Манн Генрих. Империя. Голова

существу напыщенная гусыня.
- Опять ничего, - сказал Терра. - Последняя статья.
- Мое будущее неопределенно. Правда, мне покровительствует Ланна.
Другой столбец: она, при своих средствах, вправе рассчитывать на успех в
жизни, - правда, этот успех может быть и двусмысленным.
- В итоге, - заключил Терра, - ты вышел из низов, она тоже, ты можешь
пригодиться ей, как и она тебе.
- Но из всего этого ровно ничего не следует, - простонал Мангольф. -
Все та же мучительная неопределенность, круглый счет обывателя. - Он
вскипел. - Как бы я швырнул ей эти деньги, если бы на ее стороне был минус.
А будь у нее плюс, я бы ей показал себя и свои способности.
- Да, твои способности ты не учел, - заметил Терра.
- Потому что они естественны, как само бытие, а кроме того, зависят от
обстоятельств. Каким бездарным окажусь я со своей пушечной принцессой, если
в день моей свадьбы вся Европа заключит вечный мир!
- Твое дело воспрепятствовать этому, - сказал Терра и добавил резко: -
Мое же, наоборот, - этому способствовать.
- Вот оно где - решение! - Мангольф возбужденно вскочил. - Каждый будет
добиваться своего. Пусть девица проведет еще года два в посте и молитве,
тогда выяснится, кто из нас сильнее, ты или я. От этого зависит ее счастье.
- Ты ведь сидишь в самом осином гнезде, тебе бы уже сейчас следовало
знать, какое взято направление.
- Нашей политики? Понятия не имею. Ее курс кажется все бессистемнее,
чем ближе к ней стоишь. Весь секрет в том, что у нее попросту нет цели. Кто
до этого додумается, того мое начальство отличает! - И Мангольф захохотал
как бес.
- А твои пангерманцы? - Теперь встал и Терра.
Мангольф бросился к нему через всю комнату и схватил его за руку.
- Скажи мне только одно, но с полной искренностью, какая возможна
только между нами: то, что я с ними якшаюсь, очень меня компрометирует? - И
так как Терра сжал губы: - Говори, нового ты мне ничего не скажешь. Ведь они
во всем: и в публичных выступлениях и в программе до такой степени
зарываются, что никакая мало-мальски жизнеспособная нация не позволит им
втравить себя в войну. Даже круглому дураку это должно бить в нос.
- Бить в нос? - повторил Терра. - Да в этом же половина успеха. Смешное
у нас способны оценить немногие, зато кричащее импонирует всем. "Жизнь - это
плакат", - говорит монарх своему народу, и тот с каждым днем все лучше
понимает своего монарха.
Мангольф шагал по комнате.
- Знать бы, достаточно ли мы нагнали страху на наше начальство, и даже
самое высшее, чтобы оно холодно приняло попытку Англии к сближению!
- Как? Разве таковая предвидится? - Терра вышел на середину комнаты.
- С тобой мне не следовало говорить об этом, - отозвался Мангольф из
темного угла.
- Успокойся, - сказал Терра. - Я не выступлю в газетах в пользу союза с
Англией. Союз с Англией произвел бы дурное впечатление на многие другие
европейские страны и у нас самих увеличил бы соблазн легкой победы. Нет, я
противопоставлю твоему пангерманскому союзу другую лигу.
- Какую?
- Лигу противников смерти.
- Прощай! - сказал Мангольф. Он спрятал свой баланс. - Я опираюсь на
действительные факты. Таким образом, наш вопрос относительно моей женитьбы
на бывшей Кнак почти разрешен. - Беглое рукопожатие, но уже в дверях
Мангольф обернулся. - Еще новость: Толлебен сватается к Алисе Ланна.
Терра разразился хохотом.
- А она составляет свой баланс, - попытался Мангольф перекричать его
хохот и затем исчез.
