Страница:
– Конечно, – согласился Дуг. – И, пожалуй, хватит. Что вам заказать на завтрак. Марго?
– Ничего, – ответила она, как бы не замечая его стараний отвести надвигающуюся грозу. – Мисс Норс, можете взять это всё в мою комнату и там перепечатать.
– Почему ей нельзя печатать здесь?
Марго вскинула на него глаза.
– Потому что вы всегда говорите, что вас раздражает стук машинки, особенно после совещания.
– О, ну ладно. Ладно. – Дуг вздохнул: она поймала его на слове. Впрочем, сцены, которые устраивала Марго, значили для него всё меньше и меньше. Трата времени – вот что его удручало.
– Что ж, дел у меня сейчас больше нет, – оживленно заговорил он. – Пожалуй, пойду завтракать.
– Ну и прекрасно.
Марго догадалась, что он хочет сбежать. Дуг понял это, и инстинкт подсказал ему, что надо уходить немедленно. Но вопреки внутреннему голосу он остановился у двери и шутливым тоном спросил:
– С каких пор в нашем маленьком хозяйстве появилась эта крошка?
– Мисс Норс? – Марго замялась, потом взглянула ему прямо в глаза.
Сердце Дуга замерло: черт его дернул задержаться. Он взялся было за ручку двери, но слова Марго заставили его остановиться.
– Я готовлю её взамен себя.
– О господи, ты опять собираешься уходить? – еле сдерживаясь, спросил он. Им вдруг овладело бешенство.
– Не беспокойся, – сказала Марго. – Это в последний раз.
– Ах, так? Отлично. Тогда пусть это произойдет сейчас же.
– Это произошло уже две недели назад, – ответила Марго. – С тех пор я не брала у вас ни цента.
Рука Дуга, лежавшая на ручке двери, бессильно упала. С чего он взял, что может хладнокровно относиться к таким сценам, смутно удивился он. Ничего на свете ему так не хотелось, как иметь силы послать её к черту и тут же уйти из комнаты, а заодно и из её жизни.
Он вспомнил тот день, когда впервые увидел Марго, и свое необъяснимое внутреннее сопротивление её обаянию. Чутье тогда подсказывало ему, что дело тут не кончится обычной связью, но у него, к сожалению, не хватило рассудка прислушаться к внутреннему голосу. Но как бы сильно Марго ни волновала его когда-то, теперь всё прошло – она ему надоела. Никогда он уже не услышит от неё ничего неожиданного, никогда её восхищение не будет радовать его, как прежде, и близость уже не принесет им новых радостей. Ни в душевных, ни в физических её свойствах – в её ласках, в её запахе, её уме – он не откроет для себя ничего нового. И всё же, будь оно всё проклято, он не может прогнать её или даже позволить ей уйти, пока эта давно минувшая буря не замрет совсем, перейдя в полный штиль.
– Чего ты хочешь от меня. Марго? – взмолился он. – Мне, наверно, полагается спросить «почему», или «что ещё случилось на этот раз», или «чем я провинился»? Черт, мне до смерти опротивели всякие извинения и оправдания. Да и к чему они? Я такой, как есть – хороший или дурной. Я поступаю так, как поступаю – хорошо или плохо. Я не могу перемениться, даже если б захотел.
– Я знаю, – спокойно сказала Марго, и он понял – его горячность ошеломила её до того, что она даже перестала злиться. – Я всё это знаю, Дуг. И потому я ухожу. Мне больше нечего тебе предложить. Даже на уловки я уже неспособна.
– Да никаких уловок и не было, Марго.
– Были, Дуг, – твердо сказала Марго, не глядя на него. Голос её звучал глухо. – Я могла довести тебя до бешенства, или завлечь тебя, или мучить так, что тебе на время начинало казаться, будто ты без меня жить не можешь. Мне всё это удавалось потому, что я достаточно хорошо тебя знаю. Я не оставляла тебя в покое… я хотела, чтобы ты женился на мне. Должно быть, такая мысль засела у меня в голове с самого начала. Разумеется, тогда я была влюблена в тебя, а ты в меня… Ведь когда-то ты был влюблен в меня, правда?
– Ты сама знаешь, что да. А теперь – я и сам не могу понять, но только…
– Я вовсе не собираюсь тебя осуждать, – искренно сказала Марго. – И если я злилась, то не на тебя. Просто я устала придумывать одну пошлую уловку за другой и уверять себя, что поскольку это делаю я, то никакой пошлости тут нет. Вот почему я вычеркнула себя из платежной ведомости, – добавила она и насмешливо улыбнулась. – Особа, которая столько раз грозилась уйти, не заслуживает уведомления за две недели вперёд.
– Ты получила телеграмму во время совещания, – вдруг вспомнил он. – Это как-нибудь связано с твоим решением?
– Никак. Я пришла к этому решению две недели назад, а телеграмма получена сегодня. Это от Кена и Дэви. Они давно ничего не получали от меня и беспокоятся, вот и всё. А дела у них идут отлично, просто отлично!
– Марго! – отчаянно выкрикнул он её имя в страшной тревоге, которая нападала на него каждый раз, когда кто-нибудь хотел уйти от него прежде, чем он сам предлагал расстаться. – Неужели нельзя ничего придумать, чтобы ты осталась со мной? Неужели из всех существующих способов ладить друг с другом для нас с тобой не годится ни один? Ведь ты мне нужна как помощница!
– Тебе никто не нужен. Дуг, – возразила Марго. – Обыкновенная картотека тебе вполне может заменить мои услуги. Тебе нужен только один человек – ты сам, и всегда и всюду он у тебя на первом плане.
– Марго! – предостерегающим тоном произнес Дуг. – Ты сказала, что не будешь меня осуждать.
– Я и не осуждаю. Ведь ты сам заявил, что не можешь быть иным. И всё-таки ты не такой, каким тебе хочется быть. По-моему, ты даже сам толком не знаешь, каким хочешь быть!
– Никаким. Меня устраивает то, что есть, – бросил Дуг. Он отошел к окну, но томительность ожидания, как невидимая ниточка, тянула его к Марго, – как будто он когда-то давно совершил тайное, до сих пор не раскрытое преступление и теперь убедился, что кому-то всё время было об этом известно. Что это было за преступление, он не знал и сам, но сейчас с трепетом ждал неведомой и страшной кары. Ему страстно хотелось услышать, что она ещё скажет: быть может, он поймет из её дальнейших слов, что эти намеки – только совпадение; и в то же время ему не менее сильно хотелось, чтобы этот шантажирующий его голос умолк навсегда. – Меня устраивает то, что есть, – повторил он.
– Ладно, – вяло произнесла Марго. – Пусть будет так.
Дуг стоял у окна и делал вид, будто смотрит на залитую солнцем улицу; наконец он почувствовал, что больше не может выдержать её молчания.
– Ну что ж, продолжай! – вдруг крикнул он, резко обернувшись к ней. – Или это ещё одна пошлая уловка, чтобы выбить у меня землю из-под ног?
Марго подняла голову и с искренним удивлением взглянула ему в лицо.
– О чём ты говоришь?
– О себе. Ты сказала…
– Но ты же не хотел слушать.
– Я хочу, чтобы ты всё сказала! – Он стукнул кулаком по спинке кресла.
– Говори, Марго! Говори!
Марго покачала головой, и он впервые увидел в её серых глазах неподдельное, безграничное сочувствие. Так могла бы смотреть женщина много старше его, женщина, которой понятны все терзавшие его страхи.
– Ты считаешь меня неудачником, – настаивал он.
– Я этого не говорила, Дуг.
– Но ты так думаешь. И это правда. Марго, это правда! – простонал Дуг. Наконец-то он сбросил стальные латы, которые давно, сколько он себя помнил, стискивали ему грудь. – Каждое утро я встаю с таким чувством, будто за мной гонятся. Среди ночи я вдруг просыпаюсь, как от толчка. Я должен спешить, спешить, спешить, потому что, если я чего-то не сделаю, я умру. Но что, Марго, что я должен сделать? И почему, если мне это не удастся, я погибну? Скажи мне, ради бога! – крикнул он. – Я непохож на других людей. Я лучше их. Но как мне доказать это другим, чтобы убедить и самого себя? Всюду вокруг я вижу людей, в которых есть нечто такое, что делает их особенными. Мэл Торн знает самолеты так, как мне никогда в жизни их не знать. Возьми хоть этого болвана Уилберфорса, возьми Карла или даже твоих братьев… То, что в них есть, – это как медаль, которую видно каждому. А у меня нет никакой медали, Марго.
– Неправда, Дуг, есть! – Она подошла к опустившемуся на стул Волрату и прижала к груди его поникшую голову. – У тебя есть талант, и очень редкий. Ты умеешь угадывать способности в людях. Для любого другого Мэл Торн – просто опустившийся ветеран войны, несчастный забулдыга. И один только ты распознал, что в нем что-то есть, и вытащил на свет его способности, хотя он и ненавидит тебя за это. Ты вдохнул в него волю, которой он никогда бы не нашел в себе, если б не ты. Карл – ты же знаешь, что представлял собой Карл: ничтожество, жалкий бродяга, – но у него есть одна-единственная способность, и ты поставил его на такое место, где он может быть полезен и будет полезен!
Волрат прижался головой к груди Марго и обнял её за талию. Знакомое тепло её тела дало ему такую блаженную уверенность в себе, что никакие слова не шли ему на ум – он весь отдался ощущению этой уверенности, он наслаждался ею и набирался новых сил для борьбы с самим собой. Ему захотелось навсегда удержать Марго при себе. Ему хотелось, чтобы она всегда была возле него по утрам, когда он просыпается, – при ней его не мучила бы эта потребность куда-то спешить. Ему хотелось ощущать её рядом с собой в темноте, чтобы её сочувственные руки возвращали ему покой. Она – единственный человек, которому он вслух признался в чём-то сокровенном, и она, его судья, оправдала его, а страшное преступление оказалось вовсе не преступлением – по крайней мере, по её законам.
– Останься со мной, девочка, – прошептал он. – Останься.
– Нет, Дуг, – мягко сказала Марго. – Это только сейчас ты так настроен. А через неделю…
– Через неделю будет то же самое. Давай поженимся, детка. Нам давно следовало бы это сделать. Прошу тебя…
– Не проси… – голос её оборвался; еле сдерживая слезы, она отошла от него. – Слишком поздно… ах, боже мой, слишком поздно!..
Дуг быстро встал, вспыхнув от досады: в такой момент, когда ему необходимо сочувствие, она навязывает ему свои горести! Но нежность к ней всё-таки пересилила, и ему удалось успокоить Марго – теперь она снова станет на страже, не подпуская к нему никаких страхов. Без неё он никогда не будет чувствовать себя спокойно. Он прижал Марго к себе и шептал ей какие-то слова, порожденные долгой близостью, и он был очень терпелив с нею, потому что действительно обладал способностью заставлять людей делать то, что удавалось им лучше всего, – если видел в этом выгоду для себя.
Деньги, о которых Дэви намекнул Марго, были высланы ему по телеграфу почти немедленно, без объяснения причин задержки. На следующей неделе деньги пришли вовремя, а через несколько дней была получена телеграмма: «Мы с Дугом обвенчались сегодня утром. Медовый месяц на Гавайях. Скоро напишу. Целую. Марго».
Дэви держал телеграмму двумя пальцами – руки его были влажны от пота, потому что снова пришло лето и наступила жара. Июльское утро вливалось снаружи волнами монотонных, то нарастающих, то замирающих звуков – мимо по булыжной мостовой с грохотом проносились машины. Дэви положил паяльник и вытер вспотевшее лицо тыльной стороной руки. Он хотел было улыбнуться, но тут же ощутил глухую и необъяснимую печаль, как будто кто-то шепнул ему, что он никогда больше не увидит сестру.
Но ведь глупо же огорчаться, сказал он себе; об этом браке так мечтала Марго, да и он сам хотел, чтобы она вышла замуж. Однако до сих пор он не понимал, что, желая счастья Марго, он бессознательно считал, что брак её совершится, только когда они с Кеном достигнут настоящего успеха и разница между ними и Волратом не будет такой огромной, как сейчас.
Без всяких предисловий он протянул телеграмму Кену. Тот стал читать; на мгновение наступила тишина, и звуки лета опять ворвались в полутемную мастерскую, которая, с тех пор как отсюда ушли техники, стала походить на пустынную пещеру.
– Спасибо, что хоть удосужилась известить, – глухо сказал Кен и скомкал телеграмму.
– Ну что ты, Кен, будь же справедливым. Она занята по горло и всё-таки не забывает аккуратно высылать нам деньги.
– Она просто откупается от нас, – сказал Кен. – Вот так же иногда звонишь девушке, которая тебе давно безразлична, для того чтобы она не считала тебя свиньей. Мне от Марго нужно только одно – чтобы она высылала нам деньги, пока мы не заплатим долг Броку. А на всё остальное мне наплевать.
– Чего же ты, собственно, сердишься? Признаться, мне тоже как-то не по себе, но какое мы имеем право? Разве мы ждали, что она выпишет нас к себе на свадьбу? Разве мы вообще чего-нибудь ждали?
Кен передернул плечами и нагнулся к своим инструментам.
– Я уже давно ничего от неё не жду. – Он поднял на Дэви очень спокойный взгляд. – Слушай, Дэви. Ты, Марго и я были крепко дружны между собой; мы были по-настоящему близки. И никакие её возлюбленные не мешали нашей дружбе. Но появился Волрат – и всё кончилось. С тех пор мы с тобой брошены.
– Нет, она всё ещё с нами.
– А ты всё ещё обманываешь себя! – Кен швырнул на стол скомканную телеграмму. – У нас больше нет сестры, малыш, и ты ещё вспомнишь мои слова. «Скоро напишу!» Как же, дожидайся!
Дэви позвонил Вики и сообщил ей новость. Вики заволновалась.
– Дэви, – воскликнула она, – мне пришла в голову замечательная мысль…
Дэви обернулся к Кену.
– Вики предлагает пойти куда-нибудь вечером и отпраздновать свадьбу Марго.
Кен презрительно хмыкнул.
– Кен, ну перестань…
– Никуда я не пойду.
– Послушай…
– Я сказал – не пойду! – Губы Кена были твердо сжаты. – Я помню, как я приглашал тебя пойти со мной и Вики, когда мы с ней ходили по вечерам гулять, – ты тогда злился, как черт. Оставьте меня в покое, прошу вас! – вдруг закричал он. – Сегодня вечером я хочу быть один!
Дэви грустно поглядел на брата, потом, прикрыв трубку рукой, чтобы не слышала Вики, сказал:
– Тогда и я никуда не пойду, и давай будем весь вечер работать. – По его голосу трудно было догадаться, чего ему это стоило. – У меня есть одна идея.
– Ты же назначил свиданье, – бросил Кен. – Ну и иди себе.
– Я предпочитаю остаться с тобой дома, – настаивал Дэви, и когда Кен ничего ему не ответил и даже знаком не выразил ни согласия, ни отказа, он понял, что это будет самым разумным.
– Хелло, Вики, – сказал он. – Это ты здорово придумала, но нам с Кеном сегодня нужно работать.
– Это Кен так хочет? – не сразу спросила она. – Я тоже могу прийти поработать.
– Видишь ли, мы будем обсуждать одну идею…
– А я буду печатать, – сказала Вики. – Я не буду разговаривать.
– Я позвоню тебе завтра, – докончил он, словно не расслышав обиды в её голосе.
Он повесил трубку, ненавидя себя за беспомощность, и, обернувшись, увидел, что Кен сидит неподвижно.
– Я роюсь в памяти, – медленно произнес Кен, – и не могу припомнить случая, чтобы я из-за тебя не пошел на свидание. О черт, прости меня, Дэви.
– Ну ладно, оставь. Нам с тобой нужно обмозговать одну идею.
– Какую там идею? – Кен сделал такую скептическую гримасу, что Дэви рассмеялся.
– Поговорим о нашей трубке, – сказал он. – У нас с тобой в голове ведь ничего другого нет, не так ли?
Они отметили свадьбу Марго, пообедав за прилавком кафетерия, вместо того чтобы готовить обед дома. Дэви всё время надеялся, что вот-вот войдет Вики. Он скучал по ней. Нехорошо, что он позволил отстранить её.
– Я, пожалуй, сознаюсь тебе, – наконец сказал Кен. – С меня довольно. Пора нам взяться за ум. Если через шесть месяцев мы не найдем решения, то к черту всю эту затею! Шесть месяцев, Дэви, а потом мы либо ищем себе работу, либо всерьез беремся за радиоустановки для самолетов. Кругом полно выгодных дел, и нечего нам с тобой перебиваться кое-как, словно у нас нет выбора.
– Как ты можешь так говорить – ведь ещё немного, и наш прибор будет работать!
– Черта с два!
– Нам только надо додуматься, почему в этот раз трубка работала отлично всего одну минуту. Я всё-таки могу поклясться, что всё дело в вакууме.
– Это и есть та гениальная идея, о которой ты говорил? – холодно спросил Кен.
– Не смейся, Кен, подумай об этом. Мы выкачали весь воздух внутри трубки, включая и тонкий слой молекул воздуха, которые обязательно оседают на всякой внутренней поверхности. Мы запаяли трубку, и всё-таки, черт возьми, во время испытания она действовала так, будто внутрь попал воздух. А проникнуть он мог только одним путем.
– Воздух не мог проникнуть снаружи. Ты нигде не найдешь даже самого крохотного отверстия.
– Вот об этом я и говорю. Должно быть, мельчайшие пузырьки воздуха попали внутрь стекла и металла в процессе работы, когда материал был расплавлен. Может, наши рабочие температуры настолько высоки, что могут протолкнуть эти оставшиеся пузырьки сквозь твердую поверхность, вроде того как в нагретой воде подымаются пузырьки воздуха. Надо подумать, как это проверить.
– Ладно, – согласился Кен. – Можно заняться этой штукой, только помни, Дэви, шесть месяцев – это крайний срок. Я говорю всерьез.
Они пошли домой, и, ещё не успев открыть дверь, Дэви услышал стук пишущей машинки. Вики сидела в конторе одна, за машинкой; рядом на столе, как всегда, высилась стопка бумаг. Когда они вошли. Вики не прервала работы и не подняла головы. Дэви и Кен переглянулись; Кен первый отвел глаза. Он ничего не сказал, задумчиво прошел к своему рабочему столу, снял пиджак и шляпу и надел комбинезон. Дэви вошел в контору.
Вики с минуту молчала, видимо, поглощенная своей работой.
– Я пришла потому, что мне захотелось поработать, – сказала она наконец. И только тогда подняла на него глаза. – Это ничего?
– Конечно, – ответил Дэви. – Я рад, что ты всё-таки пришла.
Это было сказано таким тоном, что Вики бросила на него благодарный взгляд.
– Где вы обедали? – грустно спросила она.
– В кафетерии. Мне было тоскливо без тебя.
– И мне без тебя было тоскливо. Без вас обоих. Я чувствовала себя так, будто передо мной захлопнули дверь.
– Мне ужасно неприятно, Вики. Ты ведь знаешь.
– Знаю, Дэви. Как ты думаешь, Кен очень сердится, что я пришла?
– Сердится? Нет. Должно быть, ему стыдно.
– Что мне ему сказать, чтобы как-то уладить всё это?
– Боюсь, будет ещё хуже.
– Нет, надо что-то придумать.
К двери подошел Кен.
– Я готов, Дэви.
– Кен, – сказала Вики. – Я…
– Не надо ничего говорить. Вики, хорошо? Мне только жаль, что у вас не хватило ума сразу пойти с нами.
– А мне жаль, что у вас не хватило ума пригласить меня.
Кен криво усмехнулся.
– Знаете, если б у меня хватало ума, я не был бы таким, какой я есть.
Вики засмеялась, и мир был восстановлен. Она повернулась к Дэви.
– Сегодня не будешь заниматься патентами?
– Нет, – сказал Дэви. – Мы хотим ещё раз вскрыть трубку.
Вики протестующе подняла обе руки.
– Я не могу этого видеть. Каждый раз, когда вы беретесь за трубку, у меня останавливается сердце. Ну что ж, вскрывайте, только я пристроюсь с машинкой где-нибудь подальше, чтобы не видеть вас.
Стекло было специальностью Кена, и в его движениях чувствовалась ловкость искусного мастера. Он взял треугольный напильник и быстрым движением прочертил круг по стеклянному отростку трубки, служившему для откачки воздуха. Потом чрезвычайно осторожно сделал надлом. И вот наступил критический момент: легкое шипение, струйка пара и тихое «крак» – четкая трещина поползла по стеклу вдоль круговой наметки и замкнулась – в эту секунду братья затаили дыхание, ибо если бы стекло треснуло неровно, вся трубка разлетелась бы вдребезги.
Но трещина оказалась ровной, воздух с легким вздохом устремился внутрь, и трубка была благополучно вскрыта – теперь её можно снова запаять под вакуумным насосом.
Вдруг в тишине раздался нарастающий стук пишущей машинки, и Дэви понял – Вики всё это время сидела не шевелясь, пока не убедилась, что вскрытие трубки прошло благополучно. Он улыбнулся про себя, тронутый её беспокойством.
Потом послышалось тяжелое прерывистое постукивание насоса, выкачивающего воздух, – унылый дергающий звук, который мог бы вызвать инстинктивный ужас у человека, обладающего сильным воображением и представившего себя внутри этого маленького стеклянного легкого. Когда давление упало почти до одной миллионной доли атмосферы, была пущена в ход печь высокочастотного нагрева. Целый час в трубку поступало тепло за счет теплопроводности и излучения. Теперь давление в трубке было сведено к одной десятимиллионной атмосферы, и им приходилось делать измерения таким же способом, каким астрономы измеряют вакуум межзвездного пространства.
– Что теперь? – спросил Кен.
– Закрой трубку и присоедини электроды, как при включении. Через час или около того мы снова измерим давление.
– И что же мы тогда узнаем?
– То, что будет через час. Твой шестимесячный срок ещё только начинается.
Через час с четвертью, измерив давление, они обнаружили в трубке присутствие воздуха – правда, еле уловимое, но всё же несомненное, – однако он никак не мог просочиться снаружи. И это бесконечно малое количество воздуха мешало четкости изображения и делало трубку непригодной.
– Ты победил, – сказал Кен. – Воздуху там больше, чем могло остаться на внутренних поверхностях. Давай пропускать в неё тепло целый день – посмотрим, что получится.
– Давай уж поджаривать её целую неделю, – отозвался Дэви. – Лучше перебрать, чем недобрать.
– Ну что ж, – с горечью согласился Кен. – Время – это единственное, чего у нас вдоволь, малыш.
Однако он был неправ.
Никогда и нигде во всей вселенной время не бывает прямой, бесконечной полоской, тянущейся без извивов из маленьких тикающих машинок, которые носят с собой люди; время – это вьючное животное, которое имеет шпоры и пришпоривает самого себя.
В беспредельном пространстве, где царят мрак, взрывы и безмолвие, время движется спиралями и зигзагами, то и дело возвращаясь обратно и следуя путями, ещё более запутанными, чем космический хаос. И в человеческой жизни время тоже представляет собой поток, в котором есть стремнины, водовороты и даже притоки, так что человек может жить не в одном только ритме – в чём-то время для него бежит быстро и бурно, а другая часть его жизни протекает медленно и безмятежно. Ритмы эти можно различать только ретроспективно. В каждый данный момент человек слышит только ровное тиканье зубцов, движущихся в механизме, где тугая пружинка, разворачиваясь, заставляет крохотные зубчатые шестеренки с обманчивой точностью отщелкивать одну секунду за другой.
Почти полгода Кену и Дэви казалось, будто время движется с плавной медлительностью. Но, подобно реке, которая незаметно ускоряет свое течение задолго до крутого порога, ход жизни приближал их к новому повороту судьбы, который был определен далеко отсюда – в одном из вашингтонских правительственных учреждений и в технической конторе на двадцатом этаже чикагского административного здания. И первой приметой, вроде плывущего по воде листка, который течение начинает нести всё быстрее, явилось сообщение от Чарлза Стюарта, адвоката, – Административное здание штата, Кэпитол-сквер, Уикершем.
Со своими клиентами в городе Уикершеме, а также с адвокатами противных сторон Чарли Стюарт разговаривал холодным скрипучим голосом, и даже когда он машинально впадал в свой «перекрестно-допросный» тон, то и в грубой, придирчивой прямоте чувствовалось надменное презрение культурного человека, который старается добиться толку от прирожденного болвана, сидящего на свидетельской скамье. Но когда Чарли случалось встретить какого-нибудь своего бывшего однокашника, ныне практикующего в Чикаго, Миннеаполисе или даже в Милуоки, он начинал говорить врастяжку, как говорят в простонародье. Даже выражение «мне сдается» с непривычной легкостью слетало у него с языка в обществе подтянутых столичных жителей.
– Так вот, – говорил он, произнося это, как «тык-вот», – сдается мне, что в такой дыре, как Уикершем, живешь вроде более независимо. У нас есть свои богачи и свои бедняки, как в больших городах, но наши бедняки не так бедны, чтобы приставать к вам на улицах, а наши богачи не так богаты, чтоб их нельзя было послать к черту.
И каждый раз, высказывая это утверждение, он почти верил своим словам, ибо вдали от Уикершема им овладевало тревожное ощущение, что он не властен над своим другим «я», у которого был такой громкий голос и манеры, словно у какого-нибудь мужлана. Порой он впадал в Другую крайность и становился чопорным, сухим и молчаливым. Разъезжая по незнакомым городам, он испытывал приятное возбуждение и часто лежал без сна в номере какой-нибудь недорогой гостиницы, глядя на темный потолок, где, как и в его мозгу, мелькали отсветы жизни, бурлящей снаружи, на невидимой улице. Однако с некоторых пор Чарли Стюарт уже не доверял себе ведение каких-либо дел далеко от дома.
Дома он знал свое место и никогда не обольщался – разве только позволял себе тешиться невинной мечтой, что в один прекрасный день станет губернатором штата. Дома он никогда не говорил вслух и даже не думал о том, что «богачи не так богаты, чтоб их нельзя было послать к черту». Все дела велись для Брока, а если они не имели прямого отношения к интересам банкира, то велись с его разрешения.
Ни один человек в городе, кроме служащих банка, не мог общаться с Броком непосредственно и ежедневно; но, по крайней мере, раз в две недели можно было встретиться с ним в клубе или заглянуть к нему в кабинет, потолковать о том, что делается на белом свете, и в дружеской беседе выведать у Брока, что произошло со времени последней такой встречи.
– Ничего, – ответила она, как бы не замечая его стараний отвести надвигающуюся грозу. – Мисс Норс, можете взять это всё в мою комнату и там перепечатать.
– Почему ей нельзя печатать здесь?
Марго вскинула на него глаза.
– Потому что вы всегда говорите, что вас раздражает стук машинки, особенно после совещания.
– О, ну ладно. Ладно. – Дуг вздохнул: она поймала его на слове. Впрочем, сцены, которые устраивала Марго, значили для него всё меньше и меньше. Трата времени – вот что его удручало.
– Что ж, дел у меня сейчас больше нет, – оживленно заговорил он. – Пожалуй, пойду завтракать.
– Ну и прекрасно.
Марго догадалась, что он хочет сбежать. Дуг понял это, и инстинкт подсказал ему, что надо уходить немедленно. Но вопреки внутреннему голосу он остановился у двери и шутливым тоном спросил:
– С каких пор в нашем маленьком хозяйстве появилась эта крошка?
– Мисс Норс? – Марго замялась, потом взглянула ему прямо в глаза.
Сердце Дуга замерло: черт его дернул задержаться. Он взялся было за ручку двери, но слова Марго заставили его остановиться.
– Я готовлю её взамен себя.
– О господи, ты опять собираешься уходить? – еле сдерживаясь, спросил он. Им вдруг овладело бешенство.
– Не беспокойся, – сказала Марго. – Это в последний раз.
– Ах, так? Отлично. Тогда пусть это произойдет сейчас же.
– Это произошло уже две недели назад, – ответила Марго. – С тех пор я не брала у вас ни цента.
Рука Дуга, лежавшая на ручке двери, бессильно упала. С чего он взял, что может хладнокровно относиться к таким сценам, смутно удивился он. Ничего на свете ему так не хотелось, как иметь силы послать её к черту и тут же уйти из комнаты, а заодно и из её жизни.
Он вспомнил тот день, когда впервые увидел Марго, и свое необъяснимое внутреннее сопротивление её обаянию. Чутье тогда подсказывало ему, что дело тут не кончится обычной связью, но у него, к сожалению, не хватило рассудка прислушаться к внутреннему голосу. Но как бы сильно Марго ни волновала его когда-то, теперь всё прошло – она ему надоела. Никогда он уже не услышит от неё ничего неожиданного, никогда её восхищение не будет радовать его, как прежде, и близость уже не принесет им новых радостей. Ни в душевных, ни в физических её свойствах – в её ласках, в её запахе, её уме – он не откроет для себя ничего нового. И всё же, будь оно всё проклято, он не может прогнать её или даже позволить ей уйти, пока эта давно минувшая буря не замрет совсем, перейдя в полный штиль.
– Чего ты хочешь от меня. Марго? – взмолился он. – Мне, наверно, полагается спросить «почему», или «что ещё случилось на этот раз», или «чем я провинился»? Черт, мне до смерти опротивели всякие извинения и оправдания. Да и к чему они? Я такой, как есть – хороший или дурной. Я поступаю так, как поступаю – хорошо или плохо. Я не могу перемениться, даже если б захотел.
– Я знаю, – спокойно сказала Марго, и он понял – его горячность ошеломила её до того, что она даже перестала злиться. – Я всё это знаю, Дуг. И потому я ухожу. Мне больше нечего тебе предложить. Даже на уловки я уже неспособна.
– Да никаких уловок и не было, Марго.
– Были, Дуг, – твердо сказала Марго, не глядя на него. Голос её звучал глухо. – Я могла довести тебя до бешенства, или завлечь тебя, или мучить так, что тебе на время начинало казаться, будто ты без меня жить не можешь. Мне всё это удавалось потому, что я достаточно хорошо тебя знаю. Я не оставляла тебя в покое… я хотела, чтобы ты женился на мне. Должно быть, такая мысль засела у меня в голове с самого начала. Разумеется, тогда я была влюблена в тебя, а ты в меня… Ведь когда-то ты был влюблен в меня, правда?
– Ты сама знаешь, что да. А теперь – я и сам не могу понять, но только…
– Я вовсе не собираюсь тебя осуждать, – искренно сказала Марго. – И если я злилась, то не на тебя. Просто я устала придумывать одну пошлую уловку за другой и уверять себя, что поскольку это делаю я, то никакой пошлости тут нет. Вот почему я вычеркнула себя из платежной ведомости, – добавила она и насмешливо улыбнулась. – Особа, которая столько раз грозилась уйти, не заслуживает уведомления за две недели вперёд.
– Ты получила телеграмму во время совещания, – вдруг вспомнил он. – Это как-нибудь связано с твоим решением?
– Никак. Я пришла к этому решению две недели назад, а телеграмма получена сегодня. Это от Кена и Дэви. Они давно ничего не получали от меня и беспокоятся, вот и всё. А дела у них идут отлично, просто отлично!
– Марго! – отчаянно выкрикнул он её имя в страшной тревоге, которая нападала на него каждый раз, когда кто-нибудь хотел уйти от него прежде, чем он сам предлагал расстаться. – Неужели нельзя ничего придумать, чтобы ты осталась со мной? Неужели из всех существующих способов ладить друг с другом для нас с тобой не годится ни один? Ведь ты мне нужна как помощница!
– Тебе никто не нужен. Дуг, – возразила Марго. – Обыкновенная картотека тебе вполне может заменить мои услуги. Тебе нужен только один человек – ты сам, и всегда и всюду он у тебя на первом плане.
– Марго! – предостерегающим тоном произнес Дуг. – Ты сказала, что не будешь меня осуждать.
– Я и не осуждаю. Ведь ты сам заявил, что не можешь быть иным. И всё-таки ты не такой, каким тебе хочется быть. По-моему, ты даже сам толком не знаешь, каким хочешь быть!
– Никаким. Меня устраивает то, что есть, – бросил Дуг. Он отошел к окну, но томительность ожидания, как невидимая ниточка, тянула его к Марго, – как будто он когда-то давно совершил тайное, до сих пор не раскрытое преступление и теперь убедился, что кому-то всё время было об этом известно. Что это было за преступление, он не знал и сам, но сейчас с трепетом ждал неведомой и страшной кары. Ему страстно хотелось услышать, что она ещё скажет: быть может, он поймет из её дальнейших слов, что эти намеки – только совпадение; и в то же время ему не менее сильно хотелось, чтобы этот шантажирующий его голос умолк навсегда. – Меня устраивает то, что есть, – повторил он.
– Ладно, – вяло произнесла Марго. – Пусть будет так.
Дуг стоял у окна и делал вид, будто смотрит на залитую солнцем улицу; наконец он почувствовал, что больше не может выдержать её молчания.
– Ну что ж, продолжай! – вдруг крикнул он, резко обернувшись к ней. – Или это ещё одна пошлая уловка, чтобы выбить у меня землю из-под ног?
Марго подняла голову и с искренним удивлением взглянула ему в лицо.
– О чём ты говоришь?
– О себе. Ты сказала…
– Но ты же не хотел слушать.
– Я хочу, чтобы ты всё сказала! – Он стукнул кулаком по спинке кресла.
– Говори, Марго! Говори!
Марго покачала головой, и он впервые увидел в её серых глазах неподдельное, безграничное сочувствие. Так могла бы смотреть женщина много старше его, женщина, которой понятны все терзавшие его страхи.
– Ты считаешь меня неудачником, – настаивал он.
– Я этого не говорила, Дуг.
– Но ты так думаешь. И это правда. Марго, это правда! – простонал Дуг. Наконец-то он сбросил стальные латы, которые давно, сколько он себя помнил, стискивали ему грудь. – Каждое утро я встаю с таким чувством, будто за мной гонятся. Среди ночи я вдруг просыпаюсь, как от толчка. Я должен спешить, спешить, спешить, потому что, если я чего-то не сделаю, я умру. Но что, Марго, что я должен сделать? И почему, если мне это не удастся, я погибну? Скажи мне, ради бога! – крикнул он. – Я непохож на других людей. Я лучше их. Но как мне доказать это другим, чтобы убедить и самого себя? Всюду вокруг я вижу людей, в которых есть нечто такое, что делает их особенными. Мэл Торн знает самолеты так, как мне никогда в жизни их не знать. Возьми хоть этого болвана Уилберфорса, возьми Карла или даже твоих братьев… То, что в них есть, – это как медаль, которую видно каждому. А у меня нет никакой медали, Марго.
– Неправда, Дуг, есть! – Она подошла к опустившемуся на стул Волрату и прижала к груди его поникшую голову. – У тебя есть талант, и очень редкий. Ты умеешь угадывать способности в людях. Для любого другого Мэл Торн – просто опустившийся ветеран войны, несчастный забулдыга. И один только ты распознал, что в нем что-то есть, и вытащил на свет его способности, хотя он и ненавидит тебя за это. Ты вдохнул в него волю, которой он никогда бы не нашел в себе, если б не ты. Карл – ты же знаешь, что представлял собой Карл: ничтожество, жалкий бродяга, – но у него есть одна-единственная способность, и ты поставил его на такое место, где он может быть полезен и будет полезен!
Волрат прижался головой к груди Марго и обнял её за талию. Знакомое тепло её тела дало ему такую блаженную уверенность в себе, что никакие слова не шли ему на ум – он весь отдался ощущению этой уверенности, он наслаждался ею и набирался новых сил для борьбы с самим собой. Ему захотелось навсегда удержать Марго при себе. Ему хотелось, чтобы она всегда была возле него по утрам, когда он просыпается, – при ней его не мучила бы эта потребность куда-то спешить. Ему хотелось ощущать её рядом с собой в темноте, чтобы её сочувственные руки возвращали ему покой. Она – единственный человек, которому он вслух признался в чём-то сокровенном, и она, его судья, оправдала его, а страшное преступление оказалось вовсе не преступлением – по крайней мере, по её законам.
– Останься со мной, девочка, – прошептал он. – Останься.
– Нет, Дуг, – мягко сказала Марго. – Это только сейчас ты так настроен. А через неделю…
– Через неделю будет то же самое. Давай поженимся, детка. Нам давно следовало бы это сделать. Прошу тебя…
– Не проси… – голос её оборвался; еле сдерживая слезы, она отошла от него. – Слишком поздно… ах, боже мой, слишком поздно!..
Дуг быстро встал, вспыхнув от досады: в такой момент, когда ему необходимо сочувствие, она навязывает ему свои горести! Но нежность к ней всё-таки пересилила, и ему удалось успокоить Марго – теперь она снова станет на страже, не подпуская к нему никаких страхов. Без неё он никогда не будет чувствовать себя спокойно. Он прижал Марго к себе и шептал ей какие-то слова, порожденные долгой близостью, и он был очень терпелив с нею, потому что действительно обладал способностью заставлять людей делать то, что удавалось им лучше всего, – если видел в этом выгоду для себя.
Деньги, о которых Дэви намекнул Марго, были высланы ему по телеграфу почти немедленно, без объяснения причин задержки. На следующей неделе деньги пришли вовремя, а через несколько дней была получена телеграмма: «Мы с Дугом обвенчались сегодня утром. Медовый месяц на Гавайях. Скоро напишу. Целую. Марго».
Дэви держал телеграмму двумя пальцами – руки его были влажны от пота, потому что снова пришло лето и наступила жара. Июльское утро вливалось снаружи волнами монотонных, то нарастающих, то замирающих звуков – мимо по булыжной мостовой с грохотом проносились машины. Дэви положил паяльник и вытер вспотевшее лицо тыльной стороной руки. Он хотел было улыбнуться, но тут же ощутил глухую и необъяснимую печаль, как будто кто-то шепнул ему, что он никогда больше не увидит сестру.
Но ведь глупо же огорчаться, сказал он себе; об этом браке так мечтала Марго, да и он сам хотел, чтобы она вышла замуж. Однако до сих пор он не понимал, что, желая счастья Марго, он бессознательно считал, что брак её совершится, только когда они с Кеном достигнут настоящего успеха и разница между ними и Волратом не будет такой огромной, как сейчас.
Без всяких предисловий он протянул телеграмму Кену. Тот стал читать; на мгновение наступила тишина, и звуки лета опять ворвались в полутемную мастерскую, которая, с тех пор как отсюда ушли техники, стала походить на пустынную пещеру.
– Спасибо, что хоть удосужилась известить, – глухо сказал Кен и скомкал телеграмму.
– Ну что ты, Кен, будь же справедливым. Она занята по горло и всё-таки не забывает аккуратно высылать нам деньги.
– Она просто откупается от нас, – сказал Кен. – Вот так же иногда звонишь девушке, которая тебе давно безразлична, для того чтобы она не считала тебя свиньей. Мне от Марго нужно только одно – чтобы она высылала нам деньги, пока мы не заплатим долг Броку. А на всё остальное мне наплевать.
– Чего же ты, собственно, сердишься? Признаться, мне тоже как-то не по себе, но какое мы имеем право? Разве мы ждали, что она выпишет нас к себе на свадьбу? Разве мы вообще чего-нибудь ждали?
Кен передернул плечами и нагнулся к своим инструментам.
– Я уже давно ничего от неё не жду. – Он поднял на Дэви очень спокойный взгляд. – Слушай, Дэви. Ты, Марго и я были крепко дружны между собой; мы были по-настоящему близки. И никакие её возлюбленные не мешали нашей дружбе. Но появился Волрат – и всё кончилось. С тех пор мы с тобой брошены.
– Нет, она всё ещё с нами.
– А ты всё ещё обманываешь себя! – Кен швырнул на стол скомканную телеграмму. – У нас больше нет сестры, малыш, и ты ещё вспомнишь мои слова. «Скоро напишу!» Как же, дожидайся!
Дэви позвонил Вики и сообщил ей новость. Вики заволновалась.
– Дэви, – воскликнула она, – мне пришла в голову замечательная мысль…
Дэви обернулся к Кену.
– Вики предлагает пойти куда-нибудь вечером и отпраздновать свадьбу Марго.
Кен презрительно хмыкнул.
– Кен, ну перестань…
– Никуда я не пойду.
– Послушай…
– Я сказал – не пойду! – Губы Кена были твердо сжаты. – Я помню, как я приглашал тебя пойти со мной и Вики, когда мы с ней ходили по вечерам гулять, – ты тогда злился, как черт. Оставьте меня в покое, прошу вас! – вдруг закричал он. – Сегодня вечером я хочу быть один!
Дэви грустно поглядел на брата, потом, прикрыв трубку рукой, чтобы не слышала Вики, сказал:
– Тогда и я никуда не пойду, и давай будем весь вечер работать. – По его голосу трудно было догадаться, чего ему это стоило. – У меня есть одна идея.
– Ты же назначил свиданье, – бросил Кен. – Ну и иди себе.
– Я предпочитаю остаться с тобой дома, – настаивал Дэви, и когда Кен ничего ему не ответил и даже знаком не выразил ни согласия, ни отказа, он понял, что это будет самым разумным.
– Хелло, Вики, – сказал он. – Это ты здорово придумала, но нам с Кеном сегодня нужно работать.
– Это Кен так хочет? – не сразу спросила она. – Я тоже могу прийти поработать.
– Видишь ли, мы будем обсуждать одну идею…
– А я буду печатать, – сказала Вики. – Я не буду разговаривать.
– Я позвоню тебе завтра, – докончил он, словно не расслышав обиды в её голосе.
Он повесил трубку, ненавидя себя за беспомощность, и, обернувшись, увидел, что Кен сидит неподвижно.
– Я роюсь в памяти, – медленно произнес Кен, – и не могу припомнить случая, чтобы я из-за тебя не пошел на свидание. О черт, прости меня, Дэви.
– Ну ладно, оставь. Нам с тобой нужно обмозговать одну идею.
– Какую там идею? – Кен сделал такую скептическую гримасу, что Дэви рассмеялся.
– Поговорим о нашей трубке, – сказал он. – У нас с тобой в голове ведь ничего другого нет, не так ли?
Они отметили свадьбу Марго, пообедав за прилавком кафетерия, вместо того чтобы готовить обед дома. Дэви всё время надеялся, что вот-вот войдет Вики. Он скучал по ней. Нехорошо, что он позволил отстранить её.
– Я, пожалуй, сознаюсь тебе, – наконец сказал Кен. – С меня довольно. Пора нам взяться за ум. Если через шесть месяцев мы не найдем решения, то к черту всю эту затею! Шесть месяцев, Дэви, а потом мы либо ищем себе работу, либо всерьез беремся за радиоустановки для самолетов. Кругом полно выгодных дел, и нечего нам с тобой перебиваться кое-как, словно у нас нет выбора.
– Как ты можешь так говорить – ведь ещё немного, и наш прибор будет работать!
– Черта с два!
– Нам только надо додуматься, почему в этот раз трубка работала отлично всего одну минуту. Я всё-таки могу поклясться, что всё дело в вакууме.
– Это и есть та гениальная идея, о которой ты говорил? – холодно спросил Кен.
– Не смейся, Кен, подумай об этом. Мы выкачали весь воздух внутри трубки, включая и тонкий слой молекул воздуха, которые обязательно оседают на всякой внутренней поверхности. Мы запаяли трубку, и всё-таки, черт возьми, во время испытания она действовала так, будто внутрь попал воздух. А проникнуть он мог только одним путем.
– Воздух не мог проникнуть снаружи. Ты нигде не найдешь даже самого крохотного отверстия.
– Вот об этом я и говорю. Должно быть, мельчайшие пузырьки воздуха попали внутрь стекла и металла в процессе работы, когда материал был расплавлен. Может, наши рабочие температуры настолько высоки, что могут протолкнуть эти оставшиеся пузырьки сквозь твердую поверхность, вроде того как в нагретой воде подымаются пузырьки воздуха. Надо подумать, как это проверить.
– Ладно, – согласился Кен. – Можно заняться этой штукой, только помни, Дэви, шесть месяцев – это крайний срок. Я говорю всерьез.
Они пошли домой, и, ещё не успев открыть дверь, Дэви услышал стук пишущей машинки. Вики сидела в конторе одна, за машинкой; рядом на столе, как всегда, высилась стопка бумаг. Когда они вошли. Вики не прервала работы и не подняла головы. Дэви и Кен переглянулись; Кен первый отвел глаза. Он ничего не сказал, задумчиво прошел к своему рабочему столу, снял пиджак и шляпу и надел комбинезон. Дэви вошел в контору.
Вики с минуту молчала, видимо, поглощенная своей работой.
– Я пришла потому, что мне захотелось поработать, – сказала она наконец. И только тогда подняла на него глаза. – Это ничего?
– Конечно, – ответил Дэви. – Я рад, что ты всё-таки пришла.
Это было сказано таким тоном, что Вики бросила на него благодарный взгляд.
– Где вы обедали? – грустно спросила она.
– В кафетерии. Мне было тоскливо без тебя.
– И мне без тебя было тоскливо. Без вас обоих. Я чувствовала себя так, будто передо мной захлопнули дверь.
– Мне ужасно неприятно, Вики. Ты ведь знаешь.
– Знаю, Дэви. Как ты думаешь, Кен очень сердится, что я пришла?
– Сердится? Нет. Должно быть, ему стыдно.
– Что мне ему сказать, чтобы как-то уладить всё это?
– Боюсь, будет ещё хуже.
– Нет, надо что-то придумать.
К двери подошел Кен.
– Я готов, Дэви.
– Кен, – сказала Вики. – Я…
– Не надо ничего говорить. Вики, хорошо? Мне только жаль, что у вас не хватило ума сразу пойти с нами.
– А мне жаль, что у вас не хватило ума пригласить меня.
Кен криво усмехнулся.
– Знаете, если б у меня хватало ума, я не был бы таким, какой я есть.
Вики засмеялась, и мир был восстановлен. Она повернулась к Дэви.
– Сегодня не будешь заниматься патентами?
– Нет, – сказал Дэви. – Мы хотим ещё раз вскрыть трубку.
Вики протестующе подняла обе руки.
– Я не могу этого видеть. Каждый раз, когда вы беретесь за трубку, у меня останавливается сердце. Ну что ж, вскрывайте, только я пристроюсь с машинкой где-нибудь подальше, чтобы не видеть вас.
Стекло было специальностью Кена, и в его движениях чувствовалась ловкость искусного мастера. Он взял треугольный напильник и быстрым движением прочертил круг по стеклянному отростку трубки, служившему для откачки воздуха. Потом чрезвычайно осторожно сделал надлом. И вот наступил критический момент: легкое шипение, струйка пара и тихое «крак» – четкая трещина поползла по стеклу вдоль круговой наметки и замкнулась – в эту секунду братья затаили дыхание, ибо если бы стекло треснуло неровно, вся трубка разлетелась бы вдребезги.
Но трещина оказалась ровной, воздух с легким вздохом устремился внутрь, и трубка была благополучно вскрыта – теперь её можно снова запаять под вакуумным насосом.
Вдруг в тишине раздался нарастающий стук пишущей машинки, и Дэви понял – Вики всё это время сидела не шевелясь, пока не убедилась, что вскрытие трубки прошло благополучно. Он улыбнулся про себя, тронутый её беспокойством.
Потом послышалось тяжелое прерывистое постукивание насоса, выкачивающего воздух, – унылый дергающий звук, который мог бы вызвать инстинктивный ужас у человека, обладающего сильным воображением и представившего себя внутри этого маленького стеклянного легкого. Когда давление упало почти до одной миллионной доли атмосферы, была пущена в ход печь высокочастотного нагрева. Целый час в трубку поступало тепло за счет теплопроводности и излучения. Теперь давление в трубке было сведено к одной десятимиллионной атмосферы, и им приходилось делать измерения таким же способом, каким астрономы измеряют вакуум межзвездного пространства.
– Что теперь? – спросил Кен.
– Закрой трубку и присоедини электроды, как при включении. Через час или около того мы снова измерим давление.
– И что же мы тогда узнаем?
– То, что будет через час. Твой шестимесячный срок ещё только начинается.
Через час с четвертью, измерив давление, они обнаружили в трубке присутствие воздуха – правда, еле уловимое, но всё же несомненное, – однако он никак не мог просочиться снаружи. И это бесконечно малое количество воздуха мешало четкости изображения и делало трубку непригодной.
– Ты победил, – сказал Кен. – Воздуху там больше, чем могло остаться на внутренних поверхностях. Давай пропускать в неё тепло целый день – посмотрим, что получится.
– Давай уж поджаривать её целую неделю, – отозвался Дэви. – Лучше перебрать, чем недобрать.
– Ну что ж, – с горечью согласился Кен. – Время – это единственное, чего у нас вдоволь, малыш.
Однако он был неправ.
Никогда и нигде во всей вселенной время не бывает прямой, бесконечной полоской, тянущейся без извивов из маленьких тикающих машинок, которые носят с собой люди; время – это вьючное животное, которое имеет шпоры и пришпоривает самого себя.
В беспредельном пространстве, где царят мрак, взрывы и безмолвие, время движется спиралями и зигзагами, то и дело возвращаясь обратно и следуя путями, ещё более запутанными, чем космический хаос. И в человеческой жизни время тоже представляет собой поток, в котором есть стремнины, водовороты и даже притоки, так что человек может жить не в одном только ритме – в чём-то время для него бежит быстро и бурно, а другая часть его жизни протекает медленно и безмятежно. Ритмы эти можно различать только ретроспективно. В каждый данный момент человек слышит только ровное тиканье зубцов, движущихся в механизме, где тугая пружинка, разворачиваясь, заставляет крохотные зубчатые шестеренки с обманчивой точностью отщелкивать одну секунду за другой.
Почти полгода Кену и Дэви казалось, будто время движется с плавной медлительностью. Но, подобно реке, которая незаметно ускоряет свое течение задолго до крутого порога, ход жизни приближал их к новому повороту судьбы, который был определен далеко отсюда – в одном из вашингтонских правительственных учреждений и в технической конторе на двадцатом этаже чикагского административного здания. И первой приметой, вроде плывущего по воде листка, который течение начинает нести всё быстрее, явилось сообщение от Чарлза Стюарта, адвоката, – Административное здание штата, Кэпитол-сквер, Уикершем.
Со своими клиентами в городе Уикершеме, а также с адвокатами противных сторон Чарли Стюарт разговаривал холодным скрипучим голосом, и даже когда он машинально впадал в свой «перекрестно-допросный» тон, то и в грубой, придирчивой прямоте чувствовалось надменное презрение культурного человека, который старается добиться толку от прирожденного болвана, сидящего на свидетельской скамье. Но когда Чарли случалось встретить какого-нибудь своего бывшего однокашника, ныне практикующего в Чикаго, Миннеаполисе или даже в Милуоки, он начинал говорить врастяжку, как говорят в простонародье. Даже выражение «мне сдается» с непривычной легкостью слетало у него с языка в обществе подтянутых столичных жителей.
– Так вот, – говорил он, произнося это, как «тык-вот», – сдается мне, что в такой дыре, как Уикершем, живешь вроде более независимо. У нас есть свои богачи и свои бедняки, как в больших городах, но наши бедняки не так бедны, чтобы приставать к вам на улицах, а наши богачи не так богаты, чтоб их нельзя было послать к черту.
И каждый раз, высказывая это утверждение, он почти верил своим словам, ибо вдали от Уикершема им овладевало тревожное ощущение, что он не властен над своим другим «я», у которого был такой громкий голос и манеры, словно у какого-нибудь мужлана. Порой он впадал в Другую крайность и становился чопорным, сухим и молчаливым. Разъезжая по незнакомым городам, он испытывал приятное возбуждение и часто лежал без сна в номере какой-нибудь недорогой гостиницы, глядя на темный потолок, где, как и в его мозгу, мелькали отсветы жизни, бурлящей снаружи, на невидимой улице. Однако с некоторых пор Чарли Стюарт уже не доверял себе ведение каких-либо дел далеко от дома.
Дома он знал свое место и никогда не обольщался – разве только позволял себе тешиться невинной мечтой, что в один прекрасный день станет губернатором штата. Дома он никогда не говорил вслух и даже не думал о том, что «богачи не так богаты, чтоб их нельзя было послать к черту». Все дела велись для Брока, а если они не имели прямого отношения к интересам банкира, то велись с его разрешения.
Ни один человек в городе, кроме служащих банка, не мог общаться с Броком непосредственно и ежедневно; но, по крайней мере, раз в две недели можно было встретиться с ним в клубе или заглянуть к нему в кабинет, потолковать о том, что делается на белом свете, и в дружеской беседе выведать у Брока, что произошло со времени последней такой встречи.