Чем ближе отбой (в 22.00), тем больше меня беспокоит ситуация с крысой. Что же все-таки мне с ней делать? Есть два пути. Можно объявить войну, а можно попытаться заключить мир. Войну - это чем-то в нее запустить. Например, тапочком. Или кроссовкой. Но они, вроде, умные и злопамятные. Укусит еще ночью за что-нибудь… Мир - это положить ей хлеба. Все равно у меня его почти две буханки уже скопилось. Пусть жрет хлеб, а меня не трогает. В смысле, ко мне, по крайней мере, не бегает (чего ей, собственно, вообще от меня надо?).
   Но тут есть шанс приманить сюда вообще всех окрестных крыс и мышей, со всей, так сказать, округи. Вот и думай… Или, может, плюнуть и оставить все, как есть? Чего она, в конце концов, мне сделает? Ну, отъест что-нибудь несущественное… Или все-таки хлеба ей положить?
   А?.. Нет уж! Хуй ей, а не хлеба! (Как бы только это проклятие не сбылось буквально!) Перспектива приманить сюда целую стаю крыс меня совсем не радует. Значит, война…
 
   Перед самым отбоем опять привезли Свету. Оказывается, ее просто возили на суд.
   - Света!
   - А?
   - Осудили?
   - Не-ет! Перенесли на одиннадцатое.
   - Ну, как там?
   - Нормально.

27 марта, четверг, утро

   Крыса сегодня вела себя на удивление спокойно. Так… под утро что-то зашебуршилась, высунулась из своей норы. Но стоило мне пошевелиться - сразу же исчезла и больше вообще не появлялась. Ну, и славно!
   Только что был подъем. Мент был совершенно пьяный и потому на редкость вежливый. Что у них там за попойка вчера была? Сначала баландос, теперь мент… Зимбуру, что ли, у нас отняли?
   Ладно, завтрак что-то пока не несут, поэтому продолжу свои заметки. Интересно отметить, что шконка в карцере сплошная. Дно сплошное. Это очень удобно. В камерах же дно шконок состоит из продольных металлических полос. Как правило, достаточно далеко друг от друга расположенных.
   В результате спать на такой шконке практически невозможно.
   Буквально проваливаешься между этими полосами. Чтобы нормально спать, дно шконки надо предварительно оплести веревками, протягивая их между полосами поперек шконки. Только тогда можно спать. Веревки покупают у баландосов, обычно за одну-две пачки сигарет. А к баландосам они попадают от ментов, которые изымают их при шмонах
   (срывают дороги между камерами). Такой вот тюремный бизнес. А вьют веревки из носков, свитеров и пр.
   Еще одна постоянная головная боль - это заточки. Дело в том, что в тюрьме запрещено держать в камерах любые колюще-режущие предметы.
   Но еду-то резать надо? Сало, например. Как его вообще можно отрезать без ножа? Поэтому зэки вынуждены изворачиваться, делать так называемые заточки. Обычно заточка - это ступинатор (металлическая пластина, вытащенная из подошвы какой-нибудь обуви, например, кроссовок), заточенный с одной стороны. Рукояткой служит использованная зажигалка. В худшем случае - просто алюминиевая ложка с заточенным черенком. Но ложкой резать плохо. Алюминий быстро тупится. Заточки обычно куда-нибудь прячут. Но далеко не спрячешь, ведь она все время нужна, поэтому прячут обычно просто под крышку стола, куда-нибудь ее там втыкая. Менты же все эти места прекрасно знают, и при шмонах заточки зачастую изымают ("отметают"). Новую заточку приходится потом либо покупать все у того же баландоса, либо затягивать из какой-нибудь соседней хаты (если у них есть лишняя).
   Иногда на это уходит несколько дней, и все это время вся камера буквально мучается. Приходится ломать руками хлеб, колбасу, сыр и т.д. и т.п.
   Баландос в тюрьме - это что-то вроде мелкого торговца. Помимо веревок и заточек через него обычно можно купить также водку (или спирт), травку, что-то из продуктов. Например, десяток вареных яиц стоит сто рублей. Но продукты к баландосам попадают из больнички, т.е. фактически воруются у таких же зэков (больных, к тому же), поэтому продукты у баландосов покупают неохотно. В принципе на это на тюрьме смотрят косо. Хотя, некоторые все равно покупают. Ведь, раз есть предложение, значит должен быть и спрос. Иначе бы не предлагали.
   - Ле-еш!
   - А?
   - Свету видел?
   - Да!
   - Ну и как?
   - Я ебу бабу-Ягу!
   - Ей на одиннадцатое отложили.
   - Ясно.
   Голос конвойного:
   - Кончай базарить!
   - Света-а! Св-е-ет!! Свети-ик!!! Света-а, радость моя!!
   Гробовое молчание.
   - Наверное, на бабу-Ягу обиделась…
   Какое-то шевеление у двери. Долго рассматривают меня в глазок, потом один шепчет другому: "Что-то пишет". Не заинтересовались бы, что именно! Боже упаси! Сразу же изымут! Отметут.
   - Све-ет!
   - А?
   - Тебе сколько дали?
   - Десять!
   - Мне тоже десять, но я уже скоро выхожу.
   - Везет!
   - Чего "везет", я здесь уже третий раз сижу, Всю зиму, блядь, здесь отсидел!
   - Ну, ты мужчина, тебе проще! А мне каково?
   - Да, тебе сложно!
   - Да-а-а уж!!!
   - Не застуди там чего!
   - Да я за эти два дня себе уже все, что можно, застудила.
   Вода тут, кстати, из крана льется совершенно ледяная. Аж руки сводит.
   - Све-ет!!
   - Да не ори ты там!
   - Све-етка!
   - Попозже поговорим.
   - Чего ты делаешь там?
   Молчание.
   - Све-ет! Что ты там делаешь?
   Молчание.
 
   Пересменка. Старшой заходит в камеру. Веселый, в прекрасном настроении.
   - Жалобы есть?
   - Крысы по камере бегают.
   - Ну, против крыс я сделать ничего не могу!
   - Так они уже по мне бегают!
   - Ну, отбивайся чем-нибудь от них, рычи!
   - На кого?
   Смех.
   - В карцер за что попал?
   - Деньги от адвоката нес.
   - А зачем тебе деньги? На подкуп охраны?
   - А разве нашу охрану можно подкупить?
   Смех.
   Между прочим, зарплата "охраны", по слухам, составляет здесь примерно двести долларов в месяц. А жить как-то надо. Но это так, к слову…
 
   Только что отняли куртку. Суки. Специально водили на склад ее сдавать. Как бы теперь днем не замерзнуть. Вместе со мной водили
   Свету и какого-то грузина. Жору, кажется. Грузина - на освобождение, бедную Свету - тоже куртку сдавать. Света оказалась страшненькая
   (впрочем, может, это потому, что она заспанная была и без косметики). Хотя теперь ей можно только посочувствовать. Особенно, если камера у нее холодная. У меня - и то не очень-то жарко. Даже в куртке. А она и раньше-то жаловалась, что ей холодно. Значит, теперь вообще пиздец будет. Ладно, впрочем. Пишу спросонья, еще толком не проснулся. Разбудили, когда за курткой пришли. Попробую еще поспать.
 
   Хуй тут поспишь! Приходил уборщик (по-местному "шнырь"), забрал излишки хлеба и заодно тряпку с пола. Сказал, что тряпку сейчас вернет. Естественно, с концами… Что, вообще, за день!
 
