Страница:
Справа от себя они расслышали звуки яростной схватки, говорившие о том, что сержант Пауэлл штурмует другие ворота. Вот так и вышло, что генерал-лейтенант Карлейль со своими людьми, пыхтящими, как задыхающиеся от бега спринтеры, первыми захватили рыночную площадь. Там он приступил к быстрому переформированию своего войска чтобы оно не распалось на ряд не способных к военным действиям небольших грабительских шаек. Действительно, этот город казался таким обширным, что мог бы очень легко растворить в себе, поглотив, несколько сотен его солдат.
Наконец звуки схватки на северной стороне зазвучали все громче и громче, и вскоре на рыночную площадь прибежали беспорядочные толпы охваченных паникой испанских солдат с выпученными от страха глазами, оказавшись тем самым между двумя огнями. Большинство из них сразу же побросали оружие и на коленях просили о милости, другие же рассыпались по переулкам и там попрятались по домам. И только небольшая горстка попыталась прорваться в форт, охранявший внутреннюю гавань.
В четыре часа пополудни Карлейль приказал водрузить на башне собора их флаг с крестом Святого Георгия и тем сообщить эскадре, что победа досталась им. Победа, но все же еще не город.
Глава 15
Глава 16
Наконец звуки схватки на северной стороне зазвучали все громче и громче, и вскоре на рыночную площадь прибежали беспорядочные толпы охваченных паникой испанских солдат с выпученными от страха глазами, оказавшись тем самым между двумя огнями. Большинство из них сразу же побросали оружие и на коленях просили о милости, другие же рассыпались по переулкам и там попрятались по домам. И только небольшая горстка попыталась прорваться в форт, охранявший внутреннюю гавань.
В четыре часа пополудни Карлейль приказал водрузить на башне собора их флаг с крестом Святого Георгия и тем сообщить эскадре, что победа досталась им. Победа, но все же еще не город.
Глава 15
РАЗГРАБЛЕНИЕ САНТО-ДОМИНГО
Несмотря на то что его солдатам за последние тридцать шесть часов удалось поспать не более полного часа, генерал-лейтенант Кристофер Карлейль, ни минуты не колеблясь, повел свое войско на штурм обоих охраняющих гавань укреплений; и сэр Френсис Дрейк с не меньшим проворством вновь приступил к бомбардировке тех же самых фортов. Оставив горстку изможденных и раненых солдат для удержания большой центральной площади Санто-Доминго, Кит Карлейль повел остальных — осунувшихся, еле волочащих ноги — вперед. Тем временем матросы с кораблей снова погрузились в шлюпки и прочие малые суденышки, сгорая желанием участвовать в разгроме противника и тем заработать себе какую-то долю славы, чтобы суметь заткнуть глотки солдатам, когда дело дойдет до хвастовства.
Прямо перед наступлением вечерних сумерек моряки высадились на том самом отрезке берега, к которому плавали раньше тайком. Дрейк, возбужденно и страшно сквернословя, повел их сам. Теперь Уайэтт мог оценить по достоинству, какого большого терпения стоило этой горячей натуре оставаться, как хорошему командиру, в личном отчуждении от сражения.
Совместный штурм главного форта был назначен на десять часов вечера или около того, как утверждал Хьюберт Коффин, когда они с Уайэттом выбирались на берег, бредя по воде. Коффин в качестве посоха пользовался коротким копьем. Кроме того, он был вооружен кремневым пистолетом и испанским кинжалом, но не надел ни кирасы, ни шлема: общая слабость еще давала о себе знать, чтобы выдержать такой груз.
В половине десятого флот под временным командованием контр-адмирала Ноллиса вновь приступил к бомбардировке, и тьма запульсировала от ярких вспышек бьющих с обеих сторон пушек. В этот безветренный вечер под оглушительный гром канонады, вступая вместе с другими в бой, Генри Уайэтт сознавал, что перед ним — прекрасно вооруженный противник, готовый сражаться насмерть.
Во время того происшествия на борту «Первоцвета» он тоже, конечно, подвергался смертельному риску, отбиваясь от вражеских шпаг, и даже двух человек заколол насмерть, но теперь он шел, увязая в рыхлом песке, к тем грохочущим пушкам, и это было нечто другое. Его била легкая дрожь, и он испытывал настоятельное желание опорожнить мочевой пузырь.
Позади него корабельный юнга заверещал что-то несвязное, как безумный, явно пытаясь скрыть от себя и других свой страх. Притворившись, что ему показалось, будто этот юнец споткнулся, Уайэтт протянул ему руку.
— Возьми-ка меня за руку, парень, этот проклятый берег весь в ямах.
Несвязная болтовня мальчишки сразу же прекратилась, когда Уайэтт почувствовал дрожь протянутой ему в темноте холодной руки.
Ближе и все выше и выше маячили стены форта с навесными бойницами; в этой полутьме казалось, что они вырастают до самых звезд. Приближение моряков не вызывало никакой ответной тревоги на укреплениях. Возможно, это объяснялось тем фактом, что в этот момент солдаты Карлейля пошли на яростный штурм барбикана, навесной башенки дальнего укрепления.
Готовясь к бою, успокоившийся адмирал с минуту помедлил, поглядел вверх на стены, а потом почти небрежно сказал:
— Давайте-ка, ребята, заберемся туда, наверх. А ну-ка, подкиньте меня на плечах. — Невысокий и легкий, от толчка он мигом взлетел на парапет, где замер силуэтом, очерченным отблесками городского пожара.
До последнего своего часа Уайэтт никогда не забудет силуэт адмирала на фоне небес, его мужественный профиль, выведенный красной и золотой линиями.
Сначала десятки, а там и сотни матросов, выкрикивая непристойные угрозы, роем кинулись через стену. Сопротивление оказалось столь же кратковременным, сколь и бесполезным.
Бок о бок с Недом Джексоном, молодым помощником боцмана из Гринвича, Уайэтт промчался рысцой мимо ряда орудий и, взобравшись по лестничному пролету, наткнулся на группу призрачных мрачных фигур. Он услыхал, как клинок его шпаги со скрежетом проскользил по чьей-то выпуклой кирасе, затем к нему наверх прибежали еще англичане, вопя, словно черти, опущенные в святую воду. Хотя испанцы взывали к пощаде, очень немногим дарована была такая милость, большинство же из них закололи на месте или сбросили вниз со стен.
Когда незадолго до полуночи взяли штурмом оба опорных форта, Дрейк приказал развести на парапетах костры, чтобы сообщить обеспокоенному контр-адмиралу Ноллису, что наконец-то город Санто-Доминго полностью покорен.
Только потому, что у Френсиса Дрейка с дисциплиной было очень сурово, разграбление процветающей колониальной столицы его солдаты отложили до следующего утра. После сдачи батареи и фортов солдаты Кита Карлейля стали бивуаком на площади и объедались тем, что достали в ближайших домах.
Увы, их было так мало, что они не могли помешать исходу из города тех оставшихся жителей, что еще не сбежали во время ложной атаки, продемонстрированной эскадрой перед городом предшествующим днем. Но эти последние не стыдились своего бегства: разве перед их глазами не существовало примера генерал-губернатора? Этот испуганный трус, как только его вытащили из болота, умчался галопом подальше от моря, оставив оборону столицы лиценциатам и некоему дону Диего Орсинио, капитану флагманского корабля эскадры Санто-Доминго.
Когда наступил рассвет, ограничение перестало быть действительным, и потому со шпагой и копьем в руке люди Дрейка пошли утверждать себя почетными гражданами города в согласии с жестоким обычаем того века.
Грабителей, решивших поживиться в квартале, ближе всех лежащем к морю, привлек к себе ряд импозантных жилых домов с каменными фронтонами. Уайэтт, ликуя в предвкушении поживы, был увлечен толпой полуголых матросов. Он бежал вместе с другими, пользуясь частью сломанной реи в качестве тарана, чтобы взломать обитую железом дверь большого дома с впечатляющим гербом над главным входом. Эта сцена дублировалась повсюду: и ниже, и выше по улице.
Когда наконец снесли тяжелую дверь, изнутри до них донеслись пронзительные женские крики. Юный Джексон из Гринвича, оскалившись в свирепом предвкушении, ринулся в дом во главе целой стаи матросов. Первым из домашних, кого увидел Уайэтт, был здоровенный негр в желтой ливрее, размахивающий дубинкой. При виде волосатых, опаленных солнцем парней раб-негр выронил свое оружие и в молитвенной позе простерся на полу, беспрестанно моля о пощаде. Помимо презрительного пинка он не удостоился иного внимания.
Уайэтт на минуту задержался: с открытым от удивления ртом смотрел он на великолепные гобелены, роскошную мебель и сияющие панели огромной гостиной. В дальнем ее конце в розовом свете восходящего солнца поблескивали позолоченные корешки множества — ряд за рядом — стоящих книг в великолепных переплетах. По полу, выложенному черными и белыми мозаичными узорами, Уайэтт направился прямиком к тяжелому, окованному железом сундуку, охраняемому большим тяжелым висячим замком.
Беглый осмотр подсказал ему, что без тяжелого молотка тут никак не обойтись. Он подсунул голову под одно плечо большого серебряного подсвечника на две свечи и услышал звук разрываемой ткани: это один из его сотоварищей срывал яркую бархатную занавеску рубинового цвета.
— Ух ты! Разве из этого не получится шикарной юбочки для моей Полли на зависть всем в Холодной Гавани? — осклабился матрос, свертывая материал и засовывая его себе под мышку.
Другие проникли в комнату, которая оказалась столовой, и стали набивать в импровизированные узлы, сделанные из гобеленов, порезанных на удобные квадраты, серебряные тарелки, чашки и прочую столовую утварь.
Уайэтт, помня об отчаянной нужде, в какой пребывала Кэт, поискал какой-нибудь рычаг, чтобы открыть железный сундук. Рыжий, почти беззубый пушкарь помахал ему перевязанной рукой.
— Пойдем со мной. Кажется, я слышу там, наверху, пищат хорошенькие белые мышки.
Через запертые, но лишенные стекол окна звучали выстрелы, треск разносимого в щепы дерева и пронзительные крики, смешанные со взрывами буйного хохота.
Не найдя никакого подходящего орудия, Уайэтт присоединился к потным зловонным парням, ринувшимся вверх по лестнице.
Напротив лестничной площадки располагалась дверь из хорошо отполированного кедра. Как только Уайэтт и его подельник достигли второго этажа, она распахнулась, и они увидели хрупкого светловолосого джентльмена в темно-красном камзоле с обнаженной шпагой в руке.
Привидение и не думало защищаться — просто протянуло Уайэтту свою шпагу эфесом вперед. Почти на безукоризненном английском он сказал следующее:
— Поскольку мне невозможно защищать свой дом, сеньоры, я сдаюсь на милость победителя и умоляю вас не причинять обиды моей жене и внучке.
— Вы заплатите за них выкуп? — спросил его Уайэтт, принимая шпагу. Попутно он с удовольствием отметил, что ее гарда и рукоятка — прекрасной золотой чеканки с множеством мелких драгоценных камней.
— Да, джентльмены, если вы не будете их мучить.
— Мы не обидим такого старого деда, как вы. Вы должны знать, что сэр Френсис Дрейк…
У старика от удивления отвалилась серебристая челюсть.
— Вами командует «эль Драго»?
— Он, и никто иной.
Старик повернулся и крикнул скрипучим и пронзительным старческим голосом:
— Gracias a Dios! Слава Богу! Вы спасены, мои милые. Что бы там ни говорили, «эль Драго» милосердный человек и с женщинами не воюет. Это я узнал несколько лет назад в Тихом океане. — Он поклонился кучке полунагих мужчин. — Сеньоры, я дон Хуан де Антон, генерал Западного моря моего короля, а ныне — ваш пленник.
— Клянусь Богом, — хохотнув, воскликнул Джексон, — значит, нам везет! Этот старый усач заплатит нам приличный выкуп!
Разгоряченное лицо Уайэтта расплылось в широкой улыбке.
— Вы хорошо осведомлены, сэр. Наш адмирал распорядился, чтобы всем знатным и почтенным людям не чинилось никакого зла, если они предлагают выкуп и не артачатся. Вы говорите, что однажды уже встречались с сэром Френсисом?
— Si, si. Я был на борту галиона Neustra Senora de la Concepcion, который вы называете «Касафуэго», когда ваш адмирал захватил его у побережья Перу.