Все это отняло немало времени; Терра сел за стол, собираясь проработать
всю ночь. Мысль жениться на женщине с той стороны оказалась удачнее, чем он
предполагал, раз Алиса одновременно обдумывала кандидатуру Толлебена. "Моя
Алиса" - чувствовал он, но тем усерднее старался работать. Княгине Лили пора
бы вернуться. Где она застряла? О ней ничего не слышно. "Дочери нового
рейхсканцлера прядется напрасно дожидаться моей скромной персоны. Ей ничего
не останется, как пойти на уступки, да и мне тоже", - думал он, склонившись
над бумагами и гримасами выражая недовольство собственными мыслями. Вдруг он
отбросил документ, он ощутил, как бледнеет и разглаживается его искаженное
лицо. "Я люблю Алису, а она меня - вот сейчас, в эту самую минуту. Мне
довольно одного сознания. А счастья, большего, чем дает повседневность, мы
не станем себе желать. Кто порхает, пахать не может. Я из тех, кто медленно,
но верно движется вперед".
Глаза выразили сомнение. "Кто я?" - с этим вопросом он подошел к окну.
Снизу долетали, то нарастая, то замирая, уличные шумы, неустанный прилив и
отлив ночной жизни. "Я такой же, как сотни тысяч. Какой обыватель не
припомнит в своем прошлом хоть одной юношеской глупости вроде преобразования
мира или любви к принцессе? Незаметно для себя я избрал вернейший путь стать
обывателем".
Но другой, более смелый голос возмутился в нем: "Нет! Ты будешь жить во
имя многих. В этом твое отличие". Он отворил окно навстречу шуму стихий, и
сразу его внутренняя тишь замутилась и заволновалась. Все мышцы его
коренастого тела напряглись, он расставил ноги и уперся руками в обе стороны
оконной ниши, словно силой удерживая распахнутые ворота, в которые должна
хлынуть улица, в которые должны хлынуть все улицы.
- Аминь, - сказал Терра, снова усаживаясь за стол. - У меня своя
определенная задача, скажем между нами: призвание свыше, миссия вождя.
Обстоятельства требуют, чтобы она осуществлялась в будничной обстановке, как
обыденное дело. А потому лукавить неизбежно. Моя миссия гласит: "Да не будет
у вас нужды убивать друг друга". Аминь. А теперь за работу, чтобы выбиться
из неизвестности! - И он придвинул отброшенный документ.

Так как о невесте не было ни слуху ни духу, он пошел к ней. Она
оказалась дома. "Недавно?"
- Нет, порядочно, - сказала она. - Но с нашим объяснением нечего было
спешить.
- Ты помолодела, если только возможно было стать еще моложе. Как ты
этого добилась?
- Так я тебе снова нравлюсь?
- Когда мы поженимся?
- Ты еще не раздумал? Тогда лучше поговорим начистоту. Ты не можешь
требовать, чтобы я ради тебя разорилась. Своя рубашка к телу ближе.
И тут Терра узнал, что в истории с Каппусом он сглупил
непростительнейшим образом. Всякий другой не стал бы выносить дело в суд, а
столковался бы с самим Каппусом. Пусть бы изобретатель обрел, что ему
причиталось, а Терра, естественно, должен был потребовать у Каппуса свою
долю, - иначе к чему вся затея? Он не понял, как ему следует действовать,
невесту его это ужасно поразило. Счастье, что она вовремя уберегла себя от
такой ненадежной опоры.
- Выйти за тебя, дружок, равноценно самоубийству.
Терра, не без сожаления, согласился с ней.
- Такая достойная женщина, - я говорю, а сердце у меня кровью
обливается, - имеет бесспорное право на нормального мужа из самого
нормального буржуазного круга. За всю твою благословенную жизнь ты не
сделала для своего преуспеяния ничего такого, что буржуазное общество не
вменяло бы в обязанность своим сочленам. Ты только придавала элегантность
своим подлостям, но и это оно тебе со временем простит.
Она не выдержала и рассмеялась:
- Какой ты чудак! Приходи почаще! Только предупреждаю - мои дела в
полном расцвете. Спальня остается у меня, я продаю лишь мавританский
кабинет. В полумраке я больше не нуждаюсь.
