Страница:
Прослужив в милиции двадцать два года, Колосов, сам начинавший оперуполномоченным, помнил времена, когда при получении такой вот телефонограммы вся милиция города «рыла бы землю», пока трое ублюдков не были бы задержаны, а доказательства их вины полностью собраны. И сидели бы они до суда, как и положено, в тюрьме, лишённые возможности мешать следствию в «установлении истины по делу», и Ветровой пришлось бы опасаться не «друзей» задержанных, а их родственников, осаждающих её с деньгами и подарками. А получив на суде свой долгий срок, причём срок реальный, без всяких там «условностей» и отсрочек исполнения, вся троица отправилась бы в зону, где, скорее всего, и осталась навсегда. Зона не любит таких и нередко сама выносит свой приговор.
Существовал и третий вариант: Ковалёв. Разминая затёкшую спину, Колосов прошёлся по кабинету и остановился у тёмного окна, глядя, как ветер гнёт верхушки деревьев и перегоняет по земле мусор. Уперевшись ладонями в холодное стекло, он оценивал все три варианта, пытаясь представить, чем же всё-таки может закончиться эта история.
День прошёл очень быстро, хотя Костя не делал ничего. В голове вертелись обрывки каких-то разговоров, и вспоминался брат. Ближе к вечеру он успокоился, и первая чётко сформировавшаяся мысль была простой: он их найдёт. Найдёт, сколько бы это ни заняло времени и чего бы ему это ни стоило. Ознакомившись с собранной за день информацией и убедившись, что каких-либо реальных зацепок пока нет, Костя совершенно спокойно начал обдумывать свои ближайшие шаги. Его совершенно не интересовало, будет ли возбуждено уголовное дело, или вынесут постановление об отказе, какой попадётся следователь и кому поручат оперативную часть работы. Он рассчитывал только на себя. Это было его дело. В этом деле он и потерпевший, и сыщик, следователь, прокурор, судья и палач — в одном лице. Вот только адвокатом он не будет. На предстоящем процессе адвокату нет места. Если им будет что сказать в своё оправдание и если у них окажется для этого время, он их, конечно, выслушает. Но на вынесение и исполнение приговора это не повлияет. Таких людей уже поздно перевоспитывать, их надо уничтожать.
Как и каждый сотрудник милиции, Ковалёв знал: число изнасилований в городе за последнее время значительно выросло. Но число поступающих заявлений сокращается, а количество возбуждённых по ним уголовных дел и вовсе мизерно. И дело вовсе не в том, что территориальные отделения милиции «зажимают» заявления или не хотят по ним работать. Почему-то заявляют в основном те, кто или хочет «сорвать» со своего обидчика деньги, а потом полюбовно разойтись, или кому необходимо оправдаться перед родственниками и мужьями за собственное далеко не идеальное поведение. А истинные жертвы совершенного насилия — те, кого затащили на чердак, в подвал или в машину, — молчат. Не заявляют, потому что боятся мести, огласки, потому что предпочитают пережитый кошмар похоронить, а не ворошить заново и не верят в то, что насильников найдут и накажут. Некоторые уходят после того, как в беседе с опером или следователем прокуратуры узнают о том, что необходимо не только вспомнить все, что произошло, но и рассказать это со всеми подробностями, вплоть до собственных ощущений. А потом этот рассказ, записанный на линованном бланке протокола допроса, будут читать десятки посторонних людей, а на суде, если до него вообще дойдёт дело, адвокаты и обвиняемые будут поливать потерпевшую грязью, ковыряясь в её прошлой жизни и стремясь доказать, что все произошло по взаимному согласию.
Скосив глаза на сидевшего рядом Диму, Костя подумал, что это единственный человек, которому он сможет довериться. Конечно, и остальные ребята будут рады помочь, но до определённого предела. А потому, если брать по большому счёту, он может рассчитывать только на себя и на Диму. Их связывает гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Дружба, схожесть взглядов на очень многие вещи, а также то, что пару лет назад Костя очень помог Диме разобраться в ситуации, чем-то похожей на сегодняшнюю.
— Я куплю сигареты, — сказал Петров, сбавляя скорость и направляя свою «шестёрку» к тротуару.
Машина остановилась, Дима вышел, и Ковалёв долго смотрел на тёмный силуэт друга, чётко выделяющийся на фоне ярко освещённых окон торговых ларьков.
Гена сидел в отдельной боковой кабинке, что-то ел и разговаривал с Серым. Невысокий, худощавый, в тёмном костюме и очках в металлической оправе, Серый сидел с чашечкой кофе в руке, лицом ко входу. Когда-то он работал в уголовном розыске, потом несколько лет сидел, а ныне являлся консультантом Крутого по некоторым специальным вопросам. Увидев Вову, он скользнул по нему колючим внимательным взглядом. Вова сразу раздумал подходить к своему другу и начальнику, направился к стойке, где, поздоровавшись со знакомыми, заказал себе салат, цыплёнка-гриль, стаканчик лёгкого вина и кофе.
Закончив разговор, Серый аккуратно поставил чашку на блюдце, поднялся и пошёл к дверям, а Гена задумчиво откинулся на спинку дивана, поигрывая пачкой сигарет. По его лицу Вова видел, что тот чем-то озабочен, и почувствовал неприятное волнение: вдруг Серому стало известно о ночных событиях? Вова не сомневался, что если Крутой узнает о происшедшем, то не только не одобрит такое поведение, но и придумает наказание, соответствующее своему прозвищу. Причём пострадают в первую очередь Вова и Саша, Гена ведь — один из фаворитов, кандидат на вышестоящую должность, его территория приносит группировке стабильный высокий доход, поэтому весь гнев руководства падёт на головы двух нерадивых «быков».
