Митчелл Маргарет. Унесенные ветром

   Скарлетт не пожелала слушать их возмущенные протесты и отвезла всех на хлопковое поле. Но Мамушка и Порк работали так медленно и так при этом причитали, что Скарлетт не выдержала и отослала Мамушку на кухню заниматься стряпней, а Порка снарядила в лес с силком и на речку с удочкой – добывать кроликов и опоссумов и удить рыбу. Собирать хлопок было ниже его достоинства, а охота и рыбная ловля самолюбия не ущемляли.
   После этого Скарлетт попыталась вывести в поле своих сестер и Мелани, но и от них толку было мало. Мелани охотно, аккуратно и быстро проработала под солнцем час, а затем беззвучно лишилась чувств, после чего ей неделю пришлось пролежать в постели. Сьюлин – угрюмая, со слезами на глазах – попыталась тоже упасть в обморок, но мгновенно пришла в себя и зашипела как ошпаренная кошка, когда Скарлетт плеснула ей в лицо водой из тыквенной бутылки. Кончилось тем, что Сьюлин наотрез отказалась работать.
   – Не стану я работать в поле, как негритянка! Ты не можешь меня принудить. Что, если кто-нибудь из наших друзей узнает он этом? Что, если… если мистер Кеннеди услышит? Господи, да если б мама…
   – Ты только помяни еще раз маму, Сьюлин О'Хара, и я тебя отхлестаю по щекам! – вскричала Скарлетт. – Мама работала на этой плантации побольше любой негритянки, и ты знаешь это, госпожа белоручка!
   – Неправда! Во всяком случае, не в поле! И меня ты не заставишь! Я пожалуюсь на тебя папе, и он не велит мне работать.
   – Посмей только беспокоить отца своими глупостями! – прикрикнула на нее Скарлетт, исполненная страха за Джералда и злобы на сестру.
   – Я помогу тебе, сестричка, – кротко сказала Кэррин. – Я поработаю за Сью и за себя. Она еще не поправилась, ей вредно быть на солнце.
   – Спасибо тебе, малышка, – благодарно сказала Скарлетт, не без тревоги, однако, поглядев на младшую сестру. Задумчивое личико Кэррин, прежде такое бело-розовое и нежное, как лепестки цветущих яблонь, кружимые в воздухе весенним ветерком, утратило теперь все оттенки розового, сохранив лишь сходство с бледным цветком. После того как Кэррин пришла в себя и обнаружила, что Эллин больше нет, что Скарлетт превратилась в фурию и весь мир изменился неузнаваемо, а непрестанный труд сделался законом их существования, она стала молчалива и жила, казалось, как в тумане. Хрупкая натура Кэррин никак не могла примениться к новому образу жизни. Ее разум не в состоянии был охватить всего, что произошло вокруг, и она, словно лунатик, бродила по усадьбе, послушно выполняя указания Скарлетт. Она была очень слаба – и с виду, да и по существу, – но покорна, старательна и услужлива. В те минуты, когда она не была занята какой-нибудь порученной ей работой, ее пальцы перебирали четки, а губы шептали молитвы: она молилась о матери и о Бренте Тарлтоне. Скарлетт и не предполагала, что смерть Брента будет для нее таким ударом и что ее печаль неисцелима. Для Скарлетт Кэррин все еще была «малышка» – слишком еще дитя, чтобы у нее мог быть настоящий роман.
   Стоя под солнцем между рядами хлопка, чувствуя, как от бесконечных наклонов и выпрямлений разламывается спина и горят загрубевшие мозолистые ладони, Скарлетт подумала о том, как хорошо было бы иметь сестру, в которой сила и настойчивость Сьюлин сочетались бы с мягкостью Кэррин. Ведь Кэррин собирала хлопок так исправно и прилежно. Однако через час уже стало ясно, что это не Сьюлин, а Кэррин недостаточно еще оправилась для такой работы. И Скарлетт отослала домой и ее.
