Страница:
Русло реки было буквально усыпано острыми скользкими камнями; местами вода доходила мне до груди, а поскольку я был тесно привязан к лошади, мне пришлось вынести немало неприятных минут, прежде чем мы достигли другого берега. Там большая часть всадников от нас отстала, дальше меня потащили только двое разбойников. Мы проехали вниз по реке вплоть до быстрого горного ручья, впадавшего слева в Заб, и начали подниматься по нему. Для меня это была тяжелая дорога, но мое «сопровождение» не обращало на меня никакого внимания. На пути нам не встретился ни один человек. Затем мы проследовали мимо дикого нагромождения валунов и гальки по густому колючему кустарнику. Я понял, что мои сопровождающие по каким-то причинам не хотели заезжать в деревушку Шурд. Ее убогие хижины и развалины домов я видел внизу, в долине.
Позднее мы снова свернули направо и вскоре очутились в заброшенном овраге, ведущем в долину Раола. После трудной дороги мы наконец подъехали к строению, больше походившему на прямоугольное скопление камней высотой в четыре или пять локтей, которое имело одно-единственное отверстие, служившее одновременно и дверью и окном. Перед этим «кубиком» разбойники спешились.
– Мадана! – крикнул один.
Внутри хижины раздалось какое-то хриплое хрюканье, и немного спустя из двери вышла старая женщина. Мадана – так здесь называют петрушку. Как эта старушка обрела «пряное» имя, я понятия не имел; но когда она подошла совсем близко ко мне, я уловил вовсе не запах петрушки, а сложный аромат чеснока, тухлой рыбы, мертвых крыс, мыльной воды и подгоревшей селедки. Не держали бы меня путы, я бы отпрянул от нее. Одета была эта «прекрасная» обитательница долины Заба в короткую юбку, которую у нас побрезговали бы использовать и как половую тряпку; край юбки доходил до колен, из-под нее выглядывали грязные ноги, по которым было видно, что она не мылась уже долгие годы.
– Все готово? – осведомился мужчина и задал ей целый ряд вопросов, на которые она отвечала коротким «да».
С меня сняли часть пут, но рук не развязали и, низко наклонив мне голову, втолкнули в хижину. В стенах было несколько щелей, сквозь которые внутрь проникали лучи света, так что я мог подробно рассмотреть внутреннее «убранство». Это было четырехугольное, грубо отделанное, голое помещение, в заднем углу которого в землю глубоко и крепко был вбит толстый столб. Рядом лежала средних размеров куча сена и листьев, стояли полная воды миска и большой глиняный осколок, должно быть от кружки, используемый теперь как тарелка, на которой лежала каша, состоявшая, как казалось, наполовину из столярного клея и наполовину из дождевых червей или пиявок.
Сопротивляться было бессмысленно, поэтому я спокойно дал привязать себя толстой веревкой к этому столбу и лег на сено.
Женщина остановилась перед входом. Один из моих «попутчиков» молча вышел из хижины, другой же счел необходимым дать мне несколько указаний относительно моего поведения.
– Ты в плену! – заметил он так же метко, как и остроумно.
Я не отвечал.
– Ты не можешь убежать! – поучал он меня.
Я снова ничего не ответил.
– Мы сейчас уйдем, но старуха будет тебя охранять.
– Скажи ей хотя бы, чтобы она это делала снаружи.
– Она останется в хижине, – отвечал он, – она не должна выпускать тебя из виду; кроме того, она накормит тебя, если ты захочешь есть; ты ведь не можешь двигать руками.
– А где еда?
– Вот! – Он указал на осколок кружки, чье содержимое было столь соблазнительно.
– Что это?
– Я не знаю, но Мадана может стряпать как никакая другая женщина в деревне.
– Зачем вы меня сюда притащили?
– Мне нельзя тебе этого говорить; ты узнаешь это от другого человека. Не пытайся освободиться, иначе Мадана позовет нескольких человек, которые свяжут тебя так, что ты даже пошевелиться не сможешь.
Мужчина ушел. Я слышал удаляющиеся шаги обоих мужчин; затем в дом чуть ли не вползла, скрючившись, милая Петрушка и примостилась рядом с входом так, что я находился прямо перед ее взором.
Это было, прямо скажем, неприятное положение, но меня больше беспокоила мучительная мысль о моих друзьях в Лизане. Мелек с надеждой ждал меня, и курды тоже наверняка беспокоились по поводу моего долгого отсутствия. А я лежал здесь привязанный, как собака в конуре. Интересно, чем это кончится?
Утешало меня только одно обстоятельство. Если Мохаммед Эмин приехал в Лизан, то халдеи, наверное, уже оказались на том месте, где на нас напали, нашли мертвую лошадь и следы борьбы, а во всем остальном мне приходилось полагаться на ум и отвагу моего верного Халефа.
Я лежал долго, ломая голову в поисках выхода из этой нелепой ситуации. Тут меня вывел из состояния задумчивости голос милой Маданы. Она была женщиной, поэтому не могла так долго ничего не говорить.
– Хочешь есть? – спросила она меня.
– Нет.
– А пить?
– Нет.
Разговор кончился, благоухающая Петрушка подковыляла ко мне, мирно уселась прямо перед моим носом и взяла на колени отвергнутый мною осколок кружки с пищей. Всеми пятью пальцами правой руки она взяла таинственную смесь и распахнула рот, как дорожную сумку из черной кожи. Я закрыл глаза. Раздалось громкое чавканье, затем шуршащие звуки, которые возникают, когда язык используют как тряпку, которой смахивают остатки с посуды, и наконец продолжительное довольное хрюканье. О Петрушка, почему бы тебе не благоухать в отдалении от меня, на улице?
Только спустя много времени я снова открыл глаза.
Моя надежная охрана еще сидела передо мною, уставившись на меня. В ее глазах я заметил немного сочувствия и куда больше любопытства.
– Кто ты? – спросила она меня.
– А ты что, этого не знаешь?
– Нет. Ты мусульманин?
– Я христианин.
– Христианин – и в плену? Ты разве не курд-бервари?
– Я христианин с Запада.
– С Запада! – воскликнула она удивленно. – Где мужчины танцуют с женщинами и где едят лопатами?
Отголоски нашей западной культуры достигли и ушей Петрушки; она слышала про наши ложки и польку.
– Да, – сказал я.
– Что тебе надо в нашей стране?
– Я хочу посмотреть, так ли красивы ваши женщины, как и наши.
– И какой ты сделал вывод?
– Они очень красивы.
– Да, они красивы, – подтвердила она, – красивей, чем в какой-либо другой стране. У тебя есть женщина?
– Нет.
– Мне жалко тебя! Твоя жизнь как миска, где нету ни сармысака, ни салджангоша.
Улитки в чесноке? Значит, это и было то ужасное блюдо, которое так быстро исчезло в пасти «дорожной сумки»! И без всяких «лопат».
– Ты не хочешь взять себе женщину?
– Может быть, и хотел бы, но не могу.
– Почему?
– Как это можно, если меня связали?
– Тебя снова развяжут.
– Меня освободят?
– Мы – халдеи; мы не убиваем пленных. Что ты сделал, что тебя связали?
– Сейчас расскажу. Я прибыл в эту местность через Мосул и Амадию…
Она прервала меня торопливо:
– Через Амадию?
– Да.
– Когда ты там был?
– Недавно.
– Как долго?
– Несколько дней.
– Может, ты видел там одного человека, эмира и хакима с Запада?
– Видел. Он вылечил девочку, которая приняла яд.
– Он еще там?
– Нет.
– Где он?
– Почему ты спрашиваешь о нем?
– Потому что я слышала, что он посетит эту местность.
Она говорила с большой поспешностью, что могло свидетельствовать только о живейшем интересе.
– Он уже в этой местности, – сказал я.
– Где? Быстро скажи мне!
– Здесь.
– Здесь, в Шурде? Ты ошибаешься; я ничего об этом не слыхивала!
– Не здесь, в Шурде, а в твоей хижине.
– В этой хижине? Боже мой, тогда это, должно быть, ты!
– Конечно!
– Можешь ли ты это доказать?
– Да.
– Тогда скажи, кого ты встретил в доме больной, принявшей яд?
– Мару Дуриме.
– Она тебе давала талисман?
– Нет, но она сказала, что если я окажусь в беде, то должен сказать «Рух-и-кульян».
– Тогда это и в самом деле ты, ты, господин! – закричала она, всплеснув руками. – Ты друг Мары Дуриме; я тебе помогу, я тебя спасу. Расскажи мне, как тебя поймали!
Уже в третий раз за день я испытал чудодейственную силу имени Мары Дуриме. Какой же властью обладала эта таинственная женщина?!
– Кто такая Мара Дуриме?
– Она старая княгиня, чьи потомки отпали от Мессии и перешли к Мохаммеду. Теперь же она расплачивается за их грехи и путешествует туда-сюда, не имея никакого покоя.
– А кто такой Рух-и-кульян?
– Это добрый дух. Одни говорят, это архангел Гавриил, другие – архангел Михаил, защитник верующих. Он появляется в определенных местах в определенное время. Но расскажи прежде, как ты очутился в плену?
Этот рассказ в дальнейшем мог принести мне пользу. Стараясь не обращать внимания на неудобное положение тела, на крепко связанные руки, я подробно рассказал ей про мои приключения, начиная с самой Амадии. Старуха слушала с величайшим вниманием, а когда я закончил, нежно взяла одну из моих «зашнурованных» рук.
– Господин, ты прав, – воскликнула она, – это Неджир-бей держит тебя в плену! Я не знаю, почему он это делает, но я его не люблю: он грубый человек. Я спасу тебя.
– Ты развяжешь меня?
– Господин, пока я не смею этого сделать. Скоро придет Неджир-бей, и тогда он меня строго накажет.
– Ты хочешь просить за меня?
– Я не могу взобраться вверх к нему: дорога слишком крута для меня. Но… – Она сделала паузу и задумалась. Затем посмотрела на меня испытующе. – Господин, ты скажешь мне правду?
– Да!
– Ты все-таки попробуешь бежать, даже если пообещаешь не делать этого?
– Я не обманываю, если что-либо обещаю!
– Твои руки слишком туго связаны. Ты останешься здесь, если я тебе их развяжу?
– Обещаю тебе это.
– Но я могу снова их связать, когда кто-нибудь придет?
– Да.
– Поклянись.
– Священное писание гласит: «Ваша речь: да, да, нет, нет; что больше этого, то от лукавого». Я не клянусь, я просто обещаю тебе и сдержу свое слово.
– Я верю тебе.
Она приподнялась и попыталась ослабить узел на моей шее. Должен признаться, что в этот момент благоухание милой Петрушки ни в малейшей степени не было для меня противным. Наконец я протянул вперед затекшие руки и вздохнул с наслаждением полной грудью, не стянутой веревками. Мадана теперь уселась перед входом, откуда могла издалека заметить приближение людей. То, что наша беседа может вестись и дальше через дверное отверстие, бравая старушка доказала мне тут же.
– Когда кто-нибудь придет, я тебя на время свяжу, – сказала она, – и тогда, тогда… О Господи, вернешься ли ты, если я позволю тебе уйти?
– Да. Но куда мне нужно прийти?
– Туда, на гору, где живет Рух-и-кульян.
Я удивленно вскинул голову. Это ведь было именно тем самым приключением, которое редко кому выпадало!
– Я уйду, но ты можешь рассчитывать на то, что я вернусь! – с радостью обещал я. – Но я не знаю дороги.
– Я позову Ингджу, она тебя проведет.
Ингджа – это «жемчужина», многообещающее имя!
– Кто такая Ингджа? – полюбопытствовал я.
– Дочь Неджир-бея.
– Неджир-бея? – переспросил я оторопело.
– Она отличается от своего отца, она лучше.
– Она меня поведет, хотя знает, что это дело касается ее отца?
– Да. Она любимица Мары Дуриме, и я с ней говорила о чужом эмире, побеждающем яд и обладающем чудодейственным оружием.
Значит, вести о моих чудесных медицинских способностях достигли даже этой местности. Я удивленно спросил:
– Кто тебе сказал это?
– Твой слуга рассказал об этом отцу больной, а Мара Дуриме – Ингдже. Мне ее позвать, господин?
– Да, если можно.
– Тогда мне придется тебя снова связать, но только до тех пор, пока я не вернусь.
– Хорошо, давай!
Я охотно повиновался теперь заботливым рукам Маданы. Она отсутствовала недолго. Вскоре старуха возвратилась и сказала, что Ингджа скоро придет. Мадана освободила мне руки, и я спросил ее, была ли она в деревне, выразив при этом опасение:
– А если бы тебя увидели? Ты же должна меня охранять!
– О, мужчины все отсутствуют, а женщины, видевшие меня, не подведут нас.
– А где мужчины?
– Ушли в Лизан.
– Зачем?
– Я не спрашивала. Какое мне дело до дел этих мужчин! Может, тебе это скажет Ингджа.
Старуха снова уселась перед дверью. Вскоре она торопливо поднялась и побежала кому-то навстречу. Они о чем-то пошептались перед хижиной, и чья-то тень заслонила вход в жилище. Это была Жемчужина.
Уже с первого взгляда на нее я сказал себе, что ее имя весьма метко. Ей было лет девятнадцать, она была высокая и с таким мускулистым телом, что у нас она, без сомнения, могла бы стать женою правофлангового старой прусской гвардии великанов. Несмотря на это, ее лицо было по-девчоночьи мягким и даже с заметным налетом застенчивости по отношению ко мне.
– Салам, эмир! – поздоровалась она тихим голосом.
– Салам! Ты Ингджа, дочь раиса Шурда?
– Да, господин.
– Прости, что не встал, чтобы приветствовать тебя, но я привязан.
– Я думала, что Мадана освободила тебя на время…
– Только руки.
– А почему не все остальное?
Она тут же наклонилась, чтобы разрезать веревки, однако я сказал:
– Благодарю тебя, милая! Тем не менее я прошу не делать этого, нам потребуется потом слишком много времени, чтобы снова связать меня, если кто-нибудь заявится.
– Мадана мне все рассказала, – продолжала свою речь Ингджа. – Господин, я не позволю, чтобы ты лежал здесь на земле, – ты, эмир с Запада, который ездит по всем странам мира, чтобы испытать приключения!
Это были последствия хвастовства моего маленького хаджи Халефа Омара. Девочка посчитала меня за западного Гаруна аль-Рашида, охотящегося за приключениями.
– Но все же из осторожности ты не будешь ничего такого делать, – отвечал я. – Давай садись рядом со мной и позволь, я задам тебе несколько вопросов.
– Господин, ты слишком добр. Я всего лишь простая девушка, чей отец тебя смертельно оскорбил.
– Может, я его еще и прощу – из-за тебя.
– Не из-за меня, а из-за моей матери, господин. Он не мой отец; первый муж моей мамы умер.
– Бедное дитя! А отчим строг и жесток с тобой?
Ее глаза вспыхнули.
– Строг и жесток? Господин, пусть только попытается вести себя так! Нет, но он презирает свою жену и меня; он не видит и не слышит нас. Он не хочет, чтобы мы его любили, и поэтому… Это не грех, что я проведу тебя к Рух-и-кульяну.
– Когда это произойдет?
– В полночь нужно быть на горе.
– Дух находится в пещере?
– Да. Он всегда там в полночь первого дня каждой второй недели.
– А как узнать, что он там?
– По свече. Ее оставляют перед входом в пещеру и отходят в сторону. Если свеча продолжает гореть, духа нет; если же она гаснет – он там. Затем входят в пещеру, делают три шага и говорят что нужно.
– При наших обстоятельствах можно обращаться к духу?
– К духу можно обращаться при любых обстоятельствах. Его можно о чем-то попросить; можно пожаловаться на другого; можно о чем-либо осведомиться.
– Я полагаю, духи не говорят? Как же узнают, какой ответ дал дух?
– После того как сказали пожелание, подходят к иконе, которая там висит, и ждут некоторое время. Если свеча снова загорится, значит, просьба исполнена, и вскоре после этого, чаще всего уже в следующую ночь, получают ту весть, которую ожидали.
– Что это за икона?
– Там находится высокий столб, на котором укреплена икона Пресвятой Богоматери.
Это меня озадачило, я ведь знал, что халдеи придерживались учения, что Святая Мария родила не Бога, а всего лишь человека по имени Иисус. Таинственный Рух-и-кульян, оказывается, праведный католик!
– Как долго там стоит эта икона? – спросил я.
– Не знаю, но точно дольше, чем я живу.
– И еще никто из курдов или халдеев не сказал, что ее нужно убрать?
– Нет, ибо тогда Рух-и-кульян навсегда пропал бы.
– А этого никто не хочет?
– Никто, господин. Дух совершает благодеяние за благодеянием повсюду. Он делает бедных счастливыми и дает советы богатым; защищает слабых и угрожает сильным; добрые на него надеются, злые дрожат перед ним. Если я попрошу отца освободить тебя, то он только засмеется мне в лицо; если же это ему прикажет дух, он послушается.
– Ты тоже была ночью в пещере?
– Несколько раз. Я просила об одном деле для моей матери и сестры.
– Твою просьбу исполнили?
– Да.
– Кто сказал тебе об этом?
– Вначале это случалось ночью, и я не могла ничего этого видеть; последний раз это случилось, когда ко мне пришла Мара Дуриме. Ее посетил дух и послал ее ко мне.
– Значит, ты знаешь Мару Дуриме?
– Сколько я живу, столько я ее и знаю.
– Она, наверное, часто заходит к вам.
– Да, господин. И тогда я иду вместе с ней на гору собирать травы или мы посещаем больных, которым требуется ее помощь.
– Где она живет?
– Никто не знает этого. Вполне вероятно, у нее вообще нет какого-то определенного места, где она живет. Она в каждом доме желанная гостья.
– Откуда она родом?
– Разное говорят. Большинство рассказывают, что она княжна из старого рода правителей Лизана. Это был могущественный род, и Тиджари и Тхома были ему подчинены. Они ели и пили из золотых сосудов, а все остальное было изготовлено из серебра и металла. Потом они обратились в другую веру, и Господь излил свой гнев на них неудержимым потоком; их разметало по всем странам. Только Мара Дуриме осталась верна своему Богу, и он ее благословил почтенным возрастом, мудрым сердцем и большим богатством.
– Где же находятся у нее все эти богатства, если у нее нет жилища?
– Никто не знает где. Некоторые говорят, она закопала свое золото в земле. Многие же, однако, утверждают, что она обладает властью над духами тьмы, которые принесут ей столько денег, сколько ей будет нужно.
– Значит, она рассказывала тебе про меня?
– Да, все, что поведал про тебя твой слуга. Она мне приказала, чтобы я, как только вернусь в эту местность, пошла к Рух-и-кульяну и попросила его оградить тебя от всех несчастий.
– Ты не проводишь меня до пещеры?
– Нет. Ты не голоден, господин? Мадана сказала мне, что ты разрешил ей скушать твой завтрак.
– Кто его приготовил?
– Она сама. Ей это заказал отец.
– А почему не вам?
– Мы не должны были знать, что он скрывает пленника. А муж Маданы – лучший друг моего отца, поэтому-то он именно Мадане приказал охранять тебя.
– Где мужчины деревни?
– Должны быть около Лизана.
– Что они там делают?
– Я не знаю.
– Можешь узнать?
– Может быть, но скажи, господин, не голоден ли ты?
Я ответил уклончиво:
– Я отказался от блюда, потому что я не привык есть улитки с чесноком.
