Страница:
Губернатор, ухмыльнулся Симпсон, был совершенно поражен тем, что экспедиция военных кораблей с жалко-то, маленького, вечно затянутого туманами острова Англии осмелилась вторгаться в один из портов короля Филиппа, выставив пушки и запалив фитили. С этим по поразительности не могло бы сравниться даже извержение вулкана. Теперь-то уж ясно, что на юг скачут курьеры с сообщением об этом неслыханном оскорблении достоинства Испании.
— Вы сказали «определенная часть задержанных судов», — заметил Дрейк, пристально глядя на этого самого длинного дылду из англичан, — а не все наши суда с их грузами и экипажами отпущены на волю?
— Нет, ваше превосходительство. Они отпустили только тех из нас, кто заверил их, что останется здесь и будет торговать, как и прежде.
— Вот как? — Остроконечная золотистая борода воинственно вздернулась вверх. — Генерал Карлейль, прошу приказать своим солдатам высадиться на берег. Я намерен нанести визит этому обманщику дону Педро Ромеро.
Когда со шлюпок раздались громкие крики ликования, Генри Уайэтт почувствовал радостный подъем настроения. Он огляделся вокруг. Несмотря на то что это были регулярные войска, снабжаемые всем необходимым правительством ее величества, в их одежде и экипировке не было никакого единообразия. Однако латинский крест Святого Георгия, нашитый на многих грязно-белых сюртуках, делал их отдаленно похожими на военную форму. В остальном в порядке вещей были длинные мощные луки, копья и пики, арбалеты и аркебузы, неуклюжие и непредсказуемые пистоли. Большинство офицеров, стоящих на корме, держали копья, но некоторые, такие, как сквайр Коффин, предпочитали кремневые пистолеты или мушкеты с колесцовым замком.
Аркебузиры уже запалили медленно тлеющие фитили, которые, прикрепленные к рычагу, имеющему форму буквы «S», при нажатии на курок поднимали крышку полка мушкета и горящий фитиль проникал в ложе воспламеняющего порохового заряда. Аркебузиры носили также вилообразные подставки, ибо их оружие весом в четырнадцать фунтов оказывалось слишком тяжелым, чтобы из него можно было стрелять с плеча без какой-либо подпорки.
Потея, босые и по большей части полуголые матросы гребли так усердно, что в конце концов ведущие шлюпки этой флотилии начали отрезать от берега удирающие из гавани парусники и весельные суда. Эта фаза операции принесла разочарование. Улепетывающие испанцы не принадлежали к числу воинственных; они только плакали и скулили, как потерявшиеся дети, когда к их бортам подгребали эти краснорожие и, как правило, светловолосые чужестранцы.
Байона пала без всякого сопротивления, к большому сожалению некоторых дуэлянтов из дворянской среды. Тем не менее это дело принесло радостное настроение бывшим морякам торгового флота, таким, как Генри Уайэтт. Какое любопытство и нервное возбуждение испытывали они, когда шагали как захватчики и победители по ряду обезлюдевших улиц, поглядывая вверх на закрытые ставнями окна вторых этажей домов, убежденные, что за ними прячутся юные девушки, дрожащие за свою невинность.
— Тьфу! Никакого развлечения, — ворчал косматый капитан Томас Мун. — Провались она пропадом, вся эта осторожность. Смотрите. — Он вскинул вверх волосатую руку, указывая на окно, из которого неблагоразумно выглядывали три пары бойких черных глаз. — Будь это Санта-Маргарита или Сан-Хуан, уж я бы, парни, в десять секунд взломал вон ту дверь и за минуту раздел бы тех красоток в доме. Бог знает, что это нашло на сэра Френсиса.
Тут и там знойный и пыльный воздух сотрясали удары импровизированных таранов, обрушивающихся на запертые двери складов; время от времени слышался тоненький крик, говорящий о том, что какой-то недисциплинированный олух, должно быть, ублажает свою похоть, несмотря на приказ. В целом, однако, солдаты вели себя хорошо — только захватывали товары, обнаруженные на королевских складах и на тех, что принадлежали купцам побогаче.
И вот зазвучали барабаны и цимбалы, а затем на булыжную мостовую центральной площади Байоны с цоканьем копыт выехала блистательная фигура верхом на горячем черном жеребце.
За этой высокопоставленной особой, стараясь шагать в ногу, появились алебардисты, но двигались они неровными шеренгами и вид у них был настороженный. Ясно, что их угнетала близость того, кого они прозвали «эль Драго».
— Где найти командира англичан?
Когда кое-кто из капитанов указал на Кристофера Карлейля, худое лицо дона Педро расслабилось. По крайней мере, ему не нужно было обращаться к этому дьяволу во плоти, сэру Френсису Дрейку.
Он спешился и зашагал к генералу Карлейлю. В нескольких шагах от этого сурового офицера он снял с головы свою коническую шляпу и провел плюмажем по мостовой. Он, заявил губернатор, заинтригован этим странным посещением военных из предположительно дружеской державы. Не соизволит ли генерал Карлейль принять вина, оливкового масла и, может, немного винограда и мармелада, которые ему доставят в штаб-квартиру?
У Карлейля вид был такой, словно он смотрит прямо сквозь этого смуглого маленького человечка.
— Да, сэр, мы с радостью примем ваш провиант, если вместе с ним прибудут те из наших соотечественников, что все еще томятся в ваших темницах.
Дон Педро поклялся честью матери и призвал в свидетели целый сонм святых, что все пленные англичане уже освобождены.
Генералу Карлейлю эти переговоры показались совершенно неудовлетворительными, особенно потому, что небо стало темнеть и над старинной площадью Байоны порывы ветра взбивали вихрастые клубочки пыли. Со стороны гавани прибежал посланник с «Бонавентура». Появились признаки ухудшения погоды, поэтому адмирал требовал, чтобы десантная партия немедленно вернулась на корабли.
Волны приобрели свинцовый оттенок, и ветер взбивал на их гребнях барашки, которые становились все больше; пинассы и малые шлюпки с трудом возвращались к кораблям, которые неуклюже покачивались на своих якорях. Ветер свежел так быстро, что многие шлюпки с трудом освобождались от своего человеческого груза, а одну или две затопило, прежде чем их подняли на борт. Под синевато-багровым небом ветер набирал штормовую силу и завывал на самой верхней ноте, обрушивая потоки дождя. Незадачливые англичане мерзли, сгрудившись в кучки на палубах и тушили разведенные для приготовления пищи огни.