- В том бог свидетель, - сказал он торжественно. Он смотрел, как она на
полном свету высоко вытянула руки над копной своих огненных волос и
поднялась на носки. Формам вернулась прежняя мягкая пластичность и
мускулистая упругость, а краскам - свежесть, как от притока обновленной
крови: неувядаемая стояла она, сдвинув носки, словно балансируя на шаре, и
медленно вращалась вокруг самой себя.
- Чудо из чудес, - сказал он. - Как ты этого добилась?
В ответ она загадочно усмехнулась и звонким, равнодушным голосом
позвала кормилицу.
Кормилица? Ну, разумеется. В этом и было все дело. Отсюда ее тогдашнее
состояние, ее уныние и затея выйти за него замуж... Кормилица явилась с
новорожденным на руках. Старший мальчуган держался за ее подол.
- Это девочка, - сказала мать.
- Я вел себя как форменный осел, - признал Терра.
Она лишь пожала плечами. Она не ставила глупость в укор мужчинам, их
глупость подразумевалась сама собой.
- Отца ты знаешь, - сказала она на случай, если бы ему потребовалось и
это разъяснение. Действительно, ему только сейчас пришло в голову имя отца;
он вспыхнул.
- Мой сын и дочь господина фон Толлебена - брат и сестра? Этого в
условии не было.
Тут явно удивилась она.
- Что ж теперь поделаешь! - пробормотала она с запинкой.
- Я не желаю, чтобы они воспитывались вместе. Идем со мной, сын мой, -
решительно заявил он и протянул руку.
Мать забеспокоилась.
- Перестань, пожалуйста! Кстати, ребенок вовсе не от Толлебена, а от
Мангольфа. - И так как он уставился на нее, словно собираясь наброситься: -
Ну да, от твоего друга. Но ты навел меня на хорошую мысль. Я уверю
Толлебена, что ребенок от него. Ему это польстит, он обеспечит дочь, а твой
друг окажется в стороне. Все участники будут удовлетворены. - Она отошла,
напевая, чтобы скрыть остаток беспокойства; вид у него по-прежнему был
грозный. Но вдруг он резко повернулся.
- Идем, мой сын! - повторил он.
Пауза. Мать сразу успокоилась и обменялась взглядом с кормилицей.
- Ну что? Идет он? - спросила она даже без насмешки.
Тщетно нагибался Терра, протягивая руку, - под его жгуче-суровым
взглядом мальчик обошел, от складки к складке, всю юбку кормилицы.
Выглядывая из-за нее, шестилетний мальчуган сжимал рот точь-в-точь, как сам
Терра.
- Папа хочет взять тебя с собой, - повторил Терра.
- А может, ты лучше останешься у мамы? - Она раскрыла объятия. - К кому
ты пойдешь? - И мальчик бросился к ней. - Он слишком похож на тебя, -
сказала мать торжествующе и примирительно. - Потому он так привязан ко мне.
- Впечатления, которые ждут его в твоем доме, бесконечно ценны для
многих, но только, пожалуй, не для подрастающего мальчика, - учтиво заметил
Терра.
- Ты находишь, что в почтенном доме твоих родителей тебя столь блестяще
подготовили к жизни? - возразила она. И так как он молчал, открыв рот: -
Ведь ты же до сих пор не уразумел, что такое жизнь!
Она сочла вопрос исчерпанным и занялась прерванными делами. Терра
сказал сыну: "Давай мириться", и предложил поиграть с ним.
Мысленно он решил: "Сегодняшний урок я себе зарублю на носу. Пора
образумиться. Я повсюду умудрился наглупить и всем стал в тягость".
Итак, он продолжал успешно работать, не падал духом, запросы высшего
порядка оставлял втуне и, проверяя в конце недели свой моральный инвентарь,
радовался, что ему удалось избегнуть унижений и, не слишком срамясь,
приспособиться к окружающему миру. Принцип его был таков: "Лишь трезвый
житейский опыт позволит мне с успехом привить окружающему миру свои взгляды,
не свойственные ему".
После двухгодичной страды однажды утром к нему в контору явился Каппус.
- Господин адвокат, - начал знаменитый ростовщик, - вы человек по мне,
ибо вы на редкость честный человек. - Не слушая возражений, он продолжал: -
Но вы и трудолюбивый человек, вы рано встаете и приходите в контору задолго
до ваших служащих. Это тоже хорошо, господин адвокат, таким образом нас
никто не потревожит или, чего доброго, не подслушает. Иначе нам не
поздоровилось бы, господин адвокат. - Он говорил настойчиво и горячо, таков
был, очевидно, его характер. Сюртук у него был наглухо застегнут, кожа на
лице очень белая и нежная. Когда он наклонил голову и описал цилиндром
плавный полукруг, у него появилось сходство с благостным духовным пастырем.
- Давайте присядем! - сказал он, поставил цилиндр под стул и вместо него
надел ермолку.
Он был уже старик, но волосы красил. Мягкие голубые глаза блестели
из-под крашеных бровей. Ростовщик - и вдруг дородный!
Вид его говорил наблюдателю: "И ты обманывался на мой счет!" Внезапно
он всем своим существом изобразил горестное сожаление.
- Могли бы вы подумать, что граф Ланна проведет старика Каппуса?
Терра недоумевающе посмотрел на него, потом встал и запер обитую
войлоком дверь.
- А сейчас выкладывайте все и говорите так, как будто имеете дело с
адвокатом вашего противника! - вернувшись, потребовал он.
- Да и с самим собою я говорю не иначе как от имени противника, -
наставительно ответил Каппус.
И тотчас, вновь изобразив горестное сожаление и смягчив голос до
кроткого шепота, он посвятил Терра в суть дела. Молодой граф Эрвин оставил
ему в залог брильянтовое колье, но впоследствии оказалось, что брильянты
фальшивые.
- Почему вы раньше не выяснили, какие они?
- В первый раз за всю мою жизнь не выяснил. Что вы думаете, конечно же,
из уважения к новому рейхсканцлеру, из доверия к нему и потому еще, что
считал: сыну первого после императора человека это ни к чему.
- Вы лучше, чем кто-либо, знали, что у графа Эрвина много долгов, -
ведь должен-то он главным образом вам.
Каппус понял: его подозревают, будто он сразу увидел, что камни
поддельные, и на этом построил всю махинацию. Тем настойчивее и горячее
уверял он, что никогда бы и не помыслил запутать одного из графов Ланна в
грязную историю.
- Стоит влипнуть одному из членов семьи, так уж влипнут и остальные, и
тогда это будет стоить нам рейхсканцлера. Но кому это будет стоить
рейхсканцлера? Нашей возлюбленной Германии. Нет, господин адвокат, на это я
не способен! Скорее я махну рукой на деньги.
- Сколько там всего? - спросил Терра. Но определенного ответа не
добился.
- Сумма значительная, не будем пока говорить о цифрах, - сказал Каппус
и продолжал разглагольствовать о морально-политических последствиях. Терра
оборвал его. Он поговорит с противной стороной. Он возьмет на себя это дело
лишь в том случае, если его вмешательство будет желательным и противной
стороне.
- Не беспокойтесь, даже очень желательным, - сказал Каппус задушевно. -
Ведь вы, господин адвокат, в семье у Ланна совсем как родное дитя, вы имеете
влияние на старика. Почему бы я иначе обратился именно к вам?
С этим заключительным доводом он исчез за обитой войлоком дверью.
Терра только собрался написать Эрвину Ланна, как тот сам явился к нему.
- Произошло неприятное недоразумение, - сказал он, поеживаясь, как от
озноба. - Особенно неприятное для моей сестры.
Терра почувствовал, как сердце его бешено заколотилось у самого горла.
Он ничего подобного не ожидал и теперь не мог выговорить ни слова.
- Ведь она таким образом узнала, что колье фальшивое, - пояснил Эрвин.
- А это единственная крупная вещь, которую она унаследовала от матери!
- Раньше вам это не было известно? Ну, понятно, нет. Но Каппус не верит
- или делает вид, будто не верит, что не менее скверно. Расскажите мне все
подробно и разрешите покорнейше просить вас...
Терра говорил, лишь бы говорить и таким образом совладать со своим
волнением. Как мало изменился молодой Ланна! И сейчас еще трудно понять,
куда направлен его взгляд - взгляд двух полудрагоценных камней. Губы
красные, как у совсем юного мальчика, а лицо гладкое и бледное, ничуть не
тронутое временем.
- Нам нужны деньги, - начал он. - Алисе деньги всегда нужны для
полезных дел, мне - для самых бесполезных. Так уж повелось. Мы хотели
дождаться наследства. Знаете, того большого наследства, которое отец должен
получить от своей богатой родни. К несчастью, мы в безвыходном положении.
Алиса, понятно, хорошо взвесила этот шаг. Раз она со мной о чем-то
заговорила, значит у нее все обдумано. "Мы продадим колье", - сказала она.
- Говорите прямо, без утайки! - сурово потребовал Терра.
- Она оценила его у Бервальда на Унтерденлинден.
- О! - бессознательно вырвалось у Терра.
- Тогда она мне ничего не сказала. Она говорит мне только то, что ей
угодно. Она думала, что я продам фальшивое колье за ту цену, какую оно
стоит. Платина там настоящая.
- Ну да, так она и думала, - подтвердил, сам того не сознавая, Терра.
- И все из-за моей глупости. Я в свою очередь решил оценить колье и
тоже пошел к Бервальду. Он был очень удивлен. Вероятно, он подумал, что я в
курсе дела, и ничего мне не сказал. Он только отсоветовал продавать, время
якобы неблагоприятное. Я его не понял и, к несчастью, пошел к Каппусу. Тот,
как всегда, дал мне немного. Но... - И Эрвин протянул Терра какую-то бумагу.
- Тут ясно сказано, что он дал взаймы под залог настоящего колье.
- Это и есть ловушка, - догадался Терра. - Теперь он, несомненно,
потребует огромную сумму с наследства вашего отца.
Эрвин подтвердил это.
- Потому-то я и пришел к вам, - так закончил он рассказ о своих
рассеянных блужданиях и повел плечами, как в ознобе.
- Я постараюсь добиться соглашения, благоприятного для вас и для ваших
близких, - без всяких колебаний заявил Терра. - Мне многое известно о
Каппусе. Он меня боится. Он уже побывал здесь.
- Будет он молчать?
- Только пока он молчит, у него есть надежда что-нибудь выудить у вас.
- Он должен молчать ради моей сестры, - сказал брат живее, чем обычно;
и словно испугавшись, что предал ее: - Никто не знает, как ей приходится
бороться за свое положение. Она честолюбива. Нам не хватало денег, а папе мы
не могли сказать. Что ей было делать?
- Я твердо убежден, что графиню Алису ждет высокий удел, - с пафосом
заявил Терра. - Для начала - самый блистательный брак, какой можно
придумать.
- Так рассуждаете вы, - возразил Эрвин, - но, по-видимому, мы для этого
еще недостаточно прочно сидим в седле. Подумайте, мы даже не смеем пока
порвать с Толлебеном. Он хочет жениться на Алисе. Сами понимаете, как ей это
по душе. Но просто отказать - нельзя. Она тянет с ним. Она чего-то ждет, но
чего - понять не могу.
У Терра снова заколотилось сердце, он не ответил. Они молчали, пока
молодой Ланна не поднялся.
- Вот еще к вашему сведению, - добавил он, - перед отцом я всю вину
беру на себя. Я будто бы стащил у сестры колье и обманул ростовщика. Спасет
это Алису, если дело дойдет до крайности?
- Конечно. А вы сами?
- Ну, я могу уйти из жизни, - сказал заблудившийся мечтатель и,
округлив большой и указательный пальцы в форме дула, поднес их к виску.
Терра поторопился разъяснить ему, что это было бы крайне
неблагоразумно. Сейчас самое важное так разделаться с Каппусом, чтобы граф
Ланна ничего не узнал об истории с ожерельем.