– О, эмир, тогда я принесу тебе кое-что другое. Видишь, наступает ночь, я скоро вернусь и накормлю тебя.
Она спешно поднялась, и я попросил:
– Узнай также, что делают ваши мужчины!
Она ушла, что было кстати, ибо не прошло и десяти минут, как Мадана, провожавшая девушку, вбежала, жутко торопясь, в хижину.
– Я должна тебя связать, – быстро проговорила она. – Идет мой муж от Неджир-бея. Он не должен знать, что мы говорили друг с другом. Не выдавай меня!
Она снова связала мне руки и опустилась на корточки рядом с входом, изобразив на лице неприступное, враждебное выражение.
Несколько секунд спустя зацокали копыта. Перед хижиной всадник остановился, спешился и вошел ко мне. Это был старый, худощавый мужчина, очень подходивший моей бравой Мадане по своему внешнему виду. Он подошел ко мне не здороваясь, исследовал веревки и нашел, что они по-прежнему прочны. Затем обратился к Мадане:
– Выйди и не смей подслушивать!
Мадана беззвучно покинула хижину, и он уселся напротив меня прямо на земле. Мне было крайне любопытно, что скажет этот Петрушка мужского рода, одежды которого издавали уже вышеописанное благоухание, только в превосходной степени.
– Как тебя зовут? – закричал он на меня.
Естественно, я молчал.
– Ты глухой? Я хочу знать твое имя.
И снова молчание.
– Нет, ты мне ответишь!
При этом он пнул меня в бок. Руками я не мог его ухватить, но ногами я мог двигать, как мне было нужно, и был вполне в состоянии разъяснить ему мое мировоззрение без всяких теоретических объяснений; я притянул к себе связанные колени, выбросил их вперед и с такой силой ударил его, что он как из катапульты пролетел через жилище к противоположной стене. Его кости оказались на удивление прочными, он только осмотрелся и затем как ни в чем не бывало сказал:
– Не смей больше так делать!
– Говори вежливо, тогда и я буду отвечать вежливо!
– Кто ты?
– Не трать время на пустые вопросы! Кто я, это ты давно знаешь.
– Что тебе нужно было в Лизане?
– Это тебя не касается.
– Что тебе нужно было у курдов-бервари?
– И это тебя не касается.
– Где твой вороной конь?
– В хорошем месте.
– Где твои вещи?
– Там, где ты их не найдешь.
– Ты богат? Ты можешь заплатить за себя выкуп?
– Подойди поближе, если тебе это нужно. Запомни: я эмир, а ты подчиненный своего раиса. Только я один имею право задавать вопросы, а ты – отвечать. Не воображай, что я буду отвечать на твои вопросы!
Ему показалось наиболее целесообразным согласиться со мной; недолго поразмыслив, он сказал:
– Тогда спрашивай ты!
– Где Неджир-бей?
– Почему ты спрашиваешь о нем?
– Потому что это он приказал на меня напасть.
– Ты ошибаешься.
– Не лги!
– И тем не менее ты ошибаешься. Ты ведь даже не знаешь, где находишься!
– Ты думаешь и в самом деле, что можно обмануть эмира из Франкистана? Если я отсюда спущусь в долину, там будет Шурд. Справа от него расположен Лизан, слева – Раола, а там, на верху горы, лежит пещера Рух-и-кульяна.
Он не мог скрыть удивления.
– Что ты знаешь о пещерном духе, чужеземец?
– Больше, чем ты, и больше, чем все жители этой долины!
Снова Мара Дуриме делала меня господином ситуации. Насара явно не знал, что делать с данным ему заданием.
– Скажи, что ты знаешь, – сказал он.
– Ба! Вы недостойны, чтобы вам рассказывали о пещерном духе. Чего ты хочешь? Зачем вы напали на меня?
– Прежде всего мы хотим получить от тебя твоего коня.
– Дальше!
– Оружие.
– Дальше!
– Все вещи!
– Дальше!
– И все, что имеется у твоих спутников.
– О, да ты, оказывается, скромен.
– Тогда бы мы тебя отпустили.
– Ты думаешь? Я не верю в это, ведь вы хотите большего.
– Ничего, кроме того, что ты прикажешь мелеку Лизана не отпускать на свободу бея Гумри.
– Прикажешь? Ты сошел с ума, старик? Ты считаешь, что я могу отдавать приказы правителю Лизана, и смеешь делать мне предписания, – ты, червь, которого я попираю ногами.
– Господин, не ругайся!
– Я не ругаюсь, я говорю правду. Стыдись, человек! Ты называешь себя христианином, а сам подлый вор и разбойник. Я тоже христианин и буду везде рассказывать, что халдеи страшнее, чем курдские разбойники. Бервари принимали меня, христианина, с радостью; насара же из Шурда вероломно напали и ограбили.
– Ты ничего не расскажешь, потому что, если ты не сделаешь того, что я тебе говорю, ты навсегда останешься здесь связанным.
– Мелек Лизана потребует моего освобождения.
– Мы не боимся его. Уже сегодня к нам присоединятся несколько очень могущественных его противников. Ты сделаешь то, что я потребовал?
– Нет!
– Тогда знай, что я приду лишь завтра. Ты не будешь больше никого видеть, кроме меня и твоей стражи, которая больше не принесет тебе пищи. Голод сделает тебя сговорчивее! А в наказание за твой удар тебе не дадут больше воды.
Он выплеснул воду, сделал презрительный жест и вышел наружу. Некоторое время он говорил повелительным тоном со своей женой, затем влез на лошадь и ускакал.
Я знал теперь, почему меня держат здесь. Раису Шурда был выгоден бой с курдами, поэтому меня исключили как посредника; заодно можно было и овладеть моим имуществом. Мнимый посланник мелека был подослан раисом, чтобы разузнать, где я нахожусь.
Спустя некоторое время вошла Мадана.
– Он тебя оскорбил, господин? – Таков был ее первый вопрос.
– Да ладно!
– Эмир, не гневайся на него! Это ему приказал раис. Однако он очень злился на тебя. Я не должна с тобой говорить и не могу давать тебе ни есть, ни пить.
– Когда он снова придет?
– Он сказал, что утром. Ему еще нужно ночью скакать в Мурги.
– За это время вернутся другие мужчины?
– Не думаю. Только немногие знают, где ты находишься. Смотри-ка, он вылил твою воду, давай-ка я наберу тебе у ключа свежей.
Вместе с водой она принесла связку лучин, поскольку уже начало темнеть. Едва она укрепила первую лучину на стене, как снаружи раздались шаги. К счастью, она меня еще не развязала. Но что это? Спертое дыхание, несомненно, принадлежало собаке, вот раздался короткий лай – о, я его узнал, я так часто его слышал!
– Доян! – закричал я радостно.
Сразу же раздался громкий лай и человеческий возглас; затем пес метнулся через вход, опрокинув на землю Мадану, и кинулся, радостно скуля, ко мне. Сразу же после этого в дверном отверстии появился угрожающий ствол ружья и кто-то спросил:
Позднее мы снова свернули направо и вскоре очутились в заброшенном овраге, ведущем в долину Раола. После трудной дороги мы наконец подъехали к строению, больше походившему на прямоугольное скопление камней высотой в четыре или пять локтей, которое имело одно-единственное отверстие, служившее одновременно и дверью и окном. Перед этим «кубиком» разбойники спешились.
– Мадана! – крикнул один.
Внутри хижины раздалось какое-то хриплое хрюканье, и немного спустя из двери вышла старая женщина. Мадана – так здесь называют петрушку. Как эта старушка обрела «пряное» имя, я понятия не имел; но когда она подошла совсем близко ко мне, я уловил вовсе не запах петрушки, а сложный аромат чеснока, тухлой рыбы, мертвых крыс, мыльной воды и подгоревшей селедки. Не держали бы меня путы, я бы отпрянул от нее. Одета была эта «прекрасная» обитательница долины Заба в короткую юбку, которую у нас побрезговали бы использовать и как половую тряпку; край юбки доходил до колен, из-под нее выглядывали грязные ноги, по которым было видно, что она не мылась уже долгие годы.
– Все готово? – осведомился мужчина и задал ей целый ряд вопросов, на которые она отвечала коротким «да».
С меня сняли часть пут, но рук не развязали и, низко наклонив мне голову, втолкнули в хижину. В стенах было несколько щелей, сквозь которые внутрь проникали лучи света, так что я мог подробно рассмотреть внутреннее «убранство». Это было четырехугольное, грубо отделанное, голое помещение, в заднем углу которого в землю глубоко и крепко был вбит толстый столб. Рядом лежала средних размеров куча сена и листьев, стояли полная воды миска и большой глиняный осколок, должно быть от кружки, используемый теперь как тарелка, на которой лежала каша, состоявшая, как казалось, наполовину из столярного клея и наполовину из дождевых червей или пиявок.
Сопротивляться было бессмысленно, поэтому я спокойно дал привязать себя толстой веревкой к этому столбу и лег на сено.
Женщина остановилась перед входом. Один из моих «попутчиков» молча вышел из хижины, другой же счел необходимым дать мне несколько указаний относительно моего поведения.
– Ты в плену! – заметил он так же метко, как и остроумно.
Я не отвечал.
– Ты не можешь убежать! – поучал он меня.
Я снова ничего не ответил.
– Мы сейчас уйдем, но старуха будет тебя охранять.
– Скажи ей хотя бы, чтобы она это делала снаружи.
– Она останется в хижине, – отвечал он, – она не должна выпускать тебя из виду; кроме того, она накормит тебя, если ты захочешь есть; ты ведь не можешь двигать руками.
– А где еда?
– Вот! – Он указал на осколок кружки, чье содержимое было столь соблазнительно.
– Что это?
– Я не знаю, но Мадана может стряпать как никакая другая женщина в деревне.
– Зачем вы меня сюда притащили?
– Мне нельзя тебе этого говорить; ты узнаешь это от другого человека. Не пытайся освободиться, иначе Мадана позовет нескольких человек, которые свяжут тебя так, что ты даже пошевелиться не сможешь.
Мужчина ушел. Я слышал удаляющиеся шаги обоих мужчин; затем в дом чуть ли не вползла, скрючившись, милая Петрушка и примостилась рядом с входом так, что я находился прямо перед ее взором.
Это было, прямо скажем, неприятное положение, но меня больше беспокоила мучительная мысль о моих друзьях в Лизане. Мелек с надеждой ждал меня, и курды тоже наверняка беспокоились по поводу моего долгого отсутствия. А я лежал здесь привязанный, как собака в конуре. Интересно, чем это кончится?
Утешало меня только одно обстоятельство. Если Мохаммед Эмин приехал в Лизан, то халдеи, наверное, уже оказались на том месте, где на нас напали, нашли мертвую лошадь и следы борьбы, а во всем остальном мне приходилось полагаться на ум и отвагу моего верного Халефа.
Я лежал долго, ломая голову в поисках выхода из этой нелепой ситуации. Тут меня вывел из состояния задумчивости голос милой Маданы. Она была женщиной, поэтому не могла так долго ничего не говорить.
– Хочешь есть? – спросила она меня.
– Нет.
– А пить?
– Нет.
Разговор кончился, благоухающая Петрушка подковыляла ко мне, мирно уселась прямо перед моим носом и взяла на колени отвергнутый мною осколок кружки с пищей. Всеми пятью пальцами правой руки она взяла таинственную смесь и распахнула рот, как дорожную сумку из черной кожи. Я закрыл глаза. Раздалось громкое чавканье, затем шуршащие звуки, которые возникают, когда язык используют как тряпку, которой смахивают остатки с посуды, и наконец продолжительное довольное хрюканье. О Петрушка, почему бы тебе не благоухать в отдалении от меня, на улице?
Только спустя много времени я снова открыл глаза.
Моя надежная охрана еще сидела передо мною, уставившись на меня. В ее глазах я заметил немного сочувствия и куда больше любопытства.
– Кто ты? – спросила она меня.
– А ты что, этого не знаешь?
– Нет. Ты мусульманин?
– Я христианин.
– Христианин – и в плену? Ты разве не курд-бервари?
– Я христианин с Запада.
– С Запада! – воскликнула она удивленно. – Где мужчины танцуют с женщинами и где едят лопатами?
Отголоски нашей западной культуры достигли и ушей Петрушки; она слышала про наши ложки и польку.
– Да, – сказал я.
– Что тебе надо в нашей стране?
– Я хочу посмотреть, так ли красивы ваши женщины, как и наши.
– И какой ты сделал вывод?
– Они очень красивы.
– Да, они красивы, – подтвердила она, – красивей, чем в какой-либо другой стране. У тебя есть женщина?
– Нет.
– Мне жалко тебя! Твоя жизнь как миска, где нету ни сармысака, ни салджангоша.
Улитки в чесноке? Значит, это и было то ужасное блюдо, которое так быстро исчезло в пасти «дорожной сумки»! И без всяких «лопат».
– Ты не хочешь взять себе женщину?
– Может быть, и хотел бы, но не могу.
– Почему?
– Как это можно, если меня связали?
– Тебя снова развяжут.
– Меня освободят?
– Мы – халдеи; мы не убиваем пленных. Что ты сделал, что тебя связали?
– Сейчас расскажу. Я прибыл в эту местность через Мосул и Амадию…
Она прервала меня торопливо:
– Через Амадию?
– Да.
– Когда ты там был?
– Недавно.
– Как долго?
– Несколько дней.
– Может, ты видел там одного человека, эмира и хакима с Запада?
– Видел. Он вылечил девочку, которая приняла яд.
– Он еще там?
– Нет.
– Где он?
– Почему ты спрашиваешь о нем?
– Потому что я слышала, что он посетит эту местность.
Она говорила с большой поспешностью, что могло свидетельствовать только о живейшем интересе.
– Он уже в этой местности, – сказал я.
– Где? Быстро скажи мне!
– Здесь.
– Здесь, в Шурде? Ты ошибаешься; я ничего об этом не слыхивала!
– Не здесь, в Шурде, а в твоей хижине.
– В этой хижине? Боже мой, тогда это, должно быть, ты!
– Конечно!
– Можешь ли ты это доказать?
– Да.
– Тогда скажи, кого ты встретил в доме больной, принявшей яд?
– Мару Дуриме.
– Она тебе давала талисман?
– Нет, но она сказала, что если я окажусь в беде, то должен сказать «Рух-и-кульян».
– Тогда это и в самом деле ты, ты, господин! – закричала она, всплеснув руками. – Ты друг Мары Дуриме; я тебе помогу, я тебя спасу. Расскажи мне, как тебя поймали!
Уже в третий раз за день я испытал чудодейственную силу имени Мары Дуриме. Какой же властью обладала эта таинственная женщина?!
– Кто такая Мара Дуриме?
– Она старая княгиня, чьи потомки отпали от Мессии и перешли к Мохаммеду. Теперь же она расплачивается за их грехи и путешествует туда-сюда, не имея никакого покоя.
– А кто такой Рух-и-кульян?
– Это добрый дух. Одни говорят, это архангел Гавриил, другие – архангел Михаил, защитник верующих. Он появляется в определенных местах в определенное время. Но расскажи прежде, как ты очутился в плену?
Этот рассказ в дальнейшем мог принести мне пользу. Стараясь не обращать внимания на неудобное положение тела, на крепко связанные руки, я подробно рассказал ей про мои приключения, начиная с самой Амадии. Старуха слушала с величайшим вниманием, а когда я закончил, нежно взяла одну из моих «зашнурованных» рук.
– Господин, ты прав, – воскликнула она, – это Неджир-бей держит тебя в плену! Я не знаю, почему он это делает, но я его не люблю: он грубый человек. Я спасу тебя.
– Ты развяжешь меня?
– Господин, пока я не смею этого сделать. Скоро придет Неджир-бей, и тогда он меня строго накажет.
– Ты хочешь просить за меня?
– Я не могу взобраться вверх к нему: дорога слишком крута для меня. Но… – Она сделала паузу и задумалась. Затем посмотрела на меня испытующе. – Господин, ты скажешь мне правду?
– Да!
– Ты все-таки попробуешь бежать, даже если пообещаешь не делать этого?
– Я не обманываю, если что-либо обещаю!
– Твои руки слишком туго связаны. Ты останешься здесь, если я тебе их развяжу?
– Обещаю тебе это.
– Но я могу снова их связать, когда кто-нибудь придет?
– Да.
– Поклянись.
– Священное писание гласит: «Ваша речь: да, да, нет, нет; что больше этого, то от лукавого». Я не клянусь, я просто обещаю тебе и сдержу свое слово.
– Я верю тебе.
Она приподнялась и попыталась ослабить узел на моей шее. Должен признаться, что в этот момент благоухание милой Петрушки ни в малейшей степени не было для меня противным. Наконец я протянул вперед затекшие руки и вздохнул с наслаждением полной грудью, не стянутой веревками. Мадана теперь уселась перед входом, откуда могла издалека заметить приближение людей. То, что наша беседа может вестись и дальше через дверное отверстие, бравая старушка доказала мне тут же.
– Когда кто-нибудь придет, я тебя на время свяжу, – сказала она, – и тогда, тогда… О Господи, вернешься ли ты, если я позволю тебе уйти?
– Да. Но куда мне нужно прийти?
– Туда, на гору, где живет Рух-и-кульян.
Я удивленно вскинул голову. Это ведь было именно тем самым приключением, которое редко кому выпадало!
– Я уйду, но ты можешь рассчитывать на то, что я вернусь! – с радостью обещал я. – Но я не знаю дороги.
– Я позову Ингджу, она тебя проведет.
Ингджа – это «жемчужина», многообещающее имя!
– Кто такая Ингджа? – полюбопытствовал я.
– Дочь Неджир-бея.
– Неджир-бея? – переспросил я оторопело.
– Она отличается от своего отца, она лучше.
– Она меня поведет, хотя знает, что это дело касается ее отца?
– Да. Она любимица Мары Дуриме, и я с ней говорила о чужом эмире, побеждающем яд и обладающем чудодейственным оружием.
Значит, вести о моих чудесных медицинских способностях достигли даже этой местности. Я удивленно спросил:
– Кто тебе сказал это?
– Твой слуга рассказал об этом отцу больной, а Мара Дуриме – Ингдже. Мне ее позвать, господин?
– Да, если можно.
– Тогда мне придется тебя снова связать, но только до тех пор, пока я не вернусь.
– Хорошо, давай!
Я охотно повиновался теперь заботливым рукам Маданы. Она отсутствовала недолго. Вскоре старуха возвратилась и сказала, что Ингджа скоро придет. Мадана освободила мне руки, и я спросил ее, была ли она в деревне, выразив при этом опасение:
– А если бы тебя увидели? Ты же должна меня охранять!
– О, мужчины все отсутствуют, а женщины, видевшие меня, не подведут нас.
– А где мужчины?
– Ушли в Лизан.
– Зачем?
– Я не спрашивала. Какое мне дело до дел этих мужчин! Может, тебе это скажет Ингджа.
Старуха снова уселась перед дверью. Вскоре она торопливо поднялась и побежала кому-то навстречу. Они о чем-то пошептались перед хижиной, и чья-то тень заслонила вход в жилище. Это была Жемчужина.
Уже с первого взгляда на нее я сказал себе, что ее имя весьма метко. Ей было лет девятнадцать, она была высокая и с таким мускулистым телом, что у нас она, без сомнения, могла бы стать женою правофлангового старой прусской гвардии великанов. Несмотря на это, ее лицо было по-девчоночьи мягким и даже с заметным налетом застенчивости по отношению ко мне.
– Салам, эмир! – поздоровалась она тихим голосом.
– Салам! Ты Ингджа, дочь раиса Шурда?
– Да, господин.
– Прости, что не встал, чтобы приветствовать тебя, но я привязан.
– Я думала, что Мадана освободила тебя на время…
– Только руки.
– А почему не все остальное?
Она тут же наклонилась, чтобы разрезать веревки, однако я сказал:
– Благодарю тебя, милая! Тем не менее я прошу не делать этого, нам потребуется потом слишком много времени, чтобы снова связать меня, если кто-нибудь заявится.
– Мадана мне все рассказала, – продолжала свою речь Ингджа. – Господин, я не позволю, чтобы ты лежал здесь на земле, – ты, эмир с Запада, который ездит по всем странам мира, чтобы испытать приключения!
Это были последствия хвастовства моего маленького хаджи Халефа Омара. Девочка посчитала меня за западного Гаруна аль-Рашида, охотящегося за приключениями.
– Но все же из осторожности ты не будешь ничего такого делать, – отвечал я. – Давай садись рядом со мной и позволь, я задам тебе несколько вопросов.
– Господин, ты слишком добр. Я всего лишь простая девушка, чей отец тебя смертельно оскорбил.
– Может, я его еще и прощу – из-за тебя.
– Не из-за меня, а из-за моей матери, господин. Он не мой отец; первый муж моей мамы умер.
– Бедное дитя! А отчим строг и жесток с тобой?
Ее глаза вспыхнули.
– Строг и жесток? Господин, пусть только попытается вести себя так! Нет, но он презирает свою жену и меня; он не видит и не слышит нас. Он не хочет, чтобы мы его любили, и поэтому… Это не грех, что я проведу тебя к Рух-и-кульяну.
– Когда это произойдет?
– В полночь нужно быть на горе.
– Дух находится в пещере?
– Да. Он всегда там в полночь первого дня каждой второй недели.
– А как узнать, что он там?
– По свече. Ее оставляют перед входом в пещеру и отходят в сторону. Если свеча продолжает гореть, духа нет; если же она гаснет – он там. Затем входят в пещеру, делают три шага и говорят что нужно.
– При наших обстоятельствах можно обращаться к духу?
– К духу можно обращаться при любых обстоятельствах. Его можно о чем-то попросить; можно пожаловаться на другого; можно о чем-либо осведомиться.
– Я полагаю, духи не говорят? Как же узнают, какой ответ дал дух?
– После того как сказали пожелание, подходят к иконе, которая там висит, и ждут некоторое время. Если свеча снова загорится, значит, просьба исполнена, и вскоре после этого, чаще всего уже в следующую ночь, получают ту весть, которую ожидали.
– Что это за икона?
– Там находится высокий столб, на котором укреплена икона Пресвятой Богоматери.
Это меня озадачило, я ведь знал, что халдеи придерживались учения, что Святая Мария родила не Бога, а всего лишь человека по имени Иисус. Таинственный Рух-и-кульян, оказывается, праведный католик!
– Как долго там стоит эта икона? – спросил я.
– Не знаю, но точно дольше, чем я живу.
– И еще никто из курдов или халдеев не сказал, что ее нужно убрать?
– Нет, ибо тогда Рух-и-кульян навсегда пропал бы.
– А этого никто не хочет?
– Никто, господин. Дух совершает благодеяние за благодеянием повсюду. Он делает бедных счастливыми и дает советы богатым; защищает слабых и угрожает сильным; добрые на него надеются, злые дрожат перед ним. Если я попрошу отца освободить тебя, то он только засмеется мне в лицо; если же это ему прикажет дух, он послушается.
– Ты тоже была ночью в пещере?
– Несколько раз. Я просила об одном деле для моей матери и сестры.
– Твою просьбу исполнили?
– Да.
– Кто сказал тебе об этом?
– Вначале это случалось ночью, и я не могла ничего этого видеть; последний раз это случилось, когда ко мне пришла Мара Дуриме. Ее посетил дух и послал ее ко мне.
– Значит, ты знаешь Мару Дуриме?
– Сколько я живу, столько я ее и знаю.
– Она, наверное, часто заходит к вам.
– Да, господин. И тогда я иду вместе с ней на гору собирать травы или мы посещаем больных, которым требуется ее помощь.
– Где она живет?
– Никто не знает этого. Вполне вероятно, у нее вообще нет какого-то определенного места, где она живет. Она в каждом доме желанная гостья.
– Откуда она родом?
– Разное говорят. Большинство рассказывают, что она княжна из старого рода правителей Лизана. Это был могущественный род, и Тиджари и Тхома были ему подчинены. Они ели и пили из золотых сосудов, а все остальное было изготовлено из серебра и металла. Потом они обратились в другую веру, и Господь излил свой гнев на них неудержимым потоком; их разметало по всем странам. Только Мара Дуриме осталась верна своему Богу, и он ее благословил почтенным возрастом, мудрым сердцем и большим богатством.
– Где же находятся у нее все эти богатства, если у нее нет жилища?
– Никто не знает где. Некоторые говорят, она закопала свое золото в земле. Многие же, однако, утверждают, что она обладает властью над духами тьмы, которые принесут ей столько денег, сколько ей будет нужно.
– Значит, она рассказывала тебе про меня?
– Да, все, что поведал про тебя твой слуга. Она мне приказала, чтобы я, как только вернусь в эту местность, пошла к Рух-и-кульяну и попросила его оградить тебя от всех несчастий.
– Ты не проводишь меня до пещеры?
– Нет. Ты не голоден, господин? Мадана сказала мне, что ты разрешил ей скушать твой завтрак.
– Кто его приготовил?
– Она сама. Ей это заказал отец.
– А почему не вам?
– Мы не должны были знать, что он скрывает пленника. А муж Маданы – лучший друг моего отца, поэтому-то он именно Мадане приказал охранять тебя.
– Где мужчины деревни?
– Должны быть около Лизана.
– Что они там делают?
– Я не знаю.
– Можешь узнать?
– Может быть, но скажи, господин, не голоден ли ты?
Я ответил уклончиво:
– Я отказался от блюда, потому что я не привык есть улитки с чесноком.
– О, эмир, тогда я принесу тебе кое-что другое. Видишь, наступает ночь, я скоро вернусь и накормлю тебя.
Она спешно поднялась, и я попросил:
– Узнай также, что делают ваши мужчины!
Она ушла, что было кстати, ибо не прошло и десяти минут, как Мадана, провожавшая девушку, вбежала, жутко торопясь, в хижину.