— Прекрасно. Пусть ваши дамы остаются наверху, им не причинят никакого вреда. А тем временем мы с ребятами пошуруем вокруг.
Дон Хуан де Антон начал было возражать, но по широким каменным ступеням все прибывали матросы с кусками от гобеленов и такими же разделанными на части плащами на плечах, хлеща вино из покрытых орнаментами серебряных кубков.
Уайэтт и Джексон прошли коридором, пока не наткнулись на большую спальню. Там они увидели двух женщин — степенную даму, чьи волосы были почти столь же седы, как и у дона Хуана де Антона, и стройную девушку лет семнадцати с косами цвета воронова крыла. Обе стояли на коленях перед домашним алтарем, на котором горели свечи. Даже когда захлопнулась дверь, обе облаченные в черное одеяние фигуры не шелохнулись, лишь только пальцами перебирали бусы на четках.
В сопровождении худосочного хозяина Уайэтт прошел к туалетному столику, на котором стояло несколько шкатулок из черного дерева.
— Поверьте моему святому слову, сеньор, — залепетал дон Хуан, — здесь лежат все наши драгоценности. Не пытайте нас.
Пока другие мотались по коридору, хватая все, что могло им приглянуться, Уайэтт отвел дона Хуана в сторону.
— Мне нужен ключ от кованого сундука внизу.
Дон Хуан де Антон вздохнул и из кошелька, прикрепленного к его поясу, извлек здоровенный тяжелый ключ. Джексон подошел к коленопреклоненным фигурам в черном и, расстегнув, снял с шеи дамы тяжелую золотую цепочку. Она и мускулом не пошевелила, лишь продолжала шептать, горячо обращаясь с молитвами к Пресвятой Деве. Затем матрос Джексон вытащил из волос старушки высокий черепаховый гребень, усеянный жемчугами, и волосы дамы, лишенные скрепки, упали ей на плечи.
— Puercos Ingleses![55]
Дон Хуан со свистом втянул в себя воздух и, выхватив из камзола испанский кинжал, бросился вперед. Уайэтт вовремя перехватил его кисть и без труда отнял у него оружие.
— Не вмешивайтесь, — посоветовал он. — Джексон не причиняет вреда вашей даме.
В задней части дома послышались крики ужаса. Это служанки поняли, что двери их спальни скоро не выдержат натиска и откроются.
Зазвучали восторженные скабрезности: «Клянусь Богом, эта светло-коричневая кошечка как раз моего размера», «Поцелуй нас как следует, куколка, мы четыре месяца плавали в море», «Спокойно, маленькая чертовка, подожди, пока я разрежу завязки на твоей юбчонке, не то сама порежешься», «Ой! Вы только посмотрите, ребята, у этой сиськи больше, чем у пятнистой телки франклина Поттера».
Поскольку он уже тщательно обыскал спальню дона Хуана де Антона, Уайэтт в глубоком удовлетворении взвесил в руке наволочку, раздувшуюся от самой отборной добычи. После этого он бросил со звоном шпагу дона Хуана на полированный деревянный пол и приложился каблуком к ее клинку с намерением переломить его. Старик хрипло рассмеялся.
— Эта сталь лучшего толедского закала. Вам ее ни за что не сломать.
— Ну что же, старик, тогда я оставлю ее себе, — засмеялся Уайэтт. — А где ножны?
Поданные ему ножны оказались красивой вещью из красного сафьяна, на котором было оттиснуто множество арабесок, с железным наконечником и верхним краем, литым из золота.
— Здесь, наверху, у вас имеется пища и вода? — приходя в себя от изумления, спросил Уайэтт.
— Si, senor.
— Тогда забаррикадируйте эту дверь до моего возвращения. Снаружи я выставлю нескольких надежных парней. — Он согнулся под тяжестью мешка с награбленным добром. — Вам и вашим дамам больше не будут докучать.
— Да благословит вас Пресвятая Дева, хоть вы и еретик!
Розовато-серое, покрытое глубокими морщинами лицо старого кабальеро мелко задрожало. Уайэтту показалось странно трогательным увидеть пару слезинок, сползающих вниз по этим увядшим щекам. Видимо, дон Хуан ожидал, что его женщинам достанется та же доля, что и служанкам.
— Теперь, черт возьми, — крикнул Джексон, — посмотрим-ка, что там у старика в сундуке.
Как только Уайэтт стал на колени, чтобы отпереть кованый сундук, вокруг него собралось с полдюжины матросов. Их разогретые вином лица, нахапанные ими изящные вещи подчеркивали тот беспорядок, который пришел в этот величественный дом. Те, кто был похмельней, напялили на себя предметы женского одеяния, изящество которых нелепо контрастировало с волосатыми ногами, широкими босыми ступнями и мускулистыми руками.
Совсем как малые мальчишки, грабители издали торжествующий вопль, когда висячий замок грохнулся на пол и Генри Уайэтт поднял тяжеловесную крышку сокровищницы. Всем было видно, что внутри содержатся золотые украшения, блюда, кубки и всевозможные ювелирные изделия с большими морскими жемчужинами и алмазами, из которых солнце, пробивающееся сквозь зарешеченные окна, извлекало умопомрачительные вспышки. Джексон схватил один из нескольких кожаных мешочков, нетерпеливо дернул за его завязку — и две горсти золотых дукатов звонко раскатились по красному кафельному полу, вызвав всеобщую возню.
— Теперь, ребята, пора взять себе по одной или две вещицы кому что приглянется, — предложил Уайэтт.
Возбуждение спало.
— Одну или две? Это все? — прорычал один. — Будь я проклят, если уступлю завоеванное мною каким-то там королевским аудиторам!
— Так не пойдет! — резко возразил Уайэтт. — Вы знаете, что виселица грозит первому же, кто присвоит себе больше, чем положено безделушек из общественного фонда конфискованного имущества.
Появилась группа матросов, в разной степени озверения утолявших свою похоть на жилой половине слуг; косматые, с несколько сонливым видом, почесывающиеся, они недоверчиво уставились на это первое сказочное богатство, увиденное ими в Новом Свете. Один за другим они, шаркая ногами, выходили вперед, загорелые и небритые, чтобы зачерпнуть горсть золотых монет и пощупать их пальцами; каждый выбрал по одной вещице из драгоценных украшений.
Уайэтт, видя заранее, как заиграет сапфировая брошь на белой груди его Кэт, выбрал превосходное ювелирное изделие в оправе из мелкого жемчуга, перемежающегося с декоративными алмазами. Себе же он предпочел взять, пользуясь своим преимущественным правом, тяжелый золотой медальон с цепочкой. В крайнем случае всегда можно избавиться от такого сокровища по частям — как подскажут обстоятельства.
Даже когда последний из налетчиков взял свою долю, сундук дона Хуана де Антона казался мало истощенным, а потому люди заворчали, когда Уайэтт вновь навесил замок и засунул ключ в свою поясную кошелку.
Утром он решил, что обыщет гавань и узнает, что сталось с вызвавшей его интерес мексиканской каравеллой.
Прямо перед наступлением вечерних сумерек моряки высадились на том самом отрезке берега, к которому плавали раньше тайком. Дрейк, возбужденно и страшно сквернословя, повел их сам. Теперь Уайэтт мог оценить по достоинству, какого большого терпения стоило этой горячей натуре оставаться, как хорошему командиру, в личном отчуждении от сражения.
Совместный штурм главного форта был назначен на десять часов вечера или около того, как утверждал Хьюберт Коффин, когда они с Уайэттом выбирались на берег, бредя по воде. Коффин в качестве посоха пользовался коротким копьем. Кроме того, он был вооружен кремневым пистолетом и испанским кинжалом, но не надел ни кирасы, ни шлема: общая слабость еще давала о себе знать, чтобы выдержать такой груз.
В половине десятого флот под временным командованием контр-адмирала Ноллиса вновь приступил к бомбардировке, и тьма запульсировала от ярких вспышек бьющих с обеих сторон пушек. В этот безветренный вечер под оглушительный гром канонады, вступая вместе с другими в бой, Генри Уайэтт сознавал, что перед ним — прекрасно вооруженный противник, готовый сражаться насмерть.
Во время того происшествия на борту «Первоцвета» он тоже, конечно, подвергался смертельному риску, отбиваясь от вражеских шпаг, и даже двух человек заколол насмерть, но теперь он шел, увязая в рыхлом песке, к тем грохочущим пушкам, и это было нечто другое. Его била легкая дрожь, и он испытывал настоятельное желание опорожнить мочевой пузырь.
Позади него корабельный юнга заверещал что-то несвязное, как безумный, явно пытаясь скрыть от себя и других свой страх. Притворившись, что ему показалось, будто этот юнец споткнулся, Уайэтт протянул ему руку.
— Возьми-ка меня за руку, парень, этот проклятый берег весь в ямах.
Несвязная болтовня мальчишки сразу же прекратилась, когда Уайэтт почувствовал дрожь протянутой ему в темноте холодной руки.
Ближе и все выше и выше маячили стены форта с навесными бойницами; в этой полутьме казалось, что они вырастают до самых звезд. Приближение моряков не вызывало никакой ответной тревоги на укреплениях. Возможно, это объяснялось тем фактом, что в этот момент солдаты Карлейля пошли на яростный штурм барбикана, навесной башенки дальнего укрепления.
Готовясь к бою, успокоившийся адмирал с минуту помедлил, поглядел вверх на стены, а потом почти небрежно сказал:
— Давайте-ка, ребята, заберемся туда, наверх. А ну-ка, подкиньте меня на плечах. — Невысокий и легкий, от толчка он мигом взлетел на парапет, где замер силуэтом, очерченным отблесками городского пожара.
До последнего своего часа Уайэтт никогда не забудет силуэт адмирала на фоне небес, его мужественный профиль, выведенный красной и золотой линиями.
Сначала десятки, а там и сотни матросов, выкрикивая непристойные угрозы, роем кинулись через стену. Сопротивление оказалось столь же кратковременным, сколь и бесполезным.
Бок о бок с Недом Джексоном, молодым помощником боцмана из Гринвича, Уайэтт промчался рысцой мимо ряда орудий и, взобравшись по лестничному пролету, наткнулся на группу призрачных мрачных фигур. Он услыхал, как клинок его шпаги со скрежетом проскользил по чьей-то выпуклой кирасе, затем к нему наверх прибежали еще англичане, вопя, словно черти, опущенные в святую воду. Хотя испанцы взывали к пощаде, очень немногим дарована была такая милость, большинство же из них закололи на месте или сбросили вниз со стен.
Когда незадолго до полуночи взяли штурмом оба опорных форта, Дрейк приказал развести на парапетах костры, чтобы сообщить обеспокоенному контр-адмиралу Ноллису, что наконец-то город Санто-Доминго полностью покорен.
Только потому, что у Френсиса Дрейка с дисциплиной было очень сурово, разграбление процветающей колониальной столицы его солдаты отложили до следующего утра. После сдачи батареи и фортов солдаты Кита Карлейля стали бивуаком на площади и объедались тем, что достали в ближайших домах.
Увы, их было так мало, что они не могли помешать исходу из города тех оставшихся жителей, что еще не сбежали во время ложной атаки, продемонстрированной эскадрой перед городом предшествующим днем. Но эти последние не стыдились своего бегства: разве перед их глазами не существовало примера генерал-губернатора? Этот испуганный трус, как только его вытащили из болота, умчался галопом подальше от моря, оставив оборону столицы лиценциатам и некоему дону Диего Орсинио, капитану флагманского корабля эскадры Санто-Доминго.
Когда наступил рассвет, ограничение перестало быть действительным, и потому со шпагой и копьем в руке люди Дрейка пошли утверждать себя почетными гражданами города в согласии с жестоким обычаем того века.
Грабителей, решивших поживиться в квартале, ближе всех лежащем к морю, привлек к себе ряд импозантных жилых домов с каменными фронтонами. Уайэтт, ликуя в предвкушении поживы, был увлечен толпой полуголых матросов. Он бежал вместе с другими, пользуясь частью сломанной реи в качестве тарана, чтобы взломать обитую железом дверь большого дома с впечатляющим гербом над главным входом. Эта сцена дублировалась повсюду: и ниже, и выше по улице.
Когда наконец снесли тяжелую дверь, изнутри до них донеслись пронзительные женские крики. Юный Джексон из Гринвича, оскалившись в свирепом предвкушении, ринулся в дом во главе целой стаи матросов. Первым из домашних, кого увидел Уайэтт, был здоровенный негр в желтой ливрее, размахивающий дубинкой. При виде волосатых, опаленных солнцем парней раб-негр выронил свое оружие и в молитвенной позе простерся на полу, беспрестанно моля о пощаде. Помимо презрительного пинка он не удостоился иного внимания.
Уайэтт на минуту задержался: с открытым от удивления ртом смотрел он на великолепные гобелены, роскошную мебель и сияющие панели огромной гостиной. В дальнем ее конце в розовом свете восходящего солнца поблескивали позолоченные корешки множества — ряд за рядом — стоящих книг в великолепных переплетах. По полу, выложенному черными и белыми мозаичными узорами, Уайэтт направился прямиком к тяжелому, окованному железом сундуку, охраняемому большим тяжелым висячим замком.
Беглый осмотр подсказал ему, что без тяжелого молотка тут никак не обойтись. Он подсунул голову под одно плечо большого серебряного подсвечника на две свечи и услышал звук разрываемой ткани: это один из его сотоварищей срывал яркую бархатную занавеску рубинового цвета.
— Ух ты! Разве из этого не получится шикарной юбочки для моей Полли на зависть всем в Холодной Гавани? — осклабился матрос, свертывая материал и засовывая его себе под мышку.
Другие проникли в комнату, которая оказалась столовой, и стали набивать в импровизированные узлы, сделанные из гобеленов, порезанных на удобные квадраты, серебряные тарелки, чашки и прочую столовую утварь.
Уайэтт, помня об отчаянной нужде, в какой пребывала Кэт, поискал какой-нибудь рычаг, чтобы открыть железный сундук. Рыжий, почти беззубый пушкарь помахал ему перевязанной рукой.
— Пойдем со мной. Кажется, я слышу там, наверху, пищат хорошенькие белые мышки.
Через запертые, но лишенные стекол окна звучали выстрелы, треск разносимого в щепы дерева и пронзительные крики, смешанные со взрывами буйного хохота.
Не найдя никакого подходящего орудия, Уайэтт присоединился к потным зловонным парням, ринувшимся вверх по лестнице.
Напротив лестничной площадки располагалась дверь из хорошо отполированного кедра. Как только Уайэтт и его подельник достигли второго этажа, она распахнулась, и они увидели хрупкого светловолосого джентльмена в темно-красном камзоле с обнаженной шпагой в руке.
Привидение и не думало защищаться — просто протянуло Уайэтту свою шпагу эфесом вперед. Почти на безукоризненном английском он сказал следующее:
— Поскольку мне невозможно защищать свой дом, сеньоры, я сдаюсь на милость победителя и умоляю вас не причинять обиды моей жене и внучке.
— Вы заплатите за них выкуп? — спросил его Уайэтт, принимая шпагу. Попутно он с удовольствием отметил, что ее гарда и рукоятка — прекрасной золотой чеканки с множеством мелких драгоценных камней.
— Да, джентльмены, если вы не будете их мучить.
— Мы не обидим такого старого деда, как вы. Вы должны знать, что сэр Френсис Дрейк…
У старика от удивления отвалилась серебристая челюсть.
— Вами командует «эль Драго»?
— Он, и никто иной.
Старик повернулся и крикнул скрипучим и пронзительным старческим голосом:
— Gracias a Dios! Слава Богу! Вы спасены, мои милые. Что бы там ни говорили, «эль Драго» милосердный человек и с женщинами не воюет. Это я узнал несколько лет назад в Тихом океане. — Он поклонился кучке полунагих мужчин. — Сеньоры, я дон Хуан де Антон, генерал Западного моря моего короля, а ныне — ваш пленник.
— Клянусь Богом, — хохотнув, воскликнул Джексон, — значит, нам везет! Этот старый усач заплатит нам приличный выкуп!
Разгоряченное лицо Уайэтта расплылось в широкой улыбке.
— Вы хорошо осведомлены, сэр. Наш адмирал распорядился, чтобы всем знатным и почтенным людям не чинилось никакого зла, если они предлагают выкуп и не артачатся. Вы говорите, что однажды уже встречались с сэром Френсисом?
— Si, si. Я был на борту галиона Neustra Senora de la Concepcion, который вы называете «Касафуэго», когда ваш адмирал захватил его у побережья Перу.
— Прекрасно. Пусть ваши дамы остаются наверху, им не причинят никакого вреда. А тем временем мы с ребятами пошуруем вокруг.
Дон Хуан де Антон начал было возражать, но по широким каменным ступеням все прибывали матросы с кусками от гобеленов и такими же разделанными на части плащами на плечах, хлеща вино из покрытых орнаментами серебряных кубков.
Уайэтт и Джексон прошли коридором, пока не наткнулись на большую спальню. Там они увидели двух женщин — степенную даму, чьи волосы были почти столь же седы, как и у дона Хуана де Антона, и стройную девушку лет семнадцати с косами цвета воронова крыла. Обе стояли на коленях перед домашним алтарем, на котором горели свечи. Даже когда захлопнулась дверь, обе облаченные в черное одеяние фигуры не шелохнулись, лишь только пальцами перебирали бусы на четках.
В сопровождении худосочного хозяина Уайэтт прошел к туалетному столику, на котором стояло несколько шкатулок из черного дерева.
— Поверьте моему святому слову, сеньор, — залепетал дон Хуан, — здесь лежат все наши драгоценности. Не пытайте нас.
Пока другие мотались по коридору, хватая все, что могло им приглянуться, Уайэтт отвел дона Хуана в сторону.
— Мне нужен ключ от кованого сундука внизу.
Дон Хуан де Антон вздохнул и из кошелька, прикрепленного к его поясу, извлек здоровенный тяжелый ключ. Джексон подошел к коленопреклоненным фигурам в черном и, расстегнув, снял с шеи дамы тяжелую золотую цепочку. Она и мускулом не пошевелила, лишь продолжала шептать, горячо обращаясь с молитвами к Пресвятой Деве. Затем матрос Джексон вытащил из волос старушки высокий черепаховый гребень, усеянный жемчугами, и волосы дамы, лишенные скрепки, упали ей на плечи.
— Puercos Ingleses![55]
Дон Хуан со свистом втянул в себя воздух и, выхватив из камзола испанский кинжал, бросился вперед. Уайэтт вовремя перехватил его кисть и без труда отнял у него оружие.
— Не вмешивайтесь, — посоветовал он. — Джексон не причиняет вреда вашей даме.
В задней части дома послышались крики ужаса. Это служанки поняли, что двери их спальни скоро не выдержат натиска и откроются.
Зазвучали восторженные скабрезности: «Клянусь Богом, эта светло-коричневая кошечка как раз моего размера», «Поцелуй нас как следует, куколка, мы четыре месяца плавали в море», «Спокойно, маленькая чертовка, подожди, пока я разрежу завязки на твоей юбчонке, не то сама порежешься», «Ой! Вы только посмотрите, ребята, у этой сиськи больше, чем у пятнистой телки франклина Поттера».
Поскольку он уже тщательно обыскал спальню дона Хуана де Антона, Уайэтт в глубоком удовлетворении взвесил в руке наволочку, раздувшуюся от самой отборной добычи. После этого он бросил со звоном шпагу дона Хуана на полированный деревянный пол и приложился каблуком к ее клинку с намерением переломить его. Старик хрипло рассмеялся.
— Эта сталь лучшего толедского закала. Вам ее ни за что не сломать.
— Ну что же, старик, тогда я оставлю ее себе, — засмеялся Уайэтт. — А где ножны?
Поданные ему ножны оказались красивой вещью из красного сафьяна, на котором было оттиснуто множество арабесок, с железным наконечником и верхним краем, литым из золота.
— Здесь, наверху, у вас имеется пища и вода? — приходя в себя от изумления, спросил Уайэтт.
— Si, senor.
— Тогда забаррикадируйте эту дверь до моего возвращения. Снаружи я выставлю нескольких надежных парней. — Он согнулся под тяжестью мешка с награбленным добром. — Вам и вашим дамам больше не будут докучать.
— Да благословит вас Пресвятая Дева, хоть вы и еретик!
Розовато-серое, покрытое глубокими морщинами лицо старого кабальеро мелко задрожало. Уайэтту показалось странно трогательным увидеть пару слезинок, сползающих вниз по этим увядшим щекам. Видимо, дон Хуан ожидал, что его женщинам достанется та же доля, что и служанкам.
— Теперь, черт возьми, — крикнул Джексон, — посмотрим-ка, что там у старика в сундуке.
Как только Уайэтт стал на колени, чтобы отпереть кованый сундук, вокруг него собралось с полдюжины матросов. Их разогретые вином лица, нахапанные ими изящные вещи подчеркивали тот беспорядок, который пришел в этот величественный дом. Те, кто был похмельней, напялили на себя предметы женского одеяния, изящество которых нелепо контрастировало с волосатыми ногами, широкими босыми ступнями и мускулистыми руками.
Совсем как малые мальчишки, грабители издали торжествующий вопль, когда висячий замок грохнулся на пол и Генри Уайэтт поднял тяжеловесную крышку сокровищницы. Всем было видно, что внутри содержатся золотые украшения, блюда, кубки и всевозможные ювелирные изделия с большими морскими жемчужинами и алмазами, из которых солнце, пробивающееся сквозь зарешеченные окна, извлекало умопомрачительные вспышки. Джексон схватил один из нескольких кожаных мешочков, нетерпеливо дернул за его завязку — и две горсти золотых дукатов звонко раскатились по красному кафельному полу, вызвав всеобщую возню.
— Теперь, ребята, пора взять себе по одной или две вещицы кому что приглянется, — предложил Уайэтт.
Возбуждение спало.
— Одну или две? Это все? — прорычал один. — Будь я проклят, если уступлю завоеванное мною каким-то там королевским аудиторам!
— Так не пойдет! — резко возразил Уайэтт. — Вы знаете, что виселица грозит первому же, кто присвоит себе больше, чем положено безделушек из общественного фонда конфискованного имущества.
Появилась группа матросов, в разной степени озверения утолявших свою похоть на жилой половине слуг; косматые, с несколько сонливым видом, почесывающиеся, они недоверчиво уставились на это первое сказочное богатство, увиденное ими в Новом Свете. Один за другим они, шаркая ногами, выходили вперед, загорелые и небритые, чтобы зачерпнуть горсть золотых монет и пощупать их пальцами; каждый выбрал по одной вещице из драгоценных украшений.
Уайэтт, видя заранее, как заиграет сапфировая брошь на белой груди его Кэт, выбрал превосходное ювелирное изделие в оправе из мелкого жемчуга, перемежающегося с декоративными алмазами. Себе же он предпочел взять, пользуясь своим преимущественным правом, тяжелый золотой медальон с цепочкой. В крайнем случае всегда можно избавиться от такого сокровища по частям — как подскажут обстоятельства.
Даже когда последний из налетчиков взял свою долю, сундук дона Хуана де Антона казался мало истощенным, а потому люди заворчали, когда Уайэтт вновь навесил замок и засунул ключ в свою поясную кошелку.
Утром он решил, что обыщет гавань и узнает, что сталось с вызвавшей его интерес мексиканской каравеллой.
Глава 16
РОЗМАРИ
Во время победной суматохи, жестокой и похотливой, которая сопутствовала захвату Дрейком Санто-Доминго, сквайра Хьюберта Коффина волей-неволей повлекла с собой компания пикинеров, намеренных собрать плоды своих усилий. Хьюберт пошел с ними, но неохотно, чувствуя, как быстро исчерпывается слабый запас его сил. Эта проклятая лихорадка, похоже, так ослабила его ноги, что ему пришлось тяжело плюхнуться на край фонтана и сидеть, болезненно ощущая, как вздымаются его ребра и кружится голова. Когда наконец, после краткого отдыха, какие-то силы вернулись к нему, он обнаружил, что способен различить на фоне утреннего неба очертания башен собора и длинных низких крыш великолепных зданий.
«Этот рассвет запомнить навечно», — посоветовал он себе, видя горящие факелы и вороватые движения фигур, перепархивающих наподобие воплотившихся духов из одной аллеи или сада в другую.
— Бедняги домовладельцы, — пробормотал Коффин. Почти все эти привидения несли сундучок или тащили тяжелый узел. Мало кто разжился каким-либо оружием.
На дальнем конце небольшой площади, перед фонтаном которой он сидел, Коффин увидел, как широкоплечие матросы с корабля ее величества «Подспорье» догнали тройку горожан, которые сдуру попытались оказать сопротивление и тут же были заколоты насмерть. Крича как школьники, матросы открыли крышки некоторых оказавшихся у этих испанцев шкатулок.
Он отчаянно жаждал встать и как-нибудь позаботиться о своей собственной доле трофеев. В конце концов, тот старинный норманнский замок, который на протяжении десяти поколений давал кров и приют его роду близ Байдфорда в Девоне, срочно нуждался в ремонте. Кроме того, Хьюберт был полон решимости выкупить и снова вернуть себе принадлежавшие им когда-то поля и леса в Портледже, проданные его дедом, с тем чтобы поддержать доброго короля Гарри в его распре с Франциском I[56], достаточно хорошо снаряженным в военном отношении.
Войны, грустно размышлял усталый молодой сквайр, в конце концов погубят семейство Коффинов. Теперь в их роду последними оставшимися мужчинами были он и двое его младших братьев, и это когда-то богатое баронское поместье, перешедшее к ним через столетия от сэра Хьюго Коффифорта, одного из самых доверенных советников Вильгельма II Рыжего, находилось в затруднительном состоянии.
Хотя теперь в ногах его чувствовалось больше уверенности, ему все еще приходилось так тяжело опираться на копье, что пока он, Коффин, не осмеливался им доверять. То и дело на площади появлялись орущие банды мародеров, волочащих за собой пики и бросающих жадные взгляды на те склады и жилые дома, которые пока стояли с нетронутыми дверями.
Ближе к центральной части Санто-Доминго можно было услышать ружейную пальбу — это уставшие как собаки солдаты Карлейля наталкивались на случайные точки сопротивления. Вот позади фонтана, где сидел Коффин, вспыхнул пожар, и вскоре всю площадь заволокло дымом и воздух над ней раскалился от ярких беснующихся языков пламени. Трое убитых испанцев лежали там, где их настигла смерть; из-под их тел извилистыми ручейками медленно вытекала кровь, образовывая среди булыжников мостовой крошечные лужицы рубинового цвета.
Казалось, сама обширность столицы вобрала в себя захватчиков, как губка воду, и долго на площади не было видно ни одного англичанина, появлялись лишь насмерть перепуганные горожане, их рабы и несколько священников, шаркающих сандалиями в тщетной попытке унести с собой некоторые ценные предметы церковной утвари.
Плеск воды за его спиной напомнил Хьюберту о том, что ему страшно хочется пить, и он приник ртом к прохладной напористо бьющей струе. Почувствовав себя удивительно посвежевшим, он поднялся на ноги и неуверенно посмотрел по сторонам. Куда бы ему пойти поискать добычу? Он вспомнил: Уайэтт ему говорил, что самые впечатляющие дома, как ему показалось, находятся в портовой части города.
Тяжело опираясь на короткое копье, Хьюберт вступил на широкую, затененную пальмами улицу, где, как правило, фасады украшались красивой резьбой, когда вдруг справа от себя он услышал истошный женский вопль:
— Пощадите меня, добрые люди. О, ради Бога, пощадите меня! Я, как и вы, из Англии. — Эта мольба заканчивалась еще одним разрывающим душу криком, когда Хьюберт зашаркал вперед со всей быстротой, на которую был способен. Как ему показалось, крик исходил из красивого дома, обращенного окнами к морю и спланированного в мавританском стиле. Крепкие чугунные решетки защищали окна первого этажа, но дверь болталась на петлях.
Извлекая из ножен шпагу, Хьюберт переступил через остатки роскошной, обитой латунью двери из кедра. Его зазывал внутрь солдат с воспаленными глазами, дружески махая рукой.
— Входите, сэр, входите! Тут поживы навалом, на всех хватит, а наверху прекрасный ассортимент бабенок.
Говорящий перекинул через плечо накидку из зеленого бархата, искусно вышитую мелким жемчугом и золотой нитью; сдвинутый на затылок, на его голове красовался роскошный испанский шлем с пером белой цапли. Видимо, он был пьян. В свете все сильнее припекающего солнца на обеденном столе виднелась большая бочка бренди, из которой на вощеный, расписанный в желтую и черную клетку пол капала янтарная жидкость.
На верхнем этаже снова раздались крики, затем звук удара и звон разбитого стекла, сопровождающийся хохотом многочисленных пьяных глоток. Отблески парчи, брошенной на нижние ступеньки лестницы, ярко и живо переливались, приглашая наверх, на второй этаж. Новые пронзительные крики отвлекли Хьюберта от беглого осмотра буфета с массивной серебряной посудой. Снова тот же голос то умолял о пощаде, то начинал истошно вопить.
Ценой большого напряжения своих хилых силенок Хьюберт взобрался по лестнице и оказался перед длинным, тускло освещенным коридором. Этот дом, видно, принадлежал какому-то могущественному чиновнику или богатому негоцианту.
Сквайр переступал через неподвижное тело слуги, лежащего на верхних ступеньках, когда раздалось стремительное шлепанье ног и в коридор выбежала совершенно голая молодая женщина с коричневатым цветом кожи. Большие глаза ее застыли от ужаса, каштановые волосы развевались за спиной — она убегала от полуодетого матроса, обе щеки которого были расцарапаны в кровь. Ругаясь как сумасшедший, грабитель перекинул свою жертву через плечо и потащил ее, орущую и брыкающуюся, назад в ту комнату, откуда она сбежала.
Рыдания, крики и пустые мольбы звучали в различных комнатах, расположенных по коридору. Сквайр Коффин поднял свой голос, ругая поганящих дом распутных собак и напоминая им о страшном гневе адмирала и неизбежности наказания.
Грохот опрокинутой мебели за дверью, перед которой как раз в тот момент находился Хьюберт, заставил его проверить, в чем дело. Открыв ее, он увидел стройную черноволосую девушку, неистово бьющуюся в объятиях седоволосого аркебузира. Одетая только в остатки запятнанной кровью ночной рубашки и с выражением неописуемого ужаса на лице, она, не прекращая попыток высвободиться, крикнула, задыхаясь:
«Этот рассвет запомнить навечно», — посоветовал он себе, видя горящие факелы и вороватые движения фигур, перепархивающих наподобие воплотившихся духов из одной аллеи или сада в другую.
— Бедняги домовладельцы, — пробормотал Коффин. Почти все эти привидения несли сундучок или тащили тяжелый узел. Мало кто разжился каким-либо оружием.
На дальнем конце небольшой площади, перед фонтаном которой он сидел, Коффин увидел, как широкоплечие матросы с корабля ее величества «Подспорье» догнали тройку горожан, которые сдуру попытались оказать сопротивление и тут же были заколоты насмерть. Крича как школьники, матросы открыли крышки некоторых оказавшихся у этих испанцев шкатулок.
Он отчаянно жаждал встать и как-нибудь позаботиться о своей собственной доле трофеев. В конце концов, тот старинный норманнский замок, который на протяжении десяти поколений давал кров и приют его роду близ Байдфорда в Девоне, срочно нуждался в ремонте. Кроме того, Хьюберт был полон решимости выкупить и снова вернуть себе принадлежавшие им когда-то поля и леса в Портледже, проданные его дедом, с тем чтобы поддержать доброго короля Гарри в его распре с Франциском I[56], достаточно хорошо снаряженным в военном отношении.
Войны, грустно размышлял усталый молодой сквайр, в конце концов погубят семейство Коффинов. Теперь в их роду последними оставшимися мужчинами были он и двое его младших братьев, и это когда-то богатое баронское поместье, перешедшее к ним через столетия от сэра Хьюго Коффифорта, одного из самых доверенных советников Вильгельма II Рыжего, находилось в затруднительном состоянии.
Хотя теперь в ногах его чувствовалось больше уверенности, ему все еще приходилось так тяжело опираться на копье, что пока он, Коффин, не осмеливался им доверять. То и дело на площади появлялись орущие банды мародеров, волочащих за собой пики и бросающих жадные взгляды на те склады и жилые дома, которые пока стояли с нетронутыми дверями.
Ближе к центральной части Санто-Доминго можно было услышать ружейную пальбу — это уставшие как собаки солдаты Карлейля наталкивались на случайные точки сопротивления. Вот позади фонтана, где сидел Коффин, вспыхнул пожар, и вскоре всю площадь заволокло дымом и воздух над ней раскалился от ярких беснующихся языков пламени. Трое убитых испанцев лежали там, где их настигла смерть; из-под их тел извилистыми ручейками медленно вытекала кровь, образовывая среди булыжников мостовой крошечные лужицы рубинового цвета.
Казалось, сама обширность столицы вобрала в себя захватчиков, как губка воду, и долго на площади не было видно ни одного англичанина, появлялись лишь насмерть перепуганные горожане, их рабы и несколько священников, шаркающих сандалиями в тщетной попытке унести с собой некоторые ценные предметы церковной утвари.
Плеск воды за его спиной напомнил Хьюберту о том, что ему страшно хочется пить, и он приник ртом к прохладной напористо бьющей струе. Почувствовав себя удивительно посвежевшим, он поднялся на ноги и неуверенно посмотрел по сторонам. Куда бы ему пойти поискать добычу? Он вспомнил: Уайэтт ему говорил, что самые впечатляющие дома, как ему показалось, находятся в портовой части города.
Тяжело опираясь на короткое копье, Хьюберт вступил на широкую, затененную пальмами улицу, где, как правило, фасады украшались красивой резьбой, когда вдруг справа от себя он услышал истошный женский вопль:
— Пощадите меня, добрые люди. О, ради Бога, пощадите меня! Я, как и вы, из Англии. — Эта мольба заканчивалась еще одним разрывающим душу криком, когда Хьюберт зашаркал вперед со всей быстротой, на которую был способен. Как ему показалось, крик исходил из красивого дома, обращенного окнами к морю и спланированного в мавританском стиле. Крепкие чугунные решетки защищали окна первого этажа, но дверь болталась на петлях.
Извлекая из ножен шпагу, Хьюберт переступил через остатки роскошной, обитой латунью двери из кедра. Его зазывал внутрь солдат с воспаленными глазами, дружески махая рукой.
— Входите, сэр, входите! Тут поживы навалом, на всех хватит, а наверху прекрасный ассортимент бабенок.
Говорящий перекинул через плечо накидку из зеленого бархата, искусно вышитую мелким жемчугом и золотой нитью; сдвинутый на затылок, на его голове красовался роскошный испанский шлем с пером белой цапли. Видимо, он был пьян. В свете все сильнее припекающего солнца на обеденном столе виднелась большая бочка бренди, из которой на вощеный, расписанный в желтую и черную клетку пол капала янтарная жидкость.
На верхнем этаже снова раздались крики, затем звук удара и звон разбитого стекла, сопровождающийся хохотом многочисленных пьяных глоток. Отблески парчи, брошенной на нижние ступеньки лестницы, ярко и живо переливались, приглашая наверх, на второй этаж. Новые пронзительные крики отвлекли Хьюберта от беглого осмотра буфета с массивной серебряной посудой. Снова тот же голос то умолял о пощаде, то начинал истошно вопить.
Ценой большого напряжения своих хилых силенок Хьюберт взобрался по лестнице и оказался перед длинным, тускло освещенным коридором. Этот дом, видно, принадлежал какому-то могущественному чиновнику или богатому негоцианту.
Сквайр переступал через неподвижное тело слуги, лежащего на верхних ступеньках, когда раздалось стремительное шлепанье ног и в коридор выбежала совершенно голая молодая женщина с коричневатым цветом кожи. Большие глаза ее застыли от ужаса, каштановые волосы развевались за спиной — она убегала от полуодетого матроса, обе щеки которого были расцарапаны в кровь. Ругаясь как сумасшедший, грабитель перекинул свою жертву через плечо и потащил ее, орущую и брыкающуюся, назад в ту комнату, откуда она сбежала.
Рыдания, крики и пустые мольбы звучали в различных комнатах, расположенных по коридору. Сквайр Коффин поднял свой голос, ругая поганящих дом распутных собак и напоминая им о страшном гневе адмирала и неизбежности наказания.
Грохот опрокинутой мебели за дверью, перед которой как раз в тот момент находился Хьюберт, заставил его проверить, в чем дело. Открыв ее, он увидел стройную черноволосую девушку, неистово бьющуюся в объятиях седоволосого аркебузира. Одетая только в остатки запятнанной кровью ночной рубашки и с выражением неописуемого ужаса на лице, она, не прекращая попыток высвободиться, крикнула, задыхаясь: