Мейлер Норман. Нагие и мертвые

   — Это невозможно.
   Было бы безумием вести солдат в горы, не зная даже, смогут ли они спуститься с другой стороны.
   Крофт невозмутимо посмотрел на Хирна. Его худое лицо стало теперь еще более изможденным, линии квадратного подбородка — еще более подчеркнутыми. Он выглядел усталым. У него была с собой бритва, но он не брился этим утром, и от этого его лицо, казалось, стало меньше.
   — Это вполне возможно, лейтенант. Я рассматривал гору со вчерашнего утра и обнаружил проход между скалами приблизительно в пяти милях к востоку от перевала. Если выступить немедленно, то через день мы сможем взобраться на эту чертяку.
   На лице Крофта было такое же выражение, как тогда, когда они рассматривали гору в бинокль. Хирн снова покачал головой.
   — Попытаемся лучше пройти через перевал, — сказал он.
   Разумеется, они были единственные, кто хотел попытаться пройти через юры.
   Крофта охватило смешанное чувство удовлетворения и страха.
   Дело было решено.
   — Хорошо, — сказал он, твердо сжав губы. Он встал и сделал знак солдатам подойти к нему. — Мы пойдем через перевал, — сказал он им.
   Солдаты глухо зароптали.
   — Прекратить шум! Это приказ. Добавлю к этому: сегодня надо быть как можно более внимательными.
   На удивленный взгляд Мартинеса Крофт ответил лишь неопределенным пожатием плеч.
   — А какой в этом прок, если нам придется пробивать дорогу через проклятых японцев? — спросил Галлахер.
   — Не скули, Галлахер. — Крофт осмотрел всех по очереди. — Выступаем через пять минут, так что поторапливайтесь.
   Хирн поднял руку.
   — Постойте, я хочу вам сказать кое-что. Ночью мы посылали Мартинеса разведать перевал, и он установил, что путь открыт. Можно надеяться, что он и сейчас открыт. — Солдаты смотрели недоверчиво. — Я обещаю вам одно, — продолжал Хирн, — если мы наткнемся на что-нибудь, на любую засаду, любого японца, то немедленно повернем обратно и вернемся на побережье. Ясно всем?
   — Да, — ответили некоторые.
   — Хорошо, тогда давайте готовиться.
   Через несколько минут они выступили. Хирн уложил свой рюкзак и взвалил его на плечи. Теперь он был на семь пайков легче, чем в начале пути, и это чувствовалось. Начавшее пригревать солнце бодрило и радовало. Когда они выходили из лощины, он чувствовал себя хорошо; настал новый день, нельзя было не надеяться на лучшее. Уныние и решения предшествующей ночи казались уже не имеющими значения. Он радовался, что обстоятельства складывались так, а не иначе.
   Разумеется, он пошел впереди колонны...
   Спустя полчаса лейтенант Хирн был убит — пуля пробила ему грудь.
   Он спокойно стоял во весь рост на выступе скалы, которая была обращена в сторону первой рощи, и уже собирался подать знак следовать за ним, когда японский пулемет открыл огонь. Хирн опрокинулся назад, в хущу собравшихся у уступа скалы солдат взвода.
   Потрясение было сильным. Несколько секунд люди стояли как окаменевшие. Потом они столпились под защитой скалы, укрывая голову руками. Над ними свистели пули из японских винтовок и цулемета.
   Крофт опомнился первым. Он просунул винтовку в щель между скалами и стал быстро стрелять по роще, прислушиваясь к глухим звукам падающих стреляных гильз. За ним пришли в себя находившиеся рядом с ним Ред и Полак. Привстав, они тоже открыли огонь.
   Крофт чувствовал глубокое удовлетворение и легкость во всем теле.
   — Давайте, давайте, отстреливайтесь! — кричал он.
   Его ум работал быстро. В роще было всего несколько человек, наверное меньше отделения, иначе они ждали бы, пока весь взвод не выйдет полностью на открытое пространство. Японцы просто хотели отпугнуть их. Итак, все в порядке. Он не собирается торчать здесь. Крофт бросил взгляд на лейтенанта. Хирн лежал на спине, кровь струйкой текла из раны, заливая лицо и тело медленно, но неотвратимо.
   Крофт вновь почувствовал облегчение. Он более не испытывал замешательства, не задумывался, прежде чем отдать приказ.
   Перестрелка продолжалась несколько минут, но вот винтовки и пулемет в роще замолкли. Крофт снова укрылся за скалой. Ошалевшие солдаты спешили отползти от уступа скалы.
   — Отставить! — крикнул Крофт. — Будем выбираться организованно. Галлахер, Рот, вы остаетесь здесь со мной, будем вести огонь. Остальные собирайтесь вокруг того бугра. Мартинес, ты поведешь их. — Крофт указал на возвышение, находившееся сзади. — Добравшись туда, вы откроете по роще огонь, а мы отойдем и присоединимся к вам. — Привстав на мгновение, он сделал несколько выстрелов из новой обоймы и, когда японский пулемет открыл ответный огонь, вновь бросился в укрытие. — Все в порядке, теперь — вперед!
   Солдаты уползли. Через несколько минут Крофт услышал, что отступившие открыли огонь.
   — Пошли, — прошептал он Галлахеру и Роту.
   Они двинулись и первые пятьдесят футов ползли на животе, а затем побежали. Проползая мимо Хирна, Рот мельком взглянул на него и на мгновение почувствовал слабость в ногах. Он тяжело вздохнул, у него потемнело в глазах, закружилась голова, но, преодолев приступ слабости, он снова пополз, потом побежал.
   — Ужасно! — пробормотал он.
   Крофт присоединился к остальным за холмом.
   — Все в порядке, теперь бросок. Будем продвигаться прямо вперед вплотную к скалам. Мы никого не собираемся поджидать.
   Он возглавил колонну, и все быстро двинулись в путь, сначала перебежками несколько сот ярдов, потом перешли на шаг, а потом снова рысцой. За час они преодолели пять миль по холмистой местности и высокой траве, нигде не останавливаясь, нигде не замедляя своего движения ради отставших.
   Рот уже забыл о Хирне, как, впрочем, и другие. Потрясение от второго столкновения с засадой притупилось под действием их лихорадочного отступления. Они ни о чем не думали, хотя в них накапливался протест, у всех тяжело вздымалась грудь, дрожали руки и ноги. Когда Крофт скомандовал остановпться, люди повалились на землю как мешки с песком, даже не беспокоясь о возможном преследовании их японцами. Если бы в этот момент их атаковали, они, вероятно, остались бы лежать в том же состоянии оцепенения.
   Один Крофт продолжал стоять. Он говорил медленно, его грудь тяжело вздымалась, но речь была отчетливой.
   — Отдохнем немного. — Он смотрел на солдат пренебрежительно, заметив тупость, с какой они слушали его. — Раз вы все так быстро выдохлись, я буду нести охрану сам.
   Большинство едва ли слышало его, а кто и слышал, был не в состоянии уловить смысла его слов. Люди лежали в изнеможении.
   Медленно они начали приходить в себя, дыхание становилось ровнее, в ногах вновь появилась сила. Однако засада и бросок опустошили всех. Утреннее солнце поднялось уже довольно высоко, стало невыносимо жарко, и солдаты изнемогали от зноя. Лежа на животе и положив голову на руки, они чувствовали, как с лица падают капли пота. Пока восстанавливались силы, мысль о смерти лейтенанта приходила им в голову лишь на одно-два мгновения. Она была слишком внезапна и как-то слишком отдалена, чтобы вызвать какие-то сильные эмоции. Сейчас, когда его больше не было, они с трудом представляли, что когда-то он был во взводе.
   Вайман подполз к Реду и улегся подле пего. Лениво выдергивая один стебелек травы за другим, он совал их в рот, надкусывал и слегка разжевывал.
   — Забавно все это, — сказал он наконец.
   Было приятно лежать здесь, зная, что через час они будут возвращаться. Ощущение страха, испытанное во время засады, на время отступило.
   — Да, — пробормотал Ред.
   Лейтенант... Ред вспомнил хмурый взгляд Хирна, когда отказался от его предложения стать капралом. Мысленно он словно скользил по тонкому льду, и у него было смутное, угнетающее чувство, будто перед ним что-то непреодолимое и вместе с тем неизбежное.
   — Лейтенант был хорошим парнем! — выпалил неожиданно Вайман.
   Эти слова поразили Реда. Впервые он соединил в одно целое несколько своих стычек с Хирном и то, что осталось от него, — окровавленный труп.
   — Хорошим парнем? — повторил он с сомнением, ощутив где-то в глубине души страх. — Среди этих офицеров нет ни одного, кто заслуживал бы чего-нибудь другого, кроме проклятия! — выругался он. От прилива гнева его натруженные руки и ноги свела нервная судорога.
   — Ну, я не знаю, всякие бывают... — мягко возразил Вайман.
   Он все пытался как-то соединить в одно голос лейтенанта и цвет его крови.
   — Мне жалко даже плевка для лучшего из них! — яростно сказал Минетта. Он знал, что о покойнике плохо не говорят, и его смущало, что он нарушает это правило, но все же продолжал: — Я не боюсь говорить о том, что думаю. Все они подлецы. — Большие глаза Минетты под высоким лбом блестели от возбуждения. — Если для того, чтобы нам повернуть назад, потребовалась его смерть, то я на такую сделку согласен. — Им ничего не стоило послать его с нами в разведку, но с кем он мог воевать-то? А-а... — Он прикурил сигарету и осторожно затянулся, так как дым раздражающе действовал на его желудок.
   — Кто говорит, что мы возвращаемся? — спросил Полак.
   — Сам лейтенант сказал, — ответил Вайман.
   — Да, лейтенант, — задумчиво произнес Ред и перевернулся на живот.
   — Хочешь поспорим, что мы не возвращаемся? — продолжал Полак, ковыряя в носу.
   Было что-то запутанное во всем этом деле, чертовски запутанное. Этот Крофт... Ну и парень!. Голова!.. Как раз такой и нужен, настоящий бандюга.
   — А-а, — неопределенно высказался Вайман. На мгновение он вспомнил о девушке, которая перестала писать ему письма. Сейчас его не интересовало даже, жива она или нет. Какое это имеет значение? Он посмотрел на вершину горы и помолился про себя за возвращение назад. «Сказал ли что-нибудь Крофт об этом?» — подумал он.
   Словно в ответ на его вопрос появился Крофт, возвратившийся со сторожевого поста.
   — Ну, пора, ребята, давайте трогаться.
   — Мы возвращаемся, сержант? — спросил Взимав.
   — Прекрати болтовню, Вайман. Мы попытаемся пройти через горы. — Послышалось приглушенное ворчание недовольных и возмущенных солдат. — Кто-нибудь из вас хочет высказаться по этому поводу? — гневно спросил Крофт.
   — Почему бы, Крофт, нам не возвратиться? — спросил Ред.
   — А потому, что не за этим нас послали. — Крофт чувствовал, как его охватывает ярость. Теперь ему ничто и никто не помешает.
   У него появилось желание вскинуть винтовку и разрядить ее в голову Волсена. Чтобы сдержаться, он крепко сжал челюсти.
   — Пошли! — резко приказал он. — Или вы хотите, чтобы японцы опять встретили нас засадой?
   Галлахер пристально посмотрел на него.
   — Лейтенант сказал, что мы повернем назад.
   — Сейчас взводом командую я.
   Крофт смотрел на них, подавляя их своим взглядом. Один за другим солдаты начали вставать и нехотя поднимать свои рюкзаки. Они были слегка ошеломлены. Слова Крофта лишили их всякого желания возражать.
   — А-а, черт с ним! — услышал Крофт. чей-то голос.
   Он усмехнулся про себя и презрительно крикнул:
   — Куча баб, а не солдаты!
   Все уже встали и собрались.
   — Пошли, — сказал он спокойнее.
   Под жаркими лучами уже поднявшегося солнца люди шли медленно. Через несколько сот ярдов они снова устали и побрели тяжело, в полном оцепенении. Фактически серьезно никто и не думал, что взвод мог бы так легко прекратить выполнение задания. Крофт вел их по маршруту, параллельному отрогам горы, в общем направлении на восток. Через двадцать минут они подошли к первой расщелине в могучих утесах у подножия горы. Отсюда вверх, к первым горным кряжам, косо поднималась глубокая лощина. От ее нагретых солнцем стен из красной глины исходил жар. Не говоря ни слова, Крофт свернул в нее. Взвод начал взбираться на гору. Их было теперь всего восемь человек.
   — Ты знаешь, этот Крофт идеалист, вот кто он такой, — сказал Полак Вайману. Замысловатое слово доставило ему мимолетное удовольствие, но это удовольствие сразу же улетучилось под влиянием трудного пути вверх по раскаленной глине. «Здесь что-то не так, Нужно поговорить с Мартинесом», — подумал вдруг Полак.
   Вайман вновь представил себе лейтенанта. В ощущениях, вызванных в нем второй засадой, наступил кульминационный момент. Еще не успев подумать как следует, опасаясь насмешек Полака, он промямлил:
   — Послушай, Полак, как ты думаешь, есть бог?
   Полак усмехнулся, подсунул руки под лямки рюкзака, чтобы не натереть плечи.
   — Если и есть, то он, без сомнения, порядочная сволочь.
   — О, не говори так.
   Взвод с трудом продолжал подниматься по горной лощине.

 
   МАШИНА ВРЕМЕНИ. КАЗИМИР ЖЕНВИЧ (ПОЛАК), ИЛИ ДАЙТЕ МНЕ СРЕДСТВО ПОХИТРЕЕ, И Я ПЕРЕВЕРНУ МИР
   Похотливый, подергивающийся рот, с левой стороны не хватает трех верхних зубов, хитрые жуликоватые глаза... Вероятно, ему не более двадцати одного года, но когда он смеется, кожа на лице морщится, как у пожилого человека. Крючковатый сломанный нос и длинная выдающаяся вперед нижняя челюсть... Карикатура на дядюшку Сэма, считал Минетта, и ему было как-то не по себе от этого. Откровенно говоря, Минетта опасался, что Полак умнее и хитрее его.
   Замок на входной двери, конечно, сорван, почтовые ящики давно похищены, торчат только ржавые крючки. В коридорах пахнет уборной; грязный кафель нижнего этажа впитал в себя запахи сырости от неисправного водопровода, капусты, чеснока и жира в забитых сточных трубах. Поднимаясь по лестнице, нужно держаться за стену, потому что перила сломаны и висят сами по себе, отдельно от лестницы, напоминая остов затонувшего корабля. В грязных углах снуют мыши, бегают выползшие на прогулку тараканы.
   Вентиляционная шахта, соединяющая ванные комнаты между этажами, забивается всякой дрянью и отбросами. Когда мусор наполняет трубу до уровня второго этажа, дворник сжигает его. Импровизированная мусоросжигательная установка.
   Дом в точности такой же, как и любой другой дом в этом квартале F за его пределами на территории не менее квадратной мили.
   Казимир Женвич (Полак), девяти лет, просыпается утром и скребет голову. Он садится на груду ватных одеял, расстеленных на полу, и смотрит на потухшую печь. Кроме него на полу спят еще трое детей, и он снова сворачивается клубочком, притворяясь спящим. Скоро проснется Мэри, его сестра. Будет расхаживать и одеваться, и ему хочется подсмотреть.
   Ветер ударяет в оконные стекла, и проникая сквозь щели, свободно гуляет по полу.
   — Господи, холодно как, — шепчет он брату, лежащему рядом с ним.
   — Она встала? (Брату одиннадцать лет.)
   — Скоро встанет. (Полак заговорщически прикладывает палец к губам.)
   Мэри встает, дрожа от холода, рассеянно шурует угли в печке, натягивает на плечи хлопчатобумажную комбинацию. Ее ночная рубашка падает на пол, на мгновение обнажая тело. Мальчишки, увидев ее нагое тело, тихо хихикают в постели.
   — Куда смотришь, Стив? — кричит она.
   — Ха, а я видел, а я видел.
   — Неправда.
   — Нет, правда.
   Полак протянул руку, чтобы остановить Стива, но слишком поздно. Он с возмущением взрослого человека качает головой.
   — Зачем ты это сделал? Теперь все пропало.
   — А-а, заткнись.
   — Ты болван, Стив.
   Стив пытается толкнуть его, но Полак увертывается и бегает по комнате, стараясь избежать ударов.
   — Стив, перестань! — визжит Мэри.
   — Догони, догони! — орет Полак.
   Они со Стивом начинают толкаться, шуметь. Из другой комнаты появляется отец, огромный, толстый.
   — Вы, пацаны, прекратите! — кричит он по-польски. Поймав Стива, он дает ему подзатыльник.
   — Не глазейте на девку.
   — Казимир первый начал.
   — Нет, не я, не я.
   — Не трогай Казимира! — Он еще раз шлепает Стива. Руки его все еще пахнут бойней, кровью убитых животных.
   — Ну я тебе еще задам, — шепчет Стив спустя некоторое время.
   — А-а-а.
   Полак усмехается про себя. Он знает, что Стив забудет об этом, а если и нет, то всегда найдется возможность улизнуть. Всегда так бывает.
   В классе все кричат.
   — Кто налепил жвачку на скамейки, кто это сделал?
   Мисс Марсден вот-вот заплачет.
   — Тише, дети, тише, пожалуйста. Джон и ты, Луиза, очистите скамейки.
   — Почему мы, ведь не мы же ее налепили?
   — Я помогу им, — вызывается Полак.
   — Хорошо, Казимир, ты хороший мальчик.
   Девочки, вытянув носики, оглядываются по сторонам с любопытством и негодованием.
   — Это Казимир налепил, — шепчут они, — это он.
   Их шепот доходит до слуха мисс Марсден.
   — Ты это сделал, Казимир? Скажи мне правду, я не накажу тебя.
   — Я? А зачем мне надо было это делать?
   — Подойди сюда, Казимир.
   Он подходит к столу. Учительница обнимает его, а он прижимается к ее руке. Глядя на ребят и подмигивая им, кладет голову ей на плечо. Дети хихикают.
   — Ну, Казимир, не делай больше этого.
   — Чего не делать, мисс?
   — Это ты налепил жвачку на скамейки? Скажи мне правду, я не буду тебя наказывать.
   — Нет, не я.
   — А на скамейке Казимира нет жвачки, мисс Марсден, — говорит Алиса Рэфферти.
   — Почему же твоя скамейка чистая? — спрашивает учительница.
   — Не знаю, может быть, тот, кто сделал это, боится меня?
   — Так кто же это сделал, Казимир?
   — Откуда я знаю. Нужно мне вытирать скамейки?
   — Казимир, ты должен стараться быть хорошим мальчиком.
   — Да, мисс Марсден.
   Он возвращается на свое место и, притворяясь, что помогает ребятам, перешептывается с девочками.
   Летом ребята гуляют до позднего вечера. В безлюдных местах играют в прятки и обливаются водой из пожарных кранов. Летом всегда происходят какие-то волнующие события. То где-нибудь дом сгорит, то, взобравшись на крыши, они подсматривают за взрослыми ребятами, как те обхаживают девчонок. А если очень жарко, можно прошмыгнуть в кинотеатр, потому что входные двери оставляют открытыми для проветривания.
   Один или два раза им действительно повезло.
   — Эй, Полак, в переулке за домом Сальваторе валяется пьяный.
   — А деньги у него есть?
   — Откуда я знаю? — огрызается мальчишка.
   — А-а, ну пошли.
   Они тихо крадутся по переулку и выходят на пустынное место за домами. Пьяный храпит.
   — Ну, давай, Полак.
   — "Давай"! А как потом поделимся?
   — Сам поделишь.
   Он подкрадывается к пьяному и медленно ощупывает его в поисках кошелька. Пьяный перестает храпеть и хватает Полака за руку.
   — Пусти, черт возьми...
   Пошарив вокруг себя свободной рукой, Полак находит на земле камень, поднимает его и бьет пьяного по голове. Тот еще сильнее сжимает руку, и он вновь наносит ему удар. «Где же кошелек? Где кошелек? Надо скорее». Полак лезет в карманы и вытаскивает коекакую мелочь.
   — О'кей, пошли.
   Двое мальчишек тихо выходят из переулка и делят деньги около уличного фонаря.
   — Шестьдесят центов мне, двадцать пять — тебе.
   — Ты что? Ведь нашел-то его я.
   — А ты что? Я рисковал, — говорит Полак. — Или ты думаешь, это не в счет?
   — А-а-а.
   — Пошел ты к чертям собачьим.
   Насвистывая, он уходит, и его трясет от хохота при мысли о том, как он бил пьяного. Утром этого человека нет, и Полак чувствует облегчение.
   «Пьяного не убьешь», — думает Полак. Он знает об этом от старших.
   Когда Полаку исполняется десять лет, отец умирает, и после похорон мать пытается устроить его на работу на бойню. Но спустя месяц его замечает инспектор по образованию, и матери ничего не остается, как определить своего сына в сиротский дом. Приходится учиться кое-чему новому, впрочем, не столь уж и новому. Нужно быть очень осторожным, чтобы не попасться, иначе здорово влетит.
   — Вытяни-ка руку, Казимир.
   — Зачем, сестра? Что я такого сделал?
   — Кому сказали, вытяни руку. — Удар по ладони так силен, что Казимир подскакивает.
   — Святой Иисус!
   — За богохульство, Казимир, тебя следует наказать еще раз. — Одетая в черное рука вновь поднимается и ударяет его по ладони.
   Когда он возвращается на свое место, ребята смеются над ним.
   Сквозь слезы он изображает на лице неуверенную улыбку. «Ничего особенного», — шепчет он. Но пальцы за ночь распухают, и все утро он не находит себе места от боли.
   Больше всего следует остерегаться Пфейфера, учителя физкультуры. В столовой, перед тем как начать есть, надо просидеть три минуты молча, пока произносятся молитвы. Пфейфер в это время шныряет где-то позади скамеек и следит, не шепчется ли кто-нибудь.
   Полак покосил глазами в ту и другую сторону; кажется, поблизости никого нет.
   — Что, черт возьми, мы будем жрать сегодня?
   Бац! Голова сотрясается от удара.
   — Полак, когда я говорю молчать, надо молчать.
   Он сидит, тупо уставившись в тарелку в ожидании, когда утихнет боль; очень трудно удержаться от того, чтобы не потереть голову.
   Позднее он думает: «Господи, да у этого Пфейфера глаза на затылке».
   Были и ангелы. Левша Риццо, крупный детина четырнадцати лет, заправляет всей компанией, когда нет Пфейфера или кого-либо ив сестер и братьев. Нужно с ним подружиться, иначе будет плохо.
   — Что я могу сделать для тебя, Левша? (Полаку десять лет.)
   Левша разговаривает со своими помощниками.
   — Пошел вон. Полак.
   — Почему? Что я тебе сделал?
   — Проваливай, тебе говорят.
   Полак идет по общей спальне, внимательно оглядывая пятьдесят коек и полуоткрытые тумбочки. В одной из них лежит яблоко, четыре цента и небольшое распятие. Он хватает распятие и идет к койке Левши.
   — Эй, Левша, у меня есть кое-что для тебя.
   — На черта мне нужна эта штука?
   — Отдай ее сестре Кэтрин. Скажи, подарок.
   Левша рассматривает распятие.
   — Да... да. Где ты его взял?
   — Я спер его из тумбочки Кэллагана..Но он шума не поднимет, скажи ему, чтобы молчал.
   — Я мог бы спереть и сам.
   — А я решил помочь тебе.
   Левша смеется, а Полак рад, что контакт установлен.
   Были и обязательства. Левша любит покурить, он может выкурить за вечер полпачки сигарет и не попасться. Раз в два дня на поиски сигарет для Левши отправляется целый отряд. Вечером четверо ребят подкрадываются к стене приюта, и двое перелезают ее. Они спрыгивают на тротуар и проходят два квартала в сторону торговой улицы. Здесь они слоняются возле газетной стойки одного из кондитерских магазинов.
   Полак идет к прилавку, где торгуют сигаретами.
   — Что надо, малец? — спрашивает владелец магазина.
   — Гм, мне нужно... — Он смотрит на дверь магазина. — Мистер, вон мальчишка ворует у вас газеты.
   Сообщник мчится по улице, преследуемый хозяином лавки. Полак хватает две пачки сигарет, делает нос кричащей на него жене лавочника и бежит в другом направлении.
   Спустя десять минут они встречаются у стены приюта. Один из них помогает другому подняться на выступ стены, затем карабкается сам, держась за руку первого. Они крадутся по пустым коридорам, отдают сигареты Левше и ложатся спать. На это дело у них уходит всего полчаса.
   — Все в порядке, — шепчет Полак мальчишке на соседней койке.
   Однажды Левша попался, когда курил. За серьезные проступки существует специальное наказание. Сестра Агнес строит ребят в шеренгу и заставляет Левшу лечь на скамейку спиной кверху. Каждый из ребят должен пройти и ударить его пониже спины. Ребята боятся это делать и, проходя друг за другом, лишь слегка похлопывают его. Сестра Агнес приходит в ярость.
   — Вы должны бить Фрэнсиса как следует! — кричит она. — Я накажу каждого, кто не делает этого.
   Следующий мальчик легонько шлепает Левшу, и сестра Агнес сильно бьет по его ладони линейкой. Остальные мальчики по очереди тоже легонько шлепают Левшу и затем подставляют свои ладони для удара.
   Сестра Агнес мрачнеет. Ее накрахмаленная юбка хрустит, как будто от злости.
   — Бейте Фрэнсиса! — опять вопит она.
   Но никто не хочет. Ребята, получив один за другим удар по руке, собираются в круг и наблюдают за происходящим. Левша хохочет. Когда процедура заканчивается, сестра Агнес стоит неподвижно. Видно, как она борется с собой, раздумывая, не заставить ли их проделать то же самое еще раз. Но она побеждена и ледяным тоном приказывает ребятам идти в класс.
   Полак получает огромный урок. Левша совершенно покоряет его.
   Полак не находит подходящих слов, чтобы выразить свое восхищение, и только качает головой.
   — Ну и молодчага этот Левша! — говорит он наконец.
   Два года спустя мать забирает Полака домой. Одна из старших сестер выходит замуж, а оба брата работают. Перед тем как покинуть приют, Левша пожимает ему руку.
   — Ты хороший, парень. Я выйду отсюда на следующий год и разыщу тебя.
   Опять он на своей улице. Начинаются новые увлечения, свойственные его возрасту. Езда на буфере трамвая — обычное дело, кражи в лавках — источник дохода. Уцепиться за кузов быстро идущего грузовика и унестись за пятнадцать миль от города — это уж настоящее спортивное развлечение. Мать заставляет его устроиться на работу, и в течение двух лет он работает разносчиком в мясной лавке.
   Годы идут, он взрослеет и даже умнеет, насколько позволяют ему умственные способности, но в целом остается прежним. Он часто меняет место работы. Работает мясником, рабочим на бойне и даже шофером у некоторых обитателей Норт Сайда. Но любая работа ему надоедает, едва он приступает к ней.
   В 1941 году ему восемнадцать. В это время он вновь встречает Левшу Риццо. Встреча происходит на бейсбольном матче. Они сидят рядом. Левша пополнел и выглядит процветающим. Из-за усов ему можно дать лет тридцать, хотя ему всего двадцать два года.