– Я должна тебя связать, – быстро проговорила она. – Идет мой муж от Неджир-бея. Он не должен знать, что мы говорили друг с другом. Не выдавай меня!
Она снова связала мне руки и опустилась на корточки рядом с входом, изобразив на лице неприступное, враждебное выражение.
Несколько секунд спустя зацокали копыта. Перед хижиной всадник остановился, спешился и вошел ко мне. Это был старый, худощавый мужчина, очень подходивший моей бравой Мадане по своему внешнему виду. Он подошел ко мне не здороваясь, исследовал веревки и нашел, что они по-прежнему прочны. Затем обратился к Мадане:
– Выйди и не смей подслушивать!
Мадана беззвучно покинула хижину, и он уселся напротив меня прямо на земле. Мне было крайне любопытно, что скажет этот Петрушка мужского рода, одежды которого издавали уже вышеописанное благоухание, только в превосходной степени.
– Как тебя зовут? – закричал он на меня.
Естественно, я молчал.
– Ты глухой? Я хочу знать твое имя.
И снова молчание.
– Нет, ты мне ответишь!
При этом он пнул меня в бок. Руками я не мог его ухватить, но ногами я мог двигать, как мне было нужно, и был вполне в состоянии разъяснить ему мое мировоззрение без всяких теоретических объяснений; я притянул к себе связанные колени, выбросил их вперед и с такой силой ударил его, что он как из катапульты пролетел через жилище к противоположной стене. Его кости оказались на удивление прочными, он только осмотрелся и затем как ни в чем не бывало сказал:
– Не смей больше так делать!
– Говори вежливо, тогда и я буду отвечать вежливо!
– Кто ты?
– Не трать время на пустые вопросы! Кто я, это ты давно знаешь.
– Что тебе нужно было в Лизане?
– Это тебя не касается.
– Что тебе нужно было у курдов-бервари?
– И это тебя не касается.
– Где твой вороной конь?
– В хорошем месте.
– Где твои вещи?
– Там, где ты их не найдешь.
– Ты богат? Ты можешь заплатить за себя выкуп?
– Подойди поближе, если тебе это нужно. Запомни: я эмир, а ты подчиненный своего раиса. Только я один имею право задавать вопросы, а ты – отвечать. Не воображай, что я буду отвечать на твои вопросы!
Ему показалось наиболее целесообразным согласиться со мной; недолго поразмыслив, он сказал:
– Тогда спрашивай ты!
– Где Неджир-бей?
– Почему ты спрашиваешь о нем?
– Потому что это он приказал на меня напасть.
– Ты ошибаешься.
– Не лги!
– И тем не менее ты ошибаешься. Ты ведь даже не знаешь, где находишься!
– Ты думаешь и в самом деле, что можно обмануть эмира из Франкистана? Если я отсюда спущусь в долину, там будет Шурд. Справа от него расположен Лизан, слева – Раола, а там, на верху горы, лежит пещера Рух-и-кульяна.
Он не мог скрыть удивления.
– Что ты знаешь о пещерном духе, чужеземец?
– Больше, чем ты, и больше, чем все жители этой долины!
Снова Мара Дуриме делала меня господином ситуации. Насара явно не знал, что делать с данным ему заданием.
– Скажи, что ты знаешь, – сказал он.
– Ба! Вы недостойны, чтобы вам рассказывали о пещерном духе. Чего ты хочешь? Зачем вы напали на меня?
– Прежде всего мы хотим получить от тебя твоего коня.
– Дальше!
– Оружие.
– Дальше!
– Все вещи!
– Дальше!
– И все, что имеется у твоих спутников.
– О, да ты, оказывается, скромен.
– Тогда бы мы тебя отпустили.
– Ты думаешь? Я не верю в это, ведь вы хотите большего.
– Ничего, кроме того, что ты прикажешь мелеку Лизана не отпускать на свободу бея Гумри.
– Прикажешь? Ты сошел с ума, старик? Ты считаешь, что я могу отдавать приказы правителю Лизана, и смеешь делать мне предписания, – ты, червь, которого я попираю ногами.
– Господин, не ругайся!
– Я не ругаюсь, я говорю правду. Стыдись, человек! Ты называешь себя христианином, а сам подлый вор и разбойник. Я тоже христианин и буду везде рассказывать, что халдеи страшнее, чем курдские разбойники. Бервари принимали меня, христианина, с радостью; насара же из Шурда вероломно напали и ограбили.
– Ты ничего не расскажешь, потому что, если ты не сделаешь того, что я тебе говорю, ты навсегда останешься здесь связанным.
– Мелек Лизана потребует моего освобождения.
– Мы не боимся его. Уже сегодня к нам присоединятся несколько очень могущественных его противников. Ты сделаешь то, что я потребовал?
– Нет!
– Тогда знай, что я приду лишь завтра. Ты не будешь больше никого видеть, кроме меня и твоей стражи, которая больше не принесет тебе пищи. Голод сделает тебя сговорчивее! А в наказание за твой удар тебе не дадут больше воды.
Он выплеснул воду, сделал презрительный жест и вышел наружу. Некоторое время он говорил повелительным тоном со своей женой, затем влез на лошадь и ускакал.
Я знал теперь, почему меня держат здесь. Раису Шурда был выгоден бой с курдами, поэтому меня исключили как посредника; заодно можно было и овладеть моим имуществом. Мнимый посланник мелека был подослан раисом, чтобы разузнать, где я нахожусь.
Спустя некоторое время вошла Мадана.
– Он тебя оскорбил, господин? – Таков был ее первый вопрос.
– Да ладно!
– Эмир, не гневайся на него! Это ему приказал раис. Однако он очень злился на тебя. Я не должна с тобой говорить и не могу давать тебе ни есть, ни пить.
– Когда он снова придет?
– Он сказал, что утром. Ему еще нужно ночью скакать в Мурги.
– За это время вернутся другие мужчины?
– Не думаю. Только немногие знают, где ты находишься. Смотри-ка, он вылил твою воду, давай-ка я наберу тебе у ключа свежей.
Вместе с водой она принесла связку лучин, поскольку уже начало темнеть. Едва она укрепила первую лучину на стене, как снаружи раздались шаги. К счастью, она меня еще не развязала. Но что это? Спертое дыхание, несомненно, принадлежало собаке, вот раздался короткий лай – о, я его узнал, я так часто его слышал!
– Доян! – закричал я радостно.
Сразу же раздался громкий лай и человеческий возглас; затем пес метнулся через вход, опрокинув на землю Мадану, и кинулся, радостно скуля, ко мне. Сразу же после этого в дверном отверстии появился угрожающий ствол ружья и кто-то спросил: