Страница:
Дэви пристально разглядывал узор на скатерти; лицо его помрачнело.
– Но ведь Кен не единственный человек в городе. Если, конечно, это из-за Кена.
– Конечно, из-за Кена, – устало произнесла Вики. – И он – единственный.
– Откуда вы знаете? Вы когда-нибудь присматривались к другим?
– Нет. Мне и незачем присматриваться. Но жить возле него слишком мучительно. А раз так, то надо быть сущей дурой, чтобы не встать и не уйти.
На худом лице Дэви не дрогнул ни один мускул, но трудно было выдержать взгляд его голубых глаз.
– Если вы так настроены, – сказал он немного погодя, уже не глядя на неё, – то, пожалуй, вам действительно лучше уехать.
Когда Дэви вернулся домой, Кен в своем новом костюме сидел за столом в кухне, положив перед собой крепко сцепленные руки. Увидев брата, он даже не шелохнулся. Потом вместо того, чтобы спросить о Вики, он сказал:
– Кажется, мы расстанемся с Броком.
– Почему?
– Он хочет, чтоб мы реорганизовали дело: построили его, как он говорит, на деловой основе. – Кен встал и зашагал по кухне. – Это значит – мы с тобой уже не будем работать на пару, как изобретатели, а должны создать промышленное предприятие. Чем больше народу будет работать, тем скорее мы добьемся осязаемых результатов – так он считает. Говорит, будто средства он доставал именно на таких условиях.
Дэви подавил готовый вырваться протест и спросил только:
– А ты что сказал?
– Что думаю, то и сказал. Пока мы не будем точно знать, в каком направлении продолжать поиски, мы не можем сказать, какие помощники нам понадобятся. До какого-то момента он меня охотно выслушивал, но я тебя уверяю, Дэви, рано или поздно мы с ним расстанемся. Я его побаиваюсь. Ему наплевать на то, чего мы хотим. Он сидит себе и улыбается. Это, знаешь ли, не человек, а самая холодная рыба на свете. Ты бы посмотрел на него в этом Загородном клубе! Я знаю, как люди пьют. Но такой пьянки, как там, я в жизни не видел. А Брок держался так, будто ровно ничего не происходит. Кончил допрашивать меня, тут же встал и вышел, буквально шагая через валяющиеся тела. – Кен сжал губы. – Волрат тоже появился там ненадолго. Угадай, с кем.
– С Марго?
– Да, с Марго, – сказал Кен. И по его тону Дэви понял, что это занимает его куда больше, чем всё сказанное Броком. – Она ведь ни разу не обмолвилась, что бывает там. Но ты бы на неё посмотрел! Можно подумать, что она в этом клубе – свой человек и привыкла ходить туда каждый день. Они изволили помахать мне, по крайней мере она. А я просто кивнул. Как Брок. Вот так – чуть-чуть. – Кен снова уставился на свои руки. – Нет, ты бы на неё посмотрел, Дэви, – повторил он уже гораздо мягче. – Она была там красивее всех.
– Серьезно?.. Вики уезжает отсюда, Кен. Говорит, что едет в Кливленд навсегда.
Кен поднял голову и тупо поглядел на Дэви, как бы недоумевая, почему тот так круто переменил разговор.
– Что это ей вздумалось? – спросил он.
– Ты не знаешь?
– Нет. Ох, ради бога, Дэви, я скажу, чтоб она не уезжала, и она останется.
– Что ж, попробуй. Только я ручаюсь тебе, что она всё равно уедет.
Кен оглянулся по сторонам с беспомощно раздраженным видом, словно человек, к которому лезут с пустяками, в то время как у него есть тысяча более важных забот.
– Не завтра же она хочет ехать, – сказал он наконец. – Я выберу время и поговорю с ней. А пока вот что: Брок взял с меня слово. Скажи, можем мы приготовить характеристику электронно-лучевой трубки ко Дню труда?[8]
– Если будем день и ночь ломать над этим голову.
– Ну, такова уж наша доля.
В первых числах сентября ни с того ни с сего вдруг нагрянули холода. Моросил серенький дождик, небо выглядело по-зимнему, но братьям в мастерской было жарко от лихорадочного возбуждения. В день решающего испытания прибора Дэви взялся за работу в половине восьмого утра. С весны было сконструировано шесть различных трубок, и все они никуда не годились; но с каждой неудачей уменьшалось количество остающихся возможностей. Теперь перед братьями стояла последняя дилемма – либо теперешняя конструкция правильна, либо не верен самый принцип электронного разложения изображения. К концу нынешнего дня этот вопрос решится, и они будут знать, окажется ли трубка, лежащая на столе, последней, или же это только начало – и за нею потянется вереница других трубок.
Кен надел свой обычный рабочий комбинезон, но был безукоризненно выбрит и причесан, словно готовился к какой-то важной для себя встрече. Для Дэви же этот день ничем не отличался от прочих, потому что все последние дни представлялись ему длительной и напряженной осадой. Без всяких приготовлений он приступил к испытанию фотоэлемента. Он подключил напряжение к диску сетки и к находящемуся перед ней полому кольцевому коллектору. Остальная часть трубки не охватывалась электрической цепью.
Поворачивать выключатели – это вовсе не механический акт. Дэви как бы приподымал веки внутренних глаз, позволявших ему ясно видеть, что делается на маленьком безвоздушном островке внутри лампы.
Он видел гладкий пологий холм, образуемый электрическим напряжением; холм начинался у сетки и спускался вниз сотнями вольт к плоскости кольца. Этот скат только для заряженных частиц был твердым, как глетчер; для всего, что не было заряжено электричеством, он казался прозрачным, как небо.
Дэви нажал кнопку, включавшую питание вольтовой дуги. В окошко трубки хлынул поток золотистого света, и сетка превратилась в сияющий жёлтый диск.
Свет заставил электроны стремительно выскочить из их атомных орбит внутри тончайших волосков сетки; электроны, не успевая вернуться к сетке, сразу же попадали на склон электрического холма и скатывались к кольцевому коллектору каскадом падающих звезд.
Глядя на бумагу сквозь витую струйку дыма от сигареты, Дэви составлял подробное описание этого катаклизма, превратившего мир света в мир электричества. Все извержения, взрывы, слепящие буйные вспышки уложились в прозаическую запись, состоявшую из двух чисел – цифры, обозначавшей силу света, и цифры на шкале микроамперметра.
Дэви постепенно ослаблял силу светового потока. Стрелка амперметра, улавливая каждое изменение, отклонялась от нуля и, трепеща, останавливалась у какой-нибудь цифры. График показаний сравнивался с результатами предыдущих измерений.
– Пока что неплохо, – сказал Дэви Кену.
– Тогда давай попробуем бегающий луч.
– Ладно.
– Ты волнуешься?
– Нет, просто у меня всё внутри застыло.
Всё же, каким бы спокойным ни считал себя Дэви, каждый раз, когда пальцы его нажимали на кнопку, включавшую электронный прожектор в узкой шейке трубки, его охватывала трепетная робость перед тем, что он пытался вызвать к жизни. Уже шесть раз они с Кеном терпели неудачи, но каждый раз новая надежда вызывала зуд в его руках.
Он видел перед собой не сложную электронную лампу, а небольшой островок, голую пустынную равнину. С поворотом выключателей одна сторона равнины вздымалась кверху, превращаясь в конусообразный вулкан, на вершине которого, в кратере, находилось озерцо электронов. И почти сразу же на одном из склонов горы возникала узкая расселина, и электроны, переплескивающиеся через край кратера, могли стекать вниз по этому строго определенному пути.
Поворот выключателей вызывал также смятение на гладком скате острова, обращенном к фотоэлементу, – вся масса вздымалась, образуя гору с плоской вершиной. Позади этой горы немедленно возникала вторая, точно такая же, но уже с более крутой вершиной, снижающаяся с тыльной стороны. Русло потока, бегущего вниз от верхушки дальней горы с кратером, спускалось на равнину, превращаясь в канал, который упирался в подножие горы с плоской вершиной.
Дэви с каменным лицом следил за измерительными приборами и читал показания тоненьких стрелок. Непригодность шести предыдущих трубок выяснилась именно на этом этапе. Дэви ещё раз повернул выключатель и изменил очертания острова: теперь поток, текущий в канале, стал плавно разливаться по склону горы. Но приборы упорно показывали, что электронный поток ещё не достиг её вершины.
– Понизь немного напряжение на сетке, – сказал Дэви.
Когда устремившийся вверх каскад наконец коснулся электрической вершины, Дэви предостерегающе поднял руку. Электроны теперь достигали сетки. Сейчас нужно было сделать очень точное движение, чтобы установить равновесие, которое покажет, можно ли вообще считать эту схему приемлемой. Каждую частицу струящегося в канале потока, достигшую острого, как лезвие, гребня горы, нужно заставить застыть намертво, а потом либо рухнуть вперёд, на равнину перед фотоэлементом, либо соскользнуть назад, к заднему коллектору. Приборы, присоединенные к каждому коллектору, должны были дать одинаковые показания.
Целых два часа этот мрачный пейзаж терзали, разрушали, создавали вновь, пока, наконец, оба измерительных прибора не показали цифру 65. Дэви, прежде чем позволить себе насладиться ощущением победы, отключил и поменял местами измерительные приборы, чтобы проверить, нет ли в них какого-нибудь внутреннего расхождения. Но и на новых местах оба прибора показывали ровно 65.
Ни Кен, ни Дэви не заговаривали о том, чтобы устроить перерыв и позавтракать. Мир за стенами сарая потонул в серой пелене мелко сеявшегося дождя. На заводе Волрата механики, присев на корточки у стен ангара, уплетали завтраки, принесенные в жестяных коробках. В конторе, за тонкими перегородками. Дуг Волрат жевал сэндвич и разговаривал по телефону с Нью-Йорком, где светило сентябрьское солнце и акции компании «Крайслер» поднялись на восемь пунктов. В универсальном магазине Торна Марго, поглядывая вниз, на суетливую толпу покупателей в дождевых плащах, ждала, пока освободится номер Дуга. За углом в книжной лавке Вики никак не могла решить, бежать ли ей под дождем в аптеку напротив, чтобы перекусить, или лучше докончить письмо к своей кливлендской кузине, в котором она просила разузнать насчет работы. И ни о какой работе не думал Брок, снимавший галоши в передней Гражданского клуба. Он с удовольствием предвкушал свой обычный завтрак в обществе призраков покойных лесопромышленных магнатов, и только в каком-то закоулке его мозга шевелилась настойчивая мысль о том, что послезавтра надо будет позвонить братьям Мэллори и приструнить их построже.
А братья Мэллори не думали ни о Броке, ни о дожде, ни друг о друге, ибо сейчас они были неотделимы. Им предстояло сделать последний шаг в исследовании маленького стеклянного, невидимого для глаз островка, и только этим были заняты их мысли.
Подняв левую руку с перекрещенными «на счастье» двумя пальцами, Кен правой рукой нажал кнопку. Дэви стоял рядом. Оба не сводили глаз с измерительного прибора, ожидая его решающих показаний. Стрелка заднего прибора медленно заколебалась. Подачи света на сетку не было, но по точно выверенным делениям шкалы, ток равнялся 65. Сейчас, однако, происходило излучение фотоэлектронов в направлении переднего кольцевого коллектора. Каждая порция излучения должна была вызывать крохотные вздыбленности напряжения на гребне горы и нарушать тончайшее равновесие, так что теперь большая часть электронного пучка должна была скользить по склону с другой стороны горы. Сила тока, возрастающего в заднем коллекторе, могла служить непосредственным мерилом света, падающего на часть сетки, зондируемой бегающим лучом.
Дэви затаил дыхание, молясь, чтобы стрелка продолжала свое движение к более высоким цифрам шкалы. Пусть результаты будут ничтожны, лишь бы они оказались положительными. Уже и сейчас эта трубка была настолько совершеннее всех предыдущих, что неудача могла произойти лишь в том случае, если порочна вся система.
Кончик стрелки переметнулся за 56… 58… 62… «Дальше, дальше!» – кричал про себя Дэви.
Стрелка дошла до 65 – испытание началось – и, перескочив эту цифру, неторопливо поползла дальше.
Дэви позволил себе перевести дух.
…66… 68… Стрелка скользила всё дальше и застыла на 70,3. Дэви, ещё не доверяя глазам, медленно с облегчением вздохнул. Кен обернулся к нему. Это был момент, ради которого они трудились столько лет, – и всё же лицо его было абсолютно бесстрастным.
– Я устал, – сказал он, и вдруг губы его раздвинула изумленная улыбка, постепенно становившаяся всё шире. Дэви, наблюдавший за ним, расхохотался. Кен тоже принялся хохотать – над собой, над Дэви, над всем миром, который наконец-то очутился на его ладони.
Воспоминания о пережитом, гордость и чувство удовлетворения сблизили их настолько, что Дэви недоумевал: неужели он когда-либо мог злиться или даже просто досадовать на Кена? Теперь Дэви твердо знал: никогда он не был одинок, даже в самые тоскливые минуты, потому что какая-то частица Кена никогда не покидала его и всегда будет с ним.
– Я закончу испытание, – сказал Дэви. – А ты меня проверяй.
Он снова присел к фильтрам, и теперь прибор перестал быть неодушевленным. Каждая деталь, до которой дотрагивались его пальцы, стала верным союзником, выдержавшим вместе с ними борьбу, – даже эти стеклянные изоляторы. То, что пережили они с Кеном, было настолько важнее всего испытанного ими за свою жизнь, что каждый инструмент, каждый кусочек стекла, связанный с этим опытом, даже много времени спустя будет узнан с первого взгляда. Составляя диаграмму результатов испытания, Дэви улыбался.
Они создали нечто чрезвычайно значительное, а не просто дешевый фокус для развлечения публики. Ибо этот прибор может выполнять некоторые функции самого тонкого человеческого разума. Любой вопрос, который можно перевести в правильно составленную электронную схему, отпечатается на сетке, а бегающий луч найдет решение в виде ясно выраженного «да» или «нет». Это даст возможность производить новые математические расчеты; химические процессы, представлявшиеся чересчур сложными для практического применения, когда-нибудь будут извлечены из этой трубки и перенесены в заводские чаны.
Вычерчивая плавную кривую, соединяющую точки на лежащем перед ним листе бумаги, Дэви спрашивал себя, был ли Джеймс Уатт осенен вот таким же захватывающим дух интуитивным ясновидением в тот день, когда стучащий поршень его паровой машины впервые привел в движение маховое колесо. Уатт, должно быть, до какой-то степени угадывал, какой будет его Англия через сто пятьдесят лет. Джеймс Уатт жил в те времена, когда мужчины носили штаны по колено, чулки, длинные волосы, собранные сзади в пучок, на манер парика, и всё же это было не так уж давно – столько времени, сколько могут прожить два человека, один за другим: только две человеческие жизни.
Дэви, сидя за грубо сколоченным столом, чувствовал, как расширяется его ощущение времени: ему казалось, будто временные промежутки спрессованы и с гулом проносятся мимо. И, тем не менее, он с неподвижным лицом прилежно перенумеровал чертежи и записал дату на случай справок в будущем. Острее, чем когда-либо, он ощутил быстротечность человеческой жизни на земле.
Кончив записи, Дэви медленно поднял глаза – он знал, что стремительная, всё нарастающая скорость, с которой люди переделывают мир, в это утро увеличилась ещё больше.
Он протянул рабочую тетрадь брату, и ему вспомнилась та ночь, когда они с Кеном договаривались насчет будущего, – ночь, когда Кен согласился записаться на пятый курс.
– Слушай, Кен, – серьезным тоном сказал Дэви, – ты понимаешь, что мы с тобой нашли?
Кен взглянул на записи и медленно усмехнулся.
– Это ясно как день, – не сразу сказал он. Усмешка его стала кривой. – Здесь написано черным по белому – миллион долларов!
Глаза Дэви расширились. Он вздрогнул, потом сразу окаменел. Кен либо забыл ту ночь, либо не понял, что хотел сказать Дэви. Неразрывная связь, объединявшая братьев весь день, вдруг расползлась, как намокшая бумага. И Дэви осознал, что он такой же, каким был всегда – одинокий и никому не нужный, а Кен всё тот же, каким всегда был Кен – его старший брат и совершенно чужой человек.
В начале октября утра стояли прозрачные, холодные и ясные. В лучах восходящего солнца бледно поблескивал иней, лежавший на полях, на ступеньках веранды, в углах оконных рам. К девяти часам белое кружево таяло, небо уходило ввысь, как человеческие надежды, синева его парила над багряно-золотистым пламенем осенней листвы. Солнце взбиралось всё выше, и полдень был бы совсем июньским, если б не дымки из труб и не тлеющие кучи сухих листьев, от которых в воздухе разливался слабый терпкий аромат. Вскоре с севера надвигались ранние сумерки, легкий пар, весь день стоявший над озером, оседал низко стелющимся туманом, постепенно переходившим в мглу. В девять часов вечера в синей морозной вышине вспыхивали острые хрусталики звезд, и всё опять начинало сверкать, потому что туман превращался в росу. А на утро, к восходу солнца, поля опять белели от инея.
В вечернем тумане вокзал казался ещё мрачнее, чем всегда; туман, как пар, клубился под высоким железным навесом платформы, обволакивал вокзальные фонари, превращая их в расплывчатые опаловые пятна. К зданию вокзала то и дело подкатывали машины, они разворачивались и уносились прочь, и было похоже, будто пучеглазые рыцари гарцуют на турнире, пригнувшись к двум длинным светящимся копьям, которые бесшумно сшибались и перекрещивались с такими же парными копьями.
Поезд южного направления, на Милуоки, прибывал в 6:52, с расчетом, чтобы пассажиры могли поспеть на восточный экспресс. Паровоз, волоча за собой вагоны, вползал под своды вокзала, как чудовищное насекомое, прокладывавшее себе путь длинным белым щупальцем, торчащим из циклопического глаза – головного прожектора; насекомое с шипеньем выбрасывало за рельсы гибкие лапки – белые струйки пара. Окна тянувшихся сзади вагонов казались жёлтыми сегментами туловища гусеницы; каждое окно отбрасывало на землю бледно-золотой квадратный отсвет.
Вики, Дэви и Кен в дождевых плащах неподвижно стояли на платформе, поеживаясь в клубах сырого тумана. Все трое молча глядели на приближавшийся поезд. Кен в последнюю минуту заставил Дэви пойти с ним на вокзал, и Дэви понял – брат не хочет прощаться с Вики наедине. Презирая его в душе, Дэви согласился. Они заехали за Вики и, здороваясь, оба смотрели на неё одинаково виноватыми глазами, хотя провинились перед ней совсем по-разному. Из всех троих только Вики сохраняла полное самообладание: она сидела между ними в машине бледная, но с высоко поднятой головой.
Ожидание на перроне казалось им нескончаемой пыткой, хотя они спокойно говорили о погоде, о том, с какой точностью прибыл поезд, и чьи часы показывают верное время.
– Я, пожалуй, пойду в вагон, – сказала Вики, как только поезд остановился.
– Вздор, – резко ответил Кен. – До отхода целых десять минут, и ты ещё успеешь насидеться.
Вики бросила на него взгляд, который можно было бы назвать уничтожающим, но Дэви показалось, что она заставила себя напоследок произвести окончательную оценку Кена, взглядом вобрать сущность всего, что она в нем любила, и унести с собой. А в поезде, оставшись одна, она попытается определить, драгоценный ли это камень, или простой булыжник…
Дэви почувствовал, что ему уже не под силу служить барьером между ними. Он отошел в сторону, решив хоть на несколько последних минут оставить их наедине, не представляя, впрочем, о чём они могли бы говорить без взаимной обиды – разве только пожелать друг другу счастья. Лучше всего, подумал Дэви, если б Кен этим и ограничился, но сказал бы это искренно, сознавая, что они, быть может, никогда больше не увидятся, что он любил её по-настоящему, так как она чудесная девушка, а если разлюбил, то виноват в этом только он один. Вики не нуждается в утешениях, решил Дэви, а вот Кену необходимо вернуть себе уважение младшего брата.
– Я схожу за сигаретами, – сказал Дэви, на ходу придумав предлог. – И, если найду, куплю вам «Ярмарку тщеславия».[9]
– Давай лучше я сбегаю, – тотчас предложил Кен. – Я сделаю это быстрее. Через минуту вернусь.
Дэви и Вики молча поглядели ему вслед, и, когда они обернулись друг к другу, Дэви заметил на её лице еле уловимую ироническую усмешку.
Взяв Вики под руку, Дэви крепко прижал её к себе.
– Слушайте, Вики, имей я на брата влияние, всё было бы по-другому. Вы – лучшая девушка из всех, кого он знал, да и не только он. И вам это известно, правда?
– Он ужасно растерян, – сказала Вики. – Я не хотела, чтобы он провожал меня. Но он настоял, – добавила она утомленно. – Я хочу пойти в вагон.
– Не дождавшись его?
– Вы думаете, он огорчится? – спросила Вики, подняв на Дэви усталый и умный взгляд.
– Думаю, что да. Я всё ещё надеюсь, что он скажет или сделает что-нибудь такое, за что я смогу уважать его по-прежнему. – Он глядел на неё грустными, умоляющими глазами. – Вики, окажите мне эту услугу, хорошо? Иначе я долго буду думать о нем плохо.
– Ничего, это пройдет, – сказала она.
– И у вас тоже.
– Вы уверены? – В голосе Вики зазвучала беззлобная ирония. – У других девушек это тоже проходило?
– Да, – сказал Дэви. Теперь он вовсе не был намерен покрывать Кена. – Всегда проходило и впредь будет проходить. И довольно безболезненно.
– Что ж, это хороший признак. – Вики протянула ему руку. – Прощайте, Дэви.
Дэви взял её руку и задержал в своей.
– Значит, вы его не подождете?
– Незачем. Что бы он ни сказал и ни сделал, всё равно ничего не изменится. А я замерзла.
Дэви не выпускал её руки: ему казалось невероятным, что Вики больше не будет жить в одном городе с ним. Пусть она никогда не думала о нем, но, живя в Уикершеме, она была близко. И что бы она ни делала, что бы ни происходило в её жизни, он всегда знал об этом.
– Вики, а писать вы мне будете?
– Если только вы станете отвечать. Теперь ведь у вас будут работать два техника. Пожалуй, скоро вы заведете себе секретаршу. Она будет писать за вас письма.
Дэви всё ещё держал её руку.
– Можно вас поцеловать, Вики?
Вики подставила губы, и он поцеловал её. Прикоснувшись к её губам, он забыл о своем намерении только чуть-чуть обнять её и прижал к себе с такой отчаянной страстью, что Вики, отступив назад, посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Это накапливалось давно, – сказал Дэви. – Так поцеловать вас мне хотелось ещё полтора года назад, когда я пришел на вокзал встречать самую прекрасную девушку в мире.
– Ах, Дэви!.. – воскликнула она с тоской. И он не понял, чем вызвана эта бесконечная горечь, звучавшая в её голосе, – сожалением о том, что могло быть, или о том, что утрачено. Голос её дрогнул, но в глазах не было слез. Она взяла один из чемоданов, самый тяжелый – как в день своего приезда, – и шагнула на ступеньку вагона. Дэви пошел за ней, глядя на её стройные ноги и спрашивая себя, сможет ли он когда-нибудь разлюбить её. Бремя этой любви было ему ненавистно, он изнемогал под его тяжестью, но в душе его, даже в самые горькие минуты, ни разу не шевельнулось желание, чтобы Вики навсегда ушла из его жизни.
– Ну, прощайте, – сказала она тем же усталым тоном, но на этот раз улыбнулась.
– Прощайте.
Вики вошла в вагон. Дэви проводил её глазами, всё ещё чувствуя на своих губах теплоту её губ. Он порылся в памяти, стараясь припомнить, было ли у него когда-нибудь такое же ощущение, и лишний раз убедился, что все прежние поцелуи занимали его, только пока они длились.
Повернувшись, он быстро зашагал сквозь туман к залу ожидания и у дверей столкнулся с Кеном, который выходил на перрон со свернутым в трубку журналом подмышкой. Лицо Дэви осунулось, а глаза как будто запали ещё больше.
– Она уже села в вагон, – сказал Дэви. – Велела тебе кланяться.
– Не подождала меня? – медленно спросил Кен, и даже придирчивый слух Дэви не мог уловить в его тоне ни малейшего облегчения. – Она ничего не просила мне передать?
– Ничего, – отрезал Дэви. – А чего ты, собственно, ждал?
– Да, пожалуй, ничего, – тусклым голосом сказал Кен. В нем как будто что-то надломилось, но Дэви не хотел ни сочувствовать, ни даже замечать этого.
Он прошел мимо растерянного Кена и направился к стоявшей на улице машине, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, идет ли за ним брат. Он не ручался, сможет ли скрыть озлобление, ибо он только что потерял единственную девушку, которую любил, и потерял её, так и не узнав взаимности. Даже сейчас она думала не о нем, а о Кене.
Поезд с пыхтением и ревом двинулся вперёд. Всё было кончено.
– Но ведь Кен не единственный человек в городе. Если, конечно, это из-за Кена.
– Конечно, из-за Кена, – устало произнесла Вики. – И он – единственный.
– Откуда вы знаете? Вы когда-нибудь присматривались к другим?
– Нет. Мне и незачем присматриваться. Но жить возле него слишком мучительно. А раз так, то надо быть сущей дурой, чтобы не встать и не уйти.
На худом лице Дэви не дрогнул ни один мускул, но трудно было выдержать взгляд его голубых глаз.
– Если вы так настроены, – сказал он немного погодя, уже не глядя на неё, – то, пожалуй, вам действительно лучше уехать.
Когда Дэви вернулся домой, Кен в своем новом костюме сидел за столом в кухне, положив перед собой крепко сцепленные руки. Увидев брата, он даже не шелохнулся. Потом вместо того, чтобы спросить о Вики, он сказал:
– Кажется, мы расстанемся с Броком.
– Почему?
– Он хочет, чтоб мы реорганизовали дело: построили его, как он говорит, на деловой основе. – Кен встал и зашагал по кухне. – Это значит – мы с тобой уже не будем работать на пару, как изобретатели, а должны создать промышленное предприятие. Чем больше народу будет работать, тем скорее мы добьемся осязаемых результатов – так он считает. Говорит, будто средства он доставал именно на таких условиях.
Дэви подавил готовый вырваться протест и спросил только:
– А ты что сказал?
– Что думаю, то и сказал. Пока мы не будем точно знать, в каком направлении продолжать поиски, мы не можем сказать, какие помощники нам понадобятся. До какого-то момента он меня охотно выслушивал, но я тебя уверяю, Дэви, рано или поздно мы с ним расстанемся. Я его побаиваюсь. Ему наплевать на то, чего мы хотим. Он сидит себе и улыбается. Это, знаешь ли, не человек, а самая холодная рыба на свете. Ты бы посмотрел на него в этом Загородном клубе! Я знаю, как люди пьют. Но такой пьянки, как там, я в жизни не видел. А Брок держался так, будто ровно ничего не происходит. Кончил допрашивать меня, тут же встал и вышел, буквально шагая через валяющиеся тела. – Кен сжал губы. – Волрат тоже появился там ненадолго. Угадай, с кем.
– С Марго?
– Да, с Марго, – сказал Кен. И по его тону Дэви понял, что это занимает его куда больше, чем всё сказанное Броком. – Она ведь ни разу не обмолвилась, что бывает там. Но ты бы на неё посмотрел! Можно подумать, что она в этом клубе – свой человек и привыкла ходить туда каждый день. Они изволили помахать мне, по крайней мере она. А я просто кивнул. Как Брок. Вот так – чуть-чуть. – Кен снова уставился на свои руки. – Нет, ты бы на неё посмотрел, Дэви, – повторил он уже гораздо мягче. – Она была там красивее всех.
– Серьезно?.. Вики уезжает отсюда, Кен. Говорит, что едет в Кливленд навсегда.
Кен поднял голову и тупо поглядел на Дэви, как бы недоумевая, почему тот так круто переменил разговор.
– Что это ей вздумалось? – спросил он.
– Ты не знаешь?
– Нет. Ох, ради бога, Дэви, я скажу, чтоб она не уезжала, и она останется.
– Что ж, попробуй. Только я ручаюсь тебе, что она всё равно уедет.
Кен оглянулся по сторонам с беспомощно раздраженным видом, словно человек, к которому лезут с пустяками, в то время как у него есть тысяча более важных забот.
– Не завтра же она хочет ехать, – сказал он наконец. – Я выберу время и поговорю с ней. А пока вот что: Брок взял с меня слово. Скажи, можем мы приготовить характеристику электронно-лучевой трубки ко Дню труда?[8]
– Если будем день и ночь ломать над этим голову.
– Ну, такова уж наша доля.
В первых числах сентября ни с того ни с сего вдруг нагрянули холода. Моросил серенький дождик, небо выглядело по-зимнему, но братьям в мастерской было жарко от лихорадочного возбуждения. В день решающего испытания прибора Дэви взялся за работу в половине восьмого утра. С весны было сконструировано шесть различных трубок, и все они никуда не годились; но с каждой неудачей уменьшалось количество остающихся возможностей. Теперь перед братьями стояла последняя дилемма – либо теперешняя конструкция правильна, либо не верен самый принцип электронного разложения изображения. К концу нынешнего дня этот вопрос решится, и они будут знать, окажется ли трубка, лежащая на столе, последней, или же это только начало – и за нею потянется вереница других трубок.
Кен надел свой обычный рабочий комбинезон, но был безукоризненно выбрит и причесан, словно готовился к какой-то важной для себя встрече. Для Дэви же этот день ничем не отличался от прочих, потому что все последние дни представлялись ему длительной и напряженной осадой. Без всяких приготовлений он приступил к испытанию фотоэлемента. Он подключил напряжение к диску сетки и к находящемуся перед ней полому кольцевому коллектору. Остальная часть трубки не охватывалась электрической цепью.
Поворачивать выключатели – это вовсе не механический акт. Дэви как бы приподымал веки внутренних глаз, позволявших ему ясно видеть, что делается на маленьком безвоздушном островке внутри лампы.
Он видел гладкий пологий холм, образуемый электрическим напряжением; холм начинался у сетки и спускался вниз сотнями вольт к плоскости кольца. Этот скат только для заряженных частиц был твердым, как глетчер; для всего, что не было заряжено электричеством, он казался прозрачным, как небо.
Дэви нажал кнопку, включавшую питание вольтовой дуги. В окошко трубки хлынул поток золотистого света, и сетка превратилась в сияющий жёлтый диск.
Свет заставил электроны стремительно выскочить из их атомных орбит внутри тончайших волосков сетки; электроны, не успевая вернуться к сетке, сразу же попадали на склон электрического холма и скатывались к кольцевому коллектору каскадом падающих звезд.
Глядя на бумагу сквозь витую струйку дыма от сигареты, Дэви составлял подробное описание этого катаклизма, превратившего мир света в мир электричества. Все извержения, взрывы, слепящие буйные вспышки уложились в прозаическую запись, состоявшую из двух чисел – цифры, обозначавшей силу света, и цифры на шкале микроамперметра.
Дэви постепенно ослаблял силу светового потока. Стрелка амперметра, улавливая каждое изменение, отклонялась от нуля и, трепеща, останавливалась у какой-нибудь цифры. График показаний сравнивался с результатами предыдущих измерений.
– Пока что неплохо, – сказал Дэви Кену.
– Тогда давай попробуем бегающий луч.
– Ладно.
– Ты волнуешься?
– Нет, просто у меня всё внутри застыло.
Всё же, каким бы спокойным ни считал себя Дэви, каждый раз, когда пальцы его нажимали на кнопку, включавшую электронный прожектор в узкой шейке трубки, его охватывала трепетная робость перед тем, что он пытался вызвать к жизни. Уже шесть раз они с Кеном терпели неудачи, но каждый раз новая надежда вызывала зуд в его руках.
Он видел перед собой не сложную электронную лампу, а небольшой островок, голую пустынную равнину. С поворотом выключателей одна сторона равнины вздымалась кверху, превращаясь в конусообразный вулкан, на вершине которого, в кратере, находилось озерцо электронов. И почти сразу же на одном из склонов горы возникала узкая расселина, и электроны, переплескивающиеся через край кратера, могли стекать вниз по этому строго определенному пути.
Поворот выключателей вызывал также смятение на гладком скате острова, обращенном к фотоэлементу, – вся масса вздымалась, образуя гору с плоской вершиной. Позади этой горы немедленно возникала вторая, точно такая же, но уже с более крутой вершиной, снижающаяся с тыльной стороны. Русло потока, бегущего вниз от верхушки дальней горы с кратером, спускалось на равнину, превращаясь в канал, который упирался в подножие горы с плоской вершиной.
Дэви с каменным лицом следил за измерительными приборами и читал показания тоненьких стрелок. Непригодность шести предыдущих трубок выяснилась именно на этом этапе. Дэви ещё раз повернул выключатель и изменил очертания острова: теперь поток, текущий в канале, стал плавно разливаться по склону горы. Но приборы упорно показывали, что электронный поток ещё не достиг её вершины.
– Понизь немного напряжение на сетке, – сказал Дэви.
Когда устремившийся вверх каскад наконец коснулся электрической вершины, Дэви предостерегающе поднял руку. Электроны теперь достигали сетки. Сейчас нужно было сделать очень точное движение, чтобы установить равновесие, которое покажет, можно ли вообще считать эту схему приемлемой. Каждую частицу струящегося в канале потока, достигшую острого, как лезвие, гребня горы, нужно заставить застыть намертво, а потом либо рухнуть вперёд, на равнину перед фотоэлементом, либо соскользнуть назад, к заднему коллектору. Приборы, присоединенные к каждому коллектору, должны были дать одинаковые показания.
Целых два часа этот мрачный пейзаж терзали, разрушали, создавали вновь, пока, наконец, оба измерительных прибора не показали цифру 65. Дэви, прежде чем позволить себе насладиться ощущением победы, отключил и поменял местами измерительные приборы, чтобы проверить, нет ли в них какого-нибудь внутреннего расхождения. Но и на новых местах оба прибора показывали ровно 65.
Ни Кен, ни Дэви не заговаривали о том, чтобы устроить перерыв и позавтракать. Мир за стенами сарая потонул в серой пелене мелко сеявшегося дождя. На заводе Волрата механики, присев на корточки у стен ангара, уплетали завтраки, принесенные в жестяных коробках. В конторе, за тонкими перегородками. Дуг Волрат жевал сэндвич и разговаривал по телефону с Нью-Йорком, где светило сентябрьское солнце и акции компании «Крайслер» поднялись на восемь пунктов. В универсальном магазине Торна Марго, поглядывая вниз, на суетливую толпу покупателей в дождевых плащах, ждала, пока освободится номер Дуга. За углом в книжной лавке Вики никак не могла решить, бежать ли ей под дождем в аптеку напротив, чтобы перекусить, или лучше докончить письмо к своей кливлендской кузине, в котором она просила разузнать насчет работы. И ни о какой работе не думал Брок, снимавший галоши в передней Гражданского клуба. Он с удовольствием предвкушал свой обычный завтрак в обществе призраков покойных лесопромышленных магнатов, и только в каком-то закоулке его мозга шевелилась настойчивая мысль о том, что послезавтра надо будет позвонить братьям Мэллори и приструнить их построже.
А братья Мэллори не думали ни о Броке, ни о дожде, ни друг о друге, ибо сейчас они были неотделимы. Им предстояло сделать последний шаг в исследовании маленького стеклянного, невидимого для глаз островка, и только этим были заняты их мысли.
Подняв левую руку с перекрещенными «на счастье» двумя пальцами, Кен правой рукой нажал кнопку. Дэви стоял рядом. Оба не сводили глаз с измерительного прибора, ожидая его решающих показаний. Стрелка заднего прибора медленно заколебалась. Подачи света на сетку не было, но по точно выверенным делениям шкалы, ток равнялся 65. Сейчас, однако, происходило излучение фотоэлектронов в направлении переднего кольцевого коллектора. Каждая порция излучения должна была вызывать крохотные вздыбленности напряжения на гребне горы и нарушать тончайшее равновесие, так что теперь большая часть электронного пучка должна была скользить по склону с другой стороны горы. Сила тока, возрастающего в заднем коллекторе, могла служить непосредственным мерилом света, падающего на часть сетки, зондируемой бегающим лучом.
Дэви затаил дыхание, молясь, чтобы стрелка продолжала свое движение к более высоким цифрам шкалы. Пусть результаты будут ничтожны, лишь бы они оказались положительными. Уже и сейчас эта трубка была настолько совершеннее всех предыдущих, что неудача могла произойти лишь в том случае, если порочна вся система.
Кончик стрелки переметнулся за 56… 58… 62… «Дальше, дальше!» – кричал про себя Дэви.
Стрелка дошла до 65 – испытание началось – и, перескочив эту цифру, неторопливо поползла дальше.
Дэви позволил себе перевести дух.
…66… 68… Стрелка скользила всё дальше и застыла на 70,3. Дэви, ещё не доверяя глазам, медленно с облегчением вздохнул. Кен обернулся к нему. Это был момент, ради которого они трудились столько лет, – и всё же лицо его было абсолютно бесстрастным.
– Я устал, – сказал он, и вдруг губы его раздвинула изумленная улыбка, постепенно становившаяся всё шире. Дэви, наблюдавший за ним, расхохотался. Кен тоже принялся хохотать – над собой, над Дэви, над всем миром, который наконец-то очутился на его ладони.
Воспоминания о пережитом, гордость и чувство удовлетворения сблизили их настолько, что Дэви недоумевал: неужели он когда-либо мог злиться или даже просто досадовать на Кена? Теперь Дэви твердо знал: никогда он не был одинок, даже в самые тоскливые минуты, потому что какая-то частица Кена никогда не покидала его и всегда будет с ним.
– Я закончу испытание, – сказал Дэви. – А ты меня проверяй.
Он снова присел к фильтрам, и теперь прибор перестал быть неодушевленным. Каждая деталь, до которой дотрагивались его пальцы, стала верным союзником, выдержавшим вместе с ними борьбу, – даже эти стеклянные изоляторы. То, что пережили они с Кеном, было настолько важнее всего испытанного ими за свою жизнь, что каждый инструмент, каждый кусочек стекла, связанный с этим опытом, даже много времени спустя будет узнан с первого взгляда. Составляя диаграмму результатов испытания, Дэви улыбался.
Они создали нечто чрезвычайно значительное, а не просто дешевый фокус для развлечения публики. Ибо этот прибор может выполнять некоторые функции самого тонкого человеческого разума. Любой вопрос, который можно перевести в правильно составленную электронную схему, отпечатается на сетке, а бегающий луч найдет решение в виде ясно выраженного «да» или «нет». Это даст возможность производить новые математические расчеты; химические процессы, представлявшиеся чересчур сложными для практического применения, когда-нибудь будут извлечены из этой трубки и перенесены в заводские чаны.
Вычерчивая плавную кривую, соединяющую точки на лежащем перед ним листе бумаги, Дэви спрашивал себя, был ли Джеймс Уатт осенен вот таким же захватывающим дух интуитивным ясновидением в тот день, когда стучащий поршень его паровой машины впервые привел в движение маховое колесо. Уатт, должно быть, до какой-то степени угадывал, какой будет его Англия через сто пятьдесят лет. Джеймс Уатт жил в те времена, когда мужчины носили штаны по колено, чулки, длинные волосы, собранные сзади в пучок, на манер парика, и всё же это было не так уж давно – столько времени, сколько могут прожить два человека, один за другим: только две человеческие жизни.
Дэви, сидя за грубо сколоченным столом, чувствовал, как расширяется его ощущение времени: ему казалось, будто временные промежутки спрессованы и с гулом проносятся мимо. И, тем не менее, он с неподвижным лицом прилежно перенумеровал чертежи и записал дату на случай справок в будущем. Острее, чем когда-либо, он ощутил быстротечность человеческой жизни на земле.
Кончив записи, Дэви медленно поднял глаза – он знал, что стремительная, всё нарастающая скорость, с которой люди переделывают мир, в это утро увеличилась ещё больше.
Он протянул рабочую тетрадь брату, и ему вспомнилась та ночь, когда они с Кеном договаривались насчет будущего, – ночь, когда Кен согласился записаться на пятый курс.
– Слушай, Кен, – серьезным тоном сказал Дэви, – ты понимаешь, что мы с тобой нашли?
Кен взглянул на записи и медленно усмехнулся.
– Это ясно как день, – не сразу сказал он. Усмешка его стала кривой. – Здесь написано черным по белому – миллион долларов!
Глаза Дэви расширились. Он вздрогнул, потом сразу окаменел. Кен либо забыл ту ночь, либо не понял, что хотел сказать Дэви. Неразрывная связь, объединявшая братьев весь день, вдруг расползлась, как намокшая бумага. И Дэви осознал, что он такой же, каким был всегда – одинокий и никому не нужный, а Кен всё тот же, каким всегда был Кен – его старший брат и совершенно чужой человек.
В начале октября утра стояли прозрачные, холодные и ясные. В лучах восходящего солнца бледно поблескивал иней, лежавший на полях, на ступеньках веранды, в углах оконных рам. К девяти часам белое кружево таяло, небо уходило ввысь, как человеческие надежды, синева его парила над багряно-золотистым пламенем осенней листвы. Солнце взбиралось всё выше, и полдень был бы совсем июньским, если б не дымки из труб и не тлеющие кучи сухих листьев, от которых в воздухе разливался слабый терпкий аромат. Вскоре с севера надвигались ранние сумерки, легкий пар, весь день стоявший над озером, оседал низко стелющимся туманом, постепенно переходившим в мглу. В девять часов вечера в синей морозной вышине вспыхивали острые хрусталики звезд, и всё опять начинало сверкать, потому что туман превращался в росу. А на утро, к восходу солнца, поля опять белели от инея.
В вечернем тумане вокзал казался ещё мрачнее, чем всегда; туман, как пар, клубился под высоким железным навесом платформы, обволакивал вокзальные фонари, превращая их в расплывчатые опаловые пятна. К зданию вокзала то и дело подкатывали машины, они разворачивались и уносились прочь, и было похоже, будто пучеглазые рыцари гарцуют на турнире, пригнувшись к двум длинным светящимся копьям, которые бесшумно сшибались и перекрещивались с такими же парными копьями.
Поезд южного направления, на Милуоки, прибывал в 6:52, с расчетом, чтобы пассажиры могли поспеть на восточный экспресс. Паровоз, волоча за собой вагоны, вползал под своды вокзала, как чудовищное насекомое, прокладывавшее себе путь длинным белым щупальцем, торчащим из циклопического глаза – головного прожектора; насекомое с шипеньем выбрасывало за рельсы гибкие лапки – белые струйки пара. Окна тянувшихся сзади вагонов казались жёлтыми сегментами туловища гусеницы; каждое окно отбрасывало на землю бледно-золотой квадратный отсвет.
Вики, Дэви и Кен в дождевых плащах неподвижно стояли на платформе, поеживаясь в клубах сырого тумана. Все трое молча глядели на приближавшийся поезд. Кен в последнюю минуту заставил Дэви пойти с ним на вокзал, и Дэви понял – брат не хочет прощаться с Вики наедине. Презирая его в душе, Дэви согласился. Они заехали за Вики и, здороваясь, оба смотрели на неё одинаково виноватыми глазами, хотя провинились перед ней совсем по-разному. Из всех троих только Вики сохраняла полное самообладание: она сидела между ними в машине бледная, но с высоко поднятой головой.
Ожидание на перроне казалось им нескончаемой пыткой, хотя они спокойно говорили о погоде, о том, с какой точностью прибыл поезд, и чьи часы показывают верное время.
– Я, пожалуй, пойду в вагон, – сказала Вики, как только поезд остановился.
– Вздор, – резко ответил Кен. – До отхода целых десять минут, и ты ещё успеешь насидеться.
Вики бросила на него взгляд, который можно было бы назвать уничтожающим, но Дэви показалось, что она заставила себя напоследок произвести окончательную оценку Кена, взглядом вобрать сущность всего, что она в нем любила, и унести с собой. А в поезде, оставшись одна, она попытается определить, драгоценный ли это камень, или простой булыжник…
Дэви почувствовал, что ему уже не под силу служить барьером между ними. Он отошел в сторону, решив хоть на несколько последних минут оставить их наедине, не представляя, впрочем, о чём они могли бы говорить без взаимной обиды – разве только пожелать друг другу счастья. Лучше всего, подумал Дэви, если б Кен этим и ограничился, но сказал бы это искренно, сознавая, что они, быть может, никогда больше не увидятся, что он любил её по-настоящему, так как она чудесная девушка, а если разлюбил, то виноват в этом только он один. Вики не нуждается в утешениях, решил Дэви, а вот Кену необходимо вернуть себе уважение младшего брата.
– Я схожу за сигаретами, – сказал Дэви, на ходу придумав предлог. – И, если найду, куплю вам «Ярмарку тщеславия».[9]
– Давай лучше я сбегаю, – тотчас предложил Кен. – Я сделаю это быстрее. Через минуту вернусь.
Дэви и Вики молча поглядели ему вслед, и, когда они обернулись друг к другу, Дэви заметил на её лице еле уловимую ироническую усмешку.
Взяв Вики под руку, Дэви крепко прижал её к себе.
– Слушайте, Вики, имей я на брата влияние, всё было бы по-другому. Вы – лучшая девушка из всех, кого он знал, да и не только он. И вам это известно, правда?
– Он ужасно растерян, – сказала Вики. – Я не хотела, чтобы он провожал меня. Но он настоял, – добавила она утомленно. – Я хочу пойти в вагон.
– Не дождавшись его?
– Вы думаете, он огорчится? – спросила Вики, подняв на Дэви усталый и умный взгляд.
– Думаю, что да. Я всё ещё надеюсь, что он скажет или сделает что-нибудь такое, за что я смогу уважать его по-прежнему. – Он глядел на неё грустными, умоляющими глазами. – Вики, окажите мне эту услугу, хорошо? Иначе я долго буду думать о нем плохо.
– Ничего, это пройдет, – сказала она.
– И у вас тоже.
– Вы уверены? – В голосе Вики зазвучала беззлобная ирония. – У других девушек это тоже проходило?
– Да, – сказал Дэви. Теперь он вовсе не был намерен покрывать Кена. – Всегда проходило и впредь будет проходить. И довольно безболезненно.
– Что ж, это хороший признак. – Вики протянула ему руку. – Прощайте, Дэви.
Дэви взял её руку и задержал в своей.
– Значит, вы его не подождете?
– Незачем. Что бы он ни сказал и ни сделал, всё равно ничего не изменится. А я замерзла.
Дэви не выпускал её руки: ему казалось невероятным, что Вики больше не будет жить в одном городе с ним. Пусть она никогда не думала о нем, но, живя в Уикершеме, она была близко. И что бы она ни делала, что бы ни происходило в её жизни, он всегда знал об этом.
– Вики, а писать вы мне будете?
– Если только вы станете отвечать. Теперь ведь у вас будут работать два техника. Пожалуй, скоро вы заведете себе секретаршу. Она будет писать за вас письма.
Дэви всё ещё держал её руку.
– Можно вас поцеловать, Вики?
Вики подставила губы, и он поцеловал её. Прикоснувшись к её губам, он забыл о своем намерении только чуть-чуть обнять её и прижал к себе с такой отчаянной страстью, что Вики, отступив назад, посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Это накапливалось давно, – сказал Дэви. – Так поцеловать вас мне хотелось ещё полтора года назад, когда я пришел на вокзал встречать самую прекрасную девушку в мире.
– Ах, Дэви!.. – воскликнула она с тоской. И он не понял, чем вызвана эта бесконечная горечь, звучавшая в её голосе, – сожалением о том, что могло быть, или о том, что утрачено. Голос её дрогнул, но в глазах не было слез. Она взяла один из чемоданов, самый тяжелый – как в день своего приезда, – и шагнула на ступеньку вагона. Дэви пошел за ней, глядя на её стройные ноги и спрашивая себя, сможет ли он когда-нибудь разлюбить её. Бремя этой любви было ему ненавистно, он изнемогал под его тяжестью, но в душе его, даже в самые горькие минуты, ни разу не шевельнулось желание, чтобы Вики навсегда ушла из его жизни.
– Ну, прощайте, – сказала она тем же усталым тоном, но на этот раз улыбнулась.
– Прощайте.
Вики вошла в вагон. Дэви проводил её глазами, всё ещё чувствуя на своих губах теплоту её губ. Он порылся в памяти, стараясь припомнить, было ли у него когда-нибудь такое же ощущение, и лишний раз убедился, что все прежние поцелуи занимали его, только пока они длились.
Повернувшись, он быстро зашагал сквозь туман к залу ожидания и у дверей столкнулся с Кеном, который выходил на перрон со свернутым в трубку журналом подмышкой. Лицо Дэви осунулось, а глаза как будто запали ещё больше.
– Она уже села в вагон, – сказал Дэви. – Велела тебе кланяться.
– Не подождала меня? – медленно спросил Кен, и даже придирчивый слух Дэви не мог уловить в его тоне ни малейшего облегчения. – Она ничего не просила мне передать?
– Ничего, – отрезал Дэви. – А чего ты, собственно, ждал?
– Да, пожалуй, ничего, – тусклым голосом сказал Кен. В нем как будто что-то надломилось, но Дэви не хотел ни сочувствовать, ни даже замечать этого.
Он прошел мимо растерянного Кена и направился к стоявшей на улице машине, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть, идет ли за ним брат. Он не ручался, сможет ли скрыть озлобление, ибо он только что потерял единственную девушку, которую любил, и потерял её, так и не узнав взаимности. Даже сейчас она думала не о нем, а о Кене.
Поезд с пыхтением и ревом двинулся вперёд. Всё было кончено.
Глава шестая
Марго тоже хотела прийти на вокзал попрощаться с Вики, но в последний момент всё вылетело у неё из головы, так как приехал Дуг. Целый месяц его не было в Уикершеме.
Первые три недели Марго не получала от него никаких вестей и совсем извелась, напряженно ожидая телефонного звонка или письма с завтрашней утренней почтой. Но день проходил за днем, и в конце концов ей ничего другого не оставалось делать, как признать, что он утратил к ней всякий интерес. Но тут-то он и позвонил из Вашингтона.
– Я посмотрел расписание поездов, – сказал Дуг, будто продолжая прерванный разговор. – Если ты сможешь попасть в Милуоки через два часа, то завтра ночью будешь здесь.
Ей до смерти хотелось поехать и до смерти хотелось поблагодарить его за звонок, побранить за молчание и радостно засмеяться оттого, что она слышит его голос. Но она постаралась овладеть собой.
Первые три недели Марго не получала от него никаких вестей и совсем извелась, напряженно ожидая телефонного звонка или письма с завтрашней утренней почтой. Но день проходил за днем, и в конце концов ей ничего другого не оставалось делать, как признать, что он утратил к ней всякий интерес. Но тут-то он и позвонил из Вашингтона.
– Я посмотрел расписание поездов, – сказал Дуг, будто продолжая прерванный разговор. – Если ты сможешь попасть в Милуоки через два часа, то завтра ночью будешь здесь.
Ей до смерти хотелось поехать и до смерти хотелось поблагодарить его за звонок, побранить за молчание и радостно засмеяться оттого, что она слышит его голос. Но она постаралась овладеть собой.