Страница:
– Стоять! Кто вы? – спросил он меня.
Я указал на болюка-эмини.
– Ты что, не видишь, что вместе с нами солдат падишаха? Он даст тебе ответ.
– Я спросил не его, а тебя!
– Прочь, в сторону!
Я вздыбил лошадь, она сделала прыжок, и мужчина упал на землю. Мохаммед последовал моему примеру, и мы поскакали дальше. Вслед нам сыпали проклятиями арнауты, а башибузук вступил с ними в спор. Нам встретился человек в длинном кафтане и старом платке, обмотанном вокруг головы.
– Ты кто, человек?
– Господин, я ехуди, еврей. Жду твоих приказаний.
– Ты не знаешь, где живет мутеселлим[38], комендант?
– Знаю, господин.
– Тогда веди нас к его сералю[39].
Чем увереннее держишься с людьми на Востоке, тем дружественнее обхождение. Нас провели сквозь целый ряд переулков и базаров, которые произвели на меня впечатление полной заброшенности.
К этой важной пограничной крепости, как оказалось, власти относились очень небрежно. На улицах и в лавках не ощущалось жизни. Нам встречалось очень мало людей, а те, кого мы видели, имели удрученный, болезненный вид.
Сераль явно не заслуживал по своему виду такого названия, а скорее походил на подлаженные руины. Перед входом не было даже стражей. Мы спешились, передали наших лошадей догнавшим нас курду, Халефу и болюку-эмини. Еврей получил подарок. Мы вошли во дворец.
Пройдя по нескольким коридорам, мы наконец заметили человека, который, увидев нас, сменил свою размеренную походку на быстрый бег.
– Кто вы? Чего вам надо? – подбежав к нам, спросил он гневным голосом.
– Приятель, говори со мною иным тоном, иначе я тебе покажу, что такое вежливость. Ты кто такой?
– Я смотритель сераля.
– Можно мне встретиться и поговорить с мутеселлимом?
– Нет.
– Почему? Где он?
– Он выехал.
– Вы хотите мне сказать, что он дома и у него кейф!
– Кто ты такой, что можешь приказать ему, что можно, а чего нельзя делать?
– Никто. Но я хочу посоветовать тебе говорить правду.
– Ты позволяешь себе со мной так говорить? Ты, неверный, как ты смеешь входить в сераль коменданта с собакой?
Он был прав, рядом со мною действительно стояла борзая и наблюдала за нами, всем своим видом давая понять, что она ждет лишь моего кивка, чтобы броситься на турка.
– Поставь стражу у ворот, – ответил я ему, – тогда никто, кому не разрешено входить, не попадет в сераль. Так все-таки когда я могу поговорить с мутеселлимом?
– Ближе к концу дня.
– Хорошо, тогда скажи ему, что я приду к вечеру!
– А если комендант спросит, кто ты?
– Скажи, что я друг мосульского мутасаррыфа.
Он явно смутился.
Мы вышли из дворца, вскочили на лошадей и отправились искать себе какое-либо жилище. Собственно, это не составляло особого труда – как мы заметили, многие дома стояли пустыми, но я не намеревался тайно селиться в одном из заброшенных домов.
Когда мы, рассматривая здания, скакали по деревне, навстречу нам появилась огромная, устрашающая человеческая фигура. Его бархатная куртка и такие же штаны были украшены золотой вышивкой; его оружие было весьма внушительно; с его чубука, который он курил с очень большой уверенностью на ходу, свешивались, как я позже сосчитал, четырнадцать шерстяных кисточек. Он остановился возле меня и стал рассматривать моего вороного с важным видом знатока. Я также остановился и поздоровался:
– Салам.
– Алейкум! – ответил он и гордо кивнул.
– Я нездешний и не хочу говорить со всякими биркадни – простыми людьми, позволь мне лучше расспросить тебя, – сказал я с тем же гордым видом.
– По твоей речи видно, что ты эфенди. Я отвечу на твой вопрос.
– Кто ты?
– Я Селим-ага, командующий албанцами, защищающими эту знаменитую крепость.
– А я Кара бен Немси, протеже падишаха и посланник мутасаррыфа Мосула. Мне нужен дом в Амадии, чтобы несколько дней там пожить. Ты можешь указать хотя бы один?
Он с неохотой отдал мне воинские почести и сказал:
– Да освятит Аллах твое величие, эфенди! Ты большой господин и должен быть принят во дворце мутеселлима.
– Но хранитель дворца указал мне на дверь, и я…
– О Аллах, погуби это создание! – прервал он меня. – Я пойду и разорву его на кусочки.
Он закатил глаза и замахал обеими руками. Этот человек был, пожалуй, обычный брамарбас.
– Оставь этого человека! Он не удостоится чести видеть у себя гостей, которые принесли бы ему бакшиш!
– Бакшиш? – спросил храбрец. – Ты дашь бакшиш?
– У меня нет привычки скупиться.
– О, тогда я знаю дом, где ты можешь жить и раскуривать как шахиншах в Персии. Мне тебя проводить?
– Покажи мне этот дом!
Мы пошли за ним. Он провел нас по нескольким пустым переулкам вокруг базара, пока мы не очутились перед небольшим открытым местом.
– Это Мейдан юджеликюн! Верхняя площадь! – торжественно провозгласил он.
Может, у площади и были всевозможные качества, но величием она явно не могла похвастаться. Наверное, именно поэтому ей дали столь напыщенное имя. Стоя на этой площади, я ощущал себя в турецком городе – на этом мейдане слонялись кругом порядка двадцати бездомных паршивых собак. Увидев моего пса, они подняли яростный вой. Доян, как истинный паша, не обратил на него ровным счетом никакого внимания.
– А вот дом, который я имел в виду, – сообщил ага, показывая мне на здание, которое занимало целую сторону площади и выглядело совсем недурно. Спереди у него были несколько зарешеченных окон, по краю крыши стояли защитные перила, что являлось несомненным знаком роскоши в этой стране.
– Кто же живет в этом доме? – спросил я.
– Я сам, эфенди.
– А чей он?
– Мой.
– Ты его купил или снял?
– Ни то ни другое. Он принадлежал знаменитому Исмаил-паше и оставался без хозяина, пока я его не занял. Идем, я тебе все покажу.
Этот добрый и честный командующий арнаутов проникся, очевидно, большой симпатией к моему бакшишу. Но все же его предупредительность была мне весьма приятна и весьма своевременна. Мы спешились перед домом и вошли в него. В прихожей скрючилась старуха, она чистила лук, подбирая и жуя при этом падающие на пол кусочки. По ее виду я решил, что она прабабушка мутеселлима.
– Послушай, моя сладкая Мерсина, я привел мужчин, – почтительно заговорил с нею ага.
Из-за слез она нас совершенно не видела; к тому же она протерла «луковыми» руками глаза, и слезы посыпались еще больше.
– Мужчин? – переспросила она голосом, приглушенно исходящим из ее беззубого рта, как стуки полтергейста.
– Да, эти мужчины будут жить в доме…
Она с необычайной быстротой отбросила от себя лук и вскочила с пола.
– Жить? Здесь, в этом доме? Да в своем ли ты уме, Селим-ага?
– Да, моя милая Мерсина, они будут жить в этом доме, а ты будешь хозяйкой и будешь их обслуживать.
– Хозяйкой? Обслуживать? Аллах керим! Ты действительно сошел с ума! Разве я и так не работаю день и ночь, чтобы справиться лишь с одним тобой! Гони их прочь, немедленно! Я приказываю тебе!
По лицу аги было видно, что он немного смутился. Сладкая и милая Мерсина, похоже, держала все в доме в своих руках. И еще как!
– Тебе не придется больше работать день и ночь. Я найму им служанку.
– Служанку? – переспросила она.
Ее голос не был больше приглушенным, наоборот, стал визгливым и срывающимся, как будто ротик милой голубицы обернулся «клювом кларнета».
– Служанку? Небось молодую и симпатичную, э-э?
– Это зависит от мужчин, Мерсина.
Она уперла руки в бедра, что на Востоке имеет то же значение, что и на Западе, и глубоко вздохнула.
– От этих мужчин? Я все здесь решаю! Я приказываю! Здесь только я госпожа! Я здесь определяю, что будет и что не будет. И я приказываю тебе гнать прочь этих мужчин. Ты слышишь, Селим-ага? Прочь, и немедленно!
– Но это ведь совсем не мужчины, моя единственная Мерсина!
Мерсина, что по-арабски означает «миртовое дерево», снова протерла глаза и внимательно на нас посмотрела. Я же был несколько удивлен таким заявлением аги. Кем же, собственно, мы были, как не мужчинами?
– Нет, – повторил он, – это не мужчины, это эфенди, большие эфенди, они находятся под защитой падишаха.
– Какое мне дело до твоего падишаха! Здесь я падишахиня, султанша Валиде, и что я скажу, то и будет!
– Да послушай же! Они дадут очень хороший бакшиш.
Слово «бакшиш» на Востоке обладает чудесным действием. В данном случае это слово стало для нас спасительным. Мирта опустила руки, мягко улыбнулась, правда, улыбка эта немедленно сменилась издевательской усмешкой, и повернулась к мистеру Давиду Линдсею.
– Большой бакшиш? Это так?
Линдсей замотал головой и показал на меня.
– Что с ним? – спросила она меня, показывая на англичанина. – Он что, ненормальный?
– Нет, – ответил я ей. – Позволь нам, о душа этого дома, рассказать, кто мы такие! Этот человек, которого ты сейчас спросила, набожный паломник из Лондонистана. Он копает киркой, которую ты здесь видишь, в земле, чтобы подслушать язык умерших, и дал себе обет не говорить ни слова, пока он не получит на это разрешения.
– Праведник, святой и к тому же волшебник? – спросила она испуганно.
– Да. Я предостерегаю тебя – не оскорбляй его! Этот человек – предводитель одного большого народа далеко отсюда на Западе, а я – эмир воинов, которые почитают женщин и дают бакшиш. Ты султанша этого дома, позволь нам осмотреть его и решить, не сможем ли мы прожить в нем несколько дней.
– Эфенди, твоя речь благоухает розами и гвоздиками; твой рот мудрее и умнее, чем у этого Селима-аги, который постоянно забывает говорить то, что надо, а твои руки – как длани Аллаха, дарующего благословение. У тебя много слуг с собою?
– Нет, ведь наши руки достаточно сильны, чтобы защищаться самим. У нас только трое сопровождающих – слуга, хавас мосульского мутасаррыфа и курд, который уже сегодня покинет Амадию.
– Тогда добро пожаловать! Осмотрите мой дом и мой сад, и, если вам у меня понравится, мои глаза будут бдеть и светить над вами!
Она заново протерла свои «бдящие» и «светящие» и собрала лук с пола, чтобы освободить для нас дорогу в дом. Арнаутский храбрец, похоже, был весьма доволен таким исходом дела. Сначала он провел нас в комнату, в которой жил сам. Она была весьма большой, и мебель в ней заменял единственный старый ковер, использующийся как диван, кровать и стол. На стенах этой комнаты висели оружие и табачные трубки. На полу стояла бутылка, около нее было видно несколько пустых яичных скорлупок.
– Еще раз добро пожаловать, мой господин!
Он поклонился, поднял с пола бутылку и дал каждому из нас по скорлупе. После этого он что-то налил в них. Это была ракия. Мы выпили по нескольку скорлупок, он же приставил бутылку ко рту и не отнял ее, пока не убедился, что все зелье из сосуда протекло в его желудок. После этого он взял у нас из рук скорлупки и, выдув из них оставшиеся на дне капельки, положил их снова на пол.
– Мое собственное изобретение! – гордо произнес он. – Вы не удивляетесь, что у меня нет стаканов?
– Ты, очевидно, предпочел всем стаканам это чудное изобретение, – высказал я догадку.
– Я их предпочитаю потому, что у меня просто нет стаканов. Я албанский ага и ежемесячно должен получать жалованье 330 пиастров, но вот уже одиннадцать месяцев жду этих денег. Аллах керим, султану, видимо, они самому нужны!
Теперь мне стало понятно, почему он так бурно отреагировал на слово «бакшиш».
Ага провел нас по дому. Он был достаточно просторным и добротным, но уже приходил в упадок. Мы выбрали себе четыре комнаты: по одной на каждого из нас и одну для Халефа и башибузука. Цена за жилье была незначительной, всего пять пиастров, то есть примерно по марке за комнату в неделю. Во дворе был сарай, который мы также сняли для наших лошадей. Он тоже стоил марку в неделю.
– Вы хотите осмотреть сад? – спросил ага.
– Естественно! Он красив?
– Очень красив. Наверное, так же красив, как райский! Там ты увидишь всевозможные деревья и травы, названия которых я даже не знаю. Днем сад освещает солнце, а ночью сверкают над ним глаза звезд. Он очень красив! Пошли посмотрим!
Мне было забавно слушать его.
Сад был довольно убогий, составляя в окружности примерно сорок шагов. Я обнаружил в нем лишь искривленный кипарис и дикую яблоню. «Всевозможные травы» состояли всего лишь из дикой горчицы, разросшейся петрушки и нескольких убогих маргариток. Но наивеличайшим чудом этого сада были грядки с чахнувшими в трогательном единодушии луком, чесноком, кустом крыжовника, несколькими кустиками белены и увядшими фиалками.
– Красивый сад, не правда ли? – сказал ага, выпуская гигантское кольцо дыма.
– Очень красивый!
– И как он плодоносит!
– О да!
– И много красивых растений, не правда ли?
– Без числа!
– Ты знаешь, кто гулял по этому саду?
– Кто же?
– Красивейшая роза Курдистана. Ты никогда не слышал об Эсме-хан, с которой никто не может сравниться по красоте?
– Это она была женой Исмаил-паши, последнего наследника аббасидского[40] халифа?
– Ишь ты, знаешь! У нее был почетный титул «хан», как и у всех женщин этой сиятельной семьи. Его, то есть Исмаил-пашу, обложил Инджу Байракдар Мохаммед-паша. Он взорвал стены замка и взял его приступом. Потом Исмаила и Эсме-хан отвезли в качестве пленников в Багдад… Здесь же, в этом доме, она жила и благоухала. Эмир, мне очень хотелось бы еще раз увидеть ее здесь!
– Это она посадила эту петрушку и чеснок?
– Нет, – серьезно ответил он, – это сделала Мерсина, моя домоправительница.
– Тогда возблагодарим Аллаха, что вместо Эсме-хан у тебя есть эта сладкая Мерсина.
– Эфенди, порой она бывает очень ядовита!
– Не ропщи на это, Аллах ведь распределил дары по-разному. И то, что ты должен вдыхать аромат этой Мерсины, наверняка было записано в Книге.
– Именно так! Но скажи, может быть, ты арендуешь этот сад? Сколько ты за него требуешь?
– Если вы заплатите мне по десять пиастров за каждую неделю, можете вспоминать там Эсме-хан сколько вам заблагорассудится!
Я медлил с ответом. Сад примыкал к задней стене здания, где я заметил два ряда маленьких отверстий. Это выглядело как тюрьма.
– Я не думаю, что сниму этот сад.
– Почему?
– Мне не нравится эта стена.
– Стена? Отчего же, эфенди?
– Я недолюбливаю такое соседство, как тюрьма.
– О, люди, которые там сидят, тебе не помешают. Эти отверстия так высоки, что их невозможно достать. К тому же они очень маленькие.
– Это единственная тюрьма Амадии?
– Да. Другая развалилась. Мой унтер-офицер надзирает над пленниками.
– И ты утверждаешь, что они мне не помешают?
– Обещаю – ты ничего не увидишь и не услышишь.
– Хорошо, тогда я дам тебе десять пиастров. Значит, за неделю ты получишь от нас тридцать пять пиастров. Разреши за первую неделю заплатить сразу.
Лицо его расплылось в улыбке от удовольствия, когда я это предложил. Англичанин заметил, что я полез в карман, и затряс головой, вытащив свой собственный кошелек и подав его мне. Его явно не обременяла такая трата, поэтому я вытащил из кошелька три цехина и дал их аге.
– Вот, возьми! Остальное – бакшиш для тебя.
Это было вдвое больше по сравнению с тем, что он должен был получить. Повеселев, он произнес с глубоким почтением:
– Эмир, Коран говорит – кто дал вдвое больше, тому все это Аллах возместит во сто крат. Аллах твой должник, он тебя богато одарит.
– Нам нужны лишь ковры и трубки для наших комнат. Где я могу их одолжить, ага?
– Господин, если ты дашь еще две такие монеты, ты получишь все, что только пожелает твое сердце!
– Возьми деньги!
– Я уже спешу принести вам все необходимое.
Мы покинули сад. Во дворе стояла Мерсина, душа дворца. Ее руки были измазаны в саже. Она мешала указательным пальцем разогретое в миске масло.
– Эмир, тебе подошли наши комнаты? – справилась она.
Здесь до нее, видимо, дошло, что палец вовсе не заменяет ложку; она быстро его вытащила и осторожно облизала.
– Я сниму их, а также сарай и сад.
– Он уже все заплатил, – сказал довольный ага.
– Сколько? – спросила она.
– Тридцать пять пиастров за первую неделю.
О своем бакшише плут ничего не сказал. Значит, он и здесь был под башмаком у своей Мерсины! Я взял из кошелька еще один цехин и дал его ей.
– Вот возьми, жемчужина радушности! Это первый бакшиш для тебя. Если мы будем довольны тобой, то получишь еще больше.
Она поспешно схватила деньги и сунула их за пояс.
– Я благодарю тебя, о Господи! Я уж послежу за тем, чтобы ты чувствовал себя в моем доме так же вольготно, как на коленях праотца Ибрахима. Я вижу, что ты эмир храбрых воинов, которые чтят женщин и дают им бакшиш. Идите наверх, в ваши комнаты! Я сделаю жесткий рис – пиринч и хорошенько полью его растопленным маслом.
При этом, как бы забывшись, она вновь сунула палец в миску и по старой привычке стала мешать им масло. Ее предложение было крайне заманчиво, но… брр!
– Твоя доброта велика, – отвечал я, – правда, у нас нет времени ее оценить, мы должны сейчас же выйти прогуляться.
– Но ты хочешь, чтобы я приготовила кушанья, эмир?
– Ты ведь говорила, что тебе приходится денно и нощно работать, только чтобы угождать аге, поэтому мы не смеем тебе больше докучать. Кстати, нас часто будут приглашать к столу, ну а если этого не случится, мы закажем еду где-нибудь в трактире.
– Но ты ведь не откажешь мне в торжественном обеде!
– Ладно уж, тогда свари нам несколько яиц, ничего другого нам нельзя сегодня есть.
Пожалуй, это единственное блюдо, которое можно было без опаски вкушать из рук этой «нежной» Мерсины.
– Яйца? Хорошо, будут вам яйца, эмир, – торопливо отвечала она, – но, когда вы их съедите, оставьте скорлупки Селиму-аге, они нужны нам как бокалы, а этот человек был столь неосторожен, что разбил все скорлупки.
Мы зашли на короткое время в наши комнаты, где скоро появился ага с одеялом, коврами и трубками, которые он одолжил у торговцев. Они были новые и поэтому чистые, так что мы могли быть довольны. Позже возникла Мерсина с крышкой от старой деревянной коробки, что должно было означать поднос. Там лежали яйца, наш торжественный обед! Рядом покоились полусгоревшие лепешки и стояла знаменитая миска с маслом, окруженная несколькими яичными скорлупками, в которых лежала грязная соль, грубо помолотый перец и какой-то подозрительный порошок, похожий на тмин. Ножей или ложек для яиц, естественно, не было.
Это лукуллово пиршество, к которому мы пригласили и Мерсину, мы благополучно пережили, после чего она удалилась со своей посудой снова на кухню. Ага также приготовился уйти.
– Ты знаешь, господин, куда я сейчас направляюсь?
– Наверное, об этом я сейчас и сам услышу.
– К мутеселлиму. Он должен узнать, что за благородный эмир появился в нашей Амадии и как с ним обошелся смотритель дворца.
Ага стряхнул с бороды остатки топленого масла, которым наслаждался наедине с Мерсиной, придав себе, таким образом, должный вид, и отправился в путь. Теперь мы остались одни.
– Можно мне теперь говорить? – спросил Линдсей.
– Да, мистер.
– Надо покупать платье!
– Сейчас?
– Да.
– В красную клетку?
– Естественно!
– Тогда едем тотчас же на базар.
– Но я не смогу говорить! Покупать должны вы, сэр. Здесь деньги!
– Мы купим лишь платье?
– А что же еще?
– Немного посуды, она нам нужна. Мы сделали бы доброе дело, если бы подарили ее аге или домоправительнице. Дальше табак, кофе и другие вещи, без которых нам нельзя обойтись.
– Well! Оплачу все!
– Сперва мы воспользуемся вашим кошельком, а уж потом рассчитаемся друг с другом.
– Нет уж, я оплачу все! Договорились?
– Мне можно идти с вами? – спросил Мохаммед.
– Как хочешь. Но, я думаю, тебе лучше как можно меньше показываться на людях. В Спандаре тебя узнали как одного из хаддединов, мы не учли, что ты очень похож на своего сына, в чем меня тамошний староста уверял.
– Тогда я останусь!
Мы зажгли наши чубуки и пошли. Прихожая дома была наполнена дымом, а на кухне кашляла Мерсина. Заметив нас, она мгновенно вышла навстречу к нам.
– Где наши люди? – спросил я.
– Возле лошадей. Ты собираешься уходить?
– Мы собираемся на базар за покупками, не обращай на нас внимания, о хранительница кухни. У тебя убегает вода.
– Пусть убегает, господин. Далеко не убежит!
– Зачем ты варишь пищу в таком большом котле?
– Я варю ее для арестованных.
– A-a! Для тех, кто находится здесь, рядом?
– Да.
– Разве их столь много?
– Нет и двадцати.
– И все из Амадии?
– О нет. Есть несколько провинившихся арнаутских солдат, несколько халдеев, курдов, пара жителей Амадии и один араб.
– Откуда араб? Здесь же совсем нет арабов!
– Его привели из Мосула.
– Что за еду они получают?
– Хлебные лепешки, вот я их и пеку, а в полдень или позже, как мне будет удобно, вот эту горячую пищу.
– Из чего она состоит?
– Это мука, размешанная с водою.
– И кто же ее им приносит?
– Сама я. Сержант открывает мне отверстия в дверях. Ты был хоть раз в тюрьме внутри?
– Нет.
– Если ты захочешь ее посмотреть, только скажи мне.
– Тебе не разрешит сержант!
– Он мне разрешит, ведь я его госпожа.
– Ты?
– Я. Разве я не госпожа его аги?
– Это так! Я поразмыслю, приличествует ли сану эмира посещать тюрьму и тем, кто это разрешит, давать хороший бакшиш.
– Приличествует, господин, и даже очень. Может, ты и смилуешься над арестованными, чтобы им можно было бы покупать у меня кушанья и табак, чего они, к сожалению, не могут делать!
Меня весьма порадовали сведения, полученные здесь, но я соблюдал осторожность и не задавал более подробных вопросов, которыми легко возбудил бы подозрения. Мы позвали Халефа, болюка-эмини и курда из Спандаре, после чего отправились в путь.
Базары как вымерли. Насилу нашли мы маленькую кофейню, где нам подали напиток, очень напоминавший мне по вкусу жженые ячменные зерна. С трудом допив непонятную бурду и заново набив трубки, мы отправились к торговцу платьем. Владелец кофейни описал нам место, где мы легко можем найти все нам нужное. Сделку заключили при молчаливом согласии англичанина и к его явному удовлетворению. Ему досталось одеяние исключительно в красную и черную клетку, и причем за сравнительно низкую цену. Потом мы позаботились и об остальных покупках и отослали их со слугами домой. Курд получил в качестве подарка усыпанный жемчугом мешочек, набитый табаком, который он с гордостью тут же укрепил себе на пояс, чтобы этот признак достатка бросался всем в глаза.
Пройдясь вместе с англичанином по городу, я пришел к убеждению, что эту некогда столь важную пограничную крепость, которой турки и сегодня придавали немалое значение, можно легко захватить врасплох с несколькими сотнями предприимчивых курдов. Та кучка солдат, которых мы встретили, выглядели голодными и больными, а защитные сооружения находились в столь жутком состоянии, что вряд ли могли считаться таковыми.
Вернувшись домой, мы застали там агу, поджидавшего нас.
– Я должен привести тебя к мутеселлиму, – сказал он.
– Привести? – переспросил я, улыбнувшись.
– Нет, просто сопроводить. Я ему все рассказал, а этому смотрителю пригрозил, подержав кулак перед его носом. Аллах защитил его, иначе я мог бы просто убить его!
При этом он сжимал кулаки и вращал глазами.
– Что сказал комендант?
– Эмир, сказать правду?
– Я жду только этого!
– Он не обрадован вашим визитом.
– Вот как! Почему же?
– Он недолюбливает чужестранцев и поэтому вообще очень мало принимает гостей.
– Он отшельник?
– Отнюдь. Но он получает как комендант ежемесячно, наряду с бесплатной квартирой, 6780 пиастров и находится в том же положении, что и мы: уже одиннадцать месяцев дожидается жалованья и не знает, что ему есть и пить. Разве может он радоваться при всем при этом важным визитам?
– Я хочу повидаться с ним, а не обедать у него.
– Не пойдет, это просто невозможно. Он должен принять тебя согласно твоему званию, и поэтому он здешних… здешних…
Он смешался.
– Что – здешних?
– …Здешних евреев к себе позвал, чтобы одолжить у них пятьсот пиастров, необходимых для того, чтобы все купить, что нужно для твоего приема.
– И они дали?
– Аллах-иль-Аллах! У них у самих ничего не осталось, ведь им все уже пришлось ему отдать. Потом он взял в долг барана и еще много всякого такого. Это очень плохо, в особенности для меня!
– Отчего?
– Должен ли я ему дать в долг пятьсот пиастров или…
– Ну, или…
– Или тебя спросить, не…
– Ну, говори же, ага!
– …не богат ли ты. О, эмир, у меня самого не было бы ни одной пара, если бы ты мне сегодня ничего не дал! А из них Мерсина уже взяла себе тридцать пять пиастров!
Одолжить мутеселлиму пятьсот пиастров, чтобы он мог меня принять, – все равно что подарить. Это была приблизительно сотня марок. Нельзя сказать, что я был совсем без средств, благодаря деньгам, найденным на коне Абузейфа. Для нашей же цели благоволение мутеселлима было бы необычайно выгодно. Во всяком случае, я мог дать пятьсот пиастров, и столько же, я думаю, дал бы мистер Линдсей, который охотно потратится для такого приключения на столь ничтожную для него сумму. И я пошел в комнату англичанина, оставив агу ждать меня внизу.
Я указал на болюка-эмини.
– Ты что, не видишь, что вместе с нами солдат падишаха? Он даст тебе ответ.
– Я спросил не его, а тебя!
– Прочь, в сторону!
Я вздыбил лошадь, она сделала прыжок, и мужчина упал на землю. Мохаммед последовал моему примеру, и мы поскакали дальше. Вслед нам сыпали проклятиями арнауты, а башибузук вступил с ними в спор. Нам встретился человек в длинном кафтане и старом платке, обмотанном вокруг головы.
– Ты кто, человек?
– Господин, я ехуди, еврей. Жду твоих приказаний.
– Ты не знаешь, где живет мутеселлим[38], комендант?
– Знаю, господин.
– Тогда веди нас к его сералю[39].
Чем увереннее держишься с людьми на Востоке, тем дружественнее обхождение. Нас провели сквозь целый ряд переулков и базаров, которые произвели на меня впечатление полной заброшенности.
К этой важной пограничной крепости, как оказалось, власти относились очень небрежно. На улицах и в лавках не ощущалось жизни. Нам встречалось очень мало людей, а те, кого мы видели, имели удрученный, болезненный вид.
Сераль явно не заслуживал по своему виду такого названия, а скорее походил на подлаженные руины. Перед входом не было даже стражей. Мы спешились, передали наших лошадей догнавшим нас курду, Халефу и болюку-эмини. Еврей получил подарок. Мы вошли во дворец.
Пройдя по нескольким коридорам, мы наконец заметили человека, который, увидев нас, сменил свою размеренную походку на быстрый бег.
– Кто вы? Чего вам надо? – подбежав к нам, спросил он гневным голосом.
– Приятель, говори со мною иным тоном, иначе я тебе покажу, что такое вежливость. Ты кто такой?
– Я смотритель сераля.
– Можно мне встретиться и поговорить с мутеселлимом?
– Нет.
– Почему? Где он?
– Он выехал.
– Вы хотите мне сказать, что он дома и у него кейф!
– Кто ты такой, что можешь приказать ему, что можно, а чего нельзя делать?
– Никто. Но я хочу посоветовать тебе говорить правду.
– Ты позволяешь себе со мной так говорить? Ты, неверный, как ты смеешь входить в сераль коменданта с собакой?
Он был прав, рядом со мною действительно стояла борзая и наблюдала за нами, всем своим видом давая понять, что она ждет лишь моего кивка, чтобы броситься на турка.
– Поставь стражу у ворот, – ответил я ему, – тогда никто, кому не разрешено входить, не попадет в сераль. Так все-таки когда я могу поговорить с мутеселлимом?
– Ближе к концу дня.
– Хорошо, тогда скажи ему, что я приду к вечеру!
– А если комендант спросит, кто ты?
– Скажи, что я друг мосульского мутасаррыфа.
Он явно смутился.
Мы вышли из дворца, вскочили на лошадей и отправились искать себе какое-либо жилище. Собственно, это не составляло особого труда – как мы заметили, многие дома стояли пустыми, но я не намеревался тайно селиться в одном из заброшенных домов.
Когда мы, рассматривая здания, скакали по деревне, навстречу нам появилась огромная, устрашающая человеческая фигура. Его бархатная куртка и такие же штаны были украшены золотой вышивкой; его оружие было весьма внушительно; с его чубука, который он курил с очень большой уверенностью на ходу, свешивались, как я позже сосчитал, четырнадцать шерстяных кисточек. Он остановился возле меня и стал рассматривать моего вороного с важным видом знатока. Я также остановился и поздоровался:
– Салам.
– Алейкум! – ответил он и гордо кивнул.
– Я нездешний и не хочу говорить со всякими биркадни – простыми людьми, позволь мне лучше расспросить тебя, – сказал я с тем же гордым видом.
– По твоей речи видно, что ты эфенди. Я отвечу на твой вопрос.
– Кто ты?
– Я Селим-ага, командующий албанцами, защищающими эту знаменитую крепость.
– А я Кара бен Немси, протеже падишаха и посланник мутасаррыфа Мосула. Мне нужен дом в Амадии, чтобы несколько дней там пожить. Ты можешь указать хотя бы один?
Он с неохотой отдал мне воинские почести и сказал:
– Да освятит Аллах твое величие, эфенди! Ты большой господин и должен быть принят во дворце мутеселлима.
– Но хранитель дворца указал мне на дверь, и я…
– О Аллах, погуби это создание! – прервал он меня. – Я пойду и разорву его на кусочки.
Он закатил глаза и замахал обеими руками. Этот человек был, пожалуй, обычный брамарбас.
– Оставь этого человека! Он не удостоится чести видеть у себя гостей, которые принесли бы ему бакшиш!
– Бакшиш? – спросил храбрец. – Ты дашь бакшиш?
– У меня нет привычки скупиться.
– О, тогда я знаю дом, где ты можешь жить и раскуривать как шахиншах в Персии. Мне тебя проводить?
– Покажи мне этот дом!
Мы пошли за ним. Он провел нас по нескольким пустым переулкам вокруг базара, пока мы не очутились перед небольшим открытым местом.
– Это Мейдан юджеликюн! Верхняя площадь! – торжественно провозгласил он.
Может, у площади и были всевозможные качества, но величием она явно не могла похвастаться. Наверное, именно поэтому ей дали столь напыщенное имя. Стоя на этой площади, я ощущал себя в турецком городе – на этом мейдане слонялись кругом порядка двадцати бездомных паршивых собак. Увидев моего пса, они подняли яростный вой. Доян, как истинный паша, не обратил на него ровным счетом никакого внимания.
– А вот дом, который я имел в виду, – сообщил ага, показывая мне на здание, которое занимало целую сторону площади и выглядело совсем недурно. Спереди у него были несколько зарешеченных окон, по краю крыши стояли защитные перила, что являлось несомненным знаком роскоши в этой стране.
– Кто же живет в этом доме? – спросил я.
– Я сам, эфенди.
– А чей он?
– Мой.
– Ты его купил или снял?
– Ни то ни другое. Он принадлежал знаменитому Исмаил-паше и оставался без хозяина, пока я его не занял. Идем, я тебе все покажу.
Этот добрый и честный командующий арнаутов проникся, очевидно, большой симпатией к моему бакшишу. Но все же его предупредительность была мне весьма приятна и весьма своевременна. Мы спешились перед домом и вошли в него. В прихожей скрючилась старуха, она чистила лук, подбирая и жуя при этом падающие на пол кусочки. По ее виду я решил, что она прабабушка мутеселлима.
– Послушай, моя сладкая Мерсина, я привел мужчин, – почтительно заговорил с нею ага.
Из-за слез она нас совершенно не видела; к тому же она протерла «луковыми» руками глаза, и слезы посыпались еще больше.
– Мужчин? – переспросила она голосом, приглушенно исходящим из ее беззубого рта, как стуки полтергейста.
– Да, эти мужчины будут жить в доме…
Она с необычайной быстротой отбросила от себя лук и вскочила с пола.
– Жить? Здесь, в этом доме? Да в своем ли ты уме, Селим-ага?
– Да, моя милая Мерсина, они будут жить в этом доме, а ты будешь хозяйкой и будешь их обслуживать.
– Хозяйкой? Обслуживать? Аллах керим! Ты действительно сошел с ума! Разве я и так не работаю день и ночь, чтобы справиться лишь с одним тобой! Гони их прочь, немедленно! Я приказываю тебе!
По лицу аги было видно, что он немного смутился. Сладкая и милая Мерсина, похоже, держала все в доме в своих руках. И еще как!
– Тебе не придется больше работать день и ночь. Я найму им служанку.
– Служанку? – переспросила она.
Ее голос не был больше приглушенным, наоборот, стал визгливым и срывающимся, как будто ротик милой голубицы обернулся «клювом кларнета».
– Служанку? Небось молодую и симпатичную, э-э?
– Это зависит от мужчин, Мерсина.
Она уперла руки в бедра, что на Востоке имеет то же значение, что и на Западе, и глубоко вздохнула.
– От этих мужчин? Я все здесь решаю! Я приказываю! Здесь только я госпожа! Я здесь определяю, что будет и что не будет. И я приказываю тебе гнать прочь этих мужчин. Ты слышишь, Селим-ага? Прочь, и немедленно!
– Но это ведь совсем не мужчины, моя единственная Мерсина!
Мерсина, что по-арабски означает «миртовое дерево», снова протерла глаза и внимательно на нас посмотрела. Я же был несколько удивлен таким заявлением аги. Кем же, собственно, мы были, как не мужчинами?
– Нет, – повторил он, – это не мужчины, это эфенди, большие эфенди, они находятся под защитой падишаха.
– Какое мне дело до твоего падишаха! Здесь я падишахиня, султанша Валиде, и что я скажу, то и будет!
– Да послушай же! Они дадут очень хороший бакшиш.
Слово «бакшиш» на Востоке обладает чудесным действием. В данном случае это слово стало для нас спасительным. Мирта опустила руки, мягко улыбнулась, правда, улыбка эта немедленно сменилась издевательской усмешкой, и повернулась к мистеру Давиду Линдсею.
– Большой бакшиш? Это так?
Линдсей замотал головой и показал на меня.
– Что с ним? – спросила она меня, показывая на англичанина. – Он что, ненормальный?
– Нет, – ответил я ей. – Позволь нам, о душа этого дома, рассказать, кто мы такие! Этот человек, которого ты сейчас спросила, набожный паломник из Лондонистана. Он копает киркой, которую ты здесь видишь, в земле, чтобы подслушать язык умерших, и дал себе обет не говорить ни слова, пока он не получит на это разрешения.
– Праведник, святой и к тому же волшебник? – спросила она испуганно.
– Да. Я предостерегаю тебя – не оскорбляй его! Этот человек – предводитель одного большого народа далеко отсюда на Западе, а я – эмир воинов, которые почитают женщин и дают бакшиш. Ты султанша этого дома, позволь нам осмотреть его и решить, не сможем ли мы прожить в нем несколько дней.
– Эфенди, твоя речь благоухает розами и гвоздиками; твой рот мудрее и умнее, чем у этого Селима-аги, который постоянно забывает говорить то, что надо, а твои руки – как длани Аллаха, дарующего благословение. У тебя много слуг с собою?
– Нет, ведь наши руки достаточно сильны, чтобы защищаться самим. У нас только трое сопровождающих – слуга, хавас мосульского мутасаррыфа и курд, который уже сегодня покинет Амадию.
– Тогда добро пожаловать! Осмотрите мой дом и мой сад, и, если вам у меня понравится, мои глаза будут бдеть и светить над вами!
Она заново протерла свои «бдящие» и «светящие» и собрала лук с пола, чтобы освободить для нас дорогу в дом. Арнаутский храбрец, похоже, был весьма доволен таким исходом дела. Сначала он провел нас в комнату, в которой жил сам. Она была весьма большой, и мебель в ней заменял единственный старый ковер, использующийся как диван, кровать и стол. На стенах этой комнаты висели оружие и табачные трубки. На полу стояла бутылка, около нее было видно несколько пустых яичных скорлупок.
– Еще раз добро пожаловать, мой господин!
Он поклонился, поднял с пола бутылку и дал каждому из нас по скорлупе. После этого он что-то налил в них. Это была ракия. Мы выпили по нескольку скорлупок, он же приставил бутылку ко рту и не отнял ее, пока не убедился, что все зелье из сосуда протекло в его желудок. После этого он взял у нас из рук скорлупки и, выдув из них оставшиеся на дне капельки, положил их снова на пол.
– Мое собственное изобретение! – гордо произнес он. – Вы не удивляетесь, что у меня нет стаканов?
– Ты, очевидно, предпочел всем стаканам это чудное изобретение, – высказал я догадку.
– Я их предпочитаю потому, что у меня просто нет стаканов. Я албанский ага и ежемесячно должен получать жалованье 330 пиастров, но вот уже одиннадцать месяцев жду этих денег. Аллах керим, султану, видимо, они самому нужны!
Теперь мне стало понятно, почему он так бурно отреагировал на слово «бакшиш».
Ага провел нас по дому. Он был достаточно просторным и добротным, но уже приходил в упадок. Мы выбрали себе четыре комнаты: по одной на каждого из нас и одну для Халефа и башибузука. Цена за жилье была незначительной, всего пять пиастров, то есть примерно по марке за комнату в неделю. Во дворе был сарай, который мы также сняли для наших лошадей. Он тоже стоил марку в неделю.
– Вы хотите осмотреть сад? – спросил ага.
– Естественно! Он красив?
– Очень красив. Наверное, так же красив, как райский! Там ты увидишь всевозможные деревья и травы, названия которых я даже не знаю. Днем сад освещает солнце, а ночью сверкают над ним глаза звезд. Он очень красив! Пошли посмотрим!
Мне было забавно слушать его.
Сад был довольно убогий, составляя в окружности примерно сорок шагов. Я обнаружил в нем лишь искривленный кипарис и дикую яблоню. «Всевозможные травы» состояли всего лишь из дикой горчицы, разросшейся петрушки и нескольких убогих маргариток. Но наивеличайшим чудом этого сада были грядки с чахнувшими в трогательном единодушии луком, чесноком, кустом крыжовника, несколькими кустиками белены и увядшими фиалками.
– Красивый сад, не правда ли? – сказал ага, выпуская гигантское кольцо дыма.
– Очень красивый!
– И как он плодоносит!
– О да!
– И много красивых растений, не правда ли?
– Без числа!
– Ты знаешь, кто гулял по этому саду?
– Кто же?
– Красивейшая роза Курдистана. Ты никогда не слышал об Эсме-хан, с которой никто не может сравниться по красоте?
– Это она была женой Исмаил-паши, последнего наследника аббасидского[40] халифа?
– Ишь ты, знаешь! У нее был почетный титул «хан», как и у всех женщин этой сиятельной семьи. Его, то есть Исмаил-пашу, обложил Инджу Байракдар Мохаммед-паша. Он взорвал стены замка и взял его приступом. Потом Исмаила и Эсме-хан отвезли в качестве пленников в Багдад… Здесь же, в этом доме, она жила и благоухала. Эмир, мне очень хотелось бы еще раз увидеть ее здесь!
– Это она посадила эту петрушку и чеснок?
– Нет, – серьезно ответил он, – это сделала Мерсина, моя домоправительница.
– Тогда возблагодарим Аллаха, что вместо Эсме-хан у тебя есть эта сладкая Мерсина.
– Эфенди, порой она бывает очень ядовита!
– Не ропщи на это, Аллах ведь распределил дары по-разному. И то, что ты должен вдыхать аромат этой Мерсины, наверняка было записано в Книге.
– Именно так! Но скажи, может быть, ты арендуешь этот сад? Сколько ты за него требуешь?
– Если вы заплатите мне по десять пиастров за каждую неделю, можете вспоминать там Эсме-хан сколько вам заблагорассудится!
Я медлил с ответом. Сад примыкал к задней стене здания, где я заметил два ряда маленьких отверстий. Это выглядело как тюрьма.
– Я не думаю, что сниму этот сад.
– Почему?
– Мне не нравится эта стена.
– Стена? Отчего же, эфенди?
– Я недолюбливаю такое соседство, как тюрьма.
– О, люди, которые там сидят, тебе не помешают. Эти отверстия так высоки, что их невозможно достать. К тому же они очень маленькие.
– Это единственная тюрьма Амадии?
– Да. Другая развалилась. Мой унтер-офицер надзирает над пленниками.
– И ты утверждаешь, что они мне не помешают?
– Обещаю – ты ничего не увидишь и не услышишь.
– Хорошо, тогда я дам тебе десять пиастров. Значит, за неделю ты получишь от нас тридцать пять пиастров. Разреши за первую неделю заплатить сразу.
Лицо его расплылось в улыбке от удовольствия, когда я это предложил. Англичанин заметил, что я полез в карман, и затряс головой, вытащив свой собственный кошелек и подав его мне. Его явно не обременяла такая трата, поэтому я вытащил из кошелька три цехина и дал их аге.
– Вот, возьми! Остальное – бакшиш для тебя.
Это было вдвое больше по сравнению с тем, что он должен был получить. Повеселев, он произнес с глубоким почтением:
– Эмир, Коран говорит – кто дал вдвое больше, тому все это Аллах возместит во сто крат. Аллах твой должник, он тебя богато одарит.
– Нам нужны лишь ковры и трубки для наших комнат. Где я могу их одолжить, ага?
– Господин, если ты дашь еще две такие монеты, ты получишь все, что только пожелает твое сердце!
– Возьми деньги!
– Я уже спешу принести вам все необходимое.
Мы покинули сад. Во дворе стояла Мерсина, душа дворца. Ее руки были измазаны в саже. Она мешала указательным пальцем разогретое в миске масло.
– Эмир, тебе подошли наши комнаты? – справилась она.
Здесь до нее, видимо, дошло, что палец вовсе не заменяет ложку; она быстро его вытащила и осторожно облизала.
– Я сниму их, а также сарай и сад.
– Он уже все заплатил, – сказал довольный ага.
– Сколько? – спросила она.
– Тридцать пять пиастров за первую неделю.
О своем бакшише плут ничего не сказал. Значит, он и здесь был под башмаком у своей Мерсины! Я взял из кошелька еще один цехин и дал его ей.
– Вот возьми, жемчужина радушности! Это первый бакшиш для тебя. Если мы будем довольны тобой, то получишь еще больше.
Она поспешно схватила деньги и сунула их за пояс.
– Я благодарю тебя, о Господи! Я уж послежу за тем, чтобы ты чувствовал себя в моем доме так же вольготно, как на коленях праотца Ибрахима. Я вижу, что ты эмир храбрых воинов, которые чтят женщин и дают им бакшиш. Идите наверх, в ваши комнаты! Я сделаю жесткий рис – пиринч и хорошенько полью его растопленным маслом.
При этом, как бы забывшись, она вновь сунула палец в миску и по старой привычке стала мешать им масло. Ее предложение было крайне заманчиво, но… брр!
– Твоя доброта велика, – отвечал я, – правда, у нас нет времени ее оценить, мы должны сейчас же выйти прогуляться.
– Но ты хочешь, чтобы я приготовила кушанья, эмир?
– Ты ведь говорила, что тебе приходится денно и нощно работать, только чтобы угождать аге, поэтому мы не смеем тебе больше докучать. Кстати, нас часто будут приглашать к столу, ну а если этого не случится, мы закажем еду где-нибудь в трактире.
– Но ты ведь не откажешь мне в торжественном обеде!
– Ладно уж, тогда свари нам несколько яиц, ничего другого нам нельзя сегодня есть.
Пожалуй, это единственное блюдо, которое можно было без опаски вкушать из рук этой «нежной» Мерсины.
– Яйца? Хорошо, будут вам яйца, эмир, – торопливо отвечала она, – но, когда вы их съедите, оставьте скорлупки Селиму-аге, они нужны нам как бокалы, а этот человек был столь неосторожен, что разбил все скорлупки.
Мы зашли на короткое время в наши комнаты, где скоро появился ага с одеялом, коврами и трубками, которые он одолжил у торговцев. Они были новые и поэтому чистые, так что мы могли быть довольны. Позже возникла Мерсина с крышкой от старой деревянной коробки, что должно было означать поднос. Там лежали яйца, наш торжественный обед! Рядом покоились полусгоревшие лепешки и стояла знаменитая миска с маслом, окруженная несколькими яичными скорлупками, в которых лежала грязная соль, грубо помолотый перец и какой-то подозрительный порошок, похожий на тмин. Ножей или ложек для яиц, естественно, не было.
Это лукуллово пиршество, к которому мы пригласили и Мерсину, мы благополучно пережили, после чего она удалилась со своей посудой снова на кухню. Ага также приготовился уйти.
– Ты знаешь, господин, куда я сейчас направляюсь?
– Наверное, об этом я сейчас и сам услышу.
– К мутеселлиму. Он должен узнать, что за благородный эмир появился в нашей Амадии и как с ним обошелся смотритель дворца.
Ага стряхнул с бороды остатки топленого масла, которым наслаждался наедине с Мерсиной, придав себе, таким образом, должный вид, и отправился в путь. Теперь мы остались одни.
– Можно мне теперь говорить? – спросил Линдсей.
– Да, мистер.
– Надо покупать платье!
– Сейчас?
– Да.
– В красную клетку?
– Естественно!
– Тогда едем тотчас же на базар.
– Но я не смогу говорить! Покупать должны вы, сэр. Здесь деньги!
– Мы купим лишь платье?
– А что же еще?
– Немного посуды, она нам нужна. Мы сделали бы доброе дело, если бы подарили ее аге или домоправительнице. Дальше табак, кофе и другие вещи, без которых нам нельзя обойтись.
– Well! Оплачу все!
– Сперва мы воспользуемся вашим кошельком, а уж потом рассчитаемся друг с другом.
– Нет уж, я оплачу все! Договорились?
– Мне можно идти с вами? – спросил Мохаммед.
– Как хочешь. Но, я думаю, тебе лучше как можно меньше показываться на людях. В Спандаре тебя узнали как одного из хаддединов, мы не учли, что ты очень похож на своего сына, в чем меня тамошний староста уверял.
– Тогда я останусь!
Мы зажгли наши чубуки и пошли. Прихожая дома была наполнена дымом, а на кухне кашляла Мерсина. Заметив нас, она мгновенно вышла навстречу к нам.
– Где наши люди? – спросил я.
– Возле лошадей. Ты собираешься уходить?
– Мы собираемся на базар за покупками, не обращай на нас внимания, о хранительница кухни. У тебя убегает вода.
– Пусть убегает, господин. Далеко не убежит!
– Зачем ты варишь пищу в таком большом котле?
– Я варю ее для арестованных.
– A-a! Для тех, кто находится здесь, рядом?
– Да.
– Разве их столь много?
– Нет и двадцати.
– И все из Амадии?
– О нет. Есть несколько провинившихся арнаутских солдат, несколько халдеев, курдов, пара жителей Амадии и один араб.
– Откуда араб? Здесь же совсем нет арабов!
– Его привели из Мосула.
– Что за еду они получают?
– Хлебные лепешки, вот я их и пеку, а в полдень или позже, как мне будет удобно, вот эту горячую пищу.
– Из чего она состоит?
– Это мука, размешанная с водою.
– И кто же ее им приносит?
– Сама я. Сержант открывает мне отверстия в дверях. Ты был хоть раз в тюрьме внутри?
– Нет.
– Если ты захочешь ее посмотреть, только скажи мне.
– Тебе не разрешит сержант!
– Он мне разрешит, ведь я его госпожа.
– Ты?
– Я. Разве я не госпожа его аги?
– Это так! Я поразмыслю, приличествует ли сану эмира посещать тюрьму и тем, кто это разрешит, давать хороший бакшиш.
– Приличествует, господин, и даже очень. Может, ты и смилуешься над арестованными, чтобы им можно было бы покупать у меня кушанья и табак, чего они, к сожалению, не могут делать!
Меня весьма порадовали сведения, полученные здесь, но я соблюдал осторожность и не задавал более подробных вопросов, которыми легко возбудил бы подозрения. Мы позвали Халефа, болюка-эмини и курда из Спандаре, после чего отправились в путь.
Базары как вымерли. Насилу нашли мы маленькую кофейню, где нам подали напиток, очень напоминавший мне по вкусу жженые ячменные зерна. С трудом допив непонятную бурду и заново набив трубки, мы отправились к торговцу платьем. Владелец кофейни описал нам место, где мы легко можем найти все нам нужное. Сделку заключили при молчаливом согласии англичанина и к его явному удовлетворению. Ему досталось одеяние исключительно в красную и черную клетку, и причем за сравнительно низкую цену. Потом мы позаботились и об остальных покупках и отослали их со слугами домой. Курд получил в качестве подарка усыпанный жемчугом мешочек, набитый табаком, который он с гордостью тут же укрепил себе на пояс, чтобы этот признак достатка бросался всем в глаза.
Пройдясь вместе с англичанином по городу, я пришел к убеждению, что эту некогда столь важную пограничную крепость, которой турки и сегодня придавали немалое значение, можно легко захватить врасплох с несколькими сотнями предприимчивых курдов. Та кучка солдат, которых мы встретили, выглядели голодными и больными, а защитные сооружения находились в столь жутком состоянии, что вряд ли могли считаться таковыми.
Вернувшись домой, мы застали там агу, поджидавшего нас.
– Я должен привести тебя к мутеселлиму, – сказал он.
– Привести? – переспросил я, улыбнувшись.
– Нет, просто сопроводить. Я ему все рассказал, а этому смотрителю пригрозил, подержав кулак перед его носом. Аллах защитил его, иначе я мог бы просто убить его!
При этом он сжимал кулаки и вращал глазами.
– Что сказал комендант?
– Эмир, сказать правду?
– Я жду только этого!
– Он не обрадован вашим визитом.
– Вот как! Почему же?
– Он недолюбливает чужестранцев и поэтому вообще очень мало принимает гостей.
– Он отшельник?
– Отнюдь. Но он получает как комендант ежемесячно, наряду с бесплатной квартирой, 6780 пиастров и находится в том же положении, что и мы: уже одиннадцать месяцев дожидается жалованья и не знает, что ему есть и пить. Разве может он радоваться при всем при этом важным визитам?
– Я хочу повидаться с ним, а не обедать у него.
– Не пойдет, это просто невозможно. Он должен принять тебя согласно твоему званию, и поэтому он здешних… здешних…
Он смешался.
– Что – здешних?
– …Здешних евреев к себе позвал, чтобы одолжить у них пятьсот пиастров, необходимых для того, чтобы все купить, что нужно для твоего приема.
– И они дали?
– Аллах-иль-Аллах! У них у самих ничего не осталось, ведь им все уже пришлось ему отдать. Потом он взял в долг барана и еще много всякого такого. Это очень плохо, в особенности для меня!
– Отчего?
– Должен ли я ему дать в долг пятьсот пиастров или…
– Ну, или…
– Или тебя спросить, не…
– Ну, говори же, ага!
– …не богат ли ты. О, эмир, у меня самого не было бы ни одной пара, если бы ты мне сегодня ничего не дал! А из них Мерсина уже взяла себе тридцать пять пиастров!
Одолжить мутеселлиму пятьсот пиастров, чтобы он мог меня принять, – все равно что подарить. Это была приблизительно сотня марок. Нельзя сказать, что я был совсем без средств, благодаря деньгам, найденным на коне Абузейфа. Для нашей же цели благоволение мутеселлима было бы необычайно выгодно. Во всяком случае, я мог дать пятьсот пиастров, и столько же, я думаю, дал бы мистер Линдсей, который охотно потратится для такого приключения на столь ничтожную для него сумму. И я пошел в комнату англичанина, оставив агу ждать меня внизу.