Страница:
– Все верно! Возблагодари Пророка, давшего тебе просветление ума, иначе я был готов просить еще больше.
– Ну, давай, отпусти меня! – потребовал макредж, снова заворачивая оставшиеся купюры в шелковый платок.
Мутеселлим смотрел на него с хорошо сыгранным удивлением.
– Отпустить? Ах да, ты же заплатил!
– Да, я заплатил.
– Верно, мне ты заплатил, а Селиму?
– Аллах-иль-Аллах! – гневно вскрикнул судья. – Ты же просил лишь пять тысяч.
– Аллах затемнил твой рассудок. Почему ты не спросил, кому эти деньги? Они предназначались для меня. Еще ага должен получить свою долю.
– Сколько же?
– Столько же, что и я.
– Господин, в тебя вселился дьявол!
– Заплати, и он исчезнет.
– Я не буду платить!
– Тогда добро пожаловать в камеру!
– О Мохаммед, о халифы, вы внимали, как он клялся. Шайтан уже в нем, и он его убьет.
– В лампе скоро закончится масло. Ты платишь или…
– Я дам ему только одну тысячу пиастров!
– Пять тысяч! Не торгуйся, иначе я еще повышу цену!
– Да нет их у меня!
– Есть, есть! Я видел и думаю, что должно хватить.
– Тогда я плачу.
– Я могу и дальше повышать цену. Начинать?
– Ты – тиран, даже сам дьявол!
– Итак, макредж, мы с вами разобрались. – Он тихо и выжидающе поднялся.
– Стой! – закричал заключенный. – Я заплачу!
Свобода все-таки прельщала макреджа больше, чем деньги. Он начал снова, слюнявя, считать деньги, комендант в это время уселся. Денег и в самом деле хватило, правда, у чиновника осталось всего несколько купюр.
– Вот деньги, и да проклянет Аллах того, кто их берет.
– Верно, верно заметил, макредж, – отвечал спокойным голосом его недавний союзник и теперешний противник.
– Этот ага арнаутов не возьмет денег.
– Почему?
– Здесь только пять тысяч! Ты забыл добавить еще две тысячи пиастров.
Макредж встал, и видно было, что его охватило неистовое желание вцепиться коменданту в горло, но он сумел обуздать свои эмоции.
– Вот все мои деньги! – Он указал на три лежащие перед ним купюры.
– Тогда я тебя снова запираю. Может, ты нам расскажешь, в каком месте ты зашил деньги. Пошли!
Лицо макреджа разом сделалось несчастным, будто он задыхался. Он снова залез в карман и вытащил мешочек, держа его так, что только он мог видеть содержимое.
– Ну, я постараюсь, может, удастся что-нибудь наскрести! Но твое сердце из камня, а душа превратилась в скалу.
– У меня только серебряная мелочь и несколько золотых монет. Ты получишь деньги, если их достаточно.
Он положил три купюры и принялся методично выкладывать золотую монету за монетой.
– Вот! Теперь я нищ, так как у меня осталось лишь сорок пиастров. Они мне необходимы. Я не собираюсь дохнуть от голода!
Должен сознаться, мне было жаль этого человека, но я уже понимал, что ему придется оставить все, вплоть до последнего геллера. Похоже, вид денег отрезвил мутеселлима. У аги тоже не наблюдалось и следов похмелья. Он уже собрался наложить руку на всю сумму, причитавшуюся ему.
– Стоп! – повелел комендант. – Пусть эти деньги хранятся тоже у меня. – Сказав это, он собрал все деньги и спрятал.
– Теперь-то я окончательно свободен! – обрадовался макредж.
Комендант с величайшим удивлением замотал головой:
– Свободен? А что, ты уже заплатил?
– Ты что, совсем ополоумел? У тебя же все мои деньги.
– Ты заплатил только лишь мне и Селиму-аге, а вот этот эмир ничего еще не получил.
– Он же вообще ничего не должен получать!
– Кто тебе это сказал? Он здесь, значит, ему причитаются деньги.
– У него нет ни малейшего права приказывать мне!
– А не он ли схватил тебя и раскрыл твою сущность? Ты, наверно, нездоров, макредж, иначе ты бы сразу понял, что ему, собственно, еще больше нашего причитается.
– Ему ничего не причитается! – крикнул в ярости бедный мучающийся заключенный. – Он ничего не получит, потому что с меня ничего нельзя взять! Даже будь у меня миллион, я сам не дал бы ему ни пиастра!
– У тебя еще есть деньги.
– Только сорок пиастров, о которых я тебе говорил!
– О макредж, ты вызываешь во мне сочувствие. Не считаешь ли ты, что я не отличу звук золота от звука серебра? В твоем кошельке еще полно золотых меджиди по пятьдесят и сто пиастров, а твое пузо так велико, что у тебя наверняка найдется и побольше денег, чтобы заплатить эмиру. Ты сейчас превосходно экипирован для поездки!
– Ты заблуждаешься!
– Тогда покажи кошелек!
– Он мой!
– Да хоть твоей бабушки! Можешь держать его у себя, дай мне только лишь деньги. Плати!
Макредж крутился и изворачивался как червь под давлением немилосердного хапуги. Эта картина была просто отвратительна, но разыгрывающаяся среди нас сцена проливала свет на истинное положение дел в среде турецкого начальства, особенно в тех провинциях, которые удалены от сферы влияния падишаха.
– Не могу, – проговорил макредж.
– Ну идем тогда в твою дыру!
– Не пойду. Я заплатил.
– Мы тебя заставим пойти.
– Тогда верни мне мои деньги!
– Они уже мои. Кстати, учти, что это я поймал тебя и просто обязан все отобрать!
– Я заплатил бы и за это, если бы у меня было столько денег!
– У тебя они есть! Ну ладно, если в кошельке на самом деле мало денег, то мне приглянулись твои хорошенькие часики. К тому же все твои пальцы в перстнях, которые дороже, чем та сумма, что ты должен заплатить.
– Нет, ничего не получится, я не могу. Пятьсот пиастров я еще готов дать этому человеку, моему злейшему врагу.
Он сверкнул глазами, и я ужаснулся ненависти, исходившей из них. Я уже не сомневался в появившейся между нами ненависти.
– Ты сказал последнее слово? – спросил комендант.
– Да.
– Тогда вперед! Иди за нами.
Мутеселлим решительно встал. Ага тоже поднялся со стула.
Я стоял у двери и отступил к сторону, чтобы пропустить коменданта. Из-за его пояса выглядывал ключ. Глаза макреджа радостно вспыхнули. Он одним прыжком преодолел пространство, разделявшее его и мутеселлима, отшвырнул его так, что оба, ага и мутеселлим, шатаясь, повалились на меня и чуть не увлекли за собой; макредж же выскочил за дверь и побежал по темному коридору. Лампа опрокинулась, и мы очутились в темноте.
– Догнать его! – крикнул комендант.
Макредж мог бы спастись, если у него достало бы присутствия духа захлопнуть за собой дверь и задвинуть засов. Времени у него вполне хватило бы, поскольку оба начальника, запутавшись в одежде, валялись на полу. Чтобы быстро выйти, мне пришлось буквально отшвырнуть их от двери.
В замке уже скрипел, поворачиваясь, ключ. Роковым обстоятельством, решившим судьбу беглеца, было то, что я заранее открыл дверь. Макредж прилагал отчаянные усилия, чтобы ключом отодвинуть засов, не пытаясь просто открыть дверь. Засов никак не поддавался, а я уже был тут как тут и схватил его. Он повернулся ко мне и поймал меня за пояс. Предчувствуя это, я хотел перехватить его руку, но ему все-таки удалось выхватить мой нож и лезвием порезать тыльную сторону ладони. Было так темно, что я не мог видеть его движений. Продолжая держать его правой рукой, я схватил левой его правое плечо, пытаясь ощупью добраться до кисти. Я едва успел: он уже поднимал руку, чтобы ударить меня ножом.
Между тем, крича как сумасшедшие, подбежали эти два «героя». Комендант вцепился в меня.
– Отпусти, мутеселлим, это я!
– Ты его схватил?
– Да. Быстро закрой дверь и зажги свет! Он от нас не уйдет.
– Ты в состоянии держать его один? – спросил ага.
– Да.
– Сейчас я принесу свет.
Комендант запер дверь, но, несмотря на это, не осмелился приблизиться к нам. Я прижал макреджа к стене, потому что не смог повалить его на пол: мне надо было держать его руку с ножом. Наконец появился Селим-ага с фонарем. Ему потребовалось время, чтобы найти наверху, у сержанта, масло. Поставив лампу на лестничную ступеньку, ага подошел к нам.
– Возьми у него нож! – попросил я.
Селим вырвал нож у беглеца, и теперь у меня освободилась рука. Я схватил макреджа за грудки. Он попытался меня ударить, но я моментально пригнулся, рывком поднял его и опрокинул на землю.
– Вяжите его! – сказал я.
– Чем?
– Его же ремнем.
В то время как они его вязали, он лежал тихо-мирно и не сопротивлялся. После такого громадного напряжения у него совсем не осталось сил, его состояние было похоже на обморок.
– Держи его за ноги! – велел мутеселлим аге.
Прежде всего мутеселлим вывернул макреджу карманы, потом стащил все перстни с его пальцев и сунул их себе в карман. После этого ага потащил макреджа, держа его за одну ногу, прямо в камеру. Свалив туда бесчувственного макреджа, он закрыл тотчас же дверь. Теперь Селиму нужно было идти наверх, освободить надзирателей и призвать их к величайшей бдительности.
– Отними у них ключ от ворот! – крикнул ему комендант. – Тогда никто не сможет их открыть!
После этого мы покинули тюрьму. Закрыв за собой дверь, мутеселлим привалился к ней спиной. Он полностью отрезвел и сказал:
– Ага, я сейчас сделаю список всего того, что имел при себе макредж. Я ведь должен отправить все это с ним в Мосул. Ты подпишешь список, чтобы я смог доказать правдивость моего отчета, если макреджу придет в голову утверждать, что вещей у него было больше.
– Когда мне прийти? – спросил Селим-ага.
– В обычное время.
– А ключ останется у тебя?
– Да. Может, я еще раз схожу туда. Спокойной ночи, эмир! Ты мне очень хорошо помог, я признателен тебе за это и отблагодарю при ближайшей оказии.
Он ушел, а мы повернули к нашей квартире.
– Эфенди! – сказал Селим-ага озабоченно.
– Что?
– У меня лежало на полу семь тысяч!
– И ты этому рад?
– Естественно!
– Я желаю, чтобы они достались тебе.
– Мне? Достанутся? Знаешь, что будет завтра?
– Ну что?
– Мутеселлим составит список, утверждая, что у макреджа была с собою одна тысяча пиастров, а мне это подписывать. Все остальные деньги, перстни и часы он оставит себе, зато я получу «громадную» сумму в сто пиастров.
– И это тебя тоже радует?
– Я до смерти сердит!
– Список получит баш-чауш?
– Да.
– Тогда ты сможешь получить больше.
– Это кто ж мне даст больше?
– Мутеселлим или я.
– Я знаю, что ты добр. О, эфенди, если бы у тебя осталась маленькая капелька того лекарства!
– У меня оно еще есть. Ты хочешь выпить?
– Да.
– Я принесу тебе немного на кухню.
Дверь была не заперта. На кухне лежала Мерсина на тех старых тряпках, которые служили ей днем для чистки грязи на кухне, а ночью – постелью. Сон у нее был хороший – сон праведника.
– Мерсина! – окликнул ее Селим-ага.
Она не слышала его.
– Пусть спит, – попросил я. – Я принесу тебе лекарство, а потом ты можешь идти спать, это тебе необходимо.
– Аллах видит, спокойствие я на самом деле заслужил.
Всех участников этой истории с побегом я встретил наверху, в комнате хаддедина. Они меня сразу засыпали вопросами и благодарили так громко, что мне пришлось приказать им вести себя спокойнее. Первым делом я принес «лекарство» Селиму-аге. Убедившись, что тот заснул, я вернулся к своим.
Амад эль-Гандур получил новую одежду, отец побрил его и почистил. Теперь он выглядел совсем иначе, чем тогда, в камере. Стало наконец похоже, что рядом стоят отец и сын. Отец поднялся и подошел ко мне:
– Эмир, я – бени-араб, а не какой-нибудь болтун грек. Я слышал, что ты сделал для моих людей и сына. Моя жизнь и все, что у меня есть, – твое!
Он говорил это очень просто и незамысловато выражал мысли от чистого сердца.
– Тебе еще опасно находиться здесь. Мой слуга отведет тебя в убежище, – сказал я.
– Я готов. Мы ждали только лишь тебя.
– Ты сможешь залезть на дерево?
– Да, я заберусь туда, хотя я и стал слабее прежнего.
– Вот тебе мое лассо. Если у тебя не хватит сил, пусть на дерево залезет сначала хаджи Халеф Омар и поможет тебе. У тебя есть оружие?
– Вот оно, куплено отцом.
– Возьми свой кинжал.
– Спасибо!
– А продукты?
– Все уже упаковано.
– Вот и пошло дело! Мы скоро заберем тебя оттуда.
Сын шейха вместе с Халефом осторожно вышли из дома. Скоро и я выбрался наружу, крадучись, с одеждой Амада. Никем не замеченный, я пробрался к ущелью, разорвал тряпье в клочья и разбросал их на росший там кустарник и на скалы.
Когда я пришел домой, меня сразу же поймал англичанин и поволок в свою комнату. Он был в страшном гневе.
– Входите и садитесь, сэр! – сказал он. – Плохое хозяйничанье. Просто мерзопакостно здесь.
– А что случилось?
– Сижу я у этих арабов и не понимаю ни слова! Мое вино пьют, мой табак уже кончается, скоро кончится и мое терпение. Yes!
– Вот он и я, к вашим услугам, готов все рассказать.
Мне пришлось выполнить его пожелание, хотя больше всего в тот момент я хотел бы полежать в полном спокойствии. Но мне все равно это не удалось бы, ибо пришлось бы ожидать прихода Халефа. Он заставлял себя долго ждать и пришел только к вечеру.
– Ну что? – спросил мистер Линдсей. – Без проблем влезать на «виллу»?
– Лишь небольшие хлопоты.
– Халеф разорвал одежду? Вот, Халеф, тебе бакшиш.
Хаджи не понял ничего из английского предложения, но как только он услышал последнее слово, то протянул руку. Англичанин дал ему монету в сто пиастров.
– Пусть купит себе новый бурнус! Скажите ему, сэр!
Вот и подошел к концу этот богатый событиями день, и теперь мы могли со спокойной совестью хотя бы несколько часов поспать.
Спали мы крепко, без сновидений. Меня разбудил громкий, торопливый голос:
– Эфенди, эмир, просыпайся! Быстро!
Я открыл глаза. Передо мной стоял Селим-ага, без верхней одежды и тюрбана. Усы его топорщились от ужаса да еще от выпитого вчера вина, он безуспешно пытался вращать пьяными глазами.
– Что такое? – спросил я невозмутимо.
– Поднимайся! Случилось нечто ужасное!
Из обрывков его слов я узнал, что мутеселлим обнаружил побег и пребывает теперь в дьявольской ярости. Запуганный ага чуть ли не на коленях умолял меня пойти вместе с ним в тюрьму и ублажить мутеселлима.
Наскоро собравшись, я отправился в тюрьму, где прямо в дверях меня ожидал разгневанный комендант. Даже не поздоровавшись, он схватил Селима-агу за руку и потащил его в коридор, где уже дрожали от страха арнауты.
– Несчастный ты человек, что ты наделал! – заорал он на него.
– Господин, я ничего не сделал, ничего!
– Вот именно! В этом твое преступление, что ты ничего не сделал! Ты не следил за стражей.
– Где же мне надо было сторожить, эфенди?
– Естественно, здесь, в тюрьме!
– Я же не смог выйти.
Мутеселлим вылупился на него. Кажется, эта идея не приходила ему еще в голову.
– У меня же не было ключа! – добавил Селим-ага.
– Не было! Да, Селим-ага, это верно, и это также твое счастье, иначе с тобой случилось бы нечто ужасное. Иди сюда и посмотри вниз, в камеру.
Мы шли вдоль по коридору. Дверь камеры была открыта, и там ничего не было видно.
– Убежал! – сказал Селим-ага.
– Да, убежал! – яростно заорал мутеселлим.
– Кто ему открыл?
– Действительно, кто? Скажи, Селим-ага.
– Не я!
– И не я! Только надзиратели были здесь.
Селим-ага повернулся к ним.
– Ну-ка, подойдите вы сюда, псы!
Они, немного помедлив, приблизились.
– Это вы открыли дверь!
Сержант осмелился ответить:
– Селим-ага, ни один из нас не трогал засова. Нам велено открывать двери лишь после обеда, никто из нас ее не открывал.
– Значит, я первый открыл ее? – спросил комендант.
– Да, эфенди.
– Когда я открыл дверь, в камере уже не было никого. Он убежал. Как же он смог выбраться? Вчера вечером он еще был здесь, теперь же его нет. Между этим и тем временем только вы могли тут что-нибудь натворить. Его выпустил один из вас!
– Клянусь Аллахом, мы не открывали эту дверь!
– Мутеселлим, – вмешался в разборку я, – у них не было ключа от ворот. Если кто-то из них и выпустил заключенного, то он должен быть в этом доме.
– Ты прав, у меня же только два ключа! – сказал он. – Мы все здесь обыщем.
– Распорядись проверить посты, а также городские стены и скалы. Если заключенный покинул город, то, вполне естественно, он перелез через стену, а не прошел в ворота. Если это так, я знаю точно, что должны остаться какие-либо следы. Его одежда настолько заплесневела и обветшала в камере, что наверняка не выдержит трудного пути по горам.
– Беги к посту, – повелел комендант одному из арнаутов, – и передай мой приказ: прочесать весь город!
Тюрьму досконально проверили; это длилось, наверно, с час. Конечно, они не нашли ни малейших следов побега. Мы уже намеревались покинуть тюрьму, как появились два арнаута с лохмотьями в руках.
– Мы нашли эти лохмотья прямо над пропастью, – заявил один из них.
Селим-ага взял в руки остатки одежды и попытался их разорвать.
– Эфенди, это части верхней одежды пленного, – сообщил он мутеселлиму. – Я узнал их!
– Ты уверен?
– Да, уверен, как уверен в том, что ношу бороду.
– Тогда он, несомненно, убежал из города.
– Скорее всего, он свалился в пропасть, – высказал я предположение.
Мы вышли из тюрьмы и пошли к тому месту, где я разорвал одежду и разбросал по кустам. Я удивился, как мне удалось ночью не свалиться в пропасть. Мутеселлим внимательно осмотрел окрестности.
– Он свалился вниз и, естественно, погиб. Оттуда не воскреснуть вновь! Но когда он убежал?
Как ни старался комендант быстро разгадать тайну этого исчезновения, он так и не находил ответа. Он был взбешен и гнал каждого, кто только к нему приближался. Неудивительно, что я также избегал общаться с ним. Но мне не было скучно, так как скопилось достаточно дел, которые нужно было выполнить. Прежде всего купить лошадь для Амада, затем сходить к своей пациентке, которую я крайне редко навещал.
Перед дверью дома моей больной стоял оседланный мул, предназначенный для женщины. В передней стоял отец девочки, обрадовавшийся моему приходу.
Больная сидела выпрямившись, ее щеки снова порозовели, а глаза были как у совершенно здорового человека. Около ее кровати стояли мать и прабабушка. Прабабка уже приготовилась уезжать: она повесила на свое белое одеяние черную, похожую на пальто накидку, на голову надела черную чадру, откидывающуюся на спину. Девочка сразу протянула мне руку:
– О, я благодарю тебя, эфенди, теперь уже ясно, что я не умру!
– Да, она будет жить, – сказала старуха. – Бог и Пресвятая Дева Мария благословили твою руку и направили ее по верному пути – и сохранили для меня жизнь той, кто дороже всех прочих богатств на свете. Я не буду предлагать тебе богатство, золото – ты богатый эмир, у которого есть все, что ему понадобится; но все же скажи мне, как могу я отблагодарить тебя, эфенди?
– Хвали не меня, а Господа, это будет вернее, только Божья воля и чудо спасли твою девочку.
– Я буду молиться и за тебя, эфенди. Молитве женщины, которой недолго осталось жить на этом свете, Бог непременно внемлет. Сколько еще ты будешь в Амадии?
– Уже недолго.
– А куда ты отправляешься?
– Этого никто не должен знать, есть для этого причина. Тебе же я скажу одно: мы будем скакать на восток.
– Так ты едешь в том же направлении, что и я. Мой мул уже ждет меня перед домом. Может быть, мы больше никогда не увидимся, потому благословляю тебя я, старая женщина, которая не может дать тебе ничего больше и лучше. Но могу раскрыть тебе один секрет, который тебе, возможно, пригодится. Скоро настанут худые времена для Востока, и вполне возможно, что это коснется и тебя. Если же ты в своей беде окажешься между Ашиетой и Гундиком, последней деревней перед Тхомой, и никто не сможет тебе помочь, то скажи первому встречному, что тебя охраняет Рух-и-кульян – пещерный дух. Если же первый встречный не поймет, обратись ко второму, третьему, пока ты не найдешь человека, который тебя поймет.
– Рух-и-кульян? Пещерный дух? Что это за странное имя? – спросил я столетнюю женщину.
– Этого тебе никто не сможет сказать.
– Ты же говоришь о нем и не можешь меня просветить!
– Рух-и-кульян – существо, которое никто не знает. Оно то там, то здесь – повсюду, где только есть нуждающиеся в помощи, которую они заслуживают. Во многих деревнях есть место, где с ним можно говорить в определенное время. Туда в полночь идут нуждающиеся в помощи и поверяют ему все свои сокровенные желания. После этого оно дает совет и утешение, хотя иногда может грозить и наказывать. Иной человек, облеченный властью, покорно делает то, чего желает от него пещерный дух. При чужом человеке никогда не говорят об этом существе, только праведные и друзья могут знать, где оно находится.
– Тогда твой секрет мне не пригодится.
– Почему?
– Мне не откроют секрет, где его найти, хотя и поймут, что я знаю его имя.
– Тогда скажи, что это я рассказала тебе о нем, и тебе назовут место, где оно бывает. Мое имя знакомо по всем окрестностям Тиджари, а правоверные знают, что они могут доверять моим друзьям.
– Как звучит твое имя?
– Меня зовут Мара Дуриме.
За этим, несомненно, скрывалось нечто таинственное, но это было так по-литературному расхоже, что я не придал ни малейшего значения ее словам. Простившись со всеми, я отправился домой. Там творилось нечто невообразимое; на кухне громко кричали. Старой Мерсине, должно быть, что-то явно не пришлось по вкусу, что она с удовольствием выражала всеми доступными ей средствами. При таких обстоятельствах мне могла пригодиться или навредить любая мелочь. Я вошел и сразу увидел, как Мерсина читает поучительную проповедь смельчаку Селиму-аге. Она угрожающе размахивала перед ним руками; он стоял, опустив глаза, как ученик, получающий нагоняй от наставника. Увидев меня, Мерсина сразу бросилась ко мне:
– Ну-ка, посмотри на Селима-агу!
С повелевающим выражением лица она указала на бедного «ученика», я повернул голову вполоборота, чтобы видеть грешника.
– Этот человек – ага арнаутов? – спросила она.
– Да.
Я сказал это голосом, в котором сквозила уверенность, но как раз этот тон окончательно вывел ее из себя.
– Что?! Значит, и ты считаешь его командиром смелых арнаутов? Я скажу тебе, кто он есть: ага трусов!
Селим-ага открыл глаза и попытался выразить ими протест. Это ему удалось довольно хорошо.
– Не серди меня, Мерсина, ты же знаешь, каков я во гневе, – сказал он.
– Что это вы ссоритесь? – осмелился я спросить.
– Это те самые пятьдесят пиастров, – ответила Мерсина и с презрительным выражением лица указала на землю.
Там лежали две серебряные монеты по двадцать пиастров и одна такая же в десять пиастров.
– Ну и что?
– Деньги от мутеселлима.
Теперь я знал, в чем дело, и спросил:
– За что?
– За арест макреджа. Ты, кстати, знаешь, сколько у него было?
– Приблизительно двадцать четыре тысячи пиастров.
– Тогда Селим-ага сказал мне правду.
– Это невообразимо огромная сумма, которую комендант отнял у макреджа, а моему бравому Селиму-аге досталось всего лишь пятьдесят пиастров.
Когда она гневно обличала коменданта, ее лицо напоминало взбешенный восклицательный знак. Она двинула ногой монеты в сторону и спросила меня:
– А ты знаешь, что сделал этот Селим-ага?
– Что?
– Он просто взял деньги и ушел, не сказав ни слова. Спроси его, не лгу ли я!
– Что мне оставалось делать? – взвизгнул Селим-ага.
– Брось ему эти деньги в морду! Я бы это сделала наверняка! Не так ли, эфенди?
– Вполне допускаю такое, – сказал я, не солгав ни на йоту.
Она наградила меня взглядом, полным благодарности, и задала мне новый вопрос:
– Селим-ага должен вернуть деньги?
– Нет.
– Нет?
Я обратился к Селиму-аге:
– Ты подписывал тот список, который комендант должен отправить в Мосул?
– Да.
– Сколько он там указал?
– Четыреста пиастров золотом и восемьдесят один пиастр серебром.
– И больше ничего?
– Абсолютно.
– И перстни, и часы не указаны?
– Не указаны.
– Комендант – твой начальник. Не годится вам враждовать друг с другом; то, что ты взял деньги, хорошо. Ты помнишь, что я тебе обещал?
– Помню!
– Я сдержу свое слово и переговорю с комендантом. Ты еще получишь по меньшей мере тысячу пиастров.
– На самом деле, эфенди? – спросила Мерсина.
– Да. Вообще деньги не принадлежат ни мутеселлиму, ни Селиму-аге, но, что бы ни случилось, они все равно достанутся тому, кто не имеет на них никаких прав. Так что пусть уж все остается на своих местах. Только нехорошо так позорно обманывать Селима-агу.
– Не заслужил ли он хотя бы семи тысяч пиастров?
– Все равно он их не получит. Это был только предлог. Селим-ага, баш-чауш уже уехал?
– Еще нет.
– Он же хотел отбыть еще утром.
– Мутеселлиму придется составлять новый отчет, в старом он написал, что отправляет в Мосул араба. Быть может, баш-чауш останется и будет ждать, пока не поймают убежавшего.
– Думаю, надеяться на это уже поздно.
– Почему?
– Потому что араб, убегая по скалам, свалился вниз и разбился, естественно, насмерть.
– А вдруг мы ошибаемся?
– Почему же?
– Мутеселлим, кажется, полагает, что беглец еще жив.
– Он это тебе сказал?
– Нет, я понял это из разговора с ним.
– Тогда остается пожелать, чтобы он не обманулся.
Я пошел в свою комнату. Мне показалось, что какое-то не учтенное нами обстоятельство встревожило коменданта и вызвало у него подозрение. Все может быть. Нужно быть готовыми ко всему. Но прежде чем сообщить обо всем моим спутникам, я восстановил в памяти события минувшего дня и не нашел ничего такого, что могло бы нарушить наш план. Не успел я сам до конца во всем разобраться, как пришел Селим-ага.
– Ну, давай, отпусти меня! – потребовал макредж, снова заворачивая оставшиеся купюры в шелковый платок.
Мутеселлим смотрел на него с хорошо сыгранным удивлением.
– Отпустить? Ах да, ты же заплатил!
– Да, я заплатил.
– Верно, мне ты заплатил, а Селиму?
– Аллах-иль-Аллах! – гневно вскрикнул судья. – Ты же просил лишь пять тысяч.
– Аллах затемнил твой рассудок. Почему ты не спросил, кому эти деньги? Они предназначались для меня. Еще ага должен получить свою долю.
– Сколько же?
– Столько же, что и я.
– Господин, в тебя вселился дьявол!
– Заплати, и он исчезнет.
– Я не буду платить!
– Тогда добро пожаловать в камеру!
– О Мохаммед, о халифы, вы внимали, как он клялся. Шайтан уже в нем, и он его убьет.
– В лампе скоро закончится масло. Ты платишь или…
– Я дам ему только одну тысячу пиастров!
– Пять тысяч! Не торгуйся, иначе я еще повышу цену!
– Да нет их у меня!
– Есть, есть! Я видел и думаю, что должно хватить.
– Тогда я плачу.
– Я могу и дальше повышать цену. Начинать?
– Ты – тиран, даже сам дьявол!
– Итак, макредж, мы с вами разобрались. – Он тихо и выжидающе поднялся.
– Стой! – закричал заключенный. – Я заплачу!
Свобода все-таки прельщала макреджа больше, чем деньги. Он начал снова, слюнявя, считать деньги, комендант в это время уселся. Денег и в самом деле хватило, правда, у чиновника осталось всего несколько купюр.
– Вот деньги, и да проклянет Аллах того, кто их берет.
– Верно, верно заметил, макредж, – отвечал спокойным голосом его недавний союзник и теперешний противник.
– Этот ага арнаутов не возьмет денег.
– Почему?
– Здесь только пять тысяч! Ты забыл добавить еще две тысячи пиастров.
Макредж встал, и видно было, что его охватило неистовое желание вцепиться коменданту в горло, но он сумел обуздать свои эмоции.
– Вот все мои деньги! – Он указал на три лежащие перед ним купюры.
– Тогда я тебя снова запираю. Может, ты нам расскажешь, в каком месте ты зашил деньги. Пошли!
Лицо макреджа разом сделалось несчастным, будто он задыхался. Он снова залез в карман и вытащил мешочек, держа его так, что только он мог видеть содержимое.
– Ну, я постараюсь, может, удастся что-нибудь наскрести! Но твое сердце из камня, а душа превратилась в скалу.
– У меня только серебряная мелочь и несколько золотых монет. Ты получишь деньги, если их достаточно.
Он положил три купюры и принялся методично выкладывать золотую монету за монетой.
– Вот! Теперь я нищ, так как у меня осталось лишь сорок пиастров. Они мне необходимы. Я не собираюсь дохнуть от голода!
Должен сознаться, мне было жаль этого человека, но я уже понимал, что ему придется оставить все, вплоть до последнего геллера. Похоже, вид денег отрезвил мутеселлима. У аги тоже не наблюдалось и следов похмелья. Он уже собрался наложить руку на всю сумму, причитавшуюся ему.
– Стоп! – повелел комендант. – Пусть эти деньги хранятся тоже у меня. – Сказав это, он собрал все деньги и спрятал.
– Теперь-то я окончательно свободен! – обрадовался макредж.
Комендант с величайшим удивлением замотал головой:
– Свободен? А что, ты уже заплатил?
– Ты что, совсем ополоумел? У тебя же все мои деньги.
– Ты заплатил только лишь мне и Селиму-аге, а вот этот эмир ничего еще не получил.
– Он же вообще ничего не должен получать!
– Кто тебе это сказал? Он здесь, значит, ему причитаются деньги.
– У него нет ни малейшего права приказывать мне!
– А не он ли схватил тебя и раскрыл твою сущность? Ты, наверно, нездоров, макредж, иначе ты бы сразу понял, что ему, собственно, еще больше нашего причитается.
– Ему ничего не причитается! – крикнул в ярости бедный мучающийся заключенный. – Он ничего не получит, потому что с меня ничего нельзя взять! Даже будь у меня миллион, я сам не дал бы ему ни пиастра!
– У тебя еще есть деньги.
– Только сорок пиастров, о которых я тебе говорил!
– О макредж, ты вызываешь во мне сочувствие. Не считаешь ли ты, что я не отличу звук золота от звука серебра? В твоем кошельке еще полно золотых меджиди по пятьдесят и сто пиастров, а твое пузо так велико, что у тебя наверняка найдется и побольше денег, чтобы заплатить эмиру. Ты сейчас превосходно экипирован для поездки!
– Ты заблуждаешься!
– Тогда покажи кошелек!
– Он мой!
– Да хоть твоей бабушки! Можешь держать его у себя, дай мне только лишь деньги. Плати!
Макредж крутился и изворачивался как червь под давлением немилосердного хапуги. Эта картина была просто отвратительна, но разыгрывающаяся среди нас сцена проливала свет на истинное положение дел в среде турецкого начальства, особенно в тех провинциях, которые удалены от сферы влияния падишаха.
– Не могу, – проговорил макредж.
– Ну идем тогда в твою дыру!
– Не пойду. Я заплатил.
– Мы тебя заставим пойти.
– Тогда верни мне мои деньги!
– Они уже мои. Кстати, учти, что это я поймал тебя и просто обязан все отобрать!
– Я заплатил бы и за это, если бы у меня было столько денег!
– У тебя они есть! Ну ладно, если в кошельке на самом деле мало денег, то мне приглянулись твои хорошенькие часики. К тому же все твои пальцы в перстнях, которые дороже, чем та сумма, что ты должен заплатить.
– Нет, ничего не получится, я не могу. Пятьсот пиастров я еще готов дать этому человеку, моему злейшему врагу.
Он сверкнул глазами, и я ужаснулся ненависти, исходившей из них. Я уже не сомневался в появившейся между нами ненависти.
– Ты сказал последнее слово? – спросил комендант.
– Да.
– Тогда вперед! Иди за нами.
Мутеселлим решительно встал. Ага тоже поднялся со стула.
Я стоял у двери и отступил к сторону, чтобы пропустить коменданта. Из-за его пояса выглядывал ключ. Глаза макреджа радостно вспыхнули. Он одним прыжком преодолел пространство, разделявшее его и мутеселлима, отшвырнул его так, что оба, ага и мутеселлим, шатаясь, повалились на меня и чуть не увлекли за собой; макредж же выскочил за дверь и побежал по темному коридору. Лампа опрокинулась, и мы очутились в темноте.
– Догнать его! – крикнул комендант.
Макредж мог бы спастись, если у него достало бы присутствия духа захлопнуть за собой дверь и задвинуть засов. Времени у него вполне хватило бы, поскольку оба начальника, запутавшись в одежде, валялись на полу. Чтобы быстро выйти, мне пришлось буквально отшвырнуть их от двери.
В замке уже скрипел, поворачиваясь, ключ. Роковым обстоятельством, решившим судьбу беглеца, было то, что я заранее открыл дверь. Макредж прилагал отчаянные усилия, чтобы ключом отодвинуть засов, не пытаясь просто открыть дверь. Засов никак не поддавался, а я уже был тут как тут и схватил его. Он повернулся ко мне и поймал меня за пояс. Предчувствуя это, я хотел перехватить его руку, но ему все-таки удалось выхватить мой нож и лезвием порезать тыльную сторону ладони. Было так темно, что я не мог видеть его движений. Продолжая держать его правой рукой, я схватил левой его правое плечо, пытаясь ощупью добраться до кисти. Я едва успел: он уже поднимал руку, чтобы ударить меня ножом.
Между тем, крича как сумасшедшие, подбежали эти два «героя». Комендант вцепился в меня.
– Отпусти, мутеселлим, это я!
– Ты его схватил?
– Да. Быстро закрой дверь и зажги свет! Он от нас не уйдет.
– Ты в состоянии держать его один? – спросил ага.
– Да.
– Сейчас я принесу свет.
Комендант запер дверь, но, несмотря на это, не осмелился приблизиться к нам. Я прижал макреджа к стене, потому что не смог повалить его на пол: мне надо было держать его руку с ножом. Наконец появился Селим-ага с фонарем. Ему потребовалось время, чтобы найти наверху, у сержанта, масло. Поставив лампу на лестничную ступеньку, ага подошел к нам.
– Возьми у него нож! – попросил я.
Селим вырвал нож у беглеца, и теперь у меня освободилась рука. Я схватил макреджа за грудки. Он попытался меня ударить, но я моментально пригнулся, рывком поднял его и опрокинул на землю.
– Вяжите его! – сказал я.
– Чем?
– Его же ремнем.
В то время как они его вязали, он лежал тихо-мирно и не сопротивлялся. После такого громадного напряжения у него совсем не осталось сил, его состояние было похоже на обморок.
– Держи его за ноги! – велел мутеселлим аге.
Прежде всего мутеселлим вывернул макреджу карманы, потом стащил все перстни с его пальцев и сунул их себе в карман. После этого ага потащил макреджа, держа его за одну ногу, прямо в камеру. Свалив туда бесчувственного макреджа, он закрыл тотчас же дверь. Теперь Селиму нужно было идти наверх, освободить надзирателей и призвать их к величайшей бдительности.
– Отними у них ключ от ворот! – крикнул ему комендант. – Тогда никто не сможет их открыть!
После этого мы покинули тюрьму. Закрыв за собой дверь, мутеселлим привалился к ней спиной. Он полностью отрезвел и сказал:
– Ага, я сейчас сделаю список всего того, что имел при себе макредж. Я ведь должен отправить все это с ним в Мосул. Ты подпишешь список, чтобы я смог доказать правдивость моего отчета, если макреджу придет в голову утверждать, что вещей у него было больше.
– Когда мне прийти? – спросил Селим-ага.
– В обычное время.
– А ключ останется у тебя?
– Да. Может, я еще раз схожу туда. Спокойной ночи, эмир! Ты мне очень хорошо помог, я признателен тебе за это и отблагодарю при ближайшей оказии.
Он ушел, а мы повернули к нашей квартире.
– Эфенди! – сказал Селим-ага озабоченно.
– Что?
– У меня лежало на полу семь тысяч!
– И ты этому рад?
– Естественно!
– Я желаю, чтобы они достались тебе.
– Мне? Достанутся? Знаешь, что будет завтра?
– Ну что?
– Мутеселлим составит список, утверждая, что у макреджа была с собою одна тысяча пиастров, а мне это подписывать. Все остальные деньги, перстни и часы он оставит себе, зато я получу «громадную» сумму в сто пиастров.
– И это тебя тоже радует?
– Я до смерти сердит!
– Список получит баш-чауш?
– Да.
– Тогда ты сможешь получить больше.
– Это кто ж мне даст больше?
– Мутеселлим или я.
– Я знаю, что ты добр. О, эфенди, если бы у тебя осталась маленькая капелька того лекарства!
– У меня оно еще есть. Ты хочешь выпить?
– Да.
– Я принесу тебе немного на кухню.
Дверь была не заперта. На кухне лежала Мерсина на тех старых тряпках, которые служили ей днем для чистки грязи на кухне, а ночью – постелью. Сон у нее был хороший – сон праведника.
– Мерсина! – окликнул ее Селим-ага.
Она не слышала его.
– Пусть спит, – попросил я. – Я принесу тебе лекарство, а потом ты можешь идти спать, это тебе необходимо.
– Аллах видит, спокойствие я на самом деле заслужил.
Всех участников этой истории с побегом я встретил наверху, в комнате хаддедина. Они меня сразу засыпали вопросами и благодарили так громко, что мне пришлось приказать им вести себя спокойнее. Первым делом я принес «лекарство» Селиму-аге. Убедившись, что тот заснул, я вернулся к своим.
Амад эль-Гандур получил новую одежду, отец побрил его и почистил. Теперь он выглядел совсем иначе, чем тогда, в камере. Стало наконец похоже, что рядом стоят отец и сын. Отец поднялся и подошел ко мне:
– Эмир, я – бени-араб, а не какой-нибудь болтун грек. Я слышал, что ты сделал для моих людей и сына. Моя жизнь и все, что у меня есть, – твое!
Он говорил это очень просто и незамысловато выражал мысли от чистого сердца.
– Тебе еще опасно находиться здесь. Мой слуга отведет тебя в убежище, – сказал я.
– Я готов. Мы ждали только лишь тебя.
– Ты сможешь залезть на дерево?
– Да, я заберусь туда, хотя я и стал слабее прежнего.
– Вот тебе мое лассо. Если у тебя не хватит сил, пусть на дерево залезет сначала хаджи Халеф Омар и поможет тебе. У тебя есть оружие?
– Вот оно, куплено отцом.
– Возьми свой кинжал.
– Спасибо!
– А продукты?
– Все уже упаковано.
– Вот и пошло дело! Мы скоро заберем тебя оттуда.
Сын шейха вместе с Халефом осторожно вышли из дома. Скоро и я выбрался наружу, крадучись, с одеждой Амада. Никем не замеченный, я пробрался к ущелью, разорвал тряпье в клочья и разбросал их на росший там кустарник и на скалы.
Когда я пришел домой, меня сразу же поймал англичанин и поволок в свою комнату. Он был в страшном гневе.
– Входите и садитесь, сэр! – сказал он. – Плохое хозяйничанье. Просто мерзопакостно здесь.
– А что случилось?
– Сижу я у этих арабов и не понимаю ни слова! Мое вино пьют, мой табак уже кончается, скоро кончится и мое терпение. Yes!
– Вот он и я, к вашим услугам, готов все рассказать.
Мне пришлось выполнить его пожелание, хотя больше всего в тот момент я хотел бы полежать в полном спокойствии. Но мне все равно это не удалось бы, ибо пришлось бы ожидать прихода Халефа. Он заставлял себя долго ждать и пришел только к вечеру.
– Ну что? – спросил мистер Линдсей. – Без проблем влезать на «виллу»?
– Лишь небольшие хлопоты.
– Халеф разорвал одежду? Вот, Халеф, тебе бакшиш.
Хаджи не понял ничего из английского предложения, но как только он услышал последнее слово, то протянул руку. Англичанин дал ему монету в сто пиастров.
– Пусть купит себе новый бурнус! Скажите ему, сэр!
Вот и подошел к концу этот богатый событиями день, и теперь мы могли со спокойной совестью хотя бы несколько часов поспать.
Спали мы крепко, без сновидений. Меня разбудил громкий, торопливый голос:
– Эфенди, эмир, просыпайся! Быстро!
Я открыл глаза. Передо мной стоял Селим-ага, без верхней одежды и тюрбана. Усы его топорщились от ужаса да еще от выпитого вчера вина, он безуспешно пытался вращать пьяными глазами.
– Что такое? – спросил я невозмутимо.
– Поднимайся! Случилось нечто ужасное!
Из обрывков его слов я узнал, что мутеселлим обнаружил побег и пребывает теперь в дьявольской ярости. Запуганный ага чуть ли не на коленях умолял меня пойти вместе с ним в тюрьму и ублажить мутеселлима.
Наскоро собравшись, я отправился в тюрьму, где прямо в дверях меня ожидал разгневанный комендант. Даже не поздоровавшись, он схватил Селима-агу за руку и потащил его в коридор, где уже дрожали от страха арнауты.
– Несчастный ты человек, что ты наделал! – заорал он на него.
– Господин, я ничего не сделал, ничего!
– Вот именно! В этом твое преступление, что ты ничего не сделал! Ты не следил за стражей.
– Где же мне надо было сторожить, эфенди?
– Естественно, здесь, в тюрьме!
– Я же не смог выйти.
Мутеселлим вылупился на него. Кажется, эта идея не приходила ему еще в голову.
– У меня же не было ключа! – добавил Селим-ага.
– Не было! Да, Селим-ага, это верно, и это также твое счастье, иначе с тобой случилось бы нечто ужасное. Иди сюда и посмотри вниз, в камеру.
Мы шли вдоль по коридору. Дверь камеры была открыта, и там ничего не было видно.
– Убежал! – сказал Селим-ага.
– Да, убежал! – яростно заорал мутеселлим.
– Кто ему открыл?
– Действительно, кто? Скажи, Селим-ага.
– Не я!
– И не я! Только надзиратели были здесь.
Селим-ага повернулся к ним.
– Ну-ка, подойдите вы сюда, псы!
Они, немного помедлив, приблизились.
– Это вы открыли дверь!
Сержант осмелился ответить:
– Селим-ага, ни один из нас не трогал засова. Нам велено открывать двери лишь после обеда, никто из нас ее не открывал.
– Значит, я первый открыл ее? – спросил комендант.
– Да, эфенди.
– Когда я открыл дверь, в камере уже не было никого. Он убежал. Как же он смог выбраться? Вчера вечером он еще был здесь, теперь же его нет. Между этим и тем временем только вы могли тут что-нибудь натворить. Его выпустил один из вас!
– Клянусь Аллахом, мы не открывали эту дверь!
– Мутеселлим, – вмешался в разборку я, – у них не было ключа от ворот. Если кто-то из них и выпустил заключенного, то он должен быть в этом доме.
– Ты прав, у меня же только два ключа! – сказал он. – Мы все здесь обыщем.
– Распорядись проверить посты, а также городские стены и скалы. Если заключенный покинул город, то, вполне естественно, он перелез через стену, а не прошел в ворота. Если это так, я знаю точно, что должны остаться какие-либо следы. Его одежда настолько заплесневела и обветшала в камере, что наверняка не выдержит трудного пути по горам.
– Беги к посту, – повелел комендант одному из арнаутов, – и передай мой приказ: прочесать весь город!
Тюрьму досконально проверили; это длилось, наверно, с час. Конечно, они не нашли ни малейших следов побега. Мы уже намеревались покинуть тюрьму, как появились два арнаута с лохмотьями в руках.
– Мы нашли эти лохмотья прямо над пропастью, – заявил один из них.
Селим-ага взял в руки остатки одежды и попытался их разорвать.
– Эфенди, это части верхней одежды пленного, – сообщил он мутеселлиму. – Я узнал их!
– Ты уверен?
– Да, уверен, как уверен в том, что ношу бороду.
– Тогда он, несомненно, убежал из города.
– Скорее всего, он свалился в пропасть, – высказал я предположение.
Мы вышли из тюрьмы и пошли к тому месту, где я разорвал одежду и разбросал по кустам. Я удивился, как мне удалось ночью не свалиться в пропасть. Мутеселлим внимательно осмотрел окрестности.
– Он свалился вниз и, естественно, погиб. Оттуда не воскреснуть вновь! Но когда он убежал?
Как ни старался комендант быстро разгадать тайну этого исчезновения, он так и не находил ответа. Он был взбешен и гнал каждого, кто только к нему приближался. Неудивительно, что я также избегал общаться с ним. Но мне не было скучно, так как скопилось достаточно дел, которые нужно было выполнить. Прежде всего купить лошадь для Амада, затем сходить к своей пациентке, которую я крайне редко навещал.
Перед дверью дома моей больной стоял оседланный мул, предназначенный для женщины. В передней стоял отец девочки, обрадовавшийся моему приходу.
Больная сидела выпрямившись, ее щеки снова порозовели, а глаза были как у совершенно здорового человека. Около ее кровати стояли мать и прабабушка. Прабабка уже приготовилась уезжать: она повесила на свое белое одеяние черную, похожую на пальто накидку, на голову надела черную чадру, откидывающуюся на спину. Девочка сразу протянула мне руку:
– О, я благодарю тебя, эфенди, теперь уже ясно, что я не умру!
– Да, она будет жить, – сказала старуха. – Бог и Пресвятая Дева Мария благословили твою руку и направили ее по верному пути – и сохранили для меня жизнь той, кто дороже всех прочих богатств на свете. Я не буду предлагать тебе богатство, золото – ты богатый эмир, у которого есть все, что ему понадобится; но все же скажи мне, как могу я отблагодарить тебя, эфенди?
– Хвали не меня, а Господа, это будет вернее, только Божья воля и чудо спасли твою девочку.
– Я буду молиться и за тебя, эфенди. Молитве женщины, которой недолго осталось жить на этом свете, Бог непременно внемлет. Сколько еще ты будешь в Амадии?
– Уже недолго.
– А куда ты отправляешься?
– Этого никто не должен знать, есть для этого причина. Тебе же я скажу одно: мы будем скакать на восток.
– Так ты едешь в том же направлении, что и я. Мой мул уже ждет меня перед домом. Может быть, мы больше никогда не увидимся, потому благословляю тебя я, старая женщина, которая не может дать тебе ничего больше и лучше. Но могу раскрыть тебе один секрет, который тебе, возможно, пригодится. Скоро настанут худые времена для Востока, и вполне возможно, что это коснется и тебя. Если же ты в своей беде окажешься между Ашиетой и Гундиком, последней деревней перед Тхомой, и никто не сможет тебе помочь, то скажи первому встречному, что тебя охраняет Рух-и-кульян – пещерный дух. Если же первый встречный не поймет, обратись ко второму, третьему, пока ты не найдешь человека, который тебя поймет.
– Рух-и-кульян? Пещерный дух? Что это за странное имя? – спросил я столетнюю женщину.
– Этого тебе никто не сможет сказать.
– Ты же говоришь о нем и не можешь меня просветить!
– Рух-и-кульян – существо, которое никто не знает. Оно то там, то здесь – повсюду, где только есть нуждающиеся в помощи, которую они заслуживают. Во многих деревнях есть место, где с ним можно говорить в определенное время. Туда в полночь идут нуждающиеся в помощи и поверяют ему все свои сокровенные желания. После этого оно дает совет и утешение, хотя иногда может грозить и наказывать. Иной человек, облеченный властью, покорно делает то, чего желает от него пещерный дух. При чужом человеке никогда не говорят об этом существе, только праведные и друзья могут знать, где оно находится.
– Тогда твой секрет мне не пригодится.
– Почему?
– Мне не откроют секрет, где его найти, хотя и поймут, что я знаю его имя.
– Тогда скажи, что это я рассказала тебе о нем, и тебе назовут место, где оно бывает. Мое имя знакомо по всем окрестностям Тиджари, а правоверные знают, что они могут доверять моим друзьям.
– Как звучит твое имя?
– Меня зовут Мара Дуриме.
За этим, несомненно, скрывалось нечто таинственное, но это было так по-литературному расхоже, что я не придал ни малейшего значения ее словам. Простившись со всеми, я отправился домой. Там творилось нечто невообразимое; на кухне громко кричали. Старой Мерсине, должно быть, что-то явно не пришлось по вкусу, что она с удовольствием выражала всеми доступными ей средствами. При таких обстоятельствах мне могла пригодиться или навредить любая мелочь. Я вошел и сразу увидел, как Мерсина читает поучительную проповедь смельчаку Селиму-аге. Она угрожающе размахивала перед ним руками; он стоял, опустив глаза, как ученик, получающий нагоняй от наставника. Увидев меня, Мерсина сразу бросилась ко мне:
– Ну-ка, посмотри на Селима-агу!
С повелевающим выражением лица она указала на бедного «ученика», я повернул голову вполоборота, чтобы видеть грешника.
– Этот человек – ага арнаутов? – спросила она.
– Да.
Я сказал это голосом, в котором сквозила уверенность, но как раз этот тон окончательно вывел ее из себя.
– Что?! Значит, и ты считаешь его командиром смелых арнаутов? Я скажу тебе, кто он есть: ага трусов!
Селим-ага открыл глаза и попытался выразить ими протест. Это ему удалось довольно хорошо.
– Не серди меня, Мерсина, ты же знаешь, каков я во гневе, – сказал он.
– Что это вы ссоритесь? – осмелился я спросить.
– Это те самые пятьдесят пиастров, – ответила Мерсина и с презрительным выражением лица указала на землю.
Там лежали две серебряные монеты по двадцать пиастров и одна такая же в десять пиастров.
– Ну и что?
– Деньги от мутеселлима.
Теперь я знал, в чем дело, и спросил:
– За что?
– За арест макреджа. Ты, кстати, знаешь, сколько у него было?
– Приблизительно двадцать четыре тысячи пиастров.
– Тогда Селим-ага сказал мне правду.
– Это невообразимо огромная сумма, которую комендант отнял у макреджа, а моему бравому Селиму-аге досталось всего лишь пятьдесят пиастров.
Когда она гневно обличала коменданта, ее лицо напоминало взбешенный восклицательный знак. Она двинула ногой монеты в сторону и спросила меня:
– А ты знаешь, что сделал этот Селим-ага?
– Что?
– Он просто взял деньги и ушел, не сказав ни слова. Спроси его, не лгу ли я!
– Что мне оставалось делать? – взвизгнул Селим-ага.
– Брось ему эти деньги в морду! Я бы это сделала наверняка! Не так ли, эфенди?
– Вполне допускаю такое, – сказал я, не солгав ни на йоту.
Она наградила меня взглядом, полным благодарности, и задала мне новый вопрос:
– Селим-ага должен вернуть деньги?
– Нет.
– Нет?
Я обратился к Селиму-аге:
– Ты подписывал тот список, который комендант должен отправить в Мосул?
– Да.
– Сколько он там указал?
– Четыреста пиастров золотом и восемьдесят один пиастр серебром.
– И больше ничего?
– Абсолютно.
– И перстни, и часы не указаны?
– Не указаны.
– Комендант – твой начальник. Не годится вам враждовать друг с другом; то, что ты взял деньги, хорошо. Ты помнишь, что я тебе обещал?
– Помню!
– Я сдержу свое слово и переговорю с комендантом. Ты еще получишь по меньшей мере тысячу пиастров.
– На самом деле, эфенди? – спросила Мерсина.
– Да. Вообще деньги не принадлежат ни мутеселлиму, ни Селиму-аге, но, что бы ни случилось, они все равно достанутся тому, кто не имеет на них никаких прав. Так что пусть уж все остается на своих местах. Только нехорошо так позорно обманывать Селима-агу.
– Не заслужил ли он хотя бы семи тысяч пиастров?
– Все равно он их не получит. Это был только предлог. Селим-ага, баш-чауш уже уехал?
– Еще нет.
– Он же хотел отбыть еще утром.
– Мутеселлиму придется составлять новый отчет, в старом он написал, что отправляет в Мосул араба. Быть может, баш-чауш останется и будет ждать, пока не поймают убежавшего.
– Думаю, надеяться на это уже поздно.
– Почему?
– Потому что араб, убегая по скалам, свалился вниз и разбился, естественно, насмерть.
– А вдруг мы ошибаемся?
– Почему же?
– Мутеселлим, кажется, полагает, что беглец еще жив.
– Он это тебе сказал?
– Нет, я понял это из разговора с ним.
– Тогда остается пожелать, чтобы он не обманулся.
Я пошел в свою комнату. Мне показалось, что какое-то не учтенное нами обстоятельство встревожило коменданта и вызвало у него подозрение. Все может быть. Нужно быть готовыми ко всему. Но прежде чем сообщить обо всем моим спутникам, я восстановил в памяти события минувшего дня и не нашел ничего такого, что могло бы нарушить наш план. Не успел я сам до конца во всем разобраться, как пришел Селим-ага.