Будучи женатым во второй раз и имея годовалую дочку, Крутой, более известный в официальных кругах, как генеральный директор АОЗТ «Парус» Сергей Берский, никогда не отказывался от возможности переспать с понравившейся ему женщиной. При этом он придерживался определённых принципов. Если понравилась — постарайся понравиться сам и уговори. Не получилось уговорить — постарайся купить. Не удалось купить — плюнь и найди другую. Обладая эффектной внешностью — высокий, атлетически сложенный, с густыми чёрными волосами и мужественным лицом — и будучи одним из самых богатых людей города, Крутой имел много возможностей как для уговоров, так и для покупки. Необходимости прибегать к грубой силе у него не возникало, а отсидев несколько лет за нанесение телесных повреждений, он навсегда сохранил присущее многим зэкам крайне отрицательное отношение к насильникам.
Как человек деловой и здравомыслящий, Крутой неоднократно предостерегал своих подчинённых от того, чтобы те занимались всякой мелкоуголовной ерундой, которая не даёт никакой ощутимой выгоды, а только привлекает внимание милиции. «У вас что, денег не хватает?» — брезгливо спрашивал он и сурово карал ослушников. Обычно информацию о провинившихся собирал и поставлял ему Серый. Известен был случай, когда Крутой, возвращаясь домой, увидел, как два весёлых молодых человека пытались усадить в свою машину симпатичную молодую блондинку. Остановив джип, Крутой брезгливо осмотрел потрёпанную «девятку», даже потрогал пальцем грязную крышу и спросил:
— Вам, мальчики, чего, приличную машину не купить?
Слегка обалдевшие «мальчики» ответить не успели: несколькими ударами Крутой испортил им все планы на вечер и основательно подорвал здоровье. После этого, развернув джип в другую сторону, он вместе с блондинкой направился в ресторан. Всего остального он добился исключительно благодаря умению уговаривать и своему бездонному кошельку. Через несколько дней блондинка успела ему надоесть и «осела» в одном из ларьков вблизи городского цирка, где ею немедленно занялся Саша, а потом и другие, менее озабоченные этим вопросом его коллеги.
Увидев Серого рядом с Геной и обратив внимание на помрачневшее лицо шефа, Вова не на шутку встревожился. Ковыряясь вилкой в салате, он постарался рассуждать спокойно и пришёл к выводу, что ни милиция, ни свои не могли их так быстро «сосчитать». Да и вообще отыскать их никакой возможности не существует. Свидетелей нет, а эта глупая девчонка наверняка оказалась в больнице и вряд ли захочет кому-нибудь говорить о происшедшем. После того, как всё было кончено, Гена, как самый трезвый и здравомыслящий, очень доходчиво объяснил ей, что за длинный язык вполне можно оказаться в холодильнике морга, откуда уже не пожалуешься.
О событиях ночи Вова вспоминал совершенно спокойно и даже с некоторым удовольствием, одновременно слегка жалея Катю. Хотя она сама виновата. По-другому нужно было себя вести. Испытывая какую-то вину перед друзьями за обещанные, но не состоявшиеся удовольствия, Вова поначалу сильно разозлился на неё, но, удовлетворившись один раз и слыша её крики и мольбы, он «отошёл» и решил, что она получила достаточно. Достаточно, чтобы в следующий раз уважать «братву» и вести себя в соответствии со своим положением. Если бы все зависело от Вовы, то, «пропустив» её разок по кругу, он отпустил бы девчонку. Но Саше этого показалось мало, и он полчаса занимался ею один, заставляя проделывать всякие штуки, которые видел в порнофильмах и от выполнения которых отказывались даже уличные шлюхи, не говоря уж о девчонках из ларьков, которым он устраивал «недостачи», заставляя отрабатывать их «натурой».
Перекурив и попив шампанского, Вова развлёкся ещё раз, но полного удовлетворения не получил. Ощущения были похожими на те, которые он испытал, попробовав один раз заняться с надувной резиновой куклой. А потом, глядя на бесчувственное тело, замершее на земле в свете фар вездехода, Гена сказал, что пора уезжать. Вова сел на переднее пассажирское сиденье. Одним глотком допив остатки шампанского, Саша выскочил из машины и с пустой бутылкой в руке подбежал к девушке, решив попробовать одну вещь, о которой мечтал уже давно.
Дождавшись, когда Серый ушёл, Вова подсел за столик к «бригадиру». Гена о чём-то напряжённо думал и не обращал внимания на вопросительный взгляд друга.
— Ничего не случилось? — спросил, наконец, Вова.
— Случилось, но тебя это не касается.
Гена посмотрел на друга, решая, стоит откровенничать с ним или нет.
— Но это хоть не по поводу вчерашнего?
— Нет. — Гена посмотрел Вове прямо в глаза. — А по поводу вчерашнего я тебе сам скажу. Зуб сейчас где?
— А хрен его знает, не видел ещё сегодня.
— Не видел… Ладно, тогда слушай один, сам ему потом передашь. О том, что случилось, — забыть. Никому ни слова. Вообще никому! И даже между собой чтоб не говорили. На хрена он бабу изуродовал? Он чего, действительно, что ли, псих? Мало ему его шлюх?
— Да ты ему уже говорил ночью! Я-то откуда знаю зачем? Пьяный, наверное, был.
— Пьяный? Так не хрен пить, если не умеет! Увидишь его раньше меня — передай: если он ещё раз что-нибудь похожее выкинет, я ему самому бутылку в задницу засуну. И не дай Бог, если он хоть где-нибудь ляпнет об этом слово!
Чиркнув колёсиком бензиновой зажигалки, Гена прикурил сигарету.
— И ещё: хватит ему по ларькам шляться. Мне надоело слушать, что он трахает всех подряд. Передашь, что со следующей недели он будет ездить с Биллом. Пусть там свою крутую масть показывает! Скажешь, чтобы нашёл меня. Я объясню, что там нужно делать. Понял?
Вова кивнул. Четвёрка «быков» во главе с Биллом, бывшим мичманом морской пехоты, постоянно находилась в боевой готовности и должна была реагировать в случае возникновения каких-либо осложнений, для разрешения которых требуются сила и умение обращаться с оружием. Эта бригада являлась самостоятельной единицей, которая занималась строго своим делом. Комплектовалась она из числа тех, кто уже прошёл «обкатку» в «территориальных» бригадах и хорошо зарекомендовал себя во время силовых конфликтов. Недавно один из боевиков Билла пропал, отправившись домой и так никуда и не приехав. Вову удивило, что на вакантное место Гена направляет Сашу, который не блистал никакими талантами, и решил, что «бригадир» решил просто избавиться от непредсказуемого и малополезного подчинённого. Сам Вова занимался контролем над торговлей наркотиками на всей территории «бригады» и, по собственной оценке, с работой справлялся хорошо.
