Страница:
– И что же здесь написано?
– «Я приду послезавтра, чтобы победить».
– На самом деле? Ты не ошибаешься?
– Здесь четко написано!
– Хорошо, тогда давай мне это письмо!
Он несколько раз в большом возбуждении прошелся туда-сюда, потом остановился передо мной.
– Это предательство или нет, эмир?
– Это вероломство.
– Может, мне уничтожить этого мутасаррыфа? Все в моих руках!
– Тебе придется потом иметь дело с падишахом.
– Эфенди, у русских есть пословица, она гласит: «Небо высоко, а царь далеко». Так же и с падишахом. Нет, я одержу победу!
– Ты прольешь много крови. Не говорил ли ты мне недавно, что любишь мир?
– Это так, но его должны мне предоставить! Эти турки пришли лишить нас свободы, имущества и жизней. Несмотря на это, я их пощадил. Но вот они снова плетут заговор. Разве я не должен обороняться?
– Должен, но не с помощью сабель!
– Чем же еще?
– Этим письмом. Иди с ним к мутасаррыфу, покажи ему, и он будет разбит наголову.
– Он мне устроит засаду и возьмет в плен, если я приду утром в Джерайю.
– Кто тебе мешает то же самое сделать с ним? У тебя больше шансов захватить его в плен: он ведь не знает, что тебе уже известны его намерения.
Али-бей смотрел в задумчивости некоторое время на землю перед собой, потом ответил:
– Я посоветуюсь с Мир Шейх-ханом. Ты поедешь со мной в долину Идиз?
– Поеду.
– Прежде, правда, я кое-что предприму, чтобы эти люди внизу не могли нам никак навредить. Не ходи со мной к палатке, оставайся лучше здесь.
Почему я не должен был сопровождать его до палатки? Его рука лежала на кинжале, а глаза сверкали решимостью. Не хотел ли он мне помешать предотвратить необдуманный поступок?
Полчаса я стоял снаружи один и все это время слышал гневные и возбужденные голоса. Наконец Али-бей вышел. В руке у него была записка, которую он протянул мне.
– Читай! Я хочу услышать, нет ли здесь чего-нибудь неподходящего.
Письмо содержало короткое и сдержанное указание командирам немедленно передать все оружие, а также боеприпасы езидов тому, кто предъявит этот приказ.
– Нет, все верно. Но как ты этого добился?
– Иначе я бы незамедлительно казнил его и макреджа и начал обстрел. За час мы бы с ними управились.
– Значит, теперь он в плену?
– Да, его вместе с макреджем караулят.
– А если люди каймакама не смирятся?
– Тогда я осуществлю свою угрозу. Оставайся здесь до моего возвращения, и ты увидишь, уважают ли меня турки.
Он отдал еще несколько приказов и спустился вниз к батарее. Спустя десять минут все езиды были в полной боевой готовности.
Глава 2
– «Я приду послезавтра, чтобы победить».
– На самом деле? Ты не ошибаешься?
– Здесь четко написано!
– Хорошо, тогда давай мне это письмо!
Он несколько раз в большом возбуждении прошелся туда-сюда, потом остановился передо мной.
– Это предательство или нет, эмир?
– Это вероломство.
– Может, мне уничтожить этого мутасаррыфа? Все в моих руках!
– Тебе придется потом иметь дело с падишахом.
– Эфенди, у русских есть пословица, она гласит: «Небо высоко, а царь далеко». Так же и с падишахом. Нет, я одержу победу!
– Ты прольешь много крови. Не говорил ли ты мне недавно, что любишь мир?
– Это так, но его должны мне предоставить! Эти турки пришли лишить нас свободы, имущества и жизней. Несмотря на это, я их пощадил. Но вот они снова плетут заговор. Разве я не должен обороняться?
– Должен, но не с помощью сабель!
– Чем же еще?
– Этим письмом. Иди с ним к мутасаррыфу, покажи ему, и он будет разбит наголову.
– Он мне устроит засаду и возьмет в плен, если я приду утром в Джерайю.
– Кто тебе мешает то же самое сделать с ним? У тебя больше шансов захватить его в плен: он ведь не знает, что тебе уже известны его намерения.
Али-бей смотрел в задумчивости некоторое время на землю перед собой, потом ответил:
– Я посоветуюсь с Мир Шейх-ханом. Ты поедешь со мной в долину Идиз?
– Поеду.
– Прежде, правда, я кое-что предприму, чтобы эти люди внизу не могли нам никак навредить. Не ходи со мной к палатке, оставайся лучше здесь.
Почему я не должен был сопровождать его до палатки? Его рука лежала на кинжале, а глаза сверкали решимостью. Не хотел ли он мне помешать предотвратить необдуманный поступок?
Полчаса я стоял снаружи один и все это время слышал гневные и возбужденные голоса. Наконец Али-бей вышел. В руке у него была записка, которую он протянул мне.
– Читай! Я хочу услышать, нет ли здесь чего-нибудь неподходящего.
Письмо содержало короткое и сдержанное указание командирам немедленно передать все оружие, а также боеприпасы езидов тому, кто предъявит этот приказ.
– Нет, все верно. Но как ты этого добился?
– Иначе я бы незамедлительно казнил его и макреджа и начал обстрел. За час мы бы с ними управились.
– Значит, теперь он в плену?
– Да, его вместе с макреджем караулят.
– А если люди каймакама не смирятся?
– Тогда я осуществлю свою угрозу. Оставайся здесь до моего возвращения, и ты увидишь, уважают ли меня турки.
Он отдал еще несколько приказов и спустился вниз к батарее. Спустя десять минут все езиды были в полной боевой готовности.
Глава 2
ДОЯН
После той ночи в долине Идиз Али-бей поскакал в Джерайю, демонстративно сопровождаемый всего лишь десятью людьми. Но еще перед отбытием он послал перед собою достаточное число воинов в окрестности Бозана.
Мутасаррыф прибыл действительно с таким же сопровождением, но прежде Али-бей разузнал через своих разведчиков, что между Шейх-ханом и Расул-Айни стянуты значительные воинские силы, которые уже в тот же самый день должны были проследовать в Шейх-Ади. Получив такие вести, он просто окружил мутасаррыфа и взял его в плен. Чтобы снова добиться свободы, тот вынужден был отказаться от всех коварных планов и пойти на мирные предложения Али-бея.
Вследствие этого возобновился прерванный езидский праздник. Его встречали с невиданным ликованием.
После окончания праздников я хотел было отправиться в Амадию, но узнал, что Мохаммед Эмин подвернул себе ногу в горах, и поэтому мне пришлось ждать три недели его выздоровления. Это время не пропало даром и позволило мне поближе познакомиться с курдским языком.
Наконец Хаддедин прислал гонца, сообщившего, что он готов к отправлению, и я поднялся с раннего утра, чтобы забрать его от предводителя курдов-бадинан. Сердечно попрощавшись с езидами, я пообещал на обратном пути заехать к ним на несколько дней. И хотя я протестовал против сопровождения, Али-бей не преминул доставить меня хотя бы до курдов-бадинан, чтобы лично попрощаться с Мохаммедом Эмином.
Так что теперь мы находились на холме восточнее Шейх-Ади и предавались размышлениям. Перед нашим мысленным взором протекали события последних недель. Что принесут нам последующие дни? Ведь чем дальше к северо-востоку, тем более дикими окажутся горные народы, не знающие земледелия и живущие лишь грабежами и животноводством.
Али-бей, должно быть, прочитал эту мысль на моем лице.
– Эмир, тебе предстоит тяжелый и опасный путь, – сказал он. – Как далеко ты хочешь подняться в горы?
– Пока лишь до Амадии.
– Тебе придется ехать дальше.
– Почему?
– Получится или нет у тебя попасть в Амадию – в любом случае тебе придется спасаться бегством. Та дорога, которую должен выбрать сын Мохаммеда Эмина, чтобы попасть к своим хаддединам, известна, и поэтому ее наверняка закроют. Как ты поскачешь дальше?
– Соображу по обстоятельствам. Мы можем ехать на юг и по реке Большой Заб или уйти от преследования на лошадях вдоль течения Акры. Можно также поехать на север, переправиться через горы Тиджари и Мара-нан-даг, а потом через реки Хабур и Тигр, чтобы через соляную пустыню попасть в Синджар.
– Тогда мы тебя больше никогда не увидим!
– Господь управляет мыслями и деяниями человека, все предоставлено его воле!
Мы поскакали дальше. За нами следовали Халеф с башибузуком. Мой вороной прекрасно отдохнул. Раньше он ел лишь финики и должен был привыкать к другому корму, но мне показалось, что он стал даже немного крупнее и сильнее, так что мне пришлось грубее давать ему шенкеля. Мне было даже интересно – как он покажет себя, если потребуется преодолевать снежные курдистанские горы?
Уже вскоре мы прибыли в Бадинан к курдам, которые приняли нас с гостеприимной беззаботностью. Мохаммед Эмин уже собрался в дорогу, и после беседы, курения и роскошной еды мы снялись с места. Напоследок Али-бей подал нам всем руку, в глазах у него стояли слезы.
– Эмир, ты веришь, что я тебя люблю? – спросил он, растроганный таким отношением к себе.
– Я знаю это и тоже с грустью расстаюсь с тобою.
– Ты уходишь, а я остаюсь, но мои мысли будут тебя сопровождать, мои желания будут пребывать в следах твоих ног. Ты попрощался с Мир Шейх-ханом, а он дал благословение мне, с тем, чтобы в момент расставания я передал его тебе. Да будет Господь с тобой, и пусть он останется с тобой во все времена и на всех дорогах! Пусть его гнев падет на твоих врагов, а его милость озарит твоих друзей! Ты ступаешь навстречу великим опасностям. Мир Шейх-хан обещает тебе свою защиту. Он шлет тебе этого мелика-тауза[25], чтобы он послужил тебе талисманом. Это знак, по которому тебя будут узнавать как нашего друга. Любой езид, которому ты покажешь этот талисман, пожертвует для тебя своим добром и даже жизнью. Возьми этот дар, но не доверяй его никому больше, он предназначен только для тебя одного! А теперь прощай и никогда не забывай любящих тебя!
Он обнял меня, потом быстро вскочил на коня и ускакал без оглядки. Мне показалось, что вместе с ним я лишился частицы сердца. Большой, очень большой подарок сделал мне через Али-бея Мир Шейх-хан!
Сколько копий сломали востоковеды по поводу существования мелика-тауза! И вот этот загадочный знак лежит у меня в руке. То был знак безграничного доверия, которого удостоил меня хан, и, само собой разумеется, я должен был воспользоваться этой фигуркой лишь в крайнем случае.
Она была из меди и представляла собой птицу, расправляющую крылья, чтобы взлететь. На нижней части было на языке курманджи выгравировано «хем-джер», то есть «друг» или «спутник». А шелковый шнурок служил для того, чтобы вешать талисман на шею.
Бадинаны хотели поехать с нами, хотя бы ненамного. Мне пришлось позволить им это, с одним, правда, условием: у деревни Калахони, которая лежит на расстоянии четырех часов езды от Шейх-Ади, они повернут обратно. Дома в ней были почти полностью из камня и висели, как громадные птичьи гнезда между виноградниками, высоко над руслом реки Гомель. Они выглядели очень прочными благодаря огромным каменным блокам, служащим порогами и уголками зданий.
Вскоре мы попрощались с бадинанами и поскакали дальше вчетвером.
По крутой дороге, уготовившей нашим верховым животным немало препятствий, мы достигли деревеньки Бебози, лежащей на вершине довольно высокого холма. В ней мы увидели католическую церковь – ее жители принадлежат к обращенным халдеям. Приняли нас очень радушно, и мы получили бесплатную еду и питье. Они предложили мне проводника, но я от него отказался, и мне описали дорогу до следующей деревни так подробно, что мы просто не могли заблудиться.
Дорога вела нас сперва вдоль холма через лес из карликовых дубов и потом опускалась вниз в долину, где лежит деревушка Хелоки. Здесь мы сделали короткую остановку, и я принялся за башибузука.
– Болюк-эмини, послушай, что я тебе скажу.
– Я слушаю, эмир!
– Мутасаррыф из Мосула дал тебе приказ позаботиться обо всем, что мне может понадобиться. До сих пор ты не принес мне никакой пользы; отныне ты приступаешь к исполнению своих обязанностей.
– Что мне делать, эфенди?
– Мы останемся на эту ночь в Спандаре. Ты поскачешь вперед и позаботишься, чтобы к моему прибытию все было готово. Ты понял?
– Сделаю все как скажешь, эмир! – отвечал он мне с достоинством. – Я поспешу вперед, и вся деревня будет встречать тебя с ликованием. – Он пнул пятками в бока своему ослу и затрусил прочь.
От Хелоки до Спандаре недалеко, но, когда мы подъезжали к курдскому селу, уже начиналась ночь. Название села произошло из-за большого числа тополей, которые там стоят, – ведь «спидар», «спиндер» и «спандер» на языке курманджи означают «серебристый тополь». Мы спрашивали, где находится жилище киаджа, но ответом нам были лишь свирепые взгляды.
Дело в том, что я спрашивал это по-турецки; когда же я повторил вопрос по-курдски, люди моментально сменили гнев на милость. Нас привели к большому дому; мы спешились и вошли в него. В одной из комнат мы услышали громкий разговор. Я остановился и прислушался.
– А кто ты есть? Ты пес, ты трус! – орал кто-то гневно. – Ты башибузук, скачущий на осле. Если для тебя это честь, то для осла – позор: он ведь везет парня глупее, чем он сам. И ты еще пришел, чтобы меня отсюда прогнать?
– А кто же ты, э-э? – отвечал мой храбрый Ифра. – Ты головорез, мошенник. Твой рот – рот лягушки, твои глаза – глаза жабы. Твой нос похож на огурец, а голос у тебя как у перепелки! Я болюк-эмини, а кто ты?
– Парень, сверну тебе шею, если ты не замолчишь. Какое тебе дело до моего носа? У тебя его вообще нет! Ты говоришь, твой повелитель – великий эфенди, эмир, шейх с Запада. Стоит только взглянуть на тебя, как сразу узнаешь, кто же он. И ты собираешься меня отсюда гнать?
– А кто твой повелитель? Тоже великий эфенди с Запада, как ты говорил? Вот что я тебе скажу: на всем Западе только один-единственный великий эфенди, и это мой господин. Запомни это!
– Послушайте, – прозвучал третий голос, серьезно и спокойно. – Вы сообщили мне о двух эфенди. У одного послание консула франков, подписанное мутасаррыфом. Оно имеет силу. Но другой состоит под защитой падишаха, у него есть послание от консула, он также имеет право на диш-парасси[26] от мутасаррыфа. Оно имеет еще большую силу. Он будет жить здесь у меня, другому я прикажу приготовить место для сна в другом доме. Один получит все бесплатно, другой же все оплатит.
– Не потерплю! – зазвучал голос арнаута. – С обоими нужно обращаться одинаково.
– Слушай, я здесь незанум – начальник и повелитель. Как я скажу, так и будет, и никакой чужак не будет давать мне указаний. Понял?
Я открыл дверь и вошел вместе с Мохаммедом Эмином.
– Добрый вечер! Ты хозяин Спандаре?
– Я, – отвечал сельский староста.
Я указал на болюка-эмини.
– Он мой слуга. Я послал его к тебе, чтобы попросить твоего гостеприимства. Что ты решил?
– Ты тот, кто состоит под защитой мутасаррыфа и имеет право на диш-парасси?
– Это я.
– А этот мужчина тебя сопровождает?
– Он мой друг и спутник.
– С вами еще много людей?
– Вот этот болюк-эмини и еще один слуга.
– Добро пожаловать в мой дом! – Он поднялся и протянул нам руки. – Присаживайтесь к моему огню и чувствуйте себя как дома. Вы получите достойную вас комнату. Как дорого ты оценишь свой диш-парасси?
– За нас обоих и слугу я не беру с тебя ничего, но башибузуку ты дашь пять пиастров. Он доверенный мутасаррыфа, и у меня нет права лишать того, что ему принадлежит по закону.
– Господин, ты снисходителен и добр. Благодарю тебя! Да прибудет тебе всего, что нужно для твоего счастья. Но позволь мне удалиться на некоторое время с хавасом!
Он имел в виду арнаута. Тот мрачно слушал нас и затем разразился бранью.
– Я никуда не уйду! Я тоже отстаиваю право своего господина!
– Ну и оставайся! – просто сказал незанум. – Если твой господин не найдет жилища, это будет твоя вина.
– Кто эти мужчины, говорящие, что они состоят под защитой падишаха? Не арабы ли они, которые в пустыне грабят и крадут, а здесь, в горах, тиранят господ?..
– Хаджи Халеф! – крикнул я громко.
Вошел маленький слуга.
– Халеф, этот хавас смеет нас оскорблять. Если он скажет еще хоть слово, которое мне не понравится, – он твой.
Вооруженный до зубов арнаут смотрел сверху на Халефа с явным презрением.
– И я побоюсь этого карлика, я, который…
Дальше он ничего не сказал, он попросту не мог этого сделать, лежа на полу, придавленный коленями моего маленького Халефа. Левой рукой тот охватывал шею хаваса, правой вытаскивал кинжал.
– Можно, сиди?
– Пока нет, но скажи ему, что он – труп, если состроит еще хоть раз недружелюбную гримасу.
Халеф отпустил его, и арнаута подняли с земли. Глаза у него гневно блестели, но что-либо предпринять он уже не осмеливался.
– Пошли! – повелел старосте арнаут.
– Ты хочешь, чтобы я тебе показал жилище? – спросил староста.
– Пока да… Но когда прибудет мой господин, я пошлю его сюда, и тут уж решится, кто будет спать в твоем доме. Он также рассудит спор между мной и этим арабским слугой!
И они вместе ушли. Пока старосты не было, компанию нам составил один из его сыновей. Вскоре нам передали, что там, где мы будем спать, уже все готово.
Нас привели в покои, где для нас были сооружены два устланных коврами ложа. В середине покоев стоял сервированный стол. Скорость приготовления и все убранство заставляли предполагать, что староста не принадлежит к бедным жителям этого села. Его сын сидел с нами, не принимая, однако, участия в ужине, – этим нам оказывалось уважение.
Жена старосты и одна из его дочерей прислуживали нам. Сначала подали шербет. Мы пили его из симпатичных фарфоровых чашек, что здесь, в Курдистане, большая редкость. Затем нам подали вальквапамази – пшеничный хлеб, поджаренный в меде; к нему, правда, предложили финдику – салат из фисташковых листьев, который не совсем подходил к пшеничному хлебу.
Затем следовал молодой визин – козлиное жаркое с рисовыми клецками, плавающими в собственном бульоне, к этому еще бера аш – печенье, жесткое, как мельничные жернова, крайне соответствующее своему названию. Два маленьких жарких как продолжение ужина показались мне довольно аппетитными. Они были прожарены до румяной хрустящей корочки, мне подумалось, это голуби. Это была на самом деле изысканная еда, правда, с несколько непривычным вкусом.
– Это, наверное, кевук – голубь? – спросил я молодого человека.
– Нет, это летучая мышь.
Гм! Неожиданный гастрономический изыск! Вошел староста. На мое приглашение он подошел и присоединился к нам; на протяжении всего времени на жестяном подносе горела, благоухая, ароматная мастика. Теперь, когда появился хозяин дома, нам подали главное блюдо. Это было квапаме – баранье жаркое со сметаной, рисом и луком. Когда мы основательно наелись, начальник махнул рукой. Тотчас же принесли закрытую крышкой миску, которую он принял с важным видом.
– Угадай, что это такое? – спросил он меня.
– Покажи!
– Это блюдо, которое ты не знаешь. Его готовят только в Курдистане, где живут сильные и мужественные мужчины.
– Ты интригуешь меня!
– У того, кто съест это, силы удвоятся, и он не побоится больше никакого врага. Понюхай!
Он немного приоткрыл крышку, так, чтобы до меня донесся аромат.
– Это жаркое есть лишь в Курдистане? – переспросил я.
– Да.
– Ты ошибаешься, я уже не раз ел такое мясо.
– Где?
– У урусов[27], у других народов, особенно еще в одной стране, называемой Америка. Там этот зверь много крупнее, а также значительно и опаснее, чем у вас.
Когда мы зажигали сильный, грубый и только чуть-чуть ферментированный табак из Келекова, снизу донесся громкий разговор. Староста вышел посмотреть, что там происходит, и, поскольку он не закрыл дверь, мы могли слышать каждое слово.
– Кто это? – задал он вопрос.
– Чего он хочет? – спросил кто-то по-английски.
– Он спрашивает, кто ты? – отвечал третий, тоже по-английски.
– Как по-курдски «я»?
– Бен.
– Хорошо! Бен! – ответил немедля тот хозяину.
– Бен? – спросил он. – Как твое имя?
– Что он хочет? – спросил тот же самый громыхающий голос, который был мне настолько знаком, что я от удивления вскочил на ноги.
– Он спрашивает, как вас зовут!
– Сэр Дэвид Линдсей! – закричал он, задрав голову.
В следующий момент я уже был внизу, рядом с ним, в коридоре. Да, вот он стоял передо мной, освещенный пламенем очага. Высокий серый цилиндр, вытянутый череп, широкий рот, голая сухая шея, широкий воротничок, в серую клетку галстук, в серую клетку гамаши, в такую же серую клетку брюки и жилет и такой же сюртук, а также серые от пыли сапоги. В правой руке у него была знаменитая кирка для осквернения остатков древности.
– Мистер Линдсей? – закричал я.
– Well, а-а, кто есть это? О! Это вы?
Он широко распахнул глаза и еще больше рот и уставился на меня ошарашенно, как на человека, воскресшего из мертвых.
– Как это вы здесь, в Спандаре, сэр? – спросил я, не менее удивленный, чем и он.
– Я? На коне!
– Естественно! Но что вы здесь ищете?
– Я? О-о! Гм! Вас и Fowling bulls[28]!
– Меня?
– Да! Буду рассказать! Но прежде ссориться!
– С кем?
– С мэром, сельским бургомистром, – ужасный человек!
– Почему?
– Хотят не иметь англичан, хотят иметь арабов! Где этот?
– Он здесь, – отвечал я, указывая на старосту, между тем уже подошедшего к нам.
– Ему ссориться, ругать! – велел Линдсей рядом стоящему переводчику. – Делай quarve[29]! Делай scold[30], громко, много!
– Разрешите, сэр, я возьму это в свои руки, – сказал я. – Оба араба, по поводу которых вы так злитесь, не помешают вам. Они ваши лучшие друзья.
– Ага! Где есть?
– Один из них я, а другой – Мохаммед Эмин.
– Мох… Ага! Эмин… Ага! Где есть?
– Вверху! Идемте наверх!
– Well! Да! О-о, необычайно, immense[31], непонятно!
Я без церемоний протолкнул англичанина по узкой лестнице вверх и не пропустил туда ни переводчика, ни арнаутов, хотя они хотели пройти вслед. Появление длинной фигуры в клетчатом одеянии вызвало у курдских дам немалый ужас: они ретировались в отдаленный угол комнаты. Только Мохаммед Эмин, обычно серьезный человек, громко засмеялся, увидев темный кратер, образованный открытым ртом англичанина.
– Ого! Добрый день, сэр, мистер Мохаммед! Как дела? Как вы здесь оказались?
– Машалла![32] Откуда вы, инглис[33]? – спросил Мохаммед.
– Ты знаешь его? – спросил меня хозяин дома.
– Знаю. Он тот самый чужестранец, что послал впереди себя хаваса, чтобы остаться у тебя. Он мой друг. Ты уже нашел для него жилище?
– Если он твой друг, он должен остаться в моем доме, – ответил староста.
– У тебя есть помещения для стольких людей?
– Для желанных гостей места всегда предостаточно. Пускай он располагается за столом и вкусит пищи!
– Садитесь, сэр, – сказал я Линдсею, – и расскажите нам, что навело вас на мысль покинуть пастбища хаддединов и приехать в Спандаре.
– Хорошо! Но сперва надо позаботиться о слугах и лошадях.
– Слуги сами позаботятся о себе, для чего же они здесь.
– А лошади?
– Ими займутся слуги. Итак, мистер?
– Было tedious! Ужасно скучно!
– Вы не копали?
– Много, очень много.
– И нашли?
– Nothing, ничего, совершенно. Ужаснейше!
– И что еще?
– Тоска, страшная тоска!
– О чем?
– О вас, сэр!
Я засмеялся.
– Надо же, кто-то тосковал обо мне!
– Хорошо, очень хорошо, да! Fowling bulls! Не находить, вы не здесь – я прочь.
– Но, сэр, мы ведь решили, вы должны были остаться там до нашего возвращения.
– Нет терпения, не выдержать!
– Было же достаточно занятий!
– С арабами? Тьфу! Меня не понимать!
– У вас был толмач!
– Прочь, ушел, удрал.
– Ага! Грек убежал? Он же был ранен!
– Дыра в ноге снова зарос, негодяй рано утро прочь!
– Тогда и правда вы не могли удовлетворительно объясняться. А как вы нашли меня?
– Узнал, вы хотели в Амадию. Пошел в Мосул. Консул дать паспорт, губернатор подписать паспорт, дать вместе толмача и хаваса. Шел в Дохук.
– В Дохук? Зачем таким путем?
– Быть война с людьми дьявола, не мог проходить. Из Дохука в Дулию, из Дулии в Мангайш. Потом сюда! Вас найти. Очень хорошо, роскошно!
– И теперь?
– Остаться вместе, испытать приключения, копать! Клуб путешественников-археологов, Лондон, да!
– Хорошо, мистер Линдсей, но у нас сейчас другие дела.
– Что?
– Вы ведь знаете причину, по которой мы едем в Амадию!
– Знаю ее. Хорошая причина, смелая причина, приключение! Мистера Амада эль-Гандура достать. Я при этом!
– Я думаю, вы нам не особо пригодитесь.
– Нет?! Почему?
– Вы же говорите лишь по-английски.
– Иметь толмач!
– Вы его тоже хотите посвятить в тайну? Или вы уже проболтали?
– Ни слова.
– Это хорошо, сэр, иначе мы были бы в крайней опасности. Я должен вам открыто признаться, я желал видеть вас позднее.
– Вы? Меня? Well! Прочь! Думал, вы друг мой! Так нет, следовательно, прочь! Поеду в… в… в…
– В ад, иначе просто некуда! Само собой разумеется. Но вы слишком заметны!
– Что же мне делать?
– М-да, крайне неприятное дельце! Отослать назад я вас не могу, здесь оставить – тоже нет, значит, я должен вас взять с собой, и в самом деле, по-другому не получается!
– Хорошо, очень хорошо!
– Но вы должны быть похожи на нас.
– Похожи? Хорошо, буду это!
– Вы прогоните своих толмача и хаваса.
– Должны прочь, к черту, да.
– Эту одежду снять!
– Снять? Ага! Куда?
– Прочь, совсем прочь. Вы должны одеться как турок или курд.
Он глянул на меня с ужасом, совсем как если бы я потребовал от него приняться пожирать самого себя. Впрочем, положение его рта было вполне пригодно для такого действа.
– Как турок? Как курд? Ужасно!
– Иначе не пойдет!
– Что надеть?
– Турецкие шаровары или черно-красные курдские штаны.
– Черно-красные! Ага, хорошо, очень ладно! В черно-красную клетку!
– Как вам угодно. Так как вы одеваетесь? Как турок или как курд?
– Курд.
– Тогда вы должны быть в черно-красном. Это курдские любимые цвета. Значит, курдские штаны, жилет, рубашка поверх штанов.
– Черно-красная?
– Да.
– В клетку?
– Ради бога! От шеи прямо до щиколоток. Дальше сюртук или пальто сверху.
– Черно-красный?
– Да.
– В клетку?
– Естественно! Дальше тюрбан, очень крупный, огромный, такой, какой носят благородные курды.
– Черно-красный?
– Да.
– В клетку?
– Ради бога! Дальше пояс, носки, башмаки, оружие.
– Черно-красные?
– Ничего не имею против!
– И в клетку?
– Вы можете себе хоть все лицо покрасить в черно-красную клетку.
– Где купить эти вещи?
– Тут я сам в растерянности. Базар мы найдем лишь в Амадии. Может, здесь есть торговец, все-таки Спандаре большое село. И у вас много денег, не так ли?
– Много, очень много. Надо все оплатить?
– Сейчас спрошу. – Я повернулся к начальнику: – Есть ли здесь портной?
– Нет.
– Тогда не найдется ли человек, который может сейчас поскакать в Амадию и достать для этого чужестранца платье?
– Да, но базар откроется лишь утром и платье прибудет слишком поздно.
– А есть ли человек, который бы одолжил нам платье до приезда в Амадию?
– Ты мой гость, у меня есть новый шерстяной костюм, я тебе его охотно одолжу.
– А тюрбан?
– Здесь нет никого, у кого были бы два тюрбана, но шапку ты можешь достать легко.
– Что за шапка?
– Я дам тебе кулик – шапку из козьего войлока, она ему подойдет.
– Какой у нее цвет?
– Она красная с черными краями.
Мутасаррыф прибыл действительно с таким же сопровождением, но прежде Али-бей разузнал через своих разведчиков, что между Шейх-ханом и Расул-Айни стянуты значительные воинские силы, которые уже в тот же самый день должны были проследовать в Шейх-Ади. Получив такие вести, он просто окружил мутасаррыфа и взял его в плен. Чтобы снова добиться свободы, тот вынужден был отказаться от всех коварных планов и пойти на мирные предложения Али-бея.
Вследствие этого возобновился прерванный езидский праздник. Его встречали с невиданным ликованием.
После окончания праздников я хотел было отправиться в Амадию, но узнал, что Мохаммед Эмин подвернул себе ногу в горах, и поэтому мне пришлось ждать три недели его выздоровления. Это время не пропало даром и позволило мне поближе познакомиться с курдским языком.
Наконец Хаддедин прислал гонца, сообщившего, что он готов к отправлению, и я поднялся с раннего утра, чтобы забрать его от предводителя курдов-бадинан. Сердечно попрощавшись с езидами, я пообещал на обратном пути заехать к ним на несколько дней. И хотя я протестовал против сопровождения, Али-бей не преминул доставить меня хотя бы до курдов-бадинан, чтобы лично попрощаться с Мохаммедом Эмином.
Так что теперь мы находились на холме восточнее Шейх-Ади и предавались размышлениям. Перед нашим мысленным взором протекали события последних недель. Что принесут нам последующие дни? Ведь чем дальше к северо-востоку, тем более дикими окажутся горные народы, не знающие земледелия и живущие лишь грабежами и животноводством.
Али-бей, должно быть, прочитал эту мысль на моем лице.
– Эмир, тебе предстоит тяжелый и опасный путь, – сказал он. – Как далеко ты хочешь подняться в горы?
– Пока лишь до Амадии.
– Тебе придется ехать дальше.
– Почему?
– Получится или нет у тебя попасть в Амадию – в любом случае тебе придется спасаться бегством. Та дорога, которую должен выбрать сын Мохаммеда Эмина, чтобы попасть к своим хаддединам, известна, и поэтому ее наверняка закроют. Как ты поскачешь дальше?
– Соображу по обстоятельствам. Мы можем ехать на юг и по реке Большой Заб или уйти от преследования на лошадях вдоль течения Акры. Можно также поехать на север, переправиться через горы Тиджари и Мара-нан-даг, а потом через реки Хабур и Тигр, чтобы через соляную пустыню попасть в Синджар.
– Тогда мы тебя больше никогда не увидим!
– Господь управляет мыслями и деяниями человека, все предоставлено его воле!
Мы поскакали дальше. За нами следовали Халеф с башибузуком. Мой вороной прекрасно отдохнул. Раньше он ел лишь финики и должен был привыкать к другому корму, но мне показалось, что он стал даже немного крупнее и сильнее, так что мне пришлось грубее давать ему шенкеля. Мне было даже интересно – как он покажет себя, если потребуется преодолевать снежные курдистанские горы?
Уже вскоре мы прибыли в Бадинан к курдам, которые приняли нас с гостеприимной беззаботностью. Мохаммед Эмин уже собрался в дорогу, и после беседы, курения и роскошной еды мы снялись с места. Напоследок Али-бей подал нам всем руку, в глазах у него стояли слезы.
– Эмир, ты веришь, что я тебя люблю? – спросил он, растроганный таким отношением к себе.
– Я знаю это и тоже с грустью расстаюсь с тобою.
– Ты уходишь, а я остаюсь, но мои мысли будут тебя сопровождать, мои желания будут пребывать в следах твоих ног. Ты попрощался с Мир Шейх-ханом, а он дал благословение мне, с тем, чтобы в момент расставания я передал его тебе. Да будет Господь с тобой, и пусть он останется с тобой во все времена и на всех дорогах! Пусть его гнев падет на твоих врагов, а его милость озарит твоих друзей! Ты ступаешь навстречу великим опасностям. Мир Шейх-хан обещает тебе свою защиту. Он шлет тебе этого мелика-тауза[25], чтобы он послужил тебе талисманом. Это знак, по которому тебя будут узнавать как нашего друга. Любой езид, которому ты покажешь этот талисман, пожертвует для тебя своим добром и даже жизнью. Возьми этот дар, но не доверяй его никому больше, он предназначен только для тебя одного! А теперь прощай и никогда не забывай любящих тебя!
Он обнял меня, потом быстро вскочил на коня и ускакал без оглядки. Мне показалось, что вместе с ним я лишился частицы сердца. Большой, очень большой подарок сделал мне через Али-бея Мир Шейх-хан!
Сколько копий сломали востоковеды по поводу существования мелика-тауза! И вот этот загадочный знак лежит у меня в руке. То был знак безграничного доверия, которого удостоил меня хан, и, само собой разумеется, я должен был воспользоваться этой фигуркой лишь в крайнем случае.
Она была из меди и представляла собой птицу, расправляющую крылья, чтобы взлететь. На нижней части было на языке курманджи выгравировано «хем-джер», то есть «друг» или «спутник». А шелковый шнурок служил для того, чтобы вешать талисман на шею.
Бадинаны хотели поехать с нами, хотя бы ненамного. Мне пришлось позволить им это, с одним, правда, условием: у деревни Калахони, которая лежит на расстоянии четырех часов езды от Шейх-Ади, они повернут обратно. Дома в ней были почти полностью из камня и висели, как громадные птичьи гнезда между виноградниками, высоко над руслом реки Гомель. Они выглядели очень прочными благодаря огромным каменным блокам, служащим порогами и уголками зданий.
Вскоре мы попрощались с бадинанами и поскакали дальше вчетвером.
По крутой дороге, уготовившей нашим верховым животным немало препятствий, мы достигли деревеньки Бебози, лежащей на вершине довольно высокого холма. В ней мы увидели католическую церковь – ее жители принадлежат к обращенным халдеям. Приняли нас очень радушно, и мы получили бесплатную еду и питье. Они предложили мне проводника, но я от него отказался, и мне описали дорогу до следующей деревни так подробно, что мы просто не могли заблудиться.
Дорога вела нас сперва вдоль холма через лес из карликовых дубов и потом опускалась вниз в долину, где лежит деревушка Хелоки. Здесь мы сделали короткую остановку, и я принялся за башибузука.
– Болюк-эмини, послушай, что я тебе скажу.
– Я слушаю, эмир!
– Мутасаррыф из Мосула дал тебе приказ позаботиться обо всем, что мне может понадобиться. До сих пор ты не принес мне никакой пользы; отныне ты приступаешь к исполнению своих обязанностей.
– Что мне делать, эфенди?
– Мы останемся на эту ночь в Спандаре. Ты поскачешь вперед и позаботишься, чтобы к моему прибытию все было готово. Ты понял?
– Сделаю все как скажешь, эмир! – отвечал он мне с достоинством. – Я поспешу вперед, и вся деревня будет встречать тебя с ликованием. – Он пнул пятками в бока своему ослу и затрусил прочь.
От Хелоки до Спандаре недалеко, но, когда мы подъезжали к курдскому селу, уже начиналась ночь. Название села произошло из-за большого числа тополей, которые там стоят, – ведь «спидар», «спиндер» и «спандер» на языке курманджи означают «серебристый тополь». Мы спрашивали, где находится жилище киаджа, но ответом нам были лишь свирепые взгляды.
Дело в том, что я спрашивал это по-турецки; когда же я повторил вопрос по-курдски, люди моментально сменили гнев на милость. Нас привели к большому дому; мы спешились и вошли в него. В одной из комнат мы услышали громкий разговор. Я остановился и прислушался.
– А кто ты есть? Ты пес, ты трус! – орал кто-то гневно. – Ты башибузук, скачущий на осле. Если для тебя это честь, то для осла – позор: он ведь везет парня глупее, чем он сам. И ты еще пришел, чтобы меня отсюда прогнать?
– А кто же ты, э-э? – отвечал мой храбрый Ифра. – Ты головорез, мошенник. Твой рот – рот лягушки, твои глаза – глаза жабы. Твой нос похож на огурец, а голос у тебя как у перепелки! Я болюк-эмини, а кто ты?
– Парень, сверну тебе шею, если ты не замолчишь. Какое тебе дело до моего носа? У тебя его вообще нет! Ты говоришь, твой повелитель – великий эфенди, эмир, шейх с Запада. Стоит только взглянуть на тебя, как сразу узнаешь, кто же он. И ты собираешься меня отсюда гнать?
– А кто твой повелитель? Тоже великий эфенди с Запада, как ты говорил? Вот что я тебе скажу: на всем Западе только один-единственный великий эфенди, и это мой господин. Запомни это!
– Послушайте, – прозвучал третий голос, серьезно и спокойно. – Вы сообщили мне о двух эфенди. У одного послание консула франков, подписанное мутасаррыфом. Оно имеет силу. Но другой состоит под защитой падишаха, у него есть послание от консула, он также имеет право на диш-парасси[26] от мутасаррыфа. Оно имеет еще большую силу. Он будет жить здесь у меня, другому я прикажу приготовить место для сна в другом доме. Один получит все бесплатно, другой же все оплатит.
– Не потерплю! – зазвучал голос арнаута. – С обоими нужно обращаться одинаково.
– Слушай, я здесь незанум – начальник и повелитель. Как я скажу, так и будет, и никакой чужак не будет давать мне указаний. Понял?
Я открыл дверь и вошел вместе с Мохаммедом Эмином.
– Добрый вечер! Ты хозяин Спандаре?
– Я, – отвечал сельский староста.
Я указал на болюка-эмини.
– Он мой слуга. Я послал его к тебе, чтобы попросить твоего гостеприимства. Что ты решил?
– Ты тот, кто состоит под защитой мутасаррыфа и имеет право на диш-парасси?
– Это я.
– А этот мужчина тебя сопровождает?
– Он мой друг и спутник.
– С вами еще много людей?
– Вот этот болюк-эмини и еще один слуга.
– Добро пожаловать в мой дом! – Он поднялся и протянул нам руки. – Присаживайтесь к моему огню и чувствуйте себя как дома. Вы получите достойную вас комнату. Как дорого ты оценишь свой диш-парасси?
– За нас обоих и слугу я не беру с тебя ничего, но башибузуку ты дашь пять пиастров. Он доверенный мутасаррыфа, и у меня нет права лишать того, что ему принадлежит по закону.
– Господин, ты снисходителен и добр. Благодарю тебя! Да прибудет тебе всего, что нужно для твоего счастья. Но позволь мне удалиться на некоторое время с хавасом!
Он имел в виду арнаута. Тот мрачно слушал нас и затем разразился бранью.
– Я никуда не уйду! Я тоже отстаиваю право своего господина!
– Ну и оставайся! – просто сказал незанум. – Если твой господин не найдет жилища, это будет твоя вина.
– Кто эти мужчины, говорящие, что они состоят под защитой падишаха? Не арабы ли они, которые в пустыне грабят и крадут, а здесь, в горах, тиранят господ?..
– Хаджи Халеф! – крикнул я громко.
Вошел маленький слуга.
– Халеф, этот хавас смеет нас оскорблять. Если он скажет еще хоть слово, которое мне не понравится, – он твой.
Вооруженный до зубов арнаут смотрел сверху на Халефа с явным презрением.
– И я побоюсь этого карлика, я, который…
Дальше он ничего не сказал, он попросту не мог этого сделать, лежа на полу, придавленный коленями моего маленького Халефа. Левой рукой тот охватывал шею хаваса, правой вытаскивал кинжал.
– Можно, сиди?
– Пока нет, но скажи ему, что он – труп, если состроит еще хоть раз недружелюбную гримасу.
Халеф отпустил его, и арнаута подняли с земли. Глаза у него гневно блестели, но что-либо предпринять он уже не осмеливался.
– Пошли! – повелел старосте арнаут.
– Ты хочешь, чтобы я тебе показал жилище? – спросил староста.
– Пока да… Но когда прибудет мой господин, я пошлю его сюда, и тут уж решится, кто будет спать в твоем доме. Он также рассудит спор между мной и этим арабским слугой!
И они вместе ушли. Пока старосты не было, компанию нам составил один из его сыновей. Вскоре нам передали, что там, где мы будем спать, уже все готово.
Нас привели в покои, где для нас были сооружены два устланных коврами ложа. В середине покоев стоял сервированный стол. Скорость приготовления и все убранство заставляли предполагать, что староста не принадлежит к бедным жителям этого села. Его сын сидел с нами, не принимая, однако, участия в ужине, – этим нам оказывалось уважение.
Жена старосты и одна из его дочерей прислуживали нам. Сначала подали шербет. Мы пили его из симпатичных фарфоровых чашек, что здесь, в Курдистане, большая редкость. Затем нам подали вальквапамази – пшеничный хлеб, поджаренный в меде; к нему, правда, предложили финдику – салат из фисташковых листьев, который не совсем подходил к пшеничному хлебу.
Затем следовал молодой визин – козлиное жаркое с рисовыми клецками, плавающими в собственном бульоне, к этому еще бера аш – печенье, жесткое, как мельничные жернова, крайне соответствующее своему названию. Два маленьких жарких как продолжение ужина показались мне довольно аппетитными. Они были прожарены до румяной хрустящей корочки, мне подумалось, это голуби. Это была на самом деле изысканная еда, правда, с несколько непривычным вкусом.
– Это, наверное, кевук – голубь? – спросил я молодого человека.
– Нет, это летучая мышь.
Гм! Неожиданный гастрономический изыск! Вошел староста. На мое приглашение он подошел и присоединился к нам; на протяжении всего времени на жестяном подносе горела, благоухая, ароматная мастика. Теперь, когда появился хозяин дома, нам подали главное блюдо. Это было квапаме – баранье жаркое со сметаной, рисом и луком. Когда мы основательно наелись, начальник махнул рукой. Тотчас же принесли закрытую крышкой миску, которую он принял с важным видом.
– Угадай, что это такое? – спросил он меня.
– Покажи!
– Это блюдо, которое ты не знаешь. Его готовят только в Курдистане, где живут сильные и мужественные мужчины.
– Ты интригуешь меня!
– У того, кто съест это, силы удвоятся, и он не побоится больше никакого врага. Понюхай!
Он немного приоткрыл крышку, так, чтобы до меня донесся аромат.
– Это жаркое есть лишь в Курдистане? – переспросил я.
– Да.
– Ты ошибаешься, я уже не раз ел такое мясо.
– Где?
– У урусов[27], у других народов, особенно еще в одной стране, называемой Америка. Там этот зверь много крупнее, а также значительно и опаснее, чем у вас.
Когда мы зажигали сильный, грубый и только чуть-чуть ферментированный табак из Келекова, снизу донесся громкий разговор. Староста вышел посмотреть, что там происходит, и, поскольку он не закрыл дверь, мы могли слышать каждое слово.
– Кто это? – задал он вопрос.
– Чего он хочет? – спросил кто-то по-английски.
– Он спрашивает, кто ты? – отвечал третий, тоже по-английски.
– Как по-курдски «я»?
– Бен.
– Хорошо! Бен! – ответил немедля тот хозяину.
– Бен? – спросил он. – Как твое имя?
– Что он хочет? – спросил тот же самый громыхающий голос, который был мне настолько знаком, что я от удивления вскочил на ноги.
– Он спрашивает, как вас зовут!
– Сэр Дэвид Линдсей! – закричал он, задрав голову.
В следующий момент я уже был внизу, рядом с ним, в коридоре. Да, вот он стоял передо мной, освещенный пламенем очага. Высокий серый цилиндр, вытянутый череп, широкий рот, голая сухая шея, широкий воротничок, в серую клетку галстук, в серую клетку гамаши, в такую же серую клетку брюки и жилет и такой же сюртук, а также серые от пыли сапоги. В правой руке у него была знаменитая кирка для осквернения остатков древности.
– Мистер Линдсей? – закричал я.
– Well, а-а, кто есть это? О! Это вы?
Он широко распахнул глаза и еще больше рот и уставился на меня ошарашенно, как на человека, воскресшего из мертвых.
– Как это вы здесь, в Спандаре, сэр? – спросил я, не менее удивленный, чем и он.
– Я? На коне!
– Естественно! Но что вы здесь ищете?
– Я? О-о! Гм! Вас и Fowling bulls[28]!
– Меня?
– Да! Буду рассказать! Но прежде ссориться!
– С кем?
– С мэром, сельским бургомистром, – ужасный человек!
– Почему?
– Хотят не иметь англичан, хотят иметь арабов! Где этот?
– Он здесь, – отвечал я, указывая на старосту, между тем уже подошедшего к нам.
– Ему ссориться, ругать! – велел Линдсей рядом стоящему переводчику. – Делай quarve[29]! Делай scold[30], громко, много!
– Разрешите, сэр, я возьму это в свои руки, – сказал я. – Оба араба, по поводу которых вы так злитесь, не помешают вам. Они ваши лучшие друзья.
– Ага! Где есть?
