Милевская Людмила. Моя свекровь - мымра!

   — Яс-сно, — с неясной угрозой пропел здоровенный мужик, из чего мне стало понятно, что не ясно ему ничего, оттого он сердит, а уж на ком выместить зло он найдет: нас с Фросей воочию видит.
   “Похоже, ему не до шуток, — ежась, подумала я. — Неужели не врет Ефросинья? Неужели весь этот прикол совсем не прикол?”
   Я растерянно глянула на подругу: ей хоть бы хны. Крутит глупой башкой на верзил, на их шефа и думает, что ей здесь отечественное кино.
   А здесь не отечественное кино!
   Здесь хуже!
   Гораздо хуже, хоть кажется, хуже и не бывает. Так думала и сама, теперь же глянула на “батяню” и поняла: “Бывает и хуже!”
   А когда “батяня” цокнул фарфоровым зубом, я совсем обомлела: по опыту знала, так зубом цокать может лишь тот, у кого руки по локоть в крови.
   “Фрося сейчас на мели, — мгновенно смекнула я, — такого “мастера” ей не купить. Значит это, увы, не прикол!”
   Тут уж и я, культурно кивнув головой, брякнула шефу:
   — Здрассье.
   — Покедова, — с угрозой ответил он, и дверь притворилась.

Глава 7

   ЦВЕТОЧНИЦА
 
   Она была необычным ребенком. В детском доме ее дразнили врушкой. Дразнили дети — воспитатели называли сказочницей и фантазеркой.
   Врушкой она не была никогда. Фантазеркой? Быть может, но скорее мечтательницей. Она мечтала…
   Стоя за прилавком цветочного магазина, она мечтала о…
   Впрочем, это секрет. Об этом знают только она и ее фиалки, любимицы-сенполии. Только их нежным перламутровым лепесточкам и мягким бархатным листочкам она доверяла свои тайны — она пропитывала цветы таинственностью, которой много в природе и совсем нет в городе. Тихим ангельским голоском она пела им свои песни-мечты, доверчиво пела о сокровенном. Сенполии знали все девичьи секреты — может поэтому и раскупались так быстро они, ведь каждому известно как манит загадка.
   Да-да, малютки-сенполии не застаивались на прилавках, а ведь покупателей было немного. Несмотря на то, что цветочный магазинчик расположился у входа в метро, покупателей было совсем немного: от силы пять-шесть человек за весь день. Из чрева подземки валила масса народа, но всем было не до цветов, все куда-то спешили, толкались, неслись, пробегая мимо…
   Но уж тот, кто случайно зашел, обязательно уходил с покупкой. И так мила была продавщица, и так загадочны были цветы, что хотелось улыбаться, и почему-то очень хотелось любить. И делать добро…
   С беспричинной (но мы-то знаем уже что причина была), задумчивой и сердечной улыбкой уносили люди в старомодных горшочках чужую тайну. К себе, домой. Уносили хорошую тайну. (В этом мире так мало хороших тайны.)
   “Ах, — думали люди, любуясь сенполиями, — какие волшебные фиалки. И стоят недорого. Сколько там зарабатывает эта симпатичная девушка, наверняка, копейки. И за эти копейки она согласна ковыряться в земле! Нет, что ни говори, но все эти цветочницы — необыкновенные женщины”.
   Да-да, так думал каждый, уходя из цветочного магазинчика. И это чистая правда. Женщины, выращивающие цветы и торгующие цветами, обладают невероятным терпением. С потрясающей легкостью они готовы ради чужой красоты жертвовать даже собой — вряд ли это в природе женщины. Да, цветочницы действительно необыкновенные. Все-все без исключения.
 
   НЕЗНАКОМЕЦ
 
   В этот день она была особенно мила. Словно с утра ждала чего-то светлого, необычного. Надела новое розовое платье, долго укладывала в кокетливую прическу свои длинные пепельные волосы (все говорят, что очень красивые), подкрасила серые, чуть раскосые глаза, слегка тронула карандашом тонкие, изумленно изогнутые брови… Даже губная помада ей пригодилась сегодня — дело невиданное.