— Все, иди. Ко мне должны люди прийти. — Гена кивнул головой в сторону двери. — Найди Зуба и передай то, что я тебе сказал. Запомни ещё раз: никому ни слова! Услышу — язык в задницу запихаю. Понял?
— Да ладно, чего ты объясняешь-то, как маленькому? Сам, что ли, не понимаю!
— Все, иди, иди.
Выйдя на улицу, Вова сел в свою новенькую красную «семёрку», развернулся и направился к цирку, в сквере рядом с которым скучились несколько десятков разномастных торговых палаток.
Подъезжая, Вова увидел машину Саши, небрежно брошенную чуть ли не посреди улицы, и обрадовался, что нашёл его так быстро. «Наверняка в ларьке какую-нибудь бабу тискает!» — решил Вова, высматривая место для парковки.
Он ошибся. Саша ел булочку с сосиской и запивал её лимонадом, буквально за минуту перед этим сделав то, от чего так настойчиво предостерегал Гена. В разговоре со своим хорошим другом Саша упомянул о ночных событиях. Всего две-три фразы, но их было достаточно, чтобы понять суть происшедшего.
У этого друга были проблемы, чем-то схожие с Сашиными, только возникли они в более позднем возрасте, во время службы в армии. Именно этот друг рассказал Саше о трюке с бутылкой, который сам он успешно проделал уже давно. Они сразу почувствовали между собой некую незримую, но прочную связь и иногда обсуждали вопросы, не предназначенные для других ушей.
Саша доедал булочку. Друг, попрощавшись, направился к парковочной площадке, сел в чёрный «форд-скорпио» с открытым люком на крыше, развернулся и направился по своим делам.
Через пару минут из-за ближайшего ларька вынырнул Вова.
— Фу, блин, ну и замучился я тебя искать, — широко улыбаясь, сказал он, подходя к Саше.
Спустя несколько дней материал лёг на стол заместителя прокурора района Казначеевой. Изучая бумаги, она успела выпить чашку кофе с шоколадной конфетой и выкурить сигарету, после чего взяла авторучку и каллиграфическим почерком в верхнем правом углу, наискосок, вывела резолюцию, предписывающую следователю Коновалову во всём разобраться и принять решение.
Следователь Коновалов, бегло просмотрев результаты чужих трудов, уяснил для себя основное: потерпевшая вроде бы ничего не хочет, а время ещё терпит, после чего положил бумаги в сейф и занялся более неотложными делами.
Нельзя сказать, чтобы Николаев забыл о деле Ветровой. Как и все сотрудники управления, он, конечно, знал, что она приходится родственницей Ковалёву, и постарался сделать свою часть работы насколько мог полно и грамотно. Но потерпевшая каких-либо претензий не имела, а её родственник и его коллега какой-либо активности не проявлял. Придерживаясь принципов корпоративной солидарности, которые хоть и пошатнулись в последнее время, но продолжали-таки действовать, Николаев был готов оказать любую посильную помощь, пусть даже несколько выходящую за рамки обычного. Но такая помощь никому не требовалась, и Николаев, давно переставший удивляться чему бы то ни было, лишних вопросов не задавал. У него и так хватало проблем. Как дома, где его ждали любящая, но уставшая жена с полуторагодовалым ребёнком и сварливая тёща, так и на службе, где он, считаясь одним из лучших, никак не мог добиться ни отдельной жилплощади, ни повышения и только с утра до позднего вечера воевал с правонарушителями и собственным начальством, пытаясь помочь хоть кому-то из постоянно растущей армии потерпевших, осаждающих его отделение. Осада длилась долго и грозила закончиться последним решительным штурмом. Положение соседних осаждённых крепостей правопорядка было не лучше.
Выйдя из канцелярии, Николаев прошёл в свой кабинет, распахнул окно и начал приводить в порядок оставшиеся у него на руках материалы и другие дела. К пяти часам вечера он вынес два постановления об отказе в возбуждении дела по случаям утраты документов при неизвестных обстоятельствах. У двух заявителей, мужчины и женщины, пропали бумажники с незначительными суммами денег и полным набором всевозможных документов: с водительскими удостоверениями, техническими паспортами на машины, справками об анализах, а также российскими и заграничными паспортами. Утрату документов оба обнаружили дома, после того как целый день мотались по своим делам и неоднократно вынимали эти самые бумажники. Оба утверждали, что их обокрали, и жаждали возмездия. Правда, гораздо больше, чем возмездия, они жаждали получить заветную справку о том, что возбуждено уголовное дело и проводится расследование, о чём и напоминали регулярно Николаеву в течение всех десяти дней, отпущенных ему для рассмотрения заявления и принятия решения. Вожделенная справка давала весьма ощутимые льготы при восстановлении утраченных документов. Но в обоих случаях Николаев отказал: никаких оснований для возбуждения уголовного дела, кроме сомнительных голословных заявлений, не нашлось.
В половине шестого Николаев, зажав зубами «беломорину», размышлял над тем, что делать с неизвестными вымогателями, которые месяц назад позвонили домой одному пенсионеру, подавшему в газету объявление о продаже своей машины, и потребовали выплатить им десять процентов от суммы предстоящей сделки, угрожая в случае отказа спалить его квартиру и надругаться над дочерью. Пенсионер занимал две комнаты в коммуналке, а его дочь недавно отметила своё пятидесятилетие и жила с мужем в Тюмени. После того, как ему позвонили ещё раз и пообещали включить «счётчик», пенсионер пришёл в отделение и написал заявление. Прошло несколько дней, никаких активных действий злоумышленники не предпринимали. Требуемый ими процент составлял ровно сто десять долларов. Немного меньше месячной зарплаты Николаева.
Когда он заново прикуривал потухшую папиросу, послышались шаги на лестнице, потом в коридоре, в направлении его углового кабинета. Отложив зажигалку, он ждал. Вошли двое: Ковалёв и Петров,
— Привет. — Николаев, привстав со стула, пожал им руки.
Костя сел в угол продавленного дивана. Дима, аккуратно поддёрнув брюки, опустился на «заявительский» стул, развернув его спинкой вперёд и облокотившись на неё.
— Кофе будете? — Не дожидаясь ответа, Николаев включил электрический чайник и сгрёб бумаги в ящик стола.
— Будем, — за двоих ответил Дима и, разглядывая стены кабинета, наиболее заметные пятна на которых прятались под рекламными плакатами, поинтересовался: — Что новенького?
— Да так, ничего. — Николаев повернулся в сторону Кости. — Я материал сегодня отправил в прокуратуру. Утром ездил в больницу, мы больше часа говорили, но… Она написала заявление, что ничего не хочет. Даже не сказала, что же там всё-таки произошло. Ребята наши тоже ничего не наработали. Никто не видел, не слышал, не знает.
Костя кивнул и отвернулся к окну. Они только что вернулись из больницы. Пока Костя разговаривал с племянницей, Дима больше двух часов ждал его в машине.
С самого начала разговор не получился. Войдя в палату, Костя выложил на тумбочку конфеты и фрукты, и Катя кивнула ему в знак благодарности, но посмотрела на него такими пустыми, равнодушными глазами, что он сразу забыл все слова, подготовленные заранее, в течение тех дней, пока встреча откладывалась. Пустой взгляд выражал так много, что все вопросы отпадали. Там, на жёстких сиденьях джипа и на влажной траве парка, она была одна. Никто не понял её и не помог тогда. Тем более никто не поймёт и не поможет сейчас. Только вот за что ей все это? За что её наказали?
Смешавшись, Ковалёв попытался воспользоваться старым проверенным способом и достал пачку сигарет, но Катя все тем же негромким равнодушным голосом заметила, что в палате не курят. На вопросы о самочувствии она ответила односложно, как говорила врачам и приходившим раньше милиционерам. В конце концов Ковалёв, используя накопленный при общении с другими потерпевшими опыт и стараясь забыть, что лежащая рядом на больничной койке девушка — его родственница, смог перевести их вялый диалог на события той ночи.
Оторвавшись от панорамы унылого больничного сада, которую она изучала в течение последних минут, Катя посмотрела на него.
— Вы хотите знать, что там случилось? Это чтобы посочувствовать по-родственному? Или для чего? А-а, поняла. Вы их будете искать. Заведёте дело и будете туда бумажки вклеивать. А потом найдёте и посадите, да? Чтобы они не смогли ни с кем больше так поступить, да? А они будут, значит, сидеть и жалеть, что так нехорошо сделали.
— Думаю, они будут жалеть, — невнятно ответил Костя, разглядывая свои руки. Они мелко подрагивали, а ладони вдруг стали липкими.
— Вы думаете…— Катя слегка повысила голос, и в нём, впервые за весь разговор, появились какие-то эмоции. — А вот я так почему-то не думаю! Да они смеются над вами и вообще плевать хотели на то, что вы думаете. Что-то, когда надо, вы ничего не думаете, можете только пьяных на улице собирать и штрафы себе в карман сдирать. А когда надо, так вас и нет никого! Думают они…
— Знаешь, Катя, я это все уже сто слышал, и ничего нового ты не сказала. Я ведь сюда не ругаться пришёл. Я-то в чём перед тобой виноват?
— А я? Я в чём виновата?
Костя молчал. Руки у него дрожали всё сильнее. Он осторожно вытер их о брюки и сцепил в замок.
— Нет, я действительно виновата. Потому что дурой была! Мне это очень доходчиво объяснили. Был там один любитель пообъяснять, все говорил и пепел на меня с сигареты стряхивал. Очень хорошо рассказал, за что меня так сделали и что будет, если я где-нибудь рот раскрою.
— И что же будет?
— А ничего не будет. Вообще ничего. Носилки будут, номерок на ноге и похороны в закрытом гробу.
— Ты этому, конечно, поверила?
— Вы бы тоже поверили, если бы там были.
Костя вздохнул. Он много раз думал о том, что было бы, окажись он в то время в парке.
— Вообще-то лучше уж они меня сразу бы убили. Зато теперь буду знать, как себя вести. В кого верить и кого бояться. Жалко, что вы не слышали, что они о вас говорили.
— Говорить можно многое. Если они ничего не боятся, чего же они в парк поехали?
Катя помолчала. Задумчиво посмотрела в окно, потом повернулась к Косте.
— Одного они всё-таки не учли. Мне теперь уже не страшно. Мне теперь всё равно. Только как вы все мне надоели! Вы хотите знать, что там было? Хорошо! Меня сделали трое ребят. У них это очень здорово получилось, я думаю, они остались удовлетворены. Но вас ведь всех интересуют подробности? Хорошо, слушайте! Только все равно ведь вы ничего не сможете…
Она рассказала о случившемся с ней кратко, но очень ярко, не упустив ничего из того, что смогла запомнить. Рассказ сопровождался равномерным гудением и помаргиванием неисправной лампы дневного света, укреплённой на потолке.
— Вам понравилось, дядя? Хотите, я приду в ваше отделение и опять все это расскажу, выступлю в актовом зале? Нет, ещё лучше — покажу. Покажу, как они мне бутылку в… хм… в общем, куда-то засовывали. Очень интересные ощущения!
Существовал и третий вариант: Ковалёв. Разминая затёкшую спину, Колосов прошёлся по кабинету и остановился у тёмного окна, глядя, как ветер гнёт верхушки деревьев и перегоняет по земле мусор. Уперевшись ладонями в холодное стекло, он оценивал все три варианта, пытаясь представить, чем же всё-таки может закончиться эта история.