   Часа через два.
   - Света!
   - А?
   - Ты, как, золотая?
   - Я все, не могу уже! Замерзла!
   Черт! Действительно холодно. Чтобы согреться, приходится теперь непрерывно ходить по камере.
   - Старшой!
   - Чего?
   - Включи воду.
   - Деньги давай!
   - Я порезался.
   - Чем ты там, блядь, "порезался"?!
   (Шмоны в карцере ежедневные. А часто и по два раза в сутки.
   Колюще-режущие предметы категорически запрещены.)
   Насчет воды. Вот любопытно. Сахар к чаю дают здесь с утра и сыплют его в кружку, а сам чай дают вечером. Так что кружка весь день занята и набрать воды в нее невозможно. Можно, конечно, в миску, но она жирная и сальная, т.к. щи здесь обычно с комбижиром, который холодной водой практически вообще не отмывается. Только еще больше по всей миске размазывается. (Кстати, миска здесь тоже как-то по-особому называется. Не помню только как. Вернусь в камеру - спрошу.)
   Еще из терминов. "Цинковать". Стучать особым образом (скажем, два или три раза) в стену камеры соседям, чтобы они принимали груз (по дороге). Те должны в свою очередь ответить, подтвердить, что все поняли - "отцинковать". "Отцинкуй в два-семь". Номера камер здесь называются именно так. Не "234", а "два-три-четыре". Так удобнее, чтобы потом по сто раз не переспрашивать. Особенно, когда на решках перекрикиваются.
   - Два! - три! - четыре! Два!! - три!! - четыре!!
   - Говори-говори!
 
   Все! Узнали, что я здесь сижу! Началось. Где сижу? Сколько дали?
   И пр., и пр. Ладно, потерпим. Тем более, что пришел старшой.
   - Старшой! Старшой!
   Голос дежурного:
   - А у старшого большой?
   Все сразу же умолкают.
   - Старшой!
   - Говори.
   - Один-пять.
   - Ну, говори-говори.
   - Говорю.
   - Щас пиздюлей получишь, будет тебе один-пять, на хуй!
   ("Один-пять" - это он назвался, что говорит из 15-й камеры.
   Например: "Старшой! Один-пять воду включи!")
   Дежурный (старшой) опять куда-то съебался.
   - Один-три!
   (Это уже мне.)
   - Да!
   - К тормозам подойди!
   (Подойди к двери, чтобы слышнее было.)
   Но тут, к счастью, вернулся старшой со шнырем. Открыли кормушку и вернули мне мою тряпку.
   Чудеса, да и только!
   Насчет "маляв". Я уже писал, что малява - это записка, обычно запаянная в целлофан. Т.е. бумажная записка тщательным образом сворачивается и упаковывается в целлофановую обертку из-под сигарет.
   Края которой потом запаиваются на огне. Получается компактная, герметически затянутая в целлофан узкая бумажная полоска. На одной стороне обычно написано, кому (например, "Х 250 Диме", т.е. хата
   250, Диме), а на другой - от кого ("Х 231", т.е. от хаты 231). Если хаты не соседние, то, чтобы попасть к адресату, малява, проходит через несколько хат. И в каждой написанная на ней информация тщательно фиксируется с указанием точного времени ее прохождения через данную хату. И, если малява до адресата не дошла и по пути где-то спалилась, начинаются разборки. Выясняется, где именно это произошло и пр. Точно так же передаются "грузы". Чай, сигареты и т.п. Малявы бывают обычные и разные там хитрые. "С сопроводом", "на строгом контроле" и пр. Но тут я еще сам толком не до конца разобрался, что к чему. Просто незачем было. Вникну при случае - напишу подробнее.
   - Све-ет!
   - А?
   - Волчок чешется?
   - Ага!
   - Капуста.
   Прокомментировал Леха из один-два. ("Капуста", как я понял из дальнейшего - дура, глупая женщина.)

28 марта, пятница, утро

   Крыса что-то совсем исчезла. Не подает вообще никаких признаков жизни. Как будто ее здесь никогда и не было. Может, это оттого, что раньше я хлеб на полу держал (на бумаге), а вчера стал на полку класть? Но, как бы то ни было…
   В сущности, карцер в условиях тюрьмы - это идеальный рабочий кабинет. В камере никого нет, никто не мешает. В шесть часов утра шконку подымают. Вот тебе стул, стол - сиди, работай. Если бы шконку не подымали, так бы весь день на ней и валялся в полном отупении.
   Как в камере. А так - лечь нельзя, сидеть холодно, волей-неволей начинаешь ходить по камере. Через некоторое время согреваешься, оживаешь, мысли всякие появляются… В общем, процесс пошел! В самом деле, что ли, еще здесь остаться? Взять у адвоката пятьдесят рублей… единственное неудобство - позвонить отсюда нельзя.
   О! Вспомнил, как миска по-тюремному называется. "Шленка".
   В коридоре громко мяукает кошка, Господи, она-то что в карцере делает? Хотя, впрочем, "крыс и мышей ведь здесь…". Ага! Наверное, поэтому-то моя крыса и исчезла!
   - Старшая!
   - Ну, что ты кричишь? Не видишь, я пишу?
   - Да как же я вижу?!
   Ну вот…Кошка ушла, и крыса опять появилась. Прямо среди бела дня…