   Она старалась не зря. Несомненно, сегодня она была мила. Это все отмечали. Все покупатели.
   “Вам очень к лицу розовое,” — сказала пожилая женщина с печальными глазами.
   Кстати, она выбрала для себя розовые махровые сенполии. А молодой человек, купивший для своей невесты фиолетовую малютку-Машеньку — она давала имена всем своим цветам — долго не хотел отходить от прилавка, явно стараясь произвести впечатление. Еле выпроводила его, уже начала сердиться, стыдливо и озабоченно поглядывая на дверь.
   Впрочем, сегодня она весь день посматривала на дверь. Зачем? Будто ждала кого-то. Кого ей ждать? Она одна на всем белом свете. У нее нет ни близких, ни родных, только подружки-сенполии.
   И все же она ждала. Ждала, поглядывая из окна своего крохотного магазинчика на двери метро.
   Какая глупость!
   Весь день высматривала и пропустила, пропустила его. В тот момент, когда он вышел, она была занята постоянной покупательницей, симпатичной статной брюнеткой, страстной любительницей всего и в особенности фиалок. На этот раз брюнетка купила Светланок. Светланки очень, очень хороши! Маленькие белые сенполии с серебристыми бархатными листочками. Просто чудо!
   Пока она расхваливала брюнетке свой товар, из метро вышел высокий красивый мужчина средних лет с густой шевелюрой, едва тронутой сединой. Все в нем было респектабельно: и строгий костюм, и прическа, и галстук. В руках дорогой английский портфель. Такие мужчины ездят на “Мерседесах”, их нечасто встретишь в метро. Именно поэтому все обращали на мужчину внимание, некоторые оглядывались ему вслед, он же был задумчив и не замечал вокруг ничего.
   “Почему меня не встретили?” — гадал он, проходя мимо цветочного магазинчика и бросая равнодушный взгляд на юную продавщицу, бойко расхваливающую свой живой товар разодетой брюнетке, весьма интересной даме.
   На брюнетке он задержал на секунду взгляд и машинально отметил, что бабенка совсем ничего, даже очень и очень, вполне и вполне…
   Отметил и дальше пошел, решая свою загадку.
   “Странно, — думал он, — странно, что меня не встретили. Опять помощники все перепутали. Да это и хорошо, — порадовался вдруг он. — Как нормальный человек поброжу по городу. Сто лет так не бродил. А мне здесь есть что вспомнить”.
   Он жадно глотнул городской воздух и сказал:
   — Черт! Куда я спешу? Куда я все время спешу?
   Проходившая мимо невзрачная женщина интеллигентно осведомилась:
   — Простите, вы что-то спросили?
   — Нет-нет, извините, я не вам, — смутился он, кланяясь ей и мысленно отмечая: “Тетка — синий чулок, но я ей понравился”.
   Игривое настроение охватило его. Он почувствовал свободу и подумал: “Эх, хорошо, что меня не встретили. Времени навалом, аж до завтрашнего утра, даже до обеда. По городу поброжу, на девушек поглазею. Девушки здесь сумасшедше красивые! А какие здесь были денечки…”
   Воспоминания нахлынули на него…
   Хорошие воспоминания, но стало грустно.
   “Совсем отвык от нормальных людей за этой кабинетной жизнью, — пригорюнился он. — Помнится, я бабником был, пламенел от любого девичьего взгляда, волочился за каждой юбкой… — Он удивился: — Куда все это ушло?
   Куда? В песок. Все в песок, вся жизнь туда. Работа-работа, обязанности-обязательства, интриги…
   Забыл уже, что я мужик. Настоящие чувства грязью дорогой подменил. Все какие-то фифы крутятся возле меня, какие-то задаваки, кривляки, алчные все бабенки. И дружно чего-то хотят от меня, требуют, топают, шантажируют… И угрожают.
   Давно я не видел баб настоящих, тех, которые не охотятся, а живут. Красиво живут: правильно, творчески, умно, со вкусом к тому, что имеют, без иждивенчества, без идиотской погони за яхтами, замками, “мерсами”. Настоящая женщина знает: замок хотеть — это пошло. Хотеть можно то, что возможно собою объять. Остальное — мораль рабовладельца, что преступно, низко и дико — из начала нашей эры эта мораль”.
   Он окинул мысленным взором свою непростую судьбину и удручился: “Да-аа, оторвался я от простых людей и попал в такое говно!
   А жизнь идет. Жизнь мимо проходит”.
   В этот момент он вдруг ощутил, что его томит, томит какое-то чувство, чем-то брезжит эмоция, откуда-то из глубины сознания исходит таинственный интерес… Вот только к чему?
   Он покопался в себе и обнаружил там много приятного, целый пласт, но все это ощущения… Даже не так — остатки эмоций, а вот каких? Он не знал.
   Начал вспоминать. Так в детстве бывало, когда играя с большим увлечением, вкусное что-то съедал. Про лакомство уж и забыл — и на языке не осталось, а приятное впечатление сохранилось, испытываешь удовольствие и не знаешь уже от чего.
   Так бывало и позже, когда красивая девушка улыбку дарила. Ее лицо давно из памяти стерлось, и не помнишь уже о ней самой, а настроение все хорошее…
   Стоп! Девушка! Где я видел ее? Где?
   В метро!
   Нет, позже…
   Что было позже?
   Он оглянулся — от метро ушел не далеко. “Вернуться? Вернусь”.
   Медленно побрел в обратную сторону, посматривая вокруг и напряженно пытаясь припомнить, отыскать эту мысль, что так растревожила.
   Когда показался цветочный магазинчик, он встрепенулся: вот оно! Вот! Шаг стал шире. И в памяти брюнетка всплыла.
   “Нет, не то”. Поморщился. “Совсем не то”.
   Напротив магазинчика двери метро.
   Он остановился, подумал: “Дальше глупо идти, я там не был”.
   И все же пошел, побрел к магазинчику, остановился у самой витрины, бессмысленно поглазел на цветы. И вдруг словно молнией ослепило: она! Продавщица фиалок! Тонкими гибкими пальцами достает с верхних полок горшки, встала на цыпочки, изогнулась, сама как прекрасный цветок. Лиана — стройна, высока, нежна.
   “Вот оно что, — радостно он подумал. — Это она, та самая девушка, из-за которой я настрадался мальчишкой. Да-да, это она. Смешно ловила коленями мяч, любила грызть кончик косы своей пепельной и бегала, шлепая, босиком. По лужам! По лужам! И хохотала! Смех высокий и звонкий”.
   Сердце бешено заколотилось.
   “Успокойся, — сказал он себе, — Да, это она, та, что любила в дождь босиком бегать по лужам. Подол приподнимет и шлепает. И смеется. А смех звонкий, тонкий — очень заразительный смех. Да, это она, ну и что?”
   А вот что: душа ожила и восстала, а память просто взбесилась — за секунду одну пронеслось все, что было длинною в юность и казалось давно забытым, похороненным под монументами побед и руинами поражений.
   “Но как же я сразу ее не заметил? — удивленно подосадовал он. — Старею. Старею…”
   И тут же порадовался: ”Но молодой еще глаз у меня. От меня один глаз и остался. Мозгами все не то замечаю, фотографирую все какую-то чушь, ерунду, а глаз выхватил, выхватил нужное, выхватил и запомнил”.
   Он смело вошел в стеклянную дверь под звон колокольчика. Девушка так увлеклась цветами, что не услышала звона. Сидела на корточках, нежно перебирая листочков велюр, грустная и задумчивая, погруженная в мысли.
   Он кашлянул и сказал:
   — Я бы хотел…
   Она испуганно вздрогнула, вскочила, едва не уронив горшок, но ловко поймала его, воскликнув:
   — Ах, простите, увлеклась, не заметила как вы вошли. Вы что-то хотели?
   — Да, я бы хотел…
   Она глянула в его добрые глаза и стушевалась, впервые за этот день не посмотрела за окно и на дверь.
   — У меня прекрасные сенполии, — от смущения залепетала она. — Самая лучшая коллекция. В городе. А может быть и в стране. Таких нигде не найдете.
   И протянула горшочек с бледно-сиреневыми цветами. Он покачал головой:
   — Нет-нет, вы не поняли, я бы хотел…
   Расстроилась:
   — Не нравятся?
   В ее руках мгновенно появился другой горшок.
   — Вот еще один экземпляр. Редкий цвет, голубой-серебристый. Правда, похожи на незабудки?
   Он опять покачал головой:
   — Нет, я бы хотел…
   Она, снова обрывая его, ловко достала с верхней полки горшок и воскликнула:
   — А вот эти! Посмотрите. У них очень красивое имя: Лаура. Правда чудо? Вы кому собираетесь их дарить? Жене? Сестре? Подруге? А может быть просто девушке?
   — Вы не поняли. Я хотел бы подарить самый дорогой, самый ценный цветок из вашей коллекции…
   — О-оо! — обрадовалась она. — Это прекрасно! Тогда вам нужен вот этот! Роскошнейший экземпляр! Я зову его Долли. Правда, чудо? К сожалению, он стоит дорого, но цветет круглый год. Купите, не пожалеете. Ваша дама, когда увидит этот цветок…
   — Вы не поняли, я хочу подарить его вам. Именно вам, славная девушка, — наконец сказал он, и она растерялась.
   — Мне?
   — Вам.
   — Но этот цветок и без того уже мой…
   — Неужели?
   — Все цветы здесь мои, — усмехнулась она. — Я их задумала, изобрела и потом уже вырастила. Я их холила и лелеяла. Их трудно мне подарить.
   Он растерянно сник:
   — Все — ваши?
   Она развела руками:
   — Увы — да.
   — Но что же я вам подарю?
   Он был сильно расстроен.
   Она подумала: “Нет, не зря я надела свое новое розовое платье, и прическу сделала тоже не зря, даже губная помада оказалась не лишней”.
   Глянула исподлобья (знала, что так особенно хороша), усмехнулась кокетливо и, скрывая остатки смущения, тихо спросила:
   — Почему вы хотите подарить мне цветы?
   Он улыбнулся:
   — Не только цветы.
   Краснея, она воскликнула:
   — Не только цветы? Что же еще?
   — Я весь мир хотел бы вам подарить.
   Ее тонкие брови взлетели вверх:
   — Но почему? Почему?
   Он смущенно признался:
   — Потому, что вы… девушка моей мечты.

Глава 8

   Дверь притворилась, и мы с Фросей опять остались одни: одни в комнате, но не в доме.
   — Только попробуй теперь меня обвинить в дурацком приколе, — воскликнула я.
   — Не собираюсь, — лаконично ответила Фрося, и даже в сумраке было видно, что она стала мела белей.
   “Неужели и Ефросинья все поняла?” — подумала я и спросила:
   — Не собираешься? Почему?
   Ответ прозвучал в форме вопроса:
   — Знаешь, кто этот здоровущий мужик?
   — Шеф, — буркнула я, — их “батяня”. Верзилы перед ним навытяжку все стояли.
   Фрося, округляя глаза, сообщила:
   — Это Боря, местный крутой, воротила, мафиоза и черт знает кто там еще! Сонечка, мы попали в такой переплет, что вряд ли выйдем отсюда живыми!
   — Да-ааа?!
   И вот тут-то разум мне отказал, что частенько бывает. Почему-то вдруг захотелось вернуться к привычной версии, более безопасной.
   — Хватит меня пугать, — брякнула я, — этот Боря тоже прикол. Часть твоего прикола.
   — Да нет же, — горячась, воскликнула Фрося. — Это зверь и убийца, настоящий бандит, Борис Вырвиглаз по кличке Якудза.
   — Не пыли мне мозги! — гаркнула я. — Ты сама про прикол говорила!
   Фрося вдруг согласилась:
   — Да, говорила.
   — Тогда объясни, что имелось ввиду.
   — Как обычно, я решила над тобой подшутить и расклеила по городу объявления с фотографией и текстом, мол разыскивается преступница, аферистка…
   Я разъярилась:
   — Ты лжешь! Ты о другом говорила! Что ты имела ввиду, когда насчет долларов меня распекала и ворчала, что здесь это стоит дешевле?
   Фрося горестно сообщила:
   — Я всего лишь хотела сказать, что Москва, это другая страна. У нас все дешевле и проще. И касалось это не моего прикола, а твоего. Я-то подумала, что ты мне в отместку дуркуешь: заплатила верзилам, вот они по городу нас и катают. Уверяю, за семьсот долларов здесь тебя увезут на Луну, а не то, что за город.
   Мне стало нехорошо.
   — Так говоришь, это Борис Вырвиглаз? — спросила я, смутно ощущая реальность.
   Фрося с искаженным страхом лицом подтвердила:
   — Да, по кличке Якудза.
   — А кличку свою он как получил? — грациозно стирая капельку пота, спросила я.
   — Как-как, ясно как. За жестокость восточную и беспредел. В нашей области его даже куры боятся.
   — Ой-е! — воскликнула я, хоть и склонна к тому никогда не была: грубостей не терплю с тех самых пор, как полюбила искусство.
   Фрося моя тяжко вздохнула и мечтательно прошептала:
   — Пожить бы еще…
   И зловеще присовокупила:
   — Так не хочется умирать.
   — Ни с того ни с сего, — дополнила я и меня обдало кладбищенским холодом.
   Как-то сразу захотелось домой, к мужу, к Роберту, под бочок к любимой свекрови…
   Вот что меня всегда поражает — даже на самом краю могилы — так это народная мудрость.
   Как умен наш народ!
   Как он прав, когда говорит: “Помяни черта, он и рога высунет”.
   Я только мысленно свекровь свою помянула, а она уже тут как тут: сотовый зазвонил, я трубку к уху прижала, а оттуда вопль Вельзевула:
   — Невестка, ты где!
   Повадилась своло…
   Да что такое? Откуда прет эта грубость? Из меня, из нежнейшей натуры! Сама себе удивляюсь! Вот до чего нас доводит российская жизнь, беленьких и пушистеньких.
   Так вот, продолжаю: повадилась мать наша с Робертом невесткой меня называть, будто нет у меня знаменитого имени. Ну да ничего, я в долгу не осталась: свекровушкой нежно ее зову.
   Правда, созвучно с коровушкой?
   В этом мой тонкий прикол.
   — Свекровушка, — ей отвечаю, — я здесь.
   Где “здесь” не уточняю, чтобы жалкую оперативную память свекрови объемной информацией не загружать.
   — И что ты там делаешь? — интересуется она, эта мать Роберта.
   Лаконично ей отвечаю:
   — Мою полы.
   Не рассказывать же ей про битву с “быками” — не хватало еще, чтобы моего Роберта мать жалела каких-то “быков”.
   К тому же, она обожает когда я мою полы. Пусть радуется сво… Своевольная женщина.
   На этом наш разговор оборвался по воле свекрови. Я положила трубку в карман и возмущенно уставилась на Ефросинью.
   — Ты что-нибудь поняла? Лично я — ничего!
   — Кто тебе, Соня, звонил? — удивленно спросила Фрося.
   — Мой верный враг и близкий вредитель, — ответила я.
   Вспомнив, что подруга замужем не была, быстренько пояснила:
   — Звонила мне мужа мать, ити!
   — А-аа, свекровь, — прозрела она.
   — Именно! Это ужасное мне и звонило! Даже здесь меня достает! Теперь удивляюсь, как она без меня жила? Чем развлекалась?
   Фрося не просто замужем не была, а очень сильно замужем не была, иначе не знаю чем объяснить последовавший вопрос.
   — О чем ты? — спросила она, и меня прорвало.
   — Вот спрашивается, что это был за звонок? — взбесилась я. — Зачем эта родственница позвонила? Чего добивалась? Хотела чего?
   — Настроение испортить хотела, — вставила Фрося, и я поняла, что подругу недооценила.
   Видимо, некоторым, особенно умным, замуж не надо ходить, чтобы понять, как оно выглядит, ЭТО (свекровь) чем живет и на что, блин, способно! Простите, но иначе не скажешь — не та будет истина.
   Разумеется, я согласилась:
   — Точно, хотела невестку расстроить. Теперь меня даже радует, что “быки” батяни нас скоро пришьют.
   — Почему?
   — Свекровь моя осиротеет и со скуки удавится или от переизбытка злости помрет. И знаешь что, это только начало. Она еще сто раз позвонит.
   Фрося дала дельный совет:
   — Выключи телефон.
   — Правильно! Выключу! То-то ее перекосит!
   И тут до меня дошло, чем я обладаю — богатством каким!
   Боже вас упаси глупость подумать: нет, не свекровью — обладаю я сотовым телефоном. Тупые верзилы не догадались меня обыскать.
   — А что это я здесь сижу! — воскликнула я. — Надо звонить в милицию!
   Фрося моя оживилась:
   — Правильно! Сейчас же звони!
   И я позвонила: 02 набрала и поимела беседу похуже, чем со свекровью. Я им говорю:
   — Нас с Ефросиньей похитили.
   Мне отвечают:
   — Не вас одних.
   И просят адрес назвать.
   — Чей адрес? — опешила я.
   — Ваш и того, кто вас похитил.
   — Мой адрес в Москве, — я им сообщаю, — адрес же похитителей сами и выясняйте, раз вы милиция.
   И тут началось невероятное: меня отчитали и пригрозили в “обезьянник” забрать, если еще повторится.
   — Что повторится? — спросила я из чистого любопытства.
   Мне в ответ:
   — Прекратите нас отрывать!
   — От чего?
   — От работы!
   — О-о, извините, не знала, что вы сейчас водку сосете и с аппетитом закусываете под зверский секс. Ведь в этом ваша работа, кажется, заключается. Ах, извините, забыла: еще взятки, поборы-побои, крышевание и прочие мелочи. И в самом деле, каторга, а не работа.
   — Слушай, ты, — донеслось мне в ответ.
   Остальное не подлежит переводу на нормальный русский язык — правду, я вам скажу, не любит никто.
   “Миленькая беседа, — подумала я. — Интересно, за что я налоги плачу? Но не на ту нарвались! Дармоеды! Лентяи! Я их заставлю работать! И не таких заставляла — мои мужья живое тому доказательство…
   Впрочем, полуживое уже после меня”.
   — Вот что, — грозно я заявляю, — со мной шутки плохи, сейчас же пришлите группу захвата, пока по-хорошему вас прошу.
   В ответ лаконично:
   — Куда прислать?
   Я, растерянно глядя на Фросю, шепчу:
   — Приплыли. Где мы находимся? Как им сказать? Ты поняла каков был маршрут?
   Подруга в ответ, пожимая плечами:
   — Кроме мешка ничего не заметила.
   Я пылко обратилась к милиции:
   — Вы должны понимать, что на нас надели мешки и утащили за город! Заточили в нищенский дом и держат здесь принудительно в антисанитарии, а я к джакузи привыкла!
   — Отвыкай, — получила я глупый совет, — и чаще закусывай.
   — Вам видней, — ответила я. — Не забывайте опохмеляться!
   На том разговор и закончился — в трубке раздались гудки.
   — Что это было? — спросила я Фросю, теряясь в догадках.
   Она просветила:
   — Наша милиция.
   — И как же теперь? Не поняла, приедут спасать нас или оставят в лапах Якудзы?
   Поражая меня пессимизмом, Фрося заверила:
   — Конечно оставят.
   — Ужас какой! Бессердечие! Беспредел! Бестактность! Бессвязность! Бессилие! Безмозглость! Бесславие! Бессистемность! Беспечность! Беспутность и беспробудность! Беспросветность! Бляд…
   Как великий писатель, я знаю: у нас в алфавите букв тридцать (по-моему). Казалось бы, богатый ассортимент. Меня же на “б” заклинило. Сидела и тупо перечисляла все, что начиналось на “б” — приличного мало, должна вам сказать.
   Фрося быстренько осознала, что я в шоке — в нормальном состоянии, как истинно русская, я не ругаюсь, но разве наша русская жизнь нормальное состояние знает?
   Впрочем, не стоит о грустном — поговорим о смешном.
   Фрося, видя мой шок, тревожно сказала:
   — Сонечка, успокойся. Наша милиция очень хорошая, она просто не знает как нам помочь. Ну посуди, где нас искать? И сами не знаем, где мы находимся.
   Точно! И сами не знаем!
   Теперь меня загрызло чувство вины — так оскорбила милицию!
   Захотелось их всех расцеловать, этих бессеребреников!
   — Как я могла?! Там же одна беспристрастность! — с пафосом воскликнула я. — Бескомпромиссность! Бесшумность! Бессменность! Бесстрашие! Беззлобность и беззаветность!
   — Соня, остановись! — испугалась моя Ефросинья. — Там много чего, перечислять, дорогая, замаешься. Давай лучше думать как сделать так, чтобы все это нам помогло.
   Я согласилась:
   — Правильно! Думать давай! Не часто со мною такое случается!
   И в этот миг снова ожил мой телефон, и снова глас Вельзевула — хоть трубку к уху не прижимай.
   — Ты где? — грозно возопила свекровь. — Если не скажешь мне по-хорошему…
   Нашла чем пугать, я сама всех так пугаю.
   И все же, из уважения к старине, я покладисто ей отвечаю:
   — Я у подруги.
   — Не лги! Ты с мужиками!
   “В каком-то смысле она права, — подумала я, — но признавать это глупо”.
   Поэтому я возражаю:
   — Что? Я с мужиками? Сущая ерунда! С тех пор, как вышла за вашего Роберта, мужчины мне абсолютно противны!
   Пусть знает, до чего ее сыночек здоровую бабу довел со своей дурацкой наукой. Она же как и не слышит.
   — На молоденьких потянуло! — вопит.
   Все по Фрейду — о чем сама думает, о том и зудит. Истину эту, конечно, скрываю, но доступно весьма объясняю, что слегка она неправа. И тут мне свекровь (злорадно так!) заявляет, что у меня есть Валет.
   Как громом меня поразило: “Валет? Что за валет? В азартные игры я не играю. Или мать Роберта “крышей” стала слаба?”
   Для прояснения обстановки задаю ей вопрос:
   — Что за Валет, дорогая моя?
   — Огромный Валет! — сообщает глас Вельзевула и добавляет: — А в ухе серьга в форме пениса!
   Ну как тут не вспомнить опять Пушкина, прозаика и поэта? Я вспомнила и вот уже перед глазами картина: предсмертный выдох сумасшедшей старухи: “Тройка, семерка, туз”.
   Последние сомнения, покидая меня, толкнули на версию: “Точно, у матушки Роберта “крышу” снесло. Добегалась по соляриям. Бог свидетель, я предупреждала ее!
   Впрочем, так даже лучше”.
   Мысленно подбирая приличный дурдом, я задаю новый вопрос:
   — И что он, этот валет?
   И Вельзевул злорадно мне отвечает:
   — Думаю, он хочет залезть на даму, а вот кто эта распутная дама, мой Роберт скоро поймет!
   Пришлось мне признаться:
   — Возможно, Роберт ваш и поймет, но я-то совсем не понимаю!
   — Ну! Что я тебе говорила! Ты мало что дура, оказалось вдобавок и б…дь! — торжествует свекровь и вешает трубку.
   “Кажется, меня оскорбили! — растерянно думаю я. — Неужели назвали самой популярной в России женщиной?! Но за что?”
   Теперь я на Фрося смотрю в полнейшей прострации и обалдении.
   — Детка, — я ей лепечу, — есть в вашем городе этот, ну как же его, с серьгой в форме пениса, имя забыла…
   Фрося мне подсказала:
   — Валет.
   “Сейчас лишусь чувств!” — подумала я, но не лишилась.

Глава 9

   Я чувств не лишилась, я начала Фросю пытать, и она мне рассказала, что Валет состоит у Якудзы на службе. Я поразилась:
   — Откуда ты это знаешь?
   — Весь город знает, — горько усмехнулась она. — У нас демократия. Якудза от народа ничего не скрывает и секретов не держит.
   — Так почему же этот народ милиции все не расскажет? — задала я разумный вопрос.