* * *
Петров отвёз Костю домой на своей машине. В дороге оба молчали. Узнав о том, что Катя отказалась сообщить какие-либо подробности происшедшего и написать заявление, Ковалёв хотел сразу же отправиться в больницу, но Дима отговорил его. Впрочем, Костя особо и не настаивал, понимая, что именно его, вполне возможно, Катя хочет видеть меньше, чем кого бы то ни было, да и в любом случае ей необходимо дать время прийти в себя.День прошёл очень быстро, хотя Костя не делал ничего. В голове вертелись обрывки каких-то разговоров, и вспоминался брат. Ближе к вечеру он успокоился, и первая чётко сформировавшаяся мысль была простой: он их найдёт. Найдёт, сколько бы это ни заняло времени и чего бы ему это ни стоило. Ознакомившись с собранной за день информацией и убедившись, что каких-либо реальных зацепок пока нет, Костя совершенно спокойно начал обдумывать свои ближайшие шаги. Его совершенно не интересовало, будет ли возбуждено уголовное дело, или вынесут постановление об отказе, какой попадётся следователь и кому поручат оперативную часть работы. Он рассчитывал только на себя. Это было его дело. В этом деле он и потерпевший, и сыщик, следователь, прокурор, судья и палач — в одном лице. Вот только адвокатом он не будет. На предстоящем процессе адвокату нет места. Если им будет что сказать в своё оправдание и если у них окажется для этого время, он их, конечно, выслушает. Но на вынесение и исполнение приговора это не повлияет. Таких людей уже поздно перевоспитывать, их надо уничтожать.
Как и каждый сотрудник милиции, Ковалёв знал: число изнасилований в городе за последнее время значительно выросло. Но число поступающих заявлений сокращается, а количество возбуждённых по ним уголовных дел и вовсе мизерно. И дело вовсе не в том, что территориальные отделения милиции «зажимают» заявления или не хотят по ним работать. Почему-то заявляют в основном те, кто или хочет «сорвать» со своего обидчика деньги, а потом полюбовно разойтись, или кому необходимо оправдаться перед родственниками и мужьями за собственное далеко не идеальное поведение. А истинные жертвы совершенного насилия — те, кого затащили на чердак, в подвал или в машину, — молчат. Не заявляют, потому что боятся мести, огласки, потому что предпочитают пережитый кошмар похоронить, а не ворошить заново и не верят в то, что насильников найдут и накажут. Некоторые уходят после того, как в беседе с опером или следователем прокуратуры узнают о том, что необходимо не только вспомнить все, что произошло, но и рассказать это со всеми подробностями, вплоть до собственных ощущений. А потом этот рассказ, записанный на линованном бланке протокола допроса, будут читать десятки посторонних людей, а на суде, если до него вообще дойдёт дело, адвокаты и обвиняемые будут поливать потерпевшую грязью, ковыряясь в её прошлой жизни и стремясь доказать, что все произошло по взаимному согласию.
Скосив глаза на сидевшего рядом Диму, Костя подумал, что это единственный человек, которому он сможет довериться. Конечно, и остальные ребята будут рады помочь, но до определённого предела. А потому, если брать по большому счёту, он может рассчитывать только на себя и на Диму. Их связывает гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Дружба, схожесть взглядов на очень многие вещи, а также то, что пару лет назад Костя очень помог Диме разобраться в ситуации, чем-то похожей на сегодняшнюю.
— Я куплю сигареты, — сказал Петров, сбавляя скорость и направляя свою «шестёрку» к тротуару.
Машина остановилась, Дима вышел, и Ковалёв долго смотрел на тёмный силуэт друга, чётко выделяющийся на фоне ярко освещённых окон торговых ларьков.
* * *
Они встретились только под вечер. Подъехав к расположенному на контролируемой территории гриль-бару, Вова увидел небрежно припаркованный «ниссан», вылез из своей машины и прошёл в зал.Гена сидел в отдельной боковой кабинке, что-то ел и разговаривал с Серым. Невысокий, худощавый, в тёмном костюме и очках в металлической оправе, Серый сидел с чашечкой кофе в руке, лицом ко входу. Когда-то он работал в уголовном розыске, потом несколько лет сидел, а ныне являлся консультантом Крутого по некоторым специальным вопросам. Увидев Вову, он скользнул по нему колючим внимательным взглядом. Вова сразу раздумал подходить к своему другу и начальнику, направился к стойке, где, поздоровавшись со знакомыми, заказал себе салат, цыплёнка-гриль, стаканчик лёгкого вина и кофе.
Закончив разговор, Серый аккуратно поставил чашку на блюдце, поднялся и пошёл к дверям, а Гена задумчиво откинулся на спинку дивана, поигрывая пачкой сигарет. По его лицу Вова видел, что тот чем-то озабочен, и почувствовал неприятное волнение: вдруг Серому стало известно о ночных событиях? Вова не сомневался, что если Крутой узнает о происшедшем, то не только не одобрит такое поведение, но и придумает наказание, соответствующее своему прозвищу. Причём пострадают в первую очередь Вова и Саша, Гена ведь — один из фаворитов, кандидат на вышестоящую должность, его территория приносит группировке стабильный высокий доход, поэтому весь гнев руководства падёт на головы двух нерадивых «быков».
Будучи женатым во второй раз и имея годовалую дочку, Крутой, более известный в официальных кругах, как генеральный директор АОЗТ «Парус» Сергей Берский, никогда не отказывался от возможности переспать с понравившейся ему женщиной. При этом он придерживался определённых принципов. Если понравилась — постарайся понравиться сам и уговори. Не получилось уговорить — постарайся купить. Не удалось купить — плюнь и найди другую. Обладая эффектной внешностью — высокий, атлетически сложенный, с густыми чёрными волосами и мужественным лицом — и будучи одним из самых богатых людей города, Крутой имел много возможностей как для уговоров, так и для покупки. Необходимости прибегать к грубой силе у него не возникало, а отсидев несколько лет за нанесение телесных повреждений, он навсегда сохранил присущее многим зэкам крайне отрицательное отношение к насильникам.
Как человек деловой и здравомыслящий, Крутой неоднократно предостерегал своих подчинённых от того, чтобы те занимались всякой мелкоуголовной ерундой, которая не даёт никакой ощутимой выгоды, а только привлекает внимание милиции. «У вас что, денег не хватает?» — брезгливо спрашивал он и сурово карал ослушников. Обычно информацию о провинившихся собирал и поставлял ему Серый. Известен был случай, когда Крутой, возвращаясь домой, увидел, как два весёлых молодых человека пытались усадить в свою машину симпатичную молодую блондинку. Остановив джип, Крутой брезгливо осмотрел потрёпанную «девятку», даже потрогал пальцем грязную крышу и спросил:
— Вам, мальчики, чего, приличную машину не купить?
Слегка обалдевшие «мальчики» ответить не успели: несколькими ударами Крутой испортил им все планы на вечер и основательно подорвал здоровье. После этого, развернув джип в другую сторону, он вместе с блондинкой направился в ресторан. Всего остального он добился исключительно благодаря умению уговаривать и своему бездонному кошельку. Через несколько дней блондинка успела ему надоесть и «осела» в одном из ларьков вблизи городского цирка, где ею немедленно занялся Саша, а потом и другие, менее озабоченные этим вопросом его коллеги.
Увидев Серого рядом с Геной и обратив внимание на помрачневшее лицо шефа, Вова не на шутку встревожился. Ковыряясь вилкой в салате, он постарался рассуждать спокойно и пришёл к выводу, что ни милиция, ни свои не могли их так быстро «сосчитать». Да и вообще отыскать их никакой возможности не существует. Свидетелей нет, а эта глупая девчонка наверняка оказалась в больнице и вряд ли захочет кому-нибудь говорить о происшедшем. После того, как всё было кончено, Гена, как самый трезвый и здравомыслящий, очень доходчиво объяснил ей, что за длинный язык вполне можно оказаться в холодильнике морга, откуда уже не пожалуешься.
О событиях ночи Вова вспоминал совершенно спокойно и даже с некоторым удовольствием, одновременно слегка жалея Катю. Хотя она сама виновата. По-другому нужно было себя вести. Испытывая какую-то вину перед друзьями за обещанные, но не состоявшиеся удовольствия, Вова поначалу сильно разозлился на неё, но, удовлетворившись один раз и слыша её крики и мольбы, он «отошёл» и решил, что она получила достаточно. Достаточно, чтобы в следующий раз уважать «братву» и вести себя в соответствии со своим положением. Если бы все зависело от Вовы, то, «пропустив» её разок по кругу, он отпустил бы девчонку. Но Саше этого показалось мало, и он полчаса занимался ею один, заставляя проделывать всякие штуки, которые видел в порнофильмах и от выполнения которых отказывались даже уличные шлюхи, не говоря уж о девчонках из ларьков, которым он устраивал «недостачи», заставляя отрабатывать их «натурой».
Перекурив и попив шампанского, Вова развлёкся ещё раз, но полного удовлетворения не получил. Ощущения были похожими на те, которые он испытал, попробовав один раз заняться с надувной резиновой куклой. А потом, глядя на бесчувственное тело, замершее на земле в свете фар вездехода, Гена сказал, что пора уезжать. Вова сел на переднее пассажирское сиденье. Одним глотком допив остатки шампанского, Саша выскочил из машины и с пустой бутылкой в руке подбежал к девушке, решив попробовать одну вещь, о которой мечтал уже давно.
Дождавшись, когда Серый ушёл, Вова подсел за столик к «бригадиру». Гена о чём-то напряжённо думал и не обращал внимания на вопросительный взгляд друга.
— Ничего не случилось? — спросил, наконец, Вова.
— Случилось, но тебя это не касается.
Гена посмотрел на друга, решая, стоит откровенничать с ним или нет.
— Но это хоть не по поводу вчерашнего?
— Нет. — Гена посмотрел Вове прямо в глаза. — А по поводу вчерашнего я тебе сам скажу. Зуб сейчас где?
— А хрен его знает, не видел ещё сегодня.
— Не видел… Ладно, тогда слушай один, сам ему потом передашь. О том, что случилось, — забыть. Никому ни слова. Вообще никому! И даже между собой чтоб не говорили. На хрена он бабу изуродовал? Он чего, действительно, что ли, псих? Мало ему его шлюх?
— Да ты ему уже говорил ночью! Я-то откуда знаю зачем? Пьяный, наверное, был.
— Пьяный? Так не хрен пить, если не умеет! Увидишь его раньше меня — передай: если он ещё раз что-нибудь похожее выкинет, я ему самому бутылку в задницу засуну. И не дай Бог, если он хоть где-нибудь ляпнет об этом слово!
Чиркнув колёсиком бензиновой зажигалки, Гена прикурил сигарету.
— И ещё: хватит ему по ларькам шляться. Мне надоело слушать, что он трахает всех подряд. Передашь, что со следующей недели он будет ездить с Биллом. Пусть там свою крутую масть показывает! Скажешь, чтобы нашёл меня. Я объясню, что там нужно делать. Понял?
Вова кивнул. Четвёрка «быков» во главе с Биллом, бывшим мичманом морской пехоты, постоянно находилась в боевой готовности и должна была реагировать в случае возникновения каких-либо осложнений, для разрешения которых требуются сила и умение обращаться с оружием. Эта бригада являлась самостоятельной единицей, которая занималась строго своим делом. Комплектовалась она из числа тех, кто уже прошёл «обкатку» в «территориальных» бригадах и хорошо зарекомендовал себя во время силовых конфликтов. Недавно один из боевиков Билла пропал, отправившись домой и так никуда и не приехав. Вову удивило, что на вакантное место Гена направляет Сашу, который не блистал никакими талантами, и решил, что «бригадир» решил просто избавиться от непредсказуемого и малополезного подчинённого. Сам Вова занимался контролем над торговлей наркотиками на всей территории «бригады» и, по собственной оценке, с работой справлялся хорошо.
— Все, иди. Ко мне должны люди прийти. — Гена кивнул головой в сторону двери. — Найди Зуба и передай то, что я тебе сказал. Запомни ещё раз: никому ни слова! Услышу — язык в задницу запихаю. Понял?