Едва успели развернуть паруса, как эскадра, покачиваясь, сразу направилась к выходу из бухты Виго, взяв курс на сравнительно безопасный Бискайский залив.
Глава 8
— Вы сказали «определенная часть задержанных судов», — заметил Дрейк, пристально глядя на этого самого длинного дылду из англичан, — а не все наши суда с их грузами и экипажами отпущены на волю?
— Нет, ваше превосходительство. Они отпустили только тех из нас, кто заверил их, что останется здесь и будет торговать, как и прежде.
— Вот как? — Остроконечная золотистая борода воинственно вздернулась вверх. — Генерал Карлейль, прошу приказать своим солдатам высадиться на берег. Я намерен нанести визит этому обманщику дону Педро Ромеро.
Когда со шлюпок раздались громкие крики ликования, Генри Уайэтт почувствовал радостный подъем настроения. Он огляделся вокруг. Несмотря на то что это были регулярные войска, снабжаемые всем необходимым правительством ее величества, в их одежде и экипировке не было никакого единообразия. Однако латинский крест Святого Георгия, нашитый на многих грязно-белых сюртуках, делал их отдаленно похожими на военную форму. В остальном в порядке вещей были длинные мощные луки, копья и пики, арбалеты и аркебузы, неуклюжие и непредсказуемые пистоли. Большинство офицеров, стоящих на корме, держали копья, но некоторые, такие, как сквайр Коффин, предпочитали кремневые пистолеты или мушкеты с колесцовым замком.
Аркебузиры уже запалили медленно тлеющие фитили, которые, прикрепленные к рычагу, имеющему форму буквы «S», при нажатии на курок поднимали крышку полка мушкета и горящий фитиль проникал в ложе воспламеняющего порохового заряда. Аркебузиры носили также вилообразные подставки, ибо их оружие весом в четырнадцать фунтов оказывалось слишком тяжелым, чтобы из него можно было стрелять с плеча без какой-либо подпорки.
Потея, босые и по большей части полуголые матросы гребли так усердно, что в конце концов ведущие шлюпки этой флотилии начали отрезать от берега удирающие из гавани парусники и весельные суда. Эта фаза операции принесла разочарование. Улепетывающие испанцы не принадлежали к числу воинственных; они только плакали и скулили, как потерявшиеся дети, когда к их бортам подгребали эти краснорожие и, как правило, светловолосые чужестранцы.
Байона пала без всякого сопротивления, к большому сожалению некоторых дуэлянтов из дворянской среды. Тем не менее это дело принесло радостное настроение бывшим морякам торгового флота, таким, как Генри Уайэтт. Какое любопытство и нервное возбуждение испытывали они, когда шагали как захватчики и победители по ряду обезлюдевших улиц, поглядывая вверх на закрытые ставнями окна вторых этажей домов, убежденные, что за ними прячутся юные девушки, дрожащие за свою невинность.
— Тьфу! Никакого развлечения, — ворчал косматый капитан Томас Мун. — Провались она пропадом, вся эта осторожность. Смотрите. — Он вскинул вверх волосатую руку, указывая на окно, из которого неблагоразумно выглядывали три пары бойких черных глаз. — Будь это Санта-Маргарита или Сан-Хуан, уж я бы, парни, в десять секунд взломал вон ту дверь и за минуту раздел бы тех красоток в доме. Бог знает, что это нашло на сэра Френсиса.
Тут и там знойный и пыльный воздух сотрясали удары импровизированных таранов, обрушивающихся на запертые двери складов; время от времени слышался тоненький крик, говорящий о том, что какой-то недисциплинированный олух, должно быть, ублажает свою похоть, несмотря на приказ. В целом, однако, солдаты вели себя хорошо — только захватывали товары, обнаруженные на королевских складах и на тех, что принадлежали купцам побогаче.
И вот зазвучали барабаны и цимбалы, а затем на булыжную мостовую центральной площади Байоны с цоканьем копыт выехала блистательная фигура верхом на горячем черном жеребце.
За этой высокопоставленной особой, стараясь шагать в ногу, появились алебардисты, но двигались они неровными шеренгами и вид у них был настороженный. Ясно, что их угнетала близость того, кого они прозвали «эль Драго».
— Где найти командира англичан?
Когда кое-кто из капитанов указал на Кристофера Карлейля, худое лицо дона Педро расслабилось. По крайней мере, ему не нужно было обращаться к этому дьяволу во плоти, сэру Френсису Дрейку.
Он спешился и зашагал к генералу Карлейлю. В нескольких шагах от этого сурового офицера он снял с головы свою коническую шляпу и провел плюмажем по мостовой. Он, заявил губернатор, заинтригован этим странным посещением военных из предположительно дружеской державы. Не соизволит ли генерал Карлейль принять вина, оливкового масла и, может, немного винограда и мармелада, которые ему доставят в штаб-квартиру?
У Карлейля вид был такой, словно он смотрит прямо сквозь этого смуглого маленького человечка.
— Да, сэр, мы с радостью примем ваш провиант, если вместе с ним прибудут те из наших соотечественников, что все еще томятся в ваших темницах.
Дон Педро поклялся честью матери и призвал в свидетели целый сонм святых, что все пленные англичане уже освобождены.
Генералу Карлейлю эти переговоры показались совершенно неудовлетворительными, особенно потому, что небо стало темнеть и над старинной площадью Байоны порывы ветра взбивали вихрастые клубочки пыли. Со стороны гавани прибежал посланник с «Бонавентура». Появились признаки ухудшения погоды, поэтому адмирал требовал, чтобы десантная партия немедленно вернулась на корабли.
Волны приобрели свинцовый оттенок, и ветер взбивал на их гребнях барашки, которые становились все больше; пинассы и малые шлюпки с трудом возвращались к кораблям, которые неуклюже покачивались на своих якорях. Ветер свежел так быстро, что многие шлюпки с трудом освобождались от своего человеческого груза, а одну или две затопило, прежде чем их подняли на борт. Под синевато-багровым небом ветер набирал штормовую силу и завывал на самой верхней ноте, обрушивая потоки дождя. Незадачливые англичане мерзли, сгрудившись в кучки на палубах и тушили разведенные для приготовления пищи огни.
Едва успели развернуть паруса, как эскадра, покачиваясь, сразу направилась к выходу из бухты Виго, взяв курс на сравнительно безопасный Бискайский залив.
Глава 8
ПЕРЕМИРИЕ
Целых трое суток английскую эскадру трепал штормовой ветер, заливая ее водой и рассеивая корабли. Ни одной сухой нитки не осталось на моряках и солдатах. Как обычно, слабые духом проклинали свою судьбу и требовали поскорее вернуться в Англию.
Два судна из тех, что были поменьше, исчезли совсем, с концами. Несомненно, что темной бушующей ночью они стали добычей свирепого ветра и волн.
— Наверняка адмирал возвратится в Плимут, — высказал свое мнение мастер Карпентер. — Он должен это сделать, ведь наши бочки из-под воды почти пусты.
— Вы не знаете сэра Френсиса Дрейка, — прорычал помощник наводчика флагмана. — Он вернется, чтобы закончить свое дело в Байоне.
Его предсказание оказалось верным, так как утром 1 октября 1585 года армада Дрейка снова вошла в бухту Виго и бросила якорь на хорошо защищенной якорной стоянке. На этот раз испанцы, похоже, намеревались сопротивляться, поскольку видны были большие отряды солдат, шагающих дорогами, лежащими параллельно морскому берегу.
Теперь стало очевидно, что, несмотря на уверения дона Педро Ромеро, многие английские моряки остались заключенными в тюрьмах Байоны. Генералу Карлейлю было разрешено действовать на берегу как ему заблагорассудится. Тем временем Дрейк приказал своим капитанам захватывать любое стремящееся улизнуть судно. Было задержано много каперских судов и тихоходных каракк, а тех испанцев, что пытались защищать свою собственность, живо вздергивали на рее или рубили клинками на месте, если они склонны были оказывать вооруженное сопротивление.
В одной из таких пытающихся улизнуть из бухты каракк были обнаружены священные сосуды Байонского собора. Жадными глазами взирали англичане на массивный инкрустированный драгоценными камнями золотой потир, на бриллианты, сверкающие на одеянии епископа и на его митре. Но довольную улыбку на лице Дрейка вызвал большущий крест из массивного серебра, дважды позолоченного и великолепно украшенного большим количеством изумрудов и рубинов. Капитан Мун, считавший себя разбирающимся в таких вещах, оценил эту добычу самое малое в тридцать тысяч венецианских дукатов.
— Тут у вас, друзья мои, не больше чем объедки со стола, — прогремел Мун. — Подождите, пока мы не захватим сам город!
Уайэтт со своего поста на правом борту бросил взгляд на окрашенные закатом воды. Каким же древним выглядел этот порт вместе со стенами, окружавшими город и тронутыми седым временем; с башнями собора, выдержавшими много бурь; с просевшими от времени складами. Почти на всех лежащих в поле его зрения холмах стояли, крошась от старости, какие-нибудь фортификационные сооружения и среди них — неизбежная сторожевая башня времен древних римлян и арочные пролеты давно уже разрушенного акведука.
Теперь горожане стремились спасти свои самые дорогие ценности, унося их в глубь материка и напоминая при этом колонны потревоженных муравьев. Такого зрелища не видали в Испании с тех пор, как армии Фердинанда и Изабеллы прогнали последних мавров через Гибралтарский пролив в Африку, откуда они появились когда-то много веков назад.
Сквайр Коффин, облизнув потрескавшиеся от солнца губы, предсказал:
— Завтра мы отведаем превосходного вина вместо испорченного пива и отобедаем свежими фруктами и молодой ягнятиной вместо этой прогорклой говядины. — Он подмигнул. — Возможно еще, что мы найдем себе более приятную компанию по постели, чем эти заеденные блохами солдатики Карлейля.
Уайэтт кивнул, но мысли его прежде всего оставались с той, которая с такой непритязательностью занимала ту тесную и одинокую спаленку в домике капитана Фостера.
События повернулись так, что губернатор провинции Галисия выслал глашатая с просьбой о переговорах, давая при этом знать, что под его командованием находятся три тысячи закаленных в боях ветеранов и что он вполне готов воспротивиться любой попытке захвата Байоны.
Сэр Френсис Дрейк облачился в свои самые великолепные доспехи и посоветовал джентльменам и офицерам придать себе как можно более храбрый и воинственный вид.
Переговоры между губернатором и Дрейком происходили на реке на борту большой шлюпки, довольно далеко от стоянки эскадры.
Губернатор изо всех сил старался оставаться вежливым, несмотря на унижение: ведь его принудили вести эти переговоры в границах собственных владений короля Филиппа.
Дрейк прямо заявил: немедленное освобождение всех пленных англичан и право пополнять запасы воды и покупать провиант. Далее дон Ромеро должен согласиться на обмен заложниками. Со своей стороны он, адмирал королевы, соглашался возвратить захваченную церковную утварь и обещал, что Байона больше не пострадает от насилий и грабежа. Губернатор склонил свою лысеющую голову и расстался с адмиралом, бледный от унижения;
Тем же самым днем появилась согреваемая солнцем колонна шумных, довольных пленников. Осунувшиеся, лохматые, с гноящимися от оков ранами, они на слабых ногах пытались приплясывать от радости. Дойдя до причалов и видя своего освободителя, многие тянулись поцеловать руки этому невысокого росточка, но властного вида человеку, облаченному в голубое и белое. Хотя и явно довольный, Дрейк не позволял приносить себе такую дань уважения и благодарности.
Из королевских складов и адуаны возвратили все, что осталось от отнятых у англичан грузов, и английские суда, отправленные вверх по реке перед захватом Байоны, были доставлены назад.
На протяжении следующих семи дней сохранялась любопытная ситуация: в мирное время войска королевы Елизаветы Английской оккупируют испанский порт. Без всякого сомнения, Золотой адмирал со своей эскадрой действительно являлся временным хозяином Галисии. Уайэтту казалось как-то странно видеть загорелых желтоволосых англичан, вооруженных и шатающихся по улицам и базарным площадям Байоны, вполне дружелюбно общающихся со смуглыми и в общем менее крепкими рядовыми солдатами королевского губернатора, хотя их офицеры, судя по бесам, плясавшим в их черных глазах, этого не одобряли: эти высокомерные гусаки давно уж привыкли повелевать Европой и половиной мира. И потому неизбежно с горечью уязвленного самолюбия переносили нынешнее унижение и такое неслыханное оскорбление престижа Испании. Однако благодаря их прекрасной дисциплине не было ни одного случая ссоры с ненавистными еретиками-англичанами.
Для англичан предостережением было видеть, с какой четкостью испанцы проводят строевые учения и как заботятся о своем прекрасном оружии.
Когда офицерам противных сторон случалось где-то встречаться, они привередливо относились к тому, чтобы непременно раскланиваться или приподнимать головные уборы. За время хаоса средневековья военные приветствия в основном вышли из употребления, но теперь они вновь возрождались суровыми ветеранами короля и императора Священной Римской империи Филиппа II Габсбурга.
В безмятежных водах реки Виго за Байоной английские суда, словно ими играла чья-то невидимая рука, отбуксировывались туда и сюда, чтобы запасы, заброшенные вперемешку, кое-как, в Плимуте на борт кораблей, можно было рассортировать и пропорционально разложить снова так, как они должны были бы лежать тремя неделями раньше. Испанские крестьяне привозили свои продукты с холмов в больших двухколесных повозках, запряженных крупными светло-желто-коричневыми волами, ярма которых ярко украшались бахромой и длинными развевающимися лентами всевозможных цветов.
Когда стало очевидным, что протестанты не намерены разорять и опустошать сельскую местность и заплатят хорошей монетой за то, что им нужно, к ним стали свозить все мыслимые и немыслимые виды продовольствия. Открылась даже шустрая подпольная торговля оружием небольшого размера, хотя продавцы хорошо понимали, что, очень возможно, эти шпаги и кинжалы вскоре будут применены против их же собратьев по католической вере.
Важнее всего для сэра Френсиса Дрейка стало восполнить запас питьевой воды в бочонках. Он не забыл, какие муки жажды терзали его на «Золотой лани». Кроме того, его серьезно беспокоила скученность на кораблях. Хотя его капитаны спорили и бушевали, он, помня, что пока еще не существует никакого состояния войны, отказывался реквизировать какие-либо испанские суда в Байонской гавани; не принуждал он и вызволенных из плена капитанов торгового флота англичан служить у него под началом.
Для сэра Френсиса явилось чем-то вроде удара вдруг узнать, что многие местные купцы-англичане не желают ни вербоваться к нему в эскадру, ни возвращаться на родину Фактически эти несуетливые эмигранты — большей частью католики — предпочитали вести и дальше дела своих предприятий, построенных за многие долгие годы лишений. Многие из них сколачивали себе состояние, делая поставки строящимся в морских арсеналах Лиссабона и Кадиса флотилиям. Эти «презренные лакеи», как окрестил их контр-адмирал Ноллис, прекрасно отдавали себе отчет в том, что такие корабли строились с одной только целью — с целью вторжения в Англию. Как ни странно большинству рядовых англичан никогда не приходило в голову отнестись к этому с критикой; а разве мало было испанцев, живущих и торгующих в Англии? Ни они, ни местные купцы не обращали большого внимания на флюгер международной политики.
— Повесьте и четвертуйте меня, но я никак не могу понять их цели, — признался Хьюберт Коффин на третий день повторной оккупации Байоны английским флотом. — Перед Богом англичанин, по-моему, во всем должен быть англичанином, а испанец — испанцем. Чума на этих жадных ублюдков, которые служат и нашим и вашим!
Коффин и Уайэтт прогуливались по широкому, затененному деревьями променаду, лежащему параллельно кромке воды, и с любопытством поглядывали на ряды узких жилых домов под красными крышами, разделенных крошечными садиками, с фруктовыми деревьями и без оных. Время от времени их дорога сворачивала в сторону материка, и между ней и водой возникал какой-нибудь дом прекрасной постройки и немного выдающийся в бухту причал.
Когда они рассматривали один из таких домов, из него вышел слуга, низко поклонился и сказал на чистом английском, но с сильным акцентом:
— Сеньоры, мой хозяин Дженкинс будет польщен, если вы зайдете с ним выпить.
— Черт побери! — расплылся в ухмылке Коффин. — Ты сказал, его зовут Дженкинс?
— Да, сеньор. Мой хозяин англичанин из Бристоля.
Уайэтт кивнул в знак согласия; любопытно было поговорить с одним из этих необъяснимых эмигрантов — особенно с таким, у которого, очевидно, так здорово шли дела. Они последовали за слугой в желтой куртке в маленькие ворота и в небольшом фруктовом садочке столкнулись с пухлым, по виду веселым и краснолицым парнем, который подскочил и протянул свою руку.
— Роджер Дженкинс к вашим услугам, — объявил он. — Для меня большая и редкая честь пригласить в свое скромное жилище соотечественников благородных кровей. — На нем оказалась богатая одежда модного покроя, и то же самое можно было сказать о его густой коричневой бороде — ухожена по последней моде. С чуть-чуть настороженным видом он пригласил гостей садиться под тщательно подстриженными деревьями миндаля.
Само воплощение уверенности, высокий молодой Хьюберт Коффин непринужденно прошел к скамейке и поправил на боку свою шпагу. Усевшись, он стянул с головы плоскую темно-зеленую шляпу.
— А вы, похоже, неплохо здесь устроились, на чужбине, дружище Дженкинс, — заметил он, пробежав глазами по фасаду желто-серого каменного дома хозяина. Очертания его смягчались тянущимися вверх шпалерами ветвей грушевых и персиковых деревьев.
— Да, это верно. В обычные времена дела у меня идут относительно неплохо, но за последние три года торговля стала предприятием трудным и рискованным.
— А чем торгуете? — полюбопытствовал Уайэтт. Кто знает, мелькнула мысль, может, когда-нибудь, когда не будет явной угрозы войны, этот же самый мастер Дженкинс окажется ценным знакомством?
— Я, молодой человек, экспортирую вина, снасти — я продаю только лучшие канаты, сделанные в Испании, — с гордостью заявил он. — Пенька доставляется издалека, аж из Африки. Ручаюсь, на этом можно сколотить состояние. Конечно, кроме этого я еще экспортирую bacalao — соленую треску.
— А вы импортируете? — Уайэтт уселся в удобное веревочное кресло и пристроил шпагу у себя на коленях.
— Ну да, добрые английские шерстяные вещи, кожу и, — Дженкинс облизал полные губы, — орудия, как только предоставляется возможность их достать. — Его налитые кровью серые глаза, утратив вдруг непринужденность, загорелись расчетливостью. — Я вам скажу, эти испанцы страшно нуждаются в пушках, особенно с тех пор, как «эль Драго» вынудил их вооружать свои колонии в Америках. — Он издал короткий смешок. — Клянусь Богом! Ваш адмирал — мой святой-покровитель. Чем больше он дерет шкуру с испанцев, тем лучше мой бизнес. Железный товар любого характера пользуется горячим спросом — например, железная цепь. А что, я прямо сейчас мог бы сделать богатым любого, кто продал бы мне две сотни шестифутовых саженей крепкой цепи ручной ковки. — Он уставил чуть выпуклые карие глаза на Уайэтта. — Вы случайно не знаете, где бы я мог раздобыть немного, а, сэр?
Все трое повернули головы, когда открылась дверь и в темнеющий сад, где уже заводились древесные лягушки и сверчки, хлынул желтоватый свет. Но вышел не слуга: в дверях появилась темноволосая большегрудая девушка лет девятнадцати.
Дженкинс распрямился, очевидно раздосадованный.
— Паула, что тебе здесь надо?
Она неловко трижды сделала реверанс.
— Но, отец, мне бы хотелось поздороваться и поговорить с нашими соотечественниками. — Девушка громко вздохнула. — Мама и Тереза все еще одеваются. Скоро они выйдут.
— Не следовало бы тебе входить без приглашения, — укорил ее Дженкинс, но совсем не сердитым голосом. — Но уж поскольку ты здесь, могла бы сослужить нам службу. Принеси-ка кувшин вина из того бочонка, от Фейала, и налей джентльменам по чаше. Потом нарви миндаля, но не того с червяками. Ха-ха! Самое лучшее и ничего иного для наших английских гостей.
Когда Паула вернулась, Коффин заметил, что она не очень-то торопится уйти, стараясь медленно наливать вино. Делая это, она так низко наклонилась, предлагая ему тяжелую серебряную чашу, что Коффин не только смог хорошо разглядеть черты ее гладкого с оливковым оттенком лица, но и приятные округлости ее тела под чувственно облегающим платьем. Изящество, с которым она выставляла напоказ полные груди с розовыми сосками, могло бы поспорить с искусством самой совершенной придворной кокетки.
В поведении Паулы не было никакой сухости или формальности, так же как не замечалось скованности и в манерах миссис Дженкинс, и второй дочери, Терезы. Тереза оказалась толстушкой, унаследовавшей от отца его веселость, светло-коричневые волосы и румяный цвет лица.
Вскоре выяснилось, что миссис Дженкинс по отцу португалка, а по матери англичанка, из Хэмпшира. Очевидно, вся семья Дженкинсов чувствовала себя здесь, в Испании, счастливо и спокойно, словно это их родина. Складывалось ощущение, что в Англии они бы чувствовали себя иначе.
Хьюберт Коффин двумя дюжими глотками осушил свою чашу янтарного, удивительно приятного по вкусу напитка, затем вытянул перед собой ноги и откинулся назад, чтобы с восхищением полюбоваться изобилующей приятными изгибами фигуркой Паулы Дженкинс. Улыбаясь, он полюбопытствовал:
— Вы бывали в Англии?
— Нет, сэр. Только отец.
— И у вас нет никакого честолюбивого желания увидеть нашу страну?
— Очень-очень хочется. Мне бы хотелось увидеть такой удивительный город Лондон, — призналась Паула, после чего улыбка на ее лице растаяла. — Но нам, разумеется, не будут там рады.
— Почему? Разве отец ваш не англичанин? — Он различил в сумраке угловатые очертания ее полного рта и нашел его чрезвычайно возбуждающим.
— Да, — вздохнула Паула, — он англичанин, но он также и католик. Мы все католики. Нет, не думаю, что нам очень обрадуются в Англии.
Хьюберт рассмеялся и покачал белокурой головой.
— Чепуха! В Англии остается столько же католиков, сколько и протестантов, особенно в северных графствах и в Шотландии, и даже при дворе королевы есть несколько известных католиков. Так что вам обязательно нужно увидеть Лондон. Он вам понравится — он такой оживленный.
Опустошив вторую и третью чашу в свое солидное брюшко, мастер Дженкинс устроился поудобней в кресле, украшенном красивой резьбой.
— Паула, девочка, почему бы тебе не показать сквайру Коффину своих ручных лебедей. — Он повернулся к своей пухленькой смуглолицей жене: — Луиза, приготовь-ка нам поужинать. Тереза, иди помоги матери.
Уайэтт нисколечко не удивился, что Хьюберт Коффин вдруг сильно заинтересовался лебедями и последовал за Паулой через дом купца к реке, в которую выдавался причал мастера Дженкинса со стоящим возле него крепким галиотом. На палубах его еще лежали горы товаров, которые Дженкинс решил приберечь, когда в первый раз в бухте появилась враждебная эскадра.
Дженкинс снова наполнил чашу своего темнолицего гостя, изготовленную из венецианского стекла.
— Женщины являются украшением, но я предпочитаю пить, не слыша их болтовни. Вы сказали, что вы капитан торгового флота? Вы командуете своим собственным судном?
— Командовал. — Уайэтт наклонился вперед, держа локти на коленях и палочкой бесцельно выводя узоры в лежащей перед ним пыли. Наконец он поднял голову и в наступивших уже сумерках бросил на хозяина насмешливый взгляд. — Вы только что говорили об огромном спросе на орудия.
— Говорил. В Кадисе и Лиссабоне прочные пушки из латуни почти на вес серебра.
Уайэтт задумчиво постучал кулаком о кулак и протянул:
— Если пушки вам действительно так необходимы, я, пожалуй, могу найти вам несколько штук в некоторых литейных на юге Англии. У меня есть кузен, который их отливает, — солгал он.
Округлый животик мастера Дженкинса пришел в сотрясение, когда его хозяин вдруг резко выпрямился.
— У вас действительно есть такой кузен? Нет, дружище Уайэтт, не шутите. Не далее как три дня назад начальник королевского арсенала в Толедо предлагал мне, — он сделал паузу, — истинно королевскую цену за любое количество длинноствольных пушек, полупушек и кулеврин, которые я смогу поставить.
Рыжеволосый капитан торгового флота свистнул от удивления.
— Но я полагал, что испанские пушкари предпочитают орудия для более тяжелых ядер.
— Так-то оно так, но похоже, что форты, защищающие Санто-Доминго, столицу Испанской Америки, сильно нуждаются в длинноствольных орудиях. Кажется, только что построили главный форт, но его амбразуры остаются пустыми. Офицер, о котором я говорю, чуть ли не плакал, потому что его начальники угрожали ему позором в том случае, если он не сможет найти такие пушки. — Дженкинс далеко подался вперед и понизил голос. — Если бы вы только могли быстро получить разрешение возвратиться в Англию, я мог бы снабдить вас крепким стотонным нефом и доверенностью, составленной на одного генуэзского банкира в Лондоне.
Два судна из тех, что были поменьше, исчезли совсем, с концами. Несомненно, что темной бушующей ночью они стали добычей свирепого ветра и волн.
— Наверняка адмирал возвратится в Плимут, — высказал свое мнение мастер Карпентер. — Он должен это сделать, ведь наши бочки из-под воды почти пусты.
— Вы не знаете сэра Френсиса Дрейка, — прорычал помощник наводчика флагмана. — Он вернется, чтобы закончить свое дело в Байоне.
Его предсказание оказалось верным, так как утром 1 октября 1585 года армада Дрейка снова вошла в бухту Виго и бросила якорь на хорошо защищенной якорной стоянке. На этот раз испанцы, похоже, намеревались сопротивляться, поскольку видны были большие отряды солдат, шагающих дорогами, лежащими параллельно морскому берегу.
Теперь стало очевидно, что, несмотря на уверения дона Педро Ромеро, многие английские моряки остались заключенными в тюрьмах Байоны. Генералу Карлейлю было разрешено действовать на берегу как ему заблагорассудится. Тем временем Дрейк приказал своим капитанам захватывать любое стремящееся улизнуть судно. Было задержано много каперских судов и тихоходных каракк, а тех испанцев, что пытались защищать свою собственность, живо вздергивали на рее или рубили клинками на месте, если они склонны были оказывать вооруженное сопротивление.
В одной из таких пытающихся улизнуть из бухты каракк были обнаружены священные сосуды Байонского собора. Жадными глазами взирали англичане на массивный инкрустированный драгоценными камнями золотой потир, на бриллианты, сверкающие на одеянии епископа и на его митре. Но довольную улыбку на лице Дрейка вызвал большущий крест из массивного серебра, дважды позолоченного и великолепно украшенного большим количеством изумрудов и рубинов. Капитан Мун, считавший себя разбирающимся в таких вещах, оценил эту добычу самое малое в тридцать тысяч венецианских дукатов.
— Тут у вас, друзья мои, не больше чем объедки со стола, — прогремел Мун. — Подождите, пока мы не захватим сам город!
Уайэтт со своего поста на правом борту бросил взгляд на окрашенные закатом воды. Каким же древним выглядел этот порт вместе со стенами, окружавшими город и тронутыми седым временем; с башнями собора, выдержавшими много бурь; с просевшими от времени складами. Почти на всех лежащих в поле его зрения холмах стояли, крошась от старости, какие-нибудь фортификационные сооружения и среди них — неизбежная сторожевая башня времен древних римлян и арочные пролеты давно уже разрушенного акведука.
Теперь горожане стремились спасти свои самые дорогие ценности, унося их в глубь материка и напоминая при этом колонны потревоженных муравьев. Такого зрелища не видали в Испании с тех пор, как армии Фердинанда и Изабеллы прогнали последних мавров через Гибралтарский пролив в Африку, откуда они появились когда-то много веков назад.
Сквайр Коффин, облизнув потрескавшиеся от солнца губы, предсказал:
— Завтра мы отведаем превосходного вина вместо испорченного пива и отобедаем свежими фруктами и молодой ягнятиной вместо этой прогорклой говядины. — Он подмигнул. — Возможно еще, что мы найдем себе более приятную компанию по постели, чем эти заеденные блохами солдатики Карлейля.
Уайэтт кивнул, но мысли его прежде всего оставались с той, которая с такой непритязательностью занимала ту тесную и одинокую спаленку в домике капитана Фостера.
События повернулись так, что губернатор провинции Галисия выслал глашатая с просьбой о переговорах, давая при этом знать, что под его командованием находятся три тысячи закаленных в боях ветеранов и что он вполне готов воспротивиться любой попытке захвата Байоны.
Сэр Френсис Дрейк облачился в свои самые великолепные доспехи и посоветовал джентльменам и офицерам придать себе как можно более храбрый и воинственный вид.
Переговоры между губернатором и Дрейком происходили на реке на борту большой шлюпки, довольно далеко от стоянки эскадры.
Губернатор изо всех сил старался оставаться вежливым, несмотря на унижение: ведь его принудили вести эти переговоры в границах собственных владений короля Филиппа.
Дрейк прямо заявил: немедленное освобождение всех пленных англичан и право пополнять запасы воды и покупать провиант. Далее дон Ромеро должен согласиться на обмен заложниками. Со своей стороны он, адмирал королевы, соглашался возвратить захваченную церковную утварь и обещал, что Байона больше не пострадает от насилий и грабежа. Губернатор склонил свою лысеющую голову и расстался с адмиралом, бледный от унижения;
Тем же самым днем появилась согреваемая солнцем колонна шумных, довольных пленников. Осунувшиеся, лохматые, с гноящимися от оков ранами, они на слабых ногах пытались приплясывать от радости. Дойдя до причалов и видя своего освободителя, многие тянулись поцеловать руки этому невысокого росточка, но властного вида человеку, облаченному в голубое и белое. Хотя и явно довольный, Дрейк не позволял приносить себе такую дань уважения и благодарности.
Из королевских складов и адуаны возвратили все, что осталось от отнятых у англичан грузов, и английские суда, отправленные вверх по реке перед захватом Байоны, были доставлены назад.
На протяжении следующих семи дней сохранялась любопытная ситуация: в мирное время войска королевы Елизаветы Английской оккупируют испанский порт. Без всякого сомнения, Золотой адмирал со своей эскадрой действительно являлся временным хозяином Галисии. Уайэтту казалось как-то странно видеть загорелых желтоволосых англичан, вооруженных и шатающихся по улицам и базарным площадям Байоны, вполне дружелюбно общающихся со смуглыми и в общем менее крепкими рядовыми солдатами королевского губернатора, хотя их офицеры, судя по бесам, плясавшим в их черных глазах, этого не одобряли: эти высокомерные гусаки давно уж привыкли повелевать Европой и половиной мира. И потому неизбежно с горечью уязвленного самолюбия переносили нынешнее унижение и такое неслыханное оскорбление престижа Испании. Однако благодаря их прекрасной дисциплине не было ни одного случая ссоры с ненавистными еретиками-англичанами.
Для англичан предостережением было видеть, с какой четкостью испанцы проводят строевые учения и как заботятся о своем прекрасном оружии.
Когда офицерам противных сторон случалось где-то встречаться, они привередливо относились к тому, чтобы непременно раскланиваться или приподнимать головные уборы. За время хаоса средневековья военные приветствия в основном вышли из употребления, но теперь они вновь возрождались суровыми ветеранами короля и императора Священной Римской империи Филиппа II Габсбурга.
В безмятежных водах реки Виго за Байоной английские суда, словно ими играла чья-то невидимая рука, отбуксировывались туда и сюда, чтобы запасы, заброшенные вперемешку, кое-как, в Плимуте на борт кораблей, можно было рассортировать и пропорционально разложить снова так, как они должны были бы лежать тремя неделями раньше. Испанские крестьяне привозили свои продукты с холмов в больших двухколесных повозках, запряженных крупными светло-желто-коричневыми волами, ярма которых ярко украшались бахромой и длинными развевающимися лентами всевозможных цветов.
Когда стало очевидным, что протестанты не намерены разорять и опустошать сельскую местность и заплатят хорошей монетой за то, что им нужно, к ним стали свозить все мыслимые и немыслимые виды продовольствия. Открылась даже шустрая подпольная торговля оружием небольшого размера, хотя продавцы хорошо понимали, что, очень возможно, эти шпаги и кинжалы вскоре будут применены против их же собратьев по католической вере.
Важнее всего для сэра Френсиса Дрейка стало восполнить запас питьевой воды в бочонках. Он не забыл, какие муки жажды терзали его на «Золотой лани». Кроме того, его серьезно беспокоила скученность на кораблях. Хотя его капитаны спорили и бушевали, он, помня, что пока еще не существует никакого состояния войны, отказывался реквизировать какие-либо испанские суда в Байонской гавани; не принуждал он и вызволенных из плена капитанов торгового флота англичан служить у него под началом.
Для сэра Френсиса явилось чем-то вроде удара вдруг узнать, что многие местные купцы-англичане не желают ни вербоваться к нему в эскадру, ни возвращаться на родину Фактически эти несуетливые эмигранты — большей частью католики — предпочитали вести и дальше дела своих предприятий, построенных за многие долгие годы лишений. Многие из них сколачивали себе состояние, делая поставки строящимся в морских арсеналах Лиссабона и Кадиса флотилиям. Эти «презренные лакеи», как окрестил их контр-адмирал Ноллис, прекрасно отдавали себе отчет в том, что такие корабли строились с одной только целью — с целью вторжения в Англию. Как ни странно большинству рядовых англичан никогда не приходило в голову отнестись к этому с критикой; а разве мало было испанцев, живущих и торгующих в Англии? Ни они, ни местные купцы не обращали большого внимания на флюгер международной политики.
— Повесьте и четвертуйте меня, но я никак не могу понять их цели, — признался Хьюберт Коффин на третий день повторной оккупации Байоны английским флотом. — Перед Богом англичанин, по-моему, во всем должен быть англичанином, а испанец — испанцем. Чума на этих жадных ублюдков, которые служат и нашим и вашим!
Коффин и Уайэтт прогуливались по широкому, затененному деревьями променаду, лежащему параллельно кромке воды, и с любопытством поглядывали на ряды узких жилых домов под красными крышами, разделенных крошечными садиками, с фруктовыми деревьями и без оных. Время от времени их дорога сворачивала в сторону материка, и между ней и водой возникал какой-нибудь дом прекрасной постройки и немного выдающийся в бухту причал.
Когда они рассматривали один из таких домов, из него вышел слуга, низко поклонился и сказал на чистом английском, но с сильным акцентом:
— Сеньоры, мой хозяин Дженкинс будет польщен, если вы зайдете с ним выпить.
— Черт побери! — расплылся в ухмылке Коффин. — Ты сказал, его зовут Дженкинс?
— Да, сеньор. Мой хозяин англичанин из Бристоля.
Уайэтт кивнул в знак согласия; любопытно было поговорить с одним из этих необъяснимых эмигрантов — особенно с таким, у которого, очевидно, так здорово шли дела. Они последовали за слугой в желтой куртке в маленькие ворота и в небольшом фруктовом садочке столкнулись с пухлым, по виду веселым и краснолицым парнем, который подскочил и протянул свою руку.
— Роджер Дженкинс к вашим услугам, — объявил он. — Для меня большая и редкая честь пригласить в свое скромное жилище соотечественников благородных кровей. — На нем оказалась богатая одежда модного покроя, и то же самое можно было сказать о его густой коричневой бороде — ухожена по последней моде. С чуть-чуть настороженным видом он пригласил гостей садиться под тщательно подстриженными деревьями миндаля.
Само воплощение уверенности, высокий молодой Хьюберт Коффин непринужденно прошел к скамейке и поправил на боку свою шпагу. Усевшись, он стянул с головы плоскую темно-зеленую шляпу.
— А вы, похоже, неплохо здесь устроились, на чужбине, дружище Дженкинс, — заметил он, пробежав глазами по фасаду желто-серого каменного дома хозяина. Очертания его смягчались тянущимися вверх шпалерами ветвей грушевых и персиковых деревьев.
— Да, это верно. В обычные времена дела у меня идут относительно неплохо, но за последние три года торговля стала предприятием трудным и рискованным.
— А чем торгуете? — полюбопытствовал Уайэтт. Кто знает, мелькнула мысль, может, когда-нибудь, когда не будет явной угрозы войны, этот же самый мастер Дженкинс окажется ценным знакомством?
— Я, молодой человек, экспортирую вина, снасти — я продаю только лучшие канаты, сделанные в Испании, — с гордостью заявил он. — Пенька доставляется издалека, аж из Африки. Ручаюсь, на этом можно сколотить состояние. Конечно, кроме этого я еще экспортирую bacalao — соленую треску.
— А вы импортируете? — Уайэтт уселся в удобное веревочное кресло и пристроил шпагу у себя на коленях.
— Ну да, добрые английские шерстяные вещи, кожу и, — Дженкинс облизал полные губы, — орудия, как только предоставляется возможность их достать. — Его налитые кровью серые глаза, утратив вдруг непринужденность, загорелись расчетливостью. — Я вам скажу, эти испанцы страшно нуждаются в пушках, особенно с тех пор, как «эль Драго» вынудил их вооружать свои колонии в Америках. — Он издал короткий смешок. — Клянусь Богом! Ваш адмирал — мой святой-покровитель. Чем больше он дерет шкуру с испанцев, тем лучше мой бизнес. Железный товар любого характера пользуется горячим спросом — например, железная цепь. А что, я прямо сейчас мог бы сделать богатым любого, кто продал бы мне две сотни шестифутовых саженей крепкой цепи ручной ковки. — Он уставил чуть выпуклые карие глаза на Уайэтта. — Вы случайно не знаете, где бы я мог раздобыть немного, а, сэр?
