Страница:
— Бабуля!
— Муза, почему ты кричишь?
— Потому что рада тебе, потому что тебя обожаю, потому что только ты есть у меня! Остальное все чепуха!
— Деточка, ты пьяна как черт, — с достоинством сообщила бабуля и повесила трубку.
Я растерянно уставилась на Себастьена:
— Она что, не захотела со мной разговаривать?
— Может, мы разбудили ее? — предположил оптимист старикан.
Я взглянула на часы. Ерунда. Бабуля «сова», она сидит в своем кресле перед камином, курит трубку, смотрит на пламя, мечтает и слушает музыку. Я ей помешала.
— Разбудила бы ее, позвонив где-то в полдень, — просветила я Себастьена.
— Почему же мадам рассердилась? — тревожно спросил старикан.
Я с изумлением обнаружила, что он лишился своей обычной невозмутимости и выглядел очень взволнованным.
— Надо знать бабулю, — сказала я, из дружеских соображений стараясь открыть старикану глаза. — На девяносто процентов она состоит из достоинства. Я громко кричала, думаю, это ее оскорбило.
Себастьен схватил трубку, быстро набрал какой-то номер и долго молчал. Когда он прятал трубку в карман, глаза его наполнились светлой грустью.
— Давай напьемся, — предложил он любезно. Я согласилась и, громко икнув, испугалась:
— Кажется, уже напилась.
— Ерунда, это быстро пройдет.
Мы стали пить. Я не пыталась угнаться за Себастьеном, впрочем, он и не позволил бы. Чем больше мы пили, тем лучше нам становилось.
— Знаешь, чем человек отличается от животного? — вдруг спросил Себастьен.
— Тем, что ходит на двух ногах? Думаю, мы скоро встанем на четвереньки.
— Нет. Человек отличается от животного тем, что может пить водку. Именно водка делает человека человеком.
— Она же превращает его и в животное, — вставила я.
— Умная мысль, — похвалил меня Себастьен. — Во всем нужна мера. Человек должен пить до тех пор, пока ему не захочется открыть свою душу. Тебе хочется открыть свою душу?
— Себастьен, моя душа нараспашку! — с восторгом воскликнула я.
— Значит, тебе уже хватит, — заключил он. — Брось пить и пошли-ка пешком по ночному городу. Хочу слушать рассказ о твоей бабуле. Подходит такая программа?
Я взвизгнула от восторга.
— Подходит! Я обожаю свою бабулю! А кто будет о бабуле рассказывать?
— Ты, больше здесь некому.
С бутылкой шампанского мы покинули «Парти дэ плэзир». Себастьен нес бутылку непринужденно и очень красиво: зажав горлышко между указательным и средним пальцами. Я была горда тем, что иду рядом с ним. Он мною тоже гордился.
— А нас полиция не арестует? — на всякий случай спросила я.
Себастьен обиделся:
— Арестует? Меня? Героя? Мюз, ты спятила! Не бойся со мной ничего и рассказывай, — потребовал Себастьен, — рассказывай о мадам Бабуле.
И я с удовольствием начала рассказывать, потому что бабуля мой вечный кумир.
— Бабуля стремится к совершенству и превращает свою жизнь в сказку. Ей это удается, — начала я.
Цоканье лошадиных копыт раздалось у нас за спиной. Мы оглянулись и увидели настоящую карету с кучером на облучке.
— Поедем? — спросил Себастьен. — Я тоже хочу превратить жизнь в сказку!
— Наверное, дорого, — засомневалась я.
— Ерунда, я плачу, — крикнул Себастьен, на ходу заскакивая на подножку кареты и поражая меня своей прытью. — Франция хорошо обеспечивает национальных героев! — с гордостью просветил меня он.
Пристыженная за свою Родину, я уселась в карету. Мы неспешно поехали.
— А что любит твоя бабуля? — внезапно спросил Себастьен.
— Меня.
— Ты человек, а я спрашиваю о том, чем ей нравится заниматься.
— Много чем. Бабуля все любит, кроме работы. Бабуля говорит: если будешь работать, у тебя никогда не будет денег. Без денег счастливой быть трудно, потому что приходится себя ограничивать. Ограничивая себя в желаниях, унижаешь воображение. Человек с униженным воображением — раб. Так считает бабуля.
Себастьен восхитился:
— Гениально! А что еще она говорит?
— Что женщина вообще ничего не должна уметь делать: лишь сводить мужчину с ума.
— Гениально!
Пришлось согласиться:
— Да, но не у всех это получается. Во всяком случае, у бабули в восемьдесят шесть это выходит гораздо лучше, чем у меня в двадцать пять.
Себастьен радостно поразился:
— Так ей всего восемьдесят шесть?
Я уточнила:
— Еще не исполнилось.
— Да она же еще ребенок в сравнении со мной! Я сейчас!
Себастьен достал трубку, лихорадочно набрал номер и долго молчал в трубку. Потом он передал трубку мне и грустно сказал:
— Говори.
— Кто это? Немедленно признавайтесь или я рассержусь! — услышала я строгий голос бабули, впрочем, не лишенный кокетства.
— Бабулечка, это я.
— Муза? Ты?
В ее голосе было столько разочарования, что я едва не зарыдала.
— Да, бабуля, это я, твоя Муза.
— И хорошо, — сказала бабуля мстительным тоном, — а то я уже думала, что это опять сумасшедший, который звонит мне два года подряд.
Я прозрела:
— Себастьен, ты влюбился в мою бабулю?
— Да, — трагично кивнул он своей огромной лохматой головой. — Я безумно влюбился на старости лет.
— Муза! — тем временем возмутилась бабуля. — Чем ты там занимаешься?
— Слушаю объяснения в любви, — честно призналась я, потому что не научилась врать любимой бабуле.
Она ответила:
— Не буду тебе мешать, — и вновь повесила трубку.
Себастьен запаниковал:
— Она опять рассердилась?
— Нет, бабуля не привыкла мешать признаниям в любви. Но как ты мог безумно влюбиться в бабулю? — поразилась я. — Ты же ни разу ее не видел!
— Мне кажется, я знаю ее лучше себя. Я влюблен в ее голос, в ее речь, в воздух, которым дышит она. Надеюсь, это не слишком поэтично для твоих молодых ушей? — спохватился вдруг Себастьен.
Я его похвалила:
— Ты настоящий поэт. Жаль, не слышит бабуля. Но как тебе удалось так сильно влюбиться?
— Понимаешь, Мюз, я всю жизнь искал женщину, которая мечтает лишь об одном: как она будет кружить головы настоящим мужчинам. Я счастлив, что Казимеж тебя полюбил. Умер бы, не узнав, что есть на свете мадам Бабуля!
Я догадалась:
— Это Казимеж дал тебе номер телефона бабули?
— Да. Давай позвоним ей вдвоем.
— Когда?
— Завтра днем.
— Завтра днем я не смогу, снова пойду по магазинам. Позвоним ночью.
Карета медленно следовала по Монмартру, а я смотрела на Себастьена и завидовала своей бабуле. Это была очень грустная зависть. Господь сотворил мою родную бабулю такой обольстительной, что она сводит мужчин-героев с ума даже в восемьдесят шесть лет, причем на расстоянии, а я не способна свети с ума какого-то Колю, да еще в тесном контакте. Не говоря уже о Казимеже, который сначала клялся в любви, а потом меня бросил. Ну почему меня все бросают?!
— Хочу выпить с горя! — потребовала я.
Видимо, у Себастьена было свое горе, он сказал:
— Правильно, с горя выпьем, отпустим карету и пойдем гулять.
Мы выпили и запели. Я выпорхнула из кареты и понеслась по Монмартру. Я пела и кружилась в вальсе, а прохожие останавливались и с удовольствием смотрели на меня. Я подражала моей бабуле и очень боялась, что у меня не получается. Неожиданно для себя я предложила:
— Давай ей позвоним прямо сейчас.
Себастьен сразу понял, о ком идет речь, и согласился:
— Давай.
И мы позвонили.
— Бабулечка! Это я!
— Муза! Откуда ты все время звонишь?
— Бабуля! Я звоню из Парижа!
— Сейчас же прекрати звонить из Парижа. Ты хочешь, чтобы меня арестовали?
— Кто?
— КГБ!
От неожиданности я сболтнула:
— КГБ уже нет.
— Нельзя же так напиваться, — возмутилась бабуля и бросила трубку.
Я схватила за руку Себастьена. С хохотом мы забежали в кафе и закружили от счастья в вальсе. Мы оба обожали мою бабулю, и поэтому нам было хорошо. Вальс танцевать я не умела, отчего Себастьен пострадал. Я безбожно топталась по его старым ногам, а он стоически переносил это и упрямо пытался вести меня в танце. Мои волосы развевались, французы восторженно нас ободряли и аплодировали. Я чувствовала себя королевой Парижа…
Нет, пить мне нельзя совершенно — французское шампанское особенно. В крайнем случае, ситро «Буратино».
Глава 25
Глава 26
— Муза, почему ты кричишь?
— Потому что рада тебе, потому что тебя обожаю, потому что только ты есть у меня! Остальное все чепуха!
— Деточка, ты пьяна как черт, — с достоинством сообщила бабуля и повесила трубку.
Я растерянно уставилась на Себастьена:
— Она что, не захотела со мной разговаривать?
— Может, мы разбудили ее? — предположил оптимист старикан.
Я взглянула на часы. Ерунда. Бабуля «сова», она сидит в своем кресле перед камином, курит трубку, смотрит на пламя, мечтает и слушает музыку. Я ей помешала.
— Разбудила бы ее, позвонив где-то в полдень, — просветила я Себастьена.
— Почему же мадам рассердилась? — тревожно спросил старикан.
Я с изумлением обнаружила, что он лишился своей обычной невозмутимости и выглядел очень взволнованным.
— Надо знать бабулю, — сказала я, из дружеских соображений стараясь открыть старикану глаза. — На девяносто процентов она состоит из достоинства. Я громко кричала, думаю, это ее оскорбило.
Себастьен схватил трубку, быстро набрал какой-то номер и долго молчал. Когда он прятал трубку в карман, глаза его наполнились светлой грустью.
— Давай напьемся, — предложил он любезно. Я согласилась и, громко икнув, испугалась:
— Кажется, уже напилась.
— Ерунда, это быстро пройдет.
Мы стали пить. Я не пыталась угнаться за Себастьеном, впрочем, он и не позволил бы. Чем больше мы пили, тем лучше нам становилось.
— Знаешь, чем человек отличается от животного? — вдруг спросил Себастьен.
— Тем, что ходит на двух ногах? Думаю, мы скоро встанем на четвереньки.
— Нет. Человек отличается от животного тем, что может пить водку. Именно водка делает человека человеком.
— Она же превращает его и в животное, — вставила я.
— Умная мысль, — похвалил меня Себастьен. — Во всем нужна мера. Человек должен пить до тех пор, пока ему не захочется открыть свою душу. Тебе хочется открыть свою душу?
— Себастьен, моя душа нараспашку! — с восторгом воскликнула я.
— Значит, тебе уже хватит, — заключил он. — Брось пить и пошли-ка пешком по ночному городу. Хочу слушать рассказ о твоей бабуле. Подходит такая программа?
Я взвизгнула от восторга.
— Подходит! Я обожаю свою бабулю! А кто будет о бабуле рассказывать?
— Ты, больше здесь некому.
С бутылкой шампанского мы покинули «Парти дэ плэзир». Себастьен нес бутылку непринужденно и очень красиво: зажав горлышко между указательным и средним пальцами. Я была горда тем, что иду рядом с ним. Он мною тоже гордился.
— А нас полиция не арестует? — на всякий случай спросила я.
Себастьен обиделся:
— Арестует? Меня? Героя? Мюз, ты спятила! Не бойся со мной ничего и рассказывай, — потребовал Себастьен, — рассказывай о мадам Бабуле.
И я с удовольствием начала рассказывать, потому что бабуля мой вечный кумир.
— Бабуля стремится к совершенству и превращает свою жизнь в сказку. Ей это удается, — начала я.
Цоканье лошадиных копыт раздалось у нас за спиной. Мы оглянулись и увидели настоящую карету с кучером на облучке.
— Поедем? — спросил Себастьен. — Я тоже хочу превратить жизнь в сказку!
— Наверное, дорого, — засомневалась я.
— Ерунда, я плачу, — крикнул Себастьен, на ходу заскакивая на подножку кареты и поражая меня своей прытью. — Франция хорошо обеспечивает национальных героев! — с гордостью просветил меня он.
Пристыженная за свою Родину, я уселась в карету. Мы неспешно поехали.
— А что любит твоя бабуля? — внезапно спросил Себастьен.
— Меня.
— Ты человек, а я спрашиваю о том, чем ей нравится заниматься.
— Много чем. Бабуля все любит, кроме работы. Бабуля говорит: если будешь работать, у тебя никогда не будет денег. Без денег счастливой быть трудно, потому что приходится себя ограничивать. Ограничивая себя в желаниях, унижаешь воображение. Человек с униженным воображением — раб. Так считает бабуля.
Себастьен восхитился:
— Гениально! А что еще она говорит?
— Что женщина вообще ничего не должна уметь делать: лишь сводить мужчину с ума.
— Гениально!
Пришлось согласиться:
— Да, но не у всех это получается. Во всяком случае, у бабули в восемьдесят шесть это выходит гораздо лучше, чем у меня в двадцать пять.
Себастьен радостно поразился:
— Так ей всего восемьдесят шесть?
Я уточнила:
— Еще не исполнилось.
— Да она же еще ребенок в сравнении со мной! Я сейчас!
Себастьен достал трубку, лихорадочно набрал номер и долго молчал в трубку. Потом он передал трубку мне и грустно сказал:
— Говори.
— Кто это? Немедленно признавайтесь или я рассержусь! — услышала я строгий голос бабули, впрочем, не лишенный кокетства.
— Бабулечка, это я.
— Муза? Ты?
В ее голосе было столько разочарования, что я едва не зарыдала.
— Да, бабуля, это я, твоя Муза.
— И хорошо, — сказала бабуля мстительным тоном, — а то я уже думала, что это опять сумасшедший, который звонит мне два года подряд.
Я прозрела:
— Себастьен, ты влюбился в мою бабулю?
— Да, — трагично кивнул он своей огромной лохматой головой. — Я безумно влюбился на старости лет.
— Муза! — тем временем возмутилась бабуля. — Чем ты там занимаешься?
— Слушаю объяснения в любви, — честно призналась я, потому что не научилась врать любимой бабуле.
Она ответила:
— Не буду тебе мешать, — и вновь повесила трубку.
Себастьен запаниковал:
— Она опять рассердилась?
— Нет, бабуля не привыкла мешать признаниям в любви. Но как ты мог безумно влюбиться в бабулю? — поразилась я. — Ты же ни разу ее не видел!
— Мне кажется, я знаю ее лучше себя. Я влюблен в ее голос, в ее речь, в воздух, которым дышит она. Надеюсь, это не слишком поэтично для твоих молодых ушей? — спохватился вдруг Себастьен.
Я его похвалила:
— Ты настоящий поэт. Жаль, не слышит бабуля. Но как тебе удалось так сильно влюбиться?
— Понимаешь, Мюз, я всю жизнь искал женщину, которая мечтает лишь об одном: как она будет кружить головы настоящим мужчинам. Я счастлив, что Казимеж тебя полюбил. Умер бы, не узнав, что есть на свете мадам Бабуля!
Я догадалась:
— Это Казимеж дал тебе номер телефона бабули?
— Да. Давай позвоним ей вдвоем.
— Когда?
— Завтра днем.
— Завтра днем я не смогу, снова пойду по магазинам. Позвоним ночью.
Карета медленно следовала по Монмартру, а я смотрела на Себастьена и завидовала своей бабуле. Это была очень грустная зависть. Господь сотворил мою родную бабулю такой обольстительной, что она сводит мужчин-героев с ума даже в восемьдесят шесть лет, причем на расстоянии, а я не способна свети с ума какого-то Колю, да еще в тесном контакте. Не говоря уже о Казимеже, который сначала клялся в любви, а потом меня бросил. Ну почему меня все бросают?!
— Хочу выпить с горя! — потребовала я.
Видимо, у Себастьена было свое горе, он сказал:
— Правильно, с горя выпьем, отпустим карету и пойдем гулять.
Мы выпили и запели. Я выпорхнула из кареты и понеслась по Монмартру. Я пела и кружилась в вальсе, а прохожие останавливались и с удовольствием смотрели на меня. Я подражала моей бабуле и очень боялась, что у меня не получается. Неожиданно для себя я предложила:
— Давай ей позвоним прямо сейчас.
Себастьен сразу понял, о ком идет речь, и согласился:
— Давай.
И мы позвонили.
— Бабулечка! Это я!
— Муза! Откуда ты все время звонишь?
— Бабуля! Я звоню из Парижа!
— Сейчас же прекрати звонить из Парижа. Ты хочешь, чтобы меня арестовали?
— Кто?
— КГБ!
От неожиданности я сболтнула:
— КГБ уже нет.
— Нельзя же так напиваться, — возмутилась бабуля и бросила трубку.
Я схватила за руку Себастьена. С хохотом мы забежали в кафе и закружили от счастья в вальсе. Мы оба обожали мою бабулю, и поэтому нам было хорошо. Вальс танцевать я не умела, отчего Себастьен пострадал. Я безбожно топталась по его старым ногам, а он стоически переносил это и упрямо пытался вести меня в танце. Мои волосы развевались, французы восторженно нас ободряли и аплодировали. Я чувствовала себя королевой Парижа…
Нет, пить мне нельзя совершенно — французское шампанское особенно. В крайнем случае, ситро «Буратино».
Глава 25
Утром (точнее, в полдень) я проснулась от жуткой головной боли. Сгоряча хотела отложить поход по магазинам, но разум возобладал: я вскочила с постели. После прохладного душа жизнь показалась не слишком противной, а когда в номер доставили пиво, я, сделав пару глотков, забыла про боль и отправилась по магазинам. Деньги закончились как-то внезапно. Прозрение застало меня за примеркой дорогущего платья, с которого я заносчиво (на глазах продавщицы) сорвала красочный ценник. Продавщица к моей неплатежеспособности отнеслась истерически. Поднялась кутерьма. Я энергично проводила психическую атаку на дюжих охранников, вполне успешно тесня их к выходу из универмага. За этим делом и застал меня Тонкий. Он заинтересовался шумом и поспешил мне на помощь.
Тонкий нехотя отсчитал продавщице деньги за платье и затащил меня в свой автомобиль. Через полчаса я, притихшая и изрядно струхнувшая, была доставлена к усатому мужчине с сигарой. Конечно, я подозревала, что с меня могут спросить за валюту, но надеялась, что это произойдет не скоро.
Когда мужчина с сигарой строго взглянул на меня, я подумала: «Не стоит изощряться в бессмысленных оправданиях. Вторая сумка (размером с мешок!) доверху набита уликами».
Я не испытывала угрызений совести и не чувствовала за собой ни малейшей вины, но опасалась строгого наказания — Так, приступим к делу, — наконец сказал мужчина с сигарой.
Я рефлекторно втянула голову в плечи и промычала нечто невнятное.
— Что ты сказала? — строго осведомился он.
Ответить я не смогла: боролась с острым желанием посетить туалет. И напрасно: мужчина приветливо взглянул на меня и сообщил:
— Мы довольны тобой. Могу даже вынести тебе благодарность. Умница, ты меня не подвела.
Не веря своим ушам, я испытала легкое головокружение, но вовремя сообразила, что о растрате мужчина не подозревает. Такая мысль едва не лишила меня сознания. Сейчас Тонкий скажет ему про сумку, и я пропала.
А мужчина тем временем не скупился на комплименты.
— Ты была хороша. Превзошла ожидания, — щедро лил он сироп хвалы на мою открытую рану совести. — Теперь уверен, что все получится, вот только…
Он нахмурился. Сердце мое ухнуло вниз, видимо, в пятки. Началось, сейчас пойдет речь о деньгах! Я не ошиблась — мужчина продолжил:
— Дорогая, все хорошо, вот только с деньгами ты сплоховала.
Он взглянул на часы, а я собралась было рухнуть перед ним на колени и искренне каяться, каяться, каяться… Но почему-то замешкалась, не успела: мужчина продолжил с укором:
— Суди сама, на часах уже семнадцать ноль-ноль, а прошло всего полчаса с тех пор, как ты последний евро истратила.
— Простите! — с жаром воскликнула я. — Это не повторится!
— Надеюсь, — вздохнул мужчина. — А то выходит не правдоподобно. Ты должна стараться выглядеть натуральней.
— В каком смысле? — опешила я, заподозрив неладное.
Подумалось: «Если такой добрый мужчина спятил, будет очень обидно».
Он же невозмутимо мне пояснил:
— На самом деле ты должна была эту пачку потратить еще вчера. Ну, в крайнем случае, сегодня утром.
— Утром я крепко спала, — заметила я себе в оправдание.
— Это тоже неплохо, но потом, когда ты все же по магазинам пошла, надо было не примеряться долго и рассудительно, как цивилизованный человек, а тратить деньги хаотично, со скоростью дикаря.
«Он что, надо мной издевается? Ничего не пойму. За что он меня ругает?»
— И как мне быть? — задала я вполне резонный вопрос, ожидая совета.
Мужчина шевельнул бородой и усами, полез в сейф и выложил на стол новую пачку валюты, в три раза больше прежней.
— Вот, — строго сказал он, — чтобы за два дня истратила. Сможешь?
Я нервно облизала губы и честно призналась:
— Все будет зависеть от того, куда пойдут все покупки.
Он усмехнулся в усы и меня успокоил:
— Все покупки твои. Не устраивать же нам распродажу.
— Тогда можете не сомневаться, потрачу, — обрадовалась я, хватая со стола тяжеленную пачку евро.
Словно пушинку подхватила я свою неподъемную сумку и полетела к двери. Не могу сказать, что не было у меня вопросов. Хотелось знать многое, но я помнила слова мудрой бабули: «Вопрос — знак неудовлетворенности». А разве можно чувствовать себя неудовлетворенной в Париже с пачкой денег и наставлениями тратить их с правдоподобной скоростью?
«Когда стану чуть посвободней, подумаю, в чем здесь дело, — решила я. — А пока не стоит лишать себя удовольствий. Даже если меня принимают за кого-то другого, глупо бить себя в грудь и доказывать, что я — это я. Париж это Париж, отель — закачаешься, вчерашняя прогулка с Себастьеном — полный отпад. Будет что рассказать моей подруге Ганусе».
Тонкий нехотя отсчитал продавщице деньги за платье и затащил меня в свой автомобиль. Через полчаса я, притихшая и изрядно струхнувшая, была доставлена к усатому мужчине с сигарой. Конечно, я подозревала, что с меня могут спросить за валюту, но надеялась, что это произойдет не скоро.
Когда мужчина с сигарой строго взглянул на меня, я подумала: «Не стоит изощряться в бессмысленных оправданиях. Вторая сумка (размером с мешок!) доверху набита уликами».
Я не испытывала угрызений совести и не чувствовала за собой ни малейшей вины, но опасалась строгого наказания — Так, приступим к делу, — наконец сказал мужчина с сигарой.
Я рефлекторно втянула голову в плечи и промычала нечто невнятное.
— Что ты сказала? — строго осведомился он.
Ответить я не смогла: боролась с острым желанием посетить туалет. И напрасно: мужчина приветливо взглянул на меня и сообщил:
— Мы довольны тобой. Могу даже вынести тебе благодарность. Умница, ты меня не подвела.
Не веря своим ушам, я испытала легкое головокружение, но вовремя сообразила, что о растрате мужчина не подозревает. Такая мысль едва не лишила меня сознания. Сейчас Тонкий скажет ему про сумку, и я пропала.
А мужчина тем временем не скупился на комплименты.
— Ты была хороша. Превзошла ожидания, — щедро лил он сироп хвалы на мою открытую рану совести. — Теперь уверен, что все получится, вот только…
Он нахмурился. Сердце мое ухнуло вниз, видимо, в пятки. Началось, сейчас пойдет речь о деньгах! Я не ошиблась — мужчина продолжил:
— Дорогая, все хорошо, вот только с деньгами ты сплоховала.
Он взглянул на часы, а я собралась было рухнуть перед ним на колени и искренне каяться, каяться, каяться… Но почему-то замешкалась, не успела: мужчина продолжил с укором:
— Суди сама, на часах уже семнадцать ноль-ноль, а прошло всего полчаса с тех пор, как ты последний евро истратила.
— Простите! — с жаром воскликнула я. — Это не повторится!
— Надеюсь, — вздохнул мужчина. — А то выходит не правдоподобно. Ты должна стараться выглядеть натуральней.
— В каком смысле? — опешила я, заподозрив неладное.
Подумалось: «Если такой добрый мужчина спятил, будет очень обидно».
Он же невозмутимо мне пояснил:
— На самом деле ты должна была эту пачку потратить еще вчера. Ну, в крайнем случае, сегодня утром.
— Утром я крепко спала, — заметила я себе в оправдание.
— Это тоже неплохо, но потом, когда ты все же по магазинам пошла, надо было не примеряться долго и рассудительно, как цивилизованный человек, а тратить деньги хаотично, со скоростью дикаря.
«Он что, надо мной издевается? Ничего не пойму. За что он меня ругает?»
— И как мне быть? — задала я вполне резонный вопрос, ожидая совета.
Мужчина шевельнул бородой и усами, полез в сейф и выложил на стол новую пачку валюты, в три раза больше прежней.
— Вот, — строго сказал он, — чтобы за два дня истратила. Сможешь?
Я нервно облизала губы и честно призналась:
— Все будет зависеть от того, куда пойдут все покупки.
Он усмехнулся в усы и меня успокоил:
— Все покупки твои. Не устраивать же нам распродажу.
— Тогда можете не сомневаться, потрачу, — обрадовалась я, хватая со стола тяжеленную пачку евро.
Словно пушинку подхватила я свою неподъемную сумку и полетела к двери. Не могу сказать, что не было у меня вопросов. Хотелось знать многое, но я помнила слова мудрой бабули: «Вопрос — знак неудовлетворенности». А разве можно чувствовать себя неудовлетворенной в Париже с пачкой денег и наставлениями тратить их с правдоподобной скоростью?
«Когда стану чуть посвободней, подумаю, в чем здесь дело, — решила я. — А пока не стоит лишать себя удовольствий. Даже если меня принимают за кого-то другого, глупо бить себя в грудь и доказывать, что я — это я. Париж это Париж, отель — закачаешься, вчерашняя прогулка с Себастьеном — полный отпад. Будет что рассказать моей подруге Ганусе».
Глава 26
Я купила еще одну сумку и занялась своими прямыми обязанностями. Через два часа и эта сумка была набита. А денег оставалось катастрофически много. Вдруг меня осенило: «Не по тем магазинам хожу!»
И я направилась к ювелирному магазину.
На этот раз задание выполнила блестяще: в восемь вечера я уже в своем отеле была, и носильщик тащил не только сумку, но и коробки с шубами. Рухнула в номере я на дорогой диван и воскликнула:
— Ай да Коля! Как он чудесно меня тут устроил!
«Но что это за секретная служба такая, в которой мой Коля работает? — вдруг озадачилась я. — Чем они занимаются? Может, хотят подорвать экономику нашей подружки Франции? Я готова отечеству послужить, но товаров здесь слишком много. Боюсь, одна не управлюсь».
И тут меня осенило. Этот мужчина с сигарой что-то толковал о работе. Не это ли и есть работа моя? Если так, то не представляю, во что превратится отель, когда в него перекочуют все магазины Парижа. А судя по пачкам, темп наша разведка взяла немалый.
Вечером с чувством выполненного долга я неслась по Парижу в «Парти дэ плэзир», но маленько не добежала. В нескольких метрах от клуба меня перехватил Рышард Литан, друг Казимежа. Этой встрече я была особенно рада: Рышард (француз с польскими корнями) русского языка не знал, зато отлично изъяснялся по-польски. Польский — тот самый язык, на котором я произнесла свое первое слово и всегда была рада случаю произнести еще с добрый десяток.
— Муза! Ты и в самом деле здесь! — изумленно воскликнул Рышард.
— Как видишь. И даже успела вчера покутить с Себастьеном.
— А я не поверил, когда Жан-Пьер хвастал, что видел тебя. Думал — он шутит.
Меня это несколько удивило. Я сама хотела увидеть Жан-Пьера, близкого друга Казимежа. С изумлением я спросила:
— Жан-Пьер меня видел?
— Ну конечно. Я бы тоже тебя увидел, но пришел значительно позже.
— Ты был вчера в «Парти дэ плэзир»?
— Очень недолго, лишь разыскал Жан-Пьера, и мы отправились на вечеринку к Розалинде. Ты знаешь Розалинду?
— Нет, не знаю. Неужели это ее настоящее имя?
— Нет, конечно. Это ее псевдоним.
Рышард не спускал с меня влюбленных глаз. Я знала, что нравлюсь ему. Даже Казимеж знал, но не ревновал. Мне было обидно.
Наше общение внезапно было нарушено милягой Роже, появившимся в конце улицы.
— Мюз! — восторженно воскликнул Роже и произнес длинную речь по-французски.
— Что он сказал? — вынуждена была я спросить у Рышард а.
— Он восхищается вечеринкой, говорит, что вы с ним вчера оттянулись по полной программе.
Роже любит выпить, не брезгует «травкой». Я взглянула на него с укором и жалостью.
— Рышард, посоветуй бедняге, пусть больше следит за своим здоровьем, — попросила я.
Рышард удивился, но перевел. Роже бросился меня целовать, не прекращая трещать — Рышард переводил и поражался. Оказывается, на вечеринке был не только Роже, но и Жан-Пьер, и масса народу.
— Слушай, — шепнул мне Рышард, — ты же вчера была с Себастьеном?
— Да, — подтвердила я.
— А мы с Жан-Пьером неплохо натрескались у Розалинды, — похвастал он. — С кем же тогда был Роже?
Мне было странно, что Рышард ломает голову там, где давно пора ставить диагноз. Того и гляди Роже начнет нам рассказывать про женщину в белом.
И все же в глубинах души появились сомнения: а может, я вчера так напилась, что…
Как-то сразу вдруг затошнило. Я запросилась в отель. Рышард проводил меня, но, едва мы расстались в холле, мне стало значительно лучше. Я решила, что всего лишь надо опохмелиться, и отправилась в бар.
Но и в баре меня поджидал неприятный сюрприз. Не успела я вскарабкаться на табурет, как симпатичный бармен, поправляя бабочку, приветливо улыбнулся мне как старой знакомой.
— Мадемуазель Мюз, вам как обычно? — спросил он по-английски.
Не успела я и глазом моргнуть, как он налил мне ту дозу ликера, которую я всегда стремилась осилить.
Не успела я решить загадку с любимым ликером, как на стойку легла пачка любимых моих сигарет.
«Он что, мысли читает?» — ошеломленно подумала я, тараща глаза на орешки, появившиеся на стойке следом за сигаретами.
Я тупо уставилась на бармена: этот парень весьма подходящего возраста где-то меня усмотрел, узнал мое имя и даже в курсе, что я ем, пью и курю. Знала бы бабуля, что я приехала в Париж покорять каких-то барменов, сгорела бы со стыда за меня.
Вечер был безнадежно испорчен. Я отправилась в номер, приняла ванну, улеглась в постель и мгновенно уснула.
Проснулась довольно рано в отличнейшем настроении и, нежась в постели, размечталась: «Когда получу деньги, куплю трубку бабуле. Самую дорогую и с прибамбасами: всякими там топталками, ершиками и прочей фигней, с которой носятся любители трубок. Ах, как соскучилась я по бабуле! Да, еще куплю ей самого лучшего табаку, если б я только в этом хоть что-нибудь понимала, а то ведь надурят».
Сколько ни старалась моя бабуля, так и не смогла приучить меня к этой вредной привычке: курению трубки. Слишком я суетлива. Да и нет во мне нужного шику, но зато как смотрелась бабуля с элегантной трубкой на прошлогоднем приеме у своего друга — посла Финляндии!
Раздался стук в дверь. Я решила, что мне принесли кофе и булочку. Конечно, заказывать кофе в номер расточительно — можно спуститься в бар, где дешевле. Но стоило ли ехать в Париж экономить, когда и дома этим приходится заниматься?
С важным видом я распахнула дверь, но на пороге стоял не официант с подносом, а мужчина средних лет в хорошо сидящем костюме.
— Вы мадемуазель Муза? — осведомился он по-английски.
— Йес-с! — с необъяснимой радостью ответила я.
— Это вам.
Он сунул мне в руки огромный пакет и, повернувшись на пятках, немедленно удалился. Едва закрыв дверь, я бросилась потрошить пакет. Ха! Там были евро, сумасшедшая пачка! В пароксизме покупательской жажды, я не стала дожидаться официанта, решив, что кофе попью на бегу в баре отеля. В баре было немноголюдно. Новый бармен повел себя хуже вчерашнего. Увидев меня, он воскликнул:
— Доброе утро, мадемуазель Мюз!
Не успела я осознать, что происходит, как перед моим носом появились чашка кофе со сливками и тарелочка со свежайшей булочкой, источающей ореховый аромат, — все именно то, что я собиралась заказывать. А когда рядом с кофе и булочкой легла пачка любимых моих сигарет, я уже не паниковала, а принимала знаки внимания со спокойным достоинством.
«Надо в бар заглянуть вечерком, — по-деловому подумала я. — Интересно, как отреагирует на меня ночной бармен?»
Позавтракав, я понеслась покупать подарок бабуле.
Поразительно, в каком счастливом неведении пребывала я по поводу цены хорошей курительной трубки.
Когда продавец сообщил, сколько стоит «Данхилл», меня едва не хватил удар. Я закричала, как потерпевшая, и с этим нечеловеческим воплем покинула грабителей с большой дороги.
Побегав сгоряча по Парижу, я решила, что бабуля дороже стоит, вернулась в салон и приступила к допросу. Выслушав лекцию о производстве лучших в мире английских трубок, я пришла к выводу, что надо брать ту трубку, что сделана по спецзаказу: чубук — из баобаба, верхняя часть мундштука — из секвойи, нижняя — из эвкалипта. Только эта трубка достойна моей бабули.
— А это что за белое пятнышко? — решила я сделать последнее, решающее уточнение.
— Белое пятнышко — знак высокого качества, — охотно просветил меня консультант. — Делается из бивня половозрелого африканского слона.
«Господи! Бедный слон! У моей бабули обязательно должна быть только такая трубка, иначе я перестану себя уважать!»
— Скажите, а два пятнышка — это же лучше, чем одно? — решила я не останавливаться на достигнутом.
— Вы абсолютно правы. Второе пятнышко — знак экстра-класса. Оно делается из бивня сиамского слона, — подтвердил консультант.
— Это как раз то, что мне нужно! — воскликнула я, бесповоротно решив, что покупаю трубку с двумя белыми пятнышками.
Просто удивительно, как моя бабуля до сих пор жила без нее, без этой трубки.
Я вышла из салона, зашла за угол и пересчитала евро. На трубку катастрофически не хватало.
«Придется копить, — подумала я. — Надеюсь, завтра мне дадут еще больше денег».
Однако нетерпение охватило меня. В надежде занять недостающее я поехала к Рышарду.
— Зачем тебе Рышард? — сделал стойку Жан-Пьер, сносно говорящий по-английски. — Я могу его заменить?
— Нет, — горестно вздохнула я, — мне нужны деньги.
Он покачал головой:
— Да-а, тяжелый случай. А много?
Я назвала сумму. Он присвистнул:
— Чтобы дать в долг тебе столько, Рышарду пришлось бы срочно продать свой дом.
— Я не изверг и не это имела ввиду. Мне нужно перехватить на несколько дней, и вовсе не обязательно у одного человека. Себастьен наверняка не останется в стороне от моих проблем, но его смогу найти только вечером в клубе, мне же нужно сейчас.
— Ясно, а зачем? Ты хочешь купить машину? — наивно предположил Жан-Пьер.
— Нет, трубку бабуле.
— Какую трубку?
— Обыкновенную, ту, которую курят.
Не стану рассказывать, что произошло с глазами Жан-Пьера и куда они переместились — скажу лишь, что старалась не зря.
— Пойдем посмотрим, что за трубка такая! — воскликнул Жан-Пьер, хватая меня за руку и давая понять, что до вечера мне от него не отцепиться.
Когда мы пришли в салон, он долго разглядывал трубку и с видом знатока поинтересовался у консультанта:
— Обкуренная?
И с ходу выслушал подробную лекцию о том, как происходило обкуривание этой чудесной трубки.
Оказывается, это непростое занятие англичане поручили специальному моряку дальнего плавания, в результате чего трубка впитала ароматы семи морей и трех океанов, а также познала дуновение всех ветров, какие только возможны.
Мне это показалось заманчивым. Жан-Пьеру тоже.
— Надо брать, — деловито сказал он. — Я найду тебе деньги.
Остаток дня ушел на поиски.
К вечеру нам удалось разжиться некоторой суммой, но на трубку по-прежнему не хватало.
— Если будем собирать такими черепашьими темпами, не успеем и ко второму пришествию, — посетовала я, алчно пересчитывая евро.
Жан-Пьер загадочно улыбнулся и сказал, что знает такого хорошего человека, который с удовольствием подарил бы моей бабуле эту варварски дорогую трубку.
— Ты имеешь в виду Себастьена? — спросила я, освежая в памяти цену и прикидывая, способен ли старикан на такую жертву во имя любви.
Жан-Пьер потряс головой:
— Нет, другого.
Потрясенная, я спросила:
— Неужели бабуля умудрилась закадрить кого-то еще?
— Не бабуля, а ты.
— Так речь идет о Казимеже, — прозрела я и вздохнула:
— Казимеж бедный, и судя по тебе, он не разбогател.
— Казимеж давно со мной не работает, — с укоризной сказал Жан-Пьер, из чего я мгновенно сделала вывод, что Казимеж разбогател.
— А как его разыскать? — воскликнула я.
— Я не знаю, зато Казимеж мне часто звонит и, между прочим, всякий раз тобой обязательно интересуется.
— Странно, что мной Казимеж интересуется у тебя, а не у меня, — обиделась я. — В следующий раз, когда Казимеж спросит, жива ли я, пошли его к черту, естественно, от моего имени.
Расстроившись, что день прошел даром (поскольку трубка не куплена), я бросила Жан-Пьера и отправилась в отель, в номере рухнула на диван и задумалась. Уверена я была, что за мной следят, иначе откуда они знают о каждом моем шаге? Да и Тонкий не случайно в магазине вдруг появился во время скандала. А мужчина с сигарой, выходит, непосредственный мой начальник.
«Если я вернулась в отель без сумки, значит, он может сделать правильное заключение, что денег я не потратила. Следовательно, бессмысленно ждать новой порции», — подумала я и пришла в волнение.
Желание купить бабуле трубку с двумя белыми пятнышками овладело мной безраздельно. Бабуля обязательно должна разбираться во всех этих трубках, следовательно, по достоинству оценит подарок. Я уже представляла, с каким видом поднесу ей трубку, и как ахнет бабуля, и как не поверит своим глазам, и как я небрежно брошу «пустяки», и как горда буду при этом.
И я направилась к ювелирному магазину.
На этот раз задание выполнила блестяще: в восемь вечера я уже в своем отеле была, и носильщик тащил не только сумку, но и коробки с шубами. Рухнула в номере я на дорогой диван и воскликнула:
— Ай да Коля! Как он чудесно меня тут устроил!
«Но что это за секретная служба такая, в которой мой Коля работает? — вдруг озадачилась я. — Чем они занимаются? Может, хотят подорвать экономику нашей подружки Франции? Я готова отечеству послужить, но товаров здесь слишком много. Боюсь, одна не управлюсь».
И тут меня осенило. Этот мужчина с сигарой что-то толковал о работе. Не это ли и есть работа моя? Если так, то не представляю, во что превратится отель, когда в него перекочуют все магазины Парижа. А судя по пачкам, темп наша разведка взяла немалый.
Вечером с чувством выполненного долга я неслась по Парижу в «Парти дэ плэзир», но маленько не добежала. В нескольких метрах от клуба меня перехватил Рышард Литан, друг Казимежа. Этой встрече я была особенно рада: Рышард (француз с польскими корнями) русского языка не знал, зато отлично изъяснялся по-польски. Польский — тот самый язык, на котором я произнесла свое первое слово и всегда была рада случаю произнести еще с добрый десяток.
— Муза! Ты и в самом деле здесь! — изумленно воскликнул Рышард.
— Как видишь. И даже успела вчера покутить с Себастьеном.
— А я не поверил, когда Жан-Пьер хвастал, что видел тебя. Думал — он шутит.
Меня это несколько удивило. Я сама хотела увидеть Жан-Пьера, близкого друга Казимежа. С изумлением я спросила:
— Жан-Пьер меня видел?
— Ну конечно. Я бы тоже тебя увидел, но пришел значительно позже.
— Ты был вчера в «Парти дэ плэзир»?
— Очень недолго, лишь разыскал Жан-Пьера, и мы отправились на вечеринку к Розалинде. Ты знаешь Розалинду?
— Нет, не знаю. Неужели это ее настоящее имя?
— Нет, конечно. Это ее псевдоним.
Рышард не спускал с меня влюбленных глаз. Я знала, что нравлюсь ему. Даже Казимеж знал, но не ревновал. Мне было обидно.
Наше общение внезапно было нарушено милягой Роже, появившимся в конце улицы.
— Мюз! — восторженно воскликнул Роже и произнес длинную речь по-французски.
— Что он сказал? — вынуждена была я спросить у Рышард а.
— Он восхищается вечеринкой, говорит, что вы с ним вчера оттянулись по полной программе.
Роже любит выпить, не брезгует «травкой». Я взглянула на него с укором и жалостью.
— Рышард, посоветуй бедняге, пусть больше следит за своим здоровьем, — попросила я.
Рышард удивился, но перевел. Роже бросился меня целовать, не прекращая трещать — Рышард переводил и поражался. Оказывается, на вечеринке был не только Роже, но и Жан-Пьер, и масса народу.
— Слушай, — шепнул мне Рышард, — ты же вчера была с Себастьеном?
— Да, — подтвердила я.
— А мы с Жан-Пьером неплохо натрескались у Розалинды, — похвастал он. — С кем же тогда был Роже?
Мне было странно, что Рышард ломает голову там, где давно пора ставить диагноз. Того и гляди Роже начнет нам рассказывать про женщину в белом.
И все же в глубинах души появились сомнения: а может, я вчера так напилась, что…
Как-то сразу вдруг затошнило. Я запросилась в отель. Рышард проводил меня, но, едва мы расстались в холле, мне стало значительно лучше. Я решила, что всего лишь надо опохмелиться, и отправилась в бар.
Но и в баре меня поджидал неприятный сюрприз. Не успела я вскарабкаться на табурет, как симпатичный бармен, поправляя бабочку, приветливо улыбнулся мне как старой знакомой.
— Мадемуазель Мюз, вам как обычно? — спросил он по-английски.
Не успела я и глазом моргнуть, как он налил мне ту дозу ликера, которую я всегда стремилась осилить.
Не успела я решить загадку с любимым ликером, как на стойку легла пачка любимых моих сигарет.
«Он что, мысли читает?» — ошеломленно подумала я, тараща глаза на орешки, появившиеся на стойке следом за сигаретами.
Я тупо уставилась на бармена: этот парень весьма подходящего возраста где-то меня усмотрел, узнал мое имя и даже в курсе, что я ем, пью и курю. Знала бы бабуля, что я приехала в Париж покорять каких-то барменов, сгорела бы со стыда за меня.
Вечер был безнадежно испорчен. Я отправилась в номер, приняла ванну, улеглась в постель и мгновенно уснула.
Проснулась довольно рано в отличнейшем настроении и, нежась в постели, размечталась: «Когда получу деньги, куплю трубку бабуле. Самую дорогую и с прибамбасами: всякими там топталками, ершиками и прочей фигней, с которой носятся любители трубок. Ах, как соскучилась я по бабуле! Да, еще куплю ей самого лучшего табаку, если б я только в этом хоть что-нибудь понимала, а то ведь надурят».
Сколько ни старалась моя бабуля, так и не смогла приучить меня к этой вредной привычке: курению трубки. Слишком я суетлива. Да и нет во мне нужного шику, но зато как смотрелась бабуля с элегантной трубкой на прошлогоднем приеме у своего друга — посла Финляндии!
Раздался стук в дверь. Я решила, что мне принесли кофе и булочку. Конечно, заказывать кофе в номер расточительно — можно спуститься в бар, где дешевле. Но стоило ли ехать в Париж экономить, когда и дома этим приходится заниматься?
С важным видом я распахнула дверь, но на пороге стоял не официант с подносом, а мужчина средних лет в хорошо сидящем костюме.
— Вы мадемуазель Муза? — осведомился он по-английски.
— Йес-с! — с необъяснимой радостью ответила я.
— Это вам.
Он сунул мне в руки огромный пакет и, повернувшись на пятках, немедленно удалился. Едва закрыв дверь, я бросилась потрошить пакет. Ха! Там были евро, сумасшедшая пачка! В пароксизме покупательской жажды, я не стала дожидаться официанта, решив, что кофе попью на бегу в баре отеля. В баре было немноголюдно. Новый бармен повел себя хуже вчерашнего. Увидев меня, он воскликнул:
— Доброе утро, мадемуазель Мюз!
Не успела я осознать, что происходит, как перед моим носом появились чашка кофе со сливками и тарелочка со свежайшей булочкой, источающей ореховый аромат, — все именно то, что я собиралась заказывать. А когда рядом с кофе и булочкой легла пачка любимых моих сигарет, я уже не паниковала, а принимала знаки внимания со спокойным достоинством.
«Надо в бар заглянуть вечерком, — по-деловому подумала я. — Интересно, как отреагирует на меня ночной бармен?»
Позавтракав, я понеслась покупать подарок бабуле.
Поразительно, в каком счастливом неведении пребывала я по поводу цены хорошей курительной трубки.
Когда продавец сообщил, сколько стоит «Данхилл», меня едва не хватил удар. Я закричала, как потерпевшая, и с этим нечеловеческим воплем покинула грабителей с большой дороги.
Побегав сгоряча по Парижу, я решила, что бабуля дороже стоит, вернулась в салон и приступила к допросу. Выслушав лекцию о производстве лучших в мире английских трубок, я пришла к выводу, что надо брать ту трубку, что сделана по спецзаказу: чубук — из баобаба, верхняя часть мундштука — из секвойи, нижняя — из эвкалипта. Только эта трубка достойна моей бабули.
— А это что за белое пятнышко? — решила я сделать последнее, решающее уточнение.
— Белое пятнышко — знак высокого качества, — охотно просветил меня консультант. — Делается из бивня половозрелого африканского слона.
«Господи! Бедный слон! У моей бабули обязательно должна быть только такая трубка, иначе я перестану себя уважать!»
— Скажите, а два пятнышка — это же лучше, чем одно? — решила я не останавливаться на достигнутом.
— Вы абсолютно правы. Второе пятнышко — знак экстра-класса. Оно делается из бивня сиамского слона, — подтвердил консультант.
— Это как раз то, что мне нужно! — воскликнула я, бесповоротно решив, что покупаю трубку с двумя белыми пятнышками.
Просто удивительно, как моя бабуля до сих пор жила без нее, без этой трубки.
Я вышла из салона, зашла за угол и пересчитала евро. На трубку катастрофически не хватало.
«Придется копить, — подумала я. — Надеюсь, завтра мне дадут еще больше денег».
Однако нетерпение охватило меня. В надежде занять недостающее я поехала к Рышарду.
* * *
Рышарда я не застала, а повстречавшийся мне Жан-Пьер вряд ли мог быть полезен. О его жадности ходили легенды. И при этом Жан-Пьер умудрялся быть классным парнем. Все любили его, и было за что. Он в лепешку готов разбиться, может пойти на любые жертвы, лишения, только бы услужить, не касаясь своего кошелька.— Зачем тебе Рышард? — сделал стойку Жан-Пьер, сносно говорящий по-английски. — Я могу его заменить?
— Нет, — горестно вздохнула я, — мне нужны деньги.
Он покачал головой:
— Да-а, тяжелый случай. А много?
Я назвала сумму. Он присвистнул:
— Чтобы дать в долг тебе столько, Рышарду пришлось бы срочно продать свой дом.
— Я не изверг и не это имела ввиду. Мне нужно перехватить на несколько дней, и вовсе не обязательно у одного человека. Себастьен наверняка не останется в стороне от моих проблем, но его смогу найти только вечером в клубе, мне же нужно сейчас.
— Ясно, а зачем? Ты хочешь купить машину? — наивно предположил Жан-Пьер.
— Нет, трубку бабуле.
— Какую трубку?
— Обыкновенную, ту, которую курят.
Не стану рассказывать, что произошло с глазами Жан-Пьера и куда они переместились — скажу лишь, что старалась не зря.
— Пойдем посмотрим, что за трубка такая! — воскликнул Жан-Пьер, хватая меня за руку и давая понять, что до вечера мне от него не отцепиться.
Когда мы пришли в салон, он долго разглядывал трубку и с видом знатока поинтересовался у консультанта:
— Обкуренная?
И с ходу выслушал подробную лекцию о том, как происходило обкуривание этой чудесной трубки.
Оказывается, это непростое занятие англичане поручили специальному моряку дальнего плавания, в результате чего трубка впитала ароматы семи морей и трех океанов, а также познала дуновение всех ветров, какие только возможны.
Мне это показалось заманчивым. Жан-Пьеру тоже.
— Надо брать, — деловито сказал он. — Я найду тебе деньги.
Остаток дня ушел на поиски.
К вечеру нам удалось разжиться некоторой суммой, но на трубку по-прежнему не хватало.
— Если будем собирать такими черепашьими темпами, не успеем и ко второму пришествию, — посетовала я, алчно пересчитывая евро.
Жан-Пьер загадочно улыбнулся и сказал, что знает такого хорошего человека, который с удовольствием подарил бы моей бабуле эту варварски дорогую трубку.
— Ты имеешь в виду Себастьена? — спросила я, освежая в памяти цену и прикидывая, способен ли старикан на такую жертву во имя любви.
Жан-Пьер потряс головой:
— Нет, другого.
Потрясенная, я спросила:
— Неужели бабуля умудрилась закадрить кого-то еще?
— Не бабуля, а ты.
— Так речь идет о Казимеже, — прозрела я и вздохнула:
— Казимеж бедный, и судя по тебе, он не разбогател.
— Казимеж давно со мной не работает, — с укоризной сказал Жан-Пьер, из чего я мгновенно сделала вывод, что Казимеж разбогател.
— А как его разыскать? — воскликнула я.
— Я не знаю, зато Казимеж мне часто звонит и, между прочим, всякий раз тобой обязательно интересуется.
— Странно, что мной Казимеж интересуется у тебя, а не у меня, — обиделась я. — В следующий раз, когда Казимеж спросит, жива ли я, пошли его к черту, естественно, от моего имени.
Расстроившись, что день прошел даром (поскольку трубка не куплена), я бросила Жан-Пьера и отправилась в отель, в номере рухнула на диван и задумалась. Уверена я была, что за мной следят, иначе откуда они знают о каждом моем шаге? Да и Тонкий не случайно в магазине вдруг появился во время скандала. А мужчина с сигарой, выходит, непосредственный мой начальник.
«Если я вернулась в отель без сумки, значит, он может сделать правильное заключение, что денег я не потратила. Следовательно, бессмысленно ждать новой порции», — подумала я и пришла в волнение.
Желание купить бабуле трубку с двумя белыми пятнышками овладело мной безраздельно. Бабуля обязательно должна разбираться во всех этих трубках, следовательно, по достоинству оценит подарок. Я уже представляла, с каким видом поднесу ей трубку, и как ахнет бабуля, и как не поверит своим глазам, и как я небрежно брошу «пустяки», и как горда буду при этом.