— Да ладно, чего ты объясняешь-то, как маленькому? Сам, что ли, не понимаю!
— Все, иди, иди.
Выйдя на улицу, Вова сел в свою новенькую красную «семёрку», развернулся и направился к цирку, в сквере рядом с которым скучились несколько десятков разномастных торговых палаток.
Подъезжая, Вова увидел машину Саши, небрежно брошенную чуть ли не посреди улицы, и обрадовался, что нашёл его так быстро. «Наверняка в ларьке какую-нибудь бабу тискает!» — решил Вова, высматривая место для парковки.
Он ошибся. Саша ел булочку с сосиской и запивал её лимонадом, буквально за минуту перед этим сделав то, от чего так настойчиво предостерегал Гена. В разговоре со своим хорошим другом Саша упомянул о ночных событиях. Всего две-три фразы, но их было достаточно, чтобы понять суть происшедшего.
У этого друга были проблемы, чем-то схожие с Сашиными, только возникли они в более позднем возрасте, во время службы в армии. Именно этот друг рассказал Саше о трюке с бутылкой, который сам он успешно проделал уже давно. Они сразу почувствовали между собой некую незримую, но прочную связь и иногда обсуждали вопросы, не предназначенные для других ушей.
Саша доедал булочку. Друг, попрощавшись, направился к парковочной площадке, сел в чёрный «форд-скорпио» с открытым люком на крыше, развернулся и направился по своим делам.
Через пару минут из-за ближайшего ларька вынырнул Вова.
— Фу, блин, ну и замучился я тебя искать, — широко улыбаясь, сказал он, подходя к Саше.
* * *
Прошло два дня. За это время изменилось немногое. Оперуполномоченный УРИ 14-го отделения милиции Николаев, собрав все необходимые и возможные в данной ситуации справки и объяснения, направил материал в районную прокуратуру «для принятия решения по существу», как говорилось в написанном им самим сопроводительном листе. Среди прочих бумаг лежал там и стандартного формата желтоватый лист с неровными строчками, написанный самой Катей Ветровой. Она просила не возбуждать уголовное дело и заявляла, что каких-либо претензий ни к кому не имеет и отказывается давать объяснения по поводу полученных ею телесных повреждений. Туда же легли бланки с результатами опроса врачей «скорой помощи», подобравшей Катю, ещё одна выписка из медицинской карты, справки по обходу территории и результаты опроса жителей. Если оценивать проделанную работу по весу подшитых бумаг, то результат получался неплохой. Но количество полученной полезной информации равнялось нулю. Впрочем, сейчас это уже не имело значения: все равно уголовного дела не будет. Начальник отделения Колосов поставил свою подпись на сопроводительном листе, и Николаев отнёс в канцелярию пачку подшитых пронумерованных бумаг и полиэтиленовый пакет с изъятыми при осмотре места происшествия вещами.Спустя несколько дней материал лёг на стол заместителя прокурора района Казначеевой. Изучая бумаги, она успела выпить чашку кофе с шоколадной конфетой и выкурить сигарету, после чего взяла авторучку и каллиграфическим почерком в верхнем правом углу, наискосок, вывела резолюцию, предписывающую следователю Коновалову во всём разобраться и принять решение.
Следователь Коновалов, бегло просмотрев результаты чужих трудов, уяснил для себя основное: потерпевшая вроде бы ничего не хочет, а время ещё терпит, после чего положил бумаги в сейф и занялся более неотложными делами.
Нельзя сказать, чтобы Николаев забыл о деле Ветровой. Как и все сотрудники управления, он, конечно, знал, что она приходится родственницей Ковалёву, и постарался сделать свою часть работы насколько мог полно и грамотно. Но потерпевшая каких-либо претензий не имела, а её родственник и его коллега какой-либо активности не проявлял. Придерживаясь принципов корпоративной солидарности, которые хоть и пошатнулись в последнее время, но продолжали-таки действовать, Николаев был готов оказать любую посильную помощь, пусть даже несколько выходящую за рамки обычного. Но такая помощь никому не требовалась, и Николаев, давно переставший удивляться чему бы то ни было, лишних вопросов не задавал. У него и так хватало проблем. Как дома, где его ждали любящая, но уставшая жена с полуторагодовалым ребёнком и сварливая тёща, так и на службе, где он, считаясь одним из лучших, никак не мог добиться ни отдельной жилплощади, ни повышения и только с утра до позднего вечера воевал с правонарушителями и собственным начальством, пытаясь помочь хоть кому-то из постоянно растущей армии потерпевших, осаждающих его отделение. Осада длилась долго и грозила закончиться последним решительным штурмом. Положение соседних осаждённых крепостей правопорядка было не лучше.
Выйдя из канцелярии, Николаев прошёл в свой кабинет, распахнул окно и начал приводить в порядок оставшиеся у него на руках материалы и другие дела. К пяти часам вечера он вынес два постановления об отказе в возбуждении дела по случаям утраты документов при неизвестных обстоятельствах. У двух заявителей, мужчины и женщины, пропали бумажники с незначительными суммами денег и полным набором всевозможных документов: с водительскими удостоверениями, техническими паспортами на машины, справками об анализах, а также российскими и заграничными паспортами. Утрату документов оба обнаружили дома, после того как целый день мотались по своим делам и неоднократно вынимали эти самые бумажники. Оба утверждали, что их обокрали, и жаждали возмездия. Правда, гораздо больше, чем возмездия, они жаждали получить заветную справку о том, что возбуждено уголовное дело и проводится расследование, о чём и напоминали регулярно Николаеву в течение всех десяти дней, отпущенных ему для рассмотрения заявления и принятия решения. Вожделенная справка давала весьма ощутимые льготы при восстановлении утраченных документов. Но в обоих случаях Николаев отказал: никаких оснований для возбуждения уголовного дела, кроме сомнительных голословных заявлений, не нашлось.
