюдает, как Грейер и Эллисон пытаются удушить друг друга новыми шарфами.
— О'кей, Элли, я начинаю готовить ужин. Пойдем со мной, поможешь.
Ему наконец удается поймать ее, зажать между коленями и завязать шарф.
Я снимаю с вешалки ее маленькое суконное пальтишко. Генри нахлобучивает на нее шапку, берет на руки и тащит в вестибюль.
— Попрощайся с Эллисон, Грейер, — приказываю я, и он принимается энергично махать руками.
— До свидания, Грейер. Спасибо за прекрасный день. Au revoir, няня! — кричит она, как только двери лифта открываются.
— Спасибо, няня, — кивает Генри, разворачиваясь и случайно въезжая ботиночком Эллисон прямо в еще одного члена семьи N.