   Теперь между длинных рядов хлопчатника трудились только Скарлетт, Дилси и Присей. Присей собирала хлопок лениво, с прохладцей и не переставала жаловаться на боль в ногах, ломоту в спине, схватки в животе и усталость, пока мать не кинулась на нее со стеблем хлопчатника и не отстегала так, что та подняла страшный визг. После этого работа стала спориться у нее лучше, но она старалась держаться на безопасном расстоянии от матери.
   Дилси работала молча, неутомимо, как машина, и Скарлетт, которая уже едва могла разогнуть спину и натерла себе плечо тяжелой сумкой, куда собирала хлопок, подумала, что такие работники, как Дилси, на вес золота.
   – Дилси, – сказала она, – когда вернутся хорошие времена, я не забуду, как ты себя показала в эти дни. Ты молодчина.
   Лицо бронзовой великанши не расплылось от ее похвалы в довольной ухмылке и не сморщилось от смущения, как у других негров. Оно осталось невозмутимым. Дилси повернулась к Скарлетт и сказала с достоинством:
   – Спасибо, мэм. Но мистер Джералд и миссис Эллин всегда были очень добры ко мне. Мистер Джералд купил мою Присей, чтобы я не тосковала по ней, и я этого не забыла. Я ведь наполовину индианка, а наш народ не забывает тех, кто делает нам добро. Но я недовольна моей Присей. От нее мало толку. Походке, она чистая негритянка, в отца пошла. Отец-то ведь у нее был большой шалопай.
   Хотя Скарлетт, в сущности, не получила помощи ни от кого, кроме Дилси, и ей самой пришлось взяться за сбор хлопка, она, невзирая на усталость, воспрянула духом, видя, как хлопок медленно, но неуклонно перекочевывает с плантации в хижины. В хлопке было что-то придававшее ей уверенность – какая-то надежность. Тара разбогатела на хлопке, как и весь Юг, а Скарлетт была в достаточной мере южанкой, чтобы верить: и Тара, да и весь Юг снова подымут голову над красными просторами земли.
   Конечно, хлопка она собрала не так уж много, но все же это кое-что. Она выручит за него немного конфедератских денег, и это даст ей возможность приберечь зеленые купюры и золото из бумажника янки до тех пор, когда без них нельзя будет обойтись. Весной она постарается вызволить Большого Сэма и других рабов с плантации, которых мобилизовало правительство Конфедерации, а если их не отпустят, тогда на деньги янки она купит рабов у кого-нибудь в округе. И весной будет сеять и сеять… Распрямив натруженную спину, она окинула взглядом побуревшие к осени поля и увидела перед собой уходящие вдаль акр за акром зеленые всходы будущего урожая.
   Весной! Быть может, к весне война кончится и снова настанут хорошие времена. И победит ли Конфедерация или потерпит поражение, все равно жизнь станет легче. Будь что будет, лишь бы не жить в вечном страхе, что тебя оберет до нитки та или другая армия. Когда война кончится, плантация их прокормит. О, лишь бы только кончилась война! Тогда можно будет бросать в землю семена, не боясь, что не доведется снять урожай!
   Надежда забрезжила впереди. Война не может длиться вечно. У Скарлетт было немножко хлопка, у нее была лошадь и небольшая, но драгоценная кучка денег. Да, худшие времена остались позади!

Глава XXVII

   Как-то в полдень они сидели за обеденным столом, поглощая новоизобретенный Мамушкой пудинг из кукурузной муки и сушеной черники, подслащенный сорго. Была середина ноября, в воздухе уже чувствовалась прохлада-первая предвестница зимы, – и Порк, стоявший за стулом Скарлетт, вопросил, довольно потирая руки:
   – А не приспело ли время заколоть свинью, мисс Скарлетт?
   – Что, у тебя уже слюнки потекли? Небось спишь и видишь требуху? – с усмешкой спросила Скарлетт. – Да я и сама не прочь отведать свежей свининки, и если погода продержится еще несколько дней, пожалуй, мы…
   Мелани перебила ее, замерев с ложкой у рта:
   – Слышишь, дорогая? Кто-то едет!