Все трое повернули головы, когда открылась дверь и в темнеющий сад, где уже заводились древесные лягушки и сверчки, хлынул желтоватый свет. Но вышел не слуга: в дверях появилась темноволосая большегрудая девушка лет девятнадцати.
Дженкинс распрямился, очевидно раздосадованный.
— Паула, что тебе здесь надо?
Она неловко трижды сделала реверанс.
— Но, отец, мне бы хотелось поздороваться и поговорить с нашими соотечественниками. — Девушка громко вздохнула. — Мама и Тереза все еще одеваются. Скоро они выйдут.
— Не следовало бы тебе входить без приглашения, — укорил ее Дженкинс, но совсем не сердитым голосом. — Но уж поскольку ты здесь, могла бы сослужить нам службу. Принеси-ка кувшин вина из того бочонка, от Фейала, и налей джентльменам по чаше. Потом нарви миндаля, но не того с червяками. Ха-ха! Самое лучшее и ничего иного для наших английских гостей.
Когда Паула вернулась, Коффин заметил, что она не очень-то торопится уйти, стараясь медленно наливать вино. Делая это, она так низко наклонилась, предлагая ему тяжелую серебряную чашу, что Коффин не только смог хорошо разглядеть черты ее гладкого с оливковым оттенком лица, но и приятные округлости ее тела под чувственно облегающим платьем. Изящество, с которым она выставляла напоказ полные груди с розовыми сосками, могло бы поспорить с искусством самой совершенной придворной кокетки.
В поведении Паулы не было никакой сухости или формальности, так же как не замечалось скованности и в манерах миссис Дженкинс, и второй дочери, Терезы. Тереза оказалась толстушкой, унаследовавшей от отца его веселость, светло-коричневые волосы и румяный цвет лица.
Вскоре выяснилось, что миссис Дженкинс по отцу португалка, а по матери англичанка, из Хэмпшира. Очевидно, вся семья Дженкинсов чувствовала себя здесь, в Испании, счастливо и спокойно, словно это их родина. Складывалось ощущение, что в Англии они бы чувствовали себя иначе.
Хьюберт Коффин двумя дюжими глотками осушил свою чашу янтарного, удивительно приятного по вкусу напитка, затем вытянул перед собой ноги и откинулся назад, чтобы с восхищением полюбоваться изобилующей приятными изгибами фигуркой Паулы Дженкинс. Улыбаясь, он полюбопытствовал:
— Вы бывали в Англии?
— Нет, сэр. Только отец.
— И у вас нет никакого честолюбивого желания увидеть нашу страну?
— Очень-очень хочется. Мне бы хотелось увидеть такой удивительный город Лондон, — призналась Паула, после чего улыбка на ее лице растаяла. — Но нам, разумеется, не будут там рады.
— Почему? Разве отец ваш не англичанин? — Он различил в сумраке угловатые очертания ее полного рта и нашел его чрезвычайно возбуждающим.
— Да, — вздохнула Паула, — он англичанин, но он также и католик. Мы все католики. Нет, не думаю, что нам очень обрадуются в Англии.
Хьюберт рассмеялся и покачал белокурой головой.
— Чепуха! В Англии остается столько же католиков, сколько и протестантов, особенно в северных графствах и в Шотландии, и даже при дворе королевы есть несколько известных католиков. Так что вам обязательно нужно увидеть Лондон. Он вам понравится — он такой оживленный.
Опустошив вторую и третью чашу в свое солидное брюшко, мастер Дженкинс устроился поудобней в кресле, украшенном красивой резьбой.
— Паула, девочка, почему бы тебе не показать сквайру Коффину своих ручных лебедей. — Он повернулся к своей пухленькой смуглолицей жене: — Луиза, приготовь-ка нам поужинать. Тереза, иди помоги матери.
Уайэтт нисколечко не удивился, что Хьюберт Коффин вдруг сильно заинтересовался лебедями и последовал за Паулой через дом купца к реке, в которую выдавался причал мастера Дженкинса со стоящим возле него крепким галиотом. На палубах его еще лежали горы товаров, которые Дженкинс решил приберечь, когда в первый раз в бухте появилась враждебная эскадра.
Дженкинс снова наполнил чашу своего темнолицего гостя, изготовленную из венецианского стекла.
— Женщины являются украшением, но я предпочитаю пить, не слыша их болтовни. Вы сказали, что вы капитан торгового флота? Вы командуете своим собственным судном?
— Командовал. — Уайэтт наклонился вперед, держа локти на коленях и палочкой бесцельно выводя узоры в лежащей перед ним пыли. Наконец он поднял голову и в наступивших уже сумерках бросил на хозяина насмешливый взгляд. — Вы только что говорили об огромном спросе на орудия.
— Говорил. В Кадисе и Лиссабоне прочные пушки из латуни почти на вес серебра.
Уайэтт задумчиво постучал кулаком о кулак и протянул:
— Если пушки вам действительно так необходимы, я, пожалуй, могу найти вам несколько штук в некоторых литейных на юге Англии. У меня есть кузен, который их отливает, — солгал он.
Округлый животик мастера Дженкинса пришел в сотрясение, когда его хозяин вдруг резко выпрямился.
— У вас действительно есть такой кузен? Нет, дружище Уайэтт, не шутите. Не далее как три дня назад начальник королевского арсенала в Толедо предлагал мне, — он сделал паузу, — истинно королевскую цену за любое количество длинноствольных пушек, полупушек и кулеврин, которые я смогу поставить.
Рыжеволосый капитан торгового флота свистнул от удивления.
— Но я полагал, что испанские пушкари предпочитают орудия для более тяжелых ядер.
— Так-то оно так, но похоже, что форты, защищающие Санто-Доминго, столицу Испанской Америки, сильно нуждаются в длинноствольных орудиях. Кажется, только что построили главный форт, но его амбразуры остаются пустыми. Офицер, о котором я говорю, чуть ли не плакал, потому что его начальники угрожали ему позором в том случае, если он не сможет найти такие пушки. — Дженкинс далеко подался вперед и понизил голос. — Если бы вы только могли быстро получить разрешение возвратиться в Англию, я мог бы снабдить вас крепким стотонным нефом и доверенностью, составленной на одного генуэзского банкира в Лондоне.