В соответствии с этим он и стал действовать. Ланна выкупил колье, как
настоящее, за гораздо меньшую сумму, чем хотелось Каппусу, но добавил к ней
орден. Все участники были удовлетворены, и всех больше Каппус. У старика
слезы стояли на глазах.
- Я не из-за ордена плачу, - всхлипывал он, - а оттого, что наша
возлюбленная Германия спасена от ужасающего скандала.
Ланна, как всегда, беспечно и в счастливом неведении миновавший бездну,
удостоил Терра нескольких дружеских строк. Терра был приглашен явиться
запросто, но не пошел.
По почте прибыло извещение о помолвке Мангольфа. В приписке он просил
своего старейшего, чтобы не сказать - единственного, друга быть свидетелем
при бракосочетании. Вторым свидетелем будет господин рейхсканцлер. Краткие и
горделивые слова; чувствовалось, сколько сознательного, подчеркнутого
самоутверждения в том, что в самый торжественный день своей жизни Мангольф
решается показаться рядом с каким-то адвокатом Терра. Под влиянием гордыни
он, очевидно, позабыл, что этот свидетель - брат его покинутой любовницы.
Словно громом пораженный, Терра отправился к Лее. Он давно знал о
надвигающемся на нее горе, но теперь оно представилось ему безысходным и
непоправимым бедствием.
Он не застал ее дома. Ему открыла прислуга, которая кончила дела и
собиралась уходить. Он решил подождать сестру в той комнате, где даже без
нее все жило ее трудами и мечтаниями. Что она делает сейчас? Где, среди
каких грозных химер и жестоких соблазнов блуждает она? "Держать тебя в
объятиях, сестра! Ты поплакала бы в этом прибежище, как оно ни утло. Мы бы и
на сей раз справились с бедой". Увы! Вместо этого она была у другого, он
знал - у кого: у того, единственного, и он не смел последовать туда за ней.
Когда он очутился у телефона и держал себя за руку, чтобы не позвонить,
раздался звонок.
Говорила она:
- Я у него, а его все нет. Подожди меня!
Он крикнул в трубку:
- Иди сюда, ко мне! - Но она уже дала отбой.
Итак, они оба - она там, он здесь - бегали по комнате, где нависла
тучей их тревога, бежали навстречу року и все же отпрянули бы перед его
появлением. Вдруг крик! Сквозь даль и шум города брат услышал, как она
вскрикнула. Ее возлюбленный стоял позади нее, она взметнулась.
- Я испугал тебя? - сказал возлюбленный спокойным тоном.
- Я хочу думать, что все это пустая болтовня! - гневно выкрикнула она.
- Ты этого не можешь думать. Ты знаешь факты, - пожимая плечами,
ответил он.
С заученной красивостью жеста она презрительно бросила через плечо:
- Все это с нами уже бывало. Помнишь, милый, во Франкфурте, когда я
собиралась замуж? Ты примчался туда и ни за что не хотел отстать.
- Радуйся: теперь я от тебя отстану.
- А другие разы? А история с Толлебеном? Ты все мне прощал, как и я
тебе. Могли бы мы столько долгих лет быть вместе, если бы это не было
суждено? О, сколько унижений! Все от тебя, так было суждено. И вдруг конец?
Это невозможно, милый! Ты сам знаешь, милый, что невозможно. Я не желаю тебе
несчастья, но если ты покинешь меня, тебе его не миновать. Другую ты любить
не можешь. Это твои собственные слова, ты сказал их не мне. У нас все общее,
даже слова. Помнишь, что ты сказал? "У нас с тобой это до конца жизни!"
Куда девались презрение и гнев! Она то вкладывала всю свою волю в эти
бессильные слова, то смиренно обнажала перед ним душу. Лицо ее и все тело
попеременно выражали то борьбу, то покорность, прекрасные гибкие руки
дополняли то, что она говорила, заклинали, тянулись, дрожа от желания
схватить и удержать. Но он уклонился от них.
Тогда она поникла без сил.
- Что я сделала тебе?
Он стал позади ее кресла. Он гладил светлые волосы, рука его чаровала
по-прежнему.
- Я люблю тебя одну, Леа. У меня не было мужества откровенно поговорить
с тобой. Ты придаешь мне его. Я зависим и честолюбив, потому я и решаюсь на
такой мучительный шаг. Только потому. Я и сам бы хотел отказаться.
Они увидели друг друга в зеркале, ее лицо просияло.
- Так откажись! - надрывно-ликующе выкрикнула она и уже откинулась в
ожидании поцелуя. Он поцеловал ее и сказал:
- Ведь ничто не изменится. Все будет по-прежнему.
Тогда она вырвалась от него и вскочила.
- Чего ты хочешь? Жениться и сохранить меня? - спросила она, глядя на
него невидящими глазами.
Он понял, что надвигается гроза, и протянул руку. Но она успела
отбежать в дальний угол и, вынув из сумочки какой-то предмет, поднесла его к
губам. Любовник едва успел схватить ее за руку.
- Оставь! - сурово сказал он.
- Это повредило бы тебе! - Она пронзительно захохотала. - Но это всего
лишь губная помада, милый.
Тогда он отстранился, и она опустилась на пол, чтобы наплакаться вволю.
А он шагал взад и вперед, хмуря лоб, в глубоком волнении. Вдруг он услышал,
что она говорит и голос у нее, как у ребенка.
- Я не желаю тебе несчастья, - говорила она так смиренно, не вставая с
пола. - Но что, если твое несчастье во мне? Тогда я отпущу тебя. Только
зачем именно под конец ты мне дал столько счастья! - Покинутое дитя плакало
там, на полу.
"Надо быть настороже! - про себя решил мужчина. - Сцена со слезами в
третьем акте. Кто поймается на удочку, тому несдобровать". Он скрестил руки.
Не слыша от него ни звука, она кротко поднялась и, поправляя прическу,
заговорила:
- Я просто зло подшутила над тобой. Поверь мне. - Тон был какой-то уж
очень многозначительный, он насторожился. - Будь у меня настоящий яд, я все
равно ни за что не позволила бы себе принять его здесь. Знакомая актриса
найдена мертвой у тебя на ковре: это могло бы всерьез повредить тебе.
Прости! - Ирония в голосе, а взгляд, манящий исподтишка. Он еще больше
нахмурился. Она собралась уходить.
- Это нигде бы не доставило мне удовольствия, дорогая моя. Ни на моем
ковре, ни в любом другом месте, - успел он сказать, когда она была уже в
дверях.
- Охотно верю, - проговорила она, совсем уже не скрывая иронии, иронии
высокодраматической. - Но все-таки я не знаю, удастся ли тебе избежать
полицейского протокола.
И она исчезла, а он остался один с ее угрозой, связанный по рукам и
ногам, во власти ее угрозы.
Когда она пришла домой, уже стемнело, но она различила сидящего на
диване брата, который ждал ее. Он сидел, сгорбившись, склонясь лбом на руки,
и ничего не слышал, совсем как в те времена, когда он сосредоточенно вникал
в тот пресловутый договор. Вдруг он поднялся и произнес: - Отдай мне яд!
- У меня нет никакого яда, - ответила сестра.
- Ты хотела только запугать его? Говори правду!
Сестра, ничуть не удивившись:
- Тебе я могу сказать. Мне хотелось бы иметь яд, но и мужество в
придачу к нему.
Он усадил ее на диван.
- Дитя мое, бойся согрешить перед господом. На основании непреложных
данных могу тебя уверить, что любовь к богу абсолютно равнозначна любви к
самому себе. Глупо было бы нам кончать с собой: бог и жизнь с готовностью
берут на себя всю ответственность в этом вопросе.
Но он чувствовал, что рука ее безучастно лежит у него в руке. Он весь
затрясся; она повернулась к нему, стараясь в темноте встретиться с ним
взглядом. Крупные слезы тяжело выкатились у него из глаз. Голос был
придушен, речь бессвязна:
- Кто же мы такие? Избитые истины ничему не помогут! Мы не настолько