В половине шестого Николаев, зажав зубами «беломорину», размышлял над тем, что делать с неизвестными вымогателями, которые месяц назад позвонили домой одному пенсионеру, подавшему в газету объявление о продаже своей машины, и потребовали выплатить им десять процентов от суммы предстоящей сделки, угрожая в случае отказа спалить его квартиру и надругаться над дочерью. Пенсионер занимал две комнаты в коммуналке, а его дочь недавно отметила своё пятидесятилетие и жила с мужем в Тюмени. После того, как ему позвонили ещё раз и пообещали включить «счётчик», пенсионер пришёл в отделение и написал заявление. Прошло несколько дней, никаких активных действий злоумышленники не предпринимали. Требуемый ими процент составлял ровно сто десять долларов. Немного меньше месячной зарплаты Николаева.
Когда он заново прикуривал потухшую папиросу, послышались шаги на лестнице, потом в коридоре, в направлении его углового кабинета. Отложив зажигалку, он ждал. Вошли двое: Ковалёв и Петров,
— Привет. — Николаев, привстав со стула, пожал им руки.
Костя сел в угол продавленного дивана. Дима, аккуратно поддёрнув брюки, опустился на «заявительский» стул, развернув его спинкой вперёд и облокотившись на неё.
— Кофе будете? — Не дожидаясь ответа, Николаев включил электрический чайник и сгрёб бумаги в ящик стола.
— Будем, — за двоих ответил Дима и, разглядывая стены кабинета, наиболее заметные пятна на которых прятались под рекламными плакатами, поинтересовался: — Что новенького?
— Да так, ничего. — Николаев повернулся в сторону Кости. — Я материал сегодня отправил в прокуратуру. Утром ездил в больницу, мы больше часа говорили, но… Она написала заявление, что ничего не хочет. Даже не сказала, что же там всё-таки произошло. Ребята наши тоже ничего не наработали. Никто не видел, не слышал, не знает.
Костя кивнул и отвернулся к окну. Они только что вернулись из больницы. Пока Костя разговаривал с племянницей, Дима больше двух часов ждал его в машине.
С самого начала разговор не получился. Войдя в палату, Костя выложил на тумбочку конфеты и фрукты, и Катя кивнула ему в знак благодарности, но посмотрела на него такими пустыми, равнодушными глазами, что он сразу забыл все слова, подготовленные заранее, в течение тех дней, пока встреча откладывалась. Пустой взгляд выражал так много, что все вопросы отпадали. Там, на жёстких сиденьях джипа и на влажной траве парка, она была одна. Никто не понял её и не помог тогда. Тем более никто не поймёт и не поможет сейчас. Только вот за что ей все это? За что её наказали?
Смешавшись, Ковалёв попытался воспользоваться старым проверенным способом и достал пачку сигарет, но Катя все тем же негромким равнодушным голосом заметила, что в палате не курят. На вопросы о самочувствии она ответила односложно, как говорила врачам и приходившим раньше милиционерам. В конце концов Ковалёв, используя накопленный при общении с другими потерпевшими опыт и стараясь забыть, что лежащая рядом на больничной койке девушка — его родственница, смог перевести их вялый диалог на события той ночи.
Оторвавшись от панорамы унылого больничного сада, которую она изучала в течение последних минут, Катя посмотрела на него.
— Вы хотите знать, что там случилось? Это чтобы посочувствовать по-родственному? Или для чего? А-а, поняла. Вы их будете искать. Заведёте дело и будете туда бумажки вклеивать. А потом найдёте и посадите, да? Чтобы они не смогли ни с кем больше так поступить, да? А они будут, значит, сидеть и жалеть, что так нехорошо сделали.
— Думаю, они будут жалеть, — невнятно ответил Костя, разглядывая свои руки. Они мелко подрагивали, а ладони вдруг стали липкими.
— Вы думаете…— Катя слегка повысила голос, и в нём, впервые за весь разговор, появились какие-то эмоции. — А вот я так почему-то не думаю! Да они смеются над вами и вообще плевать хотели на то, что вы думаете. Что-то, когда надо, вы ничего не думаете, можете только пьяных на улице собирать и штрафы себе в карман сдирать. А когда надо, так вас и нет никого! Думают они…
— Знаешь, Катя, я это все уже сто слышал, и ничего нового ты не сказала. Я ведь сюда не ругаться пришёл. Я-то в чём перед тобой виноват?
— А я? Я в чём виновата?
Костя молчал. Руки у него дрожали всё сильнее. Он осторожно вытер их о брюки и сцепил в замок.
— Нет, я действительно виновата. Потому что дурой была! Мне это очень доходчиво объяснили. Был там один любитель пообъяснять, все говорил и пепел на меня с сигареты стряхивал. Очень хорошо рассказал, за что меня так сделали и что будет, если я где-нибудь рот раскрою.
— И что же будет?
— А ничего не будет. Вообще ничего. Носилки будут, номерок на ноге и похороны в закрытом гробу.
— Ты этому, конечно, поверила?
— Вы бы тоже поверили, если бы там были.
Костя вздохнул. Он много раз думал о том, что было бы, окажись он в то время в парке.
— Вообще-то лучше уж они меня сразу бы убили. Зато теперь буду знать, как себя вести. В кого верить и кого бояться. Жалко, что вы не слышали, что они о вас говорили.
— Говорить можно многое. Если они ничего не боятся, чего же они в парк поехали?
Катя помолчала. Задумчиво посмотрела в окно, потом повернулась к Косте.
— Одного они всё-таки не учли. Мне теперь уже не страшно. Мне теперь всё равно. Только как вы все мне надоели! Вы хотите знать, что там было? Хорошо! Меня сделали трое ребят. У них это очень здорово получилось, я думаю, они остались удовлетворены. Но вас ведь всех интересуют подробности? Хорошо, слушайте! Только все равно ведь вы ничего не сможете…
Она рассказала о случившемся с ней кратко, но очень ярко, не упустив ничего из того, что смогла запомнить. Рассказ сопровождался равномерным гудением и помаргиванием неисправной лампы дневного света, укреплённой на потолке.
— Вам понравилось, дядя? Хотите, я приду в ваше отделение и опять все это расскажу, выступлю в актовом зале? Нет, ещё лучше — покажу. Покажу, как они мне бутылку в… хм… в общем, куда-то засовывали. Очень интересные ощущения!