Тот же день, около пяти

   За стеной, в соседней камере - громкое рыдание. Истерика.
   Взрослый мужчина, сорок восемь лет. Статья: "превышение служебных полномочий". (Значит, из начальников.) Рыдает прямо в голос: "За что?.. И так плохо, а теперь еще и в карцер посадили!" Всхлипывания разносятся по всему карцеру. Дежурная его утешает, как может. Через полчаса подходит еще раз: "Ну, как ты там? Все нормально?
   Успокоился?" В ответ слышится лишь какое-то невнятное бормотание.
   Вообще-то проявления подобного участия со стороны тюремного персонала, судя по всему, большая редкость. По крайней мере, на
   Бутырке сокамерники рассказывали мне, как у них в камере "один повесился". "Приходим с прогулки, а он на шконке висит. Я, когда его снимал, он у меня еще в руках дернулся и вздохнул, еще живой был. А врач подошел, рукой над лицом провел и говорит: "Все, труп".
   Никакого там искусственного дыхания, массажа… Даже не дотронулся.
   На носилки положили и унесли".
   А вот и подтверждение! Дежурная вызвала кого-то по телефону, вероятно, своего начальника. "Ну, чего тут? Какая истерика? По какому поводу?.. Да ты, блядь, на меня смотри! Я с тобой разговариваю, ебаный цвет! Поползновений никаких дурных не имеешь?
   Смотри, а то на Бутырку увезем, а там еще хуже!.. Психиатра? Он только до пяти работает, а сейчас уже шесть!"
   Впрочем, все это даже к лучшему. Воду, по крайней мере, теперь будут наверняка включать по первому требованию. Чтобы заключенных лишний раз не нервировать. А то вдруг, блядь, и у меня тоже истерика случится? Повешусь тут без воды на хуй!
   Дежурная постоянно подходит к соседу. Проверяет, как он. "Ты чего там дымишь? (Сигареты в карцере запрещены.) Смотри, чтобы я тебя в последний раз видела!"
 
   - Свет! А тебе какие мужики нравятся?
   - Высокие.
   - Вот я высокий. А глаза какие?
   - Голубые.
   - Вот у меня голубые.
   Голос Лехи из один-пять:
   - А звать тебя как?
   - Ромка-бандит.
   - А я думал, Хуйлио Иглесиас!
 
   - Свет! А ты музыку любишь?
   - Люблю.
   - А слышала, как вчера пели?
   - Слышала.
   - Понравилось?
   - Понравилось.
   - Мне тоже понравилось.
   Немного помолчав:
   - Это я пел!
 
   Так-так… Выяснилось, что "эта сторона теплая". Выходит, мне просто повезло.
 
   - Свет? А ты принадлежишь к интеллектуальному большинству или к интеллектуальному меньшинству?
   - А что это такое?
   - Как что? Интеллектуальное меньшинство - это голубые и лесбиянки! А интеллектуальное большинство - это обычные люди, которые к противоположному полу равнодушны.
   - Све-ет! Ну, мы часочек найдем?
   - Найдем!
   - Так ты еще не передумала?
   Молчание.
   - Свет? Ты еще не передумала?
   Молчание. Другой голос:
   - Она уже под впечатлением!