– Один из них я, а другой – Мохаммед Эмин.
– Мох… Ага! Эмин… Ага! Где есть?
– Вверху! Идемте наверх!
– Well! Да! О-о, необычайно, immense[31], непонятно!
Я без церемоний протолкнул англичанина по узкой лестнице вверх и не пропустил туда ни переводчика, ни арнаутов, хотя они хотели пройти вслед. Появление длинной фигуры в клетчатом одеянии вызвало у курдских дам немалый ужас: они ретировались в отдаленный угол комнаты. Только Мохаммед Эмин, обычно серьезный человек, громко засмеялся, увидев темный кратер, образованный открытым ртом англичанина.
– Ого! Добрый день, сэр, мистер Мохаммед! Как дела? Как вы здесь оказались?
– Машалла![32] Откуда вы, инглис[33]? – спросил Мохаммед.
– Ты знаешь его? – спросил меня хозяин дома.
– Знаю. Он тот самый чужестранец, что послал впереди себя хаваса, чтобы остаться у тебя. Он мой друг. Ты уже нашел для него жилище?
– Если он твой друг, он должен остаться в моем доме, – ответил староста.
– У тебя есть помещения для стольких людей?
– Для желанных гостей места всегда предостаточно. Пускай он располагается за столом и вкусит пищи!
– Садитесь, сэр, – сказал я Линдсею, – и расскажите нам, что навело вас на мысль покинуть пастбища хаддединов и приехать в Спандаре.
– Хорошо! Но сперва надо позаботиться о слугах и лошадях.
– Слуги сами позаботятся о себе, для чего же они здесь.
– А лошади?
– Ими займутся слуги. Итак, мистер?
– Было tedious! Ужасно скучно!
– Вы не копали?
– Много, очень много.
– И нашли?
– Nothing, ничего, совершенно. Ужаснейше!
– И что еще?
– Тоска, страшная тоска!
– О чем?
– О вас, сэр!
Я засмеялся.
– Надо же, кто-то тосковал обо мне!
– Хорошо, очень хорошо, да! Fowling bulls! Не находить, вы не здесь – я прочь.
– Но, сэр, мы ведь решили, вы должны были остаться там до нашего возвращения.
– Нет терпения, не выдержать!
– Было же достаточно занятий!
– С арабами? Тьфу! Меня не понимать!
– У вас был толмач!
– Прочь, ушел, удрал.
– Ага! Грек убежал? Он же был ранен!
– Дыра в ноге снова зарос, негодяй рано утро прочь!
– Тогда и правда вы не могли удовлетворительно объясняться. А как вы нашли меня?
– Узнал, вы хотели в Амадию. Пошел в Мосул. Консул дать паспорт, губернатор подписать паспорт, дать вместе толмача и хаваса. Шел в Дохук.
– В Дохук? Зачем таким путем?
– Быть война с людьми дьявола, не мог проходить. Из Дохука в Дулию, из Дулии в Мангайш. Потом сюда! Вас найти. Очень хорошо, роскошно!
– И теперь?
– Остаться вместе, испытать приключения, копать! Клуб путешественников-археологов, Лондон, да!
– Хорошо, мистер Линдсей, но у нас сейчас другие дела.
– Что?
– Вы ведь знаете причину, по которой мы едем в Амадию!
– Знаю ее. Хорошая причина, смелая причина, приключение! Мистера Амада эль-Гандура достать. Я при этом!
– Я думаю, вы нам не особо пригодитесь.
– Нет?! Почему?
– Вы же говорите лишь по-английски.
– Иметь толмач!
– Вы его тоже хотите посвятить в тайну? Или вы уже проболтали?
– Ни слова.
– Это хорошо, сэр, иначе мы были бы в крайней опасности. Я должен вам открыто признаться, я желал видеть вас позднее.
– Вы? Меня? Well! Прочь! Думал, вы друг мой! Так нет, следовательно, прочь! Поеду в… в… в…
– В ад, иначе просто некуда! Само собой разумеется. Но вы слишком заметны!
– Что же мне делать?
– М-да, крайне неприятное дельце! Отослать назад я вас не могу, здесь оставить – тоже нет, значит, я должен вас взять с собой, и в самом деле, по-другому не получается!
– Хорошо, очень хорошо!
– Но вы должны быть похожи на нас.
– Похожи? Хорошо, буду это!
– Вы прогоните своих толмача и хаваса.
– Должны прочь, к черту, да.
– Эту одежду снять!
– Снять? Ага! Куда?
– Прочь, совсем прочь. Вы должны одеться как турок или курд.
Он глянул на меня с ужасом, совсем как если бы я потребовал от него приняться пожирать самого себя. Впрочем, положение его рта было вполне пригодно для такого действа.
– Как турок? Как курд? Ужасно!
– Иначе не пойдет!
– Что надеть?
– Турецкие шаровары или черно-красные курдские штаны.
– Черно-красные! Ага, хорошо, очень ладно! В черно-красную клетку!
– Как вам угодно. Так как вы одеваетесь? Как турок или как курд?
– Курд.
– Тогда вы должны быть в черно-красном. Это курдские любимые цвета. Значит, курдские штаны, жилет, рубашка поверх штанов.
– Черно-красная?
– Да.
– В клетку?
– Ради бога! От шеи прямо до щиколоток. Дальше сюртук или пальто сверху.
– Черно-красный?
– Да.
– В клетку?
– Естественно! Дальше тюрбан, очень крупный, огромный, такой, какой носят благородные курды.
– Черно-красный?
– Да.
– В клетку?
– Ради бога! Дальше пояс, носки, башмаки, оружие.
– Черно-красные?
– Ничего не имею против!
– И в клетку?
– Вы можете себе хоть все лицо покрасить в черно-красную клетку.
– Где купить эти вещи?
– Тут я сам в растерянности. Базар мы найдем лишь в Амадии. Может, здесь есть торговец, все-таки Спандаре большое село. И у вас много денег, не так ли?
– Много, очень много. Надо все оплатить?
– Сейчас спрошу. – Я повернулся к начальнику: – Есть ли здесь портной?
– Нет.
– Тогда не найдется ли человек, который может сейчас поскакать в Амадию и достать для этого чужестранца платье?
– Да, но базар откроется лишь утром и платье прибудет слишком поздно.
– А есть ли человек, который бы одолжил нам платье до приезда в Амадию?
– Ты мой гость, у меня есть новый шерстяной костюм, я тебе его охотно одолжу.
– А тюрбан?
– Здесь нет никого, у кого были бы два тюрбана, но шапку ты можешь достать легко.
– Что за шапка?
– Я дам тебе кулик – шапку из козьего войлока, она ему подойдет.
– Какой у нее цвет?
– Она красная с черными краями.