   – Кричит кто-то, – встревожено сказал Порк.
   В хрустком осеннем воздухе уже отчетливо был слышен стук копыт – частый, как толчки испуганного сердца, – и высокий женский голос, срывающийся на отчаянный вопль:
   – Скарлетт! Скарлетт!
   Скрестились испуганные взгляды, и в следующее мгновение все вскочили, отодвигая стулья. Несмотря на испуг, исказивший голос, его узнал каждый: кричала, звала на помощь Салли Фонтейн, всего час назад заглянувшая к ним по дороге в Джонсборо перемолвиться словечком. Все бросились, толкая друг друга, к входной двери и увидели, что Салли – растрепанная, шляпа болтается за спиной – вихрем мчится на взмыленной лошади по подъездной аллее к дому. Не осаживая коня, Салли бешеным галопом подскакала прямо к крыльцу и, махнув рукой назад, туда, откуда она примчалась, крикнула:
   – Янки идут! Я их видела! На дороге! Янки!
   Одним рывком она подняла лошадь на дыбы у самых ступеней крыльца, пустила ее в три прыжка по газону и, словно на охоте, перемахнула через четырехфутовую живую изгородь. До них донесся глухой стук копыт – сначала с заднего двора, потом с неширокой дороги между хижинами негров, – и они поняли, что Салли поскакала прямиком через поля к своей усадьбе.
   С минуту все стояли оцепенев, а затем Сьюлин и Кэррин начали всхлипывать и цепляться друг за Друга, а Уэйд, широко разинув рот и весь дрожа, стоял, как пригвожденный к месту, но не издал ни звука. То, чего он все время со страхом ждал еще с той ночи, когда они бежали из Атланты, случилось. Янки пришли, чтобы схватить его.
   – Янки? – беспомощно произнес Джералд. – Но янки уже были здесь.
   – Матерь божия! – воскликнула Скарлетт, перехватив испуганный взгляд Мелани. На миг все ужасы их бегства из Атланты ожили перед ее мысленным взором: руины домов, пепелища… а затем – и все то, что передавалось из уст в уста: убийства, истязания, насилия. Она снова увидела перед собой солдата-янки, стоявшего в холле со шкатулочкой Эллин в руках… «Я умру, – подумала она. – Я сейчас умру, прямо здесь, на месте. Я думала, все это позади. Я умру. Я больше не выдержу».
   И тут в глаза ей бросилась лошадь-лошадь под седлом, стоявшая у коновязи в ожидании Порка, который должен был отправиться верхом с каким-то поручением к Тарлтонам. Ее лошадь! Ее единственная лошадь! Янки уведут ее! И корову, и теленка! И свинью со всеми поросятами… Сколько ушло времени и сил, чтобы словить эту свинью и ее быстроногое, верткое племя! А янки заберут и свинью, и кур-несушек, и петуха, и уток, которыми поделились с ними Фонтейны. И яблоки, и яме, и бобы из кладовой. И муку, и рис, и сушеный горох. И бумажник солдата-янки со всеми деньгами. Они возьмут все и оставят их подыхать с голоду.
   – Ничего они не получат! – громко воскликнула Скарлетт, и все ошалело поглядели на нее – уж не рехнулась ли она с испугу? – Я не стану больше голодать! Ничего они не получат!
   – Что с тобой, Скарлетт? О чем ты?
   – Лошадь! Корову! Свинью! Поросят! Они их не получат. Я не допущу!
   Она повернулась к четырем неграм, столпившимся в дверях, – лица их были пепельно-серыми от страха.
   – В болото! – коротко бросила она.
   – В какое болото?
   – К реке, дурни! Гоните свинью и поросят к реке в болото. Вы все гоните их туда. Живей! Порк и Присей, полезайте в подпол, вытащите поросят. Сьюлин и Кэррин, возьмите корзины, положите в них продукты – все, что влезет, и унесите в лес. Мамушка, опусти серебро обратно в колодец. Да вот еще, Порк! Слушай меня, Порк, не стой как болван! Уведи отсюда папу. Куда, куда! Куда хочешь! Ступай с Порком, па. Вот хороший па, вот умник.
   В смятении, в суматохе она все же успела подумать о том, какое воздействие может оказать вид синих мундиров на помутившийся рассудок Джералда. И примолкла на секунду, в растерянности ломая руки. А тут испуганно захныкал Уэйд, ухватившись за юбку Мелани, и она почувствовала, что теряет над собой власть.
   – А я чем могу помочь, Скарлетт? – услышала она среди воплей, всхлипываний и топота шагов спокойный голос Мелани. Лицо Мелани было белее мела, ее трясло как в лихорадке, но этот спокойный голос помог Скарлетт прийти в себя: она поняла, что все надеются на нее и ждут от нее указаний.
   – Корову и теленка, – быстро сказала она. – Они на старом выгоне. Возьми лошадь и загони их в болото и…
   Она еще не договорила, как Мелани, оторвав ручонку Уэйда от своей юбки, сбежала по ступенькам, подхватила на бегу подол и устремилась к лошади. Мелькнули худые ноги в облаке широких нижних юбок, и Мелани уже была в седле. Ноги ее далеко не доставали до стремян, но она собрала поводья, замолотила по бокам лошади пятками и вдруг с искаженным от ужаса лицом снова резко ее осадила.
   – Мой малютка! – вскричала она. – О боже, мой малютка! Янки убьют его! Принеси его мне!
   Ухватившись одной рукой за луку, она готова была соскочить с седла, но Скарлетт крикнула:
   – Скачи! Скачи! Угони корову! Я позабочусь о ребенке! Скачи, говорю тебе! Неужели ты думаешь, я позволю им тронуть ребенка Эшли? Скачи же!
   Мелани оросила через плечо последний, исполненный отчаяния взгляд, снова замолотила пятками и, рассыпая каскады гравия, умчалась по аллее в сторону выгона.
   «Вот уж не ожидала, что увижу Медли Гамильтон в седле по-мужски!» – мельком подумала Скарлетт и бросилась в дом. Уэйд бежал за ней по пятам, всхлипывая, стараясь уцепиться за ее развевающийся подол. Взбегая в холле по лестнице, прыгая через две ступеньки, она видела, как Сьюлин и Кэррин с плетеными корзинами в руках спешили к кладовой, а Порк не слишком почтительно тащил Джералда под руку к заднему крыльцу. Джералд что-то бормотал ворчливо, как ребенок, и пытался вырваться.
   С заднего двора долетел скрипучий голос Мамушки:
   – Да ну же, Присей! Полезай в подпол, передавай мне поросят! Ты что – не понимаешь? Мне же туда с моим брюхом не пролезть! Дилси, поди сюда, вели этой балбеске…
   «А мне-то казалось, я так здорово придумала спрятать свиней в подпол, чтоб их не украли, – подумала Скарлетт, вбегая в свою спальню. – Почему, ну почему я не построила для них загона на болоте?»
   Она рывком выдвинула верхний ящик бюро и, порывшись в платках и косынках, вытащила бумажник. Торопливо достала кольцо с солитером и бриллиантовые подвески из своей корзинки с рукоделием и сунула их в бумажник. А где его спрятать? В матраце? В печной трубе? Бросить в колодец? Засунуть себе в корсаж? Нет, только не это! Толстый бумажник может быть заметен, и тогда янки начнут ее обыскивать и разденут догола.
   «И тогда я умру!» – с отчаянием подумала она.
   Снизу доносился суматошный топот ног, голоса, чьи-то всхлипывания. Среди всего этого смятения Скарлетт пожалела, что рядом с ней нет Мелани. Нет Мелли с ее тихим голосом. Мелли, которая проявила такую отвагу, когда был убит солдат-янки. Мелли стоит десятерых. Мелли… Что Мелли ей сказала? Ах, да! Ребенок!
   Прижимая к груди бумажник, Скарлетт бросилась в другую комнату, где малютка Бо спал в своей низенькой кроватке. Она взяла его на руки, и он проснулся и захныкал спросонок, размахивая крошечными кулачками.
   Она услышала громкий голос Сьюлин:
   – Идем, Кэррин! Идем! Хватит, набрали! Ну же, сестренка, поторапливайся!
   С заднего двора донесся отчаянный поросячий визг и возмущенное хрюканье, и, подбежав к окну, Скарлетт увидела Мамушку с извивающимся поросенком под каждой подмышкой, ковылявшую что было сил через хлопковое поле. Следом за ней спешил Порк, тоже с двумя поросятами, подталкивая идущего впереди него Джералда. Джералд, спотыкаясь, брел по бороздам и размахивал тростью.
   Скарлетт высунулась из окна и крикнула:
   – Уведи свинью, Дилси! Заставь Присей выгнать ее наружу. Угони ее подальше!
   Дилси подняла голову; бронзовое лицо ее было встревожено, она держала за края передник, в котором лежала груда столового серебра.
   – Свинья укусила Присей и не выпускает ее из подпола.
   «Ай да свинья!» – подумала Скарлетт. Она метнулась обратно к себе в комнату и достала из тайничка браслеты, брошь, миниатюру и серебряную чашечку, найденные в ранце убитого янки. Куда все это спрятать? На руках у нее был малютка Бо, в одной руке зажат бумажник, в другой – все эти безделушки. Она положила младенца на постель.
   Он сразу расплакался, и тут ее осенило. Лучшего места, чем детские пеленки, не придумаешь. Она быстро перевернула Бо на животик, распеленала и сунула бумажник под его подгузник. От такого обращения он разревелся еще громче, засучил ножками, и она торопливо запеленала его снова.
   «Ну, теперь, – подумала она, переведя дыхание, – теперь – к болоту!»
   Подхватив одной рукой заходившегося в плаче младенца, другой рукой прижимая к груди драгоценности, она выбежала на верхнюю площадку в холл. Внезапно шаги ее замедлились, колени подогнулись от страха. Как тихо стало в доме! Какая страшная, мертвенная тишина! Неужели все ушли и оставили ее? Неужели никто не подумал о ней? Она не ждала, что они все уйдут, бросят ее здесь одну. В эти дни с одинокой женщиной может случиться все что угодно… Придут янки…
   Какой-то негромкий звук заставил ее подскочить от страха. Резко обернувшись, она увидела своего всеми позабытого сынишку. Он сидел на ступеньках, прижавшись к перилам, и пытался что-то произнести, но только беззвучно разевал рот и смотрел на нее круглыми от ужаса глазами.
   – Встань, Уэйд Хэмптон, – приказала она. – Вставай и иди за мной. Мама не может тебя сейчас нести.
   Точно маленький испуганный зверек, он бросился к ней и зарылся лицом в ее широкую юбку. Она чувствовала, как он, путаясь в пышных складках, пытается ухватиться за ее ногу. Она начала спускаться с лестницы, но его цепляющиеся руки мешали ей, и она сердито крикнула:
   – Отпусти мою юбку, Уэйд! Отпусти и спускайся вниз сам! – Но ребенок только теснее прижимался к ней.
   Она спускалась вниз, а снизу все словно бы устремлялось ей навстречу. Все с детства знакомые, любимые вещи, казалось, шептали ей в уши: «Прощай! Прощай!» Рыдания подступили у нее к горлу. Дверь в маленький кабинет, где всегда так усердно трудилась Эллин, была приотворена, и Скарлетт бросился в глаза угол старинного секретера. В столовой стулья были сдвинуты с мест, некоторые опрокинуты, на столе – тарелки с недоеденной едой. На полу – лоскутные коврики, которые Эллин сама красила и сама плела. На стене – портрет бабушки Робийяр: высокая прическа, полуобнаженная грудь. Сильно вырезанные ноздри придавали лицу выражение утонченной надменности. Все овеянное бессчетностью воспоминаний детства, все – кровная часть ее души – шептало ей: «Прощай, Скарлетт О'Хара! Прощай!»
   Придут янки и все сожгут!
   В последний раз окинула Скарлетт взглядом родительский дом. Потом из болота под прикрытием леса ей суждено будет увидеть только, как рухнет охваченная огнем кровля и из облаков дыма выплывут очертания печных труб.
   «Я не могу уйти отсюда, – подумала она, и у нее застучали зубы от страха. – Я не могу покинуть тебя, дом. Папа бы не ушел. Он ведь сказал им: жгите его вместе со мной. Пусть теперь сожгут тебя вместе со мной, потому что я тоже не могу тебя покинуть. Ты – последнее, что у меня есть».
   И когда решение было принято, страх сразу куда-то отступил, и осталось только леденящее чувство в груди, словно страх и погибшие надежны застыли там холодным сгустком. Так она продолжала стоять, пока не услышала стук копыт на подъездной аллее, позвякивание уздечек и сабель в ножнах и резкий голос, отдающий команду:
   – Спешиться!
   Тогда, быстро наклонившись к ребенку, прижавшемуся к ее ногам, она проговорила настойчиво, но необычно для нее мягко и нежно:
   – Отпусти мою юбку, Уэйд, сыночек! Беги скорей вниз и через задний двор к болоту – там Мамушка и тетя Мелли. Беги скорей, милый, и ничего не бойся.
   Услышав эти, такие непривычно ласковые слова, Уэйд поднял голову, и Скарлетт ужаснулась, увидев его глаза – глаза кролика, попавшего в силок.
   «О, матерь божия! – взмолилась она. – Не допусти его до припадка! Нет, нет, только не перед янки! Они не должны знать, что мы их боимся!» И чувствуя, как Уэйд лишь крепче вцепился в ее подол, произнесла твердо:
   – Будь мужчиной, малыш. Подумаешь, свора проклятых янки!
   И она стала спускаться с лестницы им навстречу.
   Шерман вел свои войска через Джорджию от Атланты к морю. Позади лежали дымящиеся руины Атланты: покидая город, синие мундиры предали его огню. Впереди на триста миль простиралась ставшая по существу беззащитной полоса земли, ибо остатки милиции и старики и подростки из войск внутреннего охранения идти в счет не могли.
   Впереди лежали плодородные земли – плантации, служившие приютом женщинам, детям, старикам, неграм. Янки шли, прочесывая пространство шириной в восемьдесят миль, все сжигая по дороге и грабя. Сотни домов стояли, объятые пламенем, в сотнях домов раздавался стук сапог. Но Скарлетт, глядя, как синие мундиры заполняют холл, не думала о том, что такова участь всего края. Для нее это было чисто личное дело – злодеяние, направленное умышленно против нее и ее близких.
   Когда янки ввалились в дом, она стояла в холле возле лестницы, держа на руках младенца, а из складок юбки торчала головка Уэйда, придравшегося к ее ногам. Одни солдаты, толкая друг друга, бросились вверх по лестнице, другие стали вытаскивать мебель на крыльцо и вспарывать штыками и носками обивку кресел, ища спрятанные драгоценности. Наверху они тоже вспарывали тюфяки и перины, и вскоре в воздухе замелькали, поплыли пушинки и стали, кружась, мягко опускаться на пол, на волосы Скарлетт. И бессильная ярость заглушила остатки страха в ее сердце, когда она беспомощно глядела, как вокруг нее грабят и рушат.
   Сержант – кривоногий, маленький, седоватый, с куском жевательного табака за щекой – подошел к Скарлетт, опередив своих солдат, смачно сплюнул на пол и частично ей на подол и сказал:
   – Дайте-ка сюда, что это тут у вас, барышня.
   Она забыла, что все еще держит в руке безделушки, которые хотела спрятать, и с усмешкой – достаточно презрительной, как казалось ей, чтобы не посрамить бабушки Робийяр, – швырнула их на пол, и последовавшая из-за них алчная схватка солдатни доставила ей своего рода злорадное удовольствие.
   – Еще, если позволите, вот это колечко и сережки.
   Скарлетт покрепче задрала младенца под мышкой, так что он оказался вниз лицом, отчего стал пунцовым и пронзительно завизжал, и отстегнула свадебный подарок Джералда – гранатовые серьги Эллин. Потом сняла с пальца кольцо с большим сапфиром – подарок Чарлза в день помолвки.
   – Не бросайте. Давайте их сюда, – сказал сержант, протягивая руку. – Эти шельмы уже хорошо успели поживиться. Ну, что у вас есть еще? – Его зоркий взгляд скользнул по ее корсажу.
   На мгновение у Скарлетт остановилось сердце. Она уже чувствовала, как грубые руки касаются ее груди, распускают шнуровку.
   – Больше у меня ничего нет, но у вас, кажется, положено обыскивать свои жертвы?
   – Ладно, поверю вам на слово, – добродушно ответил сержант и отвернулся, сплюнув еще разок. Скарлетт вернула ребенка в нормальное положение и стала успокаивать его, покачивая; рука ее нащупала припеленутый бумажник, и она возблагодарила бога за то, что у Мелани есть ребенок, а у ребенка – пеленки.
   В верхних комнатах слышен был топот сапог, негодующий скрип передвигаемой мебели, звон разбиваемого фарфора и зеркал, грубая брань, изрыгаемая, когда ничего не удавалось обнаружить. С заднего двора неслись громкие крики:
   – Гони их сюда! Не упусти! – И отчаянное кудахтанье кур, кряканье уток и гогот гусей. Скарлетт вся сжалась, словно от боли, когда услышала неистовый визг и резко оборвавший его выстрел, и поняла, что свинью убили. Черт бы побрал Присей! Она убежала и бросила свинью. Хоть бы уж поросята уцелели! Только бы все благополучно добрались до болота! Но ничего же ведь не известно.
   Она недвижно стояла в холле, а мимо нее с криком, с руганью бегали солдаты. Уэйд не разжимал вцепившихся в ее юбку скрюченных от страха пальчиков. Она чувствовала, как он дрожит всем телом, прижимаясь к ней, но не могла заставить себя поговорить с ним, успокоить его. Не могла заставить себя произнести ни слова, не могла обрушиться на янки ни с гневом, ни с мольбами, ни с угрозами. Могла только благодарить бога за то, что ноги еще держат ее и у нее хватает сил стоять с высоко поднятой головой. Но когда кучка бородатых солдат с грохотом спустилась по лестнице, таща награбленное добро, какое подвернулось им под руку, и она увидела в руках одного из них саблю Чарлза, с губ ее против воли сорвался крик.
   Эта сабля принадлежала теперь Уэйду. Это была сабля его отца, а прежде – деда, и Скарлетт подарила ее сыну в этом году в день его рождения. Они устроили тогда маленькую торжественную церемонию, и Мелани расплакалась – от гордости, от умиления, от грустных воспоминаний, – поцеловала Уэйда и сказала, что он должен вырасти храбрым солдатом, как его отец и дедушка. Уэйд очень гордился этим подарком и частенько залезал на стол, над которым висела, на стене сабля, чтобы погладить се. Скарлетт нашла в себе силы молча смотреть на то, как чужие, ненавистные руки выносят из дома принадлежащие ей вещи, любые вещи, но только не это – не предмет гордости ее маленького сынишки. Уэйд, выглядывавший из-за юбок, услыхал ее крик, обрел голос и отвагу и громко, горестно всхлипнул, указывая ручонкой на саблю:
   – Моя!
   – Этого вы не можете взять! – решительно сказала Скарлетт, протягивая к сабле руку.
   – Не могу? Вот как! – произнес невысокий солдат, державший саблю, и нагловато ухмыльнулся ей в лицо. – Еще как могу! Это сабля мятежника!
   – Нет… нет. Она сохранилась с Мексиканской войны. Вы не имеете права ее брать – это сабля моего маленького сына. Она принадлежала его деду. О, капитан! – воскликнула Скарлетт, оборачиваясь к сержанту. – Пожалуйста, прикажите вашему солдату вернуть мне саблю.