29 марта, суббота, 6 часов утра

   Крыса опять не беспокоила. Сегодня вечером кончаются мои пять суток. Интересно, куда же меня теперь: "домой" или в другую хату?
   Ладно, посмотрим.
   Кстати, адвокат вчера сказал, что на суд (о продлении срока содержания под стражей) меня, возможно, все-таки повезут…Несмотря ни на какие мои "письма". Впрочем, может, оно и к лучшему…
   Впечатлений больше. Плюс следователь еще на неделе должен явиться.
   Какой-то "акт экспертизы" мне показывать. В общем, я чувствую, неделька предстоит еще та!
   - Све-ет!
   - А?
   - Ты как?
   - Нормально!
   - Как спала?
   - Отлично! Как упала вечером, так сразу и уснула!
   - Да я слышал! Храпела на всю кичу! С добрым утром!
   - Лех! Тебя за что закрыли?
   - Сутки? Мусору физической расправой угрожал!
   - Ну да? Не били?
   - Так… пизданули пару раз…
 
Тот же день
 
   Вернулся в свою камеру. Домой. Ну, слава Богу. Сокамерники встретили меня как родного. Обрадовались, похоже, совершенно искренне. Объятия, похлопывания по спине и пр. и пр. Оказывается, они давно уже знали, что я в карцере и даже посылали мне туда "грев, который по дороге спалился: тепляк и пр.". Т.е. посылали по своим тюремным каналам передачу, которая, однако, не дошла. Теплое белье и пр.
   Из трюма меня подняли (вывели из карцера) где-то часов в одиннадцать. Сначала завели на сборку. В огромную холодную пустую камеру с лавками вдоль стен и грязным туалетом в углу. Со мной еще четыре человека. На сборке просидели часа полтора. Естественно, разговорились. Выяснилось, что двое - с тубонара (туберкулезники), а еще двое - чуть ли не из соседней хаты. Знают "Андрея курского" из моей камеры. (Андрей у нас действительно есть. И действительно, вроде, из Курска.) У нас, говорят, хата такая же, только поуже.
   - И сколько у вас там человек?
   - Шестнадцать.
   - Шестнадцать?! Как же вы там помещаетесь?
   (Камера шестиместная.)
   - Вот так. Расползаемся все по своим норкам, как ужи.
   - А в карцер за что?
   - За пьянство.
   Итак, шестнадцать человек в шестиместной камере, из них двое пьяных… "У нас там весело!" Да, похоже, у них там действительно
   "весело"…
   Тубики (туберкулезники) тем временем разговаривают о своем:
   "Все-таки здоровье в этом карцере гробишь… Так вот вроде и не замечаешь, а у меня за это время два раза уже кровотечение было.
   Процесс хуячит!" На вид совсем молодые парни.
   Так-так… значит, в соседней камере у меня ВИЧ сидел, в других - туберкулезники. А одеяла, матрасы и подушки, между прочим, утром все в одну общую кучу пихаются. Вечером же каждый просто берет себе то, что ему под руку подвернется. Да… так недолго и самому какой-нибудь "турбович" (тоже местное выражение) подцепить!
   В камере меня сразу же покормили, вскипятили чай… Вообще, отношение самое трогательное. Из карцера ведь человек вернулся! В зоне, говорят, если человек возвращается из карцера, "пацаны сразу же дают ему все новое (белье, одежду) и накрывают поляну". Ведь
   "человек страдал".
   Только-только поели, как с грохотом открывается кормушка
   (специальное окошко в двери камеры) и вызывают моего соседа по шконке Витю курганского. "С вещами! На сборы - 5 минут!" Общий шок.
   Ведь "с вещами" - это значит, в другую камеру или вообще в другую тюрьму. Сразу же начинаются лихорадочные сборы. Вещи, продукты на дорогу и пр., и пр. Времени в обрез! Ровно через пять минут кормушка открывается снова. "Руки!" - "Старшой, да я же еще не собрался!" -
   "Руки давай!" Щелкают наручники.
   (У Вити в личном деле три креста. "Склонность к побегу.
   Склонность к нападению на администрацию. Склонность к суициду".
   Любые передвижения внутри тюрьмы - только в наручниках. Кстати, я его в свое время спросил: "А склонность к нападению на сокамерников?
   Почему такого пункта нет?" - "Потому что это никого не волнует".)
   - Как же я в наручниках собираться буду?
   - Живей давай! И вещи начинай в коридор выносить!
   Витю уводят. Настроение у всех самое подавленное. Как будто потеряли близкого человека. Да, в сущности, так оно и есть. Однако минут через десять Витя вдруг совершенно неожиданно возвращается.
   Оказывается, его просто вывели в коридор, обшмонали все вещи и потом без всяких объяснений вернули обратно в камеру. Зачем? Почему? -
   Ничего не понятно. Тюрьма.
   На радостях снова садимся пить чай. Дверь камеры опять с лязгом открывается. "На выход! Все выходят из камеры!"
   Общий шмон. Да что тут, блядь, у них происходит?
 
   Вечером беру очередные уроки тюремной жизни. Лексикон, так сказать, расширяю.
   "Дубок" - стол в камере с лавками по бокам.
   "Стопаря выписать" - осадить человека, поставить его на место.
   "Ты стопаря выпиши!" - остынь, успокойся.
   Рассказываю заодно про карцер. Про Свету, Леху, Ромку-бандита и прочих колоритных персонажах. "Да! Тут в тюрьме такие клоуны попадаются!.. Белочка, к примеру, заедет… Он, если три дня не пьет, у него белая горячка начинается. Глюки. Пауков начинает по стенам ловить. На общаке еще и не такого насмотришься!"
   Будем, однако, надеяться, что до "общака" дело у меня все-таки не дойдет… Хотя и интересно было бы посмотреть.

31 марта, понедельник, поздний вечер

   Только что вернулся с суда. Из камеры вывели в шесть утра. За все это время маковой росинки во рту не было! Удивительное состояние!
   Чувства переполняют душу… Просто рвутся наружу! Существуют ли в целом мире слова, чтобы их выразить? Наверное, существуют… Только я их не знаю… А ведь просил же, блядь, в свое время купить мне
   "Большой словарь русского мата"! "Не можем найти!.. не можем найти!.." Искать лучше надо было!! Пидорасы!
   В общем, так. Из камеры, повторяю, вывели в шесть утра.
   Происходит это следующим образом. Накануне ночью (где-то в час или в два) "заказывают на суд". Стучат металлическим ключом в дверь камеры и выкрикивают фамилии тех, кому завтра (собственно, уже сегодня) ехать на суд. Например: "Иванов есть?" - "Да, есть!" - "На суд". -
   "К каким?" - " К шести".
   Т.е. предупреждают, чтобы человек к указанному времени уже собрался и был готов. В шесть утра дверь камеры открывается и ты сразу же выходишь, уже одетый и со всеми своими бумагами. Из нашей хаты на суд в тот день ехало двое. Я и еще один. Тот самый старик-цыган, о котором я тебе раньше уже писал. Учитель Махмута
   Эсамбаева, народный артист СССР и пр., и пр. Статья: "наркотики".
   Тюремное погоняло: "Цыган". Накануне прокурор запросил ему семь лет, а сегодня он ехал за приговором. Заказали нас почему-то не на шесть, как обычно, а на "начало шестого". Так что уже с пяти часов утра мы сидели полностью одетые и ждали вызова. Вызвали, естественно, как обычно, в шесть…
   Итак, камера открывается, охранник выкрикивает фамилию. "Иванов!"
   Выходишь из камеры. "Имя-отчество?" - "Иван Иванович". - "Год рождения?" - "Семидесятый". - "За мной".
   По пути вниз (к выходу из тюрьмы) охранник забирает заключенных и из других камер. Так что на первый этап он приводит уже человек двадцать.
 
   Всех нас заводят в огромную клетку, где уже и так стоит целая толпа. Время от времени охранники подводят все новые партии. В конце концов, клетка забивается почти до отказа. Стоим, ждем. Полчаса… час… Часа через полтора начинают выкрикивать фамилии. Процедура та же, что и при выводе из камеры. Выходишь из клетки, подходишь к охраннику, называешь имя-фамилию и год рождения и отходишь в сторону. Набрав человек тридцать, охранник командует: "Пошли!". И всех нас куда-то ведут.
   Как вскоре выясняется - на сборку. Сборка - это прокуренная, холодная и грязная длинная камера с заплеванным полом. С одной стороны - окно с "ресничками", с другой - неописуемо грязный туалет с таким же кошмарным умывальником. Вдоль стен - длинные деревянные лавки. Над ними - такие же длинные железные полки. Вероятно, для вещей. Причем, полки почему-то находятся так низко, что, выпрямившись, сидеть нельзя. Только наклонившись вперед.
   Ладно, рассаживаемся. Мест, слава Богу, пока хватает. Все сразу же начинают курить и сплевывать на пол. Камера мгновенно наполняется едким табачным дымом. Охранники, между тем, постоянно заводят все новых и новых. На всех мест уже не хватает, многим приходится стоять. Наконец, все вроде успокаивается. Да и заводить-то, собственно, уже некуда. Камера переполнена. Начинается бесконечное ожидание. Чтобы убить время, пытаюсь читать, но читается плохо.
   Трудно сосредоточиться. Обстановка не та, да и разговаривают все кругом. От нечего делать прислушиваюсь.
 
   - Жадный он - пиздец! Загнали ему кабана (передачу) - сахар, там, сухари… Так он сразу все к себе наверх утащил и спрятал. Спустится, чаю с сухарями попьет - и опять наверх. Минут через двадцать опять спустится. И так всю ночь. Я ему говорю: "Васек! Дай сахарку - чайку попить!" - "Не имею возможности". -
   "Васек! Сушнячку (сухарей) дай!" - "Не имею возможности". Чудовище!
 
   - Камера большая, люди разные, некоторые не понимают. Объясняешь ему: "Ты не газуй! В людской хате живешь!" Было, скажем, у нас два электрических чайника - один спалился. Брали воду кипятить и убрать забыли! Другие в баню идти отказываются. Силой выгонять приходится!
 
   - Прикинь, судья у меня уже и грев взяла, и все такое… Нагонит
   (выпустит) теперь, я думаю? Да?
   - А может, по минимуму даст.
   - Ну, нет! По минимуму я не согласен.
 
   Постепенно разговоры стихают. Многие начинают дремать. Часов где-то в одиннадцать начинается какое-то движение. Слышим, как вызывают людей из соседних сборок (наша, судя по всему, далеко не единственная). Вскоре доходит очередь и до нас. Дверь камеры открывается, начинают выкрикивать фамилии. Человек шесть-семь забирают, после чего дверь снова захлопывается. Минут через пять все повторяется: выводят следующую партию. Выясняется, что забирают "по судам". Т.е. сначала, скажем, Преображенский суд, потом Измайловский и т.д. Делают это, судя по всему, просто по территориальному признаку, чтобы удобнее развозить было. Меня вызывают одним из последних. На сборке к этому моменту уже почти никого не остается.
   Выводят на улицу и заводят в автозэк. В железный бокс с зарешеченной дверью. В тамбуре - мент. Бокс набивают, что называется "до упора".
   Многие стоят. Почти все сразу же начинают курить. Вентиляции никакой, так что дышать становится почти невозможно. Самая настоящая газовая камера, короче! Некоторое время стоим, потом начинают развозить по судам. Бокс постепенно пустеет. В итоге я остаюсь там совсем один. На Пресню (в Пресненский суд) никого, кроме меня, в этот день почему-то не было.
   Ладно, приехали. Выводят из автозэка. Два мента по бокам. Оба пристегнуты ко мне наручниками (моя левая рука - к правой руке одного, моя правая - к левой руке другого). Через заднюю дверь заводят в здание суда. Там наручники снимают и обыскивают. Не слишком, впрочем, тщательно. Так, слегка. Один из ментов (судя по всему, начальник караула) подходит.
   "Слушай, я просто посоветоваться с тобой хочу. Чего нам хоть ждать? Сейчас сюда всякие опера и следователи из Генпрокуратуры, наверное, понаедут. Как хоть нам себя вести?" - "А я откуда знаю?"
   Поясняю. "Человек ты не простой, как бы не ошибиться.
   Переусердствуешь ненароком, а потом выяснится, что не надо было…
   Как хоть с тобой в тюрьме-то обращаются? Жестко или мягко? Так и мы будем!"